Прощай, творение

Глава 12

- О, - говорит Артем. - Господи.

Артем верит в Бога и не верит в то, что Бог может такого хотеть. И не верит в то, что Бог может такое допустить. Нет, ну, разумеется, нет. Все это глупости для апокалиптических проповедников и сценаристов канала РенТВ.

Ливия говорит:

- Не переживай, Артем. Шаул не имеет никакого отношения к Богу, если вдруг это волнует тебя больше всего.

- Нет, - говорит Артем неожиданно спокойно. - Не это волнует меня больше всего. У меня есть мама и бабушка, я не хочу, чтобы они... чтобы с ними что-то случилось. Лучше я сам тогда умру.

Ливия смотрит на него очень серьезно и впервые Артем видит в ее глазах настоящую, открытую и совершенно не насмешливую гордость. Ливия вдруг улыбается ему, грустно и нежно. Она говорит:

- Разумеется. Мы не будем делать ничего такого, Артем. И мы найдем способ остановить Шаула.

Они идут по каменистой, заброшенной давным-давно дороге вдоль моря, и солнце бьет Артему прямо в глаза. Они уходили из Аменти так же, как пришли туда - с помощью ритуала. Но перенеслись не в Москву, а в Грецию. Ливия сказала, что ей нужно поговорить с кем-то. Очень удобно, подумал Артем, если у тебя нет Шенгенской визы. Это Ливия хорошо сделала, что выучила этот ритуал прежде, чем переехала в Россию.

И если что в Москве, что в Румынии, глубокая осень уже оставила свой отпечаток на небе и на земле, то Греция наслаждается вечным летом. Синее море с белой, пенной опушкой облизывает камни, и Артем думает, как удивительно красиво все вокруг. Пахнет, как в Крыму - кипарисами и йодом. Только море совершенно и беспримерно синее, Артем думал, что такое бывает только на обоях для рабочего стола, чтобы офисные работники не слишком тосковали.

Ветер играется с волнами, и Артему в голову приходит странная мысль, будто бы весь мир, это одно большое полотно, где даже непохожие вещи составляют часть единой композиции.

А этот Шаул предлагает взять нож и взрезать это полотно.

Артем представляет, как он берет нож, и море обнажается под лезвием, открывая кости погибших кораблей, скрытые в нем. Расходится и небо, становясь закатно-красным. Весь мир становится жалким и печальным местом, как свалка.

Они поднимаются все выше. Нигде, даже вдалеке, Артем не видит никакого города или поселка. Только каменистая почва, растущие на неприветливой земле деревья и травы и дикое, синее море.

- Где мы все-таки? - спрашивает Артем.

- Теоретически мы можем добраться до Агиос Николаоса, если тебе это что-либо говорит. Но и он находится достаточно далеко отсюда.

Подниматься не то чтобы тяжело, но утомительно. В конце концов, Артем и Ливия садятся на краю, у обрыва, где внизу их поджидают острые камни, на которые накатывает море.

Артем смотрит вниз некоторое время, а потом обнимает Ливию. Она скашивает на него взгляд, грустный, как и всегда.

- Что это с тобой?

- Хорошо, что ты даже не подумала о том, чтобы уничтожать мир. Я так и знал, что ты - самая лучшая.

Ливия молчит, а Артем думает - если бы прошло сто, а то и двести лет, и все родные его давным-давно были бы мертвы, изменился бы его ответ или нет. Все так же готов был бы он бороться и даже умереть за мир?

- Я не самая лучшая, - говорит, наконец, Ливия. Она нащупывает камушки, швыряет в море, и они с плеском исчезают в пенистой синеве. - Шаул не лгал, когда сказал, что мы все великие грешники.

- Но ты же нет. Ты-то ничего плохого не делаешь, - говорит Артем уверенно.

- Сейчас - не делаю. Но так было не всегда. Знаешь, чем я занималась с момента, как стала ведьмой и до того, как мы заключили сделку с Шаулом? Около пяти лет, пока болел мой Учитель, я искала способ переселять и расчленять души. Я думала, что это могло бы помочь Тьери. Просто переселить его в другое тело или пересадить ему кусок чужой магии с душой, которую я сумею очистить от личности носителя. Я думала, я занимаюсь правильными, хорошими вещами. Пока Раду мучал и перекраивал, даже разнимал на части человеческие и звериные тела, я делала то же самое с душами. Я была намного хуже.

- Ты ведь делала это, чтобы спасти своего Учителя, - говорит Артем неуверенно.

- Не только. Именно благодаря мне Шаул может вселяться в тела праведников. Я сделала так, чтобы он мог. Раньше он был способен являться лишь в виде духа.

Артем чувствует, как у него перехватывает дыхание.

- Что? - спрашивает он. - Это в смысле? Ты ему помогала?

Ливия отправляет в недолгий полет еще один камушек и медленно, будто бы, не будучи совсем уверенной в том, что это произошло с ней, говорит:

- Я его любила. Больше всех на свете. И он любил меня.

Любил, думает Артем, или, скорее, пытался обмануть.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - фыркает Ливия. - И не стану тебе возражать. Он был со мной с самого моего детства. Он приходил ко мне во снах и утешал, когда отец запер меня. Он был моим единственным другом. Потом, когда у меня появилась семья, Тьери и мои братья и сестра, он продолжал являться ко мне. Я доверяла ему, как никому и никогда больше. Я искала для него способ оказаться в человеческом теле, чтобы мы могли быть вместе. Мы любили друг друга. Даже мое Слово было предопределено любовью к нему. И из-за этой любви я подвергла опасности свою семью. Он предложил мне помощь, когда Тьери оказался на грани смерти, и не было больше никакой надежды ни для кого из нас. Я рассказала им о том, на что способен Шаул. Я вызвала его для нас, и мы заключили сделку. Когда Учитель ушел, я поняла, что на самом деле наделала. Кем я стала. Кем я сделала своих родных. Я первой ушла из Аменти, не думая, что достойна еще хоть раз увидеть свою семью.

- А Шаул? - спрашивает Артем.

- Он по-прежнему был со мной, он и сейчас со мной. Всякий раз, когда я засыпаю. Он просто не понимает, я думаю, он никогда не был человеком. Он думает, что любит меня, а на самом деле мучает.

- А ты?

- Я думаю, что не люблю его.

И Артем буквально чувствует, что Ливия не говорит продолжения этой фразы. Я думаю, что не люблю его, а на самом деле - люблю.

- Впрочем, если мы сможем уничтожить его, - говорит она голосом неожиданно жестким. - Я сделаю это, не задумываясь. А теперь пойдем. Любой дух, даже самый сильный, может быть пленен колдуном.

- Серьезно?

- По крайней мере, теоретически. Я совершила очень большую глупость. А дальше только и делала, что винила себя за нее. Теперь я должна ее исправить.

Голос у Ливии становится живее и жестче, чем обычно. Как будто она враз скинула с себя свою грустную аскезу и по-настоящему разозлилась впервые за сотни лет. Но уже через пару секунд Ливия добавляет своим обычным печальным тоном:

- Мы идем на заброшенное кладбище к одному знатоку древних текстов.

- Большему, чем ты?

- О, мне его никогда не превзойти, поверь. Он может быть немного... занудным и противным. Но нам с тобой нужно потерпеть ради судьбы всего этого мира.

Они идут дальше, Ливия чуть впереди, а Артем смотрит ей в спину. Хрупкая и неземная Ливия, печальная и тихая женщина с иконописными глазами, как нельзя лучше подходит на роль невесты духа. Артему ужасно жаль ее, подставившую всех своих родных из-за любви к золотому существу из снов.

Ее, совершавшую ужасные вещи из-за этой любви.

Артем отлично ее понимает. Будь он таким же одиноким в детстве, и полюби его такое существо, он бы не смог не поддаться.

- Давай-ка ты уберешь свою жалость подальше, - говорит Ливия.

- Извини, пожалуйста.

Жаркое солнце, одновременно приятное и утомительное после осеннего холода, медленно выходит в зенит. Артему тут же начинает его не хватать, когда они входят под сень высоких деревьев.

- А где кладбище? - спрашивает Артем.

- Мы идем по нему.

Но ни могильных камней, ни крестов, ничего такого вокруг Артем не видит. Если здесь и было кладбище когда-то, давным-давно, оно ушло в землю. Ливия останавливается на месте не примечательном ничем. Она запрокидывает голову, что-то тихонько поет на греческом. Ливия объясняла как-то Артему, что своенравные духи частенько не хотят являться, если не подманишь их чем-то личным. И тогда приходится находить их вещи, воспроизводить что-то, что для них дорого или, чего доброго, искать их потомков.

Обычно Артем духов не видит, ну, если не считать Шаула. Но в этот раз призрак, видимо, такой сильный и старый, что даже Артем замечает едва ясный его силуэт. Судя по его сгорбленной позе, это призрак далеко не молодого человека.

Он говорит скрипучим, едва слышным голосом, будто бы кто-то убавил громкость воспроизведения звука. Говорит он на смутно знакомом Артему варианте древнегреческого, который Артем улавливает скорее через Ливию.

- Пусть твой щенок сойдет с могилы моей жены.

- Извините, - говорит Артем, делая шаг в сторону.

- Осел тебя извинит, - сплевывает призрак. Артем отходит подальше, чтобы слюна желчного мертвого старикашки, пусть даже невидимая, на него не попала.

Ливия вздыхает, она говорит крайне медленно и отчетливо на том же странном греческом, который Артем понимает, благодаря связи с ней:

- Аникетос, здравствуй. Мне очень неудобно тебя беспокоить, но прошло уже пятьдесят лет с того момента, когда я попросила тебя кое-что для меня узнать.

- Я был занят, - отвечает Аникетос. Вот же дурной старикашка, думает Артем.

- Я надеюсь, ты помнишь, благодаря кому упокоилась душа твоего сына, - мягко напоминает Ливия.

- Ты думаешь это просто? Если ты призрак, так и путешествуй теперь по всем библиотекам и смотри теперь все упоминания, которые тебе нужны? Я был писцом, а вовсе не соглядатаем.

Ливия вздыхает, потом сцепляет пальцы, рассматривая призрака. Она явно видит его куда более подробно, чем Артем.

- Аникетос, давай-ка ты перейдешь ближе к делу. Ты же понимаешь, что я могу привязать тебя к этому кладбищу так, что ты довольно скучно проведешь оставшуюся тебе вечность вместе со своей женой.

Мысленно Ливия объясняет Артему, что Аникетос - особенный призрак. Он был писцом таким ответственным, что умер в глубокой старости прямо на рабочем месте и мнит себя органически связанным со всем, что в мире написано людьми, а оттого перемещается к столь дорогим его сердцу письменным источникам с легкостью и безо всяких препятствий, которые могли бы возникнуть перед живыми. Ливия застала его за просмотром ее библиотеки. Помощью и шантажом она вынудила его найти все упоминания о Шауле в древних текстах, к которым она доступа не имеет.

Аникетос некоторое время чуть слышно шамкает своими призрачными губами, потом говорит:

- Если честно, ничего такого уж особенного. Добрый дух, которого многие называли ангелом. Благородное и милосердное существо, множество раз помогавшее страждущим. В хрониках Средневековья чаще всего описан как ангел. Ранее - как доброе божество. Утешитель и целитель. Вот, собственно, и все. Довольно однотипно. Ничего про его призыв, пленение или уничтожение, что вы просили.

Ливия некоторое время молчит, а потом вдруг подается вперед, к духу, так что, кажется, вдыхает дымку, от него исходящую.

- Ты не боишься меня лишь потому, что не знаешь, что я могу сделать с тобой. Стоило дать тебе задание поискать в хрониках и обо мне. Поверь, ты нашел бы много интересного о том, как я охотилась на таких как ты, помещала в тела животных и убивала тысячами раз, пока вы не теряли остатки разума. И если тебе, Аникетос, не хватает фантазии представить, что я могу сделать с тобой одним лишь взглядом, ты не до конца понимаешь, кто я такая.

Артему становится жалко старого, безобидного призрака писца, который трепещет, как лист на ветру. Артем дергает Ливию за руку, и она вздыхает, мотает головой.

- Прости меня, пожалуйста, Аникетос. Я не хотела тебя напугать. И уж точно не собираюсь ничего подобного делать с тобой. От того, что ты можешь мне рассказать, многое зависит. Прошу тебя, припомни хоть что-нибудь необычное.

Аникетос складывает руки на груди, видимо, думая принять ли извинение, но, в конце концов, говорит. Его тихий голос чуть подрагивает.

- Есть кое-что необычное. Вы меня просто не дослушали. В ассирийских источниках упоминается некий Шаул. Самое раннее его упоминание около восьмисотого года до вашей эры.

Артем замечает, что Аникетос говорит "вашей эры" вместо "нашей", и это его жутко смешит.

- Он упоминается как божество? - спрашивает Ливия.

- Нет. Он упоминается, как царь халдейского племени Бит-Якин. Колдун и предводитель развращенного кочевого племени колдунов, магов и чародеев. Из всех них, он был могущественнее, испорченнее и чудовищнее. Я даже подумал, что это не про того духа, слишком уж не похоже было описание - тот царь, любитель золота и роскошных пиров, ничем не похож был на вашего ангела. Но там тоже упоминается его удивительная красота и то, что в конце жизни он вдруг стал праведным, скромным и милосердным царем, строгим больше к себе, нежели к другим. Он был убит вскормленными им же самим во времена жестокости и развращенности подчиненными.

- Когда он был убит? - спрашивает Ливия одними губами.

- Около семьсот восьмидесятого года. Его последние слова, по крайней мере, так гласит легенда, были: Я во всем ошибся, я все еще не совершенен.