Просто бывшие

17.1

Поздний обед в кругу Соболевых плавно переходит в тихий семейный ужин. Пользуясь теплой погодой, мы накрыли стол в беседке.

Снеди Татьяна Николаевна не пожалела, будто ждала не меня одну, а целую девчачью банду с детьми, кошками, собаками и фикусами в горшках.

В центре стола главенствует солидный медный самовар, ловя в начищенных до блеска боках лучи заходящего солнца. Мир сам растапливал этот раритет, подкладывая тоненькие щепочки в «кувшин», а я собрала листья вишни, смородины, мяты и мелиссы для чая.

Андрей Сергеевич, угостившись смородиновой настоечкой по рецепту жены, смотрит на нас с сыном с умиротворением. Он чем-то похож на моего отца. Наверное, своим отношением ко мне. Ни разу папа Мира не выказал мне неодобрения из-за развода, не прожег глазами пулями за то, что сбежала от его сына. Смешно говорить, но именно папа Андрей помогал мне с переездом, потому что моему «запретила помогать» мама.

Я вижу с какой любовью и заботой относятся друг к другу старшие Соболевы. Как сдувает пылинки с жены серьезный и вечно озадаченный работой судья. Как принимает она это проявление чувств. С достоинством, по-королевски мудро. Невооруженным глазом видно, как боготворит папа Андрей свою жену.

Вот только Татьяна Николаевна никогда не пыталась загнать мужа под каблук. Их семья другая. В ней не принято унижать близких или лезть в душу с ненужными наставлениями. Здесь царит гармония и взаимопонимание. А еще любовь. Ее так много, что я сама чувствую, как отогреваюсь после «показательной порки» и битья посуды дома.

Прижавшись к боку Мира, слушаю его рассказы про Москву, грея в ладонях блюдце с ароматным чаем.

Уверена, что его родители уже слышали это всё, и сейчас самые забавные истории повторяются ради меня. Я чувствую благодарность к людям, которые приняли меня в семью и остались ей.

Мир, отхлебнув прямо из моего блюдца, вдруг переплетает наши руки, а мое сердце трепещет от нежности. Она переполняет меня, когда я вижу, какими глазами смотрит на нас мама Таня. В ее взгляде столько тепла и материнской любви, что у меня подозрительно щиплет в носу, а глаза вот-вот заслезятся.

Я все еще боюсь загадывать, как же дальше у нас с Миром всё будет, но прямо сейчас я счастлива.

Мое сердце наконец оттаяло и больше не сжимается от боли.

— Банька сегодня хороша! — Мама Таня выдает мне стопку полотенец. — Идите, попарьтесь досыта.

Краснею под ее смеющимся взглядом. Мы с Миром уже спали вместе — да, вообще, блин, женаты были, — но я отчего-то сейчас чувствую неловкость перед его мамой. Будто застукала меня на «горяченьком».

— Не торопитесь. Мы с отцом попозже пойдем. В купели водичка прохладная, пара всем хватит. И, дочка, захвати полотенце и Миру тоже. Оболтус, ушел без всего.

Красная, как рак, шлепаю в сторону бани. У родителей Мира она чуть в стороне от дома.

Подсвеченные последними лучами солнца, на меня равнодушно взирают сосны-великаны. Вот кому дела нет до человеческих страстей. Дышу полной грудью, здесь даже воздух пахнет по-другому — сухой хвоей под ногами, смолой, а еще немного рекой. Она здесь, в каких-то сотнях метров, разлилась широким морем.

Сона как-то жаловалась, что купить участок на Горьковском водохранилище вышло им в солидную копеечку. От Мира знаю, что эта земля досталась им от деда. У них даже выход к воде есть и собственный причал, который маленький Мир помогал строить еще тогда, когда дед — Афанасий Петрович — был жив.

Я часто ездила сюда одна. Мама Таня давно показала, как пользоваться сигнализацией, и дала запасной комплект ключей.

«Милая, ты меня ничем не обременишь. Приезжай, как душа потребует. Семеныча предупреди, он тебе и баньку истопит, и веничек заготовит».

Семенычем мама Мира звала человека, который присматривал за домом, когда супруги Соболевы были в городе. С ним я ни разу не познакомилась за все время, но видела, в каком порядке он содержит и дом, и участок.

Я старалась не злоупотреблять доверием свекрови. Да и зачем напрягать людей лишний раз. Приезжала сюда помолчать, побыть в тишине. Послушать плеск волн, почти неотличимый от морского. Поэтому, наверное, и прицепилось это название Горе-море.

Из печной трубы идет белесый дымок. Соболевы себе не изменяют, топят дровами, хотя, насколько я знаю, сейчас и есть электрические котлы.

Тяну дверь предбанника на себя и замираю на пороге, прижав стопку белья к груди.

Мир, раскрасневшийся, весь мокрый… и абсолютно голый, развалился на скамье. Нахально смотрит на меня, пока я с колотящимся в горле сердцем разглядываю каждый сантиметр его тела. Капелька пота стекает по его виску, катится по заросшей щеке и, срываясь с подбородка, шлепается на живот. Мышцы пресса подрагивают, а мой взгляд скользит ниже. Туда, куда меня уводит дорожка темных волос от пупка.

Прикипаю взглядом к эрегированному члену, и он, качнувшись, приветствует меня. Во рту собирается слюна… Боже!

Вспыхиваю спичкой, снова встречаясь с потемневшим взглядом мужа.

— Где же ты бегала, Лисичка-сестричка? — Меня пробирает дрожь от сексуальных модуляций его голоса.

Сглотнув, отвечаю:

— А ты заждался уже, Волчок-серый бочок?