Прощай, творение

Глава 5

Габи сидит на сцене и болтает ногами, рассматривая зрителей. На коленях у нее перевозка для животных: новенькая, голубенькая и невероятно прекрасная по ее мнению.

Альбрехт говорит:

- Что это?

- Украла для Раду, в случае, если мы поедем на поезде, - пожимает плечами Габи. - То запихнем его туда и сэкономим на билете.

Альбрехт некоторое время молчит, на губах у него замирает блуждающая улыбка. Наконец, он тянет:

- Дорогая, ты ищешь оправдание клептомании. Все равно, что пить за день защиты китов!

Зал оглушительно смеется, и Габи болтает ногами, снова всматриваясь в зрителей. Сияющие глаза, сияющие улыбки, а все оттого, что она рассказывает им сказку.

Не сказку, не совсем так. Левацкую критическую притчу шестидесятых.

- Я тебя не отвлекаю? - спрашивает Альбрехт.

- Ты меня вдохновляешь, милый, - говорит Габи. И вправду вдохновляет, ведь Альбрехт прекрасен - у него прекрасные, совершенно морские, адриатического цвета глаза, и волосы спадают этими живописными русыми локонами.

Габи дала его внешность своему Марату. Да, Габи считает, таким должен быть Марат. Нет-нет, пусть он сидит в своей ванной и источает яд, но зрители должны видеть не изрытого дерматитом и оспинами несчастного калеку. Они должны видеть революцию, с ее тонкими чертами и глазами притягательной глубины.

Душа Марата должна быть обнажена на сцене, должна быть прекрасна.

- Что они смотрят? - спрашивает Альбрехт. Голос у него совсем не как у Марата, он мягкий, сладкий, певучий. Тот, кто стоит на сцене, неотличимый от Альбрехта и не существующий, говорит совсем другим голосом - глубоким и хрипловатым.

- Преследование и убийство Марата, представленное маркизом де Садом в Шарантонской психиатрической лечебнице силами пациентов. Культовая пьеса Петера Вайса.

Габи вдруг отставляет перевозку в сторону, вскакивает с неловкостью подростка, едва не сваливается со сцены и выкрикивает в зал:

- Марат! Мы, как прежде, живем в угнетении! К чертовой матери долготерпение!

И голос ее вторит голосу актера, которого она выдумала до мельчайших деталей, до привычек, ритма дыхания, манеры держаться. Сначала Габи, кажется, будто сейчас она потеряется, ведь картинка, которую она внушает зрителям становится для нее на секунду, ровно на секунду более реальной, чем настоящее.

Массовые иллюзии получаются лишь в одном случае: когда Габи держит баланс. Стоит ей перестать верить в то, что она показывает, и картинка растает, оставив голую, пыльную сцену.

Сама возможность такого поворота электрическим током проходится по нервам.

Но другая крайность не менее опасна - можно потеряться в созданной реальности, перестать различать вымысел и правду. Хуже этого быть, думает Габи, совсем ничего не может.

И соблазнительнее этого тоже.

Габи долго готовит спектакль, она представляет его во всех подробностях, прогоняет от лица каждого из актеров, снова и снова, вплоть до мельчайших деталей вроде падения света на зеркальный цветок на груди у Шарлотты Корде.

Пока у нее получился всего один спектакль, но она продумала все - летящее платье Шарлотты, ее сонную улыбку и острый нож, перчатки на руках Симоны, в которых она прикасается к Марату.

Все имело значение, все было важно, каждую деталь Габи разбирала тысячу раз. Симона ходит в перчатках, потому что на самом деле она боится Марата, боится того, что он делает и кем является. Она боится заразиться не только болезнью, но и его пылом.

Маркиз дэ Сад должен, конечно, сидеть позади, его глаза должны быть завязаны, он выключен из жизни Франции, находясь в заточении клиники.

Габи создала все сама, и ей не нужен был никакой реквизит. Зрители видят спектакль, целиком и полностью поставленный в ее голове. Зал маленький, рассчитанный человек на пятьдесят, чтобы их было легко поймать. Альбрехт просто делает их невидимыми, они выходят на сцену, и Габи ловит аудиторию на крючок. Они внимательны, а потому - открыты.

Маленький авангардный театрик, незаметный театрик с несуществующими актерами. Театр одного режиссера.

Но Габи уверена, однажды она сделает свое Великое Шоу.

Габи балансирует на грани между декорациями психиатрической больницы - мрачными, громоздкими, и пустой, запыленной сценой.

Альбрехт говорит:

- Не боишься, что однажды все узнают, дорогая? Вдруг какой-нибудь режиссер пожелает пройти за кулисы? Или явится налоговая? Да что угодно может случиться!

- Ничего не боюсь! - смеется Габи, снова переключаясь. Параллельно в голове у нее продолжает играться спектакль. - Я же сваливаю отсюда к чертовой матери.

Выручку от билетов Габи и Альбрехт делят пополам, хотя немного там остается после оплаты аренды помещения. По крайней мере, актерам не надо платить.

Впрочем, Габи делала бы все и бесплатно. Однажды она выкупит театр огромный, как пять таких вот маленьких театриков, и люди будут выходить после Великого Шоу, рыдая и смеясь, в совершеннейшей истерике.

Габи видит, как молодая пара на задних рядах пытается совместными усилиями развернуть шоколадку и показывает им язык.

- Глупышка, а вдруг ты оттуда не вернешься? - спрашивает Альбрехт.

- Ты сегодня критик.

- Да, я твой внутренний критик. Делаю работу, которую твоя внутренняя Габи выполнять не способна.

- Не зли меня, а то все увидят, что король-то голый!

Альбрехт ее лучший друг, то есть самый лучший из всех. Он куда хитрее и изворотливее, чем Габи, но и куда милее нее. Альбрехт умеет людям нравиться, оставаться мягким и хорошим для всех, не будучи хорошим ни для кого.

- Я просто советую: сбеги. Тебе не нужно туда ехать. Не знаю уж, что твоему чокнутому Учителю понадобилось на Карпатах, но это не ваше с Кристанией дело.

Альбрехт вот от своего Учителя сбежал. Как еще раньше сбежал от родителей. На вид ему не дашь больше двадцати двух, но с момента его Рождения прошло уже больше тридцати лет.

- Дорогой, ты ищешь оправдание бессмысленным побегам. Все равно, что пить за день защиты китов! А у меня есть принцип - я бегу только от реальности, но не от проблем.

- Даже если проблемы не твои?

Габи только пожимает плечами, она смотрит на зрителей и одновременно на свою Шарлотту Корде. Ее Шарлотта похожа на саму Габи, только все-таки повзрослевшую. Габи шепчет вместе с ней:

- Честно скажу: для меня это внове - ложиться под нож за пролитие крови.

- Ты меня не слушаешь, да? Ну и не слушай.

Альбрехт откидывается назад, ложится. Его цветастая рубашка задирается, обнажая подвздошные косточки.

- Может, они вас в жертву этому божеству принесут. Как ты, думала об этом?

На языке у Габи вертится что-то обидное. Вроде того, что Альбрехт так и не понял, что значит Учитель, потому что его собственный был ублюдком, но Габи молчит.

- Не думала, - отвечает она через некоторое время. - И не собираюсь об этом думать. Быть такого не может.

Альбрехт привык не доверять никому, иногда даже себе самому. Сам себя обмануть можешь еще хуже, чем другие тебя обманут.

Габи некоторое время сидит спокойно, а потом вскакивает, выкрикивая финальную реплику:

- Учитесь видеть и думать! Учитесь бороться! Последнее слово будет за вами.

Габи замолкает вместе с актером, выдуманным ею, и на нее обрушивается шквал аплодисментов. Люди хлопают, они улыбаются, им нравится, и Габи чувствует себя абсолютно счастливой, обо всем на пару минут забыв. Она предельно обнажена перед этими незнакомыми людьми, они видят в ней самое личное, самое трепещущее, самое живое - ее фантазии. Для Габи нет ничего дороже моментов этой обнаженности, прямого контакта с их разумами, самого сладкого обмана.

Когда зрители требуют актеров на повторный поклон, она вызывает их в своем воображении, придумывая им улыбки, счастливые, как у нее самой.

Наконец, зрители начинают расходиться. Они с Альбрехтом сидят еще долго, около часа. Альбрехт молчит, и она молчит.

- Ты хотя бы боишься? - спрашивает он, когда от тишины готова разболеться голова.

- Немного.

- Бойся, дорогая. Помнишь золотое правило?

- Бей или беги. Ты же никогда ему не следуешь.

Альбрехт смеется, мурлычет:

- У меня другое. Улыбнись или солги.

В конце концов, Габи спрыгивает со сцены, берет перевозку. Прошло уже немало времени, все должны были разойтись. Альбрехт ведет ее под руку и, видимо, отчаявшись в чем-то убедить, снова молчит.

- Ты никогда не думал, что мы в каждый отдельный момент времени - более тупая версия нас в будущем? - говорит Габи. - Опыт постоянно накапливается, таким образом, мы никогда не сможем стать сложившимся проектом.

- Как пессимистично, - пожимает плечами Альбрехт.

- Но есть и хорошая новость: ты никогда не будешь тупее, чем в настоящий момент.

У черного входа их встречает Раду, на нем фиолетовая шуба, явно новая, но столь же безвкусная, как и предыдущая. Раду притягивает Габи к себе, утыкается носом ей в макушку и вручает маленький похоронный венок из белых лилий. Незаделанный в середине, он похож на головной убор, и Габи выпускает косы из-под ворота толстовки, надевает венок на голову.

- Он похоронный, Раду, - говорит она.

- Зато красивый, - пожимает плечами Раду. - В цветах это главное.

- У меня для тебя тоже кое-что есть, - Габи отдает Раду перевозку, и тот смеется зубасто и заразительно. Альбрехт чуть вскидывает бровь, но когда Раду поворачивается к нему, тут же улыбается самой очаровательной и приветливой улыбкой.

- О, Раду, как я рад тебя видеть! Ты даже не представляешь!

- Не представляю, - честно говорит Раду. - Но спасибо, малыш, это приятно. Как я выгляжу?

- Очень миленько, - говорит Альбрехт невообразимо нейтральным тоном. - Где взял?

- В магазине, - пожимает плечами Раду. - Попросил Кристанию взять шубу, пока я трахаю продавщицу.

- Надеюсь, она хотя бы была симпатичная, - говорит Габи.

- Мне понравилась. Или ты о шубе?

На лице у Альбрехта, как только Раду отворачивается, сразу же появляется выражение, означающее необыкновенно сложную словесную конструкцию: надеюсь, твой социально неадаптированный Учитель покинет Будапешт как можно скорее.

Габи смотрит на Альбрехта осуждающе, а потом говорит быстро:

- А где Кристания?

- Ждет в машине.

- А откуда у вас машина? - спрашивает Альбрехт.

- Малыш Альбрехт, ты задаешь мне вопросы, на которые я вынужден буду ответить так, что тебе это не понравится. Зачем?

- Разумеется, из чистого любопытства, Раду, безо всякой мысли позади.

- То есть, я не должен считать тебя провокатором?

- Нет! - Альбрехт примирительно поднимает руки.

Еще некоторое время они идут вместе, и Габи чувствует нарастающую неловкость. Она почти рада, когда Альбрехт сворачивает на Арпад хид. И в то же время очень грустит, вдруг Альбрехт прав, она не вернется, а расстались они неприятно и нехорошо.

На прощание Альбрехт целует ее в щеку, и Габи говорит ему:

- Я тебе позвоню!

- А то, как же, - говорит Альбрехт неопределенно.

Габи смотрит ему вслед, пока он не заходит в метро. Отчего-то ей становится очень тоскливо, и Раду, почувствовав это, обнимает ее.

- Мне ужасно нравится то, что ты делаешь, - говорит Раду.

Габи знает, что говорит он совершенно искреннее. По крайней мере, Габи помнит, как он радовался у нее в голове, находясь в Лхасе. Орал, что спектакль - восторг, когда посмотрел его в ее мыслях.

- Не дает революция искупления без всеобщего совокупления!

- Это-то ты запомнил.

Он поправляет венок на ее голове, заботливым, естественным движением, и тогда Габи, наконец, спрашивает:

- Чего хочет Шаул?

- Этого, моя радость, никто знать не может.

У станции Лехель тер их ждет джип Мерседес с выбитым стеклом со стороны водителя.

- Выглядит довольно подозрительно, - говорит Габи. - Как твоя молдавская морда.

- Да, поэтому, давай-ка быстро убираться из Венгрии, пока меня не схватили, как нелегального иммигранта.

В машине на заднем сиденье их ждет Кристания. Она что-то яростно подчеркивает в учебнике по физиологии, грызет карандаш. Когда Габи занимает место рядом с водителем и оборачивается к ней, Кристания поднимает свои прозрачные, чуточку безумные глаза.

- Сестрица, Учитель, кажется, я все придумала. Смерть, это просто резкий скачок энтропии, и он теоретически обратим, как и любой беспорядок, который...

Кристания не договаривает, принимается яростно что-то писать прямо в учебнике.

- Девочки, может кто-нибудь скажет мне, почему у нас нет единой научной цели?

- Потому что, - говорит Габи. - Лиотар провозгласил смерть великих нарративов.

Раду давит на газ, и машина трогается резко, так что Габи едва не ударяется лбом о бардачок. Открыв его, она обнаруживает внутри сигареты, склоняется к прикуривателю и затягивается, закрыв глаза. Раду берет сигарету из пачки, мягко тянет Габи за волосы и подкуривает от ее сигареты.

- Фу, - говорит Кристания веско. - Я хотела сказать откройте окно, но окна больше нет.

И вдруг на Габи накатывает ощущение путешествия. Они уезжают из Будапешта навстречу долгой ночи. Габи понимает, что нет ничего, что удерживало бы ее в Венгрии, все, что ей дорого с ней - ее Раду, ее Кристания, ее иллюзии.

Ощущение это, неожиданное и резкое, дарит ее невероятную свободу. Ночной Будапешт проносится мимо, сияют и уходят его огни, лентой летит Дунай. Когда они выезжают из города, Габи вдруг, сама от себя не ожидая, открывает окно и кричит. Никаких слов у нее не выходит, только бессловесная радость.

Раду, она знает, улыбается, а Кристания пинает ее сиденье и смеется.

- Заткнись, Габи, - поет Кристания. - Га-а-аби, заткнись!

А Раду сигналит, чтобы поддержать всеобщий хаос.

Мимо проносятся машины, и всем плевать на то, какой цельной и свободной Габи чувствует себя сейчас.

- Может дело в Атилле, легендарном предке моего народа, но оседлая жизнь не для меня, - говорит она, наконец, накричавшись. Голос у нее становится хриплым, как от простуды. Кристания фыркает и снова возвращается к учебнику по физиологии. Но через некоторое время говорит, будто в голове ее началась и завершилась какая-то длинная логическая цепочка.

- И не для меня.

- А у тебя есть какое-нибудь оправдание?

- Оправдания для слабаков, - говорит Кристания.

И Раду вдавливает педаль газа в пол. По ночной дороге они несутся так быстро, как только могут, и ветер поет свои звучные песни у Габи в ушах.

- Кстати, кто-нибудь рад, что мы увидим Гуннара? - спрашивает вдруг Раду, и Кристания с Габи одновременно визжат:

- К черту Гуннара!

Габи даже запускает руку в карман и швыряет в Раду горсткой конфет.

- Есть вещи, о которых не говорят в приличном обществе! Фу! Фу! Где вас воспитывали, господин? Неужели в хлеву?

В какой-то момент Габи кажется, будто это не они несутся мимо Венгрии, а Венгрия несется мимо них, убегая на запад, назад. Раду рассказывает им о Тибете, о высоких горах и Лхасе, короне Тибета, в которой сияет бриллиант дворца Потала.

О прекрасном разреженном воздухе, от которого все время ходишь будто пьяный, о людях смиренных и бесстрастных, ценящих эти качества, как высшие добродетели, о пресном рисе и соленом чае с молоком и маслом, о вечно заснеженных верхушках гор.

- Так что там с земными страстями? - спрашивает сонная Кристания. - Они покинули тебя?

- Нет, разумеется, они продолжают ласкать меня и терзать! Но я узнал о Ваджраяне, которая есть Алмазная Колесница, и постиг сострадание ко всем живым существам! Последний пункт для меня критично функционален!

Уезжая на восток, Раду сказал, что едет за мудростью и знанием о восточных мистических практиках, но о них он сейчас ничего не рассказывает. Через некоторое время Габи слышит мерное сопение Кристании. Уже около двух часов, и Раду сворачивает на обочину пустой дороги, а Габи широко зевает.

- Ты хочешь спать? - спрашивает она у Раду.

- Нет, малыш, я постиг мудрость тысячи кальп и могу потерпеть.

Он кладет голову Габи себе на колени и перебирает ее волосы, пока Габи не засыпает. Просыпается Габи, когда еще темно, голова ее покоится на мягком кожаном сиденье, а сверху раздается скрежет. Кристания сопит позади, положив голову на учебник по физиологии, ее разбудить почти невозможно, как часто бывает с работающими посменно людьми, умеющими отрубаться быстро и спать непоколебимо. Габи видит через лобовое стекло свешивающиеся сверху грязные берцы Раду.

- Ты спишь? - спрашивает она мысленно.

- Мне не спится, - отвечает Раду

Она вылезает из машины, Раду помогает ей залезть на крышу.

- Ты чего не спишь? - шепчет она. Раду тихонько смеется.

- Вот все жду, пока ты меня отругаешь.

Они лежат очень тесно, под боком у Габи оказывается колючая шуба Раду.

- Зачем ты это носишь? - шепчет она.

- Меха, это символ роскоши и изобилия, а все яркое, это престижно. В моем средневековом сознании цветастая шуба, это то, чем должен гордиться любой мужчина. Я себе еще синюю куплю, вот тогда увидишь. Нет, на самом деле увидишь все, когда я куплю желтую.

На слове "желтый", Габи вспоминает про канарейку.

- Кристания отдала соседям Бодрийяра?

- Буквально всучила, - говорит Раду. Некоторое время они молчат, и Габи просто вдыхает его запах, чувствуя себя как будто дома. А потом Раду вдруг поднимает руку вверх, указывая на небо, он сжимает свой золотой серп.

- Что ты видишь, моя милая?

Габи смотрит на россыпь звезд, и представляется ей сахарная пудра на темном-темном шоколаде. Она пытается вспомнить что-нибудь из астрологии, но это как стараться взять интеграл, сорок лет проработав учителем истории. Сектора эклиптики, куспиды Домов, Порфирий, Кампано и Моринус - воспоминания кружатся в голове, нисколько не проясняя для нее ночное небо.

Раду обводит серпом круг, делает едва заметное движение, будто постукивает кончиком лезвия по какой-то звезде.

- Тэма Мунди. Здесь Мир. Астрологический Великий Год подходит к концу, по истечении него, согласно всем расчётам, должно случиться обновление мира, его гибель, а затем возврат к Эдемскому состоянию. Все планеты сходятся в тех точках, где располагались в начале мира для того, чтобы встретить его конец.

Серп Раду выводит круги на небе, и серебряные искры звезд пляшут на его золотом лезвии, Габи наблюдает за этим завороженно.

- А ты что об этом думаешь, Раду? - спрашивает Габи медленно и сонно.

Раду потягивается, потом притягивает ее к себе поближе, укрывает колючей шубой. Пока она засыпает снова, он поет ей песенку на своем то ли молдавском, то ли румынском языке. Габи холодно, но Раду почти лихорадочно горячий, оттого она быстро согревается.

Колыбельную, которую поет Раду, он пел ей тысячу раз до этого, когда она не могла уснуть, слушая крики из подвалов или вой зверей снаружи. Песенка простая и страшная, о пастухе, которого хотят убить, и он просит овечку Миорицу не говорить матери о том, что он мертв, а рассказать, что в далекой стране на краю рая, обвенчан с невестой мира. Уже засыпая, Габи понимает, что за скрежет ее разбудил. Устраиваясь поудобнее, Габи видит чуть повыше головы Раду астрологические расчёты, нацарапанные поверх обшивки его корявым, нервным почерком. Среди цифр, геометрических углов и астрологических знаков, она видит слова, которые Раду процарапал намного сильнее. Наверное, именно тогда Габи и проснулась.

Под рядами формул Раду нацарапал: Вот и все.

Просыпается Габи в относительном тепле, в машине на заднем сиденье. Они уже едут, за рулем Кристания, а Раду сидит рядом с ней.

- Мы уже въехали в Румынию? - спрашивает Габи.

- А ты посмотри вокруг, моя радость.

Они проезжают полуразвалившиеся деревни, дома, сверкающие пустыми глазницами окон, заброшенные поселки, одинокие и пустые автобусные остановки. Убогие, нищенские следы человеческого бытия, впрочем, мешаются с природой красивой до невероятности: огромные леса, всюду тянущиеся за ними и незанесенная стерня полей, обладающая какой-то мертвенной красотой, восхищают Габи.

- Я хочу есть, - говорит Кристания. - Не настолько, чтобы взять попутчика, расчленить его и зажарить, но настолько, чтобы взять сэндвич на бензоколонке.

- У меня есть план.

- Может, просто купим еду? - спрашивает Кристания без особенной надежды.

- Нет, у меня есть отличный план, милая сестрица.

- Какой? - интересуется Раду.

- О, - говорит Габи. - Тебе он понравится особенно.

День оказывается пасмурный, серый, тусклый и туманный, а оттого пятно бензоколонки, блистающее желто-зеленым кажется еще ярче, сияет будто маяк, будто единственный островок жизни посреди бесконечной, грустной, покинутой страны.

Кристания выносит куницу в перевозке и идет в магазин при бензоколонке первой. Габи ждет еще некоторое время, а потом идет вслед за ними. Когда Габи открывает дверь, раздается мягкий перезвон колокольчика. Как только продавец смотрит на нее, Габи ловит его взгляд, и в ту же секунду он спокойно оборачивается к Кристании, считая, что в магазин зашла какая-то морщинистая, дряхлая, совершенно безобидного вида бабуля, наверняка уставшая ждать автобуса на остановке рядом и решившая перекусить какой-нибудь булочкой.

Кристания говорит с продавцом, даже не смотря на Габи. Продавец, молодой парень, улыбается ей широко и приветливо.

Кристания говорит:

- Очень хитрое животное, нельзя и на минуту его одного оставить. Я везу его в Бухарест, у него редкая для куньих мутация - гетерохромия. Сама я биолог. Меня, кстати, Криста зовут...

- А меня Мирча, - отвечает продавец, совершенно не обращая внимания на Габи. Габи ходит между стойками, рассматривая еду в ярких упаковках, вредную, странную на вкус, но неизменно романтичную. Посреди унылого, безрадостного мира, упаковки, выкрашенные в летние, восторженные цвета кажутся соблазнительными вдвойне.

- А покажешь мутацию? - спрашивает Мирча. Судя по всему, он не особенно понимает, что такое гетерохромия и при слове "мутация" его ассоциации скорее восходят к популярному кинематографу, чем к Дарвину. Тем лучше.

Кристания улыбается глуповатой, смешливой улыбкой, а потом открывает задвижку на перевозке. Куница вырывается оттуда с молниеносной быстротой, несется по кругу вокруг прилавка, огибает его. Кристания бросается за зверьком, Мирча, подумав с секунду, тоже. Куница вскакивает за прилавок, сваливает с него сувениры вроде брелков, магнитиков и шариковых ручек.

Габи в это время пихает под куртку еду - два сэндвича с индейкой и сыром для Раду, два с тунцом и яйцом для Кристании и кексы, привыкшие считать себя банановыми, несмотря на состав, для себя.

Пока Мирча безуспешно пытается поймать куницу, а Кристания верещит, что сейчас зверь сбежит, и ее лишат работы, Габи выскальзывает за дверь, прихватив напоследок бутылку колы.

Она раскладывает припасы в машине, через некоторое время Кристания возвращается с куницей в перевозке.

- Вот, - говорит она. - Мне ручку подарили. Мальчик чувствует себя виноватым, он же попросил показать куницу. Хотя, наверное, он подарил мне ручку, чтобы я записала его телефон.

- Ты объяснила ему, что такое гетерохромия?

- Да. Я сказала, что это аномальная ловкость.

Куница издает что-то среднее между тявканьем и мурлыканьем. Габи с наслаждением откусывает почти половину кекса, чувствуя приторную сладость бананового крема, жирного, вязкого и не имеющего к бананам никакого отношения.

К полудню они добираются до местности, бывшей когда-то непроходимой. Теперь там проложен асфальт, пусть и не слишком хороший, но, по крайней мере, лес отступил, казалось в отместку став еще гуще по бокам дороги.

- Видишь, почему мы взяли джип, моя радость? - говорит Раду, когда дорога начинает подниматься в гору. Ехать становится тяжелее, и Габи, отпивая карамельно-сладкой кока-колы, говорит:

- Жаль, что нельзя было угнать самолет.

Габи смотрит вперед и видит очень странный оптический обман. Лес у дороги будто бы сужается, стараясь захватить ее в свои тесные, смертельные для всего созданного человеком объятия. Где-то часа через два, Габи понимает, что это вовсе не оптический обман. Ветки начинают гладить и царапать машину, камней под колесами становится больше, и ехать они мешают уже довольно сильно.

В конце концов, Раду досадливо шипит, вдавливает педаль газа слишком резко, так что машина виляет и врезается в какой-то придорожный булыжник. Их подбрасывает вперед, а машина затихает, недовольная таким обращением.

Раду забористо ругается на румынском, а Кристания вылезает из машины, потягивается.

- Тут не так уж далеко, - говорит Габи, закурив. - До нужной части леса. А в лес мы в любом случае не въедем.

Она понимает, вглядываясь в окно, что местность эта, исключая дорогу, уже знакома ей. Что тощие сосны, пропускающие сквозь редкие кроны слабый, незначительный свет были ровно такими же, когда она и Раду оставляли Аменти.

Но, конечно, сколь бы темен ни был лес, это только лишь его начало. Габи и Раду вылезают из машины, осматриваются. Джип разве что фару разбил. С ним не приключилось ничего серьезного, отчего машина могла бы сломаться, но заводиться он не желает.

Некоторое время они втроем идут по дороге, извивающейся и сужающейся все больше. Кристания говорит:

- Какое приветливое место, правда? Напомни-ка, Раду, почему ты не навещаешь его чаще, чем раз в шесть сотен лет?

- Потому что большинство его обитателей с радостью высасывают гостям глаза, мозги или кровь. Я слишком хорошо их знаю, сам делал.

В последних словах Раду чувствуется гордость, которую он даже не старается скрыть. Впрочем, здесь никаких обитателей им пока не встречается.

- Как ты думаешь, цивилизация не убила моих детишек? - спрашивает Раду.

- А на какой ответ ты надеешься, милый? - пожимает плечами Габи.

Через час дорога превращается в тропинку, и цивилизация отступает окончательно. Сумерки накрывают небо, когда они вступают на тропу, а к тому времени, как выходят на опушку - темнеет окончательно.

Габи прекрасно помнит эту опушку, здесь начинаются владения хозяев Аменти. Небольшое озеро, давным-давно заросшее, больше теперь напоминающее болото, светится в темноте искрами кувшинок, покрытых ледяной изморозью, будто холод застал их внезапно, так и не дав им закрыться от него или хотя бы завять. Лес за опушкой становится гуще, сильнее и страшнее.

- Я правильно понимаю? - спрашивает Кристания. - Мы пойдем в страшный жуткий лес, а не в какое-нибудь более приятное место?

Кристания распихивает по карманам листки со своими карандашными записями, вырванные из учебника, который она оставила в машине.

- Риторический вопрос, - говорит она. - Можно и не отвечать.

Раду смотрит на небо, он говорит:

- Есть некоторые проблемы с этим.

Габи догадывается, какие именно. Раду во время их пребывания в Аменти часто ходил в лес, и Габи удивлялась, почему страшные звери, являющиеся в большинстве своем его работой, не хотят разорвать в клочья своего мучителя и создателя.

Когда Габи спросила об этом, Раду сказал, что обманывает их чувства, притворяясь зверем и говорит на их языке, и что Габи, которая этой силой не владеет, в лесу лучше не показываться.

Раду смотрит на то, как отражаются в редких проблесках чистой воды звезды, некоторое время думает о чем-то, а потом говорит:

- Но я представляю, как можно эту проблему решить. Соберите хворост для костра.

Габи и Кристания собирают опавшие ветки и даже, около пяти минут, дерутся на них, как на шпагах. Когда Кристания бьет Габи по руке, и палка выпадает у нее из пальцев, она слышит волчий вой. Вой этот исходит из глотки Раду. Минуты через две раздается ответ, откуда-то из глубины леса.

- Разводите костер, - велит Раду. Габи и Кристания выполняют его просьбу, а Раду все это время ходит вокруг них, сужая расстояние, и всюду, где он ступает из земли, будто летом, поднимаются травы.

Костер, в конце концов, разгорается, давая ослепительный золотой свет. Снова издав вой, Раду садится на землю, отойдя подальше от костра, в темноту. Габи видит, как из леса показывается волк, здоровый и темно-серый. Свет костра падает на него, позволяя рассмотреть морду. Сначала Габи думает, что это обычный лесной зверь, просто довольно крупный. Но потом она видит его глаза с необычно заметными для животного белками красного, кровяного цвета. Когда волк открывает пасть, чтобы издать вой, Габи видит, что зубы у него намного острее обычных зубов хищника, чуть загнуты на кончиках, как крючки. Такие, схватив жертву, проникают внутрь и цепляются за плоть.

Волк издает скулеж, переходящий в вой, а потом ложится на спину, демонстрируя Раду подчинение. На груди волка в неверном свете пламени Габи видит острый костяной нарост, который должен ранить добычу дополнительно, когда зверь наваливается на нее.

Раду некоторое время гладит волка, успокаивающе и нежно, а потом выхватывает серп и вгоняет ему в глотку. Волк дергается и затихает, а Раду начинает отделять его голову от тела.

Как Раду вытаскивает мозг волка, Габи старается не смотреть, тем более что Раду командует:

- Раздевайтесь, ищите дурман и швыряйте в огонь.

Габи скидывает одежду, смотрит на Кристанию, обнаженную, тонкую и золотящуюся в свете огня. Они обе смеются совершенно экстатически, ощущая себя, с этой секунды, включенными в ритуал.

Среди трав, которые поднял из земли Раду, дурмана оказывается много. Они швыряют его в огонь, вдыхают дым, пока запах его не становится пьянящим, а земля не начинает кружиться под ногами. Габи шатается, хватается за Кристанию, и они вместе падают, хихикая.

Габи видит, как Раду подходит к костру. Выпотрошенную волчью голову с отрезанной челюстью он носит, как шапку. Огромные острые зубы царапают ему лоб, и дорожки крови текут вниз. В руках он несет разделенный надвое волчий мозг. Вокруг него Габи видит узоры, вспышки дивных цветов. Раду засовывает руки в огонь, кричит от боли, а Габи только смеется, опьяненная дымом.

Опалив волчий мозг в огне, Раду подходит к ним с Кристанией, и они одинаковым движением приподнимаются, инстинктивно понимая, чего он хочет от них. Габи съедает опаленный волчий мозг с его израненных рук, даже не думая о вкусе, быстро и жадно, а потом падает снова, кажется, отключившись.

Первая мысль, которая приходит Габи, когда она открывает глаза - надо же, ее не стошнило. А потом в нее вгрызаются краски намного ярче и линии намного четче, чем она видела прежде.

Слух тоже ощущается обостренным - она слышит, кажется, даже шуршание ужей, пробирающихся сквозь траву на другом конце опушки. Запахи растений и животных Габи также чувствует отчетливо и ярко.

- Что... что ты сделал? - спрашивает Кристания. И одновременно с волнением в ее голосе звенит восторг. Габи уверена, Кристания прокручивает тысячи вариантов того, что происходит сейчас с ее мозгом.

Руки у Раду уже в порядке, значит прошел час или около того, чтобы он сумел вылечить серьезные ожоги.

- Я дал вам чувства и запах волков. Полагаю, немного внимания к деталям вам в лесу тоже не повредит. Теперь вы на вершине пищевой цепи этого леса, а не внизу. Все местные существа опознают вас, как волчиц.

Габи смотрит на лес и замечает внезапно огоньки, которых не видела раньше. Будто множество свечей горит внизу у корней деревьев.

- Огоньки... - говорит Габи. Наверное, волчьи чувства помогают ей увидеть нечто недоступное человеческому глазу.

- Это души тех, кто остался в лесу, - говорит Раду. - Когда-то Ливия сделала лес ловушкой для тех, кто там умирает. Мы все очень постарались сделать наш дом недосягаемым. Когда люди знали о колдунах, они стремились уничтожить нас, поэтому наш дом должен был крайне осторожно принимать гостей и быть капканом для врагов.

- М, - говорит Кристания. - У вас это получилось довольно успешно. Поздравляю. Наверное.

- А теперь замолчите. Ничто здесь не любит человеческую речь.

Они входят в лес, и Габи хватает Кристанию за руку. Раду идет впереди, на голове он до сих пор носит то, что осталось от волчьей башки.

Огни вокруг пугливые, как пташки. Они прячутся в корнях деревьев, стоит подойти ближе, и выглядывают, когда они проходят мимо.

- Их много на краю леса, - говорит Раду в ее голове. - Они все хотят выбраться и стремятся сюда, вот и все.

Некоторое время они идут сквозь ночь, стараясь не споткнуться о корни деревьев. Пару раз обостренные чувства позволяют Габи обходить змей - длинных и движущихся намного быстрее обычных.

По деревьям ползают пауки размером с человеческую голову. Присмотревшись к ним, Габи вздрагивает. У всех этих пауков человеческие глаза. По шесть разноцветных человеческих глаз. Глаза эти гниют, разлагаются, хотя Габи видит у одного из пауков пару совсем новых, еще влажных от слез.

- О, мои милашки. Слепые паучки, ориентируются только на слух. Найдя себе жертву, забирают ее глаза и медленно их переваривают. Когда-то они забирали глаза у своих жертв и приходили ко мне, я отдирал глаза и отдавал их Гуннару. Гуннар выяснял, что видели эти глаза в последние пару недель. Совсем малыши одичали. Голодают, наверное. Надо будет отдать им свой глаз на обратном пути. Или даже два.

- Раду, - думает Габи. - Заткнись.

- Прости, моя радость.

Сверху Габи слышит крик какой-то птицы и скрежет когтей о дерево. Иногда из-под земли высовываются будто бы тоненькие золотистые щупальца, замирают, пытаясь их почуять, и прячутся. Габи видит, как эти золотистые щупальца присосались к какой-то птичке, проникли внутрь сквозь ее плоть и, судя по всему, питаются ей. Птичка еще трепещет.

Габи прижимается к Кристании ближе, а Кристания вот выглядит не испуганной, а восторженной.

- Не жалей птичку, - говорит Раду в ее голове. - Поверь, ей очень приятно. Кротик вырабатывает яд, который вызывает экстаз, поэтому, когда он высасывает свою жертву, она не страдает. Наоборот, испытывает сладчайшее наслаждение, пока ее плоть растворяется, а косточки размягчаются.

- Это кротики?! - думает Габи.

- Кротик. Один. Просто большой. Не переживай, он же под землей.

- Либо ты сейчас заткнешься, либо я...

Но на продолжение мысли Габи не хватает. Она слышит дыхание деревьев, сквозь которые проползают волны больших, блестящих жуков.

Раду дергает Габи и Кристанию за руки, Габи слышит в голове:

- Эти, как пираньи, пожирают всех без разбора, быстрее.

Дальше они идут быстрым-быстрым шагом, прозрачные глаза Кристании до сих пор наполнены любознательной радостью, она вертит головой по сторонам, а вот Габи старается смотреть только вперед.

Луна выходит из-за туч и освещает дерево, на котором, будто яблоки, висят человеческие черепа. Габи даже не хочет знать, сделало это само дерево или кто-то из его обитателей. Она видела его и раньше, но никогда у Раду не спрашивала об этом жутком растении.

Раду выглядит одновременно радостным и чуточку грустным. Наверняка, большинство существ, которых он создавал, давно вымерло. Но и остатки роскоши Габи очень впечатляют.

- Уже близко, - мысленно говорит Раду. - Я помню, что Аменти недалеко от этого дерева. И берегитесь ужей. Они не могут размножаться естественным путем, и им неизвестно, что вы бесполезные в этом смысле колдуньи.

Габи не выдерживает и наступает Раду на ногу.

В какой-то момент они останавливаются. Где-то далеко воют волки. Наверное, они зовут волчицу, которой отсек голову Раду.

- Она была вожаком, - думает Раду. - Я сделал этому виду матриархат. Они ее потеряли, а потому смятены, но если учуют нас, то пойдут на запах. Быстрее, девочки.

В конце концов, петляя, они выходят на поляну, и Габи видит совершенно потрясающую картину, удивительную в своей сюрреалистичности и красоте. Освещенная луной поляна перед руинами Аменти полна светлячками, излучающими разноцветное сияние. На осеннем лугу стоят существа, похожие на коров, но блестяще-черные, будто покрытые хитином, а не шерстью. Иногда они выпускают свои длинные, похожие на лягушачьи языки и ловят светлячков.

- А эти существа зачем? - шепчет Кристания, и Габи пихает ее в бок, мол, ты с ума сошла?

Наверняка, в ее голове Раду намного более подробно рассказывает о своих детишках.

- Ну, - говорит Раду уже вслух. - У них очень питательное мясо. Съев небольшой кусок, можно было быть сытым весь день. Это потому что они всеядные. То есть, абсолютно. А определенные части быков я использовал для пыток.

- Не поясняй, - говорит Габи.

- Нет, поясни, - говорит Кристания.

Раду проходит мимо одной из коров, касается ее влажного, исходящего слизью носа.

- А так они очень добрые, ручные, если не считать период гона. И волков не боятся, их панцири не прогрызть. Я специально их такими сделал, чтобы никто не смел отбирать нашу потенциальную еду.

Они идут еще некоторое время. Габи, наконец, видит Аменти. Мост приветливо перекинут через бездонный ров, созданный когда-то Айслинн.

От Аменти остались лишь руины, поросшие травой. Проходя по откидному мосту, Габи смотрит вниз и не видит дна у пропасти, отделяющей Аменти от поляны и леса, от мира.

Южная стена рухнула, и рассыпанные камни похожи на щербатые зубы. Они входят внутрь того, что осталось от крепости через главную дверь, хотя в этом больше нет нужды. Дверь проржавела насквозь и надсадно скрипит.

- Добро пожаловать в мой дом, - говорит Раду Кристании. - Извини за этот страшный бардак.

Габи ощущает себя странно, будто она никогда и не покидала Аменти, а только спала здесь шесть сотен лет и вот, наконец, проснулась.