Прощай, творение

Глава 14

В новостях по немецкому каналу восторженная женщина средних лет со строгим пучком и бесцветной помадой, вещает:

- Настоящее чудо случилось вчера в инфекционной больнице Будапешта. Массовое исцеление, которое нельзя назвать иначе как волшебным произошло ночью. Люди проснулись абсолютно здоровыми. Никто не может поверить в случившееся, все пациенты больницы, в сколь бы тяжелом состоянии они ни находились прежде, совершенно здоровы. Анализы все еще проводятся инфекционистами, поэтому пациенты до сих пор остаются в больнице, хотя нужды в этом, судя по всему, больше нет. Репортаж нашего специального корреспондента Эдуарда Рихтера прямо из первой инфекционной больницы Будапешта.

Эдуард, не менее сияющий журналист, стоит на фоне старого, но ухоженного здания больницы. Людей вокруг собралось очень много. Франц думает, что это родственники больных, а может просто зеваки, решившие посмотреть на чудо-больницу. В любом случае, лица у всех вокруг радостные, будто транслируют какую-нибудь ярмарку или праздничное гуляние.

- Нашему каналу согласилась дать интервью, наверное, самая счастливая пациентка этой больницы. Обреченная на смерть после укуса собаки, бездомная Ева Ковач не имела никаких шансов. Для нее, возможно, более чем для других пациентов, произошедшее было чудом, ведь госпожа Ковач без преувеличения находилась на грани смерти.

В чистой приемной журналист Эдуард спрашивает у женщины, выглядящей аккуратной и довольно ухоженной для бездомной:

- Вы помните что-то об этой ночи?

- Нет, - говорит Ева. Она почесывает скулу. На ней больничная одежда, светлые волосы стянуты в хвостик. - Я давно была в беспамятстве. Но я слышала звон разбитого стекла. Да, звон разбитого стекла. Думаю, это был ангел. Я уверена, это Бог дал мне второй шанс...

Когда Ева Ковач вдруг начинает рыдать, не переставая при этом улыбаться, Франц выключает телевизор, оставаясь наедине с шумом кондиционера. Мерное гудение механизма успокаивает Франца. В номере прохладно, и Франц с ужасом думает о том, что ему придется выйти в жару снаружи.

Гостиница не то чтобы хороша, по крайней мере, не из тех, которые любит Гуннар. Но, как было справедливо замечено как раз Гуннаром, она действительно лучше места, в которое они отправятся вскоре.

Вот уже семь часов, как они приехали на Ближний Восток, в кипящий котел политических кризисов, готовый рвануть в любой момент. Гуннар сказал, что достаточно лишь слегка чиркнуть спичкой, и регион взлетит на воздух.

Франц вздохнул и забронировал им билеты. Гуннар сказал, что Францу еще не время вступать, первый аккорд будет за ним. Первый аккорд - где? Что это за симфония, которую Франц так не хочет играть?

Наконец, он слышит голос Гуннара. Он выходит из кабинета, вид у него даже в такую жару в высшей степени официальный - строгий костюм, черный, как и обычно. Гуннар говорит:

- Франц, мы собираемся. Я договорился о встрече с комендантом лагеря.

- Лагеря? - спрашивает Франц.

- Он считает, что мы из немецкой правозащитной организации. Поэтому веди себя прилично.

- Да что за лагерь?

- Для военнопленных, - говорит Гуннар. И Франц понимает, что он совершенно потерял всякий страх, обсуждая такое вслух. - Я заставлю руководство уничтожить всех пленных, которых там удерживают. Что может помочь нам развязать войну лучше, чем военное преступление? Я прикажу им снять все это на видео и выложить в интернет. Мы начнем отсюда, конфликт здесь, в этой Богом забытой стране, ты превратишь в кровавое месиво, а я обеспечу его эскалацию дальше. Нас ждет весь остальной мир.

А весь остальной мир ждет война.

- Война есть война, - говорит Гуннар. И это, правда, в этом Франц не может с ним поспорить.

Они едут на машине, которая, по словам водителя, выдержит даже артобстрел. Франц в этом, конечно, резонно сомневается, но водитель, разговорчивый, черноглазый араб, так живописует достоинства машины, что вера в данное чудо техники неизбежно возникает.

Спустя некоторое время Франц и Гуннар въезжают в пустыню, не в вотчину золотых необитаемых песков, нет, а прямо в выжженную пустыню городов, населенных когда-то людьми. Разрушенные бомбежками дома, чьи каркасы похожи на выглядывающие из-под плоти кости, взрывные воронки, усеивающие пустыри, оскалившиеся рваным железом остатки машин, все это провожает их вглубь страны. Иногда Франц видит, как во всем этом мелькает жизнь. Люди живут в подвалах, дрожа от страха. Иногда они выходят, чтобы добыть воды или пищи.

А совсем недалеко остались гостиницы и города, не тронутые войной. Сколько времени пройдет, прежде чем весь мир превратится в такое место? Возможно ли это вообще?

- Ты знаешь, что твой брат вместо того, чтобы заражать людей болезнями, лечит их? - спрашивает Франц.

- Раду всегда был идиотом.

Лагерь военнопленных мало чем отличается от руин, которые они проезжали. Постройки, в которых узники живут и бараками-то назвать сложно. Едва не разваливающиеся корпуса, кое-какие из них давным-давно ощерились выбитыми окнами. Изможденные люди, работающие на улице, выглядят почти пародийно. Они разбивают камни - какое бесполезное задание, думает Франц. Как в работных домах Англии в его время. Любое бесполезное дело подойдет, чтобы вымотать человека, лишить его воли к свободе.

Их с Гуннаром встречают мужчины в военной форме. Солдат четверо, один, самый старший, говорит на ломанном английском:

- Вас ждут, но для начала я вас обыщу.

- Нет, - говорит Гуннар просто.

Только секунду в его глазах видно замешательство, взгляд быстро становится покорным и безразличным. Как, впрочем, и взгляды остальных.

- Проводи нас к своему начальнику, - говорит Гуннар.

- Да, - кивает мужчина. - Как скажете.

Они идут через лагерь в сопровождении солдат. Убогое жилье, которое никак, кажется, не может быть убежищем для людей, почти разваливается. Истощенные люди с обреченным видом занимаются своей тяжелой работой. Все здесь идет своим чередом. Большинство обитателей этого лагеря в любом случае обречены здесь умереть.

- Для них это будет избавлением, - говорит Гуннар мысленно.

- Это же живые люди, Гуннар. Мы не можем так с ними поступать, - отвечает Франц. Но не вслух, не вслух. Слишком силен в нем страх за себя и за Гуннара. Сначала Франц смотрит на этих людей, надеясь подтвердить правоту Гуннара. Да, конечно, разумеется, они отчаялись. Для них все будет прекращением мучений. Никто никогда не вытащит их отсюда, они просто умрут от голода иначе. Их смерть будет даже менее мучительной, зато она прогремит на весь мир.

Но в их глазах Франц видит вовсе не подтверждение правоты Гуннара, а надежду. Человеческую, почти яростную надежду на то, что Франц и Гуннар, что-нибудь изменят. Может быть, думают, что они журналисты. Или, что вероятнее, какие-то правозащитники с запада.

Один из военнопленных, молодой парень, одними губами говорит что-то, похожее на английское "помоги мне", и Франц тогда понимает, он не может допустить всего, что последует за визитом Гуннара к местному начальнику. В этот момент в кармане у Франца звонит телефон. Громкий, непривычный этому месту звук разносится на весь лагерь. Франц вдыхает сухой, яростно-горячий воздух, перед тем как взять трубку. Номер незнакомый, отчего-то внутри у Франца поднимается волнение.

- Франц? Франц, ты слышишь меня? - голос Франц узнает не сразу. Но когда узнает, вдруг очень радуется - это голос Артема. Далекий-далекий, будто он звонит не то что из другой страны, а из другого мира.

- Слышу!

- У меня мало времени. Вы начали? - голос у Артема прерывистый, его волнение чувствуется даже сквозь километры между ними. Франца подхватывает это волнение, подхватывает и несет куда-то, оттого он говорит:

- Не начали, - и добавляет. - Не начнем.

Он видит, как Гуннар чуть вскидывает бровь.

- Слава Богу! Франц, ради Бога, останови Гуннара, если он хочет. Мы знаем, кто такой Шаул! Мы можем остановить его! Пожалуйста, свяжитесь с нами, пусть Гуннар свяжется с Ливией! Вы нам нужны, потому что...

Раздается щелчок, взрезающий связь между ними.

- Ты слышал? - спрашивает Франц.

- В твоей голове, - отвечает Гуннар. Солдаты ждут, стоят так спокойно, будто иной мотивации жить, кроме как для того, чтобы проводить Гуннара и Франца, у них нет. Франц поднимает голову, ловит взглядом яркое, сияющее солнце. На секунду его свет ослепляет Франца. Он видит и других солдат, стоящих на возвышениях, у них в руках автоматы.

- Так что? - спрашивает Франц. - Просто повидаемся с начальником лагеря и уйдем?

- Нет, мы сделаем то, что должны сделать.

Гуннар идет дальше, но Франц остается на месте. До него даже не сразу доходит, что именно сказал Гуннар.

- Что? - переспрашивает Франц и думает, как глупо, наверное, со стороны. Будто его заело, как испорченную пластинку.

- По-моему, я вполне доходчиво выразился. Мы идем делать то, что пришли сюда сделать.

Франц видит, с каким любопытством смотрят военнопленные. Некоторые вышли из своих бараков, некоторые отвлеклись от работ. Может, они чувствуют, что происходит что-то важное, а может быть появление Гуннара и Франца просто хоть чуточку отличает этот их день от всех предыдущих и будущих.

- Нет, - говорит Франц, громко и даже с некоторой театральностью, будто чужие взгляды его подбадривают. Гуннар останавливается. Он даже не оборачивается, чтобы посмотреть на Франца.

- Я, - продолжает Франц. - Не собираюсь делать то, что приведет к смертям миллиардов невинных людей. Есть шанс этого избежать!

Стоит только схватиться за него. Солдаты на смотровых вышках переглядываются, Гуннар щелкает пальцами, и они замирают, будто бы кто-то нажал на паузу в их мыслительном процессе. На военнопленных Гуннар и внимания не обращает. Наконец, он оборачивается к Францу. Выражение его лица остается по-прежнему каменным.

- Ливия, - говорит он. - Лжет. Может быть, даже она сама верит в эту ложь. Она привела нас всех к этому финалу, а теперь пытается остаться чистой.

- А если нет? Если действительно есть хоть один шанс обойтись без всего этого? Даже маленький, даже призрачный.

Все равно это лучший способ бороться за жизнь, чем уничтожение мира, каким мы его знаем.

- Я не собираюсь даже пытаться заботиться о мире в ущерб себе, - говорит Гуннар спокойно.

- Тогда позаботься хотя бы о себе самом! - рявкает вдруг Франц. - Представь, что ты будешь делать в мире, где больше нет никакого человечества?!

Франц чувствует, как его несет. Ощущение, будто стоишь на песке в шторм, и волна вымывает почву у тебя из-под ног, утаскивает за собой. И вот он уже орет на Гуннара, впервые за столько лет. Сначала то, что он делает, кажется ему почти кощунственным, но вскоре Франц будто ловит волну, и вот уже он не падает, а плывет. Франц кричит:

- Да ты всю жизнь свою посвятил тому, чтобы научиться с ними жить! У тебя нет, не было, не будет никаких других целей! Ты потеряешь все, Гуннар, и ты это знаешь! Ты, черт возьми, трусливо прятался все это время и не сможешь выйти из своей норы! Ты не знаешь, что будешь делать! И если у тебя есть хоть немного уважения к себе самому, ты попробуешь спасти не людей, не мир, а все, что с таким трудом создавал сам! Потому что это единственное, что для тебя ценно! И без этого выживание ничего не значит и для тебя тоже! Ты, правда, не понимаешь, что вся твоя жизнь неразрывно связана с миром? Каким же тупым надо быть, чтобы не понимать, что исчезнет все, что ты любил. Если ты не способен сочувствовать и сопереживать, постарайся хотя бы это понять, пока способен. А я... я постараюсь научиться не ненавидеть тебя!

И в эти минуты Франц абсолютно, запредельно свободен, но это свобода-пропасть, свобода-провал, она страшная и пугающая. Гуннар смотрит молча, он не перебивает, не выказывает раздражения, только глаза у него чуть бледнеют, впрочем, может так падает свет.

- Но если ты хочешь продолжать вести себя, как трусливая мразь, мне плевать! Я ухожу! Я...

- Франц, - говорит Гуннар. И Франц в первые доли секунды думает - проняло, но потом фиксирует, что голос у Гуннара абсолютно спокоен. - Что ты творишь?

- Говорю долбанную правду! - рявкает Франц.

- Я не об этом, - говорит Гуннар. И тогда Франц замечает, что он абсолютно расслаблен, что нет в нем ни единой мысли о том, чтобы сдерживать собственное Слово. Собственную силу. Отчасти именно этим, может быть, и объясняется особенное чувство свободы, охватившее его.

Франц смотрит по сторонам, впервые за все те минуты, когда он кричал на своего Учителя, для Франца появляется кто-то, кроме Гуннара. Франц видит, как люди, казалось бы, истощенные и усталые, казалось бы, не способные сопротивляться, вдруг звереют, кидаются на охранников. Франц и не мог себе представить, что способен вызвать столько ожесточенности в этих едва теплящихся телах. Их ненависть, копившаяся так долго, выплескивается наружу и оглушительной волной ударяется о стены лагеря. Они кричат, кидаются на солдат, бьют их подручными предметами и даже голыми руками.

Франц будто со стороны, словно дурной сон, смотрит, как узники лагеря, казавшиеся такими безобидными, давным-давно сломленными, стаскивают вниз солдат, отстреливающихся из автоматов, и голыми руками, даже не озаботившись оружием, рвут их плоть, как языческие культисты или голодные звери. Другие, те, что дробили камни, дробят теперь черепа - с легкостью и энтузиазмом всаживают молотки в головы тем, кто подвернется им под руку.

Люди, которые враз разгадали главную уловку власти в таких местах. Их все равно больше, чем патронов в магазине их мучителей. Тот, кто не боится смерти все равно победит.

- О, Господи, - говорит Франц. Они с Гуннаром стоят посреди ада, где никто их даже не замечает, слишком много ненависти скопилось в этом месте, и слишком определенные у этой ненависти источники. Франц и не думал, что смог бы направить бешенство этих людей не на кого попало, в том числе и друг на друга, а именно на солдат, которые их охраняют. Впрочем, может быть, дело не в силе Франца, может искра, которую он им дал, легла на их мечты и надежды о свободе, которые так легко разгорелись. Франц слышит гортанные крики узников и солдат на языках, которых он даже не знает, слышит прерывистые автоматные очереди. Люди убивают друг друга вокруг него. Франц устроил бунт, даже не подумав об этом. Они с Гуннаром стоят неподвижно, будто заколдованные, будто в пределах какого-то магического круга.

- Останови их, - говорит Франц, он делает шаг к Гуннару.

- Я не могу. Это все равно, что останавливать животных. Это ведь твое Слово, ты должен уметь управлять им, пока ты их держишь, я ничего не могу сделать.

Франц пытается сосредоточиться, но отвернувшись от Гуннара, тут же видит, как какие-то узники, больше похожие на зомби, чем на людей, вгрызаются в старшего из солдат, которые вели сюда их с Гуннаром. Солдат не сопротивляется, потому что Гуннар не додумался снять отпустить контроль над его разумом.

После того как Франц видит, как человеческие зубы могут погружаются в человеческую же плоть, сосредоточиться он точно не может. Вместо злости внутри поднимается паника, оглушительная и заставляющая магию биться в его венах быстрее. Рев толпы становится оглушительным, Франц видит розоватую пену на губах у кого-то из пленников, поедающих солдата. Как в фильме категории "B". Наверное, они чрезвычайно голодны. Конечно, они ведь так отощали, а теперь почувствовали вкус мяса. Мысли проносятся в голове безо всякой системы, отстраненно, неясно, и Франц не контролирует уже даже их.

- Серьезно, Франц? - спрашивает Гуннар скептически, будто его происходящее никак и ничем не задевает. Гуннар поднимает автомат, выпавший из рук солдата, а потом бьет Франца прикладом по голове, быстро и точно.

Пятна крови на высушенном солнцем песке сменяются прохладной темнотой.