Прощай, творение

Глава 11

Калеб пьет дрянной кофе в аэропорту уже четвертый час, но даже это не портит ему настроение. Калеб не чувствовал себя таким вдохновленным, кажется, с того времени, как настоящее сердце билось у него в груди, и он проповедовал людям, говорил с их живыми сердцами, обращенными к Богу, говорил с ними языком Бога и для Бога.

Много времени прошло с тех пор, но лишь теперь все обрело в одночасье смысл и цель. Он, Калеб, ангельский посланник. Господь толкнул его на дорогу греха, потому что только грешник может свершить то, что ожидается от Калеба.

Все, что было с ним - было частью его судьбы, определенной заранее. Неверие, отчаяние, падение в бездну порока. Все было ради того, чтобы сегодня, наслаждаясь порошковой дрянью из автомата с так называемым кофе, он почувствовал себя избранным.

Господень посланник, похожий на ангела Шаул, велел ему очистить эту землю, как завещал однажды Господь. Вообще-то, если быть точным, Шаул поручил это Айслинн, предлагая воспользоваться его помощью.

Но Шаул ведь прекрасно знает, что именно Калеб готов сделать все, что в его силах. И именно Калеб обладает возможностью стать чистой Смертью. Думал ли он, что ему суждено стать одним из Всадников Откровения?

- И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными, - говорит Калеб. Айслинн поднимает на него взгляд, смотрит так, будто бы он вдруг начал рассказывать ей о политической ситуации в Восточном Тиморе или еще о чем-нибудь столь же актуальном.

Айслинн водит пальцем по краю своего стаканчика с кофе, все еще полного уже остывшего напитка. Вид у нее далекий и растерянный, оттого она кажется младше и уязвимее, почти совсем девочкой.

Ее зеленые, светлые глаза кажутся темными, как никогда. Может, дело в освещении, а может в том, что отчаяние поддернуло их странной дымкой.

Они уехали из Аменти последними, Айслинн стояла рядом с хрустальным гробом, будто из сказки вынутым, в котором лежал этот старик, бывший когда-то ее Учителем.

Айслинн не плакала, просто смотрела в его лицо, касаясь его, наверняка, холодной руки. Губы у нее были искривлены в болезненной улыбке. Никого уже не было рядом, один Калеб стоял чуть в отдалении, слушая, что она говорит.

Айслинн шептала:

- Я не знаю, что мне делать, папа. Как мне быть? Я не боюсь смерти, ты же знаешь. Но теперь, когда у меня появился шанс хотя бы еще раз услышать твой голос, я...

Тогда она замолчала на полуслове, замерла, плечи ее были болезненно сведены, будто охвачены спазмом. Айслинн развернулась к Калебу и сказала:

- Мы уходим.

И Калеб вспомнил, как сам читал проповеди о том, что значит страшный алтарь любви, к которому мы приносим наши души, нарушая заветы Господа ради языческого поклонения наших сердец.

Калеб всегда яростно осуждал слепую любовь, плодящую слабость и греховность. Разве не зло она хотя бы потому, что заставляет пылать, будто в адском пламени, души тех, кого коснулась.

Калеб говорил об этом с кафедры, но никогда не знал истинный смысл собственных слов. Он не любил так и не сталкивался с теми, кто так любил. Ему была знакома похоть, даже страсть. Но не это, разрушающее больше других, чувство.

Айслинн прошла вперед, в темноту, а Калеб еще некоторое время смотрел на гроб, а потом услышал голос, только ангельский голос Шаула. Будто бы золотое сияние разлилось у него внутри.

- Раз уж ты, Калеб, ничего никогда не делал из любви, тебе бояться нечего. Твой алтарь - алтарь долга.

Шаул сказал, что его алтарь - алтарь долга. Нет, думает Калеб. Его алтарь - алтарь Господа. Господь и ангел его, Шаул, ждут от Калеба самопожертвования.

В смысле гораздо более страшном, чем просто отдать жизнь ради веры. Калеб должен отдать всю душу свою, стать убийцей тысяч, миллионов. Жертвующий собой жертвует лишь телом, а не душой. Калеб же пожертвует самым важным. Тем, что больше всего хотел спасти раньше.

Но награда его уже велика - ему вернулась вера. Он ожидал увидеть дьявола, но увидел лишь ангела. Пусть Шаул глумился и смеялся, истинный его вид не оставлял сомнений. Свет и золото божественного престола исходили от него.

Айслинн говорит:

- Ты, правда, считаешь, что Шаул ангел? Что он вообще имеет какое-либо отношению к Господу, глупец?

Голос у нее неожиданно спокойный, почти монотонный.

- Он дух, - говорит Айслинн. - Безумный дух, вот и все.

- Тогда почему вы однажды ему доверились? - спрашивает Калеб.

Айслинн отставляет стакан с кофе, пожимает плечами:

- Потому что мы хотели вернуть того, кого любим и были готовы на все. Нам было все равно, кому довериться. У нас была только надежда, крохотная, полуживая, а больше - ничего не было.

- И что сказал тот, кого вы любите потом?

- Что мы допустили ошибку, которая будет стоить нам целого мира, - говорит Айслинн тихо. - Его Слово было Провидение. Он не был сильным колдуном, но он был очень проницательным. Ему случались видения. Однажды он нашел нас всех с помощью своего Слова.

Айслинн вдруг улыбается очень нежно, как самая любящая дочь. Глаза ее лихорадочно блестят, и выражение ее лица кажется Калебу более личным, чем ее слова. Он переводит взгляд на свой кофе, черный и резко пахнущий. Калеб вертит в руках стаканчик, и кофе плещется внутри. Буря в стакане. Посеявший ветер, пожинает, сами знаете, что.

Айслинн продолжает:

- Ему было видение, что вскоре он умрет, оттого он хотел дать нам силы как можно быстрее. Он долго болел, он умирал, и мы были готовы на все, почти сошли с ума от горя. Мы заключили сделку с Шаулом, и он подарил Тьери жизнь. Но Тьери не был рад этому. Не потому, что не хотел жить, милый мой Калеб. Теперь я это понимаю. Он не был рад, потому что уже знал, чем все закончится. Наверное, он должен был убить нас. Так было бы правильнее. Мы бы позволили, я клянусь. Но Тьери тоже слишком любил своих учеников, мы ведь были для него и детьми тоже. И он ушел.

- Я понял, - говорит Калеб. - Это история о том, как все любили всех слишком сильно. Я ничего хорошего при таком раскладе и не ожидал. Слишком сильная любовь, в сути своей, есть грех перед Богом.

А потом вдруг в Калебе на секунду, только на секунду, просыпается милосердный священник, каким он пытался быть когда-то. Просыпается тот, кто должен врачевать раны на человеческих душах, а не отравлять их.

Калеб говорит:

- Тогда, Айслинн, может сейчас он больше всего хотел бы, чтобы вы отпустили его. Может быть, именно сейчас вам предоставляется шанс искупить свою ошибку, совершить что-то важное, пожертвовав всем и не надеясь ни на что. Строго говоря, что бы вы ни сделали, это даже не будет геройством. Вы не можете спасти мир, но можете отказаться его уничтожать.

Калеб захлопывает рот, так что зубы клацают. Нет, он не должен этого говорить. Они избраны за свою грязь, не нужно пытаться очиститься, но нужно очистить этот мир. Шаул, не способный грешить в силу своей ангельской природы, потому их и выбрал, что грешить способны они.

Айслинн смотрит на него некоторое время, раздумывая над тем, что он сказал, а потом вдруг улыбается.

- Ты ведь ни единого разу не любил, Калеб, - говорит она. - Ты и не представляешь.

- Не представляю чего?

- Не важно, - говорит Айслинн, и Калеб вздыхает с облегчением. Отговори он ее, случайно ляпнув что-то возвышенное, и все стало бы куда сложнее. Но часть Калеба вместе с тем отчего-то грустит. Может быть, чего-то не может понять он, а чего-то не может понять она. И оба они, без сомнения, никак и никогда не поймут друг друга.

Объявляют посадку на их рейс, и Айслинн встает. Калеб берет ее под локоть, привычным движением, больше не пробуждающим в нем злости.

- У нас уже есть план? - спрашивает Калеб.

- Он еще не успел самозародиться у меня в голове. Как ты понимаешь, сегодня довольно сложный день.

- Потому что если плана нет, - продолжает Калеб. - Я могу помочь. Мне нужно найти ритуал способный хотя бы на час расширить мои способности. И что-то, что взломает телеэфир.

Айслинн некоторое время молчит, пока они идут вперед, а потом говорит:

- Да. Мы посмотрим, что можно сделать. Я догадываюсь, что ты имеешь в виду.

В голосе Айслинн проскальзывает что-то вроде отвращения, мелькает на секунду и исчезает бесследно. Нет, думает Калеб, ты не то, что не догадываешься, ты и представить себе не можешь.

- А ты никак не можешь запомнить, что я читаю твои самые сокровенные мысли, милый мой Калеб, - говорит Айслинн в его голове. - И это вовсе не самое легкое чтение.

Но Калеб уже не слушает ее. Он протягивает их билеты, думая вовсе не о ней. Он думает о Шауле, о том, как Шаулу понравилось бы все, что придумал Калеб.

Как легко и быстро он воплотит свою идею в жизнь. И как, возможно, одних его усилий хватит, если остальные откажутся от попыток выполнить свои задания.

Шаул, ангельский посланник, иди и смотри, как я сделаю то, что должен.

И будь, что будет.

Когда самолет взлетает, Калеб чувствует, как внутри, на месте, где должно быть его сердце, восторженно пропускает удар магия, живущая в нем. Пропускает удар, а потом пылает в груди невероятным, небывалым огнем.

Калеб получил откровение, и Слово его отзывается внутри. Констанца, чудный, покинутый город у моря, остается внизу, и самолет поднимается к белому небу, преддверию рая.