Прощай, творение

Глава 23

Еще в машине, Айслинн достает из сумочки какие-то самопальные, совершенно неподходящие ей духи, щедро брызгается ими, так что Калеб закашливается от их удушливого запаха.

- Что это за гадость?

- Зелье, а не мои новейшие пристрастия в мире парфюма, не переживай, - говорит она. - Это усыпит людей.

- Разве что, придушив их, - говорит Калеб.

- Заткнись, - говорит Айслинн. - Жаль, это не может усыпить тебя. И будь быстрее. Во-первых, эта штука работает только в замкнутом помещении, а во-вторых, у нас есть не больше трех часов.

Калебу сложно поверить в эффективность вонючих духов Айслинн, но как только они заходят в здание телебашни, люди, толпящиеся у кассы, чтобы взять билеты на экскурсию и люди, стоящие за стойкой и пробивающие эти билеты тут же падают, будто замертво.

Впрочем, жирный бородач сразу же издает такой тональности храп, что у Калеба не остается сомнений в том, что, по крайней мере, он жив.

В лифте запах, исходящий от Айслинн вырубает еще двоих. Но на следующем этаже Калеб и Айслинн выходят, поднимаются по лестнице, проходят через коридоры. Айслинн, судя по всему, хочет усыпить всех. Она заглядывает в каждый кабинет, выходит довольная.

На пятом этаже Айслинн оставляет его, говорит:

- Я пройдусь дальше, а ты оттащи спящих по кабинетам. Мне нужно будет пространство.

Калеб устраивает заснувших прямо в коридоре людей в их кабинетах, а может в кабинетах их коллег. Некоторых усаживает на стулья, некоторых кладет прямо на пол. Процесс до смешного напоминает Калебу игру в куклы. Все эти люди, чьи тела разом лишились воли, будто бы принадлежат ему, и сам он в огромном кукольном домике.

Растащив всех спящих работников по кабинетам, Калеб берет с чьего-то стола чашку с кофе, пьет его безо всякой брезгливости, отмечая, что он, разве что, недостаточно сладкий, но в остальном вполне терпимый.

Айслинн возвращается где-то через полчаса, к тому времени, как Калеба уже трясет от обилия выпитого им чужого кофе. Айслинн спрашивает:

- Ты готов?

И он видит - не готова она. Голос у Айслинн не дрожит, и она остается спокойной, и все же что-то дрогнуло в ней. Калеб презрительно кривится. Айслинн достает из сумочки нож, говорит:

- Я подготовлю все для заклинания. Твое дело только прочитать его, когда будешь готов. Займись сначала ритуалом.

А потом Айслинн одним легким движением наносит себе рану на левой руке, глубокую и кровоточащую. Она снова роется в сумочке, достает кисточку для нанесения макияжа, собирает ею кровь и принимается писать текст заклинания прямо на стене. Калеб смотрит на нее еще с полминуты, без особой на то причины, без настоящего волнения, просто смотрит. И больше всего Калебу нравится, как ее губы кривятся от боли, когда она макает кисточку в рану, чтобы вывести новые буквы.

- Иди, - говорит она. - Иди к черту, Калеб.

И в этой простой фразе, которую Айслинн произносит сквозь зубы - вся ненависть и злость, которая, в конце концов, их и связывает. И только на секунду Калеб задумывается, могло ли все быть иначе? Что делала бы Чэрити Одли на его месте? Не совершает ли Калеб большую ошибку?

Все эти вопросы проносятся у него в голове и тают в огне предвкушения и радости.

- Спасибо, Айслинн, - говорит вдруг Калеб искренне, и он видит, почти чувствует, как ее плечи сводит от злости. - Спасибо тебе за все.

Калеб разворачивается и идет в головную станцию кабельного телевидения. Звучит очень масштабно, оттого Калеб и не ожидает увидеть ее в небольшой комнате, занимающей всего пару шкафчиков. Со слов Тамзин он представлял все эти модуляторы, энкодеры, коммутаторы огромными просто до невероятности, громоздкими и жуткими штуками. Калеб так и не привык думать, что что-то, имеющее влияние на весь мир, может выглядеть незначительным, неприглядным и маленьким. Головная станция кабельного телевидения больше всего похожа на пару стоек с видеомагнитофонами, оплетенными проводами. Калеб даже не понимает, что из этого, к примеру, коммутатор, а что энкодер.

Калеб видит и компьютеры, подключенные к этим невзрачным на вид устройствам. Он вспоминает все, что говорила ему Тамзин. Он готов молиться, лишь бы у него получилось, но отчего-то не решается. На него накатывает страх неудачи, ведь он так близко, почти на финишной прямой, где страшнее всего поскользнуться и упасть. Что, если он не так понял ритуал, который рассказала ему Тамзин? Что, если он будет творить его без полной осознанности? Калеб замирает, не решаясь начать. Страх провала слишком силен, тревога накрывает его с головой. Чтобы успокоиться, Калеб мысленно повторяет заклинание на том невозможном языке, которое выучил. Которое ему скоро предстоит произнести вслух. Айслинн читала заклинание для него только мысленно, он даже не уверен, что произнесет все правильно.

В конце концов, Калеб подходит к стойке, закрывает глаза. Нащупав нож, он поднимает его, прямо в воздухе рисует последовательность цифр, которые велела использовать Тамзин.

Калеб быстро привык к тому, что, будучи колдуном, приходится запоминать огромное количество ритуалов наизусть, потому что нужно быть сосредоточенным на себе и своей магии, не подсматривать текст, действовать, не думая.

Некоторое время ничего особенного Калеб не чувствует, а потом ему передается от лезвия ножа ощущение тепла. Калеб ощущает, будто воздух, это масло, которое он взрезает. И за этим маслом есть что-то твердое, на поверхности чего он и выцарапывает свои цифры. Что-то твердое, искрящееся, какой-то новый слой реальности, недоступный ему прежде.

Когда ряд чисел заканчивается, Калеб ножом ковыряет ранки на своих руках. Не глубокие и не длинные, но достаточные для того, чтобы вставить под кожу провода.

Тамзин говорила, ее тело принимает их просто так, но Калеб к ее Слову не имеет ни малейшего отношения, ему придется постараться. Наконец, когда ранок на его руках достаточно, Калеб начинает взрезать провода - какие придется. Тамзин говорила, если он ошибется в одной лишь цифре, его просто убьет током. Она, конечно, не знала, что этого маловато, чтобы убить Калеба. И все же он боится, что его тут же ударит током или что провода будут выскальзывать, но не происходит ни того, ни другого. Провода, будто пиявки, крепко вцепляются в его плоть. Калебу кажется, что их невидимые крючки вцепились в его мышечные волокна, и ему очень больно. Но вместе с тем, безумно хорошо, он чувствует себя возбужденным, наэлектризованным, подключенным. Калеб вытягивает провода, так чтобы он, привязанный к ним, мог лечь. Остаются последние штрихи. Калеб делает финальный надрез под сердцем и вставляет туда самый толстый из проводов. Провод тут же будто вцепляется в самую душу Калеба, питается от его магии, проникает в нее, пьет ее. Буквально через секунду сознание Калеба покидает его тело и возносится выше. Калеб не понимает, сколько прошло времени. Не понимает, есть ли он, а если и есть, то, что он такое. Внутри у него, он больше не может сказать, что в голове, потому что голова это тело, проносятся потоки информации. Цифры и символы, слова, буквы. Он одновременно воспринимает все: вечерние новости, мультики, фильмы ужасов: все проникает в него, все проносится в нем. Вот нарисованная собака с глазами-сердцами смотрит на косточку в миске, а вот докладывают о беспорядках в Ливане: марониты против мусульман. Он слышит лозунги какой-то другой страны - "Христиан - в Ливан, алавитов - в море!", он слышит писклявые песни, видит полуголых девиц, усыпанных блестками, которые распевают эти песни, видит проникающий в чью-то податливую плоть нож маньяка в фильме ужасов и проникающий в чью-то податливую плоть орган в какой-то дешевой порнографии. И все это реально для него, все присутствует одновременно. Секс, насилие, культ детства и страх перед неизвестностью, экзальтация и воспроизведение беспокойства. Калеб будто понимает все механизмы, лежащие в основе этих картинок. Все, что заставляет людей смотреть и слушать - желание переживать снова и снова нехитрые эмоции. Зависимость. Калеб и сам чувствует эту зависимость. Он будто путешествует на волне информации, иногда углубляясь в нее, иногда оставаясь на поверхности.

Он проникает в суть телевидения, в самые глубокие его лакуны, где скрываются чудовища, порожденные массовым сознанием миллионов людей, их нереализованными желаниями и непроговоренными страхами.

Волна набирает силу, и вот Калеб видит все, что когда-либо транслировалось, от черно-белого ситкома "Я люблю Люси" до сегодняшних новостей на CNN. Сначала Калеба накрывает этой лавиной, но вскоре он снова начинает осознавать себя. Картинки пляшут перед глазами, заменяя его мысли. Стоит ему подумать о чем-то, и он видит это на экране.

Стоит Калебу вспомнить о своей цели, и он видит репортаж из Джонстауна. Он хмыкает, а потом говорит себе:

- Готов.

И видит, как американские солдаты в Ираке отдают честь какому-то генералу.

Калеб начинает читать заклинание. Он еще не произносил его вслух, но слова ложатся на язык неожиданно легко, будто он всегда знал, как их читать. Слова текут, и им единственным Калеб не находит никаких соответствий. Вокруг бегут ошибки, исполосованный цветными пятнами экран маркирует отсутствие сигнала.

С каждым словом заклинания, Калеб чувствует себя все более могущественным, его охватывает чувство запредельной свободы и понимания, похожее на то, которое накрыло его, когда Айслинн давала ему магию.

Он понимает в один момент - Бог вовсе не хочет смерти этих людей, конца их мира. Бог не хочет этого, но этого хочет Калеб. Калеб делает это для себя, и всю жизнь он все делал только для себя.

Он никогда не понимал, что такое Бог и что такое любовь. Он не терял веру, он просто никогда не верил. Будто длинное уравнение наконец-то разрешилось коротким ответом. И этот ответ был: нет. У Калеба не было ни веры, ни Бога.

Но его желание сотворить ад для этих людей - правда. Калеб замирает, произнеся последнее слово. И все взрывается силой. Калеб впервые по-настоящему понимает, что такое его Слово, что такое Вера.

Он смеется, даже не понимая, в реальности это делает или внутри собственного воображения. Впрочем, он не уверен, что есть другая реальность, кроме всеобщей фантазии.

Калеб понимает, что легчайшим движением мысли, он может оказаться на всех телеэкранах мира, работающих и нет. Он понимает, что видит и знает поименно всех, всех этих людей перед телеэкранами. Что каждый из них будто соединен с ним невидимым каналом. Калеб может оказаться и на всех радиоволнах, и его голос чувствует людей, слышащих его. Он видит всех одновременно: семьи перед телевизорами, людей в спортивных барах, скучающих на работе охранников, домохозяек, закинувшихся валиумом, детей, оставленных дома ушедшими в ресторан родителями - им нет числа. Дальнобойщики, слушающие радио, чтобы не заснуть, включившие радио от скуки на ночном дежурстве, подростки, решившие уединиться и заглушить издаваемые ими звуки с помощью музыки.

Всех их Калеб чувствует, их миллионы. И Калеб говорит:

- Зрители и слушатели! Вот и настал день последнего искупления.

И Калеб знает, что может без труда передать им веру в свои слова, заставить их поверить любой глупости, которую он исторгнет из себя.

- Кем вы были все это время? Что вы делали со своими жизнями? Задайте себе этот вопрос. Правильно ли вы жили, родные и близкие, братья и сестры? В согласии ли вы были сами с собой? Нет ли внутри вас несчастья, которое делает вам больно каждый день и час? Кто вы такие?

Внутри Калеба вот есть несчастье, и делал он все неправильно, и злость в нем цветет от того, как фатально он везде ошибался. Сейчас Калеб понимает это ясно, он впервые чувствует полную осознанность. Впервые между тем, кем Калеб видит себя и тем, кем он является, нет никакого самообмана. Впервые они равны.

Калеб знает себя самого и ему кажется, будто знает он и всех людей, принадлежащих ему сейчас. Калеб чувствует, как трепещут их сердца, как глаза их обращаются внутрь их душ, выискивая там пятна черноты, которые всякий найдет.

- Зачем вы? Что вы сделали с великим даром, который предоставил вам Господь?

И говоря "Господь", Калеб перестает обманывать себя, наконец, до самого конца. Он прекрасно знает, что лжет - Господь здесь не причём. Господь дал этим людям жизни не для того, чтобы Калеб отбирал их. Не для того, чтобы люди были несчастны, но для того, чтобы они были счастливы.

Калеб, наконец, понимает все, но снова лжет. Как это иронично.

- И, наконец, что вы должны делать, чтобы стать счастливыми? У меня есть ответ на этот вопрос. Он очень прост.

Сейчас он скажет - смерть. Смерть, вот ответ. Выпейте горсть таблеток, выходите на балкон и сделайте главный решительный шаг, свяжите петлю, возьмите острый-острый нож, накиньте на голову пакет. Вы прекрасно знаете, что делать. Калеб уже знает, что именно скажет, но не успевает.

Он слышит, как кто-то насвистывает колыбельную. Звук исходит из реального мира, потому что ничто внутри огромной сети коммуникаций не в силах Калеба прервать. Колыбельная простая и милая, это "Тише, маленький крошка", давным-давно знакомая Калебу.

Тише, маленький крошка, не говори ни слова, мама купит тебе пересмешника.

Кто-то насвистывает эту мелодию невероятно нежно, ласково, так что в сердце почти щемит. И на самой нежной и певучей ноте, Калеб чувствует, в ту же секунду, резкую боль в горле. Она отвлекает его, не дает закончить, хотя, в сущности, ничего и не значит. Его не убить этим.

Калеб чувствует, как дробится его позвоночник, он знает, что с этим звуком голова отделяется от тела. Зрение возвращается не сразу. Калеб даже не понимает, что он снова оказывается в реальности, потому что не чувствует своего тела. Совершенно не чувствует. Саднящей болью в шее прерывается абсолютно все. Голова кружится, будто он летит или мертвецки пьян.

А потом Калеб понимает, что ничего не видит просто потому, что глаза у него закрыты. Открыв глаза, Калеб видит Раду. Руки и лицо у него в крови. А потом Калеб видит собственное обезглавленное тело, истекающее кровью.

- Это была очень страстная речь, - говорит Раду приветливо. - Я даже дослушал почти до конца, рука не поднималась на такого прекрасного оратора.

- Что... что ты сделал?! - кричит Калеб. То есть, думает, что кричит. Он не в силах издать ни звука. Раду ставит его на одну из стоек с магнитофонами, так что Калеб прекрасно видит собственное обезглавленное тело, и один из компьютеров, который все еще транслирует его в праздничном костюме, улыбающегося своим зрителям. Телевещание всегда немного запаздывает, он где-то об этом читал.

Губы Калеба на экране произносят:

- Ответ прост...

И изображение замирает, Калеб на нем остается неподвижным.

Раду садится на колени перед его обезглавленным телом. Как странно, видеть собственное тело, думает Калеб, как булькает кровь. Будто зарезанная индейка, вот на кого Калеб сейчас похож. Раду продолжает насвистывать песенку, он заносит серп над телом Калеба, и Калебу снова хочется кричать, но он снова не может.

А потом Раду оборачивается к нему, смотрит задумчиво, улыбается. Отбрасывает серп и разрывает на Калебе рубашку. Он даже не касается кожи Калеба, лишь проводит пальцами над ним, но шрам под этим так и не случившимся прикосновением расходится, обнажая кость, скрывающую внутри магию. Как она выглядит, что это такое, думает Калеб с каким-то отстраненным любопытством. Умирая так он, по крайней мере, увидит, что у каждого колдуна скрывается внутри. Разве не об этом он мечтал, будучи еще человеком? Раду запускает руку в его грудину, и соприкасается с проводом, в этот момент Калеб видит на экране уже не себя, а Раду. Раду говорит, улыбаясь:

- Ответ прост, но каждый должен найти его сам. Берегите себя и спокойной ночи.

И именно в этот момент, Калеб даже не чувствует боли, его сознание начинает угасать, будто он действительно засыпает. Калеб пытается рассмотреть, что вытаскивает из него Раду, но картинка тает перед глазами. Он так и не успел сказать этим людям главного.

Калеб успевает подумать только о том, что ему жаль не найти правильной предсмертной мысли. А потом что-то окончательно гаснет в нем, выключенное навсегда.