Прости, что живой

Её маленькая, такая хрупкая, нежная ручка утопает в моей грубоватой, неуклюжей взрослой ладони. Боюсь, как бы не раздавить её, не сокрушить своей силой любви. Поэтому время от времени я проверяю пальцами, со мной ли она еще, эта маленькая ладошка. Пока мы медленно идем, я поглядываю на её личико сверху вниз отцовским взглядом и ласково улыбаюсь, когда она поднимает на меня свои большущие глазенки и хлопает ресницами. «Моё маленькое чудо», – думаю я. Чудо с оранжевыми бантиками в косичках русых волос, миниатюрном желтом платьице в беленький цветочек, черных лакированных сандаликах на ремешках. Чуть подпрыгивающая тоненькими белыми ножками. Малютка Сюзи… Да, моя Сюзи…

Имя выбрала жена. Это немногое, что она оставила, прежде чем покинуть нас. Мы с Сью, так я зову её частенько, редко разговариваем о маме. Не потому что она была плохой, или я не любил её, или еще что-то. Нет… вовсе нет. Она была самой замечательной мамой! Самым добрым и нежным человеком, самой любящей и заботливой женщиной. Просто мне тяжело. Да и малышке тоже. Ребенку, наверное, вообще нелегко говорить на подобные темы. Особенно в свои невинные 4 года. Я часто задумываюсь, а понимает ли она, что её мамы нет и что она не вернется уже больше? Или же она думает в своем маленьком кукольном мозгу, что мама просто уехала от нас?

Это не значит, что я не пробовал объясниться с ней, что не пытался донести горькую правду. Просто не уверен, что Сюзи смирилась с этим. Ведь ложась спать, она всегда желает маме спокойной ночи, я слышал много раз, стоя у чуть приоткрытой двери в её комнату. Cлёзы на глаза наворачиваются.

И еще знаю, что она с недоумением смотрит на родителей своих подружек, с интересом наблюдает за полноценными семьями – семьями, в которых два родителя. И меня настораживает, что к чужим мамам, воспитателям, да и к женщинам вообще она относится с недоверием. И даже каким-то диким испугом, который она, к счастью, не выставляет напоказ, но который читается по её лицу.

Да… нам тяжело. Признаю это. И все-таки я самый счастливый отец в мире.

***

Сегодня мы идем в зоопарк. Суббота, полдень… Сью как всегда с фруктовым льдом. Она обожает самый кислый – лаймовый. Любовь к кислому у нее от матери. А я грызу свой, арбузный… На улице + 21, ветра нет, на небе ни облачка. Все как бы замечательно, до тех пор, пока мы не доходим до перекрестка, за которым уже и сам зоопарк, светящийся позолоченными, очень высокими воротами и чуть менее высокой, черной узорчатой чугунной оградой по всему периметру. Стоя у светофора и ожидая зеленого, Сюзи вдруг спрашивает, огорошив меня с головы до ног:

– Па! – произносит она. – А когда мама вернется к нам?

Я закашливаюсь, подавившись слюной.

– Кхе-кхе… Что, малыш? Кхе-кхе… А почему ты спрашиваешь?

– Ну знаешь… Просто Тина сказала, что у нее мама тоже уходила надолго, но потом вернулась! Оказалось, что она просто работала в другом городе! Я вот и подумала… Наша мама тоже работает в другом городе? А?

Она поднимает свои черненькие реснички и глядит с надеждой, надув розовые губки.

–Ээээээммм… Слушай… Хм…

Зажегся зеленый, но мы так и стоим, не решаясь перейти дорогу. Кругом много таких же семейных пар, как и наша… Только более полных… Дополненных некоторыми деталями. Мы стоим, и я не знаю, что ответить малютке. Наконец, почесав пару раз макушку так, что она начинает чесаться еще сильнее из-за нервов, я говорю:

– Нет, ромашка… Наша мама к нам не вернется…

И добавляю чуть погодя, пытаясь улыбнуться:

– Прости.

У Сью глаза на мокром месте, губки задрожали.

– Но… но почему, па?

– Слушай… – я встаю перед ней на колени, не боясь испачкать брюки.

– Послушай… родная.. Наша мама, она умерла… и… и уже не вернется.

– Умерла?

Я помню, как говорил с ней об этом год назад, но, видимо, она все же не поняла всего. Или не способна была понять в полной мере. И вот сейчас опять. Чувствую, как колет сердце, как начинает знобить.

– Как умирают кошечки, да? – спрашивает Сью.

– Да, милая… Как умирают кошечки… – соглашаюсь с ней, не находя другого подходящего варианта.

– Но… но Тина говорила, что кошечки тоже возвращаются. Если их очень хорошо позвать, то они вернутся! В виде котят!

Она не плачет, хотя еще чуть, и я готов спорить, что в зоопарк мы уже не пойдем.

– Это… это не так, светик… Кошечки… они…

– Не правда! Почему ты врешь? Ты врешь! Тина сказала!..

Она топает своими крохотными ножками по тротуару. Бьет по нему сандаликами.

– Сюзи… успокойся.

Пытаюсь обнять её, но она отталкивает. «Глупая Тина… чтоб её…» – думаю я.

– Почему, почему мама не появляется? Ведь я так хочу её увидеть! Папа! Ну почему? А?

Она плачет, и я не знаю, как её успокоить. Фруктовый лед тяжело капает на асфальт, оставляя на нем кислые, зеленоватые капли. И оставляя их заодно в моей душе. Такие липкие, холодные, противного цвета. Люди вокруг смотрят на нас, о чем они думают? Я еле сдерживаюсь сам, твердя про себя: «Крепись. Вдох – выдох…»

И тут, пока я медленно вдыхаю, Сью кричит:

– Верни её! Верни мне маму! Ненавижу тебя! Ну пожалуйста! Верни маму!

Фруктовый лед, как кислота, разъедает желудок, разъедает асфальт. Больно дышать… В глубине души я ненавижу себя, ненавижу за то, что не могу вернуть Сью её маму… Что не могу сделать её счастливой, что не умер я, а не она… Что Я жив. Солнце сильнее печет голову. Я обнимаю малышку, которая сама тут же, выронив из ручки мороженое, прижимается ко мне маленьким тельцем. Обнимает так крепко, как только может обнять ребенок, понимая, что была не права.

– Прости меня… – выговаривает она сквозь всхлипы и рыдания.

– Ничего, милая… Все хорошо, – поглаживаю её горячую спину. – Все хорошо…

Люди проходят мимо нас, пытаясь понять, что случилось. Оборачиваются, обсуждают, кивают на нас головами. Странная у них реакции при виде маленькой плачущей девочки и находящегося рядом молодого человека лет 30. Я бы даже сказал – не совсем здоровая. Будь рядом мать, все было бы иначе. Но я стараюсь не обращать на них внимание. «Да пошли они… « – твержу себе, испытывая горечь и ненависть. Отвратное чувство беспомощности.