Прощай, творение

Глава 6

С моста Берлинский вокзал похож на какой-то футуристический кукольный домик, кишащий механическими, подвижными куколками, спешащими по своим кукольным делам.

У сестры Франца был кукольный домик в детстве, дорогой и очень красивый. Так вот, она разломала его ногой.

С тех пор Франц с настороженностью относится ко всему излишне красивому - у людей с неизбежностью появится желание это разрушить. Так уж устроены мы все на этой планете.

Гуннар идет прогулочным шагом, не только будто никуда не может опоздать сам, а будто опоздания в мире вообще невозможны, само это слово изъято из всех словарей.

Франц спрашивает:

- Куда мы едем, Гуннар?

- Ты, - говорит Гуннар. - Посмотри билет и сразу разберешься.

Через некоторое время, он все-таки добавляет:

- Для начала мы едем в Бухарест.

- М, - говорит Франц. - Дом, который ты построил, да? Она находится в Бухаресте?

- На Карпатах. Но от Бухареста это не так уж далеко. По современным меркам.

Гуннар натягивает кожаные перчатки, прежде чем они входят на вокзал. Лицо у него только на секунду приобретает брезгливое выражение.

- Ты же древний колдун, - думает Франц. - Небось, в твое время люди и мылись раз в полгода.

- В мое время люди в сорок лет умирали от старости, если только в двадцать они не умирали в бою, что было возможно, если только в семь их не приносили в жертву богам, - отвечает Гуннар мысленно. - Я не преданный сторонник средневекового мракобесия.

- Но тебе и наше время не нравится!

- Не нравится, - звучит голос Гуннара в голове. - Мне вообще ничего не нравится, и ты особенно, когда рот свой открываешь.

Франц оскорбленно фыркает. Наверное, со стороны выглядит довольно странно, с виду они ведь оба с Гуннаром молчали.

Здание, исполненное в стекле и металле, восхищает Франца. Его удивляет, как люди смогли выстроить что-то с виду такое хрупкое, но настолько прочное на деле. Тонкие балки удерживают многотонный вес, а прозрачные пласты стекла, которые, кажется, даже от града не укроют вокзал, оказываются на поверку очень надежными.

Многочисленные пункты обмена валют, киоски с третьесортным чтивом, но неожиданно хорошим кофе, дорогие и бессмысленные кафе - все просторно располагается в этих прозрачных, непохожих на стены стенах.

Гуннар явно не разделяет восторга Франца. Он некоторое время задумчиво рассматривает расписание, потом берет Франца за плечо, кивает в сторону табло.

Франц кривится. Нехитрое движение Гуннара может означать только одно - Гуннар не разбирается в расписании. Может, его смущает обилие путей, а может быть он не может найти номер своего поезда.

Вокзалы стали слишком большими, транспортное сообщение слишком обширным. Франц тоже боится, в конце концов, потеряться. Перспектива вечной жизни пугает его, по крайней мере, в одном своем аспекте.

Мир будет идти по пути непрерывного усложнения системы, пока та не рухнет под собственной тяжестью. Франц же к тому времени давно будет плестись в хвосте, отстав от гонки с мирозданием еще на середине пути и пытаясь хотя бы сохранить видимость нормальности в новых условиях.

Возможно, тогда ему придется завести ученика. Может быть, Гуннар взял его оттого, что начало предыдущего века наводило на него то же смущение, что на Франца наводит начало века нынешнего. Франц изучает табло, потом говорит:

- Одиннадцатый путь, поезд до Бухареста, пойдем.

- Эту часть я понял, меня не терзает слепота, Франц.

Какой же дурной у него характер, думает Франц, ну надо же. Неужели Франц скоро увидит еще каких-то колдунов, которые Гуннара терпели. Видимо, не слишком долго.

- Довольно долго, - говорит Гуннар в голове у Франца. - Около трехсот лет.

Их поезд, бордовый и блестящий, с красивыми, чистыми вагонами дожидается пассажиров на одиннадцатом пути. Франц чувствует как маленькую победу то, что он привел их верным путем.

- Как такой чистый поезд, - говорит Гуннар. - Может отправляться в такую грязную страну?

- Не знаю, Гуннар, я не машинист этого поезда, не канцлер Германии и даже не президент Румынии.

Купе у них оказывается очень чистое, аккуратное и приятное. Бежевые диваны, отделанные под красное дерево панели, тяжелые, не пропускающие света занавески на окнах. Все, что только можно себе представить в поезде, включено, даже неожиданный небольшой телевизор. И места всего два, никаких соседей.

В конце концов, Франц почти уверен, Гуннар удовлетворен выбранным им поездом, и больше всего его радует отсутствие перспективы новых знакомств. Гуннар смотрит на чистое постельное белье с брезгливым подозрением, и Франц оставляет его разбираться со своими компульсиями самостоятельно.

В их вагоне людей немного, наверняка, вполовину меньше, чем в плацкарте. Гуннар сказал бы, потому, что у румынской половины целевой аудитории поезда нет денег на люкс-купе.

Франц недовольно морщится, даже оставив Гуннара, он не может перестать думать, что бы тот сказал по тому или иному поводу. Кроме того, Франц вынужден ехать с ним туда, не знаю, куда и делать то, не знаю что, при этом от Гуннара и близко не добиться даже намеков на объяснение.

Ехать им семнадцать с половиной часов, и Франц ловит себя на мысли, что хочет простоять в коридоре все это время, глядя как за окном проносятся леса, города и городки.

Франц прислоняется лбом к холодному стеклу, думая о том, что, может быть, дело действительно серьезно на этот раз. Для Гуннара обычно непререкаемой важностью обладает любое предприятие чуть сложнее, чем удаление заусенца, но в связи с их поездкой он кажется обеспокоенным больше обычного. Впрочем, неудивительно, гений, фыркает про себя Франц, с него же хочет стребовать чего-то взамен бессмертия древний дух.

Может быть, просто стоит с ним поговорить, думает Франц. В конце концов, он ведь взял с собой Франца, значит, доверяет ему в достаточной степени.

Впрочем, возможно, у него просто нет другого выхода.

Вернувшись, Франц смотрит на Гуннара, который читает, лежа на диване. Гуннар читает "Рождение Европы", он любит историческую литературу, может быть, оттого что был очевидцем многих событий, а может потому, что считает, будто в истории можно найти ответы на все вопросы.

- Гуннар, - начинает Франц. - Я хочу, чтобы ты рассказал мне о месте, куда мы едем.

Гуннар поднимает на Франца взгляд, потом снова опускает его в книгу, дочитывает страницу. И только потом говорит:

- Хорошо.

Он снова замолкает, и Франц уже думает, что Гуннар опять издевается над ним. Но через некоторое время в голове у него Гуннар начинает рассказ.

- Давным-давно, у нас не было никакого дома. Мы путешествовали вместе со своим Учителем, скитались по Европе того времени, искали у других колдунов место для постоя. Мы мечтали о доме и, наконец, став колдунами, мы построили его на земле Карпат, в самом глухом уголке. Мы назвали нашу крепость Аменти и сделали все, чтобы защитить наш дом. В то время люди знали о существовании колдунов и сжигали нас на кострах. Мы обезопасили себя, создав место, куда ни один человек не доберется без нашего ведома, слишком много опасностей и ловушек поджидало решивших пересечь наш лес, чтобы добраться до нас. Каждый из нас старался по-своему обезопасить свою землю. В итоге, до плода наших трудов до сих пор довольно сложно добраться. Даже нам, хотя у нас есть неоспоримое преимущество в виде моего знания. Шаул сказал, что будет ждать нас там, когда придет время. Еще триста лет мы жили в Аменти, но дом стал для нас невыносимым, грядущим местом расплаты, в котором не хотелось задерживаться. Все там напоминало о нашем договоре и долге. Так или иначе, мы покинули Аменти, надеясь забыть обо всем, что натворили. Так, укрепив и построив наш дом, мы потеряли его по собственной глупости. Теперь мы должны туда вернуться. Отчасти, это даже хорошо. Мы, наконец, выплатим свои долги и закончим с этим.

- А бессмертие у вас после этого заберут? - спрашивает Франц. Для него это вопрос в высшей степени актуальный.

Гуннар поводит плечами зябким, неуютным движением.

- Я не знаю, Франц, - говорит он вслух, и, что совершенно Гуннару не свойственно, чуточку растерянно.

Дальнейшее путешествие проходит в молчании. Пока за окном проносятся целые страны, Гуннар не отвлекается от книги. Они приезжают на вокзал в семь двадцать утра. Разительно отличающийся от Берлинского, вокзал Бухареста переполнен попрошайками, пахнет дешевыми хот-догами и табаком. Холодный утренний воздух взрезает горло, Франц кутается в шарф.

Вокзал оказывается каменным, тяжелым и старомодным зданием времен социалистического строительства. Цвет его определить невозможно, но можно обозначить где-то между бежевым и светло-коричневым.

Гуннар берет такси, и они едут через утренний Бухарест в отель "Маршал Гарден". В этом весь Гуннар: забронировать люкс в пятизвездочном отеле только для того, чтобы помыться.

Утренний Бухарест кажется наделенным своим особенным очарованием. Что-то в нем есть одновременно беззащитно-нищенское и пленительное, средневековое. Они проезжают мимо исторических площадей, триумфальной арки, православных церквей, раскинувшихся под пасмурным, неуютным небом, но все это великолепие разбавлено домами типовой застройки семидесятых, высокими и безрадостными.

Их отель оказывается, по крайней мере с виду, не таким уж шикарным местом - обычное многоэтажное здание, унылое, но ухоженное. Внутри зато все переливается яркими красками: синим, алым, желтым, оранжевым. Холл напоминает Францу то ли о семидесятых, то ли об эпилепсии. За стойкой, почти светящейся от красок, красивая, темноволосая девушка регистрирует их. Гуннар сохраняет непроницаемое спокойствие, пока они поднимаются по светящимся в темноте не хуже танцпола на дискотеке, лестницам. Их номер оказывается просторным, ярко-синим, испещренным разноцветными полосками. Две ванных и две спальни, настоящий люкс на двоих коллег по высокооплачиваемой работе, к примеру. Францу даже жаль, что они не останутся здесь.

Стоя под струями горячей воды в душе, Франц едва не засыпает, но, как только он выходит, на ходу застёгивая свежую рубашку, Гуннар, уже готовый, говорит:

- Позавтракаем и возьмем напрокат машину. Если повезет, мы доедем за четыре часа.

Ресторан при этом безумном отеле оказывается на редкость консервативным - белый цвет и хрусталь, никаких кислотных красок и смелых узоров. Гуннар заказывает стейк с кровью, а Франц омлет и кофе.

Надо же, думает Франц, какой он брезгливый, а сырое мясо есть не боится.

Гуннар смотрит на него внимательно, потом улыбается уголком губ, но в голове у Франца тихо, пояснять свою мысль для него Гуннар не собирается.

После завтрака они снимают напрокат машину, BMW представительского класса, и Францу приходится сесть за руль, хотя с куда большим удовольствием он бы поспал. Гуннар берет машину на целый месяц. Видимо, на всякий случай.

Они выезжают из города, и вдруг Гуннар начинает говорить:

- В лесу держись поближе ко мне. Бойся зверей, мельчайшие из них часто имеют парализующий яд и могут медленно тебя пожирать или заползти внутрь. Бойся ловушек, многие из них наверняка еще работают. Вряд ли они тебя убьют, но будет довольно затруднительно вылечить тебя на месте, медицинские ритуалы никогда мне не давались. Но главное: не обращай внимания, когда тебя зовут.

- Что?

- Надеюсь, ты хорошо меня понял. Мы постараемся обойти лесных животных и ловушки, но сам лес будет звать тебя. Я это знаю, я сделал его таким. Он проникнет в твои мысли, в те, в которых ты и сам себе не отдаешь отчета.

И Франц вдруг понимает: Гуннар же страшно волнуется. По нему сложно сказать, из-за чего конкретно, но если уж он забыл о вероятности жучков в машине и говорит вслух, что-то действительно его беспокоит.

Франц некоторое время молчит, потом говорит:

- Хорошо, Гуннар. Спасибо. Я буду осторожен. Но разве ты не будешь рядом, чтобы...

- Не буду, - прерывает его Гуннар. - На лес наложено мое заклятие, оно влияет на разум. Ты будешь совершенно один. Просто не отвлекайся и иди вперед, никуда не сворачивай. Все же, я все равно считаю, что это лучше, чем дикие звери или средневековые капканы.

- Ты переживаешь, Гуннар?

- Разумеется. Я ведь колдовал над той частью леса, которую мы будем пересекать. И я вполне уверен, что сделал все качественно.

Едут они в действительности часа четыре. Дороги свободные, может, потому что они уезжают в сторону от цивилизации, а может потому, что будни и все добывают хлеб насущный вместо того, чтобы разъезжать по стране.

Они все дальше удаляются сначала от Бухареста, а потом и от любых других населенных пунктов, больших и малых. Последний час езды проходит на тонкой вене дороги между бесконечным лесом. Они поднимаются в гору. Францу чувствует себя человеком, играющим в "горячо или холодно". Иногда он ощущает взрывы магической силы, но вскоре они затихают, а Франц и Гуннар едут дальше, не останавливаясь.

В конце концов, на самом вроде бы неприметном участке дороге, Гуннар говорит:

- Все. Мы приехали.

- Что, уже?

Дорога, кажется Францу, должна заканчиваться хоть чем-то. Городом, селом, озером, чем угодно, может даже просто-напросто концом дороги, тупиком. Но дорога уходит дальше, а Франц останавливает машину, паркуется, будто это важно в таком Богом забытом месте. Они выходят, Франц потягивается, чувствуя хруст костей, приятный и противный одновременно. Гуннар некоторое время всматривается в лес, потом говорит:

- Идем, Франц. Лучше управиться до темноты. Не хотелось бы встретить ночь в лесу.

Франц смотрит себе под ноги, пинает какой-то камушек, а потом идет вслед за Гуннаром. Поначалу ему кажется, что ничего-то такого особенного в лесу нет, а кроме того - ничего опасного, даже сезон клещей подошел к концу.

Гуннар идет очень осторожно, почти бесшумно. И в то же время, Франц замечает, что в его повадках, выражении лица появляется еще более выраженная царственность. Он ужасно красив в этот момент, как король, вернувшийся, наконец, в свою страну.

Над головами у них поют птицы и пролетают облака. Лес становится все гуще и гуще. Франц старается держаться к Гуннару поближе, но просто на всякий случай. Запах подгнивающих осенних листьев кажется приятным и безопасным.

Франц расслабляется окончательно, думая, что до означенного проклятого леса им придется идти еще долго через лес безымянный и обычный. И именно тогда он слышит голос, зовущий его. Сначала голос неопределим, он смутно знаком, и в то же время узнать его Франц не может.

- Франц, - говорит голос. - Иди сюда, Франц.

И постепенно в звуках этого голоса прорезаются знакомые интонации. Франц слышит свою сестренку, ту самую, которая разломала кукольный домик, а потом, много лет спустя, в возрасте семнадцати лет, умерла.

Всю жизнь Аннабель, сестра Франца, страдала сердцем, а оттого была злой. Ночами она мучилась болями и удушьем, и в злости ее была отчаянная, беззащитная зависть к тем, кто, несомненно, проживет дольше нее. Но Франц любил Аннабель и скучал по ней после того, как она умерла.

Аннабель похоронили в белом, лакированном гробу, одев ее в самое красивое платье. Она напоминала куколку в упаковке.

- Франц, - говорит Аннабель. - Где ты был, когда я мучилась болями? В лаборатории, Франц?

Франц оборачивается, но не видит никого. Гуннара рядом тоже не оказывается. Франц мотает головой, шепчет самому себе:

- Гуннар предупреждал, лес будет пытаться тебя запутать. Просто иди дальше, вперед.

- Франц, милый, - говорит Аннабель. - Почему ты не поговоришь со мной, Франц? Мертвая я недостаточно хороша для твоей компании?

- Ты умерла уже давно, - говорит Франц. - Тебя здесь быть не может, душа твоя уже далеко отсюда.

- Но я здесь, милый брат. Ты слышишь меня.

Франц думает, что, наверное, случайные путешественники могли сходить с ума от этого. Франц представляет, как это, не быть предупрежденным и услышать вдруг голос давно умершей сестры.

- А как это, быть предупрежденным об этом и услышать голос давно умершей сестры? - смеется Аннабель. Машинально Франц пытается осмотреться и заметить хотя бы ее тень, но лес пуст.

- Ты меня не увидишь, братик. Я же умерла, меня больше нет. Я теперь в месте, где мне очень одиноко и не с кем играть, и не с кем целоваться. Ты ведь тоже не станешь со мной играть и целоваться?

- Не стану, - говорит Франц. - Ты не настоящая.

- Только поэтому? Я такая же настоящая, как твои воспоминания обо мне. Я та Аннабель, что у тебя осталась.

Франц видит на ветке птицу, неотличимую на первый взгляд от снегиря. Она высовывает змеиный язык, оставаясь в остальном неподвижной как рептилия.

- Подари мне пташку, Франц, - командует Аннабель, как она делала в детстве. Францу даже кажется, будто он слышит, как сестра топает ножкой. - Нет, не подаришь. Ты же вскоре встретишь других сестриц и братьев. У меня тебя больше нет.

И хотя Франц знает, что все это просто его мысли, просто воспоминания об Аннабель, о том, как она говорила и кем была, на секунду ему становится стыдно.

- Останься со мной, - говорит она, ее голос звенит, будто от слез.

- Милая, - отвечает Франц. - Я не могу остаться с тобой, иначе меня съедят животные. Мне нельзя долго здесь задерживаться.

- Но ты же хочешь.

Франц прислушивается к себе и понимает, что отчасти - очень хочет. В конце концов, все мы хотим еще хоть раз говорить с нашими мертвыми.

- Мы скучаем по тебе, Франц. Я скучаю, мама и папа, бабушка тоже, хотя она не очень. Ты ведь стал колдуном, бабушка недовольна. Ты нас всех обманул!

- Обманул?

- Ты не пришел к нам, хотя должен был. Ты - обманщик! Рано или поздно всякий должен вернуться туда, откуда пришел.

- Ты просто проекция моего чувства вины.

- Знаешь, как горевали родители? Они думали, ты погиб, когда тебя у нас забрали. Только умерев, они поняли, что ты бросил их. Но они все равно любят тебя. Я все равно тебя люблю.

Франц зажимает уши руками, мотает головой. Он не хочет этого слушать. Вполне осознавая, что это всего лишь магия, Франц чувствует, что магия эта вытаскивает самые его затаенные мысли, чувство вины, которое до сих пор дремлет где-то внутри.

В детстве Франц чувствовал себя виноватым за то, что проживет дольше Аннабель. Как будто у него была драгоценность, которой он не стал делиться.

Но Франц никогда не думал, что став колдуном, чувствует вину за свое бессмертие.

- Не отвлекайся, Франц, - шепчет он сам себе. - Не отвлекайся, не думай об этом. Иди вперед и смотри под ноги.

А потом он слышит, как сестра поет песенку, одновременно до пошлости подходящую и предсказуемую, но в то же время жуткую. Аннабель любила эту песенку, оттого, может быть, что она говорила о смерти массовой, а не единичной, страшной и одинокой.

Аннабель поет:

- Даже мой прекрасный город сгинул, как Августин. Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин, все прошло, все.

- Заткнись! - кричит Франц, и голос его эхом отдается в лесу.

Голос Аннабель сменяется голосом Гуннара. Он говорит:

- Некоторые из них идут на голос, Франц.

А потом Франц слышит шорох чьих-то длинных лапок. Обернувшись, он видит на деревьях над ним четырех огромных пауков с человеческими, слепыми глазами. Они замерли и ждут. Франца пробирает дрожь, он оступается, и, услышав хруст палки под его ногой, пауки бросаются вниз с деревьев. Франц тогда вспоминает все, абсолютно все о страхе смерти. Если пауки, скажем, обездвижат его и съедят или вонзят свои огромные зубы туда, где раньше было его сердце, вряд ли даже он это переживет. Франц пускается бегом и бежит, как не бежал, кажется, никогда. Только вперед, перескакивая через корни деревьев, только вперед и только бы не остановиться. Голос Аннабель звенит смехом, нежным и ласковым.

Франц несется что есть сил среди бесконечных, лишенных листьев деревьев с ветвистыми корнями, так и норовящими сплестись под ногами. В конце концов, Франц едва не врезается в огромный дуб. Он оборачивается и видит, что пауки его больше не преследуют. Дуб один единственный покрыт еще золотом листьев. На ветвях, как перезрелые, сгнившие плоды, висят человеческие черепа, уставившиеся на Франца пропастями глазниц. Франц смотрит на дерево с полминуты, будто не совсем сопоставив черепа и прекрасные, украшенные листьями ветви.

А потом бросается бежать дальше, только вперед. Выбежав на поляну, Франц падает, проезжается носом по траве, едва не разбив очки.

- Надо же, а, казалось бы, я предупреждал тебя не обращать внимания.

Гуннар стоит над ним, лицо у него ничего не выражает.

- Ты все это время был здесь?

- Не все. Некоторое время я палкой отгонял пауков.

- Но ведь...

- Ты меня не видел. Я же предупреждал, что ты будешь один. Я наложил на лес хорошее проклятье на случай появления здесь сплоченных отрядов путешественников, способных защититься от зверей сообща. Нужно было их разделить. Моя магия проникает в разум, Франц, и не позволяет тебе видеть твоих попутчиков. А потом воплощает тайные мысли. Я не способен творить иллюзии, поэтому мысли и страхи воплощаются просто в форме голоса в голове.

- Но если ты был рядом, почему ты не говорил со мной?!

- О чем? - спрашивает Гуннар спокойно. - Впрочем, я предупредил тебя о пауках.

- А ты сам?

- Это хорошее проклятье, - повторяет Гуннар. - Я тоже тебя не видел и был увлечен собственными переживаниями.

Гуннар почти за шкирку вздергивает Франца на ноги. Отряхиваясь, Франц осматривается. Поляна давным-давно сгнила и готовится к зиме, но на ней все еще пасутся существа, ужасно похожие на коров, только хитиновые и блестящие. У них большие фасеточные глаза и острые, металлически отблескивающие рога. Они пожирают землю с подгнившими листьями. Насекомовидные коровы выглядят очень и очень мирными. Они периодически мотают хвостами с кисточками, лениво охаживая себя по бокам.

- Все еще поедают, что попало, надо же, - говорит Гуннар задумчиво. А потом Франц слышит позади них сдавленное рычание. Они с Гуннаром оборачиваются одновременно и видят красноглазых волков, оскаливших большие, крючковатые зубы.

- Полагаю, - говорит Гуннар. - Палкой их не отгонишь.

Волки нюхают землю и явно что-то ищут. Заметив их, волки издают вой, который может быть интерпретирован, как весьма воинственный. По крайней мере, Франц понимает его именно так. Коровы, впрочем, не обращают на волков никакого внимания.

Франц снова бежит и думает, что не бегал так долго и часто еще ни разу в жизни. Гуннар тоже бежит, чего Франц совершенно точно никогда не видел. Волки гонят их, и Гуннар говорит:

- Туда.

Он показывает в сторону полуразвалившегося замка, который если и был когда-то чьим-то домом, то уже давным-давно перестал. Откидной мост перекрывает огромный ров.

Волки не останавливаются, а вот Франц уже начинает уставать, и тогда ему приходит в голову идея совершенно гениальная в свой простоте. Когда они пробегают мимо коров, оказываясь позади них, Франц отпускает собственную магию, будто расслабляет вечно напряженную, сжатую в кулак руку. Коровы вдруг издают душераздирающее мычание, смешанное с каким-то странным, жужжащим, похожим на издаваемый бормашиной звуком.

Коровы бросаются на волков, потому как волки оказываются первыми существами, которых они видят. На схватку Франц уже не смотрит. Они перебегают по мосту, оказываясь за некогда надежными стенами крепости.

Руины, проросшие уже умирающей к зиме травой, выглядят крайне уныло. Франц оборачивается, видит, как одна их коров вгрызается в брюхо волку, выдирая крючковатый костяной нарост.

- Ужасно, - говорит Франц.

- Абсолютно с тобой согласен. По крайней мере, творения Раду заняты друг другом.

Гуннар заходит в полуразрушенное здание, и Франц следует за ним. Их шаги отдаются эхом, множатся, а оттого кажется, что крепость населена призраками.

Зал большой и, наверное, когда-то был красивым. На полу до сих пор сохранилась мозаика из алхимических символов, а на потолке Франц видит фреску с сюжетом соблазнения Евы змеем.

Гуннар не останавливается, никакой ностальгии на его лице не видно. Он идет к лестнице, ведущей вниз. Лестница уже давно пережила свои лучшие годы, ее камень крошится у Франца под ногами.

- Куда мы? - спрашивает Франц.

- Я знаю, кто уже здесь, - говорит Гуннар.

Они спускаются вниз, проходят по темному коридору и оказываются в чем-то вроде древней, огромной лаборатории. Алтарь со средневековыми катетерами для кровопускания, ряды инструментов на столе, заржавевших и устрашающих: загнутые скальпели, длинные заостренные спицы, пилы, которые соседствуют с открытыми банками, наполненными алхимическими солями, все еще горько и сладко пахнущими. Все выглядит так, будто лабораторию оставили в спешке. На полках стоят сосуды с разнообразными зародышами и отрезанными частями человеческих тел, плавающими в розоватой жидкости, имитирующей, должно быть, околоплодные воды. Некоторые из органов в сосудах конвульсивно сжимаются.

- Лаборатория Раду, - говорит Гуннар мысленно. - Моего брата.

- Гуннар! - говорит кто-то. - Дорогой мой!

Только тогда Франц замечает, что кроме них в лаборатории есть еще люди. Те самые, чьи фотографии ему показывал Гуннар.

- Раду, - говорит Гуннар.

Балканского типа мужчина улыбается им, в руках он вертит банку с человеческим зародышем, чей раскрытый ротик полон огромных зубов. На голове у Раду импровизированная шапка из волчьей башки, а рядом с ним стоят две девушки. Одна рассматривает инструменты, не проявляя никакого интереса к Францу и Гуннару, другая насвистывает какую-то песенку.

Приветливая улыбка Раду на секунду сменяется оскалом звериных клыков, когда Гуннар кривится и добавляет:

- Здравствуй.

Одна из девушек, с длинными темными косами, смуглая и улыбчивая, прекращает свистеть и махает Францу, шепчет:

- Привет!