Противоядие от алчности

Глава первая Жирона

— Говори, что хочешь, Исаак, но я поеду с тобой.

Лекарь повернулся к жене, словно изучая ее своими незрячими глазами.

— Нет, Юдифь, — решительно ответил он. — Это невозможно. А теперь я бы с удовольствием съел добавки того превосходного ягненка, если, конечно, что-то осталось. Ведь мы с Ракель этим утром много ходили, верно? — спросил он, обращаясь к дочери.

— Да, отец.

— Конечно, — сказала Юдифь. — Наоми, положи господину Исааку еще ягненка. — Но только кухарка вернулась на кухню, жена лекаря снова принялась за свое. — Не уходи от разговора, Исаак. Я поеду с тобой в Таррагону, чтобы повидаться с сестрой. Я не видела Дину со свадьбы.

— Юдифь, будь благоразумна, — спокойно продолжал Исаак. — Дорога будет долгой, да к тому же его преосвященство епископ — человек довольно раздражительный.

— Ну и что, — ответила жена. — Пускай себе раздражается.

— Мама, — сказала их дочь. — Близнецы еще не вышли из-за стола.

— Ну так пусть идут, — сердито ответила Юдифь. — И Юсуф тоже.

— Юдифь, ты должна наконец понять, что архиепископ Таррагоны недоволен его преосвященством, — сказал Исаак. — Я не стану ко всем его неприятностям добавлять еще и твои неблагоразумные требования.

— Даже если папа пожелает отрубить ему голову, — сказала Юдифь. — Я все равно поеду в Таррагону.

— Если его преосвященство потеряет свое положение, ты очень быстро это почувствуешь, — заметил Исаак.

— Он может потерять его хоть завтра. Меня это не беспокоит.

— Уверяю тебя, наше положение тоже пошатнется. Он был нам хорошим другом — и влиятельным покровителем. — Один из близнецов потянулся к своей чашке и с глухим стуком перевернул ее. Исаак прислушался. — Юдифь, — твердо продолжил он. — Сейчас не время и не место обсуждать подобные вещи.

— У тебя всегда так, Исаак. Ты избегаешь неприятных тем, и Ракель тут как тут, спешит тебе на выручку. Я сыта этим по горло. А вам двоим я давно велела выйти из-за стола, — резко бросила она близнецам. — И тебе, Юсуф, тоже.

Близнецы, семи лет от роду, торопливо сползли со скамьи и помчались прочь. За ними исполненный чувства собственного достоинства неторопливо вышел Юсуф, ученик лекаря, плотно прикрыв за собой дверь.

— Если мы возьмем с собой еще кого-нибудь, то нам придется двигаться медленней, — размеренно произнес Исаак, выделяя каждое слово. Так он говорил, когда сердился. Ракель отодвинула тарелку и принялась искать повод, чтобы выйти вслед за младшими. — С нами не едут те, в ком нет особой необходимости, — добавил Исаак. — Поверь, я сопровождаю его не ради собственного удовольствия. Меня ждет работа, и у меня совершенно не будет времени развлекать тебя.

— Ерунда. У епископа лишь пара пустяковых болячек, а так он совершенно здоров, — сказала Юдифь. — И тебе нечего будет делать всю дорогу туда и обратно. Я поеду с тобой. И возьму с собой Ракель. — Она встала. — Я попрошу раввина написать для меня письмо, чтобы рассказать Дине о наших планах. Ракель, пойдем в гостиную. Мне нужно тебе кое-что сказать, — сказала Юдифь.

— Останься здесь, Ракель, — сказал Исаак, отодвигая тарелку с добавкой жареного с чесноком и травами ягненка, о которой попросил кухарку. — Я хочу поговорить с тобой.

Юдифь пристально посмотрела на дочь и стремительно вышла из комнаты.

— О, отец, — произнесла Ракель, — я не хочу ехать в Таррагону. Мама и тетя Дина собрались выдать меня замуж за племянника ее мужа.

— Не волнуйся. Женщин в поездку не берут, — сказал отец. — Его преосвященство желает путешествовать быстро и налегке, насколько это будет возможно.

— Ты уверен?

— Конечно, моя дорогая. Обещаю тебе, что от юноши, выбранного для тебя твоей тетей, я тебя избавлю,

— Спасибо, отец, — с облегчением произнесла Ракель. Ее мать порой проявляла поразительное упрямство, но Ракель знала, что, когда в домашние дела вмешивался отец, он был тверд, как скала. — Мне только интересно…

— Что именно?

— Разве тебе не кажется, что епископ, при его богатстве и титуле, мог бы путешествовать неспеша и со всеми удобствами? Особенно, если он болен.

— У его преосвященства, возможно, и есть пара болячек, Ракель, но в целом он человек энергичный и здоровый. Ты это отлично знаешь.

— Почему же тогда он так торопится?

— Моя дорогая, мы должны быть очень осторожны. Сейчас для его преосвященства настали не лучшие времена. Он в немилости и у архиепископа, и у короля. Даже твоя мать заводит разговоры о папе римском. А раз уж даже до нее дошли слухи, то новость, что архиепископ послал кого-то с жалобой к папе в Авиньон, разлетелась по всему свету.

— Но это же ложь. То есть я хочу сказать, что люди много чего болтают, но обычно в этом нет ни капли правды.

— Тем не менее похоже, что за пределами Жироны к нашему доброму епископу сейчас относятся с несколько меньшим уважением, — сухо заметил Исаак.

— Мне казалось, что его преосвященство может себе позволить не обращать внимания на мнение большей части людей, проживающих за пределами Жироны, — сказала Ракель.

— Возможно. Но Его Величество сейчас готовится к войне с сардинцами…

— Я знаю, отец.

— Конечно, знаешь. А когда речь заходит о войне, предатели начинают мерещиться под каждым кустом, за каждой дверью. Помнишь, как господин епископ Беренгер не смог вынести суровый приговор той монахине, которая участвовала в похищении дочери Его Величества…

— У нее есть имя, отец, — сказала его дочь, напоминая отцу, что и она стала жертвой того неудавшегося похищения. — Сестра Агнет. И в тюрьму ее должна была отправить настоятельница Эликсеида, а не епископ.

— Но, как епископ епархии, он отвечает за все, что в ней происходит, и его отказ возмутил Его Величество. Поползли слухи о его предательстве. А ведь он должен был отправить ее не в тюрьму, — сказал Исаак, ибо его дочь любила точность, — а лишь в Таррагону на допрос для дальнейшего расследования. И все это безусловно означает, что и архиепископ им недоволен.

— Почему же ее просто не сослали подальше и дело с концом?

— А это следует спросить у настоятельницы и епископа, моя дорогая. Я знаю только то, что это как-то связано с безопасностью во время поездки.

Глава вторая Авиньон

— Откуда мне знать, что вы раскошелитесь после того, как я вам все расскажу? — заявил ангельского вида мальчик-слуга в бархатной курточке.

Родриг де Лансия развязал кошелек и протянул ему монету. Затем он схватил мальчишку за руку и тряхнул. — Итак, что же там произошло? — спросил он.

— Вашего кузена хотят повесить, синьор.

— В чем его обвиняют?

— В пиратстве. А все его товары будут конфискованы.

— Мне надо идти, — пробормотал Родриг. — Я должен вернуться к Импури и сообщить ему прежде…

— Но, синьор, это еще не все. Разве ваши защитники не сказали вам?

— Мне никто ничего не говорил, — ответил тот. — Что еще?

— Дело будет рассматривать его святейшество, — сказал мальчик. — А он будет решать его с соблюдением полной секретности, вместе с самыми близкими советниками.

— И одним из этих советников будет твой хозяин? — спросил Родриг.

Мальчик беспомощно развел руками.

— Когда будет проходить эта тайная встреча?

— Завтра, как говорит мой хозяин, — сказал он, махнув рукой. — И на завтра назначено судебное разбирательство дела вашего друга. Я встречусь с вами в этот же час в большом внутреннем дворе и все расскажу.

— Моего друга? Я бы так не сказал. — Сардоническая ухмылка мелькнула на мрачном лице Родрига. — Но он конечно же придет сюда. Так что он сам тебе и заплатит, — добавил он, уходя прочь от папского дворца. За его спиной раздались громкие крики: это архитектор указывал каменщикам, куда надо укладывать тщательно обработанные каменные блоки в новой части папского дворца в Авиньоне.

Томас де Патринхапис, посол города-государства Анконы при папском дворе, был препровожден в Парадную комнату, залу, в которой лишь немногие избранные получали право дожидаться частной аудиенции Его Святейшества папы Иннокентия VI. Бледный, похожий на ангела паж синьора Томаса был одет в роскошный синий жакет модного покроя под стать красно-золотому одеянию своего хозяина. Он уже покинул общество своего нового приятеля Родрига и вновь присоединился к свите посла. Синьор Томас и его секретарь грелись у камина, расположенного около лестницы, ведущей в спальню папы римского. Остальные присутствующие негромко переговаривались в другом конце комнаты.

Юный паж решил не упускать представившуюся ему возможность и, пользуясь своей ангельской внешностью, а также очаровательной улыбкой, вышел из комнаты, стремительно пересек небольшую трапезную и личную кухню папы, стараясь не попадаться на глаза слугам. Победно нырнув в лабиринт узких коридоров и лестниц, он уверенно двинулся по многочисленным переходам и достиг укромного уголка в нише у окна с широким подоконником. Теперь паж находился возле спальни Иннокентия, но с противоположной стороны от входа. Он справился с задачей. От того места, откуда начался его путь, паж находился на расстоянии тридцати футов, и никто его не обнаружил. Он устроился поудобнее и принялся ждать.

Посла из Анконы проводили в роскошную спальню, первоначально построенную для Клемента VI, предшественника Иннокентия. За пятьдесят лет пребывания пап в Авиньоне — после того как Клемент V ввязался в Риме в междоусобицу — произошло много событий, и золото превратило скромное аббатство в нечто вполне подходящее для проживания правителей церкви. Даже синьор Томас, которого и прежде принимали в этой комнате, был ошеломлен окружающим великолепием.

— Уже не первый раз у папского престола возникают неприятности с Арагоном, — произнес папа римский. — Мы надеялись избежать этих конфликтов, но мы не можем потворствовать охоте на море, которую устраивает одно христианское государство на другое.

— Жители Анконы были бы весьма благодарны, если бы от их имени в дело вмешалось ваше святейшество, — сказал посол. — Жестокое и беспринципное пренебрежение разорило их…

— Да, да, — согласился Иннокентий. — Мы читали ходатайства из Анконы. Мы напишем письмо, — сказал он, кивнув своему секретарю, который посмотрел на писца, а тот, в свою очередь, обмакнул перо в чернила, — письмо Его Величеству дону Педро Арагонскому и потребуем возвращения судов.

— А их груза? — быстро спросил посол.

— И их груза, всего, что было захвачено вместе с ними, — нетерпеливо добавил папа.

Секретарь что-то тихо сказал ему на ухо.

— Пиратов следует повесить, и все это под страхом отлучения от Церкви. Позднее мы обсудим точную формулировку.

Резкие порывы ветра ударяли в толстые стены дворца, словно отказываясь признавать наступление весны. Ветер гулял по большому внутреннему двору и кружил под арками, нахально задирая жакеты менее именитых просителей, ожидавших приема снаружи под холодными взглядами охраны. Через главные ворота въехал какой-то господин в подбитом мехом плаще, спешился под аркой и бросил повод своего лоснящегося скакуна невесть откуда возникшему лакею. Незнакомец поднялся по широкой лестнице, и у людей, ожидавших своей очереди во дворе, от зависти сузились глаза.

— Направляется в личные апартаменты, — сказал толстый бледный человек в серой рясе францисканского монаха.

— Позвольте усомниться в этом, отец Норберт, — отозвался стоявший рядом с ним священник в черном.

— Я слышал, что апартаменты набиты сокровищами, — сказал брат Норберт. — Золото, рубины, шелка.

— Какой прок от шелка на северном ветру? — возразил священник. — Я хоть сейчас готов все это обменять на подбитый мехом плащ молодого лорда «Денежного Мешка». — Он замолчал и потер озябшие руки. — Но что привело вас сюда, отец мой? — спросил он, словно осознав, что его собственный тон несколько груб и недружелюбен.

Монах покраснел и вздрогнул, как будто его ударили.

— Да ничего особенного, отец. — Он запнулся и его лоб покрылся испариной. — Так, мелочь.

Неподалеку от них, за колонной — сомнительным укрытием от ветра — стояли Родриг де Лансия и довольно пожилой, плотный господин, который, не отрывая взгляда, смотрел на монаха, заставляя этого несчастного заливаться румянцем и пристально разглядывать великолепную каменную кладку пола.

Родриг вопросительно посмотрел на своего компаньона.

— Священники и сороки, — сказал тот. — Вечно трещат без умолку, но ни за что не скажут вам того, что вам нужно. — Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — Интересно, как долго нам придется ждать, — добавил он. — Погода не располагает.

— Надеюсь, недолго, дон Гонсалво, — ответил Родриг.

— Этот ваш юный щеголь уверил меня, что наше дело будет решено сегодня утром, — сказал Гонсалво. — Я премного благодарен вам. Без вашей помощи я не знал бы, куда сунуться.

— Не стоит об этом, — вежливо заметил Родриг.

— Вовсе нет, — сердечно произнес Гонсалво. — Вы очень добры, дон Родриг, и мне невероятно повезло, что я, будучи так далеко от дома, случайно встретил столь любезного соотечественника, который к тому же гораздо опытнее меня в том, что касается папского суда.

— Умоляю вас, дон Гонсалво, забудьте. Это такая мелочь, — раздраженно произнес Родриг. — Я назвал ваше имя мальчику, который сейчас сдерет с нас обоих втридорога за свое пустяковое содействие. Я бы сделал то же самое для любого другого человека.

Вдруг, словно слова Родрига послужили тому сигналом, двери распахнулись, и из них вышел паж в окружении приблизительно дюжины мужчин, громко разговаривающих между собой. Он кивнул Гонсалво и начал пробираться к краю толпы. Когда эта толпа прошла через ворота, паж оказался рядом с Родригом.

— Итак? — спросил Родриг. — Что ты можешь нам рассказать?

Паж прикрыл шапкой свои черные локоны и заговорщически улыбнулся.

— Посудомойщик из кухни для обслуги рассказывал мне, что личные апартаменты его святейшества были недавно расписаны изображениями красивых нагих женщин и порочными сценами. Но не знаю, можно ли ему верить. Сам он никогда там не был, но говорит, что слышал это от…

— О чем они говорили? — зашипел Родриг. — Говори, пока я не выдернул тебе язык.

Паж кивнул головой, указывая на улицу. В молчании они покорно последовали за ним, прямо в толпу шумных покупателей и продавцов, которые торговались, толкая друг друга, крича и тыча товары в лицо. Он втянул их через дверной проем в глубь темной таверны, подальше от коптящего очага и посетителей. Здесь было тихо, казалось, что после шумной битвы они попали в необитаемый лес.

— Закажите что-нибудь, — сказал он.

Гонсалво заказал кувшин вина. Паж молча протянул руку. Пожилой господин взял монету из кошелька и положил ее на стол. Родриг добавил еще одну. — Остальные после, когда расскажешь, — заметил Гонсалво. — Хочу убедиться, что тебе есть что сказать.

— Я знаю очень немного, но время от времени до меня доходят слухи, — сказал паж с ложным смирением.

Они замолчали, поскольку жена владельца таверны принесла им кувшин, три стакана и теперь ждала денег.

— Но вам я все расскажу, — сказал паж, как только она отошла. — Мой благородный хозяин, посол, синьор Томас, имел личную аудиенцию у его святейшества. Он попросил, чтобы тот походатайствовал перед доном Педро Арагонским от имени честных христиан и верноподданных Анконы, чтобы осужденный и его сподвижники…

— Мы знаем, чего он хочет, — сказал Родриго. — Что ответил его святейшество?

— Он уверил их, что напишет послание — очень суровое послание — с требованием возврата украденных судов господина Никола Поллути вместе со всеми товарами. Мой хозяин спросил секретаря его сятейшества, на каких условиях будет составлено это послание. Секретарь уверил, что его святейшество потребует предельно возможного законного наказания для пиратов и дону Педро Арагонскому будет грозить отлучение от Церкви, если он не исполнит решения суда.

— Кто тебе это сказал? Ты что, сам был на аудиенции?

— Никто, — сказал паж, — и я там не был.

— Тогда, откуда нам знать, что ты…

— Я сидел рядом с дверью, ожидая, когда мой хозяин закончит говорить с его святейшеством. По некоей счастливой случайности, — скромно заметил он, — дверь была немного приоткрыта и мне удалось отчетливо все расслышать.

— Когда это письмо должно быть написано? — спросил Родриг.

Паж пожал своими худенькими плечами.

— Полагаю, когда Богу будет угодно. Его святейшество не сказал.

— Отлично. Уверен, письмо не будет отправлено сегодня вечером, его пошлют завтра, — глубокомысленно заметил Родриг.

— Я слышал, как один из секретарей сказал, что, прежде чем точно определить формулировку письма, следует разрешить множество других вопросов, — сказал паж.

— Что он имел в виду? — спросил Гонсалво.

Родриг пожал плечами.

— Я предположил бы, что его святейшество сначала должен решить, стоит ли ему беспокоить Его Величество, чтобы удовлетворить требования города Анконы.

— Королевство Арагон больше Анконы, — сказал его спутник. — В конце концов ведь решить дело в пользу Анконы умоляла папу не его праведная мать, а лишь посол, выступающий против шайки пиратов.

— Поосторожнее, синьор. Вы говорите о моем благородном кузене, верноподданном капитане флота дона Педро.

— И пирате. Признайтесь, ведь это правда.

— Он может потерять все, что у него есть. И, возможно, будет обречен на позорную смерть через повешение, если дон Педро покорится папскому декрету.

— Хватит об этом. Что с моим делом? — спросил пожилой господин, хватая пажа за тонкую руку прежде, чем тот успел сбежать. — Когда слушание?

— Ваше дело? А, то, — протянул паж. — Судьи заслушали одного из свидетелей, сказавшего, что у него есть несколько письменных показаний, а затем объявили, что у них нет ни времени, ни необходимости слушать дальше. Решение должным образом будет отослано в епархию Барселоны. И, полагаю, архиепископу Таррагоны.

— Нет времени? — страдальчески произнес дон Гонсалво. — Вы говорите, что у них не было времени, чтобы выслушать мое дело? Там были мои свидетели. Я потратил кучу золота, чтобы доставить их сюда. Кто давал показания?

— Святой монах, синьоры, — сказал паж. — Некий Норберт. У него тоже не все гладко. Но, без сомнения, он расскажет вам, что случилось. Покорнейше прошу прощения, господа, но в любом случае ваши дела были заслушаны. Я был там и все вам передал. А теперь мой хозяин, наверно, уже ищет меня. Я свое обещание выполнил, а вы свое — нет.

Пожилой размахнулся и ударил пажа по уху.

— Нет, так не пойдет, дон Гонсалво, — сказал его спутник. — Заплатите ему. Он сделал то, что вы просили.

Еще четыре монеты, звякнув, упали в протянутую ладонь.

— И если ты услышишь еще какую-нибудь сплетню, — сказал Родриг, — от твоего хозяина, от служащих, от писцов, особенно касающуюся времени и точного содержания тех писем, ты получишь больше, чем сейчас.

— Вдвое? — спросил паж.

— Вдвое, — подтвердил Родриг.

Глава третья Жирона

Ниже по течению реки Тер, на верфях Жироны, столяр по имени Румеу взял наждачный камень и провел им по деревянной доске, с которой работал. Доска имела закругленную форму, наподобие полумесяца, и была гладкой на ощупь. Румеу установил ее на положенное место на носу широкого галиота и закрепил.

Он был доволен жизнью. Они работали от восхода до заката, а плата, даже по нынешним временам, у старших плотников и их помощников была отличная. Еще два дня работы с корпусом, и тот будет закончен, можно будет заняться его обшивкой. Но ему уже обещали добавить еще несколько недель для подгонки.

Королевство готовилось к войне против сардинцев, и в городе проходила переоснастка части флота Его Величества. Дон Педро намеревался погрузить на суда свои войска, чтобы решить все вопросы с мятежным островом, но многие из его судов получили повреждения из-за непогоды и действий противника во время прошлогоднего морского сражения с генуэзцами, поэтому требовалось некоторое время, чтобы закончить необходимый ремонт.

Тем утром небрежные и ленивые работники были распущены по домам, хотя судостроителей не хватало. Из тех, кто остался, главный управляющий верфи отобрал самых опытных и трудолюбивых мастеров, чтобы продолжать работы до тех пор, пока суда не будут готовы отправиться вниз по реке на соединение с остальной частью флота, стоящей в Росасе. «Конечно, для кого-то война — это ужас, — размышлял Румеу, — но это и прекрасная возможность подзаработать для тех, кто строит и восстанавливает суда».

Только он выбрал еще одну доску, как заметил, что уже довольно быстро темнеет. Он пометил доску и спрятал ее подальше, после чего спрятал свои инструменты и пожелал товарищам доброй ночи.

— Румеу, пошли, выпьем по стаканчику, — предложил один из них.

— Меня жена ждет дома, — ответил он. — И есть я хочу не меньше, чем пить.

— Один стаканчик, чтобы отпраздновать нашу удачу, а затем и мы пойдем по домам ужинать.

Ближайшая к верфи таверна была маленькой и скромной. Когда Румеу и его приятели вошли внутрь, в ней уже было полно народа. Получившие расчет рабочие уже сидели в таверне, переваривая горькую новость о том, что для них работы больше нет. Когда вновь прибывшие вошли, в зале воцарилась тишина; они кивнули бывшим товарищам и сели на скамью в самом дальнем углу.

— Взгляни на это с другой стороны, — говоривший обратился к жилистому, маленькому человечку. — Сейчас же Страстная неделя? У тебя будет время подготовить свою душу к Пасхе. Что-то я не заметил, чтобы ты особенно голодал в Великий пост.

— Ты обвиняешь меня в том, что я не пощусь? Здесь? Я несколько недель жил на разбавленном вине и жидком супе матушки Бенедикты.

— Да, это похоже на покаяние, — проворчал другой.

— Благодаря этой малости я избавлен по крайней мере от пятисот лет чистилища, — заметил жилистый человечек, осушая свой стакан.

— Теперь, когда работы больше нет, у нас будет много поводов для воздержания, — сказал низенький, почти квадратный человек, лысый и краснолицый. — Все стонут, что некому работать, но теперь, когда мы без работы, нас нанимают? Нет. Нас выбросили на улицу, наши дети голодные, жены постоянно жалуются, что нет денег. С этим надо что-то делать.

— Да вы испортили хорошего леса больше, чем поместится в брюхе этого галиота, — заметил опрятный, худощавый парень, — вот вас и рассчитали.

— Да? А ты? — спросил приземистый.

— Я умею не слишком много, это все знают, но то, что я делаю, я делаю хорошо, — ответил худощавый с ленивой усмешкой. — Мне нравится, когда деньги идут в руки, но если увольняют, то я всегда знаю, за что.

Приземистый мужчина поднялся на ноги и, покачиваясь, встал у стола, уперевшись животом в край столешницы, чтобы удерживать вертикальное положение.

— Так ты говоришь, что я не знаю своего дела?

— Точно, — сказал худощавый, зевая. — Ты не знаешь своего дела.

Приземистый мужчина выпрямился, потянулся через стол и, ухватив бывшего товарища за куртку, поднял его на ноги. Узкий стол наклонился, по нему потекла струйка вина. Худощавый пнул скамью, стоявшую позади него, откинул голову назад и боднул бывшего приятеля в живот. Приземистый согнулся и упал, опрокинув еще троих, сидевших с его стороны стола.

— И драться ты тоже не умеешь, — добавил худощавый.

В глубине зала матушка Бенедикта завизжала и в отчаянии всплеснула руками, но на нее никто не обращая внимания. Тогда она направилась туда, где стояли бочки с вином, и извлекла из-за них большую деревянную дубинку.

— Вон отсюда, — завопила она. — Я не потерплю драк в моей таверне. Катитесь отсюда, пока я не разбила вам головы. — Она размахивала тяжелой палицей с такой легкостью, словно это была деревянная ложка.

— Вы расстраиваете матушку Бенедикту, — произнес чей-то голос. Его подвыпивший владелец поднялся на ноги. — Пошли отсюда, друзья. Хотите сделать доброе дело? Пошли в еврейский квартал и окрестим несколько евреев.

И они с веселым смехом вывалились на улицу.

Румеу посмотрел на своих приятелей и покачал головой.

— Мне пора, — сказал он, отодвигая недопитый стакан вина.

— Пойдешь с ними?

— Пожалуй, нет, — рассудительно сказал он. — Это всегда плохо кончается.

Он вышел в прохладный весенний вечер, но, вместо того чтобы идти прямо к своему опрятному домику в Сан-Фелиу, направился в город и зашагал по крутому холму к дворцу епископа.

В тот вечер у молодого Саломо де Местре не было особых причин выходить за пределы еврейского квартала. Любые христианские праздники могли кончиться погромом, но Страстная и Пасхальная недели были самыми тяжелыми. Все двери и окна нужно было держать зарешеченными или закрытыми ставнями, включая задние ворота с их неизменным привратником.

Но Саломо был влюблен. В то утро он решил купить подарок своей возлюбленной, поскольку занятия с Юсуфом, учеником лекаря, закончились еще днем. Он знал, что у городского коробейника появились новые и очень красивые ленты. Некоторые из них были широкими, красивого, чистого, темно-красного цвета, который будет чудесно смотреться в ее волосах. Он пообещал себе, что вернется задолго до того, как город проснется от послеполуденной дремы.

Но он не обратил внимания на беспокойство коробейника. Когда он пришел, то увидел, что ленты сложены в короба, а палатка закрыта. Саломо потребовалось довольно много времени, чтобы убедить продавца, что его усилия по выкладыванию товара окупятся, а затем прийти к соглашению о цене.

Он с триумфом покинул палатку торговца, неся пакет с лентами, предусмотрительно спрятанный под куртку. На обратном пути, завернув за первый же угол, ему пришлось остановиться. На его пути стояла группа из шести или семи рабочих с верфи, смеявшихся и поддерживающих друг друга, поскольку все они были пьяны, хотя и в различной степени.

— Еврей! — завопил один из них.

— Хватайте его!

— Тащите его к реке и крестите, — скомандовал другой.

— К реке!

Саломо не был ни слабаком, ни трусом, но семеро против одного — это было явно слишком много для невооруженного человека. Он развернулся и бросился бежать.

Саломо был быстр, молод и совершенно трезв. Его преследователи двигались намного медленнее из-за большого количества выпитого и некоторой неопределенности цели. Он оставил их далеко позади, свернул за угол, но споткнулся о груду сломанных корзин, брошенных на улице.

Румеу тоже двигался очень быстро. Он добрался до казарм стражи епископа в то же самое время, когда рабочие с верфи вышли за ворота и, пошатываясь, отправились через город. К тому времени, когда патруль встретился с пьяной компанией, те уже тащили Саломо де Местре на мост через реку Онъяр. При виде стражников самые трезвые бросили свою жертву и убежали; трое оставшихся были слишком ошеломлены и плохо стояли на ногах, чтобы думать о побеге; их арестовали. Саломо был помят, смущен, но цел, он даже не потерял кошелек и ленты. Его проводили к задним воротам еврейского квартала.

— Где были стражники? — спросил Беренгер, епископ Жироны, когда ему сообщили о происшествии.

— Городские стражники играли в кости перед воротами еврейского квартала, они как раз приканчивали бурдюк вина, — сказал капитан. — Наш патруль был в другой части города. Ясно, что необходимо больше патрулей. Я удвою их число.

— Дорогой друг! — кричал торговец зерном, по виду вполне преуспевающий, своему приятелю, который занимался продажей овечьей шерсти. — Я только что вернулся. Какие новости?

— Есть множество новостей из Барселоны, — сказал торговец шерстью. — На верфях работа идет полным ходом, настроение в городе отличное. Уверен, что ваша торговля на подъеме.

— Все вполне хорошо. С этими недостачами, остатками и правительственным контролем за ценами трудно прилично заработать на торговле зерном, — сказал он. — Епископ по-прежнему собирается ехать в Таррагону? — добавил он. — Когда я уезжал, еще высказывались сомнения, поедет ли он.

— К сожалению, поедет.

— И когда он отправляется?

— Во вторник, на рассвете, как я слышал, — сказал торговец шерстью. — И берет с собой господина Исаака, своего врача. Мне это не нравится.

— А в чем дело?

— Господин Исаак — и мой врач тоже. Дорога в Таррагону длинная, проходит по горам. Такой путь за один день не осилишь. Их не будет целый месяц или даже больше. Много чего может произойти за это время.

— Возможно, он оставит заботиться о нас свою красавицу дочь. — Торговец заговорщически подмигнул другу.

Торговец шерстью не поддался на похотливый намек.

— Он берет с собой жену и дочь, — натянуто произнес он, — и ученика. Будем надеяться, что никто не заболеет до его возвращения.

— А кто остается вместо епископа, чтобы заниматься делами епархии? Монтерранес?

— Нет. Дон Арно де Корнильяно.

— Это невозможно, — сказал торговец зерном. В его голосе прозвучала смесь гнева и недоверия. — Не могу поверить.

— Почему вы так говорите? Это странно, но не невозможно.

— Да он терпеть не может его преосвященство. И он такой хилый! Удивляюсь, что кто-то может всерьез рассчитывать на него.

— Я говорил об этом отцу Бернату, — сказал торговец шерстью. — И этот добрый монах заметил, что ему предстоит подписывать документы, а не достраивать собор, а для этого его сил достаточно.

— Но почему на этот пост назначили худшего из врагов епископа?

— А почему бы и нет? Это означает, что он будет очень занят и ему некогда будет устраивать епископу различные пакости. К тому же его преосвященство сейчас в большей опасности, чем до вашего отъезда, друг мой. По крайней мере таковы слухи.

— Печально слышать это, друг мой. Помимо своей непредсказуемости дон Арно, прежде чем решить пойти позавтракать, может привести сотню различных доводов против. У меня дело в епископском суде — это может привести к большим затратам.

— Нам всем нелегко, друг мой. Я теряю врача, у вас затягивается решение дела.

И эти двое преуспевающих торговцев, жалуясь друг другу, принялись прогуливаться по городской площади под теплым весенним солнцем, нагуливая аппетит перед предстоящим сытным обедом.

Над рекой Галлигант и пригородом Сан-Фелиу возвышалась северная стена городских башен Жироны; кафедральный собор Святой Девы Марии, не считая нужным прятаться под защитой стены, возносился к небу над холмом, на котором он был построен. С другой стороны городской стены одиноко высилась церковь Сан-Фелиу, острые шпили которой отчаянно тянулись вверх, бросая вызов огромному собору. Немного к северо-востоку от города располагалось бенедиктинское аббатство Святого Пере Гальигантского, поражающее своим тяжеловесным симметричным изяществом.

Все три строения застыли в послеполуденной тишине. Но по площади перед церковью Святого Пере, расположенной внутри образованного ими треугольника, нервно вышагивал взад-вперед аббат монастыря Сан-Фелиу, человек по природе своей нетерпеливый, честолюбивый и беспокойный. Он не обращал внимания ни на окружающий мир с его красотой, ни даже на давящую тяжесть каменных построек. Если бы не его одеяние и тонзура, то в ладно скроенных шоссах и куртке дон Видаль де Блан с блестящими каштановыми волосами, уложенными по последней моде, возможно, мог бы стать украшением двора. На коне, с мечом в руке, он мог бы повести на врага полк отчаянных рубак. Но, несмотря на свою благородную родословную и дух воина, дон Видаль был предназначен церкви и теперь полностью принадлежал монастырю. Он был воинственным служителем церкви, твердым в вере, преданным ей до последней капли крови. И в тот момент, если судить по выражению его лица, его воинственность неудержимо рвалась наружу. Дон Видаль был сердит.

— Он не заслуживает звания епископа. Этот человек — настоящий позор. Для города, для епархии, для самой святой матери церкви, — произнес монах в серой рясе, смиренно стоявший на ступеньках лестницы, ведущей в церковь. Он бросил взгляд на аббата, чтобы оценить его реакцию на это заявление, и снова опустил глаза.

Дон Видаль остановился.

— Нет, — наконец произнес он. — Не вы первый приходите ко мне с подобными историями, но откровенная ложь или ненадежные известия будут дурной помощью нашей матери Церкви при и так уже не слишком удачно сложившихся обстоятельствах. Аббатиса действовала глупо, но я не думаю, что она забыла свои клятвы. Епископ может действовать необдуманно и даже беспечно, иногда он бывает небрежен, но он не злой человек, и к тому же он не навлек позора на Церковь.

Он нахмурился и отвернулся от монаха. По мосту пробежала собака. Где-то неподалеку мрачно засвистел какой-то работяга. Внезапно аббат быстро пересек площадь и двинулся в направлении маленького кладбища.

— Пойдемте, — позвал он монаха. — Расскажите-ка мне все еще раз, отец, но на сей раз внимательно взвешивайте каждое слово и постарайтесь не украшать свой рассказ излишними намеками на злой умысел.

Запыхавшийся монах в попытке догнать стремительно удаляющегося аббата едва расслышал эти последние слова.

Епископ Беренгер взял в руки череп, унаследованный им от своего предшественника, и посмотрел в его пустые глазницы.

— Будьте уверены, Бернат, — сказал он своему секретарю, — я правильно оцениваю ситуацию. Я слышал эти дикие слухи и знаю, что они могут доставить мне множество неприятностей. К тому же они не помогут аббатисе. Но я не могу поверить, что их распространяет дон Видаль. — Он покачал головой.

— Нет, — сказал Бернат са Фригола. — Сомневаюсь, что какой-либо из этих слухов был пущен доном Видалем. Но теперь, когда он наделен такой большой властью, тот, кто желает снискать его расположения, передает ему подобные россказни. И он искренне возмущен тем, что, насколько ему известно, вы ничего не сделали для того, чтобы убедить аббатису Эликсенду отдать сестру Агнет в руки правосудия. Как вы знаете, он написал об этом Его Величеству и архиепископу.

— Я сказал аббатисе монастыря Святого Даниила, что ей надо сделать. Она намерена отправить сестру Агнет в монастырь Святой Девы в Таррагоне. На это требуется некоторое время.

— Десять месяцев? — спросил Франсес Монтерранес, один из его самых близких советников. — Позволю себе напомнить вашему преосвященству, что Его Величество весьма сердит. Подозреваю, что он назначил дона Видаля своим поверенным в Каталонии для того, чтобы напомнить вам о своем неудовольствии.

— Вы так думаете, Франсес? — спросил Беренгер. — Признаюсь, эта мысль также посещала меня, но я полагал, что Его Величество сделал этот выбор, основываясь на умении дона Видаля руководить.

— Конечно, — вежливо ответил Франсес. — Но в провинции есть и другие люди, не менее опытные в подобных делах.

— Я думаю, — сказал Бернат, — что на пути в Таррагону вам стоит запланировать остановку в Барселоне. Поговорите с Его Величеством. Уверьте его в преданности вашего преосвященства и в вашем непреклонном решении предать эту монахиню суровому суду.

— Ерунда, — сказал Беренгер. — Это увеличит поездку по крайней мере еще на два дня. — Он встал. — Пора по-дружески побеседовать с нашим дорогим аббатом.

— Вы уверены, что это мудро, ваше преосвященство? — спросил Бернат.

— Конечно. Мой врач сказал, что мне нужно понемногу двигаться. Я прогуляюсь отсюда до Сан-Фелиу. Вы можете сопровождать меня, если хотите.

— Господин Беренгер! — сердечно приветствовал его аббат.

— Дон Видаль, — ответил епископ. — Надеюсь, вы в добром здравии?

— Да, конечно.

— Я приехал, чтобы попросить у вас помощи в одном очень важном деле, — запросто произнес епископ. Его секретарь с трудом подавил желание вцепиться в своего господина и вытолкнуть его из комнаты прежде, чем тот скажет что-то совсем уж неуместное. — Из-за затрат, понесенных вследствие беспорядков на Страстной неделе, совет города желает уменьшить число стражников, защищающих еврейский квартал, и удвоить оплату за охрану. Это означает, как вы понимаете, что как евреи короля, так и евреи епархии будут платить городу намного больше, и при этом их безопасность только уменьшится. Я понимаю, что вы еще не вступили на пост доверенного лица Его Величества, но…

— Я понимаю вас. Я уже здесь и, в некотором смысле, ответственен за принимаемые решения. Вы говорили с ними?

— Да, и весьма серьезно.

— Как их духовный наставник. Что ж, тогда я буду говорить с ними как их временный правитель. Это низкая попытка забрать себе налоги, причитающиеся епархии и короне. Это решение находится в прямом противоречии с законом и общепринятыми правилами, господин Беренгер.

— Вы совершенно правы, дон Видаль.

— Особенно теперь, когда Его Величество изыскивает средства для того, чтобы переоборудовать суда — к большой выгоде города, кстати. К тому же те стражники, которых они выделили, бесполезны — и это еще самое лучшее, что о них можно сказать. Вы можете гарантировать, что будут выделены дополнительные люди, чтобы…

И два титана принялись обсуждать особый и рассчитанный на долгое время план защиты города.

Глава четвертая За пределами Фигуэрес на Виа-Августа

Гостиница, притаившаяся у дороги на достаточном расстоянии как от Жироны, так и от Фигуэрес, не походила на дворец. Она была маленькой, грязной и шумной. Но она была дешевле прочих, к тому же старая, построенная еще римлянами дорога на восток через горные перевалы к Перпиньяну, Монпелье и Авиньону проходила мимо ее порога. В тот понедельник таверна при гостинице была переполнена местными арендаторами, путешественниками и прочими посетителями, про которых трудно сказать что-либо определенное. Музыкант играл нечто громкое и веселое в надежде получить от приезжих монету-другую, или по крайней мере бесплатную выпивку. Большая часть посетителей слушала его с удовольствием, но всем им больше нравилось вливать в глотку оплаченное ими вино, и они явно не торопились делиться с музыкантом.

В торце одного из длинных, установленных на козлах столов, около огня, молча сидели три путешественника — Родриго де Лансия, монах Норберт и элегантный молодой человек не старше двадцати лет. Округлое лицо монаха осунулось и выглядело более измученным, чем месяц назад в Авиньоне. Молодой человек и Родриго подняли головы от своих тарелок с супом, хлеба и сыра, отмечая появление нового гостя и его трех огромных, неуклюжих спутников. Это был Гонсалво. Дон Родриго холодно улыбнулся.

— Дон Родриго, — закричал Гонсалво, спеша присоединиться к ним. — Я услышал, что вы едете впереди, и начал нещадно нахлестывать мою бедную лошадку. Эй, хозяйка! Стакан вина и кусок этого превосходного сыра.

— Добрый вечер, дон Гонсалво. Похоже, вы в отличном настроении.

— В самом наилучшем, — сказал он. — Чем ближе я к дому, тем лучше у меня настроение. А вы едете не в Барселону, дон Родриго?

— Увы, нет, — сказал Родриго, хотя на его лице было написано отнюдь не огорчение. — Я еду повидать кузена, и покину вас завтра на рассвете.

— У вас есть новости по делу вашего кузена? — спросил вновь прибывший достаточно громко, так, что его могли слышать все присутствующие в зале.

— Решение находится в руках Его Величества, поэтому мне ничего не известно, — натянуто ответил он.

— Как раз сейчас в Барселону посылают решение и по моему делу, — прошептал Гонсалво, наклоняясь вперед. — Каждый раз, когда я вижу несущегося во весь опор всадника, мне кажется, что это он везет его. Поэтому я и еду туда, вместо того чтобы отправиться домой.

Родриго ничего не ответил.

Гонсалво поднял стакан и поприветствовал монаха.

— За вас, отец, — бодро произнес он. — Последний раз мы встречались в Авиньоне, не так ли? Был сильный, холодный ветер, как я помню. Сейчас, у огня, разговаривать намного приятнее.

Монах поднял глаза и кивнул, а затем вновь принялся разглядывать стоявшую перед ним нетронутую еду.

Гонсалво повернулся к элегантному молодому человеку.

— А вы, сеньор, тоже путешествуете? Если я не ошибаюсь, я и вас видел в Авиньоне?

— Я был там почти год назад. Если вы были в городе в то время, то, возможно, мы действительно могли там повстречаться. После этого я все время был в Монпелье, сеньор, — вежливо сказал он, — пополняя запасы мудрости и опустошая кошелек. Я еду из Фигуэрес в Жирону, чтобы навестить дядю.

— Ну, тогда вам недолго осталось, — сказал здоровяк. — Вы были бы слишком медлительным попутчиком, господин, — добавил он с грубоватой усмешкой. — С такой скоростью мне понадобился бы год, чтобы добраться до дома.

— Мне пришлось сильно задержаться с отъездом, сеньор, а я предпочитаю не ездить по ночам, поэтому мы встретились случайно. Меня зовут Фортунат, — сказал он, слегка поклонившись.

На его лице промелькнула кривая усмешка, как будто он усматривал в этом какую-то забавную шутку.

— А я — Гонсалво. Без сомнения, вы уже встречались с доном Родриго и добрым монахом, отцом Норбертом. Мы все трое приехали из Авиньона.

— Но не вместе, — заметил монах и снова замолчал.

— До сих пор не вместе, — ответит он. — Хотя я рад буду вашей компании. Я еду со своими слугами. Но когда приходит время для веселых песен или забавных рассказов, это совершенно бесполезные мужланы.

Монах сделал знак, чтобы принесли еще вина.

Плотная и энергичная жена владельца гостиницы, выказывающая прибыльным клиентам незаурядное терпение и уравновешенность, поспешила наполнить их стаканы, а затем отнесла быстро пустеющий кувшин с вином к скамье, в другом углу у камина, чтобы наполнить последний оставшийся пустым стакан. Сидевший там тощий, жилистый человек, неотрывно глядевший на пылающие угли, выглядел не слишком хорошо. Она остановилась.

Он был явно не в себе. Она узнала его; он нередко ездил этой дорогой, и она никогда не видела, чтобы он пил в одиночестве. Она опустила кувшин.

— Приветствую вас, сеньор, — сказала она. — Вы больны? Да вы на себя не похожи.

Он поднял голову и безучастно посмотрел на нее.

Она приложила ладонь к его лбу и щекам. Они горели. Она быстро оттянула его тунику и осмотрела верхнюю часть груди в поисках сыпи или иных отметин. Ничего подобного не было. Он прижал одну руку к животу и, не говоря ни слова, кивнул головой.

— Иди сюда, Жоан, — резко сказала она сидевшему неподалеку крупному парню. — Гонцу нездоровится. Ты и По, помогите ему добраться до комнаты наверху. Да поживей! — Она проследила, чтобы они выполнили ее приказ, а затем поискала глазами мужа. — Позаботься о комнате, ты, ленивый пес, — сказала она, и в ее голосе послышалось скорее озабоченность, чем раздражение. — Гонцу нехорошо. Посмотри, что с ним.

— Но…

— Ты что, хочешь, чтобы он здесь помер? Пользы нам от этого будет немного. Кроме того, он всегда был спокойным, жизнерадостным господином, и платил без разговоров. Я сделаю для него все, что в моих силах.

Она взяла воду, полотенца и бренди, приказала, чтобы помощница по кухне принесла немного бульона, захватив свечи и фонарь, и быстро поднялась по лестнице.

Страдания гонца усиливались, началась лихорадка. Жена трактирщика делала все, что было в ее силах, но смоченная холодной водой ткань, бульон и бренди ему не помогли. Некоторое время он, казалось, дремал, но затем широко открыл глаза.

— Приведите священника, — сказал он. — Во имя Господа, женщина, пожалуйста, приведи священника. У меня здесь есть серебро…

— Оставьте серебро себе, — резко сказала она. — Я не возьму за это деньги. — У нее было не так много примет, но эта была одна из них. Требовать деньги у умирающего за то, чтобы привести священника, — она была уверена, что это сулит ужасные несчастья. Кроме того, ей это не составляло труда. — Внизу есть монах, — сказала она. — Я лучше приведу его, пока он еще держится на ногах и способен понимать, что вы говорите.

Она подошла вовремя. Монах как раз поднимал четвертый стакан вина и собирался осушить его, намереваясь таким способом забыть о своих неприятностях, когда она протянула руку и выхватила у него стакан.

— Отец мой, — сказала она. — Наверху лежит умирающий, которому очень нужен священник.

Он посмотрел на нее снизу вверх с выражением глубокого горя, но встал, стряхнул пыль со своего серого одеяния и собрался.

— Веди меня к нему, — сказал он с заметным достоинством.

Он ополоснул лицо и руки холодной водой, вытер их и сел у кровати, чтобы предложить всю возможную помощь и утешение умирающему человеку, который то бредил, то ненадолго приходил в себя, то рассуждал ясно, то не понимал, где он. Жена владельца гостиницы отступила в дальний угол — компромисс между вежливостью и любопытством, и села там, довольствуясь тем, что может немного отдохнуть от работы.

Некоторое время слушалось только тихое бормотание священника и гонца, и женщина заснула. Она спала, когда брат Норберт обратился к ней.

— Оставьте нас ненадолго, добрая женщина, — сказал он.

Когда комната опустела, умирающий прошептал:

— Я готов любому рассказать о своих грехах, но это — совсем другое дело.

— Нечто худшее? — мягко спросил монах.

— Нет, — сказал он и остановился, чтобы отдышаться. — Обвинение. Священное обвинение, отец. Наклонитесь ближе, я скажу вам это на ухо.

Тот наклонился, приблизив свое ухо ко рту умирающего.

Когда монах позвал жену трактирщика, умирающий уже находился при последнем издыхании. Монах встал, но лежащий человек протянул руку и схватил его за рукав.

— Отец, поклянитесь, что вы сами передадите ему это. Вы можете взять мою лошадь. Она небольшая, серая.

Лицо монаха, все еще красное от вина, начало сильно бледнеть, пока не сравнялось цветом с лицом умирающего.

— Поклянитесь.

— Клянусь, — нерешительно сказал он.

— Помолитесь за меня.

Монах снова тяжело сел на стул и положил руку на грудь умершего.

Когда все разошлись — некоторые по домам, а путешествующие по комнатам, надеясь спокойно заснуть в своей постели, брат Норберт остался в таверне. Он сидел возле угасающего камина, поставив перед собой свечу. Он вынул из сумки бумагу, перо и чернила и начал, не отрываясь, писать уверенной, привыкшей к этой работе рукой, пока не заполнил два листа. Время от времени он останавливался, размышляя. Он быстро перечитал написанное, сделав несколько небольших поправок. Затем он аккуратно и плотно скрутил свиток и беспомощно огляделся. У него не было воска. Единственная стоявшая перед ним свеча была сальной, а жир для печати не годится. Тогда он вытащил из своей сумки длинную ленту и обмотал ею листы. Затем он сунул руку в рукав и вытащил обернутый в кожу пакет с красной печатью. Он попытался приподнять край, чтобы вставить письмо внутрь, но затем передумал. Он спрятал пакет обратно в рукав, а письмо сунул за пояс. Затем собрал все свои вещи и отправился в конюшню, чтобы найти серую кобылу гонца.

С первыми лучами рассвета жена владельца гостиницы посмотрела на мертвеца, лежавшего на кровати, зевнула, пробормотала «Отче наш», перекрестилась и покинула его, считая, что теперь, когда рассвело, его душа в безопасности. Только она отправилась на кухню, Гонсалво и Родриго вошли в тускло освещенную комнату, где лежал умерший. Гонсалво распотрошил сумку посыльного, вывалив содержимое на скамью.

— Смена белья, — сказал он, — теплый шерстяной капюшон и прочая мелочь.

— Те документы и не должны лежать вместе с его имуществом, — резко заметил Родриго. — Они будут в сумке с официальными документами. Такие вещи держат при себе.

Мужчины тревожно посмотрели друг друга. Затем Родриго подошел к кровати и провел рукой под матрацем и в складках постельного белья, а затем обыскал тело. Почти сразу он выпрямился, держа в руке довольно большую запечатанную сумку. Он вручил ее Гонсалво, а затем очень осторожно уложил руки мертвеца, придав им необходимое положение. Он расправил постельное белье, подхватил свой мешок и, не глядя на своего спутника, отправился на конюшню.

Из окна гостиницы, выходящего на конюшню, за их передвижениями наблюдал элегантный молодой человек.

Двое мужчин проехали пару миль в сторону Жироны, после чего остановились на обочине.

— Я скоро буду вынужден оставить вас, дон Гонсалво, — произнес Родриго. — Давайте посмотрим, что там было.

Гонсалво спешился и отцепил сумку посыльного от седла. Он сел на большой валун и тяжело вздохнул.

— Эта ночь показалась мне слишком утомительной, дон Родриго, — сказал он. — Я уже не так молод, как вы.

Родриго присел перед ним на корточки и открыл сумку. Он просмотрел ее содержимое, а затем огорченно бросил на землю. Там лежало несколько дюжин различных бумаг — письма и прочие документы. Они распечатывали по очереди каждый пакет, внимательно прочитывали его при свете дня и отбрасывали в сторону. Гонсалво взял последний и развернул его.

— Что это?

— Кажется, письмо, — тупо произнес он. — Наших бумаг здесь нет. Ни одной.

— Чтобы дьяволы взяли этого проклятого гонца, — сказал Родриго. — Он же говорил той распутной девке, служанке из предыдущей гостиницы, что везет их. Бедняга, на вино голова у него была крепкая, но женщины всегда были его слабостью.

— Возможно, кто-то взял их прежде, чем мы смогли туда войти, — заметил Гонсалво.

— Вполне вероятно, — сказал Родриго. — В конюшне не было его кобылы. Только один человек мог… — Он замолк, заслышав приближающийся равномерный перестук копыт.

— Смотрите. Это молодой господин Фортунат, — сказал Гонсалво.

— Да, это я, — сказал молодой человек. — А что это вы сидите у дороги посреди разбросанных документов и пергаментов?

— Мы позаимствовали сумку гонца, — сказал Гонсалво.

— А поскольку это — наше личное дело, — сердито сказал Родриго, — то мы…

— Мы искали предназначенные нам документы, — прервал его Гонсалво. — Нам показалось глупым поехать прочь и оставить их. Бедняга умер этой ночью, как вы знаете.

— Нет, я этого не знал, — сказал Фортунат. — Да упокоится его душа с миром, — добавил он, осеняя себя крестом. — И вы нашли свои документы?

— Нет, — ответил Гонсалво. — Он, должно быть, поручил кому-то их доставить, когда почувствовал приближение болезни. И его серая кобылка исчезла из конюшни.

— Я не спал этой ночью, — сказал Фортунат. — И видел, как монах отбыл еще до рассвета. На светлой лошади.

— А прибыл он пешком. Вот, значит, как. Это он взял их, дон Родриго, — произнес Гонсалво, в волнении хватая его за руку. — И уехал на его лошади. Да сгниет он в аду! Я мог перерезать горло этому предателю. Да я бы все отдал за то, чтобы посмотреть на эти документы, — добавил он. — Только взглянуть одним глазком.

— А сколько бы вы дали? — спросил Фортунат, с интересом глядя на него.

— Сколько? — озадаченно спросил Гонсалво. — Ну, ладно. Я дал бы пять мараведи за то, чтобы увидеть решение по интересующему меня делу.

— Я прошу вас извинить меня, господа, — холодно произнес Родриго, — но я уже извел достаточно времени и денег ради того, чтобы узнать точную формулировку одного папского письма. Мои люди ждут меня на перекрестке. Позвольте мне распрощаться с вами. И приятного вам пути к дому. — Он сел на коня и поехал прочь.

— А я должен вернуться в гостиницу, — сказал Гонсалво, — надо забрать тех мужланов, что работают на меня.

— Значит, вас больше не интересует вши документ? — спросил молодой человек.

— А как вы его достанете? — спросил Гонсалво. — Монах вряд ли легко расстанется с тем, что дал ему умирающий гонец.

— Нет. Но если я догоню его, немного золота наверняка поможет мне получить его согласие позволить мне мельком взглянуть на то, что он везет. Он показался мне любителем вина и прочих радостей жизни. В конце концов, как вы знаете, то, что запечатано, может быть распечатано и запечатано снова, — сказал он. Юноша просмотрел на разбросанные вокруг документы из сумки гонца, которые гонимые утренним ветерком разлетались еще дальше. — Но решайте быстрее, ибо с каждым мгновением лошадь уносит его все дальше и дальше. Где я могу найти вас, чтобы поведать о результатах моего поиска?

— В Барселоне. Некоторое время я пробуду в Барселоне. Подождите минутку, и мы поговорим об этом.

Глава пятая Первый день

Мулы, запряженные в крытые повозки, были готовы к отправлению; один из стражников, главный повар, его помощник и поваренок о чем-то сплетничали — неудивительно, что его преосвященство не смог вовремя отобедать. Главный конюший стоял в стороне, командуя сборами и наблюдая за помощником, который отправлялся в путешествие вместе с ним и руководил работой двух дюжих, но очень неуклюжих слуг, грузивших вещи на телеги. Первая повозка была доверху заполнена багажом; горшки для варки пищи, мешки с провизией и многое другое было привязано к боковинам телеги. Вторая повозка была загружена намного меньше, ее дно было устлано толстым слоем соломы и покрыто тяжелым ковром, поверх которого было брошено несколько подушек — там можно было отдохнуть, устав трястись в жестком седле или сбив ноги.

Прислуга епископа сбилась в большую и веселую группу во главе процессии. На северной стороне площади стояла небольшая группа монахинь. С восточной стороны площади, неподалеку от ворот еврейского квартала, собралась семья лекаря и его слуги. Его жена, Юдифь, стояла с неодобрительным видом, словно скала, как будто ее тащили в Таррагону против ее воли, хотя именно она настояла на поездке. Наоми, их кухарка, и Ибрагим, их слуга, хмуро глазели вокруг, по размеру толпы только что осознав, что им придется идти пешком вместе с остальными слугами.

Семилетние близнецы Юдифи и Исаака, Натан и Мириам, стояли в воротах, наполовину скрытые за спиной пухлой, по-матерински добродушной женщины. Юдифь решила — правда, крайне неохотно — оставить их со своей подругой, Дольсой, женой перчаточника. Мириам выглядела обиженной, а Натан — сердитым. Они смотрели, как мать и сестра собираются отправиться к невообразимым удовольствиям Таррагоны.

Ракель стояла рядом с матерью, похожая на коричневый сверток, обернутый вуалью для защиты от любопытных глаз. Настроение у нее было ничем не лучше, чем у ее брата и сестры. Вчера вечером Даниель, племянник Дольсы и Эфраима-перчаточника, самый симпатичный и приятный молодой человек, которого она знала, пришел, чтобы пожелать ей счастливого пути. В самый разгар веселых прощаний и пожеланий он вдруг настойчиво потребовал, чтобы она не соглашалась на брак в Таррагоне. Пораженная, она ответила, что ее брак его не касается. Он покраснел, поклонился и ушел, не сказав больше ни слова. Большую часть ночи она пролежала с открытыми глазами, сначала сердясь на его самоуверенную наглость, а затем в бешенстве от собственной нелюбезности, но главным образом она безуспешно пыталась не думать об этом браке. Ее взгляд снова упал на Дольсу, которая так хорошо управлялась с несчастными близнецами. Она покраснела от стыда и чувства вины и от всего сердца пожалела, что не может сию же минуту покинуть этот город и больше не возвращаться.

Во дворце епископа Исаак уединился с Беренгером, исследуя болезненное и вздувшееся колено его преосвященства.

— Со временем это пройдет, — заметил он. — Юсуф приготовит средство, которое уменьшит боль и снимет опухоль. Верно, Юсуф? — спросил он своего ученика, мавританского мальчика из Гранады, умного и быстрого, но не слишком опытного в свои тринадцать лет.

— Да, господин, — пробормотал мальчик. — Оно почти готово. Только еще слишком горячее, чтобы пить.

— Прежде чем мы присоединимся к остальным, — сказал лекарь, — я хотел бы выразить свое огромное сожаление по поводу того, что я обременяю ваше преосвященство присутствием моей жены и слуг. Я очень хорошо понимаю, что из-за них ваше путешествие станет дольше.

— Не думайте об этом, мастер Исаак, — сказал епископ. — Как только я получил приказ архиепископа забрать с собой всех этих монахинь, я сразу же понял, что мы обречены передвигаться крайне медленно. Присутствие вашей жены не удлинит наше путешествие ни на мгновение, уверяю вас. А ваша замечательная дочь может нам пригодиться, если кто-то заболеет.

— Услышав, что аббатиса и две ее монахини будут путешествовать с вами, Юдифь принялась без устали требовать, чтобы я добился для нее разрешения сопровождать нас.

— Надеюсь, что ей понравится их общество, Исаак, поскольку, как я подозреваю, ей придется провести с ними довольно много ночей. — Епископ искренне рассмеялся, выпил настойку, приготовленную для него Юсуфом, позвал Франсес и Берната, и они впятером присоединились к остальным.

Появились конюхи с лошадьми и мулами для епископа, его сопровождающих и семейства лекаря. Юдифь мрачно вскарабкалась на мула, Ракель подобрала юбки и перекинула ногу через спину лошади, демонстрируя скорее решительность, чем навыки верховой езды; Исаак с легкостью вскочил в седло. Юсуф, который должен был идти пешком, с завистливой тоской смотрел на изящную белую лошадь капитана стражи. Минутная вспышка жалости к себе напомнила ему, что, если бы его отец был жив, он тоже ехал бы верхом и на лучшей лошади, чем капитан.

Стук копыт объявил о прибытии последней группы. К отъезжающим присоединилась аббатиса монастыря Святого Даниила в сопровождении двух монахинь и священника, за которыми следовали два стражника из охраны епископа. Леди Эликсенда поприветствовала Беренгера, а затем опустила на лицо вуаль. Сестра Агнет, демонстративно не обращая на него внимания, ударила мула пятками. Испуганное животное рванулось вскачь; два стражника, чьей единственной задачей было доставить сестру Агнет в Таррагону, где она должна была предстать перед судом, также пришпорили лошадей, догнали ее и поехали рядом. Процессия начала свое движение.

Мул Исаака заметил возникшее движение и резко взял с места, сразу перейдя на быструю рысь. Ибрагим, который вел мула своего слепого хозяина под уздцы, в панике дернул за узду, заставляя его остановиться так же резко, как тот начал движение, а затем снова потянул за повод.

— Мягче, Ибрагим, — сказал лекарь. — Это мул, живое существо, а не телега, попавшая колесом в дорожную яму.

— Да, хозяин, — сказал Ибрагим страдальческим тоном.

— Из-за чего это произошло? — спросил Исаак.

— Сестра Агнет, отец, — ответила Ракель. — Она бросила на епископа ядовитый взгляд и ударила своего мула пяткой.

— Путешествие будет интересным, — пробормотал ее отец.

Час спустя, когда апрельское солнце поднялось высоко и прогрело воздух, восьмилетняя девочка, несшая глиняный кувшин, шла через луг, расположенный за пределами Сан-Фелиу, направляясь к реке, чтобы набрать воды. Она шла не торопясь, глядя по сторонам и мечтая, когда услышала глухой стон, доносившийся из высокой травы неподалеку от тропинки. Она остановилась, прижимая кувшин к груди и борясь с инстинктивным желанием убежать. Несмотря на столь юный возраст, она уже знала, что интерес к странному поведению взрослых обычно ведет к неприятностям. Но сбежать означало остаться без воды, и тогда неприятности ждали бы се дома. Из травы снова донесся стон.

— Кто там? — спросила девочка.

— Помоги мне, — сказал голос очень слабый, но низкий и определенно мужской.

Так говорили только волшебные существа из тетиных сказок, когда с ними случалось что-то ужасное. Теперь девочка разрывалась между страхом и любопытством. Она осторожно поставила на землю кувшин — чтобы легче было убежать, если понадобится, и скользнула в траву, чтобы посмотреть, что там такое и чей это голос.

Там лежал мужчина. Он был распростерт на земле, его голова и грудь были залиты кровью. Это был монах, потому что он был одет как отец Бернат, который однажды навестил ее мать по какому-то важному делу и, уезжая, дал девочке монетку.

— Кто-то ранил вас? — спросила она.

Он открыл глаза. Она не понимала, видит он ее или нет, и это испугало ее еще больше. Он потянулся и ухватил ее за руку.

— Возьми это и отдай…

По его телу пробежала судорога, а затем его скрутил приступ кашля.

Она увидела, что в руке, прижатой к окровавленной груди, он что-то сжимает.

— Кому я должна это отдать? — спросила она.

— Кому? — Его тусклый взгляд заметался. — Епископу, — сказал он, задыхаясь. — В… собственные… руки. Поклянись… ты отдашь это… — Изо рта потекла тонкая струйка крови, и он закрыл глаза. — Поклянись, а затем оставь меня здесь умирать, как я этого заслуживаю, — вдруг отчетливо добавил он.

Она повернулась и побежала прочь, не забыв забрать кувшин.

Она убежала, но не от страха, а понимая, что одна она не сможет ему помочь. Но, как назло, взрослых, к которым она могла бы обратиться за советом и помощью, дома не оказалось, все они куда-то ушли — мать, отец, дедушка, соседи. Наконец она нашла дядю Марка, который спал допоздна после особенно веселой ночи. Он с трудом выбрался из кровати, послал жену на поиски сестры, матери девочки, и последовал за ребенком на луг.

Но было слишком поздно. Он посмотрел на мертвого монаха, потряс его. Без сомнения, он умер еще до того, как его племянница убежала за помощью. Он наклонился, чтобы закрыть монаху глаза, не обращая внимания на появление матери девочки.

Она прижимала к груди младенца, разрываясь между интересом и страхом.

— Я же говорила тебе, чтобы ты не подходила к незнакомцам, — сказала она.

— Но, мама, он же священник…

— Священники тоже могут быть незнакомцами, так ведь? — сказала она. — Но ты сделала все, что могла. Кто он?

— Я не знаю, — сказала девочка. — Он не назвался. Но он сказал, что то, что у него в руках, очень важно, и надо обязательно передать это епископу. Он заставил меня поклясться.

Она указала пальцем на его руку, все еще сжимавшую письмо.

Перехватив ребенка другой рукой и оперев его о бедро, ее мать извлекла бумагу из руки мертвеца и осмотрела се.

— Это письмо, — разочарованно произнесла она. — И к тому же все измазанное кровью. Я-то думала, что там могут быть деньги.

Марк взял у нее бумагу.

— Вряд ли, сестра. Кто бы ни убил его, он срезал с его пояса кошелек и забрал деньги. Я передам это епископу.

— Но епископ уехал, — возразила ему сестра.

— Тогда я передам это тому, кого они оставили вместо него, — сказал он. — Это все, что он сказал? — спросил он племянницу. — Они захотят это знать.

— Я не знаю, — ответила она, не желая ничего ему говорить. — Наверно, да. Но он толком ничего сказать не смог.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила се мать.

Девочка потрясла головой, не сумев объяснить.

— Я не знаю. Я его понимала, но он толком ничего и не сказал.

— Он умирал, — произнес ее дядя.

— Да кто ты такая, чтобы судить о словах святых людей? — сказала се мать и ухватила ее за ухо. — Уверена, что воды ты так и не принесла. Как я буду готовить обед без воды?

— Иди к колодцу, — сказал дядя Марк. — Это намного ближе.

— Она не сможет набрать воды из колодца, — сказала мать. — Ведро слишком тяжелое.

— Тогда пойди сама, ленивая неряха, — бросил он.

И маленькая девочка в слезах помчалась домой, а взрослые продолжали препираться до самого дома.

Дон Арно де Корнильяно, каноник викарий епархии Жироны в отсутствие епископа внимательно оглядел лежавшую перед ним мятую, испачканную кровью бумагу. Разобрать можно было только одно слово — «преосвященство» и фрагменты слова «епископ». Остальные слова были покрыты кровью написавшего ее человека. К тому же кровь монаха плотно запечатала документ, почти так же прочно, как воск. До сих пор никто еще не осмелился вскрыть его.

Дон Арно с отвращением посмотрел на неряшливого человека, пришедшего во дворец. От него сильно воняло из-за возлияний прошлой ночи, а кроме того, он был раздражающе настойчив. Несмотря на это, он сделал все как положено: выслушал сообщение, осторожно взял пропитанное кровью письмо и приказал, чтобы тело монаха с должным почтением отвезли во дворец епископа. Он было собирался приказать секретарю открыть письмо, но остановился. Возможно, оно было предназначено лично Беренгеру. Вскрытие письма обязательно оставит следы. Ему не следовало делать этого до тех пор, пока он не узнает, кем был этот мертвец.

— Скажите человеку, который принес письмо, чтобы он подождал нас здесь, — сказал он. — И проследите, чтобы он никуда не ушел.

Тело лежало в холодной, темной комнате в нижней части дворца. Поблизости стоял послушник, ожидая разрешения обмыть его и подготовить к погребению. Каноник бросил на него поспешный взгляд, затем еще один, уже более внимательный. Он никак не мог разрешить стоящую перед ним дилемму. Мертвый монах был незнаком дону Арно и, совершенно очевидно, что его не знал никто из тех, кто видел тело.

— Должно быть, он приехал издалека, — сказал дон Лрно.

— Возможно, он был паломником, — предположил его секретарь.

— Простите меня, отец мой, — сказал послушник, — но мы нашли это на теле несчастного. Немного испачкано кровью, — добавил он извиняющимся топом и с должным почтением передал канонику свернутый пергамент, пропитавшийся кровавыми сгустками.

Дон Арно как можно быстрее передал его секретарю и покинул комнату.

— Что это? — раздраженно спросил он секретаря.

— Путевой документ, дон Арно. На листах можно прочесть его имя и еще несколько других слов. Его звали Норберт. К сожалению, остальные слова совершенно непонятны.

— И надо же такому случиться, что его убили здесь, всего в нескольких шагах от собора, — горько заметил дон Арно, словно это было оскорбление, нанесенное ему лично.

— Больше чем несколько шагов, господин. Расстояние довольно значительное, — сказал секретарь, затем поймал взгляд каноника и замолчал.

Дон Арно размышлял. Время шло, и епископ отдалялся все больше и больше. Нужно ли отправить посыльного ему вдогонку? Или следует открыть письмо и разбираться с его содержанием самостоятельно?

Возможно, следует обратиться за советом? Поскольку, если это письмо связано с ссорой Беренгера с архиепископом, мотивы дона Арно, заставившие его вскрыть документ, выглядят весьма подозрительно. Если же речь идет о каком-либо срочном, но вполне обычном документе, связанном с делами епархии, требующем личной подписи епископа, или об отчаянно необходимом кому-то разрешении, было бы смешно посылать гонца вослед Беренгеру. Смешно, и к тому же это может быть жалоба на деятельность самого каноника. Дон Арно был известен как своими талантами в управлении финансами, так и некоторыми мелкими слабостями.

— Эй, позвони, вызови кого-нибудь, — крикнул он секретарю.

Секретарь позвонил.

— Я хотел бы видеть каноников, немедленно, — произнес он, как только дверь открылась. Его голос, раздражающий, невыразительный, сухой, заполнил комнату и проник в коридор.

— Извините меня, отец мой, — заметил слуга. — Но большинство каноников разъехались по делам.

— Тогда соберите тех, кто сейчас здесь, — холодно сказал он. — Немедленно.

Поздним утром Даниель, сын пекаря Мойши и наследник своего дяди перчаточника Эфраима, находился в мастерской, пытаясь обновить пару перчаток одной дамы. К сожалению, каждый раз, когда он брал в руки перчатку, он видел только длинные, изящные пальцы Ракели и ее стройную руку, проскальзывающую в почти невесомую лайку, вспоминал вчерашнее столкновение и делал ошибку. Последняя оказалась фатальной. Эту пару перчаток было уже не спасти. Он с отчаянием положил испорченные перчатки на стол.

Епископ со своими спутниками отправился на совет в Таррагоне через час после восхода солнца. Он знал об этом. Он наблюдал за ними, стоя в тени дверного проема. Теперь они были очень, очень далеко, все ближе и ближе к Таррагоне и к отвратительному кузену Ракели, Рубену, за которого ее мать желала выдать ее замуж. Она никогда не вернется. Его жизнь кончена. Он вздохнул, собрал лоскуты испорченной перчатки и пошел признаваться дяде в своей неуклюжести.

— Это связано с монахом, который умер сегодня утром? — спросил Галсеран де Монтетерно.

— В некотором смысле да, — ответил дон Арно. — Из его путевого документа мы знаем, что у него было разрешение поехать в Авиньон. Без сомнения, он был там по указанию архиепископа или даже его святейшества, папы римского. Его звали брат Норберт.

В комнате повисло напряжение.

— У монаха с собой было письмо, — продолжил дон Арно, указывая на предмет, лежавший перед ним на столе, — который он был намерен передать епископу. Дядя ребенка, который нашел его, принес это мне. Очевидно, что оно адресовано лично его преосвященству.

— Очевидно? — спросил отец Виталис.

— Если вы посмотрите, то увидите, что адрес замазан кровью, но можно разобрать слово «преосвященство» и часть слова «епископ», — сказал дон Арно. — И ребенок говорил, что он весьма настойчиво повторял это.

— Я могу взглянуть на печать? — спросил Галсеран.

Дон Арно придвинул к нему письмо. Галсеран взял его, перевернул и внимательно осмотрел.

— Я не вижу никакой печати, — сказал он. — Похоже, что это всего лишь пара листов бумаги, причем, как вы и говорили, сильно испачканные.

— В этом вся проблема. Они пропитались кровью, которая затем засохла. Я не могу понять, было ли оно запечатано и вскрыто, или вообще не было запечатано. Но если мы попытаемся вскрыть его, то будет ясно…

— Мы уже вскрыли его, — сказал Галсеран де Монтетерно.

— Я не уверен, возможно, этот документ касается епископа лично, а не дел епархии. Мне нужен ваш совет.

Все сразу поняли причину, но которой их так срочно созвали. Вне зависимости от содержания письма дон Арно решил, что все они должны разделить с ним ответственность за вину или честь его вскрытия. Рамон де Орта, мастер по спасению собственной шкуры, явственно увидел перед собой темную могильную яму.

— Что точно произнес этот монах, дон Арно? Это могло бы нам очень помочь.

Тишина стала невыносимой.

— Нам известно лишь то, что сказал дядя ребенка, — наконец произнес каноник. — И пересказ того, что рассказал этот ребенок.

— Внизу, на скамье у лестницы, сидит маленькая и довольно грязная девочка, полагаю, это и есть тот самый ребенок, — сказал Орта. — Почему бы нам не позвать ее и не расспросить?

— Она так напугана, вряд ли она что-то расскажет, — сказал каноник.

— Тогда пусть тот омерзительный тип, что сидит рядом с ней — полагаю, это и есть ее дядя, — войдет вместе с ней, чтобы она не боялась.

Дон Арно кивнул.

— Я пошлю за своим секретарем, чтобы он привел их обоих, — сказал он yi вышел из комнаты, дать указания слугам.

— Надеюсь, процедура не затянется, — сказал Галсеран. — Сегодня приезжает мой племянник, он очень хотел повидаться со мной. Мы обедаем вместе.

— Я бы не рискнул строить предположения относительно длительности всего этого, — нетерпеливо заметил отец Виталис. — Но ради всех нас, не упоминайте о своем племяннике, поскольку в этом случае все затянется еще сильнее, так как он будет размышлять о последствиях обеда каноника со своим родственником.

Разговор за дверью продолжался.

— Сколько указаний надо дать секретарю, — сказал Рамон де Орта, — для того чтобы просто послать его за грязными мужланом и ребенком? Он заставляет меня просто жаждать возвращения его преосвященства.

Отец Виталис запечатлел в памяти этот небольшой комментарий, чтобы внести его в свое следующее конфиденциальное сообщение его преосвященству.

Каноник и маленькая девочка в сопровождении дяди друг за другом вошли в комнату. Она посмотрела на четырех мужчин в темных строгих одеяниях, сидящих вокруг стола, и спокойно поклонилась. Она боялась их гораздо меньше, чем своих родителей.

— Дитя мое, расскажи нам, — начал отец Виталис, — все, что ты видела и слышала этим утром.

— Я пошла за водой, господин, — сказала она, — и услышала, как кто-то стонет. Я поставила кувшин на землю и пошла посмотреть. Это был священник, похожий на отца Берната, и он попросил, чтобы я взяла бумагу, которая была у него в руке, и отнесла ее епископу.

— Видите? — сказал ее дядя. — Точно, как я вам говорил.

— Помолчи, — сказал отец Виталис, у которого были собственные племянницы и племянники, и поэтому он умел разговаривать с детьми. — Уверен, что ты не сможешь точно пересказать его слова, — сказал он с улыбкой. — Ты наверняка их забыла.

— Нет, не забыла, — с негодованием ответила она. — Он сказал… — Она закрыла глаза. — «Возьми это и отдай… епископу… в собственные руки… поклянись… что ты передашь это… — Она замолчала.

Четверо мужчин в изумлении уставились на девочку. В высоком, детском голосе они услышали задыхающуюся речь умирающего монаха.

— И это все, что он сказал? — спросил отец Виталис.

Она покраснела.

— Он был хорошим человеком, и я не хочу говорить, что он еще сказал.

— Нам ты можешь рассказать, — сказал дон Арно с неожиданной мягкостью. — Это не потрясет и не удивит нас.

— О, господин… — Дядя ткнул ее в плечо. — Ваше преосвященство, он казался таким хорошим человеком, и я не хочу…

— Ну же, дитя мое. Нам очень нужно знать, что именно он сказал. И не надо звать меня вашим преосвященством.

Однако остальные присутствующие заметили, как при этих ее словах он улыбнулся напряженной улыбкой, в которой промелькнули удовольствие и горечь.

— Да, ваше преосвященство… господин. Он сказал: «Поклянись, а затем оставь меня здесь умирать, потому что я этого заслуживаю» — вот так, а больше ничего.

Каноник поманил ее к себе и под столом вложил ей монетку в руку, ласково гладя ее по голове.

— Ты очень хороню поступила, дитя мое, — сказал он, — очень хорошо. И Бог вознаградит тебя за твою доброту к умирающему человеку.

— Спасибо, господин. — Она торопливо направилась к двери. — О… еще он так странно говорил, но я его не поняла.

— Подожди, — сказал Галсеран со вновь вернувшимся нетерпением. — Что ты имеешь в виду?

— Он говорил не так, как вы здесь. Он говорил как… — Она нахмурилась. — Помнишь, дядя Марк, на ярмарке, тот человек, который продавал конфеты, а ты не купил мне, потому что сказал, что они плохие? Ты купил мне вместо них медовый пирог?

— Нет, — честно сказал ее дядя со смущенным видом.

— Но так и было, — сказала она. — Он говорил, как этот.

Она улыбнулась, слегка присела в очередном поклоне и быстро вышла, продолжая крепко сжимать монетку.

— Все, что нам теперь осталось, это подождать шесть месяцев до следующей ярмарки и спросить продавца конфет, откуда тот родом, — сказал Рамон де Орта.

— Наша главная беда не в этом, — сказал Галсеран. — Но полагаю, что теперь совершенно ясно, что это — очень личное письмо епископу, ради которого монах совершил некий проступок. Он поступил бы правильнее, если бы послал сообщение вышестоящему прелату, но это уже не наше дело.

— Значит, вы думаете, что мы должны переслать письмо епископу? — спросил Корнильяно.

— Да. Это будет безопаснее всего.

— Безопаснее всего? — переспросил дои Арно. — А если это дело епархии, которое следует исполнить немедленно?

— Тогда его преосвященство пошлет посыльного назад с соответствующими указаниями.

— Превосходная идея, — сказал отец Виталис, у которого имелись собственные причины для того, чтобы согласиться с Галсераном.

— Я согласен, — сказал Рамон де Орта и поднялся.

Три каноника вышли вместе из комнаты и пошли вниз по лестнице ко внутреннему двору. Внизу у лестницы стоял элегантный молодой человек в синей шелковой куртке с рукавами, в прорезях которых проглядывала темно-красная ткань. Он поклонился.

— Фортунат, — сказал Галсеран. — Как я рад тебя видеть. Надеюсь, что поездка прошла благополучно.

— Очень выгодная поездка, особенно теперь, когда я прибыл и могу видеть вас, дядя, — сказал он, с легкой усмешкой.

— Все хорошо?

— Все хорошо.

— Мой племянник, Фортунат, — сказал Галсеран отцу Виталису и Рамону де Орта. — Прекрасный молодой человек, не правда ли? Я надеялся, что он пойдет по стопам дяди и выберет церковную карьеру, где, возможно, я был бы в состоянии помочь ему в продвижении по службе, но он желает пробиться в светском мире без помощи дяди.

— И заметно, что он в этом преуспевает, — вежливо сказал Орта.

— Спасибо, отец, но мне еще многого предстоит добиться и многому научиться.

— У нас есть еще час до обеда, — сказал Галсеран. — Может быть, ты хотел бы прогуляться в садах аббатства? Это тихое место, и там очень приятно беседовать.

— Я буду очень этому рад, дядя, — сказал молодой человек. — Но боюсь, что я не смогу отобедать с вами. Мне нужно выполнить одно неотложное поручение моего покровителя. Я вернусь только завтра или послезавтра.

— Тогда давай насладимся теми мгновениями, которые остались в нашем распоряжении, — сказал Галсеран. — Орта, Виталис. — Он кивнул прощаясь, — Встретимся позднее.

— Дядя, возникла небольшая проблема, — сказал племянник. — Но я уверен, что мы сможем решить ее. — Они отошли на достаточно большое расстояние, и ни один из каноников не мог услышать его ответ.

— Это обязанность всех дядей, — произнес Орта, покачав головой.

— Опустошать свои кошельки ради племянников? Боюсь, что да. Этот молодой человек слишком опрятен и обходителен. Он не похож на человека, только что приехавшего в город, — сказал отец Виталис. — Наверно, он рассчитывает на весьма крупный подарок.

К концу второго часа дня солнце уже хорошо прогрело весенний воздух. Постепенно приглушенная болтовня начала утихать, и путники впали в тихую сонливость. Даже вздымающиеся холмы и ухоженные поля, лежащие с обеих сторон дороги, выглядели ленивыми и сонными.

— Почему мы так медленно двигаемся? — спросила Ракель ближайшего стражника. Он выглядел моложе нее, и она не стеснялась обращаться с ним так же, как со своим братом или Юсуфом.

Он озорно улыбнулся ей.

— Некоторые — например дворцовый повар и ему подобные — не слишком хорошие ходоки. Легче поторопить вола.

— Мы не смогли бы двигаться медленнее, даже если бы попытались, — сказала она. — Я не думала, что это путешествие будет настолько утомительным и скучным.

— Я впервые сопровождаю его преосвященство в его поездке, — сказал стражник. — И счастлив, что с нами едут люди, с которыми можно поговорить, госпожа Ракель. Меня зовут Энрике, и если вам что-либо понадобится, то я к вашим услугам.

— Я не могу себе представить, какая услуга могла бы понадобиться моей дочери, — отрезала Юдифь самым строгим тоном.

Щеки Ракели покраснели.

— Он не имел в виду ничего предосудительного, мама, — ответила она.

— Я уверен, что такая опытная и прекрасная молодая дама не нуждается в моих услугах, — бодро сказал стражник. — Но если мы столкнемся с опасностями, то моя крепкая рука и острый меч смогут защитить вас обеих.

— Мы не нуждаемся ни в какой защите, — отрезала ее мать.

— Мама, — сказала Ракель, — знаешь, он не подразумевал ничего такого. А ты не считаешь, что эта поездка была бы намного интереснее, если бы мы шли пешком?

— Пешком! — сказала Юдифь. — Конечно, нет. Со слугами, взятыми неизвестно где…

Добившись того, что ее мать сменила тему, Ракель мечтательно посмотрела на медленно меняющийся пейзаж и предалась своим размышлениям.

Им навстречу медленно двигались телеги, запряженные волами, торговцы с крытыми повозками, доверху набитыми связками, тюками и бочонками, несколько групп людей, шедших пешком. Компания странствующих музыкантов предложила им остаться с ними, и тогда музыканты будут развлекать их за очень скромную плату. Они продемонстрировали свое искусство, но епископ бросил им несколько монет и вежливо отказался. Затем они встретили группу веселых крестьян, несших узелки с вещами и мех с вином — оказалось, что они отправлялись на подвернувшуюся им трехнедельную работу, за которую им должны хорошо заплатить.

— Но только то, что закон позволяет, ваше преосвященство, — торопливо сказал их вожак. — Просто нам повезло больше, чем другим. Мы получили хорошее жилье и отличную еду: жена арендатора готовит так, что пальчики оближешь.

Епископ улыбнулся. После того как «черная смерть» унесла с собой немало рабочих рук, были приняты законы о введении строгих штрафов для тех хозяев и рабочих, которые не используют установленные расценки для каждого из ремесел. Наверняка всем этим веселым, крепким, уверенным в себе мужчинам и женщинам переплатили, и, скорее всего, за эту переплату никого из них — ни мужчин, ни женщин, ни детей, да и хозяина-нанимателя — не ждут взыскания.

— Я очень рад, что в течение этих трех недель вы будете хорошо питаться и жить в прекрасных условиях, — сказал Беренгер. — Полагаю также, что в своей удаче вы не забудете о бедных людях.

Их вожак подмигнул.

— Да, конечно, ваше преосвященство, — сказал он и снова поклонился.

С каждым холмом, каждым изгибом дороги, каждым пройденным дорожным столбом Ибрагим вздыхал все громче и громче. Он задыхался от усталости. Время от времени он бежал, чтобы двигаться наравне с мулом. Затем он захромал.

— Что с тобой, Ибрагим? — спросил Исаак.

— О, мастер Исаак, — ответил он. — Ваш мул идет так быстро, что я не могу двигаться рядом с ним, чтобы вести его.

— Тогда просто иди возле него и держись за уздечку, — сказал Исаак.

— Отец, это бессмысленно, — сказала Ракель. — Твой мул двигается так медленно, что вскоре заснет. И прекратите вздыхать и хромать, Ибрагим.

— Да, хозяйка, — сказал Ибрагим, хромая еще сильнее.

— Ибрагим, — произнес голос, вызвавший у него сильный страх. — Делай то, что сказала госпожа Ракель. С тобой все в порядке.

— Но, хозяйка, — обратился он к Юдифи, посмотрев на нее, словно загнанный в угол зверь, — у меня камешек попал в башмак.

— Тогда остановись и вынь его, — сказала Юдифь.

— Хватит, — сказала Ракель, подталкивая своего мула и становясь по правую руку от отца. — Ибрагим, дайте мне узду. Я поведу мула, отец.

— Ты сможешь это сделать?

— Конечно.

Ибрагим отошел к обочине, снял башмаки, вымыл ноги в ручье, который он заприметил перед этим, вытер их о свою куртку и приготовился идти дальше. Развив скорость, которую никто от него не ожидал, он побежал вдоль дороги, пока не добрался до почти пустой повозки. Подпрыгнув, он растянулся на соломенной подстилке возле Наоми. Она сидела там потому, что охраняла горшки, лежавшие в повозке: ее ноги были достаточно хорошо приучены к долгой ходьбе.

Солнце стояло уже высоко, и те, кто шли пешком, начали роптать. Примерно через полмили капитан охраны коротко переговорил с епископом и объявил долгожданную остановку. Повар епископа и его помощники быстро принялись за дело. Они разложили костер, вытащили горшки и чайники и собрали все необходимое для плотного обеда. Чуть дальше обслуга из женского монастыря зажгла свой костер и распаковала свою снедь. Наоми стащила Ибрагима с повозки и заставила его развести свой костер. На всех трех кострах начали готовить еду.

Исаак взялся за осмотр колена Беренгера, разгибая и сгибая его ногу, массируя ее с ароматным маслом.

— Мне кажется, состояние вполне удовлетворительное, — сказал он. — Было бы желательно, чтобы вы немного походили. Вы слишком долго сидели, не меняя положения.

— Так же, как и вы, господин Исаак. Возьмите меня за руку и прогуляйтесь со мной и Франсесом. — Трое мужчин пошли по твердому как камень лугу. — Чуть дальше должна быть тенистая роща, — сказал он. — Исаак, мне жаль, что вы не можете видеть того, что вижу я сейчас.

— И что вы видите, ваше преосвященство?

— Три кухни в поте лица трудятся над мало чем отличающимися друг от друга обедами, в то время как мой повар вполне бы мог и готов приготовить еду для всех.

— Но, возможно, добрая жена господина Исаака боится, что ваш повар подаст ей пищу, которая запрещена ей и ее семье, — сказал Франсес.

— Тогда ей не стоит есть этого, — сказал Беренгер.

— Уверен, что она совершенно не доверяет вашему повару, — сказал Исаак. — Но я поговорю с нею.

— Монахини не могут оправдаться тем же.

— Я предложил бы, ваше преосвященство, не заострять сегодня на этом вашего внимания, — сказал Франсес. — Позднее все кухни можно будет объединить.

Лишь когда дневное солнце миновало точку зенита, горшки были собраны и возвращены на прежнее место в повозках. Утреннее нетерпение значительно поутихло, и потребовались усилия, чтобы все наконец снова тронулись в путь, Однако, когда они уже тронулись на юг в сторону Таррагоны, Ракель машинально подхватила за узду мула, на котором ехал ее отец. Если бы кто-либо вздумал искать Ибрагима, то он нашел бы его во второй повозке, сидящим позади Наоми.

Они проехали Кальдес, а затем дорогу, уходившую в сторону Барселоны. Все чаще им встречались группы путников; с одними они обменивались дружескими приветствиями, а с другими — подозрительными. Когда послышался приближающийся топот несущегося во весь опор коня, большая часть путников так устала, что не обратила на него внимания. Но, когда всадник догнал епископа, лошадь замедлила бег, наездник энергично спешился, поклонился и передал его преосвященству тонкий, обернутый в кожу пакет, перевязанный лентой.

— Письма от дона Арно, каноника вашего преосвященства.

— Уже? — удивленно спросил Беренгер. — Что-то случилось?

— Мне ничего такого не рассказывали, но… — осторожно начал посыльный.

— Говори, — сказал Беренгер. — Почему тебя послали вслед за мной да еще приказали мчаться так быстро?

— У реки нашли тело монаха. Неподалеку от Сан-Фелиу. Может, из-за этого. Говорят, монах был убит, и при нем нашли письмо, адресованное вашему преосвященству. Это был францисканец, возможно, его зовут отец Норберт. Но мне ничего не сказали, за исключением того, что дело очень срочное и что письмо нужно передать вам лично.

— Они?

— Их было четверо. Дон Арно, ваше преосвященство, а еще отец Виталис, отец Рамон де Орта, и отец Галсеран де Монтетерно.

— Превосходно. Ты отлично справился с заданием, — сказал он, награждая гонца и возвращаясь к пакету.

Епископ сломал новую печать и посмотрел на письмо. Легким движением руки он подозвал Франсеса и Берната. Затем он тихо шепнул Франсесу, и тот подозвал Ракель, чтобы она подвела мула, на котором ехал ее отец, к ним поближе. Когда все собрались, епископ снова обратился к письму.

— Прочтите его мне, — сказал он Бернату. — Оно довольно сильно запачкано, и трудно разобрать слова.

Бернат взял листки и бегло просмотрел их. Когда он добрался до второй страницы, ставшей конвертом, он нахмурился.

— Часть слов невозможно разобрать, ваше преосвященство.

— Сделайте все, что в ваших силах.

— Как будет угодно вашему преосвященству, — пробормотал Бернат. — Начинается со слов «Его преосвященству епископу, или его самому доверенному викарию. Я нахожусь в крайне затруднительном положении; прошу вас о снисхождении и помощи. Не знаю, достигло ли известие о том, что я сделал, вашего слуха. Если да, то вы поймете, что, совершив эту страшную ошибку — нет, преступление, — я не мог принести вам эти документы собственноручно. Не имея возможности сделать это, я добавил к этому новый грех, поскольку дал святую клятву умирающему, что я доставлю их вам. Да простит Бог мою трусость. Так как я не могу приехать к вам, опасаясь повешения, я попытаюсь описать, как эти документы попали в мои руки. Во время бегства из Авиньона я старался нигде не останавливаться, даже в самых захудалых тавернах и гостиницах, и прикладывал все усилия к тому, чтобы не задерживаться в городах, где меня могли узнать или разыскивать. К сожалению, около Фигуэрес я опрометчиво присоединился к группе путников, которых мне лучше было бы обойти стороной. Один из них был гонцом, который вез документы для вас и для Его Величества. Вскоре после того, как мы достигли гостиницы, где мы все вместе остановились, гонец почувствовал себя плохо. Он страшно мучился. Гонец попросил привести священника, а рядом не было никого, кроме меня. Я был пьян, и на мне была кровь невинного человека, но именно меня привели к нему, чтобы я сделал для него все, что только возможно. Перед смертью он передал мне эти два документа, и рассказал, насколько они важны. Зная о важности этих документов, я пребывал в неведении относительного того, о чем в них говорилось. Он заставил меня поклясться, что я не позволю никому заглянуть в эти бумаги и сам не загляну, а передам их вам лично в руки. Я не знаю, что в них, но не могу передать их вам собственноручно. Я постараюсь найти честного человека, который передаст их вместо меня». — Бернат сделал паузу. — Это конец первой страницы, которая почти не испачкана.

— А вторая страница?

— Я прочту все, что можно на ней разобрать.

— Если он проповедовал так же длинно, как пишет, — сказал Франсес, — неудивительно, что его убили.

— Сначала пятно покрывает несколько строк текста, — сказал Бернат. — Вот продолжение: «…оно кажется мне довольно странным. Я думаю, что, скорее всего, несчастному гонцу помогли умереть при помощи какого-то особенно отвратительного яда. По крайней мере у двоих мужчин, которые путешествовали вместе с нами, имелись причины заглянуть в эти документы. Я не знаю, были ли это их имена, или это относится к месту, откуда они родом, но они называли себя…» — Еще одно пятно, закрывает целую строчку.

— Читайте то, что сможете, — резко бросил Беренгер.

— Да, ваше преосвященство. Имя написано нечетко, за исключением того, что оно заканчивается на «-ка». Второе имя — «Родриго де Лансия».

— Лансия, — сказал Беренгер. — Эта семья из моих родных мест.

— Родриго? — сказал Исаак. — Я знаю другое имя.

— Вы имеете в виду Гуго? Я слышал, что его имя упоминалось в деле, вынесенном на папский суд в Авиньоне. Этот Родриго, насколько я помню, является его младшим кузеном.

— Если бы документы касались Гуго, это бы объяснило такой интерес к ним, — сказал Исаак.

— Да, — сказал епископ. — Я помню его. Даже будучи мальчишкой, он был приятным, бесстрашным парнем, храбрым как лев, только недостаточно рассудительным. Он не всегда мог рассчитать последствия своих действий. И теперь, в результате собственной безрассудной смелости, он попал в большие неприятности, чем рассчитывал. Но Его Величество высоко ценит его участие в ответных нападениях на генуэзцев.

— Но ведь там были не генуэзцы…

— Конечно. Это, как я подозреваю, и было одной из его ошибок. Они не должны были охотиться за судами Анконы, с которой в то время мы не были в ссоре. — Он обернулся к священникам: — Простите нас. Мы прервали вас, отец Бернат.

— Не беспокойтесь, ваше преосвященство. Следующая строка снова покрыта кровью, — продолжил он. — «…Его Величество должен получить этот документ, поскольку в нем содержится решение, которое может повлиять на приготовления к войне. И вы уже давно ждете получения другого документа». Он заканчивает словами: «Я прошу вашего прощения за мой грех и умоляю вас помолиться за мою душу. Норберт де С…»

— Речь идет о решении его святейшества относительно иска Анконы, — сказал Беренгер. — Это письмо нужно доставить Его Величеству. Он должен знать, что решение существует, но, возможно, оно потеряно.

— Или украдено, — заметил Исаак. — Но о каком документе, который вы, ваше преосвященство, ждали так долго, он говорит?

— Не знаю, — ответил Беренгер. — Хотя…

— Ваше преосвященство, — сказал Франсес, — возможно, он полагает, что это относится к архиепископскому… — Он замолчал. — Ведь спор относительно некоторых разногласий случился совсем недавно, и, конечно, сведения о нем не посылались его святейшеству, папе римскому.

— Я ни в коей мере не пытаюсь противоречить вам, — заметил Исаак, — но давайте вспомним о слухах, заполонивших город. Относительно архиепископа, посылающего жалобу в Авиньон. Я предполагал, что они ложные…

— Но некоторые слухи таковыми не являются? Как хорошо, что вы напомнили нам о них, господин Исаак, — сказал Беренгер. — Хотя фраза «давно ждете» все же сильное преувеличение. Но нам необходимо принять решение. Следует все рассказать Его Величеству, — тихо произнес он.

— По всей вероятности, он уже знает, — заметил Бернат.

— Наверняка, — решительно сказал Беренгер. — Но тем не менее мы должны ему все рассказать.

— Он должен знать, ваше преосвященство, — сказал Бернат. — Мы пошлем к нему гонца или мы отправимся к нему лично?

— Лично, — добавил Исаак.

— Я согласен, произнес Франсес. — Если угодно вашему преосвященству.

— Да, — сказал Беренгер. — Когда мы миновали барселонскую дорогу?

— Капитан! — позвал Бернат. — Как далеко от нас барселонская дорога?

— Осталась позади, в нескольких милях, — сказал капитан, пришпорив свою лошадь и приближаясь к беседующим. — В двух-трех милях. Если вам надо послать сообщение в Барселону, гонец доскачет быстрее любого из нас, — добавил он.

Они переглянулись.

— Возможно, это — бред пьяного безумца, — сказал Беренгер, — не стоящий потраченной на него бумаги. Но думаю, что мы должны отправиться туда все вместе, капитан. То есть я должен, но мне не следует ехать одному.

— Поездка увеличится на несколько дней, ваше преосвященство. Мы и так двигаемся очень медленно.

— На сколько дней?

Капитан замолчал, прикидывая.

— По крайней мере на два дня, ваше преосвященство. Скорее даже на три помимо времени, проведенного в городе.

— Я постараюсь все сделать как можно быстрее, — сказал епископ. — И эти дополнительные дни не будут потрачены впустую. Ожидая Его Величество, я смогу посетить некоторые учреждения.

— Развернуть повозки, ваше преосвященство? — спросил капитан.

— Но вы объясняли епископу, что мы торопимся в Таррагону? — спросила Юдифь, пытаясь справиться с раздражением. Она понимала, что все ее продуманные планы рушатся на глазах. Ее муж безразлично улыбнулся.

— Это одна из особенностей путешествия с епископом, — сказал Исаак. — Вам не следовало отправляться с нами.

Глава шестая В окрестностях Видререс

Хозяин замка де Сан-Искль, что неподалеку от Видререс, получил известие о грядущем визите епископа и тридцати его спутников и слуг за час до появления самих путников.

— Что? — заревел он, глядя на своего обеспокоенного дворецкого. — Что здесь делает епископ?

— Мой господин, если вы помните, вы сами просили его помощи в споре, касающегося того поля, на которое претендует монастырь…

— Я знаю, что я просил, — сказал он. — Но я не ожидал, что он прибудет лично, притащив с собой всю свою челядь. Как мы сможем устроить такую прорву народа?

— Как можно лучше, сделаем все, что в наших силах, — пробормотал дворецкий. — Слуги будут спать на чердаках и в конюшнях, у нас есть кровати для…

И двое мужчин занялись непростым делом оказания гостеприимства богатому и благородному церковнику.

Ко времени, когда все собрались в зале на обед, и превосходный суп, пряная тушеная говядина, со сладкими овощами и луком, сыр и хлеб были принесены и поставлены на стол, все, кто ехал с епископом, были размещены на ночлег. Каждому была приготовлена постель, даже если это была просто пухлая подстилка из соломы на чердаке или в конюшне. Кроме того, Беренгер успокоил владельца замка, пообещав быстро решить дело с неким жадным до земель религиозным орденом, действия которого и побудили того просить епископа о помощи.

Юдифь тихо сидела возле мужа. Перед ней лежал большой кусок хлеба и стояла тарелка с супом. Она услышала рядом с собой звяканье ложки и обернулась к мужу.

— Исаак, — прошептала она. — Ты что, ешь этот суп?

— Да, моя дорогая, — сказал он. — А также это превосходное блюдо.

— Но мы понятия не имеем, из чего оно сделано.

— Дворецкий уверил меня, что это отличный бульон из баранины с овощами.

— Это не пахнет бульоном из баранины, — шепнула она.

— Возможно, повар не так умело использует травы и специи, как Наоми, — пробормотал Исаак. — Но уверяю тебя, это очень вкусно. И я хотел бы напомнить тебе, моя дорогая, что голодание в таких трудных условиях, какими является путешествие, не подобает добродетельной женщине. Мы должны есть все, что нам подают.

Юдифь давно подозревала, что ее муж толкует религиозные законы так, как ему удобнее, но она не имела ни навыков, ни знаний, чтобы спорить с ним. Она взяла ложку и попробовала суп. Ей очень хотелось есть, и суп оказался, как он и говорил, просто восхитительным. Прежде чем она поняла, что сделала, она разделалась с супом и принялась за тушеную говядину.

— Вон там — ветчина, — сказала она.

— Тогда советую не есть ее, моя дорогая, — заметил се муж.

— Поскольку мы прибудем в Барселону в конце недели, — заметил Бернат после еды, когда они прогуливались по прилегающем к замку парку, — мы не сможем уехать до понедельника. Это может вызвать неприятные толки.

— Мы уедем, — сказал Беренгер, — как только я передам это письмо Его Величеству, независимо от того, даст ли он мне аудиенцию или нет. Если мы останемся до понедельника, то не сумеем вовремя добраться до Таррагоны и опоздаем на совет.

— Следует ли мне предупредить остальных, чтобы были наготове отправиться в любое время? — спросил Франсес. — Аббатису? Лекаря и его семью?

— Да. И скажите господину Исааку, что я хотел бы поговорить с ним.

Аббатиса Эликсснда вышла из-за стола в большом зале и взглядом, который был так хорошо знаком сестрам-монахиням, приказала своим спутникам следовать за ней. Сестра Марта, всегда неторопливая, с похвальной поспешностью подошла к аббатисе.

— Мы прибудем в Барселону в четверг вечером, а уедем в субботу или в воскресенье утром, — сказала аббатиса Эликсенда.

— Я уже размышляла над тем, что могло случиться, госпожа, — сказала сестра Марта. — Мы останемся во дворце епископа?

— Думаю, нет. Мы сами найдем, где разместиться.

— Конечно, госпожа, — сказала сестра Марта. — Аббатиса монастыря Святой Клары будет рада принять нас.

— Нет, — ответила Эликсенда.

— Они не будут нам рады?

— Мы не можем позволить себе остаться с ними. И так уже ходят разговоры о мирском поведении и о некоторой излишней свободе в этом монастыре. Я с удовольствием повидалась бы с аббатисой. Это очень интересный человек, большого достоинства и учености, — сказала Эликсенда, — но…

— Она не слишком крепко держит в руках своих монахинь, — закончила сестра Марта. — Я слышала это.

— А так как мы здесь не для нашего удовольствия или развлечения, я предлагаю отправиться искать убежища у сестер Сан-Пере-де-лес Пуэллес, — быстро сказала Эликсенда. — Никто не сможет обвинить нас за то, что мы остановились у них.

— И к тому же этот монастырь расположен неподалеку от дворца, — заметила сестра Марта.

— Что понравится епископу, — сухо добавила Эликсенда.

— Я согласна, что наиболее правильным будет остановиться в самом строгом сестринстве, госпожа Эликсенда.

— Исаак, друг мой, — сказал Беренгер. — Боюсь, что сегодня вечером мне придется оторвать вас от семьи. И я не уверен, что дело того стоит.

— Вы больны, ваше преосвященство? — спросил лекарь.

— Нисколько. У меня нет подобного оправдания. Просто я хотел поговорить с вами.

— Для меня нет ничего приятней. В этом саду очень мило, а хорошая компания только прибавит удовольствия.

— Присядем? Здесь поблизости есть скамья. Она выглядит весьма удобной и расположена достаточно далеко от посторонних глаз и ушей.

Исаак положил руку епископу на предплечье и позволил отвести себя к скамье. Беренгер сел рядом. Они погрузились в тишину, длившуюся несколько долгих, томительных мгновений.

— Мы будем говорить о личных делах, ваше преосвященство?

— А что еще заставило бы меня опасаться любопытных глаз? Однако я не уверен, господин Исаак, — сказал Беренгер, — что вы с вашей логикой сможете помочь мне. Исаак, эта смерть монаха вызывает у меня нехорошие предчувствия.

— Предчувствия, ваше преосвященство? Почему? У любого человека возникло бы чувство жалости и ужаса от такого преступления, но почему предчувствие?

— Вы слышали содержание письма, Исаак. Оно было наполнено ужасом еще до того, как оказалось залитым кровью. Брат Норберт — кто это, Исаак? — брат Норберт был в ужасе, когда писал.

— Вас обманули глаза, — сказал Исаак. — Ваше преосвященство, кровь, которой покрыто письмо, заставляет вас ощутить ужас умирающего человека. Я не мог видеть кровь и поэтому услышал только корыстные оправдания человека, который боится наказания за свои преступления. Когда он писал это, что бы он ни говорил, он боялся позора и тюрьмы больше, чем внезапной смерти.

— Вы слишком бесчувственны, Исаак. Там ощущался ужас.

— Некоторый страх, да. Согласен до некоторой степени признать ваше утверждение, что в его словах был страх, ваше преосвященство. Вы же, в свою очередь, должны признать, что потребность в корыстном самооправдании там также чувствовалась.

Епископ помолчал.

— Мне становится легче на душе после ваших четких рассуждений. Но кем был этот человек? Норберт де С., неизвестный соборным каноникам. По его словам выходит, что он хорошо меня знал, господин Исаак. Все же я не могу вспомнить ни одного Норберта, который бы был францисканцем, с фамилией, начинающейся на «С».

— Это действительно странно, — заметил Исаак. — У вашего преосвященства хорошая память. Этому должно быть объяснение, и если мы поймем, кто он, то поймем и причину, по которой вы не можете его вспомнить.

— Кем бы он ни был, Исаак, он должен быть отмщен. Независимо от того, какие грехи он, возможно, совершил, он умер, совершая достойное деяние. Он искал моего прощения за свои заблуждения. Он считал себя членом моей паствы и рассчитывал на мою защиту. Вместо этого он был убит почти у стен моего собора.

— Отомстить за него было бы легче, если бы мы знали, кто он, — сказал Исаак.

— Это правда, — сказал Беренгер. — Но как мы узнаем это? Исаак, я уверен, что это довольно просто, но я так устал, к тому же происки моих врагов сильно утомили меня, и я не могу понять, что мне делать дальше. Именно поэтому вы нужны мне. Бернат и Франсес заняты только моей безопасностью и защитой моих интересов, и они искренне желали бы, чтобы я не занимался делами этого Норберта.

— Что мы знаем о нем?

— Ничего, — устало ответил Беренгер. — Вообще ничего. За исключением того, что он был одет как францисканец.

— Нет, — сказал Исаак. — Мы знаем, что он назвал имя Родриго де Лансии; он также знал человека, имя которого скрыто пятном крови. Он, возможно, знал Гуго де Лансию. Если ваше преосвященство мог бы написать этому Гуго де Лансии…

— Не Гуго, я полагаю, — сказал Беренгер, и в его голосе послышался живой интерес. — Я не стану беспокоить его в это трудное для него время. У меня есть более близкий друг, который к тому же живет поблизости. Это превосходная идея. Бернат! — позвал он. — Франсес изложит вам мои соображения об изменении планов нашего путешествия. Франсес!

— Похоже, на ночь или две нам придется просить пристанища в Барселоне у нашего старого друга, — сказал Исаак, когда Франсес отвел его к семье, которая мирно прогуливалась в саду около замка.

— Почему? — спросила Юдифь.

— Поскольку, моя дорогая, епископ решил, что мы проведем два или три дня в городе.

— Отец, если он старый друг, нам не придется его упрашивать.

— Возможно, нет, Ракель, — живо заметил ее отец.

— На что похожа Барселона?

— Довольно скоро ты сама все увидишь. Теперь давайте пройдем в дом и посидим немного у камина. Поднимается холодный ветер.

Когда они вернулись в залу, число путешественников, расположившихся в гостеприимных стенах замка, увеличилось на двух человек.

— Подстилка из соломы в хлеву будет для нас роскошью, господин, — сказал более высокий из них. — Мы проехали мимо нужной нам дороги и, скорее всего, не сможем сегодня вечером добраться до цели нашего путешествия. Провести ночь в поле не слишком приятно. Чувствую, что будет дождь.

Дворецкий сделал знак, и один из слуг принес суп и хлеб.

Двое мужчин были в дорожной пыли и выглядели уставшими и голодными. После того как они съели суп, низкорослый путник, бородатый блондин в короткой темно-красной тунике изящного, хотя несколько старомодного покроя, осмотрел комнату так, словно стоял перед публикой.

— Господа, дамы, — произнес он, — мы приносим извинения за то, что вторглись сюда без приглашения. Мы очень благодарны за возможность находиться здесь. Меня зовут Андреу, а моего молчаливого товарища — Фелипа.

— Что привело вас на дорогу в Барселону, господа? — серьезно, но вежливо спросил Беренгер.

— Мы с севера. Нами движет желание увидеть мир и учиться. Мы стремимся выучиться всему, что только возможно, у людей и философии, — сказал Андреу.

— И заработать себе на жизнь по дороге, — добавил Фелип с сильным акцентом, продемонстрировав, что он умеет говорить, когда это необходимо.

— Каким образом? — спросил Беренгер.

— Честным, ваше преосвященство, клянусь вам, самым честным образом, — сказал Андреу. — Фелип, возьми свой инструмент.

Фелип потянулся к узелку, стоявшему у его ног, и вытащил из него ребек[1] и маленький смычок. Насупившись, он тщательно настроил его, затем повернулся к своему товарищу, бросив на него вопросительный взгляд. Андреу кивнул, и Фелип заиграл грустную мелодию. Сначала полилась основная тема, а затем он принялся украшать ее. Через некоторое время Андреу запел, и его легкий, нежный тенор заполнил залу. В песне говорилось о горе человека, покинувшего родные края. Это была печальная мелодия, и музыкант, и певец, оба были мастерами своего дела. Затем Фелип взял веселый аккорд, и они на пару спели грубоватую комическую песню о любви, разлуке и новой встрече. Баритон Фелипа был не столь изысканным, как тенор Андреу, но звучал приятно, и конец песни заглушил смех собравшихся.

— Вот, ваше преосвященство, — сказал Андреу, — так мы и зарабатываем себе на жизнь по дороге.

— Значит, вы уличные музыканты? — спросил Беренгер.

— О, нет, ваше преосвященство. Но мы одинаково хорошо поем и играем и счастливы продемонстрировать наше искусство перед тем, кто достаточно щедр, чтобы разделить с нами свой обед.

— Так, может, вы доставите нам удовольствие, исполнив одну-две песни? — спросил Беренгер. — Мы будем рады, если вы поможете нам развеять дорожную скуку.

Взрыв аплодисментов возвестил о конце песни. Они сделали паузу, чтобы глотнуть вина и промочить пересохшие глотки.

— И куда ваша жажда знаний повлечет вас завтра? — спросил епископ.

— Дальше по дороге в Барселону, все зависит от того, сколько мы успеем пройти до наступления ночи, — сказал Андреу.

— Тогда я предлагаю вам присоединиться к нам, — живо предложил Беренгер. — Ваши песни и веселая беседа значительно скрасили бы нашу поездку, а взамен мы с радостью поделимся с вами своими скромными запасами.

— Это была бы большая честь для нас, — сказал Фелип.

— Не может быть ничего лучше, — добавил Андреу.

Дворецкий у лестницы, словно растерявшийся олень на опушке, стоял, разглядывая аббатису монастыря Святого Даниила, сестру Марту и заблудшую монахиню, сестру Агнет. Стражник, который должен был всю ночь следить за сестрой Агнет, невозмутимо стоял рядом.

— Но это не тюрьма, госпожа, — сказал дворецкий. — Обычно мы не запираем наших гостей в их комнатах.

— Мне не важно, принято это у вас или нет, — сказала аббатиса. — Меня интересует, возможно ли это?

Дворецкий на мгновение задумался.

— Да, — ответил он, — это возможно. Но единственная комната с соответствующими приспособлениями не годится для дамы ее положения.

— Ей придется примириться с неудобством, — сказала аббатиса. — Около двери будет стоять охрана с ключом. — Она повернулась и вместе с сестрой Мартой направилась к отведенным для них комнатам.

— Мне не впервой ночевать, подпирая стену, — философски заметил стражник.

— Я принесу вам что-нибудь, чтобы вы могли лечь и не страдали от холода и неудобства на холодных камнях, — пробормотал дворецкий.

— Зачем вы пригласили этих двоих ехать с нами? — спросил Франсес, когда они направлялись к отведенным им комнатам, самым роскошным, какие только были в замке.

— Да, ваше преосвященство, — тихо произнес Бернат. — Я тоже хотел задать вам этот же вопрос. Я не доверяю им, — продолжил он. — Вернее, не вполне доверяю.

— Вы полагаете, они представляют угрозу для нас?

— Нет, — честно ответил он, — не угрозу. В лучшем случае это обычные менестрели или обманщики с хорошо подвешенными языками.

— Ну что ж, — сказал Беренгер. — Полагаю, они вряд ли попытаются украсть наши кошельки. Выглядят они довольно безобидно и, скорее всего, зарабатывают, как умеют. В самом худшем случае, может быть, понемногу мошенничают, если понимают, что это сойдет им с рук, и все. Их умение вполне оправдывает потраченную на них еду. Вы заметили, что произошло с нашими спутниками, когда они пели?

— Ничто не произошло, — ответил Бернат. — Все сидели и слушали, а затем и начали петь вместе с ними. Этого и следовало ожидать.

— Именно поэтому я и пригласил их присоединиться к нам. Я не люблю путешествовать с людьми, которые раздражают друг друга. Это делает поездку утомительной, а порой и опасной. Даже слуги пели вместе с ними, вместо того чтобы бросать друг на друга свирепые взгляды. Доброй ночи, друзья мои. Пусть Господь пошлет вам приятные сны.

Дождь стучал по крыше замка до самого рассвета. Ветер завывал в трубах и пытался сорвать ставни. Немногим в замке удалось отдохнуть. Только стражник возле запертой двери комнатки сестры Агнет привязал один конец веревки к ручке запертой двери, другой — к своему запястью и расположился на отдых. Дворецкий принес ему толстый и мягкий тюфяк, и он спокойно заснул. В большом зале Юсуф растянулся на тюфяке возле своего хозяина и крепко заснул, как уставший ребенок. Конюхи и слуги, которых расселили в конюшнях и хлевах, устроились даже лучше, чем их хозяева. Каменные стены служебных помещений были столь же прочными, как и стены замка, и они, как Юсуф и стражник, были слишком утомлены, чтобы обращать внимание на непогоду. Тепло, исходящее от животных, согревало тех, кто спал на сеновале, и грело лучше, чем дюжина каминов, в которых завывал холодный, сырой ветер.

Другим повезло меньше. Лежа в маленькой комнате вместе с матерью и Наоми, Ракель слушала шум ветра и стук дождя. Она молилась, чтобы ей разрешили остаться дома и не выходить замуж. Затем она припомнила выражение страдания на лице Даниеля прошлым вечером и воскресила в памяти те времена, когда он думал, что она грустит, и старался вызвать улыбку на ее лице своими веселыми шутками. Она несколько изменила молитву — теперь она звучала как «пока не выходить замуж». Епископ также не мог заснуть. Его устроили в личных покоях владельца замка, но он был слишком утомлен и озабочен. Долгие часы, до самого рассвета, он напряженно вглядывался в будущее.

Мулов подвели к крытым повозкам. Под туманной пеленой моросящего дождя пешие и всадники собрались во внутреннем дворе, готовые отправиться в путь. Угрюмо натянув капюшоны, все ждали Беренгера, чтобы попрощаться с хозяином замка. Наконец раздался звук его шагов по лестнице. Он спустился во двор и сел в седло.

— Мы немедленно отправляемся, — энергично произнес он, и его мул, как и его хозяин, готовый немедленно отправиться в путь, сразу перешел на рысь.

Над ближайшим холмом стена дождя казалась уже светлее, и облака начали расходиться. Появился ветерок. На горизонте проглянуло голубое небо.

— Я думаю, — бодро заметила Ракель, ни к кому конкретно не обращаясь, — что сегодня будет прекрасный день.

— Я промокла до костей, — сказала ее мать. — Ветер такой противный и холодный.

— Солнце и ветер помогут тебе высохнуть. Ты тоже промок, отец?

Исаак не ответил.

— Отец. Ты промок?

— Промок ли я? — с удивлением спросил он. — Я не чувствую. Я думал сейчас, что эта погода очень вредна для колена его преосвященства, Ракель. Наверняка после вчерашнего долгого переезда он ощущает сильную боль.

— Не слишком легко сидеть на муле в течение нескольких часов, — заметила его дочь. — Ты же знаешь, что колено епископа идет на поправку. Почему это тебя так волнует?

— Ах, Ракель, ты не понимаешь, — с сожалением сказал Исаак. — Это скука, моя дорогая. Я не привык, что у меня только один пациент, и к тому же такой крепкий, как его преосвященство.

— Возможно, можно было бы убедить некоторых слуг заболеть, чтобы тебе было приятнее, — резко вставила Юдифь.

— Ты права, Юдифь — сказал Исаак, принимая ее замечание как упрек. — Я должен быть благодарным за возможность отдохнуть от работы. Даже если не я сам это устроил. К сожалению, я не чувствую удовлетворения от подобного положения, хотя я не хотел бы, чтобы кто-то заболел, дабы удовлетворить свое стремление к полезной деятельности.

Скучавшую Ракель не интересовало, весело ли ее родителям или нет. Она вздохнула.

— Интересно, когда мы увидим море. Когда, по-твоему, мы увидим его, мама?

— Я не знаю, Ракель — ответила мать. — Я не каждый день езжу по этой дороге. Но единственное, что я могу сказать точно, так это то, что ты начинаешь напоминать своего маленького брата в дождливый день.

— Полагаю, это произойдет приблизительно в обед, госпожа Юдифь, — сказал старшина стражников, который нагнал их и теперь двигался рядом. — Из-за дождя, грязи во дворе конюшни и всеобщего плохого настроения мы двигаемся медленнее, чем планировали.

И в этот момент над их головами через завесу облаков пробилось солнце. От группы, двигавшейся впереди них, донесся высокий звук.

— Послушай! — сказала Ракель и посмотрела вперед.

Андреу и Фелип шли во главе процессии, окруженные группой поклонников. Андреу наигрывал веселый танец на своей дудочке, а Фелип вторил ему на ребеке.

— Это Андреу, отец, он играет на дудочке. А один из парней танцует.

Она подняла руку и прикрыла глаза от солнца.

— Почему сегодня мул епископа под седлом?

И действительно, мул епископа, с лоснящейся шкурой, оседланный и с уздечкой, отделанной изящной бахромой и серебряными заклепками, уверенно вышагивал позади телег. Его вел в поводу специальный конюший, которому была поручена забота об этом животном.

— Неужели? — заметил Исаак. — Вероятно, его преосвященство раздражен нашим медленным продвижением и к тому же чувствует себя лучше.

Крик, раздавшийся от головы процессии, прервал игру музыкантов. Поваренок из свиты епископа замахал руками, указывая на обочину дороги.

Беренгер ударил своего мула каблуками, понуждая того перейти на быструю рысь, и обратился к капитану охраны.

— Что случилось, капитан?

— Там, на обочине, лежит человек, ваше преосвященство, — ответил капитан. — На пригорке, справа от дороги. Конюх, который пошел посмотреть, говорит, что он жив, но тяжело ранен.

— Скажите, чтобы привели лекаря, — приказал Беренгер, спешиваясь.

— Пойдемте посмотрим на него.

Капитан послал одного из своих людей за лекарем и последовал за епископом на вершину небольшого пригорка. Там, наполовину скрытый густой травой и кустарником, лежал молодой человек. Его рука была изогнута под неестественным углом, а одежда пропиталась кровью.

— А ваш парень глазастый, раз смог заметить его. Похоже, что его спрятали там намеренно.

— Было бы неблагоразумно игнорировать эту возможность, ваше преосвященство.

— Сеньор, — громко спросил епископ, — вы слышите меня?

Молодой человек застонал.

— С нами едет лекарь. Он позаботится о ваших ранах.

Молодой человек со страхом открыл глаза.

— Нет, — прошептал он и прикрыл глаза.

Затем он снова посмотрел на них, пытаясь сосредоточиться на склонившихся к нему лицах.

— Кто вы?

— Беренгер де Крюилль, епископ Жироны.

— Слава богу, — произнес молодой человек, закрыл глаза и потерял сознание.

— Все дело в его руке, — спокойно произнесла Ракель. — Она совершенно вывернута из сустава и пропитана кровью.

— Что еще? Он может говорить?

— Он в обмороке. Он молодо выглядит. На вид ему двадцать или двадцать пять лет. Лицо осунувшееся и серое.

Лекарь присел около молодого человека, и Ракель подвела его руку к травмированной конечности.

— Срежь ткань, чтобы я мог ощупать ее.

Ракель взяла серебряные ножницы из мешочка, висящего у нее на боку, и обрезала шнурки, удерживающие рукав на месте.

— Вот, отец.

— Есть другие повреждения? — спросил Исаак, после того как его пальцы мягко пробежались по изувеченной руке.

— Да. Раны. Трудно сказать, насколько они глубокие.

— Юсуф, принеси чистую ткань с телеги. Насколько сильно кровотечение?

— На земле много крови, отец, — сказала Ракель. Она срезала баскины[2], сшитые точно по ноге. — Она натекла из раны на бедре. Прости, что так медленно, отец, но ткань сильно промокла под дождем и пропиталась кровью. С ней трудно справиться. Я обрезала ее у колена и немного выше. Когда я потревожила ткань ножницами, кровотечение началось снова. Я думаю…

— Тс-с… Дай я пощупаю, а потом ты скажешь мне, что думаешь по этому поводу. — Исаак положил руки на бедро, задержав их над разорванной плотью, а затем повел окровавленные руки в направлении колена. — Ты здесь, Юсуф?

— Да, господин. Я принес ткань. И пришел старший стражник, чтобы помочь, если нужно.

— Принесите вино, воду и таз. — Его пальцы снова осторожно пробежались по колену. — Ракель, когда он вернется, промой раны водой с вином и перевяжи. Затем смой остальную кровь, чтобы у меня не скользили руки и я мог работать.

— Руки у него тоже в крови, — сказала Ракель.

— Возможно, он пытался остановить кровь на бедре, — пробормотал Исаак. — Но все же дай мне ощупать их. — Его пальцы осторожно пробежались по руке раненого, движения напоминали порхание бабочки. Он нахмурился, нажал посильнее, и молодой человек, находившийся на грани потери сознания, застонал. — Не трогай его рук, Ракель. Где там Юсуф с водой?

— Я здесь, господин, — сказал мальчик. — Протяните руки, я вымою их.

Как только руки Исаака были вымыты от крови и вытерты, он встал.

— Первым делом надо заняться его рукой.

Ногами он зажал пациента, крепко обхватил его руку выше кисти, плавно, но сильно потянул ее и вставил обратно в сустав.

— А можно что-нибудь сделать с другой рукой? — спросил старшина стражников.

— Может быть, — ответил Исаак. — Но не здесь. Сначала я должен знать, есть ли у него другие переломы. Что там с другой рукой, Ракель?

— Она цела, отец.

— Мне понадобится доска, чтобы положить на нее руку… — И он перечислил старшине стражников все, что ему необходимо. — Расстегни ему тунику, моя дорогая, — сказал он. — Мы должны узнать, нет ли у него других повреждений, прежде чем попробуем перенести его.

— Он будет жить? — спросил епископ.

— Пока он жив. Похоже, он довольно живучий, — сказал Исаак.

— Какие у него повреждения?

— На бедре рана от меча, глубокая и длинная. Он потерял много крови. На туловище, спине и боках много сильных ушибов.

— Избит?

— Скорее всего. Рука вывихнута из сустава и сломана.

— Его пытали, — сказал епископ. — Дрался на мечах, был схвачен, избит и подвергнут пыткам.

— Я не могу найти лучшего объяснения его повреждениям. Два ребра сломаны, я перевязал их и прибинтовал руку к доске. Все, что теперь нужно, — двое крепких мужчин, которые перенесут его на повозку, и хорошая мягкая подстилка, на которой он будет лежать. Я дам ему настойку, чтобы он заснул.

— Старшина стражников и главный конюх — самые сильные и спокойные из всех, кого я знаю, — сказал епископ, подзывая их.

— Его одежда промокла под дождем, и он дрожит от холода. Нам надо переодеть его во что-то сухое и теплое. Когда все будет сделано, посмотрим, как он будет себя чувствовать, — сказал Исаак, — я не могу сказать, сколько времени ему потребуется, чтобы прийти в себя. Дочь сказала мне, что Наоми уже сидит в телеге и может позаботиться о нем. Думаю, когда он проснется, вы сможете расспросить его, ваше преосвященство.

— Я преклоняюсь перед вашим удивительным мастерством, Исаак. Было бы замечательно, если вам удастся спасти его, неважно, кто он — друг или враг.

Раненого молодого человека уложили на толстый соломенный тюфяк, покрытый несколькими коврами и запасными одеялами. Под голову ему сунули мягкую подушку. Ракель взяла чашку с разбавленным водой вином, в котором она размешала пять капель густого горького снадобья, и поднесла ее к его губам.

— Выпейте это, сеньор, — сказала она. — И вы сразу почувствуете себя намного лучхне.

— Вы один из прекрасных Божьих ангелов?

— Нет. Сделайте, как я говорю.

— Но я уже чувствую себя намного лучше, — любезно прошептал он.

— Молчите, — сказала Ракель. — И пейте.

Выпив микстуру, он впал в глубокое сонное забытье, смягчающее боль. Тогда Исаак начал искусно вправлять и собирать сломанные кости левой руки. Ракель закрепляла их тонкими деревянными планками, обмотанными тканью. Когда все было закончено, она наложила повязку и, прибинтовав запястье и руку к небольшой дощечке, уложила ее на груди раненого.

— Как удачно, — сказала Ракель, — что они сделали это с левой рукой. По тому, как расположена перевязь меча, я полагаю, он правша.

— Не удачно, — сказал Исаак, — а обдуманно. Сломать руку, которую жертва использует меньше всего, и пригрозить сделать то же самое со второй — вполне убедительный довод.

— Ты думаешь, что все так и было?

— Нет. Я думаю, что они продолжали мучить его до тех пор, пока он, как им показалось, не умер.

Все это время процессия не двигалась с места, и большинство путников собрались около телег, излагая свои предположения и доводы любому, кто был согласен их выслушать.

— Я думаю, что его нужно было оставить там, где нашли, — сказал Ибрагим.

Поскольку это были первые слова, которые большинство присутствующих услышали от Ибрагима, они вызвали сильный интерес.

— Почему? — спросил один из конюхов.

Ибрагим задумался. Если бы он назвал истинную причину, что молодой человек занял его место на телеге и ему теперь снова придется идти пешком, а возможно, и вести мула своего хозяина, это не вызвало бы поддержки у других пеших путников.

— Он может оказаться головорезом, которого избили за дело и оставили умирать. Как только он очнется, он поубивает нас прямо в наших постелях.

— А может, он и прав, — сказал один из конюхов.

Монахини из монастыря, державшиеся особняком, тем не менее с большим интересом слушали эти разговоры.

— Он не похож на головореза, — возразила одна из них. — Он похож на очень любезного господина, попавшего в беду из-за головорезов. И не хотелось бы мне зависеть от вашего милосердия! — злобно добавила она.

— Мы не могли оставить его на дороге, — заметил конюх. — Такое злое дело не для епископа. Но нам надо бы оставить его на ближайшем постоялом дворе и пусть о нем позаботятся хозяева гостиницы, пока его родные не приедут и не заберут его.

— Да, — сказал поваренок, который удобно устроился на большом камне и теперь резал хлеб для обеда, — он прибавит нам хлопот.

— Эй! Дай-ка нам хлеба, — сказал один из его приятелей.

— Здесь всем не хватит. Принеси-ка еще пару булок.

Помощник повара бросил им булку хлеба и отослал поваренка, чтобы тот принес еще еды с телеги с провизией.

— С этими приблудными нам и еды не хватит, — сказал конюх, который давно не ездил вместе с его преосвященством и не был уверен в том, что на следующий день его накормят.

— Замолчи, — сказала одна из монахинь, кивая на двух артистов, которые к этому времени уже стали всеобщими любимцами.

— Это еще почему?

И они продолжили тихое препирательство, разбившись на группки и удобно устроившись на земле с кусками хлеба в руках, ожидая, пока не будет принято решение, что делать дальше.

Около телег епископ, капитан и Исаак обсуждали тот же самый вопрос.

— Вы решили, что с ним делать? — спросил капитан.

— Слишком рано что-либо решать, капитан, — сказал Исаак. — Я почти ничего не могу сказать и о его нынешнем состоянии.

— Конечно, нам есть, где его устроить, — заметил капитан.

— Если он перенесет тряску в повозке, — сказал Беренгер.

— К сожалению, мы не взяли с собой паланкин, — сказал капитан. — Но во имя человеколюбия мы не можем оставить его здесь.

— Можно обдумать возможность оставить его в ближайшей гостинице, — сказал Исаак, — или у братьев в монастыре Святого Павла. Я смогу лучше оценить его состояние после того, как он очнется.

— Значит, решено? Мы берем его с собой, а позднее решим, что делать, — сказал Беренгер. — Давайте отправимся в путь.

Юсуф подвел мула и придерживал его за уздцы, пока Исаак забирался в седло. Ракель села на своего мула и потянулась было за поводом, но Юсуф уже повел животное вслед за повозкой. Медленно, один за другим, все снова заняли свои места в процессии и возобновили путь на юг.

Но когда вся процессия уже была на ногах, острый слух Исаака уловил стук копыт коня, несущегося галопом вслед за ними.

— Кто-то очень торопится, — тихо сказал он дочери.

— Да, отец. — Она обернулась. — Это крупный конь, вороной с подпалинами. Я никогда не видела такого огромного коня. И бедное животное несется без всадника, — заметила она.

— Он оседлан?

— Да, отец. Стремена и узда болтаются по сторонам. Он замедляет ход… его поймали.

Хотя внимание всех присутствующих было приковано к этому животному и кое-кому из тех, кто шел пешком, удалось ухватить его за узду, когда он проносился мимо, все же большинство путников шарахнулось в стороны, чтобы не попасть ему под копыта. Конь замедлил бег и перешел на шаг рядом с мулом Исаака.

— Это вовсе не подпалины, — воскликнула Ракель, — а засохшая грязь. И глаза у него дикие от страха.

Юсуф потянулся, ухватился за узду, что-то нашептывая испуганному животному, и повел его. Пока огромный конь шел рядом с мулом лекаря, он вел себя спокойно.

Подъехали капитан и старшина стражников.

— Какое красивое животное, — заметил капитан.

— Подозреваю, что где-то поблизости находится его всадник, которому не терпится снова сесть в седло, — сказал старшина. — Если ты отпустишь его, парень, — добавил он, — он вернется в свою конюшню.

Юсуф подвязал повод так, чтобы конь не споткнулся, и отпустил его. Лошадь шагала рядом с мулом, не пытаясь убежать.

— Похоже, ему нравится мул господина Исаака. И его молодой ученик, — сказал старшина.

— Возможно, — заметил капитан. Но у него есть хозяин. — Старшина кивнул в направлении крытой повозки.

— Может быть, — ответил капитан. — Но пока мы не узнали точно, возможно, следует послать кого-то назад по дороге, чтобы проверить.

— Насколько далеко? — спросил старшина.

— Пожалуй, до замка. Пусть наведет справки и возвращается.

Когда старшина ушел, чтобы передать поручение одному из слуг, капитан остановился в шаге от Ракель.

— Неужели лошади действительно могут чувствовать симпатию к другим животным? — спросила Ракель.

— Бывают некоторые необычные животные, — ответил капитан. — Я знал одного такого… — и, взяв мула Исаака под уздцы, он начал рассказывать о лошадях, у которых были свои любимые животные.

Молодой человек крепко спал до тех пор, пока процессия не остановилась на поздний обед. Он проснулся, когда повара епископа уже приготовили еду, не настолько изысканную, чем в предыдущий день, ввиду всех предшествующих событий. На Наоми свалились хлопоты по приготовлению надлежащего обеда и забота о пострадавшем, так что она оставила больного на хозяина и удалилась к своим горшкам.

— Как дела? — спросил Исаак.

— Пить хочется, — сказал молодой человек.

Ракель помогла ему приподняться и поднесла чашку к его губам. Он жадно напился и откинулся на подушки.

— Я очень благодарен, — нет, я просто потрясен, что мне довелось попасть в руки столь милосердных спасителей. Вы — волшебник, раз смогли собрать мою руку? — спросил он.

— Не волшебник, — сказал Исаак. — Просто лекарь. Как долго рука была вывихнута из сустава?

— Когда вы нашли меня? — спросил тот.

— На исходе утра. По-видимому, вы всю ночь пролежали под дождем, И совсем промокли.

— Я потерял сознание незадолго до заката. Не могу сказать точнее.

— Значит, вы провели в этом состоянии больше половины суток, — тихо произнес Исаак, качая головой.

— Как это произошло? — спросил Беренгер.

— Я… — Он замолчал и тяжело задышал. — Было уже поздно, я искал гостиницу, когда меня остановили воры. Я вытащил меч, надеясь отбиться, оставил его отметины на теле многих из них, но один сильно ударил меня по бедру. — Он снова замолчал, и Ракель дала ему воды. — Это отняло много сил, и они смогли меня одолеть. Они сдернули меня с коня. Вот тогда-то я и вывихнул руку. Я очень неловко упал.

— Такая ужасная рана была следствием падения? — удивился Исаак.

— Да, — сказал он. — Они забрали кошелек, меч, коня и оттащили меня с дороги, полагаю, чтобы отсрочить преследование. Больше всего я жалею о потере коня. Мы побывали с ним во многих переделках.

Беренгер внимательно посмотрел на него.

— Прошу прощения за эти скромные условия, — сказал он. — Вряд ли вам удобно на этой телеге.

— Намного удобнее, чем вчера вечером, — сказал молодой человек. — И у меня такая заботливая сиделка.

— А-а, Наоми. Это моя кухарка, она очень любит присматривать за больными. В нашей семье ей не часто приходится это делать, — сказал Исаак. — Скажи мне, Ракель, как он выглядит?

— Все еще очень бледный, отец, но взгляд ясный. Его немного лихорадит.

— Странно, если бы этого не было.

— Господи Боже! — воскликнул молодой человек. — Вы — слепой! Вы вправили мне руку, перевязали мне рану, и вы не видите. Вы — волшебник.

— Нет, сын мой, — сказал епископ. — Не волшебник. Просто очень опытный и знающий человек. Его можно оставить в гостинице, господин Исаак? Это недалеко.

— Может, лучше оставить его у монахов, ваше преосвященство? Их заботы с лихвой возместят ему тяжесть предстоящей поездки до монастыря.

— Я прошу вас, ваше преосвященство, если вы направляетесь в Барселону, взять меня с собой. Вы увидите, я смогу вынести это путешествие в столь благоприятной обстановке. — Его голос стал более хриплым, и он откашлялся, чтобы прочистить горло.

— Давайте подождем и посмотрим, как он будет чувствовать себя сегодня вечером, — предложил Исаак.

— Хорошо, — сказал Беренгер. — Мы возьмем вас с собой в монастырь Святого Павла и посмотрим, насколько хорошо вы перенесете поездку.

Наоми немного приподняла его за плечи и поднесла чашку к губам. Но, вместо того чтобы пить, он устремил взгляд куда-то мимо епископа. Беренгер повернулся и увидел большого черного коня, который смотрел на молодого человека.

— Вы должны выпить это, сеньор, — сказала Наоми.

— Извините, — сказал он. — Меня поразила красота этого коня. — Он выпил снадобье и обессиленно откинулся назад.

— А как вас следует называть, молодой человек? — спросил Беренгер. — Ведь нам придется стать попутчиками по крайней мере на некоторое время.

— Простите мне мою невоспитанность, ваше преосвященство, я был слишком увлечен собственными жалобами. Меня зовут Жилберт. Зовите меня Жилберт.

— Очень хорошо, дон Жилберт.

— Просто Жилберт. Я происхожу из достойной и честной, но скромной семьи.

— И где живет ваша скромная семья?

— Между Барселоной и Таррагоной.

— Что вы думаете о молодом Жилберте, господин Исаак? — спросил Беренгер.

— Лжет, но он довольно приятный молодой человек.

— Действительно, — сказал Беренгер. — Возможно, что опытный наездник мог упасть с коня, который, по его же собственным словам, стоял на месте, но как он сумел сломать пальцы другой руки и два ребра с другой стороны? И ушибить спину. Нет, это с ним сделал кто-то другой.

— Да, — ответил Исаак. — Это сделал кто-то другой.

— И это не тот, кого он защищает. Кто стал бы защищать злейшего врага?

— Нет. Это мог быть кто-то, от кого он бежал.

— Или, возможно, кто-то, кого он преследовал? У него слишком изящные манеры для человека такого скромного положения, господин Исаак. Он меня сильно заинтересовал.

Когда они собирались отправиться в путь, к ним подъехал капитан.

— Ваше преосвященство, — сказал он. — Вернулся слуга, которого мы послали, чтобы найти хозяина лошади. Нет никаких сведений о пропаже коня. И, насколько я могу судить по его виду, он проскакал не слишком большое расстояние.

— Я думаю, — заметил Беренгер, — что нам следует взять с собой и его.

Глава седьмая Сен-Поль-де-Мар

Они достигли аббатства Сен-Поль-де-Мар, когда солнце садилось, играя бликами на волнах, которые бились о скалы и растекались по прибрежному песку. Посещать этот монастырь не было необходимости, да и расположен он был не по пути, — хотя и епископу, и аббату было что обсудить ко взаимной выгоде, — но у Беренгера была причина, по которой он выбрал Барселонскую дорогу, и ничто не могло заставить его изменить свое решение.

Один из стражников поехал вперед, чтобы предупредить братию об их скором появлении, поэтому во дворе их встретил аббат и монастырский аптекарь. Аббат был ошеломлен, а аптекарь и вовсе повергнут в ужас.

— С вами тяжелораненый молодой человек? — повторил аббат, словно не поверив доставленному сообщению.

— Да. В крытой повозке. А вам это доставит хлопот? Мы можем помочь вам позаботиться о нем, по крайней мере сегодня вечером.

Аптекарь коротко кивнул.

— Мы сделаем для него все возможное, ваше преосвященство. Боюсь, однако, что могут возникнуть… сложности.

— Сложности?

— У послушников и некоторых пожилых братьев очень сильная простуда, лихорадка и боль в горле. Лазарет переполнен, а у моих помощников уже голова кружится от недосыпания.

— У вас есть комната, где мы могли бы отдохнуть?

— У нас достаточно кроватей и скамей за столом в трапезной, но мало обслуги, и мы не можем принять вас с должным гостеприимством. Все, что у нас есть, к вашим услугам. Но раненый…

— Простуда с лихорадкой может повредить нашему пациенту, — заметил Исаак. — Есть у вас место подальше от больных, где он мог бы отдохнуть?

— Конечно, — ответил аббат.

— Тогда, если вы предоставите нам кров, — сказал Беренгер, — мы сами позаботимся о себе. У нас есть повара, достаточно провизии и слуг, чтобы накормить и обслужить нас и всех братьев, способных сидеть с нами за одним столом.

— Брат Йохан проводит вас и даст все, в чем вы нуждаетесь.

Жилберта внесли в большую просторную комнату с удобной кроватью. Монастырский аптекарь посмотрел на него и покачал головой.

— Он очень болен, ваше преосвященство. Боюсь, что мы мало что сможем сделать.

— По сравнению с тем, как он выглядел сегодня утром, он практически здоров, — заметил Беренгер.

— Однако добрый брат прав, — дипломатично заметил Исаак. — В подобных случаях, после краткого улучшения, лихорадка способна подкосить даже самых сильных людей.

— Это точно, — сказал аптекарь. — Полагаю, что ему лучше находиться подальше от наших больных братьев или тех, кто ухаживает за ними. Я рискнул бы предложить ему наваристый бульон. Как вы полагаете?

— Я тоже думал о бульоне и комнате подальше от больных, — сказал Исаак. — С нами путешествует достаточно людей, имеющих некоторый навык ухода за больным, так что вам не о чем беспокоиться. Могут ли на вашей кухне приготовить бульон? Или мне попросить об этом наших поваров…

— Не беспокойте поваров его преосвященства, — торопливо произнес аптекарь, представляя себе хаос и ссоры, которые начнутся на монастырской кухне. — Мы приготовим отличный бульон и, если это сможет придать ему сил, немного вина и взбитое яйцо.

— Лучшего и пожелать невозможно, — сказал Исаак, и аптекарь отправился отдать соответствующие приказы, довольный тем, что избавил своих подручных от лишних хлопот и сумел обеспечить все необходимое раненому гостю.

Когда епископ пришел проверить состояние раненого, в комнате уже было несколько посетителей. Исаак склонился над больным и прижал ухо к его груди. Ракель находилась у стола, на котором стояла свеча. Она намеревалась зажечь ее, когда естественного освещения будет недостаточно.

— Как вы себя чувствуете, молодой господин Жилберт? — спросил епископ.

— У меня превосходные сиделки и есть все необходимое. — Когда епископ улыбнулся ему своей дежурной улыбкой и повернулся, чтобы уйти, молодой человек потянулся к нему здоровой рукой и схватил епископа за рукав. — Тысяча извинений, ваше преосвященство, могу я поговорить с вами?

— Конечно, если это не слишком утомит вас. — Беренгер сел на стул, который стоял в изголовье кровати больного, и наклонился поближе.

Жилберт отпустил его руку и заговорил тише.

— Ваше преосвященство, вы и ваши спутники направляетесь в Таррагону. Я прошу вас, пожалуйста, не оставляйте меня здесь в монастыре, поскольку монахи… возьмите меня с собой.

— Для человека в вашем состоянии это будет тяжелая поездка.

— Нет, нисколько. Я очень сильный. Уверяю вас, я пережил худшее. А если я не переживу поездку, то это означает, что я перейду в руки Господа, а это намного лучше, чем находиться в руках людей. Нет, — продолжал он, — пожалуйста, не останавливайте меня, пока я не сказал вам всего, что должен. Мой отец проживает в крошечном загородном имении, очень бедном, но он — единственный владелец имения. Вдруг туда, где я был до недавнего времени, до меня дошло сообщение, что он очень болен и очень желает увидеть меня прежде, чем умрет. — Он замолчал, ловя ртом воздух. — Ваше преосвященство, незадолго до моего отъезда мы сильно повздорили, и я не могу вынести того, что он сойдет в могилу, не зная, насколько я сожалею о каждом из сказанных тогда слов, что я люблю и уважаю его больше, чем кого бы то ни было на этой земле. Если я умру по дороге к нему, пусть так и будет. Но я должен попытаться. Умоляю вас, ваше преосвященство, мне послал вас сам Господь. Я был почти мертв, но меня нашел благочестивый епископ, с которым ехал опытный лекарь, — это не может быть случайностью. Кто еще может помочь мне добраться до дома?

— Вы так красноречивы, объясняя причины своей просьбы, молодой человек, — сказал Беренгер. — Я обсужу этот вопрос с лекарем, и, если это окажется возможным, мы сделаем, как вы просите.

— Он в состоянии ехать с нами? — спросил Беренгер.

Исаак покачал головой.

— Стоит задать вопрос иначе: в состоянии ли он оставаться там, где все, кто способен ухаживать за ним, могут оказаться разносчиками болезни. Мы не можем оставить его здесь. Придется взять его с собой.

— А потом?

— В Барселоне, с разрешения вашего преосвященства, он поедет со мной. Мы остановимся в доме Мордехая бен Иссака, моего знакомого лекаря. Там ему будет обеспечен самый лучший уход. А там посмотрим. Я не вижу на нем печати неминуемой смерти, хотя опыт и здравый смысл подсказывают мне, что его шансы выжить сейчас не слишком велики и зависят от обстоятельств.

— Я хотел бы доставить его к дому его отца, — сказал епископ.

— Если это будет возможно, ваше преосвященство, вы это сделаете. Но его состояние ухудшается. Жар усиливается. Этой ночью ему будет нужен тщательный уход.

Это была очень долгая ночь. Сразу после ужина Исаак решительно отправил Наоми спать.

— Кто будет заботиться о нем утром, — спросил он, — если ты спишь на ходу?

Та неохотно подчинилась.

Затем он повернулся к дочери:

— И я также намерен поспать, по крайней мере немного. Если я буду нужен, разбуди меня. Мне выделили комнату рядом с раненым.

— Юсуф шел два дня пешком, отец. У него глаза слипаются.

— Тогда ему также надо дать отдохнуть.

— Я останусь с молодым человеком, — твердо произнесла Ракель. — Не в первый раз.

— Я тоже присмотрю за ним, Исаак, — раздался другой знакомый голос. — Мы с Ракель вместе позаботимся о нем.

— Юдифь, дорогая моя, — сказал лекарь. — Разве ты не устала от долгой дороги?

— Задай этот вопрос мулу, который вез меня, — съязвила она. — Как я могла устать? Я посижу с ним первой. Ракель должна поспать хотя бы несколько часов. Последние пару часов она постоянно зевала.

— Может, мы будем вам полезны? — Приятный голос, донесшийся из дверного проема, заставил Ракель вздрогнуть.

— Это Андреу, — застенчиво произнесла она. — Один из артистов, развлекавших вас прошлым вечером, если вы помните.

— Господин Исаак, госпожа Юдифь, госпожа Ракель, прошу прощения, если мы потревожили вас. — Андреу витиевато поклонился. — У меня есть некоторый опыт по уходу за ранеными.

— И у меня тоже, — сказал Фелип, выходя из-за его спины. — Если нужно, мы можем поднять больного, принести ему что-либо, позаботиться о нем. Мы с удовольствием выполним любое ваше поручение. Мы больше заслуживаем доверия, чем можно предположить с первого взгляда, когда мы предстали перед вами с инструментами и в диковинной чужеземной одежде.

— Вот и отлично, — сказала Юдифь, которая внимательно наблюдала за ними, пока они говорили, и решила, что они вполне подходят для ухода за раненым. — Таким образом, нас четверо. Вы очень нам поможете. Мы с Ракель будем по очереди присматривать за ним, а потом — вы, если его состояние не ухудшится. А мы будем отдыхать поблизости. Здесь есть другие комнаты?

— Я найду их, и это — первое, что я сделаю, — заметил Андреу.

— Отлично, — сказал Фелип. — Тогда я позабочусь об огне в очаге. Сегодня вечером с моря дует холодный ветер, и огонь почти потух. Я принесу дров и разожгу его посильнее. Вы и глазом моргнуть не успеете, как мы обернемся.

Пока остальные обдумывали, что еще нужно сделать в первую очередь, эта парочка уже вернулась с большой вязанкой дров и черным котелком с супом. Фелип развел огонь, а Андреу подвесил котелок на крюк. Затем он сунул руку в свой капюшон и вытащил оттуда большой ломоть хлеба.

— С молитвами и добрыми пожеланиями с кухни для восстановления здоровья нашего спутника, — сказал он. — Братья заметили, что необходимо поддерживать тех, кто всю долгую ночь будет заботиться о больном. Я сейчас вернусь и принесу остальное. А рядом я нашел две комнаты, которые мы можем занять. От этой эпидемии простуды есть небольшая польза: их обычные обитатели сейчас в лазарете.

Он сдержал свое слово и быстро вернулся с большим кувшином вина, миской, полной высушенных фруктов и орехов, а также еще с одной миской, установленной поверх первой, в которой лежали маслины из монастырских рощ.

— Те, кто решил спать этой ночью, пропустят самое лучшее.

— Похоже, вы были очень убедительны в общении со слугами на кухне, — сказала Юдифь.

— Я обещал вскоре вернуться и немного развлечь их песнями, пока они будут работать. Из-за того, что мы прибыли столь неожиданно, а также из-за болезни многих монахов послушники работают ночь и день.

Юдифь отправила его немного развлечь послушников на кухне, а затем поспать. Ракель удалилась в соседнюю комнату, и снова воцарилась ночная тишина. Юдифь промокнула пот на лбу молодого человека и уговорила его выпить немного бульона, вина, разбавленного водой, ложку мятного отвара и успокоительной настойки из имбиря и ароматических специй. Время от времени он погружался в сон, и она слушала его бормотание и вскрики, удивляясь, какие ужасы видятся ему во сне.

Незадолго до того, как пришла Ракель, чтобы сменить мать, жар у Жилберта начал усиливаться.

— Мне нужно немного поспать, — прошептала Юдифь. — Я скоро вернусь. Давай ему больше пить. Увлажняй ему губы и не давай ему перегреваться. Если ему станет хуже, позови меня и отца.

Ракель поцеловала мать и села у кровати. Она отжала ткань и вытерла пот со лба раненого. В этот момент он открыл глаза и спросил:

— Я уже умер?

Ракель успокоила его и дала ему немного бульона. Раненый снова закрыл глаза.

Спустя какое-то время вернулась Юдифь.

— Я немного поспала, — сказала она. — Я отдохну здесь, на случай, если я понадоблюсь.

Андреу и Фелип снабжали их холодной водой и чистой тканью. Они поддерживали огонь и приносили матери и дочери хлеб, маслины и фрукты.

Жилберт начал беспокойно метаться по кровати, с усилием пытаясь пошевелить раненой рукой, а затем попытался сорвать удерживающие ее повязки. Ракель прижала его руку своей ладонью, но он отбросил ее.

— Мама, помоги мне, — сказала она. — Он пытается освободить руку. И если он будет так метаться, боюсь, что сползут бинты, которыми перевязала нога, — добавила она. — Там перевязка не такая тугая. Он очень силен, и я не смогу долго удерживать его.

— Надо позвать твоего отца, — сказала Юдифь.

Андреу, стоявший позади Ракель, стремясь помочь, но опасаясь помешать, без звука вышел из комнаты.

Исаак внимательно выслушал сердце больного и его затрудненное дыхание, изо всех сил стараясь удержать его на месте, чтобы осмотреть.

— Нам надо успокоить его и снять жар, — сказал Исаак, выпрямляясь. — Я надеялся, что сильный организм сам сможет справиться с наиболее тяжелыми последствиями произошедшего, но, по-видимому, я требовал слишком многого.

— Почему ты так неуверен, отец? — спросила Ракель.

— Потому что ему нужен отдых и покой, а нам скоро придется уехать отсюда. В каждом лекарстве есть и благо и зло, дитя мое. Ты знаешь это. Сейчас не лучшее время использовать эти составы. Но… отмерь дозу и увлажни этим составом ему губы. Пока ты будешь это делать, Андреу крепко прижмет его плечи к кровати.

Пока Исаак склонялся над больным, Фелип пришел на помощь своему товарищу.

— Давайте я это сделаю, — сказал он. — У меня руки подлиннее, чем у моего приятеля.

— Который час? — спросил Исаак.

— В темном небе видны только первые проблески рассвета, — сказал Андреу. — И ветер стих.

Ракель смочила губы молодого человека сильнодействующим составом, и постепенно его плечи расслабились, неперевязанная рука упала, вытянувшись вдоль тела, и, казалось, он заснул.

— Он затих, отец. Может быть, мне…

— Не давай ему больше. Смочи ему губы водой и пусть спит.

Исаак вернулся в свою комнату, оставив жену и дочь сидеть с раненым. Лучи рассвета проникали через щели в ставнях, и огоньки свечей становились все бледнее. Ракель бросила взгляд на молодого человека.

— Мы побеждаем, мама? — спросила она.

— Мы не проигрываем. Пойди умойся и приведи себя в порядок. Почувствуешь себя намного лучше.

Но, выйдя в коридор, Ракель услышала шум пробуждающегося монастыря. Показался Андреу с корзиной, покрытой салфеткой, и кувшином в руках.

— Братья встали, — сказал он. — Идут будить остальных.

— Нам скоро придется уехать? — спросила Ракель. — Он только что заснул.

— Этого я не могу вам сказать, — ответил Андреу. — Но я принес из кухни немного холодного цыпленка и другие лакомства. С вашего разрешения, госпожа, мы позавтракаем вместе с вами в комнате больного, а затем соберем наши вещи — их у нас немного, — и вернемся, чтобы помочь перенести бедного молодого господина в телегу.

— Молодого господина?

— Просто оборот речи, госпожа Ракель, — ответил тот. — При таком количестве сиделок он должен быть по меньшей мере дворянином.

Она засмеялась и возвратилась к матери, где они с аппетитом принялись поглощать содержимое корзины. За всю эту длинную бессонную ночь у Ракель не выдалось ни одной минуты, чтобы вспомнить о своих собственных тревогах.

Беренгер вошел в часовню задолго до заутреней в сопровождении заспанных Берната и Франсеса, которых незадолго до этого вытащили из постелей. Епископ опустился на колени для молитвы, тем самым предотвращая любые вопросы и уж тем более жалобы, и оставался в этом положении до тех пор, пока певчие и братия не заполнили часовню. Он заговорил, лишь когда служба подошла к концу.

— Соберите вещи и приходите в трапезную, — сказал он. — Пока седлают коней, мы сможем позавтракать хлебом. Монастырская кухня собрала нам кое-что в дорогу.

— Мы уезжаем?

— Да. Как можно скорее. К обеду мы будем в Барселоне. Конюхи уже проснулись; вскоре они начнут грузить вещи на телеги. Но мы не станем их дожидаться. Я намерен отправиться прежде, чем вы успеете прочитать «Отче Наш». — С этими словами он быстро пошел в направлении трапезной. — Молодой человек пережил ночь, — добавил он. — Это — единственная новость, которую мы ждали.

— Но, ваше преосвященство, ваше колено! — воскликнул Франсес.

— Глядя на этого молодого человека, я вдруг понял, что мое колено не имеет никакого отношения ни к кому из присутствующих, кроме меня самого. Ну, пожалуй, еще моего лекаря. Если вы поторопитесь, друзья мои, вам не придется путешествовать голодными.

Прежде чем телеги были загружены, Беренгер с двумя священниками в сопровождении двух стражников спокойно попрощались с монахами монастыря Сен-Поль-де-Мар и легким галопом отправились в Барселону.

Потребовалось еще больше часа, чтобы во внутреннем дворе монастыря собрались остальные путники, полностью готовые к отъезду. Обоз с вещами уже отправился в путь, а оставшиеся должны были двинуться следом, взяв с собой все самое ценное. Все слуги, за исключением одного из конюхов, ушли вместе с телегами. Старшина стражников, быстро шедший со стороны конюшен, заметил Юсуфа.

— Отлично, Юсуф, — сказал он, бросая на него оценивающий взгляд. — Я думал, что ты отправишься с телегами. Но ты крепкий. Можешь ехать на коне позади меня, пока мы не догоним остальных, если это тебя не пугает.

— Нисколько, господин, — вежливо сказал Юсуф.

— Старшина! Что нам делать с этим вороным? — обратился к нему конюх. — Оставить его здесь? Надо было отправить его с телегами.

— Я поеду на нем, — уверенно произнес Юсуф.

— Ты? — удивился старшина стражников. — Да разве ты умеешь ездить верхом? Это — не ослик.

— Полагаю, он достаточно хорошо умеет это делать, — сказал Исаак. — Не так ли, Юсуф?

— Да, господин. Мне приходилось много ездить верхом, пока…

— Он проехал верхом от Гранады до Валенсии, — вмешался Исаак. — Позвольте ему, пусть попробует.

— Оседлать коня, — приказал старшина.

Когда вычищенный от грязи вороной был выведен из конюшни, его шкура блестела. Это было совсем другое животное. Юсуф взял его у конюха, придерживавшего стремя, и прыгнул в седло так, как будто он взбирался на высокую стену. Все смотрели, как он наклонился, подтянул стремена и заставил нервного коня крупной рысью сделать круг по двору. Юсуф осмотрелся и поехал назад, туда, где стоял старшина стражников. Прилагая невероятные усилия, чтобы скрыть удовлетворение под маской полного спокойствия, он небрежно произнес:

— У него отличный ход, но он больше, чем лошади, к которым я привык. Уверен, завтра мои мышцы будут просто деревянными.

— Ты маленький шельмец, — сказал старшина. — Где ты научился так ездить верхом?

— Дома, — тревожно ответил Юсуф. — Я всегда ездил верхом, сколько себя помню.

— Отлично, одному из наших не придется вести его в поводу, — сказал старшина. — И, насколько нам известно, его владелец не будет возражать.

Вороной разразился смешливым ржанием и нервно затанцевал, отступая подальше от толпы. Конюх подбежал, чтобы поймать уздечку, когда у него за спиной раздался уверенный голос.

— Подождите. Пусть парень покажет, что умеет.

Старшина стражников внимательно наблюдал за тем, как Юсуф успокоил коня и поставил его рядом с мулом своего хозяина.

— Парень сказал правду. Ну что, отправляемся, господа? Впереди долгий и трудный день. — Он еще не договорил, а его конь уже вез своего седока по южной дороге, ведущей в Барселону.

Поскольку это была весьма оживленная дорога и казалось маловероятным, что их могут поджидать неприятности, для сопровождения им оставили только двух стражников, один из которых являлся конвоиром сестры Агнет. Двое поехали с епископом, а двоих взял капитан для охраны обоза.

— Мы скоро догоним остальных, господин Исаак, — любезно заметил старшина стражников. — Мул вас устраивает?

— Это хорошее животное, — сказал Исаак. — Мне неоднократно приходилось ездить и намного худших.

— Вы привыкли к их аллюрам?

— Совершенно верно, старшина. В детстве и юности я много поездил на лошадях, мулах, на упрямых, ленивых, капризных, непредсказуемых верховых животных, и добродушных тоже. Мулы его преосвященства — замечательные существа.

— Это терпеливое и послушное животное. Капитан сам выбирал его для вас.

— Вы совершенно правы, — сказал Исаак, — так как моя дочь, не слишком опытная наездница, в состоянии вести его в поводу.

— Я освобожу ее от этой обязанности, господин Исаак, и сам поведу его под уздцы. — Он подъехал ближе и протянул руку к поводу. — Я сам поведу мула вашего отца, госпожа Ракель, — сказал он. — Вы слишком долго пользовались этой привилегией. Мы могли бы даже попробовать легкий галоп, — добавил он со смехом.

Понукаемый им мул Исаака пошел живее, чем прежде. Постепенно они начали двигаться все быстрее, и расстояние до обоза начало понемногу сокращаться.

Группа путников была непривычно тихой. Начала сказываться бессонная ночь, и мысли Ракели путались между домом и дорогой, сливаясь во сны наяву, в которых она видела лежащего тяжелораненого Даниеля, а когда она пыталась помочь ему, неожиданно превращался в молодого незнакомца. Монахини ехали в полном молчании. Марта попыталась было заговорить с аббатисой, но та ей не ответила, и Марта замолкла. Их робкий и печальный священник, лишившись собеседников из-за отъезда Берната и Франсеса, тревожно смотрел на простиравшуюся перед ними дорогу.

— Далеко ли до Барселоны? — наконец спросила Ракель. — Это та самая гора, которая возвышается над городом? — И она указала на пик, видневшийся на некотором расстоянии к юго-западу.

— Не так уж мы и близко, госпожа Ракель — ответил старшина стражников. — Нам придется поторопиться, чтобы прибыть в город до заката.

— Но мы двигаемся намного быстрее, чем вчера, — заметил священник.

— Это правда, — ответил тот. — Но те, кто идут впереди, движутся медленнее, чем мы, а позднее будут двигаться еще медленнее. Как только жара усилится, они начнут уставать.

Только он это произнес, все почувствовали, что солнце пригревает все сильнее и сильнее. Ветерок, пахнущий рыбой, солью и таинственными ароматами моря, приносил немного прохлады, но всякий раз, когда море скрывалось за холмами, прикрывавшими побережье от морских ветров, весеннее утро все больше походило на летний полдень. Чем дальше они ехали, тем сильнее животные замедляли ход и пытались сойти с дороги, а наездники становились все более раздраженными.

Впереди обоз с вещами достиг длинного безветренного участка дороги, закрытого от моря холмами. Поскольку Жилберт, Наоми и Юдифь занимали одну из телег, то их пожитки были теперь свалены на другую, и те люди, которые прежде ехали на той телеге, теперь были вынуждены идти пешком. Некоторые из них, возможно, могли бы идти, не отставая, рядом с самым крепким и усердным мулом хоть днем, хоть ночью, но остальные недовольно ворчали.

Лежа в крытой повозке, Жилберт то терял сознание, то приходил в себя, горя в лихорадке.

— Нам надо ненадолго остановиться, госпожа, — сказала Наоми. — От этой тряски ему все хуже.

— Возможно, — сказала Юдифь. — Хотя я думаю, что больше всего ему вредит жара.

Она протерла ему влажной тканью лицо и шею, а затем здоровую кисть и предплечье. Сдвинув повязку на ноге, она нахмурилась.

— Надо осмотреть его рану, — сказала она. — И пополнить запас холодной воды.

— Как ваш больной, госпожа Юдифь? — спросил капитан. С самого начала поездки он время от времени подъезжал и задавал этот вопрос.

— Плохо. Нам надо остановиться, чтобы набрать воды и перевязать ему рану.

— Его преосвященство поручил мне следить за тем, чтобы для раненого делалось все возможное, — сказал капитан, — и я исполняю его поручение, и неважно, что я думаю на этот счет. Но сейчас не время и не место для остановки.

— Да, — сказала Юдифь, оглядев окрестности. — Я согласна с вами, капитан.

— Через милю дорога пойдет вверх, и мы въедем в небольшую рощицу, растущую по обоим берегам реки. Там есть тень и пресная вода для раненого и для животных. Он может подождать?

— Но мы только что пересекли ручей, — резко сказала Юдифь. — Я удивилась, почему вы не разрешили нам остановиться по крайней мере набрать прохладной воды.

— Этот ручей медленный и грязный, госпожа Юдифь, — ответил капитан. — Я не смог бы в нем напоить даже животных. Река, что впереди, чистая и прохладная. Мы остановимся там, — твердо закончил он.

И действительно, вскоре дорога начала подниматься, и снова подул ветерок. Сзади постепенно подтягивались отставшие путники, за которыми шли стражники. Фелип подхватил свой инструмент, который он нес на спине, и принялся наигрывать мелодию. Андреу глотнул воды из фляги и запел. Вскоре к нему присоединилась добрая половина путников. Мулы устало взбирались по склону, пока не достигли тенистой рощи и чистого ручья.

Жилберта отнесли в прохладное, тихое место под дубом, и Ракель быстро начала снимать повязку с раны на бедре. Конюхи распрягли мулов и повели их к реке, чтобы напоить, а остальные разбрелись вдоль берега, чтобы умыться, вымыть руки, а то и ноги, или даже выкупаться.

Исаак послал за капитаном.

— Вашему пациенту лучше не становится, — сказал капитан. — Это написано на лицах всех наших спутников.

— Совершенно верно, — сказал Исаак. — У него открылась рана. Мы промыли ее и снова перевязали, наложив заживляющие травы, но ему нужно хотя бы час полежать неподвижно, прежде чем ехать дальше.

Он замолк, ожидая ответа, и, не дождавшись, продолжил:

— Я понимаю, капитан, что сейчас не время останавливаться. День и так жаркий, а через некоторое время станет еще жарче. То есть нам придется ехать тогда, когда надо было бы отдыхать.

— Если поправить нельзя, придется потерпеть, — сказал капитан достаточно бодро. — Я бы не хотел, чтобы этот молодой человек умер только потому, что я решил избавить этих лентяев от перехода по жаре. Кроме того, как вы знаете, вскоре дорога спустится в долину. Солнце жаркое, но идти вниз легче, да и ветерок от воды дует. Пошлите за мной, когда решите, что можно трогаться. Мне надо будет успеть кое-что сделать — И капитан зашагал прочь в направлении повозок, где под деревом, лениво переговариваясь между собой, сидели повара.

— Боюсь, — сказал им капитан, — что нам придется остановиться здесь на некоторое время. Молодому человеку стало хуже. Я предпочел бы не делать через два часа еще одну долгую остановку, а то мы и вовсе не попадем в Барселону до заката.

— Надолго мы здесь задержимся? — спросил главный повар.

— На час или больше.

— Ладно, — сказал тот. — У нас есть время приготовить что-нибудь, что можно затем съесть холодным. Пока что мы прошли не больше шести или семи миль.

— К сожалению, мы в лучшем случае в пяти милях от Сен-Поль-де-Мар. Я надеялся пройти вдвое больше.

На изменение в планах путники отреагировали молниеносно. Как только Наоми увидела, что поваренок епископа разложил огонь, она криком позвала Ибрагима, и приготовление обеда пошло полным ходом. Конюхи выпустили животных попастись, стражники быстро осмотрели поляну и прилегающие участки берега, а остальные разбрелись по тихим укромным уголкам в тени деревьев.

Путники впали в приятную дремоту, за исключением поваров, которые готовили еду, и стражников, которые медленно обходили место стоянки по кругу, выявляя возможные источники опасности. Осмотрев все вокруг, они доложили капитану обстановку и снова разделились, выставив караульных. Капитан посмотрел на старшину и покачал головой.

— Вам не нравится это место, капитан? — спросил старшина.

— Категорически, — ответил капитан. — Но нам придется устроить еще один привал. Мы не сможем добраться до Барселоны сегодня вечером, даже если пойдем очень быстро, — тихо произнес он, кивая в направлении телег.

— Тогда мы проведем ночь в дороге, — философски заметил старшина. — Но пока, хотя бы час, мы побудем в покое.

Нападение было неожиданным. Повара присматривали за кашей из риса и чечевицы, медленно кипевшей на огне, и лениво переговаривались. Монахи снабдили их свежим хлебом, холодным мясом и нежным сыром, которые можно добавить к рису, так что работы у них было немного — нужно было только охладить рис, когда тот сварится. Наоми деловито готовила рис с шафраном, и запах специй приятно смешивался с ароматами луга и моря.

Исаак приготовил для Жилберта еще одно лекарство, чтобы ослабить боль и умерить жар, и тот наконец крепко заснул. Юдифь сидела рядом, обмахивая его. Время от времени ее голова сонно падала на грудь. Неподалеку на мягкой земле под деревом лениво растянулась Ракель, слушая рассказ Юсуфа о путешествии, монахах и замечательной вороной лошади, а также о других его впечатлениях от поездки. Ее сознание пребывало на зыбкой грани между сном и явью.

Неподалеку, между лугом и рощей, на участке, поросшем густой травой и укрытом тенью деревьев от яркого солнца, паслись распряженные животные. Они щипали траву, дремали или просто смотрели вдаль в полной гармонии с окружающим миром. Следить за животными было единственной заботой трех уставших молодых конюхов, которые безмятежно спали. Двух других конюхов нигде не было видно.

Монахини устроились в небольшой низине, тихо переговариваясь между собой. Они сидели рядком на поваленном дереве, словно три большие черные птицы на ветке. По крайней мере сестра Марта и аббатиса настойчиво говорили что-то сестре Агнет, которая лишь ковыряла землю носком башмака и отрицательно качала головой. Стражник, который присматривал за сестрой Агнет, поднялся на небольшое возвышение, откуда он мог видеть как низину, где сидели монахини, так и холм за ними. Ему показалось, что сейчас гораздо важнее осматривать горизонт, чем слушать их беседу. Он надеялся, что не ошибся. Священник из женского монастыря сел рядом с ним.

— Мне очень одиноко здесь, — очень тихо начал священник. — Я не могу пойти к ним и присоединиться к аббатисе. Вы не возражаете, если я посижу здесь?

— Нисколько, — сказал стражник, подумав, что это сейчас совсем некстати. — Мне показалось, что аббатисе сейчас нелегко, — добавил он так же тихо.

— Нелегко! Вы даже не представляете как, — ответил он. — И именно сейчас. Я очень не люблю путешествия, — добавил он. — Особенно на этом проклятом муле. Я не собирался сопровождать монахинь, с ними так трудно, но это очень хорошая должность, и…

Внезапно он, казалось, осознал, что, говоря так, он поступает весьма неосмотрительно. Покраснев, он пробормотал что-то и важно поднялся.

Стражник краем глаза наблюдал за его замешательством, как вдруг громкий треск сухой ветки под тяжестью чьих-то шагов заставил его обратить внимание на свою подопечную. Он увидел нечто, что заставило его немедленно вскочить.

На холме справа от него возникли двое здоровенных мужчин, вооруженных длинными кинжалами, и, явно не замечая его присутствия, направились прямо к монахиням.

Глава восьмая Тенистая роща

Дюжина или больше мужчин — впоследствии никто не смог точно сказать, сколько их было, — бесшумно спускались с холмов мимо выступавших на поверхность каменных глыб и через лес приближались к дремлющим путешественникам. Капитан стоял на пригорке, глядя на пасущихся животных и их спящих стражников, продолжая беседовать со старшиной.

Исаак был первым, кто понял, что что-то случилось. Он сидел около раненого, прислонившись к толстому дереву с гладкой корой, и размышлял. Большинство путников казались обеспокоенными и несчастными, за исключением Юдифи, которая радовалась, что снова увидит сестру, и все больше походила на ребенка с новой игрушкой, и Юсуфа, для которого поездка на вороном коне, похоже, стала огромным удовольствием. Но, несмотря на это, двигаясь по дороге на юг, Юсуф казался очень настороженным. Исаак мало что знал о его долгой дороге из Валенсии на север после того, как во время восстания был убит его отец. Наверняка его тревожили мрачные воспоминания.

Обдумывая все это, Исаак слышал различные звуки и понимал, кто их производит. Серьезные голоса стражников, стук горшков, в которых варилась еда, дыхание спящих: Юсуфа у него в ногах, а рядом — Юдифи и Ракели. Время от времени он даже слышал вдали высокие голоса монахинь. Не было слышно животных, поскольку они, должно быть, паслись достаточно далеко от места, выбранного ими для стоянки, и слуг, которые, когда не работали, обычно играли и кричали, как обычные дети. Они наверняка тоже очень устали и спали. Затем вдруг затихли птицы, которые до этого шумно щебетали. Треск сухих веток, ломающихся под башмаком, да не один раз, а несколько и в нескольких разных местах, шелест сухих листьев, который явно не мог быть вызван легким ветерком, шевелившим его волосы.

Он наклонился вперед и положил руку Юсуфу на плечо.

— Юсуф, — прошептал он. — Проснись.

— Да, господин, — пробормотал Юсуф после небольшой паузы.

— Тихо. Мне кажется, что в лесу есть люди, которые следят за нами. Передай это капитану. Где моя палка?

— Около вашей левой руки, господин, — прошептал Юсуф и исчез.

Прежде чем Юсуф смог найти капитана, на весь лес разнесся несколько гнусавый высокий голос священника из женского монастыря.

— Отпусти эту женщину! — вопил он.

После этого начался всеобщий хаос.

— Юдифь! Ракель! Возьмите Жилберта и прячьтесь! — сказал Исаак.

— Мама, видишь там большое бревно? Мы укроемся за ним, — сказала Ракель, вставая. Она нагнулась, чтобы подхватить один конец грубых носилок, на которых лежал раненый. — Помоги мне поднять его.

— Исаак, ты должен пойти с нами, — сказала Юдифь, не двинувшись с места. — Я не оставлю тебя здесь одного.

— Ерунда. Я спрячусь за деревом. Иди, женщина! Я приказываю тебе. — Он поднялся и, с палкой в руке, встал так, чтобы между ним и источником шума оказалось дерево.

Юдифь поднялась, но к носилкам не притронулась.

— Исаак, — сказала она. — Тебе нельзя здесь оставаться.

— Вы должны отнести больного в безопасное место и быть с ним. Я слеп и не могу сделать это. А теперь идите, и побыстрее.

Юдифь и Ракель подняли носилки и понесли раненого в заросли. Они спрятали Жилберта за бревном и присели рядом.

И вдруг повсюду — в лесу и на опушках — появилось множество бегущих людей.

Наоми услышала тревожные звуки, когда помешивала рис в горшке. Она прислушалась, добавила побольше шафрана и принялась размешивать содержимое горшка. Звуки не стихали. Она остановилась, нахмурилась и рассерженно бросила Ибрагиму:

— Что там за ерунда? Если так будет продолжаться, обед пропадет.

Она взяла губами с ложки зернышко риса и с важным видом разжевала его. Приняв решение, она взяла тяжелый железный ковш.

— Затопчи огонь, Ибрагим, и прикрой рис. Пойду посмотрю, что там происходит.

Взяв тяжелый длинный нож на случай серьезных неприятностей, она пошла в направлении, откуда доносились звуки. Ей и в голову не пришло отправить вместо себя Ибрагима.

Наоми столкнулась с Юсуфом на краю леса. Он быстро прижал палец к губам, схватил ее за запястье и потянул, пригибаясь к земле, туда, где находились его хозяин и хозяйка. Исаак по-прежнему стоял за деревом, внимательно прислушиваясь к происходящему и держа посох перед собой. Юсуф оставил Наоми и быстро пересек узкую полосу открытого пространства, отделяющую его от хозяина. Исаак обернулся, услышав мягкую поступь ног Юсуфа по траве, и поднял посох.

— Это я, господин, — прошептал Юсуф. — Я все передал капитану, а возвращаясь обратно, натолкнулся на Наоми. Где госпожа?

— Ты видишь бревно, лежащее на земле в лесу? — Да.

— Они спрятались за ним.

— Отсюда их не видно. На нас напали разбойники, господин. Пока они далеко, и если останутся там, где сейчас, то за этим деревом вы в безопасности. Но если они подойдут поближе, вас очень легко увидеть. Спрячьтесь с хозяйкой и больным, там вас никто не найдет. Прошу вас, господин. Разбойники знают лес, а вы — нет.

— Кто это? — спросил Исаак, резко поворачивая голову.

Юсуф обернулся.

— Это Андреу. Он идет сюда.

— Господин Исаак, — тихо и спокойно произнес Андреу. — Если бы вы позволили мне воспользоваться вашим посохом, я мог бы помочь офицерам, которым сейчас очень нелегко. У меня нет оружия.

— Пожалуйста, господин, — сказал Юсуф. — Дайте ему посох. А затем спрячьтесь.

Исаак молча протянул посох Андреу и позволил Юсуфу отвести его в безопасное место.

Когда Наоми уже шла, вооружившись тяжелым ковшом и ножом, чтобы разобраться, что происходит в лесу, капитан и старшина только начали двигаться по лугу на шум драки. Внезапно старшина стражников схватил капитана за рукав и повалил его.

— Смотрите, господин, — быстро прошептал он. — Слева от вас. На краю леса. Капитан, там блики солнца на стали.

— Сколько? — спросил он, поскольку у старшины стражников зрение было острее, чем у любого другого человека в его отряде.

— Шесть… десять… возможно, целая дюжина.

— Двигаются в сторону повозок, — сказал капитан. — Я их тоже вижу.

— Боюсь, они убьют любого, кто окажется у них на пути, — сказал старшина.

— Мы должны сделать все, что в наших силах. Где остальные?

— Все на своих постах, — сказал старшина. — И, поскольку они стояли поодиночке, боюсь, что их перебили.

— А где конюхи? — тихо произнес капитан. — И что случилось с теми двумя болванами?

— Я не видел их с тех пор, как мы остановились, капитан. — прошептал старшина.

— Без них у нас нет никаких шансов, — сказал капитан.

— Позвать их, господин? — Капитан кивнул. — Но тогда эти мерзавцы заметят нас и подтянутся сюда, — предупредил старшина.

— Пускай.

— Хайме! Марк! — заревел старшина стражников, поднимаясь на ноги, и протягивая руку своему начальнику.

Конюхи не отозвались, но шестеро мужчин, двигавшихся по лесу, обернулись, увидели двоих мужчин и бросились по лугу к ним.

Офицеры вытащили мечи и переглянулись. Старшина стражников кивнул на того, кто бежал слева; капитан двинулся навстречу тому, кто бежал впереди. Единственной их надеждой, хотя и весьма призрачной, было то, что люди, которые решили напасть на них, были совершенно бездарными фехтовальщиками, иначе, перед тем как пасть на поле боя, им удастся прикончить лишь по одному из нападавших.

Двоим отличным, хорошо обученным и опытным воинам противостояло шестеро на вид неорганизованных и не слишком искусных в военном деле вооруженных мужчин. Даже в этом случае их шансы на победу не выглядели слишком обнадеживающими. Сражение происходило на ровной площадке, открытой со всех сторон. По-видимому, в лесу находилось еще шесть или восемь человек, которые могли занять место убитых. У двух стражников не было никакой надежды на подкрепление. Конюхи сбежали; другие стражники наверняка также отражали внезапное нападение. В любом случае, одному из них был дан приказ ни при каких обстоятельствах не оставлять сестру Агнет, даже в случае подобной атаки. Они отлично понимали, что, если нападающие по какой-то причине вдруг не смогут стоять на ногах, то их оптимистичный план прикончить по паре атакующих за раз обречен на провал.

Капитан сделал выпад в сторону переднего нападающего, как только тот оказался на расстоянии лезвия меча, а затем нанес ему косой удар. Полученная им рана была скорее царапиной и была способна охладить пыл более слабого противника. Однако этот разбойник оказался более опытным бойцом, чем казался. Капитан напал снова и наткнулся на достойную защиту. Его противник, теперь уже знавший об опасности, которая ему угрожает, сражался с отчаянной храбростью. Шансов быстро и легко перебить противников не было.

С разбойником, заходившим слева, старшина стражников справился довольно легко, но, когда тот упал, обливаясь кровью, его заменили двое подоспевших товарищей. Затем новый противник сделал выпад, атакуя капитана справа, когда тот отражал удар слева, но промахнулся.

Юсуф оставил Наоми с хозяйкой и влез на дерево, чтобы посмотреть, что происходит. Подсчитав количество людей, которых он смог увидеть в лесу и на опушке, он спрыгнул с дерева на мягкие опавшие листья и побежал к повозкам. Единственной его целью было оружие в одной из крытых повозок, которое легко достать тому, кто знает, где именно оно лежит.

Он развязал веревку, которая удерживала покрывавшую повозку холстину, и отбросил ее в сторону. Под ней были спрятаны мечи; он вытащил один из них и опробовал его. Он был слишком длинным и тяжелым для его руки. Когда ему было семь лет, он много упражнялся с мечом подходящего размера, который дал ему отец, но у него не было времени и возможности научиться управляться с большим мечом. Он отложил его, вытащил длинное, крепкое копье с острым наконечником, привязал холстину на прежнее место и побежал прочь.

Среди шума боя капитан краем уха услышал стук копыт приближающейся сзади лошади. Но за мгновение до того, как направленный на него удар достиг цели, его новый противник развернулся в сторону, дернулся и с проклятием опрокинулся на спину. В это мгновение капитан осознал три вещи: в плечо его противника вонзилось копье; кто-то сражается на их стороне; и самое главное — у них есть шанс. Но вместо шести перед ним уже стояло восемь или даже двенадцать мужчин, и он отбросил эту надежду, пока она не успела заставить его потерять бдительность. Сильным ударом по руке он нанес сокрушительный удар по руке находившегося перед ним разбойника и повернулся к еще троим, которые набросились на него, желая разделаться с ним.

Позади него свалившийся с коня Юсуф, сжимая копье, пытался подняться на ноги. Вороной конь отступил и теперь стоял, дрожа и ожидая команды своего седока. Разбойник выдернул из плеча острие копья и попятился.

И в этот момент длинный и тяжелый посох сильно, хотя и не слишком точно, обрушился на соперника старшины стражников и сбил его с ног, а следующий удар пришелся по плечу разбойника, который пытался напасть на капитана сбоку. Посохом орудовал Андреу, который подкрался к нападавшим сзади и лупил всех разбойников без разбору так быстро, как только мог. Фелип тоже не отставал и коротким кинжалом наносил противнику удары снизу. Андреу уложил на землю еще одного; Фелип рванулся вперед, схватил меч упавшего, пырнул ошеломленного разбойника в грудь кинжалом и снова отступил назад.

Повар и два его помощника, занятые обедом, не сразу обратили внимание на то, что происходит в лесу. Конечно, никто и не ждал от них помощи. Скинув рубахи, они остались лишь в коротких штанах и фартуках, дабы соответствовать требованиям приличий. Они не производили впечатления воинов. Поваренку исполнилось всего двенадцать лет, а помощник повара был человеком меланхоличным. Выпив лишнего, он начинал петь грустные песни надтреснутым голосом, отчаянно фальшивя при этом. Главный повар был крупным, грубым мужчиной с горячим нравом.

— Принеси-ка мою дубинку, приятель, — сказал повар. — Пойду-ка посмотрю, что там делается.

— И мою, — лаконично бросил его помощник.

Мальчик убежал.

Вскоре он вернулся, неся две длинные, тяжелые дубинки.

— Следи за огнем и смотри, чтобы рис не загустел.

Оба повара подхватили тяжелые дубины так, словно это были соломинки, и пошли к опушке, ступая легко и бесшумно, как два танцора. Присмотревшись повнимательней к этой парочке, можно было легко понять причину этой феноменальной силы. Их бедра раздувались от сильных мышц, а их рукам позавидовал бы любой борец. Они изо дня в день сражались, но не с людьми, а с тяжелыми чугунными котлами, с мешками муки и большими бочками с вином и маслом. Любой из них мог легко нести на плечах овцу, словно котенка, или подбросить увесистый мешок с рисом, как детский мячик. Они тихо приблизились к месту, где происходил бой.

Пытавшиеся схватить монахиню двое мужчин с длинными ножами, похоже, ошиблись с выбором, поскольку они схватили не богатую и влиятельную аббатису или отступницу сестру Агнет, что тоже было бы неплохо, а сестру Марту. Испуганные воплем путешествующего с ними священника, они отпустили ее и развернулись, чтобы расправиться со стражниками. Один стражник мастерски дал отпор одному из разбойников: он рассек ему предплечье, тем самым разоружив его, наступил на упавший кинжал и откинул его в сторону, чтобы тот не смог его снова схватить, после чего повернулся ко второму разбойнику. Но в этом уже не было необходимости. Священник нанес ему такие сильные и точные удары дубинкой, что тот выронил свой кинжал. Последний удар размозжил ему запястье и отбросил назад, отчего разбойник упал на спину. В этот момент краем глаза стражник увидел, что сестра Агнет убегает и уже взбирается по холму. Второй нападавший держался за запястье и кричал от боли. Стражник сильно ударил лежавшего на земле разбойника, чтобы тот не смог подняться, вручил священнику свой кинжал со словами:

— Возьмите это и не дайте им убежать.

Затем он помчался вверх по холму за монахиней. Он был молод и силен. Ей же очень сильно мешало монашеское одеяние, и вскоре она начала задыхаться от быстрого бега. Он легко поймал ее и возвратил разъяренной аббатисе и возмущенной сестре Марте.

Истекающий кровью человек, лежавший на земле, уполз. Стражник пожал плечами и передал монахинь и бандита со сломанным запястьем под надзор священника. Затем он — несмотря на приказ — отправился назад, чтобы помочь остальным.

Когда он подошел, двое стражников, два музыканта, мальчик и два разъяренных повара, имеющие на всех четыре меча, копье и два посоха, обратили в бегство более дюжины вооруженных разбойников. Когда подошли повара, то стражники, Андреу и Фелип, были окружены. Капитан зажимал сильно кровоточившую рану на руке,

Фелип тоже был ранен: чуть выше ботинка и около запястья. Андреу обменял посох Исаака на меч одного из нападавших, но сломал меч, и теперь стоял безоружный в самом центре сражения.

Капитан был ранен. Задыхаясь, он споткнулся и потерял бдительность, нападавший на него разбойник сделал выпад, намереваясь нанести роковой удар. Юсуф попытался снова ударить нападавшего копьем, но промахнулся, однако это отвлекло разбойника, и у него дрогнула рука. Капитан нагнулся; мощный удар его противника пронзил весенний воздух. В ярости развернувшись, чтобы отразить эту новую угрозу, он увидел лишь лежащего на земле мальчика.

В то же самое время кто-то поднял меч и атаковал беспомощного Андреу.

Повар с бешеным ревом приблизился к дерущимся, и первым же ударом посоха попал по затылку человеку, который собирался пронзить Андреу мечом. Тот рухнул на землю, как подкошенный. Второй удар попал кому-то по руке, и хруст ломающейся кости перекрыл шум боя.

Его помощник был человек методичный. Он начал с ног. Первым же ударом он перебил колено тому, кто нападал на капитана, разбойник с криком повалился на траву. Второй удар пришелся ему по голове, и крики прекратились. Третьим ударом он попал еще одному разбойнику по ноге, сломав берцовую кость, после чего еще один фехтовальщик оказался лежащим на земле. Внезапно чаша весов покачнулась, и перевес оказался на стороне путников. Вскоре могли драться только четверо из нападавших. Затем, все, кто еще мог бежать, как один, развернулись в сторону холма и бросились наутек. Третий стражник побежал за ними и схватил двоих, остальные же скрылись за валунами. Обессиленные и измученные путники занялись своими ранами.

Потрясенный Андреу огляделся, бросил сломанный меч и подобрал посох Исаака.

— От всего сердца, добрый господин, — сказал он главному повару, — благодарю вас за спасение моей жизни. Меньше всего мне хотелось погибнуть в схватке с этими разбойниками.

— Если бы вас убили, господин, мы бы больше не могли слушать ваши веселые песни, — ответил повар. — А этого допустить мы не могли.

По общему согласию путники покинули поле битвы и, собрав по дороге остальных, вернулись на поляну, где стояли повозки и были разложены костры. Пациент Исаака мирно спал за толстым бревном, доказывая эффективность микстур лекаря. Несколько рук потянулось к носилкам и его перенесли в прохладную тень под дубом.

Ракель и Юдифь промыли и перевязали раны. Повар тихо намекнул, что у него припасен бочонок лучшего епископского вина, и, наконец, скрываемое ликование от победы прорвалось наружу. Теперь можно было не только вспоминать подробности победы, но и пересказывать их благодарным слушателям — женщинам, лекарю, поваренку — всем, кто, не участвовал в битве. Те были готовы снова и снова слушать о доблести стражников, храбрости Андреу, неожиданном мастерстве фехтования Фелипа, удивительных способностях Юсуфа и удивительной силе поваров.

Наоми и Ибрагим перенесли свои горшки к общему костру, и, несмотря на ранний час, всем захотелось есть. Они сели за трапезу вместе, отбросив манеры и условности. Даже при том, что рис был немного переварен, им казалось, что ничего вкусней они еще никогда не ели. Это был настоящий триумф.

Не было только стражников. Нашли двоих — один находился без сознания после удара но голове, а другой был ранен еще в начале схватки. Как только их перевязали, те, кто мог, вернулись на поле боя. Пятеро разбойников лежали на земле, живые, но беспомощные; двое были крепко привязаны к деревьям.

— Что с ними делать? — глядя на раненых противников, спросил Энрике, самый молодой из стражников.

Трое из них, те, кому достались сокрушительные удары по голове дубинками поваров, лежали без сознания и вряд ли должны были очнуться. Двое, со сломанными ногами, сыпали проклятиями и стонали, лежа на земле. Остальные раненные во время боя разбойники сумели уползти в лес.

— Эти трое в любом случае умрут. Остальных повесьте, — приказал капитан.

— Я не уверен, что у нас найдется столько веревки, — ответил практичный старшина стражников. — То есть я имею в виду, мы не запасли столько. Мы же не думали, что придется вешать четырех человек.

— Тогда ножом. У меня правая рука сейчас не слушается, — сказал капитан, — а то я сам занялся бы этим.

— Не беспокойтесь, — ответил старшина. — Мы сейчас прикончим их.

— А разве нам не следует узнать, почему они напали на нас, господин? — снова спросил Энрике.

— Я думаю, это совершенно ясно, — сказал капитан. — Эй! — он пихнул ногой одного из нападавших. — Почему вы напали на нас?

— Нам приказали, — ответил тот. — А что, в тех повозках куча всякого добра.

— Я так и думал, — сказал капитан.

— А еще мы должны были захватить большую монахиню, — услужливо добавил он.

— Это какую? — спросил старшина.

Они посмотрели на монахинь. Высокая, худая Элисенда? Пухлая Марта? Широкоплечая Агнет? Ни одну из них нельзя было назвать маленькой.

— Кому это было нужно? — спросил капитан.

— Не знаю. Не мое дело. Этот незнакомец договаривался с Марио. Ему платили деньгами, а мы получали то, что было в повозках. Они не сказали, что охранять их будет целая армия.

— Неважно, — сказал капитан. — И так все ясно. Поторопитесь, — приказал он двум другим, — а то все напьются, и мы не сможем двигаться дальше.

— Этого отпустить? — спросил старшина стражников, указывая на словоохотливого разбойника.

— Как хочешь, — ответил капитан. — Он все равно далеко не уйдет.

— Хотите, я поищу конюхов, господин? — спросил старшина, почистив и вложив в ножны кинжал.

— Ты надеешься их найти? — удивился капитан. Он глядел на луг, где стояли люди и мулы.

Старшина стражников покачал головой.

— Нет. Они или мертвы, или им заплатили за предательство.

— Конечно, — нетерпеливо сказал капитан. — И мы не можем тратить время впустую.

— Я хочу знать правду, — сказал старшина стражников. — Уж лучше бы они оказались жадными до денег, чем слишком беспечными, настолько, что позволили перерезать себе горло, — добавил он. — Я сам обучал их. Я не думаю, что найду их тела, капитан. Поблизости нет их коней. Но полагаю, что его преосвященство будет не против, если мы, прежде чем уехать, обойдем луг. Так, для проверки.

— Думаю, да, — сказал капитан.

— Почему вы считаете, что они подкупили конюхов, господин? — спросил молодой Энрике.

— Они не были конюхами, эти мерзкие предатели, — сказал старшина стражников. — Они были нашими стражниками. Вооруженными и обученными. Его преосвященство думал, что стоит иметь пару человек, которые не были бы одеты как охранники. Он очень осторожный. И хороший тактик. Но предательство не так-то легко учесть.

Остановка в роще задержала их часа на три, что превышало самые мрачные прогнозы капитана. Кроме того, очень много времени было затрачено на отрезвление, восторги, еду, уборку, погрузку и отправление. Старшина стражников посмотрел на небо, где облака уже начинали закрывать яркое полуденное солнце, и покачал головой.

— Сомневаюсь, что мы успеем до темноты, господин, — тихо произнес он.

Капитан кивнул.

— Будем двигаться, пока солнце не сядет за холмами. Если мы не сумеем добраться до пригорода Барселоны, кому-то придется выехать вперед, чтобы поискать убежище.

Остальная часть путников отправилась в дорогу в состоянии невероятного, триумфального воодушевления. Дальше случилось то, что всегда бывает, когда события развиваются слишком хорошо. К тому времени, когда дорога вышла на равнину, вино повыветрилось из голов, а вместе с ним и восторги. На путников навалились боль и усталость. У всех, кто участвовал в битве, за исключением поваров, имелись раны, некоторые из которых были достаточно глубокими, а также царапины и ушибы. Теперь, когда прошла ярость схватки, сильнее всего чувствовалась боль. Перед ними уходила вдаль бесконечная, плоская, извивающаяся лента дороги на Барселону. Время от времени дорогу пересекали реки и обступали деревушки, мирно дремлющие в полуденном зное.

Солнце палило нещадно, и путники замедлили шаг. Они снова остановились в месте, где было достаточно воды и немного тени, больше из милосердия к животным, чем к людям. Повара раздали мясо и скудные припасы из монастырской кухни. Жилберт забылся в тревожном сне и бормотал что-то, явно не чувствуя жары и не замечая мух или тряски телеги. Юдифь и Наоми по очереди обмахивали его веером и поливали лоб холодной водой.

Затем они снова отправились в путь, привычно разделившись на небольшие группки. Первой шла повозка с раненым, чтобы ему не приходилось глотать пыль, поднятую остальными. Рядом с ней ехали Ракель, ее отец и Юсуф. С другой стороны шли музыканты. Повар и его помощники шагали между повозками, приглядывая за запасами провизии и остальными слугами; прочие брели, переходя от одних повозок к другим в зависимости от изменения их настроения и состояния.

Солнце начало краснеть, смещаясь вниз к едва различимым холмам, видневшимся вдали впереди справа.

— Сколько еще до города? — жалобно спросил поваренок.

— Еще довольно далеко, — ответил помощник повара.

— Мы не сможем добраться до города сегодня вечером, — сказал священник женского монастыря. Одиночество и желание поговорить вынудили его присоединиться к поварам. Он слез со мула и повел его в поводу, заметив, что так ему намного легче справляться с ним, чем сидя в седле.

— И что мы будем делать? — спросил поваренок дрожащим голосом.

— Не стоит унывать, — заметил Андреу. — Можно спать и в поле. Нам нередко приходилось делать это, ведь так, Фелип?

— Конечно, — серьезно произнес Фелип. — Это даже приятно, если только не идет дождь. Или львы не выходят из леса.

— Львы? — задрожал поваренок.

— Довольно мелкие, — сказал Фелип. — Не бойся.

— Но есть же гостиницы, — сказал священник, осторожно поглядывая то на одного, то на другого молодого человека.

— Набитые головорезами, — ответил Андреу. — Если нет дождя, то уж лучше поле и дикие животные, чем гостиницы на этой дороге.

— Не дразните мальчика, — резко произнесла Ракель.

Музыканты поклонились, усмехнулись и принялись наигрывать веселенький мотивчик. На дороге впереди них возникло облако пыли, из которого выехал старшина стражников.

Капитан выслушал его и приказал сделать остановку.

— Если вы посмотрите вперед, — сказал он, — то увидите вершину горы. Это Барселона. Мы не сможем добраться туда сегодня вечером, но в деревне, в паре миль отсюда, есть две гостиницы, где мы остановимся. Завтра к обеду мы будем в Барселоне. Давайте поторопимся, — добавил капитан. Он сам выглядел очень уставшим.

Он толкнул коня и поравнялся с повозкой, на которой везли раненого.

— Лекарь, как ваш больной?

— Ему не стало хуже, — сказал Исаак. — И это говорит о том, что он может выздороветь. Я больше беспокоюсь о вас, капитан. Вам тоже следует сесть в эту повозку и отдохнуть.

— Завтра у меня будет на это время, — ответил он и развернулся к остальным путникам.

Глава первая Барселона

Незадолго до полудня уставшие от жары и напряжения, в дорожной пыли Беренгер де Крюилль и двое его священников добрались до епископского дворца. Их проводили в кабинет Франсеса Руффы, каноника Барселоны. Как обычно, епископ, Мигель де Рикома, находился в Авиньоне, вдали от своей епархии.

Руффа вышел, чтобы поприветствовать их.

— Ваше преосвященство, какая неожиданная радость! Счастлив видеть вас, — произнес он, но в его голосе слышалась скорее вежливость, чем искренность. — Вы едете в Таррагону со свитой? Мы…

— Мой дорогой Руффа, не смущайтесь, — сказал Беренгер. — Мы едем на совет, но свиты у меня нет. Это временно. Мы выехали вперед, оставив свиту добираться с той скоростью, на которую она способны. Полагаю, все появятся лишь поздно вечером.

Руффа взял с письменного стола маленький колокольчик и позвонил.

— Ваше преосвященство, как только вы смоете дорожную пыль и отдохнете, мы будем рады, если вы присоединитесь к нам за нашим скромным обедом.

— Сначала Бернат должен написать короткое письмо Его Величеству, — сказал Беренгер, — а затем мы будем готовы отобедать с вами.

— Слушаю вас, ваше преосвященство, — произнес Бернат.

— Сообщите Его Величеству о нашем прибытии и от моего имени попросите его принять меня завтра.

— Зачем ждать до завтра, ваше преосвященство? — спросил Франсес Монтерранес. — Мы очень спешим. Он мог бы выделить вам немного времени сегодня вечером.

— Когда я получу аудиенцию у Его Величества, я хотел бы иметь возможность уверить его, что сестра Агнет благополучно добралась до Санта-Пере-де-лес-Пуэллес.

Дон Педро, граф Барселонский и король Арагона, выслушал просьбу Беренгера и кивнул секретарю.

— Передайте его преосвященству, что мы повидаемся с ним завтра… нет. Пусть подождет. В субботу, в полдень. И скажите ему, чтобы он привел нашего подопечного, мальчика Юсуфа, если тот путешествует вместе с ним.

— Епископ Жироны — ваш мудрый и преданный друг, — заметила донья Элеонора, его королева, после того как за секретарем закрылись двери. — И к тому же верный подданный.

— Который может позволить себе не спешить повиноваться мне, когда у него возникает такое настроение, — добавил дон Педро. — Прошел почти год с тех пор, как мы приказали ему доставить ту монахиню из монастыря Святого Даниила, и только сейчас он решил выполнить приказ. Если, конечно, она вообще едет с ним. Разве так ведет себя верный поданный?

— Мой бедный отец, который не имел вашего опыта в подобных делах, — сказала донья Элеонора, — часто говорил, что только дурак доверяет человеку, неоднократно замешанному в грязных делах, но мудрец подозревает и человека, который кажется чересчур добродетельным. Первый предаст ради выгоды, а второй — чтобы доказать свою праведность. Возьмите дона Видаля де Блана. Такой замечательный человек, — быстро добавила она, — заслуживающий доверия. Он всегда будет утверждать, а если надо, то и вопреки всем, что необходимо стоять за правое дело, к каким бы последствиям это не привело.

— Это человек, достоинства и высокие принципы которого никто не подвергает сомнению, — несколько язвительно заметил дон Педро.

— Я заметила, что Беренгер предпочитает компромисс, чтобы поддержать мир и покой в своей епархии, и чаще всего он делает это в интересах Вашего Величества. Дон Видаль обеспечил бы длительный мир между двумя ссорящимися соседями, просто повесив их обоих.

— Откуда такая политическая мудрость? — со смехом спросил дон Педро.

— Двор моего отца в Палермо — превосходная школа, Ваше Величество. Нигде нет больше заговоров и интриг, чем там. Я рано узнала, как определить разницу между стервятником и певчей птицей.

— Дон Видаль — кусок, который нужно было бросить его святейшеству, папе римскому, — сказал король. — Он также служит напоминанием дону Беренгеру, чтобы тот исправил свои манеры.

— И с этим куском, брошенным его святейшеству, иметь дело не легче, чем с остальными.

— Но несгибаемое достоинство дона Видаля не позволяет ему склониться перед Авиньоном, особенно в политических делах. И полагаю, мы не пробудем за пределами страны достаточно долго для того, чтобы это возымело опасные последствия.

— Пока я рядом с Вашим Величеством, не имеет значения, как долго мы находимся в море, — тихо произнесла королева, бросая на него взгляд из-под опущенных ресниц.

Он благосклонно улыбнулся, глядя на ее склоненную голову.

— Но относительно Беренгера де Крюилля вы правы, — продолжил он в более приподнятом настроении. — Мы окажем небольшое давление на архиепископа Таррагоны и спасем доброго епископа Жироны от его нынешнего неприятного положения.

— Дон Санчо — разумный человек, не правда ли, Ваше Величество?

— Для архиепископа.

Бернат принес Беренгеру ответ Его Величества.

— Ну, — нетерпеливо произнес епископ. — Он примет меня? Или крюк, который нам пришлось сделать, оказался лишь бесполезной тратой времени и сил?

— Конечно, мы не потратили время зря, — сказал Франсес Монтерранес. — Возможно, мы спасли жизнь молодому человеку.

— Возможно, — согласился Беренгер. — Но что говорит Его Величество?

— То, что он будет рад принять вас в полдень в субботу.

— Суббота, — задумчиво произнес Беренгер. — Я надеялся на завтра и боялся, что он назначит на воскресенье вечером. Он просто хочет дать мне время подумать.

— Конечно, Его Величество не интересовался мелкими подробностями нашего путешествия… — заметил Бернат.

— Его Величеству всегда интересны подробности, Бернат. Именно поэтому он всегда был и является воистину великим сувереном.

На следующий день, задолго до того, как солнце достигло зенита, остальные путешественники грязные, растрепанные и в отвратительном настроении добрались до Барселоны. Предыдущую ночь они провели в маленьких, грязных и переполненных гостиничных комнатках, и по дороге они уже не могли говорить ни о чем другом, кроме как о том, чья гостиница была хуже и кто из них спал меньше всех. Капитан и его стражники, которые вообще не спали прошлой ночью и потому были донельзя уставшие, ехали в полном молчании.

Монахини первыми покинули путешественников. Сердечно распрощавшись со всеми, они свернули к воротам монастыря Сан-Пере-де-лес-Пуэллес, расположенного на относительно тихой окраине. Остальные путники устало развернулись и по той же дороге добрались до городских ворот Барселоны.

Там Фелип и Андреу попрощались с капитаном и растворились в толпе. Исаака, его семью и слуг, а также раненого молодого человека доставили к восточным воротам еврейского квартала, где двое конюхов перенесли Жилберта в дом Мордехая и его жены. Затем капитан снова развернул свой поредевший отряд и повел его по дороге к собору.

Дом Мордехая бен Иссака был большим, а кладовая и винный подвал — полны припасов. Он и его энергичная жена оказались людьми гостеприимными и щедрыми. Они отнеслись к прибытию пяти неожиданных гостей — один из которых был практически при смерти — вместе со слугами как к нежданной радости. Но, несмотря на это, их визит начался не слишком хорошо. Хотя дом и был большим, людей в нем оказалось все же слишком много. Юдифь сильно волновалась, Юсуф выглядел угрюмым, а Ракель была раздражительна и беспокойна.

— Отец, — сказала она, как только смогла добиться его внимания, — ты не находишь, что состояние Жилберта стало намного хуже?

— Нет, дитя мое, я так не думаю. А ты?

— Нет, отец, — сказала она озадаченно. — Но я слышала, как ты сказал тому священнику, что надежд на то, что он переживет эту ночь, не слишком много. — Несмотря на то, что Ракель не заметила существенных изменений, она всегда считалась с необычными способностями отца чувствовать признаки улучшения или ухудшения состояния пациента.

— Не удивительно, что ты слышала. Я говорил очень громко. Иногда лучше предупредить друзей о худшем, когда больной выздоравливает, тогда для них это становится нежданной радостью, — сказал отец.

— Мне кажется, то этого священника совершенно не волновало, выживет Жилбсрт или нет, — сказала Ракель.

— Скорее всего, да. Но я полагаю, что наш пациент будет в большей безопасности, если распространится известие о том, что его состояние совершенно безнадежно.

— То есть ты хочешь сказать, что кто-то может попытаться убить его, поверив, что он выздоравливает? — Она замолчала, чтобы обдумать его слова. — Пойду посмотрю, что еще можно для него сделать. Мама очень устала.

— Да. Дай матери насладиться обществом другой женщины, — сказал Исаак. — А я смою дорожную пыль. Где Юсуф?

— Я здесь, господин, — приглушенным голосом произнес мальчик.

— Пора умыться и немного поесть, — сказал лекарь. — А затем нас ждет работа.

Дом Мордехая находился на главной улице еврейского квартала, такой широкой, что по ней легко могли разъехаться две телеги. Юсуф открыл дверь и вышел, сразу очутившись в толпе домохозяек, придирчиво осматривающих рыбу и домашнюю птицу, тыкающих пальцами в овощи и ругающих непослушных детей. Слуги и женщины победнее, которым некому было помочь, пробирались через толпу, неся тяжелые кувшины с водой из соседнего фонтана. Все — и богатые, и бедные — были чем-то заняты, поскольку была пятница и надо было переделать множество дел, прежде чем закат возвестит начало Шабата. Юсуф пробрался сквозь толпу, свернул на более тихую улочку, затем опять на довольно шумную, и, наконец, достиг западных ворот квартала.

Вдоль улицы, начинающейся от ворот, возвышались жилые дома и процветающие торговые ряды. Она была почти такая же шумная, и на ней было столько же народа, как и на улицах квартала, но все здесь было ему совершенно незнакомо. Перед тем как покинуть дом, он уверил хозяина, что в свое время его путь пролегал через Барселону и он хорошо знает этот город; но он ничего здесь не узнавал. Город был больше, чем он думал, и та его часть, но которой он бродил два года назад, как бездомная собака, оказался лишь малой его частью.

«У тебя есть язык», — сказал он себе. Любой здесь знает, где находится дворец епископа. Он пересек улицу и подошел к представительному торговцу оливками, который в ожидании обеденного времени перетаскивал бочонки и корзины в свой магазин.

— Прошу прощения, господин, — сказал он. — Вы не могли бы сказать мне, где находится дворец епископа?

— Там, — сказал занятой торговец, неопределенно махнув рукой. Затем он удивленно посмотрел на Юсуфа. — А зачем тебе епископ? — с любопытством спросил он. — Ты что, первый раз в городе, раз не можешь найти собор? — Внезапно он сделал быстрое движение и схватил Юсуфа за руку.

— Пустите меня! — закричал Юсуф.

— Мне пригодится такой парень, как ты, — сказал он. — У тебя ведь нет хозяина, не так ли? Или ты беглый?

Юсуф отчаянно дернулся, вырываясь из рук торговца оливками.

— Пустите меня! — повторил он.

— Шутишь, парень, — протянул торговец.

— Эй, ты, Эстевес, — произнес голос из соседнего магазина. — Что ты делаешь с этим парнем? Он не твой.

— Нет, мой, — сказал торговец. — Я только что купил его.

— Да ну? Пока таскал свои оливки в лавку?

Неожиданное нападение с фланга отвлекло торговца, и его захват ослаб. Юсуф не стал дожидаться, чем закончится их спор. Он вывернулся и бросился бежать по улице туда, где вырисовывалась громада собора.

Тяжело дыша, больше от испуга, чем от усталости, на сей раз он задал вопрос молодой женщине, которая тащила двух хнычущих маленьких детей домой обедать.

Она посмотрела на него, как на безумца.

— Да вот же, мальчик, — сказала она. — Где же еще ему быть?

Она подтолкнула старшего и самого непоседливого ребенка и решительно двинулась дальше.

В епископском дворце наступил час обеда. Сказали, что епископа нельзя беспокоить. Юсуф продолжал настаивать. Привратник упрямо прищурился.

— Я принес очень важное сообщение его преосвященству от его личного лекаря. Его преосвященство рассердится, когда обнаружит, что привратник, который ничего не знает о делах его преосвященства, помешал ему получить это сообщение.

Неясно, что вынудило привратника уступить — то ли впечатление от этой речи, то ли время обеда, но, когда Беренгер размеренно прогуливался в компании Франсеса Руффы, каноника Барселоны, в сторону большого зала, где они должны были обедать, Юсуфу разрешили предстать перед епископом и передать ему сообщение.

— Я рад видеть тебя, Юсуф, — сказал епископ. — Ты уже обедал?

— Нет, ваше преосвященство, — ответил Юсуф.

— Тогда ты можешь присоединиться к нам, не правда ли, Руффа? А заодно ты передашь мне сообщение. Надеюсь, ничего серьезного, что бы потребовало от меня немедленных действий.

— О нет, ваше преосвященство, — сказал Юсуф и вскоре уже сидел за столом рядом с епископом в просторном зале.

В день прибытия путешественников па обед в большом зале епископского дворца в Барселоне собралось восемнадцать человек. Большинство из них были священниками, занимающими различные должности в соборе. Помимо Юсуфа и четырех церковников из Жироны — епископа, его секретаря, его исповедника и священника из женского монастыря — было трос светских гостей: приветливый землевладелец по имени Гонсалво де Марка и двое рассудительных купцов, которые являлись частью городского совета.

— Зачем они здесь? — тихо спросил Бернат.

— Как говорит отец Бонанат, — пробормотал Франсес Монтерранес, кивая на священника, сидевшего с другой стороны стола, — у членов совета есть неотложные дела, которые необходимо обсудить с каноником. Я ничего не знаю об этом господине, даже о том, для чего он оставил своих коров и свиней и отправился в город, — добавил он, указывая на Гонсалво де Марка. — Знаю только, что он очень богат и что его давно умерший двоюродный дед был весьма влиятельным сеньором.

За столом было странно тихо. Путешественники сильно устали, и у них не было сил на разговоры. Дон Гонсалво, будучи местным, начал длинное и путаное объяснение причин недовольства крестьянства, которое было способно убаюкать даже их самого горячего защитника. Наконец он допил свой бокал и, пытаясь подвести итог своим аргументам, окончательно выдохся. После нескольких мгновений напряженной тишины Франсес Монтерранес, стараясь подхватить нить угасшей было беседы, обратился к епископу:

— У вашего преосвященства есть новости о нашем несчастном юном Жилберте? Насколько я помню, его состояние было довольно тяжелым, когда мы уехали вчера утром.

Он произнес это громко, чтобы заглушить дальнейшие попытки выступлений со стороны дона Гонсалво.

— Вы хотите сказать, что были и другие неприятности во время вашего путешествия помимо нападения? — торопливо спросил каноник.

— Нет, с нами ничего не случилось, — ответил Беренгер. — Но мы натолкнулись на молодого дворянина, лежавшего около дороги. На него напали воры и бросили его, посчитав мертвым. Со вчерашнего вечера я ничего о нем не слышал. Надеюсь, ему лучше, Юсуф?

Мальчик покачал головой и спокойно ответил, что за прошедшее время не было отмечено значительного улучшения его состояния.

Послышался сочувствующий шепот на фоне смущенных взглядов тех, кто не понимал, о чем идет речь.

Затем один из каноников отвлекся от стоявшего перед ним блюда с бараниной.

— Они повсюду. Как жаль, что дороги в город настолько ужасно охраняются, что прячущиеся в холмах бандиты без опасений нападают на честных христиан.

— Путешествия всегда опасны, господин, — сказал Гонсалво Беренгеру. — Вы, господин, довольно много путешествуете, так что знаете об этом не понаслышке. Когда я покидал усадьбу, то помимо слуг я взял с собой трех крепких парней.

— Трудно предположить, что на такую большую группу людей, как наша, все же нападут вооруженные бандиты, — сказал Франсес в оправдание.

— Приятно отметить, — произнес Беренгер, — что в бой вступили все члены моей свиты, даже повара, и действовали весьма смело и умело. А ради чего вы предприняли столь опасную поездку, уважаемый? — спросил епископ, поворачиваясь к Гонсалво. На его лице не было даже тени улыбки.

— Закон, ваше преосвященство, — сказал он, сияя от самоуверенности. — Все мы должны стремиться к тому, чтобы закон восторжествовал, нельзя ослаблять бдительность ни на мгновение. Вы так не находите? — обратился он к одному из торговцев, тихо беседовавших с каноником.

Торговец удивленно воззрился на него.

— Вы совершенно правы, — вежливо ответил он и вернулся к прерванной беседе, понятия не имея о том, чему он только что поддакнул.

— У вас есть дело в суде? — спросил Бернат.

Гонсалво несколько задержался с ответом.

— Можно сказать и так, — ответил он. — Небольшое дело, пустяк, который касается только меня.

— В таком случае, удивительно, что вы отважились ехать в такую даль ради столь незначительного дела, — сказал епископ.

— Были и другие причины, — сказал Гонсалво, подмигнув Бернату. — У каждого есть семья, друзья, знакомые, — доверительно добавил он. — У меня есть дочь, которая достигла брачного возраста. — Он кивнул в направлении каноника. — Я воспользовался этой возможностью, чтобы узнать у каноника, нет ли каких подвижек по моему делу.

— А-а, — протянул Беренгер. — Значит, ваше дело слушается в епископальном суде?

— Я, видимо, неточно выразился, ваше преосвященство. Это не мое дело, — сказал Гонсалво. — Это касается соседа, земля которого находится в пределах барселонской епархии. Вопрос связан с небольшим участком моих земель, орошаемых общим ручьем.

— А ваш сосед тоже здесь, чтобы поддержать свое дело в суде? — спросил Бернат.

— Насколько я знаю, нет, — ответил Гонсалво. — Но дело слушалось не в Барселоне. Оно было передано на рассмотрение папского суда.

— Боюсь, — сказал Франсес Руффа, каноник Барселоны, — что по этому вопросу у нас нет никакого решения из Авиньона. Пока нет. — Он говорил холодно, как будто устал от прошений дона Гонсалво. Или от самого дона Гонсалво.

— Не беспокойтесь, отец мой, — заметил Гонсалво. — Ходят слухи, что бумаги уже в пути. Мудрый человек всегда готов к решению, особенно если думает, что оно может быть неблагоприятным.

Беренгер встал.

— Мой дорогой Руффа, — обратился он канонику, — хотя мне было весьма приятно находиться в вашем обществе, все же я вынужден просить вас простить меня. Я воспользуюсь охраной Его Величества, чтобы прогуляться по саду, поскольку нам нужно обсудить некоторые вопросы. Затем, если вы сможете уделить мне полчаса, мы с вами обсудим некоторые вопросы, по поводу которых мне хотелось бы узнать ваше мнение.

Франсес Руффа поднялся и проводил епископа Жироны и Юсуфа до выхода из зала.

— Но что я скажу Его Величеству, если он прикажет мне оставаться при дворе? — обеспокоенно спросил Юсуф. — Я думал об этом еще до того, как мы оставили Жирону, ваше преосвященство, и очень расстроился. Мой хозяин слеп и беспомощен. Я не могу бросить его. И он может многому научить меня.

— Ты нужен своему хозяину, Юсуф, но он не настолько беспомощен, как ты думаешь. Однако если ты не решишься его оставить, то увидишь, что Его Величество способен понять привязанность и преданность, — сказал Беренгер. — Он может решить, что ты глуп, но он не будет оскорблен. И, конечно, Ее Величество не будет оскорблена, а к ней он прислушивается гораздо внимательней, чем к любому из своих советников.

— Спасибо, ваше преосвященство.

— Я вижу, что Руффа направляется прямо ко мне, — сказал Беренгер. — Можешь подождать меня немного? После разговора с каноником я буду знать, что следует передать господину Исааку.

— Конечно, ваше преосвященство. Я буду ждать вашего возвращения у двери.

Привычно тихо ступая, Юсуф вернулся в огромную столовую. Он скользнул в глубокий оконный проем, где куски стекла были так искусно подогнаны один к другому, что не только не пропускали сквозняки, но и позволяли свету свободно проникать в комнату. Через стекло он мог видеть сад почти так же ясно, как если бы в оконном переплете вообще не было стекла. Это произвело на Юсуфа сильное впечатление. Даже у мастера Мордехая — достаточно богатого человека, имевшего стеклянные бокалы и кувшины для вина, — было всего одно застекленное окно, а здесь стекла были вставлены во все окна большого зала.

В зале оставались двое мужчин. Они стояли спиной к нему и были глубоко погружены в беседу. Скучая, Юсуф прислушался к их разговору. Слуги убирали длинный стол и уносили остатки роскошного обеда. Когда они закончили свою работу и ушли, голоса двух мужчин зазвучали отчетливей и на них уже сложно было не обращать внимания. Юсуф прислушался, а разобрав несколько слов, с любопытством посмотрел, кто это произнес. Они не были священниками. Один из них был дон Гонсалво — никто из присутствовавших на обеде не носил столь необычно скроенную тунику; другой был моложе и выглядел большим модником. Он не обедал во дворце, но казался очень знакомым, хотя Юсуф не смог вспомнить, кто это.

Затем до него донеслось имя «Жилберт», и Юсуф напряг слух.

— Но это все, что я знаю о его состоянии, — сказал Гонсалво.

Ответ второго человека был слишком тихим, и Юсуф не смог его расслышать.

— А что случилось с деньгами, которые я заплатил Норберту? — спросил Гонсалво.

Молодой человек встал.

— Об этом я ничего не знаю, — произнес он. — Мне очень жаль. — Он улыбнулся, утешительно похлопал Гонсалво по плечу и наклонился, чтобы что-то прошептать ему на ухо.

Гонсалво покачал головой. Глядя на уходящего молодого человека, он, казалось, смотрел прямо на Юсуфа, сидящего в нише оконного проема, но глаза его казались невидящими, как у статуи. Затем он поднялся, постоял немного и быстро вышел из комнаты.

— Его преосвященство просил, чтобы я передал вам, что он чувствует себя как никогда хорошо. Его Величество согласился увидеться с ним завтра и попросил, чтобы он привел меня.

Поскольку в этих словах явно заключался вопрос, Исаак ответил:

— Конечно, ты можешь пойти. Ты должен пойти, раз Его Величество желает этого. Что еще?

— Вы не нужны ему сейчас как лекарь, но он хотел бы побеседовать с вами, если вы сможете встретиться с ним завтра утром.

— Тогда мы пойдем. Ты легко нашел дворец епископа?

— Да, господин, — тихо ответил Юсуф.

— Что случилось? — спросил Исаак. Его слух был достаточно чутким, чтобы заметить изменение в голосе.

— Меня поймал торговец оливками. Он принял меня за мусульманского раба, — с горечью ответил Юсуф. — Хотя мое происхождение гораздо лучше, чем его.

— Думаю, что пока мы здесь, тебе не стоит покидать дом Мордехая в одиночку, — сказал Исаак.

— Я так долго провел в безопасности, что решил, будто я уже достаточно взрослый и не стану добычей жадных торговцев, — ответил Юсуф. — Мне стыдно.

— Забудь об этом, Юсуф, просто не будь слишком доверчивым, — сказал Исаак. — Поскольку нас здесь не знают, опасность может подстерегать любого.

Глава вторая Шаббат

Казалось, что длинная и церемонная трапеза по случаю праздника никогда не кончится. Усталая и отрешенная Ракель сидела между двух беседующих пар. Все внимание ее матери и молодой супруги Мордехая было поглощено хозяйскими детьми, двумя мальчиками и девочкой, которые то хихикали, то толкали друг друга, а когда замечали, что на них смотрят незнакомые им гости, опускали глаза и затихали. Исаак весь вечер проговорил с Мордехаем о медицине, политике и тяжелой для евреев обстановке в Париже и других французских городах.

Как только выдалась возможность, Ракель поднялась по лестнице в просторную комнату, куда супруга Мордехая распорядилась поместить Жилберта.

— Как он, Наоми? — спросила она.

— Спит, — прошептала Наоми. — Он выпил немного бульона, съел кусочек хлеба и заснул. Думаю, что жар у него уже не такой сильный.

Ракель положила ему руку на лоб и кивнула. Жилберт открыл глаза.

— Приветствую тебя, ангел, — произнес он. — Где мы?

— Это комната в доме Мордехая, лекаря, — ответила Ракель.

— Вы же не оставите меня здесь? Когда вы отправляетесь в Таррагону?

— Не знаю, — ответила Ракель. — Но я спрошу отца.

— Уверен, что в доме Мордехая нет ангелов, — сказал он и снова заснул.

Исаак ощупал колено епископа, не выявив никаких отклонений.

— Жар и отек наконец-то прошли, ваше преосвященство, — сказал лекарь. — Теперь надо подумать о мерах, которые оградят ваш сустав от этих напастей.

— Все в свое время, господин Исаак. Давайте поговорим о вещах более приятных. Его Величество желает видеть сегодня своего подопечного.

— Его Величество, как всегда, добр, — сказал Исаак. — Юсуф здесь недалеко, ждет меня. Я скажу, чтобы он остался и сопроводил вас во дворец.

— Но нужно, чтобы он отвел вас домой, господин Исаак. А когда он выполнит свои обязанности, то сам найдет меня во дворце.

— Я не позволю ему ходить по городу в одиночку, — сказал Исаак. — Здесь на него уже позарились торговцы рабами.

— Тогда вам придется подождать нас здесь. Пойдемте со мной в сад, — сказал Беренгер. — Там приятно проводить время. Я пришлю сюда Франсеса и Берната, чтобы они развлекли вас рассказами о моих грехах.

— Ваше преосвященство очень добр, — сказал Исаак.

— Ну что ж, господин Исаак, давайте прогуляемся вместе. Я написал своему другу о монахе Норберте. Полагаю, что у него будут для вас новости.

— Когда вы ожидаете ответ?

— Как только мы вернемся в Жирону. Если он ответит без промедления.

— Надеюсь, теперь ваше преосвященство будет спать спокойно.

В саду было прохладно и приятно, несмотря на утреннюю жару. Ему принесли прохладительный напиток с мятой и лимоном, и Исаак сидел в пестрой тени и ждал. Легкий ветерок приятно овевал его лицо. Путешествие и звуки дома Мордехая совершенно сбили его с толку.

Он не узнавал доносящиеся до его слуха звуки, и это путало и все остальные его чувства. Он надеялся, что святые отцы не станут спешить. Ему нужно было немного времени, чтобы поразмышлять и насладиться покоем.

Затем он услышал шаги на ступеньках лестницы, ведущей от дворца. Его прервали раньше, чем ему хотелось бы, и он огорченно вздохнул.

— Давайте пройдем сюда и в тишине займемся нашими делами, — сказал голос, который был ему незнаком. — Вы едете в Таррагону? — Голос был довольно приятным, но от его звука лекарь, сам того не желая, вздрогнул.

— Да, да, сеньор, — произнес другой голос. — У меня здесь полная курьерская сумка, которую следует передать архиепископу до начала совета.

— Она не станет слишком тяжелой для вашего коня, — сказал первый. — Вы смогли бы передать и мое сообщение? Я был бы очень вам благодарен.

— Какое сообщение, сеньор?

— В таверне на улице Писцов спросите моих друзей, Бенвенист и Миро. Скажите им, что к моему возвращению они должны сделать оговоренные приготовления. Если вы все хорошо запомните, получите половину вашей платы; другую половину вам отдадут мои друзья.

— Я смогу запомнить все, сеньор. Я знаю эту таверну. Спросить Миро и Бенвениста и сказать им, что они должны выполнить оговоренные приготовления до вашего возвращения. Им следует назвать ваше имя, сеньор?

— Вы все правильно запомнили. Можете сказать им, что это сообщение от их молодого хозяина.

— Запоминать — моя работа, сеньор.

Исаак услышал, как один из говоривших развязал кошелек, в котором явно было довольно много монет, после чего звуки шагов удалились в направлении дворца.

Он покачал головой. Слишком сложно и дорого предупреждать слуг подобным образом о возвращении хозяина. Казалось, что этот человек со зловещими интонациями в голосе, который звучал довольно молодо, отравил весенний воздух.

— Господин Исаак, извините за задержку, — произнес знакомый голос секретаря епископа. — Надеюсь, время тянулось не слишком долго.

— Нисколько, отец Бернат. Мне было здесь очень интересно. В саду много птиц, и они поют удивительные песни.

Беренгер проследовал за лакеем по лестнице, ведущей в личные покои Его Величества. Дон Педро, граф Барселоны и король Арагона, провел все утро с секретарем и казначеем, Бернатом д'Ольцинелле. Они долго и напряженно работали, сидя за столом, на котором горой высились кипы документов. В комнате кроме них присутствовали только двое стражников. Беренгер бросил быстрый взгляд на лицо своего монарха, пытаясь понять, насколько рассержен им дон Педро.

— Ваше Величество, — произнес он, поклонившись. — Я очень благодарен вам за предоставленную мне аудиенцию.

— Мы всегда рады видеть вас, дон Беренгер, — сказал дон Педро. Легко взмахнув рукой, он указал, куда епископу следует сесть. Кто-то тихо вошел в комнату и незаметно подал ему вино и воду, а также мисочку с миндалем и пряными маслинами.

— Вы прибыли в Барселону, чтобы передать нам письмо, дон Беренгер? — добавил король тоном умеренного любопытства. — Странное занятие для епископа.

— Да, Ваше Величество, — сказал Беренгер. — Но письмо досталось мне при таких исключительных обстоятельствах, что я не смог сам решить, приведет оно к серьезным последствиям или нет. И поскольку лицезреть Ваше Величество для меня всегда большое удовольствие, я ухватился за это оправдание, чтобы передать письмо лично.

— И что это за исключительные обстоятельства?

— Письмо обнаружил ребенок на теле убитого францисканца. Которого к тому же никто не знает, — сказал он. — Для моей епархии это неслыханный случай.

— Мы можем посмотреть это послание?

— Конечно, Ваше Величество.

Секретарь дона Педро вышел вперед, взял письмо у епископа и положил его перед королем.

Дон Педро перевернул его и внимательно осмотрел.

— Его вид достаточно красноречиво повествует о недавно произошедших событиях.

— Совершенно верно, Ваше Величество, — сказал Беренгер.

— Прочитайте его нам, — сказал король секретарю, закрывая глаза и откидываясь на стуле.

— У автора прекрасный риторический стиль, — сказал Беренгер, после того как секретарь закончил чтение. — Но я нашел письмо не слишком содержательным.

— Так какого решения вы так долго ждали, дон Беренгер? — спросил король, все еще не открывая глаз, и это как будто отрезало его от окружающего мира.

— Я не могу понять, что это могло значить, Ваше Величество.

— Кто такой Родриго де Лансия? — спросил дон Педро.

— Родственник Хуго де Лансия Талатарна, Ваше Величество, — ответил секретарь. — Он был в Авиньоне, чтобы проследить за протестом Анконы. По поводу кораблей.

— Да, действительно. Пиратство. Таким образом, решение потерялось в пути.

— Но не было никакого монаха по имени Норберт, связанного с этим делом, — пробормотал секретарь.

— И вы не знаете этого Норберта? — сказал Ольцинелле, казначей.

— Я не уверен, — ответил Беренгер казначею. — Я также не знаю, что именно он сделал, хотя, похоже, он убил человека.

— Он слишком вспыльчив для монаха, дон Беренгер, — заметил казначей. — Жаль, что он не объясняет, каким образом документ Вашего Величества может повлиять на приготовления к войне.

— Но мы знаем об этом решении, не так ли?

— Не в его окончательном варианте, Ваше Величество, — сказал Ольцинелле. — Где те документы, о которых он упоминает? Не у ребенка, я надеюсь.

— У тех, кто его убил, — ответил Беренгер. — По крайней мере — так мне кажется.

Дон Педро открыл глаза и жестко взглянул на епископа.

— Мы вернемся к этому письму потом, — быстро произнес он. — Сейчас нам надо проследовать на совет, мой благородный друг. Меня интересует мнение по вопросу, который будет на нем обсуждаться.

— Я всецело в распоряжении Вашего Величества.

— Как там наш юный подопечный, мавританский мальчик, Юсуф? — спросил дон Педро, когда они медленно шли к небольшому залу, где проводился совет.

— Он в порядке, Ваше Величество, он прирастает мудростью и знаниями, а также возмужал. Он ожидает Ваше Величество внизу.

— Пошлите за ним, — тихо произнес король, и один из слуг, которые следовали за ними повсюду, исчез, чтобы выполнить его поручение.

Пять или шесть членов совета сидели за большим столом, ожидая прибытия дона Педро.

— Дон Беренгер проведет с нами часть нашей встречи, — сказал Его Величество. — Ранее мы говорили о новой паре ушей и глаз в Таррагоне. Дон Беренгер будет там через несколько дней. Покажите ему последнее сообщение.

Ольцинелле, казначей, сел, просмотрел документы, лежавшие перед ним, и передал через стол один лист.

В нем весьма простым языком было описано избиение одного еврейского торговца, сожжение его дома, расположенного на окраине еврейского квартала Таррагоны. Торговец умер, равно как и два его помощника, раб и маленький ребенок. Закончив читать, Беренгер посмотрел поверх бумаги на короля.

— Это последнее сообщение из Таррагоны, — сказал Ольцинелле. — Возможно, что убийство было непреднамеренным. В это время подмастерье торговца распаковывал новую партию товаров, и в магазине повсюду валялась сухая солома.

— Но это не извиняет нападение, — заметил Беренгер.

— Вам следует понять, ваше преосвященство, — сказал Ольцинелле, — насколько бедственные последствия может иметь этот пожар в то время, когда мы готовимся к войне.

Беренгер кивнул. Даже если не учитывать сострадание, это произошло крайне несвоевременно. Сгоревшее помещение и погибший торговец — это невыплаченная арендная плата и неуплаченные налоги. А еврейское сообщество платило налоги непосредственно своему сеньору — королю.

— Совершенно верно, — сказал дон Педро. — Мы желаем получить подтверждение этого сообщения. И, если оно верно, хотим знать, что за этим скрывается, и является ли это событие результатом предательства, неправильно понимаемого религиозного рвения или жадности. Архиепископ знает о случившемся? И если знает, то неужели потворствует этому?

— Ваше Величество имеет причину не доверять тем, кто послал это сообщение? — спросил Беренгер.

— Мы верим в преданность и честность молодого человека, которого мы послали, чтобы изучить это дело. Но, возможно, что он был обманут. Многие сейчас не прочь разжечь неприязнь между королем и его подданными.

— Все знают, — сказал Ольцинелле, — что сейчас в Таррагоне находится папский нунций.

Беренгер посмотрел на сидящих перед ним трех людей и задумался.

— Разве причиной его присутствия не Генеральный совет? — спросил он.

— Если это так, то мы будем безмерно рады, — сказал дон Педро. — Мы получили сообщение, всего одно, но довольно обоснованное, что нунций замешан в разжигании бунта и насаждении раскола. Нам не хотелось бы думать, что это — правда, ибо если это так, то он действует в прямом противоречии с законом. Любое нападение на евреев короля — посягательство на королевские права, и это можно было бы счесть попыткой поддержать Сардинию в нашей справедливой войне против нее. Мы этого не приемлем, — произнес дон Педро тоном холодной ярости. — Мы также не будем подчиняться нашему архиепископу, интригующему с папским нунцием. Мы должны получить точные сведения об этом.

— Я честный и преданный подданный Вашего Величества, — сказал Беренгер. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Вашему Величеству.

— Где наш подопечный, Юсуф?

— У дверей, Ваше Величество, — ответил лакей.

— Приведите его.

Дон Педро поднялся.

— Очень может быть, что мы сможем сгладить недоразумения, возникшие между Жироной и Таррагоной в связи с этими глупыми обвинениями, дон Беренгер, — сказал король, выходя из комнаты. По пути он взял Юсуфа за руку и повел его в свои личные покои.

— Я очень благодарен… — начал было Беренгер, но дверь уже закрылась.

— Вы очень помогли Его Величеству, — сказал Ольцинелле. — Таррагонские евреи, как и евреи Валенсии, Жироны и Барселоны, весьма щедро поддерживают эту войну, и он очень рассержен этими нападениями. Сообщение поступило из Пон-де-Санта По. Источник — племянник великого адмирала, который погиб в недавнем конфликте, и я верю — или надеюсь — что ему можно полностью доверять. Однако он молод, возможно, не слишком опытен, и мог поддаться на обман. Вашему преосвященству следует соблюдать осторожность, и, когда вы поймете смысл происходящего, немедленно сообщить его величеству. У меня здесь есть письмо от Его Величества для архиепископа, где он пишет о вас.

— Передайте мою глубокую благодарность Его Величеству, — сказал Беренгер.

Ольцинелле кивнул и передал ему письмо.

— Церковь всегда была источником большого раздражения Его Величества.

Беренгер прошел к двери, но задержался.

— Его Величество знает, что бандиты пытались похитить монахиню, которую мы сопровождали в Таррагону?

— О, да, — сказал Ольцинелле. — Его Величество прикладывает много усилий, чтобы всегда быть в курсе всех дел.

— Да, конечно, — ответил Беренгер и поклонился.

В час обеда во внутреннем дворике дома Мордехая бен Иссака было тепло и царила тишина субботы. Под лимонными деревьями был поставлен длинный стол, на котором в изобилии стояла довольно простая пища. Ракель посмотрела на блюда, стоявшие перед ней, без особого аппетита. Она положила себе еды, немного поела, а затем выскользнула из-за стола. Взяв немного пирога, чтобы возбудить аппетит Жилберта, она поднялась в его комнату.

Наоми сидела у кровати, легко обвевая раненого веером.

— Пойди пообедай, Наоми — сказала Ракель. — Я посижу с ним.

— Это ужас что такое, — сказала Наоми раздраженно. — Жарища, как у нас в июне. В этих адских местах даже дышать толком невозможно. А говорят, что в Таррагоне будет еще хуже. Надо было сидеть дома.

— Во внутреннем дворике хорошо, там довольно прохладно, — сказала Ракель. — Пойди, выпей что-нибудь холодного и поешь.

Продолжая ворчать, Наоми вышла из комнаты, и Ракель осмотрела больного. Он выглядел бледным, но не спая.

— Вы — ангел, спустившийся ко мне с небес, — сказал он. — Я думал о вас. Где вы были?

Ракель положила ладонь ему на лоб и почувствовала, что он уже намного прохладнее.

— Вам уже лучше, — заметила она.

— Как там твой пациент, Ракель? — спросил знакомый голос.

— Отец. Ты меня напугал. Сегодня жар намного меньше.

— Отлично, — сказал Исаак. — Можешь пойти отдохнуть. Я хочу поговорить с ним.

Ракель собралась и вышла.

— Как ваша рука?

— Еще болит, должен признаться.

— Боль острая или тупая, или, может, ноющая?

— По-всякому. Я стараюсь не думать о боли. Если думать, то она становится сильнее. Нужно перетерпеть, и я стараюсь.

— Вы сегодня ели что-нибудь?

— Немного супа, — сказал он, — раньше. Ваша замечательная дочь принесла мне пирог, но…

— Вы можете съесть его сейчас? Это важно.

— Не могу, — сказал он нетерпеливо. — Я беспомощен, лежа здесь, и мне надо многое обдумать. Я не могу есть.

— Сейчас вы должны думать лишь о восстановлении здоровья и сил, — твердо сказал Исаак.

— Господин Исаак, я — мертвец. Я даже не знаю, суждено ли мне остаться мертвым навсегда, или смогу возродиться. Когда я бредил, мне казалось, что именно вам предназначено проводить меня на небеса. Или, возможно, следить за мной здесь. — Он беспокойно дернул головой. — Господин Исаак, вы обладаете свойством, которого нет ни у кого на этой земле.

— С вами разговаривала ваша лихорадка, друг мой, — мягко сказал Исаак. — Я тоже создан из плоти, я не дух.

— Вы подумали, что я считаю себя настоящим мертвецом?

— Нет, — сказал Исаак, — мне интересно, что с вами случилось.

— Это просто, — ответил он, и его голос зазвучал устало и удрученно. — У меня есть враг.

— Кто он? — спросил Исаак.

Он покачал головой и закрыл глаза.

— Я не знаю. Сосед. Друг. Родственник. Кто-то близкий, кто желает погубить меня.

— Что он сделал?

— Ничего, — ответил тог. — Просто попытался убить меня.

— Объясните мне все, — спокойно сказал Исаак. — Потратьте на это столько времени, сколько сочтете нужным, но у меня есть основания полагать, что будет лучше, если вы все расскажете мне.

— Большая часть этой истории всем известна, — сказал Жилберт. — Но я все же хотел бы, чтобы вы не распространялись об этом.

— Хорошо, не буду.

— Земли моего отца обширны и хорошо орошаются. На склонах растут оливковые деревья, которые приносят больше плодов, чем мы можем собрать, и виноградники, урожай с которых позволяет приготовить столько изысканного вина, что им можно заполнить тысячу винных погребов, не говоря уже о простом столовом вине. У нас также стада скота и птицы.

— Завидное положение, — сказал Исаак.

— Многих Господь наградил не хуже, — ответил он, — но, похоже, им этого мало. Когда мне было пятнадцать лет, отец умер. За несколько месяцев распространились слухи о моей безнравственности и отвратительных поступках. Я не слишком стремился развеять эти слухи, но так как оснований для них не было, я не думал, что они могут серьезно навредить мне. Я ошибался. Когда мне исполнилось шестнадцать, мне пришлось бежать из моих владений. Я скрылся — не спрашивайте, где — и мои друзья взялись за долгую и тяжелую задачу возвращения мне моего доброго имени.

— Кто присматривает за вашими владениями?

— Мой дядя. Брат моей матери. В течение всего времени он стойко отражал все неприятности. Но он ожидал этого. Наследник богатых земель, который к тому же весьма молод, всегда окружен стервятниками. Три соседних землевладельца были не прочь прибрать мое имущество к рукам.

— Есть ли какая-то семья, которая считает, что имеет права на ваши земли?

Он отрицательно покачал головой.

— А ваш дядя? — спросил Исаак.

— Господин Исаак, я подозреваю всех кроме него. Мой дядя — мой самый большой друг. Он сам много потерял, сражаясь с моими врагами. — Он сделал паузу и ненадолго прикрыл глаза. — Похоже, что мы наконец победили. Может быть, именно поэтому они в отчаянии попытались прибегнуть к насилию.

— В отчаянии?

— Конечно, в отчаянии. Иначе, почему они попытались убить меня?

— Но, дон Жилберт, они не пытались убить вас. Совершенно ясно, что они собирались не убивать вас до тех пор, пока не получат от вас некие необходимые им сведения. Это ужасно.

Пока Исаак говорил, Жилберт закрыл глаза. Затем он снова открыл их на мгновение.

— Я очень устал, господин Исаак. Еще раз прошу вас ничего никому не рассказывать об этом, даже епископу, пока я не повидаюсь с дядей.

Позже в тот же день из Авиньона прибыл посыльный и привез кожаную сумку, запечатанную печатью епископа Барселоны, который неотлучно находился при папском дворце. Посыльный передал сумку канонику, Франсесу Руффе, и, завершив дела, отправился в изобильные дворцовые кухни.

Среди содержимого сумки не было ничего особенного. Там лежало три тяжелых документа: два пергамента, и еще один, на бумаге. Их каноник послал в Авиньон, чтобы получить одобрение епископа. Теперь на них должным образом стояли все необходимые подписи и печати. Было также два других документа, присланных из Авиньона для каноника, относительно которых следовало принять меры, а еще письмо от епископа, адресованное лично Руффе.

Это было аккуратное, изящно написанное письмо и совершенно предсказуемое. В нем по пунктам указывалось все, что было необходимо сделать с присланными документами. Только в заключительном абзаце отсутствующий епископ приписал нечто озадачивающее.

— Мы получали почту от его преосвященств на этой неделе? — спросил он своего секретаря.

— Почту? Конечно нет, — ответил секретарь. — Я бы сразу принес ее вам.

— Тогда, значит, она затерялась. Это весьма неудачно. Его преосвященство будет крайне недоволен.

В этот самый день в Жироне каноник дон Арно закончил подписывать тонкую стопку документов: разрешения, рутинные судебные решения, расписание служб на месяц вперед. Это было нетрудно. В каждом из этих случаев кто-то другой уже принял эти решения, обдумал принимаемые меры и взвесил все «за» и «против». Но, несмотря на это, он опустил перо и устало закрыл глаза. Пять дней обычной деловой суматохи до дна исчерпали его запас сил, и, к большой радости других каноников, он больше не стремился принять участие в любом событии, даже в самом незначительном.

Так что, когда Марк, дядя маленькой девочки из Сан-Фелиу, появился во дворце, таща за собой племянницу и требуя разрешения повидать каноника, его ждал холодный прием.

— Его преосвященство…

— Тот, кто заменяет его преосвященство, — начал Марк, — сказал мне, что, под страхом ужасных наказаний, если я узнаю что-нибудь новое, то я должен прийти и рассказать все ему. Ему. А не кому-то из других священников.

— Что-нибудь новое о чем? — спросил каноник, которого не было в тот день, когда нашли тело монаха.

— Мертвый францисканец, — зевая, сказал Галсеран де Монтетерно. — Отведите его к дону Арно, — добавил он, — даже если придется нарушить его аудиенцию.

— Аудиенцию с кем? — спросил первый каноник.

— С Морфеем, — ответил Галсеран. — К настоящему моменту он уже наверняка лежит поперек стола в объятиях бога сна, убаюкивающего его мечтами о возвращении его преосвященства.

— Роль епископа не под силу тому, кто чувствует потребность совать нос в каждую мелочь, от счета от мясника до числа восковых свечей, которые Монтетерно здесь жжет, — сказал Рамон де Орта.

— Глупость, свойственная человеку, — заметил Монтетерно.

— Вы его не знаете. Он вовсе не дурак, — сказал Орта. — Следите за тем, что говорите.

Дон Арно проснулся, провел шелковым носовым платком по губам и приказал секретарю ввести мужчину и его племянницу.

— Они не хотели впускать меня, ваше преосвященство, — сказал Марк. — Но я помнил, что вы сказали, и когда малышка увидела на рынке того человека и сказала, что он тот самый, ну, я решил, что надо пойти к вам и привести ее, потому что я знаю, что вы тоже захотели бы услышать, что она скажет.

Каноник закрыл глаза. На мгновение он задумался, а затем повернулся к девочке, потому что от нее скорее можно было добиться осмысленной речи, чем от ее дяди.

— Ты была сегодня на рынке с дядей?

— Да, ваше преосвященство, — сказала она. — Мама сказала, что я могу пойти.

— И ты видела что-то, о чем я должен знать. — Он ободряюще улыбнулся, но его улыбка вышла довольно натянутой.

Она приняла это за то, чем это и было на самом деле, то есть за выражение доброжелательности, и продолжила:

— Я не видела, ваше преосвященство, — твердо сказала она. — Я услышала, как говорит этот человек, и это было похоже на то, как разговаривал монах. Этот человек не был монахом, но, когда я его услышала, я сразу вспомнила о том монахе.

— Как будто они приехали из одного и того же места, которое находится вдалеке от Жироны?

— Я не знаю, ваше преосвященство. Я никогда не была в таком месте. Я только думала, что они говорили почти одинаково.

— Ты узнала бы его еще раз, дитя мое?

— О, да, — уверенно произнесла она.

— Может, пойдешь на рынок снова, чтобы найти его? Мой секретарь отправится с вами, взяв двух стражников, чтобы охранять тебя. А эту монетку я дам секретарю и поручу ему купить для тебя что-нибудь вкусное за труды. — И в подтверждение своих слов дон Арно развязал кошелек, вынул монетку и вручил ее с должной значительностью секретарю.

К ее большому разочарованию, человека, о котором она так уверенно говорила, уже не было на рынке. Но секретарь дона Арно купил ей на полученные деньги немного конфет и, добавив еще денег из своего кармана, пирожок, с которым она, совершенно успокоенная, отправилась домой.

Глава третья Отъезд

Ранним воскресным утром Беренгер и каноник Барселоны прогуливались по саду епископа.

— Какой прекрасный день! — сказал Руффа. — Надеюсь, ваше преосвященство, что путешествие будет приятным.

— Если моя небольшая армия не поторопится, то ко времени отъезда солнце будет уже высоко и жара доставит нам определенные неудобства, — заметил Беренгер. Ветерок теребил полы их одежд. — Остается только надеяться, что хороший восточный ветер охладит некоторые «горячие» головы и ускорит наше движение.

— Желаю быстрой и спокойной поездки, ваше преосвященство.

— Благодарю вас, друг мой.

— Сожалею, что не могу передать вам письмо его преосвященства.

— Какое письмо, Руффа? — спросил Беренгер.

— Список вопросов, которые он хочет поднять на Генеральном совете, — сказал Руффа. — Я не могу даже сказать вам, что в нем, поскольку не знаю. Он послал его, но письма не оказалось ни в последней почте, ни в предыдущей. Боюсь, что один из наших гонцов пропал.

— Возможно, оно было предназначено архиепископу и послано прямо ему.

— Вряд ли, ваше преосвященство. Он попросил, чтобы я переслал вам копию.

— Действительно, странно, — заметил Беренгер.

Нетерпение епископа, желавшего отправиться в путь как можно скорее, не смогло ускорить отъезд его свиты. Он стоял на ступеньках дворца и наблюдал за тем, как укладывали вещи. Затем прибыли лекарь, его семейство и Жилберт, которого несли на носилках. Постепенно все спутники епископа собрались и были готовы отправиться из дворца епископа по Виа Августа в направлении Таррагоны. Когда все приготовления подходили к концу, Беренгер послал пробегавшего мимо слугу за Юсуфом.

— Ты говорил с Его Величеством по вопросу, который мы с тобой обсуждали? — осторожно спросил он.

— О том, чтобы остаться? — спросил Юсуф.

— Да.

Мальчик улыбнулся.

— Он сказал мне, что я многое узнал и могу еще многому научиться, но позднее — быть может, когда мне исполнится пятнадцать лет — я должен прибыть ко двору и научиться еще многому, что должен знать. Он был очень любезен и добр ко мне. Он подарил мне золотую пряжку и обещал мне меч.

— Превосходно. Ты рассказал об этом господину Исааку?

— Да, ваше преосвященство.

— Теперь, если ты нужен сейчас своему хозяину, возвращайся к нему, — сказал Беренгер.

Юсуф побежал обратно, где стояли носилки с молодым Жилбертом. Раненый с трудом сел.

— Счастлив тебя видеть. А если ты будешь настолько любезен, что дашь мне руку, я смогу встать, — сказал он.

Юсуф с сомнением посмотрел на него, но ухватил раненого и изо всех потянул на себя. Жилберт поднялся на ноги и отряхнул свое разношерстное одеяние — кое-что осталось от его собственной одежды, а также и длинная закрытая туника, разрезанная сбоку, которую дал ему Мордехай.

— Как приятно покинуть постель, — сказал он. — Очень приятно. Если бы у меня был конь, то я мог бы поехать верхом, но, поскольку у меня его нет, мне снова придется ехать в той проклятой повозке.

— А вы сможете ехать, сеньор?

— Если я выжил, значит, и верхом я смогу ехать, — решительно ответил Жилберт.

На мгновение Юсуф задумался.

— Вы сможете управлять лошадью одной рукой, сеньор?

— Это никогда не составляло для меня большого труда, юноша, — ответил он.

— Мы нашли на дороге вороного коня. Я ехал на нем, — сказал Юсуф, — но я вполне могу идти пешком. Однако он нервничает, и норой с ним довольно трудно управляться.

— Если я не справлюсь с ним, я слезу с седла, и ты снова поедешь верхом, — сказал Жилберт, заговорщически подмигивая. — Мы будем пользоваться этим благородным животным вместе. Но, уверяю тебя, верхом на коне я чувствую себя столь же хорошо, сколь и в постели. И намного лучше, чем в крытой повозке.

Юсуф подвел лошадь к Жилберту.

— Стой, где стоишь, — сказал Жилберт Юсуфу. — А ты, — обратился он к конюху, стоявшему поблизости, — помоги мне перебросить ногу через седло.

— Хотите, я принесу приступку, которую мы предлагаем дамам, — предложил конюх.

— Нет.

И он, продолжая опираться о плечо Юсуфа, перенес вес тела на раненую ногу, чтобы вдеть здоровую в стремя. Затем здоровой ногой он сильно оттолкнулся, перенес раненую ногу через спину коня и сел в седло.

— Стремена! — сказал он тоном человека, рядом с которым всегда были слуги всякий раз, когда он собирался куда-либо ехать. Конюх быстро подтянул ремни стремян, чтобы его ногам было удобно. Жилберт вручил Юсуфу свой кошелек — скромный подарок епископа взамен украденного.

— Дай конюху монету, — сказал он. — Пожалуйста. Я не могу развязать кошелек одной рукой.

— Вы действительно сможете ехать верхом, сеньор? — взволнованно спросил Юсуф, тревожно нахмурившись и запоздало подхватив лошадь под уздцы.

— Искренне надеюсь, что да, — сказал Жилберт. — Если честно, то ехать верхом не трудно. Труднее будет спешиться. Боюсь, что я сумею только свалиться с коня. Благодарю за помощь, — любезно добавил он. — Если ты отпустишь коня, я смогу понять, сумею ли я управлять этим свирепым животным. — Он улыбнулся Юсуфу, но его лицо было бледным и искажено гримасой боли.

Беренгер стоял на ступеньках дворца, удерживая своего спокойного и терпеливого, как вол, мула, ожидая пока Жилберт сядет на коня и будет готов отправиться в путь.

К тому времени, когда к ним присоединились путники из женского монастыря, солнце уже припекало, и здания, которые они проезжали, давали все меньше и меньше тени. Капитан проверил, все ли на месте, обменялся несколькими словами с епископом, и, наконец, повозки двинулись к воротам.

Неподалеку от городских ворот на широкой каменной скамье сидели Андреу и Фелип.

— Не будет ли ваше преосвященство возражать, если мы снова присоединимся к вам? — спросил Андреу.

— Таррагона — превосходный город для таких, как мы. Там мы сможем учиться, зарабатывая себе на хлеб, развлекая толпу, — добавил Фелип.

— Мы рады вам, — сказал Беренгер. — Хотя не могу понять, откуда вы узнали, что мы будем проезжать здесь именно сейчас.

— В этом городе перемещения вашего преосвященства не остаются незамеченными, — с поклоном заметил Андреу.

Прямая и ровная дорога тянулась вдоль долины реки Льобрега. По обеим сторонам раскинулись цветущие сады, поля и рощи, зеленые и манящие. То тут, то там виднелись высокие богатые дома и скоромные крестьянские хижины. Трава и листва переливались разнообразными оттенками сочной зелени в жарких лучах солнца, но дул легкий ветерок, а деревья давали путешественникам столь желанную тень.

— Как жарко, — сказал поваренок, — но сейчас идти легче, чем в Барселону. Мы могли бы проходить за день и вдвое больше, если бы не некоторые из этих, — добавил он, высокомерно кивая на остальную часть группы. — И провести больше времени в городе.

— У тебя и так будет там достаточно много времени, — заметил главный повар. Он уже не первый раз путешествовал по этой дороге и отлично знал ее. — Жара немного спадет, когда мы будем там, — сказал он, указывая на темные очертания на горизонте, колеблющиеся в жарком мареве. — Не так ли, старшина?

— Точно, — ответил тот.

— Это облака? — спросил поваренок.

— Облака, — со смехом ответил старшина стражников. — Это горы, парень, такие же, как у нас, только намного больше. Если бы они не стояли у нас на пути, дорога до Таррагоны была бы намного короче.

Действительно, не прошло и двух часов, как все почувствовали, что плавно поднимавшаяся дорога начала круто уходить вверх. Солнце стояло высоко, и даже та небольшая тень, которая еще оставалась, стала совсем короткой. Ракель ослабила узел накидки, скрывавшей ее лицо, и ехала рядом с отцом, непринужденно о чем-то с ним беседуя. Мул Исаака настолько привык к тому, что его ведут под уздцы, что сам пошел нога в ногу с мулом Ракели, и теперь животные двигались вместе, словно запряженные в одну повозку.

Краем глаза она увидела, как Жилберт немного качнулся в седле, а затем снова выправился, держась рукой за холку лошади. Он все больше бледнел. Она позвала Ибрагима, чтобы тот повел мула ее отца, и затем осторожно ткнула пятками в бока своего мула. Ничего не произошло. Она снова ткнула его, на этот раз сильнее, и легкой рысью поехала рядом с Жилбертом.

— Вам больно, — сказала она. Это не было вопросом.

— Не очень, — ответил тот. — Мне намного лучше, чем прежде.

— Конечно, — сказала Ракель. — Когда мы вас нашли, вы были почти при смерти.

Он попытался улыбнуться.

— Вы правы, — сказал он. — Мне больно.

— Тогда вам надо спешиться и пересесть на одну из повозок, чтобы отдохнуть.

Она огляделась по сторонам, поймала взгляд старшины стражников и робко махнула ему рукой.

— Вот человек, который может нам помочь.

Через мгновение тот был уже возле нее.

— Госпожа Ракель, — бодро произнес он. — Что надо сделать?

— Мой пациент собирался проехать весь путь верхом, но теперь ему нужно помочь спешиться. Я не знаю, как это сделать.

— Это несложно, — ответил старшина стражников. — Я сейчас вернусь.

Ненадолго двое молодых людей остались одни.

— Я не жалуюсь и не хочу показаться глупой, — сказала Ракель, — но как вы заставляете этих животных идти, куда вам нужно и когда вы этого хотите? — спросила она. — Как это у вас получается? Мой мул — существо довольно тихое, но он…

— Это — мул, — сказал молодой человек, — и он будет слушаться вас только в том случае, если будет знать и любить вас. Тогда он станет лучшим верховым животным в мире. Уж лучше ехать на самой строптивой лошади, чем на муле, который вас не знает, госпожа Ракель. Но лошадь должна быть объезженной, и обращаться с ней нужно уверенно. Вы ведь раньше не ездили верхом?

— Только один раз, — призналась Ракель.

— Тогда у вас очень хорошо получается. Хотелось бы мне…

— Чего, сеньор?

Но в это время повозка, на которой везли припасы, остановилась, и старшина стражников вернулся пешком, приведя с собой крепкого парня. Тот уверенно подхватил под уздцы коня Жилберта.

— Господин, если вы сможете наклониться ко мне и опереться на мое плечо, мы сможем подхватить вас. Придержи-ка его коня! — обратился он к Юсуфу, передавая ему повод.

Прошло немного времени, и Жилберт оказался в паланкине, а Ракель, устроив его поудобнее, подошла к своему мулу и влезла в седло, целомудренно расправив юбку, чтобы она полностью скрывала ноги. Юсуф сел верхом на вороного, и конь занял свое привычное место позади повозки.

В тот день они были не единственными путешественниками на этой дороге. Когда они оказались на отрезке, где дорога начала виться между высоких холмов, пытаясь выйти на речную долину, их нагнали всадники. Судя по тому, как они спешили, их дело было более срочным, чем у епископа и его спутников, которые двигались все медленнее и медленнее. Поступь мулов становилась вялой, остальные животные тоже замедлили темп, приноравливаясь к их движению.

— Что случилось? — спросил капитан.

— Я хочу осмотреть переднюю ногу ведущего мула, — сказал главный конюх. — Похоже, он повредил ее.

— Сворачивайте туда, к ручью, — сказал капитан, указывая на полянку, где уже отдыхал одинокий путешественник, лошадь которого паслась неподалеку.

Пока конюхи вытаскивали острый камешек из копыта ведущего мула и натирали рану успокаивающей мазью, остальные путешественники разбрелись по поляне. Ракель нашла на берегу ручья большой плоский камень, на котором ее отец мог бы посидеть и отдохнуть, взяла кувшин, сказала, что сейчас принесет холодной воды, и ушла.

— Вижу, вас оставили одного, — сказал Фелип. — Можно посидеть рядом с вами?

— Конечно, — ответил Исаак. — Подозреваю, что моя дочь и ее мать сочли нашего больного более привлекательным, чем тот, кого они знали большую часть их жизни. А где ваш друг-музыкант?

— Он выпросил у главного повара кувшин с каким-нибудь напитком, а сейчас он идет к нам. Он умеет договариваться с людьми. Но вижу, мы здесь не одни, — добавил он. — Прошу прощения, господин, — обратился он к незнакомцу. — Вы присоединитесь к нам?

— Охотно, — ответил человек, расположившийся чуть поодаль. — По крайней мере ненадолго.

Исаака вдруг заинтересовал этот незнакомец, и лекарь повернулся к нему.

— Что заставило вас пуститься в путь в столь жаркий день? — спросил он.

— Я гонец, сеньор. Я зарабатываю этим себе на жизнь.

— Честный способ, хотя весьма нелегкий, я бы сказал, — заметил лекарь.

— Вы совершенно правы, сеньор. А сейчас, когда моя лошадь немного отдохнула, мне нужно снова отправляться в путь. К сожалению, мне не платят за возможность обзавестись в пути приятным знакомством.

— Далеко вы едете? — спросил Исаак.

— В Таррагону, — ответил гонец, принимая стакан вина с водой, предложенный Андреу.

— Прибудете сегодня? — спросил Исаак.

— Нет, сеньор. Сегодня вечером я надеюсь остановиться на ночлег в деревне рядом с Мартореллем, у меня там родня. Конечно, для одного дня это немного, зато прошлая неделя выдалась нелегкой как для меня, так и для моей лошади.

— Вы едете из Барселоны?

— Да, — ответил гонец. — Пришлось отправиться сразу же, у нас было меньше дня на отдых. — Он отдал стакан и встал. — Пора ехать. Доброго пути вам, сеньоры. И спасибо. — Незнакомец свистнул своей лошади, и та покорно подбежала к своему хозяину. Он поклонился своим новым знакомым, вскочил в седло и поехал прочь.

— Болтливый парень, — сказал Андреу.

— Только потому, что я был согласен слушать его, — невозмутимо заметил Исаак.

— Но зачем вам это? — озадаченно спросил Фелип.

— Я хотел убедиться, что это тот же самый человек, которого я слышал вчера в епископском саду. Хотя человек, который его нанял, интересует меня намного больше.

— А почему? — спросил Андреу, подавив зевок.

— Этот человек, похоже, честный и здравомыслящий малый, но тому, кто его нанял, чтобы передать устное послание в Таррагону, доверять нельзя. Он должен был пойти в таверну на улице Писцов. За это нашему посыльному заплатили слишком много, вес кошелька был несопоставим со сложностью задачи.

— Но как вы можете судить о весе кошелька? — удивился Фелип.

— Любой может научиться оценивать это по звуку. Из-за тяжести монет звук получился очень глухим. Кроме того, двое мужчин, которые должны получить сообщение, заплатят ему столько же. И все это за сообщение, в котором нет ничего важного.

— Какое? — спросил Андреу, переводя удивленный взгляд на своего товарища.

— Миро и Бенвенист должны были подготовиться к возвращению их молодого хозяина.

— Действительно, это не слишком важное сообщение для такой большой оплаты, — сказал Андреу. — И поэтому вы решили, что тому человеку нельзя доверять?

— Конечно нет, — ответил Исаак. — На этом основании можно только предположить, что он крайне глупо тратит свои деньги. Тот молодой человек наполнил сад епископа злом, — глубокомысленно добавил он. — Но сомневаюсь, что мы когда-либо узнаем, почему он заплатил так много за то, чтобы гонец передал его слова.

— Наполнил сад злом? — поразился Андреу. — Но откуда вам знать?

Исаак беспомощно воздел руки и улыбнулся.

— Интересно, а гонец что-нибудь об этом знает? — спросил Фелип.

— Думаю, нет, — ответил Исаак. — Ему платят не за любопытство.

О муле позаботились, и только путники снова отправились в путь, как их снова остановил громкий крик. Шестеро всадников галопом выскочили из-за резкого поворота, чуть не проскочив мимо, настигая тех, кто двигался в хвосте свиты епископа.

— Посмотрите, кто там едет за нами, — сказал Беренгер Франсесу Монтерранесу, указывая на господина в дорогом одеянии, сидящего на лошади, уздечка которой была так богато украшена серебром, что сверкала в лучах солнца. Он ехал в окружении пяти слуг.

— Это тот болван из деревни, что обедал вместе с нами во дворце, — сказал Монтерранес. — Кто-нибудь пострадал?

— Полагаю, нет, — ответил Бернат. — По крайней мере не по их вине.

— Интересно, как долго нам придется терпеть его общество?

— Полагаю, нам удастся избежать этой участи, — пробормотал епископ.

Дон Гонсалво де Марка, подняв тучу пыли, обогнул следующую группу путников и, приблизившись к крытой повозке, резко остановился, уставившись на Жилберта, который спокойно лежал с закрытыми глазами. Он покачал головой.

— Бедняга, — сказал дон Гонсалво. — Добрый день, ваше преосвященство.

— Добрый день, дон Гонсалво, — сказал Беренгер. — Мы не ожидали встретиться с вами по дороге. Поистине счастливая случайность.

— Да, ваше преосвященство, — сказал землевладелец, сияя очевидным удовольствием. — Надеюсь, что ваша поездка проходит достаточно приятно.

— Никаких происшествий, — ответил Беренгер, — до вашего появления, конечно.

— Хорошие поездки и проходят без происшествий, не так ли? — Он немного понизил голос: — Вижу, что несчастный, которого вы подобрали по дороге из Жироны, все еще с вами. Вы, видимо, везете его останки семье, — сказал он с волнением в голосе.

— О, нет — сказал Беренгер. — Он все еще жив. На самом деле он ехал верхом рядом со мной через всю долину. К сожалению, это исчерпало его силы, и наш лекарь настоял на том, чтобы он отдохнул.

— Он ехал верхом? Тогда он совсем не так плох, — сказал дон Гонсалво со странным выражением лица. — Отлично.

— Но в подобных случаях мы, как правило, в руках Господа, — сказал Беренгер. — Вы согласны со мной?

И после этого загадочного замечания Беренгер авторитетно кивнул головой. Гонсалво поспешно развернулся и пришпорил лошадь.

Дорога то поднималась вверх, то шла под уклон, извиваясь бесконечной лентой через непроходимые леса, поворачивая то на север, то на запад.

— Но Таррагона находится к югу от нас, — пожаловался поваренок. — Мы неправильно идем. Солнце светит в спину. Мы заблудились.

— Не ной, — сказал помощник повара, — мы не заблудились.

— Что, любишь переплывать реки и лазать по горам? — сказал старший повар. — Остальным больше нравится идти по дороге и переходить реки по мостам.

— Да, господин, — испуганно пробормотал поваренок, по-прежнему убежденный, что они сбились с пути.

Когда они приблизились к Сабаделю, некоторые путники уже поменяли свое привычное место в процессии. Франсес Монтерранес сжалился над священником из женского монастыря и, поехал рядом с ним, терпеливо выслушивая его жалобы на монахинь. Ракель ехала вместе с матерью рядом с крытой повозкой, где лежал раненый, а Бернат вел мула лекаря. Епископ, секретарь и лекарь коротали время в беседе.

В Сабаделе они снова оказались на дороге из Жироны.

— Столько дней шли пешком, — пожаловалась Наоми своей хозяйке, — и снова вернулись туда, где должны были быть уже давным-давно. И чего только епископу понадобилось сворачивать.

Затем она вспомнила, где они подобрали раненого, и устыдилась, поскольку ей-то не пришлось топтать ноги.

— Ты почти и не шла пешком, Наоми — заметила Юдифь. — Надеюсь, ноги у тебя не затекли?

Те, кто шли пешком, сошлись во мнении, что, дойдя до города, они остановятся и отдохнут, плотно поедят, от души выпьют и позже — много позже — пойдут дальше. Они вошли в город и теперь шли мимо таверн и гостиниц, слыша веселый смех и разговоры более удачливых путников, но им пришлось миновать их и двигаться дальше. Вид у Беренгера был серьезный и непреклонный: им больше нельзя было терять время.

Сгустились сумерки. Тогда епископ попросил спеть, и Фелип нерешительно вытащил свой ребек, поклонился и начал его настраивать. Андреу начал петь, а затем извинился, сказав, что пыль забила ему горло. Он вынул небольшую флейту и проиграл несколько тактов жалобной мелодии. Как будто по всеобщему согласию музыка затихла.

— Что случилось? — нетерпеливо спросил Беренгер.

— Они устали, хотят есть и знают, что впереди нас ждет еще несколько дней пути, — заметил Бернат.

— Мы не можем останавливаться, — сказал Беренгер. — Пока не можем.

Бриз, ласкавший их лица, превратился в сильный ветер. Облака, внезапно собравшиеся на горизонте, помчались по небу, закрывая солнце. Забарабанили крупные капли, а затем с небес обрушился настоящий потоп. Порывы ветра ударяли путникам в лица, почти останавливая людей и животных.

— Ваше преосвященство, — сказал капитан, — нет смысла продолжать путь. Можно спрятаться под теми деревьями, что впереди, и воспользоваться непогодой, чтобы поесть.

Разыгравшаяся буря и уговоры капитана убедили Беренгера сделать остановку.

Развести костер оказалось практически невозможно. Повара раздали сыр, фрукты и хлеб, но все так замерзли, промокли и устали, что не смогли оценить холодную и пропитанную водой пищу. По периметру лагеря была расставлена охрана, дополненная тремя стражниками из Барселоны. Они заняли самые высокие точки, за исключением того стражника, который следил за сестрой Агнет, и стояли под ледяным ветром и дождем. Памятуя о недавнем нападении, капитан не разрешил расходиться. Все сбились в кучу — друзья и недруги, слуги и хозяева, старики и молодежь.

Шторм бушевал. Дорога превратилась в бурную реку; дождь хлестал по спинам мулов и лошадей, которые пытались спрятаться друг за друга, ища защиты от непогоды. Когда, наконец, ветер разогнал тучи, капитан в первую очередь занялся животными: все, кто был в состоянии, взяли сухой соломы из повозок, чтобы обтереть мулов и лошадей. Затем путешественники, как сумели, выжали мокрую одежду и снова двинулись на запад.

Тем же вечером в уютный и богатый гостевой дом картезианского монастыря в Террассе прибыли промокшие и усталые путники. Монахи с ужасом разглядывали промокшего насквозь епископа Жироны. Они были в отчаянии. Для епископа место, вероятно, нашлось бы, но во всем монастыре не хватило бы помещений даже для пары его спутников.

— Не может ли свита вашего преосвященства отправиться в приорат Санта-Мария-де-Террасса, расположенный на другом берегу, — сказал аббат, — уверен, что тамошний приор сделает все, что сможет.

— Мы все пойдем туда, благодарю вас за помощь, — ответил Беренгер.

— Все, что сможет? — заметил Бернат. — Звучит зловеще.

Добравшись до приората Санта-Мария, они съели скудный ужин. Жилберта, несмотря на его протесты, устроили в отдельной комнате, где за ним ухаживали Наоми и Ракель. Епископ с секретарем уединились с приором. Остальные путники, немного согревшись горячим супом и вином, беседовали.

— Я очень удивился, увидев проезжающего мимо нас дона Гонсалво, — заметил Бернат. — Помнится, он говорил, что вынужден провести в Барселоне еще какое-то время.

— Кто такой этот дон Гонсалво? — смело спросила Юдифь. До этого момента она ни с кем не разговаривала, а сидела за обеденным столом рядом с мужем и при необходимости шепотом обращалась к нему. Но в силу собственного характера она не смогла смолчать и приняла участие в интересной беседе. Ее мужа очень забавляло то, что она начинала воспринимать священнослужителей как неких почтенных дам, с которыми можно спокойно и в удовольствие посплетничать.

— Это землевладелец. Как мне кажется, его владения лежат где-то к югу или к западу отсюда, госпожа Юдифь, — ответил Бернат.

— Я так и думала, — едко заметила Юдифь.

Бернат, словно извиняясь, поклонился.

— Вы совершенно правы, госпожа Юдифь. Ведь он едет по той же дороге, что и мы. Единственное, что я могу рассказать вам о нем, так это то, что мы вместе обедали во дворце епископа в Барселоне. Признаюсь, госпожа Юдифь, его общество за столом не доставило мне удовольствия. Он все время что-то говорил громким и неприятным голосом.

— Мы были удостоены чести узнать его мнение относительно всего на свете, от замужества его дочерей до судебных процессов, — сухо добавил Франсес. — Этот обед был крайне содержательным.

— То есть в Барселоне его задержал некий судебный процесс, не так ли? — спросил Бернат.

— Нет, святой отец, — категорически возразил священник из женского монастыря. — Он совершенно ясно сказал, что его судебный процесс рассматривается в другом суде.

— Но он остался в Барселоне именно из-за судебного процесса, — возразил Бернат.

— Я слушал его очень внимательно, — сказал монастырский священник. — И он не привел какой-либо причины…

— Так что мы встретили его совершенно случайно, — вмешался Фелин, прежде чем спор перерос в ссору. — Случай — странная штука, вы не находите? Только случайностью можно объяснить то, что этот неприятный, никому не известный землевладелец обедал в епископском дворце в тот же самый день, что и вы, а затем вместе с вами покинул город.

— Действительно, — сказал Андреу. — Где бы мы ни находились, нашей жизнью правит случай. — Он улыбнулся. — Сегодня он свел нас на этой дороге. Странно, как часто это случается. Однажды я зашел в ужасную таверну, единственную в маленьком бедном селении высоко в горах. Место, где я родился, находилось в десяти днях пути от этой деревушки, которая состояла всего из восьми семей. Коз и то было раз в пять больше, чем жителей. Я сел на первое попавшееся свободное место и увидел прямо перед собой человека, который когда-то был моим школьным товарищем.

— Действительно, — сказал монастырский священник. — Я тоже…

И беседа свернула на перечисление множества случаев удивительных совпадений.

Монастырский священник, жизнь которого, казалось, состояла сплошь из удивительных совпадений и встреч с людьми, которых он знал прежде, закончил свою третью историю, когда появился Юсуф.

— Сомневаюсь, синьоры, — сказал он, — что эта встреча случайна. Когда дон Гонсалво проезжал мимо нас, он сделал вид, что совершенно не знает Жилберта, а в Барселоне он говорил о нем своему другу так, как если бы давно знал его.

— Возможно, был другой человек по имени Жилберт, — сказал Исаак. — Наверняка многие носят это имя.

— Вы правы, господин, — сказал Юсуф, — я не подумал об этом.

— В противном случае все это очень странно, — сказал Фелип. — Однако уже поздно. Пойдем посмотрим, не нужно ли Жилберту чего-нибудь? — обратился он к Андреу. — А потом я пойду и поищу место для ночлега. Желаю всем доброй ночи.

Все согласились с ним, поднялись и отправились на покой.

— Как колено вашего преосвященства? — спросил Исаак. — Мне не хотелось бы, чтобы боль мешала вашему отдыху.

— Оно вообще меня не беспокоит, — сказал Беренгер. — А вы раньше слышали то, о чем рассказал Юсуф?

— Нет, ваше преосвященство, — ответил Исаак и позвал: — Юсуф?

— Да, господин? — тихо отозвался мальчик. — Я не должен был этого говорить, я знаю. Но я забыл об этой беседе, а в тот момент я случайно проговорился.

— Не беспокойся об этом. Ты не причинил никакого вреда своими словами, — сказал Беренгер.

— Он тогда еще кое-что сказал, господин.

— Что именно? — спросил Исаак.

— Дон Гонсалво спросил, что случилось с деньгами, которые он дал Норберту. Или заплатил ему. Я не помню точно.

— А вот это уже действительно интересно, — заметил Беренгер. — На этого Гонсалво стоит обратить внимание.

Глава четвертая Горы

Следующим утром еще до заутрени путешественников разбудил звон колоколов. Один за другим они устало поднимались со своих тонких матрацев, встречая новый день. Над монастырем нависли тяжелые гряды облаков, обещая сильный дождь и ветер. У путешественников не возникало ни малейшего желания долее оставаться в холоде переполненной общей спальни или скудно обставленных комнат. Поднявшись, они вскоре были готовы отправиться в путь.

Завтрак задерживался. Когда наконец его принесли, все увидели, что еды очень мало и она холодная. После трапезы Беренгер попрощался с монахами, и его свита быстро покинула стены монастыря, настолько промозглые, что по сравнению с ними дорога уже не казалась холодной.

— Не хотел бы я быть здесь монахом, — заметил священник из женского монастыря, который выразил то, о чем другие предпочли тактично промолчать. — Наши сестры хоть и живут довольно скромно, но холодным утром в их трапезной тепло и вдоволь еды.

Беренгер нахмурился.

— Мы нанесли серьезный урон их запасам, — заметил он. — Монахи предложили нам все, что у них было. В последнее время богатство и численность этого монастыря сильно уменьшились.

— Я не хотел бы показаться жестоким, ваше преосвященство, но…

— Рад этому, — сказал Беренгер. — Уверен, что вы жалеете их в их нынешнем бедственном положении.

— Совершенно верно, ваше преосвященство, — пробормотал монастырский священник.

Радость, которую они ощущали, покидая Террассу, вскоре исчезла. Расстилавшаяся перед ними дорога была ничуть не лучше дороги, оставленной позади; их одежда так и не просохла после вчерашнего дождя, а Андреу простудился и чихал.

— Как вы думаете, сколько мы сможем пройти сегодня? — спросил Беренгер.

— Есть шанс добраться до Кастеллви, — ответил капитан.

— Это еще довольно далеко от Таррагоны.

— Вчера мы не прошли столько, сколько рассчитывали, ваше преосвященство, — заметил капитан. — Была буря, и…

— Да, капитан, я все понимаю. Хорошо, если не удастся пройти еще немного, то мой родственник, который проживает неподалеку от Кастеллви, примет нас. Но ему будет трудно оказать гостеприимство такому количеству людей. Было бы лучше, если бы мы смогли добраться до Льоселлес, где мы сможем разместиться в тамошнем замке. Тогда завтра мы могли бы добраться до Эль-Вендрель. К тому же там больше комнат, а владельцы замка не столь бедны, как мой не слишком удачливый двоюродный брат.

— Только, если мы сможем добраться до Льоселлес сегодня вечером.

— Надо постараться, — сказал епископ. — Полагаю, в Кастеллви мы сможем спать в общем зале. Все же там будет чище и спокойнее, чем в гостинице.

— Нам понадобится комната для женщин и отдельная комната для сестры Агнет.

— Уверен, мой кузен сможет все устроить.

Поскольку до сих пор везде, где бы они ни останавливались, епископ спал в лучшей комнате, а хозяин и хозяйка дома устраивались в продуваемых сквозняками углах, предназначенных для слуг, Беренгер мог позволить себе философски рассуждать о тесноте.

— Я приложу все усилия, ваше преосвященство, — сказал капитан. — Но дорога нелегкая, придется долго идти через горы.

Наконец сквозь облака проглянуло солнце. Изнуряющий холодный ветер постепенно высушил одежду. Но чем дальше они отходили от Террассы, тем круче и выше вздымались перед ними горы. Они казались очень темными из-за густо растущих на них сосен. Хребты резко вздымались к небу, располагаясь так близко один к другому, что походили на зубья гребенки. Даже самые неторопливые путешественники прибавляли шагу, как будто шли по вражеской территории, которую надо было пересечь как можно быстрее. Вскоре горы стали ниже, спустившись в долину реки Льобрегат.

— Пока мы не можем остановиться на отдых, — сказал капитан, глядя на свой несчастный отряд. — Но, так как многие хотят есть, мы сделаем небольшой привал, чтобы раздать еду.

— Не садитесь, — сказал помощник повара, проходя мимо слуг из женского монастыря. Он нес большую корзину с ломтями хлеба и большими кусками сыра. — Поедим на ходу.

— Хлеб черствый, — пробормотал один из конюхов.

— Считайте, что вам повезло, потому что он не заплесневел, — оборвал его старшина стражников. — В монастыре нам дали такой хлеб, какой у них был.

— Мы остановимся на отдых, когда пересечем реку, — сказал Беренгер, бросая на ворчуна мрачный взгляд.

Сосны уступили лиственным деревьям и кустарнику, выступы скал сменила земля. Одного из стражников послали вперед с поручением, известным только капитану и старшине стражников, но разошлись слухи, что он поехал искать место, где можно остановиться на ночь. Настроение путников поднялось.

— Мы же не останемся здесь на ночь? — спросила Ракель, когда они ехали вдоль реки. — Мы только что двинулись дальше.

— Полагаю, что нет, — сказал Жилберт, который сидел в крытой повозке, вытянув раненую ногу. На вороном ехал Юсуф. — Нам придется пройти еще довольно значительное расстояние, прежде чем мы перевалим через горы.

— Но мы только что прошли через горы, — сказала Ракель.

— Не совсем, — с улыбкой ответил Жилберт. — Но, конечно, это не испугает вас, госпожа Ракель. Вы должны быть привычны к горам.

— Да, — ответила та. — Но не к таким.

Город лежал с противоположной стороны моста, вниз по течению от места, где Анойя втекает в Льобрегат. Энрике, молодой стражник, которого послали вперед, ждал их на мосту. Он держал мешок со свежим хлебом и местным сыром, который должен был пополнить их истощившиеся запасы. Они остановились на берегу Анойи, на лугу, подальше от города, и наскоро перекусили холодным мясом, хлебом и сыром.

Луг у реки излучал тепло и был покрыт густой зеленью. Узкая тропка спускалась к самой воде, и те, кто хотел искупаться, могли подойти по ней к самой реке. Солнце согрело их, прогнав воспоминания о холодном утре и наполняя чувством приятной усталости. Но когда некоторые из путешественников решили прикорнуть на четверть часа или около того, капитан созвал всех и сказал, что надо собираться и идти дальше.

— Уверен, что мы смогли бы пройти намного больше, если бы у нас было достаточно времени на отдых, — сказал поваренок.

— Вы только послушайте этого парня, он собрался каждый день проходить двойное расстояние, — сказал главный повар. — Радуйся, что его преосвященство не слышал тебя, иначе он всех нас заставил бы осуществить это. Он очень спешит, ему нужно скорее добраться туда, куда он едет.

— Мы все время будем идти вдоль реки? — спросил поваренок, который понемногу проникался уважением к повару за то, что тот так хорошо знает дорогу.

— Можно сказать и так, — сказал повар, с трудом сдерживая смех. — Большую часть пути мы будем идти несколько выше ее русла.

— Как это?

— Увидишь, — сказал помощник повара.

Перед ними вздымались горы, темные и высокие. Дорога начала резко подниматься, и старшина стражников объявил остановку.

— Зачем? — спросил поваренок.

— Дела, — ответил главный повар. — Нам надо переложить тяжелые вещи в другие повозки, чтобы равномерно распределить вес. Впереди крутые перевалы.

— Это надо было сделать еще раньше, — бросил его помощник через плечо, идя к повозке, где сидели пассажиры. — А вы, сеньор, — обратился он к Жилберту. — Вы в состоянии подвинуться? Тогда мы могли бы рядом с вами впихнуть бочонок-другой. А эти двое, — добавил он, глядя на Наоми и Ибрагима, — пусть идут пешком, как все остальные.

— Давайте лучше по-другому. Я поеду верхом, — сказал Жилберт. — Юсуф может занять мое место на повозке. Он весит меньше, чем я.

— Я могу идти, сеньор, — сказал мальчик.

— Юсуф поедет на моем муле, — заметил Беренгер.

Они переложили тяжелые вещи в повозку для пассажиров, и Юсуф вскочил на мула епископа.

Дорога снова начала подниматься.

Она шла через густой лес, такого Ракель раньше никогда не видела. Дубы и тополя росли повсюду, как сорняки под весенним дождем, цепляясь за крутой склон. Они вытягивали свои ветви поперек дороги, закрывая солнце, отчего внизу постоянно царил сумрак. Над ними вдали мрачно высились сосны и ели. Туман, который словно сочился из красной, каменистой почвы, оседал на коже путников.

— Здесь темно как ночью, — тревожно сказала Ракель.

— Совсем не как ночью, — ответил Жилберт, конь которого шел рядом с мулом Ракели. — Вам бы не захотелось оказаться ночью в лесу.

— А здесь есть люди?

— Конечно, — ответил он. — Деревни и монастыри, а также несколько одиноких хижин. Но после эпидемии чумы многие деревушки опустели и теперь почти полностью обезлюдели. Большинство людей живут вдали от дороги, так безопасней.

— Как они живут? Ведь здесь невозможно ничего вырастить, разве не так?

— Есть много способов найти пропитание в лесу, — сказал Жилберт. — Некоторые из них даже умудряются сделать это честным путем, — добавил он. — Есть корм для свиней. Выше, на лугах, они держат овец, коз и рогатый скот.

Ракель поежилась.

— Не думаю, что я смогла бы когда-нибудь привыкнуть к жизни без солнца.

Путешественники привыкли к ходьбе по крутым улочкам Жироны. Среди них были и те, кто не прочь поныть, но все же переход через холмы не стал для них слишком сложной задачей. Однако шли они медленней. Они преодолели уже около двадцати миль, и даже молодые, крепкие парни казались усталыми и начали спотыкаться.

Наконец на относительно ровной площадке рядом с верстовым столбом капитан объявил остановку.

— Мы остановимся на пять минут, чтобы отдохнуть, — сказал он.

— Далеко до замка Льоселлес? — спросил Беренгер.

— По крайней мере отсюда миль десять, ваше преосвященство. Люди стараются изо всех сил, но они — не опытные солдаты. Придется останавливаться через каждые две или три мили. Понадобится самое малое четыре часа, и то есть риск, что темнота застанет нас в пути. Завтра надо будет пройти столько же, только вниз, а это еще труднее, когда ноги уже устали.

— А к Кастеллви?

— Немногим более пяти миль. Усталые люди смогут пройти это расстояние за пару часов.

— Тогда мы остановимся в Кастеллви. Неподалеку от замка находится другой небольшой замок, принадлежащий родственнику моей матери. Мой кузен примет нас.

— Я знаю, что вы имеете в виду. Но разве их не следует предупредить?

— Верно. Пошлите вперед Энрике.

В небольшом замке, расположившемся посреди леса неподалеку от Кастеллви де Розана, епископа приветствовала жена хозяина.

— Рады вас видеть, ваше преосвященство, — сказала она. — К сожалению, можем предложить вам лишь скромный прием, но с удовольствием поделимся с вами всем, что имеем.

И действительно, ее оговорка была истинной правдой. Ее торопливо надетое платье и сюркот, без сомнения, ее лучшая одежда, были сильно потертыми, как и вся обстановка зала. Но в очаге ярко горел огонь, щедро излучая тепло, и было сухо, при том, что замок находился в густой тени и даже летом в нем сохранялось ощущение зимнего холода.

Епископ хорошо понимал, как трудно накормить столько людей, и через мгновение конюхи отправились в кухню, неся два прекрасных окорока, бочонок вина, два больших, тяжелых сыра, мешок муки и корзину с прочей снедью — рисом, специями и высушенными плодами.

— Почему они отдали всю нашу еду? — спросил слуга, присматривавший за лошадьми, с тоской подумав, что в последующие дни им придется затянуть пояса.

— А как ты думаешь, почему мы тащим все это? — спросил помощник повара. — Ты что, думаешь, епископ собрался все это съесть? Нельзя заплатить бедному рыцарю за жилье, как за гостиницу, и нельзя сделать ему взнос золотом, как в монастыре. Значит, можно принести ему в дар нечто ценное из своего родного города.

— Но…

— Не волнуйся. Мы пополним запасы в Вилафранка. Там много отличной еды.

Оказавшись в стенах небольшого замка, путники быстро забыли о своей усталости и ноющих ногах. Они энергично принялись за ужин из тушеной оленины с луком и чесноком и жареного ягненка. Все было съедено с отменным аппетитом. Смотритель замка заговорил с Жилбертом об охоте, и тот отвечал со знанием дела и должным уважением к хозяину. Раненый также поел, но немного.

— С вами все в порядке, сеньор? — поинтересовался смотритель, передавая ему еще один стакан с вином. — Вы бледны и вид у вас уставший. И я заметил, что вы и один из ваших товарищей не можете пользоваться одной рукой.

— Я чувствую себя прекрасно, — ответил ему Жилберт. Он был бледен, но улыбался. — Несколько дней назад я был почти при смерти из-за полученных ран. Я очень рад, что жив и могу сидеть со всеми за одним столом. Лекарь его преосвященства и его дочь спасли меня от почти неминуемой смерти.

— На вас напали по дороге? — спросил смотритель.

— Да, — честно ответил капитан, искусно избегая вопроса о нападении на Жилберта. — Я рад заметить, что нападавшие понесли гораздо большие потери, чем мы, но и нашим людям сильно досталось.

— Подобные нападения здесь — обычное дело? — спросил Бернат.

— Нет, — ответил смотритель. — Но случается. Благоразумные путешественники собираются в большие группы и не теряют бдительности. Некоторые из жителей гор дикие люди и очень бедные к тому же.

— А некоторые жиреют, грабя неосторожных путников, — резко вставила хозяйка. — Настоящие стервятники.

Те, кто сидели рядом с ней, удивленно посмотрели на нее, потому что до этого она сидела молча.

Стол был убран, и зал превратился в спальню. Исаак, с помощью Ракели, снял повязку с ноги Жилберта.

— Рана почти зажила, отец — сказала Ракель.

— Отлично, — ответил Исаак. — Перевяжи ее снова, но не слишком туго.

— Вы лекарь, господин Исаак? — тихо произнес кто-то.

— Да, — ответил Исаак.

— Моя госпожа просит вас прийти к ней, господин Исаак.

— Зачем?

— Она вам сама скажет.

— Пойдем, Ракель, — сказал Исаак. Они последовали за девушкой по крутым ступеням винтовой лестницы и вошли в комнату, где в камине весело потрескивал огонь. Исаак остановился в дверном проеме, прислушиваясь. Девушка схватила его за руку и потянула в комнату.

— Господин Исаак, — произнес голос тот же самый, что он недавно слышал за обеденным столом. — Я Эмилия, жена смотрителя. Я прошу вас осмотреть моего сына. Он болеет четыре дня, и я уже потеряла надежду, что он выживет. Ничего из скудного запаса лекарств, которые есть у нас в замке, не помогает ему. Но я слышала, как о вас говорит раненый молодой человек, о вашей способности творить чудеса…

— Я лекарь, госпожа Эмилия, — сказал Исаак. — Я делаю только то, что может сделать человек, чтобы помочь другим. Не больше. Никаких чудес, только знания. Сколько ему лет?

— Он родился почти год назад.

— Он был болезненным?

— Нет. Он хорошо рос, учился ходить и уже научился делать несколько шагов. У него четыре зуба, и он может сказать «мама»…

Тут она расплакалась, и Исаак оставил ее на попечении служанки.

Ребенок лежал в кроватке, хныкая и беспокойно дергаясь.

— Он очень бледен, отец, — сказала Ракель. — Глаза остекленевшие и запавшие.

— У тебя есть бочонок, Ракель?

— Нет, отец. Но я могу принести.

— Нет. Пошли служанку за Юсуфом. Пусть он принесет бочонок. Ты нужна мне здесь. Нагрейте чайник воды.

— Да, господин, — сказала служанка и убежала, чтобы привести Юсуфа и принести бочонок.

Исаак ощупал тельце ребенка, осторожно, но очень внимательно, от шеи до ножек. Он нащупал маленькие зубки, приложил ухо к груди и внимательно прислушался, а затем мягко помассировал живот.

— Скажите, госпожа Эмилия, он питается молоком кормилицы?

— Да, господин Исаак, но он не хочет брать грудь. Сначала он отрыгивал молоко, а теперь даже отказывается пробовать. Кормилица совсем измучилась от беспокойства и бессонницы. Здесь она не нужна, и я отправила ее спать в кровать моей горничной.

— Я хотел бы поговорить с ней, госпожа Эмилия. Это важно.

Когда служанка вернулась, ее снова послали, на этот раз за кормилицей, а затем на кухню — за бульоном.

— Госпожа Эмилия, — сказал Исаак, когда пришел Юсуф и принес бочонок. — Вы умная женщина и понимаете, что ваш сын серьезно болен. Он очень страдает, и его телу нужны сон, вода и еда. Боль не дает ему есть и пить, и сейчас самая большая опасность состоит в том, что он может умереть от голода и жажды. Но если мы уменьшим боль, то он будет спать, и тогда голод и жажда наверняка убьют его. Видите, какое у него серое лицо и как запали глаза? И кожа на ощупь у него нездоровая. Прежде всего, ему нужна вода, а затем — еда.

— Я вижу это, — сказала женщина, — но как вы узнали?

— Я полагаюсь на свои чувства, а моя дочь видит. Мы дадим ему маленькую дозу лекарства, которое ослабит боль, чтобы спазмы кишечника не мешали пищеварению, а затем вы, я и моя дочь будем сидеть с ним всю ночь, не давая ему спать, и попытаемся напоить его. Вам это может показаться очень жестоким способом, но иначе он умрет. Вы согласны?

— Я сделаю все, что нужно.

— Мы не стали бы вас беспокоить, потому что вы не спали с тех пор, когда он заболел, но будет лучше, если малыш будет на руках у матери, иначе он будет сильно беспокоиться.

Ракель приложила к губам ребенка кусок ткани, пропитанной горькой настойкой, растворенной в вине с водой, и держала, пока он не проглотил немного лекарства. Они позволили ему поспать несколько минут, а затем начали тормошить его, шуметь, напевать, щекотать подошвы. Они делали все, чтобы он не спал, и при этом увлажняли его губы водой.

Вошла кормилица — плотная молодая деревенская женщина, потирая лицо со сна.

— Вы звали меня, моя госпожа? — спросила она довольно угрюмо.

— Да, Льюиза. Лекарь хотел расспросить тебя о ребенке.

— Да, моя госпожа.

— Льюиза, — начал Исаак. — Скажи мне, что ты съела или выпила, чтобы малыш отказался брать твою грудь?

— Ничего, сеньор, — ответила она. Но в ее голосе промелькнули нотки паники.

— Я знаю, что ты что-то принимала, — сказал он. — Если бы я знал, что это было и в каком количестве, это могло бы помочь спасти ему жизнь.

— Я не сделала ничего плохого, — ответила та, срываясь на крик. — Это снадобье принес мне кузен. Оно только меняет вкус молока. Он так сильно жевал соски, что они даже кровоточили. А кузен сказал, что это — верное средство.

— Что это было, женщина?

— Я не знаю. Ему это дала местная колдунья. Нужно было только три капли, но это не помогало, и я приняла все. Мне и самой было худо, честное слово. Но колдунья сказала, что ребенку ничего не будет. Она обещала. Я бы никогда не сделала бы ничего плохого малышу.

И она принялась рыдать в голос, подвывая, пока ее не отослали из комнаты, чтобы остаток ночи она подумала о своей дальнейшей судьбе.

— Раз он прожил так долго, — сказал Исаак, — то, скорее всего, у него очень крепкое здоровье. В этом наша главная надежда.

— Она отравила его? — спросила госпожа Эмилия. — Льюиза отравила его? Если он умрет, — прошептала она голосом, который заставил Ракель содрогнуться, — ей не жить.

— Тогда мы должны постараться не дать ему умереть, чтобы уберечь вас от совершения страшного греха — убийства.

Пока они занимались больным ребенком, замок погрузился в ночь. В наступившей тишине комнату заполнили звуки ночного леса: крик сов, хруст сухих веток под лапами вышедших на охоту ночных хищников или их жертв. Через некоторое время стало казаться, что в лесу собралась и затаилась вражеская армия.

К полуночи, когда луна поднялась высоко и ее свет начал проникать сквозь ставни, ребенок выпил целую ложку воды.

— Теперь позвольте ему поспать подольше, — сказал Исаак. — Поскольку он жаждет отдохнуть почти так же отчаянно, как и пить.

Они позволили ему проспать около часа, а затем он снова жадно напился воды и заплакал.

— Дай ему еще раз лекарство, чтобы ослабить боль, Ракель. Одну каплю.

Она выполнила указание, и они позволили ему проспать еще один час. Ракель мягко разбудила его и дала ему немного теплого бульона.

— Он выпил, отец, — сказала она, — и они оба заснули.

Мать ребенка запротестовала, сказав, что она не спит.

— Здесь есть кровать?

— Кровать кормилицы.

— Пусть тогда они лягут вместе, — сказал Исаак. — Я посижу рядом еще немного, чтобы удостовериться, что все хорошо. А ты, Ракель, пойди и отдохни.

Мать и ребенок спали, пока лучи утреннего солнца, проникающие сквозь ставни, не разбудили их.

Глава пятая Снова горы

Они плотно позавтракали горячим пряным рисом. На столе лежало много вкуснейшего свежеиспеченного хлеба, один из окороков из запасов епископа и добрая четверть круга сыра. Прежде чем они попрощались с хозяевами, Беренгер послал своего секретаря, чтобы тот принес пакет, обернутый тонким полотном, который он преподнес госпоже Эмилии.

— Вы приютили нас с таким добросердечием, несмотря на то, что у вас самих были неприятности. Мы не потревожили бы вас, если бы знали об этом.

— Если бы вы не появились, — сказала супруга смотрителя, — мой сын был бы уже мертв. Ваше прибытие было ответом на все наши молитвы.

— Не мое прибытие, госпожа, — заметил Беренгер, — а моего лекаря. Я взял его в эту поездку по личному желанию, но я вне себя от радости, что для вас это оказалось столь полезным.

Госпожа Эмилия отнесла пакет к оконному проему, где освещение было лучше, и развернула его. Внутри лежал большой, аккуратно свернутый отрез тяжелого шелка. Его было достаточно, чтобы сшить самое богатое платье с самыми широкими, самыми длинными рукавами, которые только она могла вообразить, и еще оставалось достаточно материи на платье для ее дочери, когда та подрастет.

— Ваше преосвященство, — сказала она, — ваше великодушие не знает границ. Если когда-либо мы сможем быть полезными вам…

— Госпожа, — галантно ответил он. — Вы можете пожалеть об этих словах. Мы будем возвращаться той же самой дорогой.

— Будем рады видеть вас, — ответила она.

Смотритель замка проводил их к внутреннему двору и повторил свой совет о том, что в лесу необходимо все время быть настороже.

— Вы слышали о нападениях на путешественников в этой местности? — спросил капитан.

— Нет, — ответил смотритель. — Но горничная моей жены — дочь моего лучшего лесоруба — сказала Эмилии, что нашим гостям лучше быть поосторожнее. Я думаю, что она что-то слышала от отца. Он человек довольно мрачный по натуре и всегда опасается самого худшего. Кроме того, вчера вечером мне показалось, что я слышал, как по лесу пробирались браконьеры, но они скорее нападут на моих оленей, чем на гостей. Но все же на вашем месте я бы оставался настороже, капитан.

— Вы в состоянии обращаться с мечом? — напрямик спросил капитан.

— Да, — ответил Жилберт. — Не так ловко, как тогда, когда я мог пользоваться обеими руками, но все же достаточно хорошо. Вы сможете дать мне один из ваших?

— Да. Тогда у нас будет десять вооруженных мужчин, — сказал он. — Его преосвященство так же вооружен мечом, как и его священники. Они могут защитить себя. Мы все должны быть готовы к бою. Еще повар и его помощник, а старший конюх вооружен копьем. Вы сегодня поедете верхом?

— Да, капитан.

— Если на нас нападут, то вам, вероятно, трудно будет спешиться.

— Я могу сражаться в седле; лошадь сделает все, что я скажу.

— Вы уверены? Мне этот конь показался непредсказуемым. — Капитан бросил на него подозрительный взгляд и послал кого-то из своих людей за мечом.

Стараясь не шуметь, они двинулись по дороге, напряженно ожидая, что на них в любой момент могут напасть разбойники — пешие или верхом на низкорослых лошадях, привычных к горным дорогам. Монахинь и других женщин, а также юношей, которые были слишком молоды, чтобы управляться с дубинкой или пикой, отправили в середину процессии, между двумя крытыми повозками; остальные расположились по краям. Дорога постоянно поднималась вверх и изгибалась. Ничего не происходило. Понемногу они начали ослаблять бдительность.

Внезапно старшина стражников и двое стражников, сразу за которыми двигалась первая повозка, повернули на очередном изгибе дороги и резко остановились. Дорогу им перекрывала толпа. Но это были не свирепые бандиты, а группа женщин, среди которой было несколько стариков и детей. Они были босые и одеты в грубые платья, подоткнутые так, что были видны их крепкие ноги. Кое-кто был вооружен: впереди стояли две решительно настроенные женщины и размахивали кухонными ножами.

— Где слепой? — спросила самая смелая из них. — И его дочь?

— Что вам от него нужно? — спросил старшина стражников. — Отойди, женщина, и дай нам пройти.

— Но сначала вы отдадите нам слепца, — повторила женщина.

Тогда другая женщина с космами спутанных волос и одетая в рваное и грязное платье, вышла из толпы, неся на руках ребенка двух или трех лет.

— Она просит для меня, — сказала она. — Это моя сестра. Клянусь, она не хочет вас обидеть. Мой ребенок умирает, а я узнала, что этот слепой человек сделал для ребенка из замка. Он должен помочь мне. Прошлой зимой я потеряла всех детей. Этот малыш — все, что у меня осталось.

— Это правда, — произнес голос из-за се спины, — Безумная Марта не лжет.

Беренгер выехал вперед и посмотрел на несчастную.

— Господин Исаак? — обратился он к лекарю.

— Я осмотрю ребенка, — сказал Исаак, — но если это заразное заболевание, которое сгубило остальных детей, я не смогу вам помочь.

— Они погибли в пожаре, — сказала женщина с кухонным ножом. — У этого жар и опухоль. Это не чума, клянусь вам. Я знаю, что говорю. Гореть мне в аду, если это чума, господин.

— Дайте-ка я посмотрю, — сказал старшина стражников. — Покажите мне ребенка издали.

Мать подняла ногу ребенка и показала ее старшине стражников.

— Это — гнойная инфекция, — сказала Ракель. — Это и отсюда видно. Принесите мальчика.

Они расстелили одеяло и положили на него ребенка. Затем Ракель дала ему немного снадобья, чтобы облегчить боль, тщательно промыла ногу, перевязала ее и начала удалять гноящиеся ткани. Она вычистила рану, промыла ее вином, перевязала, приложив травы, и возвратила рыдающего ребенка матери.

— Идите в замок и попросите добрую госпожу, чтобы она несколько дней кормила его бульоном, яйцами и другой легкой пищей. И не давайте ему наступать на эту ногу…

Ракель остановилась.

— Пять дней, — твердо сказал ее отец.

— Спасибо, господин, — сказала женщина. — Спасибо. Он выздоровеет?

— Если вы будете осторожны.

Женщины тревожно переглянулись.

— Надо сказать им, — заметила мать ребенка. — Будет неправильно, если мы этого не сделаем. В конце концов они остановились и помогли нам. А еще госпоже Эмилии.

— Сказать нам что?

— Дорога впереди небезопасна, — сказала мать ребенка. — Вам не стоит идти дальше.

— Вон там, внизу, есть мост. Вы можете упасть и разбиться, — донесся голос из середины толпы. Вокруг поднялся ропот, и трудно было понять, соглашаются собравшиеся или протестуют.

— Можно пойти в обход. Сначала подыметесь вверх, а потом спуститесь по другой стороне хребта, — сказала сестра матери ребенка. — Только смотрите, чтобы ваш раненый был с вами.

Теперь, когда процессия остановилась, Юсуф, полагая, что в нем сейчас нет особой необходимости, поднялся вверх по склону горы слева по ходу движения, чтобы посмотреть, что там. Он нашел сосну, на которую было легко забраться, и вскарабкался на нее так высоко, как только было можно. Оттуда он увидел, что дорога впереди делает два крутых поворота, а затем и вовсе исчезает из поля зрения, но он увидел еще нечто, что поразило его. Он быстро спустился вниз к дороге и прошептал что-то на ухо капитану.

— Я думаю, что нам стоит прислушаться к совету этой доброй женщины, — сказал капитан.

— Вы уверены? — спросил Беренгер.

— Да. Я вижу, что их души чисты, — торжественно произнес капитан. — Наши повозки смогут пройти вверх по вашей дороге?

— Наши же проходят. Почему ваши не смогут? Только подталкивайте их, когда будете подниматься вверх.

Грязные и измотанные, они завершили путь в обход моста. В конце все спешились и помогли тащить груз. Поднимаясь вверх, они толкали повозки по мягкой грязи, а спускаясь, сдерживали их веревками, чтобы телеги не ударяли по мулам.

Когда они восстановили порядок и снова двинулись по дороге, Беренгер повернулся к капитану.

— Так в чем же все-таки было дело? Я был уверен, что это западня.

— Так и есть, ваше преосвященство, — ответил капитан. — Тридцать вооруженных мужчин ждали нас около моста. Юсуф залез на дерево и осмотрел дорогу. Думаю, из любопытства, — добавил он. — И все увидел.

— Но женщины не захотели признаться, что на пути нас ждала западня.

— Полагаю, среди этих мужчин были их мужья и сыновья. Странно, что они упомянули про раненого.

— Западня была устроена на молодого Жилберта, — сказал епископ. — Все ясно. Это означает, что кто-то нанял их, чтобы напасть на нас. Для простых местных разбойников он не представляет особого интереса.

Это был долгий, трудный переход вдоль склона горы. Через каждый час или около того, как только попадался ровный участок, они останавливались и устраивали короткий привал. Еды было достаточно, но путешественники слишком устали, чтобы есть.

— Когда мы доберемся до вершины? — спросил поваренок.

— Мы никогда не доберемся до вершины, — ответил помощник повара. — А тебе хочется на вершину? Это слишком долго. Скоро мы снова начнем спускаться.

— Станет легче, — сказал поваренок с неисправимым оптимизмом.

— До некоторой степени.

Отдохнувшему путнику, конечно, было бы легче, но уставшим путешественникам эта задача была даже труднее подъема. Было далеко за полдень, когда, страдая от ноющей боли в икрах, они закончили свой медленный спуск к мосту через реку. Капитан объявил остановку.

— Отец, — сказала Ракель, — как здесь красиво.

— Что, моя дорогая? — спросил ее отец, разум которого был занят своими мыслями.

— Оливковые рощи и виноградники. Они такие зеленые и ухоженные. Перед нами расстилаются холмы, и нет ни одной горы.

Солнце почти опустилось к горизонту, когда они вошли в Вилафранка-де-Пенедес и добрались до королевского дворца. Было двадцать девятое апреля, Таррагона находилась в тридцати милях от этого места. Конференция должна была начаться через тридцать шесть часов. Пока повара и их помощники раздавали еду, а конюхи чистили лошадей и мулов, Беренгер совещался с Бернатом, Франсесом и капитаном.

— Мы отправимся утром на восходе солнца, — сказал Беренгер. — Раньше других. Завтра я должен добраться до Таррагоны, но мне хотелось бы избежать дневной жары.

— Вы желаете, чтобы я сопровождал вас, ваше преосвященство? — спросил капитан.

— Нет. Мне нужно, чтобы вы позаботились о тех, кто останется.

Пока остальные чистили одежду и обувь, Жилберт осматривал свои порванные шоссы, заляпанные грязью походные башмаки и лекарскую тунику неподходящего размера, рассуждая, можно ли носить это на обеде в королевском дворце, даже если в зале не будет самого короля.

— Одно дело, — объяснил он Юсуфу, которого прислали посмотреть, все ли в порядке с раненым после потрясений этого дня, — выглядеть как дворянин в одежде покрытой дорожной пылью и грязью. Это простительно. Совсем другое — выглядеть так, как будто я снимал одежду с убитых, — грустно заметил он.

— Сеньор, если бы я знал, где найти другую одежду, — сказал Юсуф, — я бы принес ее вам. У моего хозяина есть другая накидка, которая подошла бы вам больше, но она слишком длинная — она достанет вам до лодыжек.

— Тогда я совсем буду походить на лекаря. Боюсь, придумать ничего нельзя, — сказал Жилберт. — Пожалуй, я просто счищу грязь с той одежды, что у меня есть, и пойду так.

— Я найду кого-нибудь, кто почистит вам башмаки, — сказал Юсуф.

Когда Юсуф возвратился с башмаками, Жилберт лежал на кровати, неотрывно глядя в темный потолок комнаты.

— Как хорошо, что ты пришел, Юсуф, — сказал он, садясь. — Давай спустимся во внутренний дворик и насладимся этим вечером, а то меня начали одолевать грустные мысли.

Медленно, но уже легче, чем прежде, Жилберт спустился по искусно сделанной каменной лестнице во внутренний двор. Он подошел к скамье у фонтана и с облегчением сел.

— Ты любишь ездить верхом, не так ли, Юсуф? Ты хорошо держишься в седле, почти так же, как я, когда я был мальчиком.

— У меня не было возможности практиковаться, — сказал Юсуф.

— Верно. Это заметно по некоторым движениям. Но твое умение произвело на меня впечатление.

— Его Величество сказал, что, если бы я прибыл ко двору, у меня была бы собственная лошадь из королевской конюшни и собственный мул для путешествий, — задумчиво произнес Юсуф.

— А ты поедешь?

— Как я могу оставить моего хозяина? Он дал мне одежду и накормил меня, когда я ходил в обносках и голодал. Он спас мне жизнь, нанял учителей, чтобы научить меня читать и писать на вашем языке, и уже многое передал мне из своих знаний о врачевании. Кроме того, он слеп, а если его дочь выйдет замуж, кто поможет ему?

— Она очень красива, — сказал Жилберт. — И разбирается во врачевании.

— Да. Но она должна выйти замуж. Когда она в городе, моя хозяйка заставляет ее кутаться, словно кокон, чтобы ее не коснулся ни один посторонний взгляд.

— Она мудрая женщина. Все наши спутники, включая священников, поглядывают на нее. Иногда я наблюдаю за ними, чтобы скоротать время.

— Вы отлично ездите верхом, — сказал Юсуф. — Я никогда не видел, чтобы человек с таким ранением мог так ловко взобраться на лошадь и так хорошо ею править.

— Ты льстишь мне, Юсуф. Верхом я езжу достаточно сносно, просто за последние несколько лет мне пришлось по разным причинам много времени провести в седле. Я вел довольно беспокойную жизнь. — Он умолк. — Юсуф, ты не мог бы передать его преосвященству, что мне нужно переговорить с ним с глазу на глаз? — наконец попросил он. — Я бы сам сходил, но в последнее время я двигаюсь не так быстро, как ты.

— Хорошо, я спрошу его, — сказал Юсуф и убежал.

— Сожалею, что потревожил ваше преосвященство, — сказал Жилберт.

— Пустяки, — ответил Беренгер. — Сегодня такой приятный вечер, во внутреннем дворике так хорошо. Вам не помешает присутствие моего лекаря?

— Нисколько. Я буду рад, если он послушает все то, что я должен сказать.

— Тогда я весь внимание, — серьезно произнес Исаак.

— В часе отсюда, в стороне от дороги на Таррагону, — сказал Жилберт, — находится скромное имение моего отца. С вашего разрешения и при вашей доброй помощи, ваше преосвященство, завтра я покину вашу компанию и отправлюсь туда. Когда мое здоровье восстановится, я приеду в Таррагону. Надеюсь, на это мне понадобится всего несколько дней.

— Вы хотите, чтобы мы отвезли вас в дом вашего отца?

— Нет. Это слишком, я не смею просить вас об этом. Я только прошу позволить мне воспользоваться вашим мулом, чтобы отвез меня в имение, и отправить со мной одного из ваших людей, чтобы он привел мула обратно. Как только я прибуду, мой дядя даст мне лошадь.

— Ваш дядя?

— Он очень щедрый человек. Ну, или мой отец, конечно, — быстро добавил он. — Не в этом дело. Мне нужно в Таррагону, поэтому я надеюсь увидеть вас там, ваше преосвященство, еще до завершения Генерального совета.

— А что думает об этом мой лекарь?

— Это вполне возможно, — сказал Исаак. — Но если ваше преосвященство не возражает, я хотел бы сопровождать Жилберта и взять с собой дочь. Думаю, это путешествие окажется для него более трудным, чем он полагает, и я хочу осмотреть его рану, когда он прибудет в имение, а также перевязать ему руку.

— Это устроит вас?

— Конечно, — сказал Жилберт.

— Отлично. Капитан все устроит. Желаю вам счастливого воссоединения с отцом и молюсь о том, чтобы вы не опоздали и успели повидаться с ним.

— Чтобы повидаться с ним? О, конечно. Но в имении находится мой дядя, на случай если отца уже не будет.

— И, конечно, вы можете взять мула и людей, чтобы отправиться к своей семье. А теперь я прощаюсь с вами. На рассвете я отправляюсь в Таррагону. Франсес и Бернат едут со мной. И, Жилберт, кем бы вы ни были, я от всего сердца желаю вам большего счастья, чем прежде.

— И кто же я, по вашему мнению, ваше преосвященство?

— Не знаю, — ответил Беренгер. — Но пусть Господь пребудет с вами завтра и всегда. Пойдемте обедать.

И трое мужчин в сопровождении Юсуфа поднялись по лестнице и по галерее отправились в большую столовую, где все собрались на ужин.

Глава шестая Среда, 30 апреля

Когда следующим утром капитан вошел в дворцовый зал, он был уже почти пуст.

— Приветствую вас, сеньор, — сказал он. — Рад видеть вас здесь, за столом. Это означает, что вы можете ехать верхом?

— Да, могу, — ответил Жилберт, который сидел за столом и завтракал.

— Отлично. Его преосвященство и священники уехали на восходе. Вы поедете на муле его преосвященства. Это послушное животное — настолько послушное, насколько можно ждать от мула. И я буду иметь честь сопровождать вас.

— Я очень благодарен. Вы видели лекаря? Он едет?

— Да, капитан, — донесся голос из широкого дверного проема.

— Вы удивительно точны, господин Исаак, — заметил капитан, поворачиваясь, чтобы поприветствовать лекаря и его дочь. — Если мы поедем прямо сейчас, мы сможем присоединиться к остальным, не задерживая их. Сегодня предстоит долгое путешествие.

— Тогда давайте поедем, не откладывая, — сказал Исаак.

— Его преосвященство сказал мне, что имение вашего отца находится всего в часе неторопливой езды отсюда. Это верно?

— Да. Даже если это будет неспешная прогулка, то выйдет не намного дольше.

Остальные путешественники должны были отправиться в путь спустя примерно час, но в условленное время во внутреннем дворе стояло всего несколько человек. Старшина стражников и повар его преосвященства были заняты закупкой хлеба и другой снеди, чтобы пополнить запасы.

— Думаю, мы готовы ехать, старшина, — сказал повар. — Мы проверили запасы и приказали грузиться.

Но повозки не были загружены.

Старшина стражников холодно огляделся, пересчитывая свою команду.

— Где все? — спросил он, с трудом сдерживая гнев.

— В конюшне, — ответил поваренок. Остальные молчали.

— И что они там делают? — спросил старшина.

— Им пришлось встать до зари, а потом оседлать животных для тех, кто уехал на рассвете. Они сказали, что устали и не пойдут дальше, — сказал поваренок и побежал к повозке, делая вид, что у него дел невпроворот.

— Я им покажу «устали», — сказал старшина и вошел в конюшню.

Его рев поднял всех на ноги, но работа все равно не спорилась, усталые руки плохо слушались, и пришлось потратить вдвое больше времени, чем обычно. Когда все повозки были загружены, а мулы оседланы, солнце уже поднялось над верхушками деревьев и ярко сияло в вышине.

Жилберт и капитан, в сопровождении Исаака и Ракели, спокойно ехали по дороге. Их путь занял несколько больше времени, чем обещал молодой человек.

— Прошу прощения, капитан, — сказал Жилберт. — Я никогда не ездил этой дорой так медленно. Проселочная дорога, что ведет к нашим землям, начинается сразу за этим холмом, и я обещаю, что вскоре все смогут отдохнуть — и люди, и животные.

— Пока мы впереди остальных, то все в порядке, — заметил капитан. — Очень приятное утро.

Хотя дорога была ровной, пейзаж по обеим сторонам представлял собой поросшие лесом холмы. Слева от них вдали горы образовывали преграду, отделяющую их от моря. Всадники поднялись на небольшой холм, пересекли стремительную речку и остановились.

— Это та самая дорога? — спросил капитан.

— Да, — ответил Жилберт.

Капитан повесил кусок черной тряпки на ветвь, свисающую над ручьем.

— Это будет знаком для старшины стражников, что он добрался до нужной дороги, — сказал он. — Он будет ждать нас здесь.

Утоптанная дорога бежала прямо поперек равнины.

— Теперь уже недалеко, — сказал Жилберт. — Миля или около того.

Дорога к усадьбе начиналась от главной в двух милях от этого места и уходила в глубь темной рощи, раскинувшейся на берегу речки Фуа.

— Как тихо, — тревожно заметил Жилберт. — Все еще, наверно, спят.

— Значит, слуги вашего отца не слишком трудолюбивы, — сказал капитал. — Если, конечно, тишина не из-за…

— Смерти моего отца? Наверняка нет, — сказал Жилберт. — Ну-ка, мой любезный мул, давай-ка узнаем, где все. Наверно, все — в полях и не слышат нас.

— Земли вашего отца должно быть довольно обширны, — сказал Исаак. — Я слышу только пение птиц вдалеке и… стук копыт, как мне кажется. Далеко. Возможно, на землях вашего соседа.

Тишина, окутавшая их, заставила путников двигаться очень тихо и осторожно. Сделав еще один поворот, они увидели дом и остановились. Два низких крыла, расходящиеся по обеим сторонам от прямоугольного центрального строения, образовывали внутренний двор, защищенный крепкими деревянными воротами. Ворота были полуоткрыты, как будто привратник начал было открывать их, но забыл завершить свой труд. Из одной из труб на крыше вился дым.

Капитан указал на землю перед собой. Там виднелось темневшее на солнце большое пятно уже впитавшейся крови. В полной тишине он спешился, вытащил меч и наклонился, чтобы коснуться пятна.

— Еще не высохло, — пробормотал он. — Интересно, чья это кровь.

— Должно быть, привратника, — тревожно произнес Жилберт. — И собаки.

— Я намерен осмотреть дом. Не спешивайтесь и стойте, где стоите.

— Нет, капитан, — спокойно сказал Жилберт. — Лучше помогите мне спешиться.

— Что ты видишь? — мягко спросил Исаак у дочери, и, пока Жилберту помогали слезть с мула, Ракель быстро описала ему открывшуюся перед ними картину.

— Прислушайся, — сказал Исаак. В наступившей тишине не слышно даже птичьего щебета. — Я все еще ничего не слышу. Возможно, дом совершенно пуст.

Шум в кустах возле ворот заставил капитана резко развернуться и замереть, вытянув меч, в полной готовности. Затем они услышали скулеж и увидели, как из кустов выползает огромный пес и сразу же падает на землю.

— Сисар, — сказал Жилберт и гневно втянул ноздрями воздух.

— Что такое? — спросил Исаак.

— Полагаю, кто-то попытался ворваться в дом, в то время как мужчины были в полях, — сказал капитан. — И ранил сторожевого пса.

— Не подходите, — мягко сказал Жилберт. Он снова позвал, и собака попыталась подползти к его ногам. Сбоку его широкую голову покрывала корка запекшейся крови, и он вяло тряхнул ею, как будто пытался избавиться от присохшей грязи. Он поднялся на лапы, сделал несколько шагов, покачнулся и чуть не упал снова. Тогда он печально опустил голову и остался стоять на месте.

— Бедняга, — пробормотал Жилберт.

Пес поднял голову и вяло вильнул хвостом. На сей раз он сумел, немного пошатываясь, подойти к Жилберту.

— Бедняга, — еще раз повторил Жилберт, нежно поглаживая собаку. — Тебя ударили по голове и теперь тебе плохо, да?

— Он сильно ранен? — спросил Исаак.

— У него на голове резаная рана, но кровотечение, кажется, останавливается.

— Если высохшая кровь на земле его, — сказал Исаак, — то у нападавшего было достаточно времени, чтобы уехать до нашего появления.

— Если он не засел в засаде, поджидая нас, — сказал капитан и пересек внутренний двор.

Жилберт вытащил жердь из ворот и направился вслед за капитаном. Большой пес прислонился к Жилберту, и они вместе, прихрамывая, пошли ко входу.

— Когда я уезжал, ты был еще щенком, — сказал он. — Теперь дай нам войти и посмотреть, что там, — сурово добавил он.

Как только они вошли в дом, пес остановился, вздыбив шерсть. Затем, рыча, он направился к ближайшей от входа комнате и лапой толкнул дверь. Жилберт положил руку ему на шею, приказывая ему оставаться на месте. Вдвоем с капитаном они встали с обеих сторон дверного проема и заглянули внутрь. Затем капитан, не имея возможности толком рассмотреть, что там, вошел.

За столом в уютной и хорошо обставленной комнате находилось двое мужчин. Их тела полулежали на столешнице, а головы почти соприкасались, как будто один из них хотел поведать другому какую-то великую тайну. Стол был залит кровью, равно как и их одежда.

— Один из них ваш отец? — спросил капитан. — Там двое, господин Исаак, — негромко сообщил он. — По моему мнению, им нанесли множество ударов длинными кинжалами.

— Мертвы? — спросил Исаак.

— Без сомнения, — ответил капитан. — Никому не выжить с таким количеством ран на теле.

— Это не мой отец, — сказал Жилберт. — Это мой дядя Фернан, брат моей матери. А второй мой дворецкий, Рамон. Они присматривали за имением в мое отсутствие.

— Выходим, — сказал капитан и отвел Жилберта в маленькую гостиную, где тот, смертельно бледный, рухнул на резную деревянную скамью. Следом вошли все остальные.

— Где может быть ваш отец? — спросил он.

— Там, где он и был все последние шесть лет, в могиле, — ответил Жилберт. — Он лежит рядом с моей матерью, и они смотрят с нежностью друг на друга, как любили это делать при жизни. — Он покачал головой. — Это было совершенно бессмысленно. Чего они хотели этим добиться? Дядя не был наследником. У него не было никаких прав на состояние. Я отомщу за него, — сказал он, с пугающим отсутствием всякого выражения на лице. — Даже если это будет стоить мне жизни, я буду мстить за него.

— Вы знаете, кто это сделал?

Он огляделся.

— Думаю, что да, капитан, — сказал он. — Сомневаюсь, что я смог бы доказать его вину перед законом, но думаю, что знаю, кто это.

— Я осмотрю дом, — быстро сказал капитан. — Они все еще могут быть здесь. Придержите собаку и заприте дверь, пока я не вернусь.

— А я пока осмотрю раненого, — сказал Исаак.

По дому раздавался лязг капитанских шпор. Жилберт сидел, держа руку на собачьей шее и слушая, как его спутник обходит комнату за комнатой, обыскивая здание. Ракель нашла кувшины с вином и водой, смешала воду и вино, а затем поднесла напиток к его губам. Он рассеяно повел головой, продолжая прислушиваться. Казалось, прошла вечность. Но вот шаги начали снова приближаться, и из-за двери послышался голос капитана:

— Дон Жилберт, откройте дверь. Это я, капитан.

— Откуда мы знаем, что это вы? — сказал Жилберт, у которого внезапно возникло ужасное подозрение.

— Вы плелись рядом со мной на муле его преосвященства от самой Вилафранки. Я привязал кусок черной тряпки на дуб около ручья. Достаточно? Спросите лекаря. Он знает мой голос.

— Если это не наш капитан, — сказал Исаак, — то я — больше не лекарь.

Жилберт сдвинул тяжелые засовы на двери и открыл дверь. Капитан вошел в комнату, таща за собой двух дрожащих и плачущих женщин с красными и потрескавшимися руками и такими же носами.

— Хороший солдат — осторожный солдат, — сказал он. — Такой проживет дольше, так что время на его обучение тратится не напрасно.

— Я не слишком хорошо вооружен сейчас, чтобы должным образом дать отпор врагу, — сказал Жилберт. Он посмотрел на женщин, которые в лучшие времена выглядели бы вполне привлекательно, и кивнул им. — Я рад, что в доме остался кто-то живой.

— Дон Жилберт! — закричала более высокая из двух, побледнев. — Вы живы! Хвала небесам.

— Что случилось?

— Здесь побывала целая толпа… — сказала она.

— Орда… — прервала ее та, что пониже.

— Действительно, налетела целая орда всадников, а когда Хосеп открыл им ворота, они убили его и сбросили его тело в канаву на лугу. Новая горничная увидела это из окна, а потом подошли мы и тоже все увидели. А затем она бросилась бежать через задний ход, крича повару и другим женщинам, чтобы те спасались.

— И они убежали? — спросил капитан.

— Думаю, да. А мы спрятались в шкафу, — сказала невысокая. — Они нас не нашли. Мы слышали, как кричали люди.

— Мы так и сидели там.

— Тогда кто-то закричал, что хозяин убит. После этого все стихло. Мы долгое время сидели в шкафу, но потом вылезли…

— Я задыхалась, — сказала высокая.

— И лишь потом мы услышали, как этот господин ходит в передней.

— Они пытались снова забраться в шкаф, когда я поймал их. Они сказали, что вы должны их знать.

— Я их знаю. Вы узнали мужчин, которые сделали это?

— Нет, — сказала низенькая.

— Нет, — с сомнением сказала вторая. — Я видела их только со спины из окна.

— А где остальные?

— На дальних полях. По должен скоро вернуться: хозяин хотел видеть его сегодня утром.

Сказав это, она снова разрыдалась, уткнувшись в свой передник, раскачиваясь взад-вперед.

— Мы можем дождаться его? — спросил Жилберт, поворачиваясь к своему спутнику. — Я хотел бы дать ему кое-какие инструкции. Но потом мне нужно будет поехать в Таррагону.

— Конечно, дон Жилберт, — ответил капитан.

Жилберт повернулся к женщинам.

— Пока только вы и По будете знать, что я жив. Иначе меня будут преследовать и зарежут, как дядю, а вас отошлют прочь, и вам придется зарабатывать себе на жизнь неизвестно где, а то и вовсе голодать. Вы понимаете? Ни слова. По проследит за тем, чтобы мой дядя, Рамон и Хосеп были похоронены; а вы даже имени моего не произносите. Если вы сумеете удержать язык за зубами, то по возвращении я вас хорошо вознагражу. Я дам вам больше, чем вам могут дать за предательство убийцы.

— Да, дон Жилберт, — ответили обе женщины.

— Отлично. — Он вытащил свой кошелек и передал его Ракели. — Пожалуйста, госпожа Ракель, возьмите две монеты и дайте по монете каждой женщине. Многое трудно сделать одной рукой.

— Конечно, дон Жилберт, — сказала Ракель.

— Вы получите больше, намного больше, когда я вернусь, — продолжил молодой человек, — если вы будете мне верны.

— Мы будем вам верны, дон Жилберт, — сказала невысокая женщина, и ее голос задрожал.

— Теперь, когда вернется По, приведите его ко мне, и ничего никому не говорите. А сейчас принесите мне одежду.

Вскоре после этого четверо всадников вернулись по извилистой тропе на основную дорогу. Жилберт ехал в более подобающем ему наряде, приличествующем дворянину, и сидел верхом на лошади. Капитан вел в поводу мула епископа.

Большинство путников заметили быстрый ручей, узкую дорогу и клочок черной ткани, развевающийся на ветке, и остановились.

— Мы могли бы подождать здесь, а заодно напоить животных, — сказал один из стражников. — Они должны быть где-то рядом.

— Согласен, — небрежно бросил старшина стражников. — Пожалуй, я поеду по этой дороге навстречу капитану.

— Я поеду с вами, — сказал стражник.

— А если на нас снова нападут? — нервно спросил священник из женского монастыря.

— Зовите на помощь, — ответил старшина стражников. — Мы будем недалеко.

Они натолкнулись на капитана у первого же поворота дороги. Он приближался к ним, ведя в поводу мула. Рядом ехал Жилберт на лоснящейся гнедой кобыле. Казалось он вот-вот упадет. Его поддерживали Ракель и ее отец. Прежде чем они успели сказать что-нибудь, капитан жестом призвал к молчанию. Он указал назад на дорогу, и небольшая компания без единого слова вернулась на прежнюю дорогу.

— Снимите дона Жилберта с коня и положите на повозку, — спокойно сказал капитан. — Иначе он вскоре рухнет без сознания. Мы подождем, пока лекарь осмотрит его, а затем двинемся как можно быстрее.

Старшина стражников кивнул, с любопытством отметив, что его капитан обращался с молодым человеком в дворянской одежде с шутливой почтительностью. Капитан снял черную тряпку с ветки и, как только дона Жилберта уложили на повозку, велел двигаться вперед.

Они проехали совсем немного, когда Фелип поравнялся с мулом Исаака. Он улыбнулся Ракели и взял у нее узду.

— Как там молодой господин? — спросил он. — Ходят ужасные слухи.

— Вам так интересно? — спросил Исаак.

— Мы присматривали за ним в ту первую ночь, когда его жизнь висела на волоске, — сказал Фелип. — Возможно, его спасла и наша скромная помощь.

— Понимаю, — сказал Исаак. — Его дядя был жестоко убит. Вместе с дворецким и привратником. Он потрясен.

— Но зачем кому-то делать это? — спросил Фелип.

— Возможно, этот человек полагал, что дядя будет претендовать на состояние дона Жилберта.

— Уверен, господин Исаак, вы не считаете, что молодой человек сам приказал убить своего дядю.

— Нет, я так не думаю, — сказал Исаак. — Пока дон Жилберт жив, его дядя не имел никакого права претендовать на его имущество. Избавиться от дяди имело бы смысл только после смерти дона Жилберта.

— Тогда, почему сначала убили его дядю? — спросил Фелип. — Слишком долгий путь к цели.

Оставшаяся часть дня тянулась мучительно долго. У каждого верстового столба капитан проверял положение солнца и понуждал утомленных путников идти быстрее. Тени стали короче, а затем снова вытянулись.

— Мы не можем наверстать потерянное этим утром время, — сказал он старшине стражников.

— При всем моем уважении, капитан, — ответил старшина, — мы не доберемся до города сегодня вечером. Люди не дойдут.

— Старшина, пошлите Энрике вперед, пусть найдет хорошую гостиницу. Или дом, в котором можно устроить и накормить сразу столько людей.

— Еда у нас есть. Мы поедим на обочине. В любой гостинице нам дадут напиться и разместят на ночлег, пусть даже на соломе под крышей конюшни.

Глава седьмая Гостиница

Дорога шла почти прямо на юго-запад, в сторону моря, а затем, когда солнце уже начало клониться к западу, начала плавно поворачивать.

— Мы приближаемся к морю, — сказал главный повар поваренку. — До него уже совсем недалеко.

— А что это там, посреди дороги?

— Это арка, — ответил повар.

— А зачем?

— Кто знает? Но город в десяти милях от этого места.

— Еще десять миль? — разочарованно протянул поваренок.

— Не волнуйся, — сказал повар. — Мы скоро остановимся.

Эта гостиница ничем не отличалась от других подобных заведений. Переполненная, шумная и не очень чистая, в ней подавали дешевое вино и отвратительную еду. Но, несмотря на качество пищи и вина, а также на безвкусие обстановки, заведение пользовалось популярностью. На лавках практически не было свободных мест, а хозяин не успевал подносить вино.

Женщины посмотрели на толпу и, не говоря ни слова, удалились в маленькую и ветхую пристройку у входа. Они сидели, сбившись в кучку, на узкой скамье и на пустых винных бочках, следя лишь за тем, чтобы сохранять достоинство и находиться в безопасности — хозяйки и служанки, христианки и еврейки — в ожидании, пока не будут закончены приготовления для ночлега, и они смогут отправиться спать.

Мужчины высматривали место в таверне. Исаак последовал за Юсуфом, опираясь рукой на плечо мальчика, вслед за ними приехал дон Жилберт, молодой стражник, Энрике, и старшина стражников. Юсуф направился в самый спокойный угол. За ними последовали остальные члены свиты епископа.

Там, на ближайшей к ним скамье, уже сидел какой-то мужчина. С другой стороны стола, у стены, двое мужчин были заняты несвязным спором о вероятности внезапного изменения погоды.

— Простите меня, господа, — смело обратился к ним Юсуф, — но мой хозяин слеп, а этот высокородный господин был ранен, находясь на службе Его Величества, и им надо присесть. Прошу вас немного подвинуться.

И Юсуф принялся усаживать обоих на скамью. Постепенно ему удалось освобождать все больше места, которое занимали люди из свиты епископа, пока спорщики, вытесненные на самый край скамьи, не покинули ее, решив завершить свой спор под открытым небом.

Старшина стражников, которому как раз для такого случая был доверен кошелек епископа, ушел заказать вино, чтобы прочистить горло от дорожной пыли и удостовериться, что постель будет у каждого из его спутников.

— Старшина, — позвал его повар. — Не беспокойтесь о ночлеге для нас. Мы будем спать в повозках с провизией. Полагаю, это будет лучше всего.

— Возьми пару наших парней, — сказал старшина, оценив взглядом толпу, собравшуюся в таверне.

— Они уже там, — ответил повар. — Уверен, уже стащили вино его преосвященства, — пробормотал он на ухо своему помощнику.

Помощник повара поднял свое долговязое тело со скамьи и тихо вышел, чтобы взглянуть на повозки. Повар дождался своего стакана вина, осушил его и последовал за ним.

Юдифь взглянула на кровати в отведенной им комнате и послала Ибрагима и Наоми, чтобы те принесли их сундук. Из него она вытащила чистое постельное белье и постелила его поверх белья сомнительной свежести, принесенного хозяином гостиницы. Четыре узкие кровати, внесенные в комнату, исчерпали возможности гостиницы: большинству мужчин пришлось обойтись соломенными тюфяками на полу в общей столовой. Если на каждой сумеют устроиться по две женщины, в комнате должны были поместиться все.

— Мама, — прошептала Ракель, тревожно оглядывая толпу утомленных женщин. — Пожалуй, я лучше посижу ночью внизу.

— Ерунда, — твердо ответила Юдифь. — Здесь ты в большей безопасности.

Ракель и ее мать сняли сюркоты, ослабили шнуровку на лифах и улеглись. Ракель смотрела из-под полузакрытых век, как монахини сняли покрывала и легли. Слуги, прошедшие весь путь пешком, тоже очень устали, и у них остались силы только на тихие жалобы. О сестре Агнет, как обычно, ничего не было слышно. Ракель предположила, что она также находилась где-то в гостинице, под присмотром стражника. Потом, уставшая, измученная, жаждущая покоя и уединения, она все же заснула. Тревожные мысли покинули ее разум, и вскоре она уже крепко спала.

Было раннее утро, когда Исаака разбудил донесшийся откуда-то шум. Он понял, что уже рассвело. Снаружи шумно галдели птицы, а в воздухе пахло утром. Кто-то ходил, без сомнения, по кухне, но его утомленные спутники спали: им не мешал ни шум, ни неудобство.

— Юсуф? — тихо позвал он и подождал. Ответа не последовало. Мальчик все еще спал. Исаак наклонился, нашел свой посох и встал.

Осторожно двигаясь по комнате, он направился к двери, вышел и пошел к колодцу. Он снял верхнюю одежду и рубашку, набрал полное ведро воды и хорошенько вымылся. Вздрагивая в утренней прохладе, он пальцами расчесал влажные волосы и бороду, встряхнул рубашку и тунику и снова надел их, после чего произнес положенные утренние молитвы. Когда он закончил, то услышал позади сдавленное хихиканье. Поняв, что он не единственный, кто бодрствует в гостинице этим утром, он предположил, что рядом с ним находится кто-то из тех, кто работает на кухне, разжигая очаг.

— Доброе утро, — сказал Исаак.

— Доброе утро, господин, — произнес детский голос. — Что вы здесь делали?

— Сначала я умылся, — сказал он, — а затем помолился. Теперь я готов начать новый день. Ты тоже ранняя пташка, верно?

— Я должен разжечь огонь до того, как мой хозяин проснется, — сказал мальчишка он и немного помолчал. — Кое-кто из ваших спутников поднялся еще раньше вас, господин. Он подходил, чтобы узнать у меня, с вами ли еще раненый. Я сказал, что не знаю, о ком он говорит, потому что с вами приехали двое с перевязанными руками. Я видел их вчера вечером, когда заглядывал в зал, чтобы посмотреть на господ.

— Он точно сказал, что путешествует с нами?

— Он объяснил, что не успел приехать вместе с вами. Он толстый и поэтому отстал по дороге.

— А где он теперь?

— Он был здесь на рассвете. Думаю, он пошел вперед. А если вы пойдете со мной на кухню, — добавил мальчишка тоном заговорщика, — я знаю, где спрятан хлеб, и поделюсь с вами. Они даже не узнают, куда он делся.

— Это очень любезно с твоей стороны, — сказал Исаак, — но я должен вернуться к своим друзьям.

Он вытащил кошелек и протянул мальчику монетку.

— Возьми, — сказал он. — Это за то, что благодаря тебе мой день начался так хорошо.

— Простите? — сказал мальчик.

Исаак щелкнул монетой в направлении голоса и уверенно зашагал назад тем же путем, которым пришел. Завернув за угол, он почувствовал, как теплые лучи солнца погладили его по щеке: значит, солнце уже поднялось над горизонтом.

Никому не хотелось задерживаться в гостинице дольше, чем диктовала необходимость. Когда Исаак возвратился, все остальные были уже на ногах, быстро собираясь, чтобы продолжить путь. Все чувствовали, что цель их путешествия уже близка, поэтому они энергично двинулись по дороге.

Солнце было еще довольно низко, но светило уже ярко. Прохладный морской ветерок овевал их лица. Андреу и Фелип запели, к ним присоединились двое поваров, затем несколько конюхов, и, наконец, большая часть остальных путников. За холмами с левой стороны дороги плескалось и сверкало море. Наконец за очередным холмом Ракель увидела высокий шпиль прямо перед ними.

— Смотрите, — сказала она. — Что это?

— Это собор, госпожа Ракель, — ответил капитан. — Красивая башня, не правда ли?

— А это что, там? — спросила она, указывая на громоздкую постройку из огромных камней, стоявшую возле дороги.

— Говорят, что это построили римляне, когда были здесь, — сказал капитан. — Это было давным-давно.

И задолго до того, как солнце достигло зенита, они миновали городские ворота Таррагоны.

Глава первая Дворец архиепископа

Беренгер де Крюилль добрался до архиепископского дворца и испросил чести немедленной аудиенции у Санчо Лопеса де Айербе. Ответ архиепископа был скорым. Его преосвященство весьма сожалеет, но он отдыхает. Беренгер смыл с себя дорожную грязь и пыль, сменил одежду, пообедал. Архиепископ не появлялся. Поев, Беренгер отправил еще одно послание его преосвященству. В ответ дон Санчо выразил свое сожаление в том, что причиняет епископу Жироны беспокойство, но он занят приготовлениями к совету.

— Могу я предложить вашему преосвященству немного подышать свежим воздухом? — спросил Бернат. — С крепостных стен открывается красивый вид.

— Нет, Бернат. Когда вы так говорите, вы очень походите на дона Санчо. Я останусь во дворце до тех пор, пока не увижу архиепископа, — сказал Беренгер, лицо которого было почти белым от старательно сдерживаемого гнева. — А потом вы можете предложить мне все, что вам заблагорассудится.

— Конечно, ваше преосвященство. Сейчас самое подходящее время заняться привезенным с собой бумагами…

— Единственное, на что я сейчас способен, это поиграть в шахматы с моим лекарем, который не раздражает меня своими предложениями, — сказал епископ.

— К сожалению, остальная часть вашей свиты еще — не прибыла, — заметил Франсес.

— Вы уверены?

— Капитан сразу бы доложил, — сказал он со спокойной уверенностью. — Весьма вероятно, что они доберутся до города только завтра, — добавил он.

Позже Беренгер покинул свои уютные апартаменты лишь для того, чтобы быстро съесть принесенный ужин. И снова архиепископ не смог появиться в своей трапезной. Беренгер уже начал беспокойно вышагивать взад-вперед, когда осторожный стук в дверь оторвал его от тщетных размышлений.

— Его преосвященство почтет за честь, если ваше преосвященство навестит его в его кабинете, — сказал маленький слуга.

— Сейчас? — спросил Беренгер.

— Да, ваше преосвященство, — ответил тот. — Если ваше преосвященство соблаговолит последовать за мной…

Беренгер тихо прошептал молитву Господу, прося дать ему терпение и смирение, и постарался успокоиться. Он следовал по коридорам вслед за посыльным так кротко, как только мог, и остановился у двери, не проявляя никаких признаков обуревавшего его внутреннего гнева в ожидании позволения войти.

Архиепископ сидел у дальнего края тяжелого дубового стола, покрытого искусной резьбой, прямо напротив двери. С холодной вежливостью он жестом предложил своему гостю сесть; в молчании он ждал, пока юный паж поднесет епископу бокал вина.

— Полагаю, ваше путешествие прошло без особых происшествий, дон Беренгер, — заметил он.

— Совершенно без происшествий, ваше преосвященство, — дружелюбным тоном ответил Беренгер.

Со взглядом, предвещающим надвигающуюся бурю, архиепископ наклонился вперед и сделал многозначительную паузу.

— Агнет, монахиня, о которой я писал вам, также приехала с вами?

— Я так спешил присоединиться к вашему преосвященству, что сегодня утром оставил свою свиту немного позади. Она едет вместе с оставшейся частью моих спутников, ваше преосвященство. Надеюсь, что их путешествие также пройдет без происшествий.

— Вы оставили ее на дороге?

— Там много людей, и она находится под охраной моих стражников, ваше преосвященство. Мне не хотелось пропустить начало совета, и я выехал вперед вместе со своим исповедником и секретарем.

— Мне передали, что одна попытка освободить ее уже была осуществлена…

— Неудачная попытка.

— Известно, кто это сделал?

— Бандиты, под командой некоего Марио. Предполагается, что они действовали в интересах ее семьи.

Дон Санчо нахмурился, непроизвольно дергая нижней губой. Он всегда делал так, когда глубоко задумывался — весьма раздражающая привычка, по мнению Беренгера.

— Возможно, если бы вы передали ее сюда сразу же после разрешения вопроса о похищении доньи Изабель, то у ее семьи не было бы времени на составление столь изощренных планов по ее освобождению.

— Не сомневаюсь в правоте вашего преосвященства, — сказал Беренгер.

— Если бы вы это сделали, дон Беренгер, женский монастырь Святого Даниила и сама аббатиса Эликсенда не оказались бы вовлеченными в скандал, связанный с этим делом. Задержка не оградила их от последствий. Вам следует знать, что это вызвало прямо противоположную реакцию.

— Я слишком хорошо знаю об этом, ваше преосвященство. В свое время я сам убеждал аббатису немедленно отослать сюда сестру Агнет.

— Значит, вы плохо ее убеждали, дон Беренгер.

— Я очень сожалею, — ответил епископ, с трудом сдерживая возражения, которые так и норовили сорваться с его губ. Его молчание, с сожалением размышлял он, было следствием хорошо развитой политической интуиции, которая подсказывала, что сейчас было не слишком подходящее время для оправданий. Смирение по-прежнему не входило в список сильных сторон его натуры.

— Я не предполагаю, как некоторые, — продолжал дон Санчо, — что один из наших епископов может попытаться скрыть — в личных интересах — причастность женского монастыря Святого Даниила к предательству. — По промелькнувшей ухмылке было ясно, что он с удовольствием высказал бы такое предположение, но оно было слишком вопиющим, чтобы принимать его всерьез. — Однако Его Величество рассержен тем, что сестра Агнет все еще не предстала перед церковным или королевским судом.

— Его Величество сомневается в праве вашего преосвященства судить сестру Агнет епископским судом? — спросил Беренгер. — Вряд ли он сможет найти оправдание подобным притязаниям; даже спустя столь долгое время.

— Нет, — ответил дон Санчо. — Он признает наше право судить ее, но он недоволен тем, что до сих пор ничего не было сделано. — Архиепископ сделал паузу. — Во всяком случае, ничего существенного, что было бы заметно ему, или кому-либо еще в епархии.

— А! — произнес Беренгер. — В епархии. Возможно, доверенное лицо Его Величества, дон Видаль, что-то сообщал ему.

— Я полагаю, что затрагивал этот вопрос в разговоре с Его Величеством, — сказал дон Санчо.

— Многие вопросы становятся сложнее, когда переплетаются интересы церкви и государства, как в случае назначения дона Видаля де Блана, — вежливо сказал Беренгер. — Дону Видалю сейчас приходится нелегко.

Санчо Лопес де Айербе бросил на епископа Жироны пронзительный взгляд,

— Думаю, да, — тихо произнес он.

— Прошел слух, что на конференции в Таррагоне будет присутствовать папский нунций, — сказал Беренгер с видом человека, который не меняет темы разговора.

— Да, папский нунций окажет нам честь своим присутствием, — сказал архиепископ.

— Позвольте мне поинтересоваться, что привело его сюда? Какое-то важное дело? — спросил Беренгер.

Дон Санчо рассеянно покачал головой.

Это связано с одним юридическим спором, — ответил он. — Его послали, чтобы уладить дело.

— Юридический спор?

— Между архиепископством, епископством Барселоны и инквизицией.

— Инквизицией? — удивился Беренгер.

— Хм-м… — протянул дон Санчо. — Но, поскольку предполагаемого еретика найдено не было, а его соседи полагают, что он, вероятно, умер или, возможно, уехал во Францию или Англию, я не вижу причин для того, чтобы архиепископство или нунций его святейшества напрасно тратили время. И причем много времени.

— Его Величество также имеет в этом деле свой интерес? — спросил Беренгер.

Дон Санчо бросил на него долгий, изучающий взгляд.

— Вполне возможно, — ответил он. — Интересно, насколько вы правы. Вы говорили, что разговаривали с Его Величеством в Барселоне, дон Беренгер?

— Да, ваше преосвященство, но предмет разговора был совершенно иным, — ответил Беренгер. — Придворные сплетни быстро разносятся.

Дон Санчо поднялся, доброжелательно улыбаясь.

— Я слишком долго задерживал вас, лишая заслуженного отдыха, дон Беренгер. Вы, наверно, очень утомились в поездке. Но наша небольшая беседа была весьма плодотворной, не так ли? Я уверен, что вопрос с сестрой Агнет вскоре будет решен.

— Я тоже надеюсь на это, ваше преосвященство. Я как можно скорее отправлюсь отдыхать и желаю вам доброй ночи.

Однако по пути к своей комнате Беренгер пытался найти ответ на вопрос: что же из сказанного им доставило такое удовольствие архиепископу?

В комнате его ждал еще один паж.

— Ваше преосвященство, — сказал он, — мой хозяин желает видеть вас. Вы пойдете со мной?

— Кто твой хозяин, мальчик? — спросил епископ.

— Понс дю Санта По, — прошептал мальчик, — слуга Его Величества.

— И куда он хотел бы, чтобы я пришел? День сегодня был тяжелый…

— В дом к Раймундо. У меня есть плащ для вашего преосвященства. Вечер довольно прохладный.

— Меня ничуть не пугает прохладный майский вечер, — сказач Беренгер.

— Мой хозяин сказал, что будет лучше, если ваше преосвященство наденет плащ.

— Я преклоняюсь перед его проницательностью.

Паж помог епископу надеть плащ из дешевого, грубого материала, затем сам надел легкую коричневую накидку, подобную тем, в которых ходили почти все школяры и студенты в городе.

Мальчик повел его в противоположном направлении от покоев архиепископа. Когда они прошли через маленькую, но тяжелую боковую дверь, паж остановился и обернулся к епископу.

— Вы можете сбиться с пути, ваше преосвященство. Если вы возьмете меня за плечо и последуете за мной, мы через минуту будем на месте.

— Инквизитор? — сказал Понс дю Санта По. — Да. Была попытка разместить в архиепископстве несколько отрядов инквизиции. Но с тех пор прошло более двадцати лет, и паника стихла…

— Вы наверняка не помните этого, — сказал Беренгер.

— Конечно, — ответил молодой человек. — В то время я еще лежал в колыбели, и подобные проблемы меня совсем не интересовали. Но есть те, кто помнит изгнание из города евреев, подозреваемых в ереси.

— Мы слышали о нападении на еврейского торговца, который после этого умер, а его имущество было разграблено. Это возмутило Его Величество. Это сообщение верно?

— Да.

И он скупо и точно изложил все, что было связано с нападением.

— Это самое интересное, — заметил Беренгер. — Я как раз собираюсь изучить затронутые вами вопросы.

— Отлично, — заключил Санта По. — Когда я закончу мой следующий отчет, вы, ваше преосвященство, можете добавить к нему свои соображения, если пожелаете. Прошу прощения за то, что пригласил вас сюда, но мы можем доверять Раймундо, хозяину этого дома. В свое время он был слугой моего отца; он очень честен, предан и к тому же ему хорошо платят.

— Очень удобно.

Санта По поднялся и поклонился.

— Я сообщу вам, как только закопчу свой отчет. Незамедлительно. В городе назревают волнения.

Глава вторая Еврейский квартал и монастырь

Утром первого мая гулко зазвонил соборный колокол, сзывая епископов провинции Таррагона на совет. Этот призыв был не слишком нужен. Они уже стояли под арками, в полном блеске своих регалий, ведя ни к чему не обязывающую беседу и дожидаясь архиепископа. В то утро он проводил мессу во имя Святого Духа в честь открытия Генерального совета, точно так же, как в тот день, когда много лет назад был проведен первый Генеральный совет.

Огромное число прелатов производило сильное впечатление. Несмотря на то что Беренгер неоднократно принимал участие в подобных церемониях, он все равно был поражен ее красотой. Вышитый шелк и тонкое полотно пылали на фоне мрачного величия собора; хор слаженно пел «О, приди к нам, Дух Святой», голоса взмывали под купол, отражаясь от высокого арочного потолка. Дьякон изумительным тенором пропел отрывок из Евангелия — «Я есмь пастырь добрый».

Дон Санчо поднялся, чтобы прочитать проповедь на совете, и Беренгер приготовился выслушать язвительное осуждение за неповиновение.

— Скупость причина всякого несчастья, — начал он на латыни, и произнес проповедь, столь же изящную, сколь и краткую. Все присутствующие сочли ее своего рода шедевром, несмотря на то что епископ Викский, сидевший рядом с Беренгером, счел, что эти слова не могут быть обращены к нему, и заснул, как только архиепископ начал говорить. Он мирно дремал на своем стуле, пока не началось чтение официальных документов.

Присутствовавшие по очереди называли себя. Тех, кто не смог приехать, заменили их официальные представители. Беренгер несколько цинично подумал, что для многих из тех, кто сидел в резных креслах вокруг него, главное было уже сделано. Они поднялись — их присутствие было замечено. Теперь они, не стесняясь, могли спокойно вздремнуть до послеполуденной части встречи, когда улаживались различные неофициальные вопросы.

И колено, которое не беспокоило его с самого Сан-Поль-де-Мар, снова начало ныть.

Спустя некоторое время тем же утром наконец явились столь давно ожидаемые гости Джошуа и Дина. Юдифь обняла сестру; Ракель покорно поклонилась тете с дядей, а затем отступила в сторону, пропуская Жилберта, который, прихрамывая, прошел через ворота.

— Мой дорогой Джошуа, — сказал Исаак, — мы привели с собой одного из моих пациентов. Позвольте мне объяснить…

Ракель безучастно наблюдала, как Джошуа принял краткие объяснения Исаака и любезно вышел вперед, чтобы поприветствовать неожиданного гостя. Но когда его взгляд упал на незнакомца, он напрягся, как человек, который сворачивая за угол, неожиданно оказывается лицом к лицу с противником. Она перевела взгляд на спокойно улыбавшуюся тетю и снова посмотрела на Джошуа, который, казалось, был сама любезность. Тряхнув головой, она решила, что глаза обманули ее.

— Племянник моего мужа очень хотел быть здесь, чтобы встретить вас, — сказала Дина, удовлетворенно глядя на племянницу. — Но он занят в лавке и не смог прийти.

— Мы жаждем увидеться с ним так же сильно, как и он сам этого желает, — сказала Ракель, заработав свирепый взгляд матери.

Жилберта уложили в прохладной, просторной комнате, а остальные с облегчением разошлись, чтобы смыть дорожную грязь и пыль и переодеться в чистую одежду.

Госпоже Эликсенде не дали такой возможности. Как только она, вся в дорожной ныли и измученная жарой, вошла в монастырь Святой Девы в Таррагоне, ее сразу же вызвали в кабинет матери-настоятельницы.

— Моя дорогая Эликсенда, я никогда не думала, что вы способны сделать нечто подобное. — Пожилая женщина строго посмотрела на коленопреклоненную аббатису и покачала головой.

— Да, мать-настоятельница, — ответила аббатиса монастыря Святого Даниила. — Я совершила большую ошибку.

— Нет. Это бы меня не удивило. Мы все можем ошибаться. Но, Эликсенда, меня удивило, что вы — самая умная изо всех моих монахинь — повели себя так глупо. Вы же знаете, что зло можно искупить. И все это понимают. Но теперь придется исправлять последствия вашей глупости. И это может оказаться весьма непростой задачей.

— Я готова сделать все, что для этого нужно, мать-настоятельница.

— Вы опоздали, — язвительно бросила настоятельница и принялась ходить взад-вперед по комнате. — Я сожалею о том, что вы сразу же не послали сюда Агнет, а ждали так долго. Вы должны понимать, что теперь все будут думать, что вы силой вынудили отправить ее.

— Теперь я это понимаю, мать-настоятельница. Мне хотелось иметь достаточно времени, чтобы внимательно рассмотреть обвинения против нее, — сказала Эликсенда. — Даже несмотря на то, что она сама свидетельствовала против себя, я не могла поверить, что она была вовлечена в предательство.

— Его Величество сам рассмотрел все обвинения и остался удовлетворен. Этого недостаточно?

— И, кроме того, я боялась, что, если бы ее послали в Таррагону без вооруженного сопровождения, ее семья сумела бы освободить ее. А семья Агнеты весьма многочисленна и обладает влиятельными друзьями.

— Для ордена и вашего монастыря было бы лучше, — заметила мать-настоятельница, — если бы вы подчинились приказу короля и епископа, а она сбежала. Вместо этого вы настроили против себя дона Видаля, который стал причиной гнева Его Величества. Дон Педро — щедрый и милосердный монарх, но все знают, сколь долго он помнит оскорбления, нанесенные его людям и его семье. Он способен на ужасную месть.

— Я полагала, что спасаю всех от большей неприятности, мать-настоятельница, — медленно произнесла Эликсенда. — Включая и себя. Основная причина всех моих неудач была медлительность. Теперь я это понимаю. Я была непослушна, медлительна и глупа. Я не достойна быть аббатисой, мать-настоятельница.

— Эту мысль оставьте при себе, Элиссенда. Жалость к себе — очень опасная форма гордыни. Встань, дочь моя, — сказала она, протягивая руку. — Подойди и сядь рядом. Помоги мне придумать, как успокоить архиепископа.

— А Агнет?

— Агнет теперь может помочь только Господь Бог, — заметила мать-настоятельница. — И, надеюсь, ты понимаешь, что ни от тебя, ни от меня ее судьба больше не зависит.

— Да, мать-настоятельница. Я всегда понимала это.

— Тогда, почему, если вы знали это… Но давайте не будем предаваться бесплодным взаимным обвинениям. Что сделано, то сделано, надо подумать, как можно исправить вред, причиненный вашими действиями и, действиями Агнет.

— Да, мать-настоятельница.

— Сейчас дон Санчо желает, чтобы вы переехали сюда и на вас наложили вечную епитимию.

Эликсенда побледнела.

— Епитимию? — повторила она. Только сейчас она поняла, что не готова услышать давно ожидаемые ею и теперь произнесенные вслух слова.

— Он понимает, что вы были непослушны, но не закоснели в грехе. Однако вам будет тяжело, Эликсенда.

— Я приму любые трудности, которые сочтет необходимым определить мне за мои грехи его преосвященство, мать-настоятельница, — тихо сказала она.

— Вы? Интересно. Я думаю, что было бы правильней сделать так, чтобы вы вернулись в Жирону. Женский монастырь нуждается в таком человеке, как вы, Эликсенда. У меня под началом есть множество кающихся монахинь, но среди них слишком мало женщин с вашим опытом. Поэтому я предпочла бы видеть вас во главе жиронского монастыря. Теперь мы должны посмотреть, что можно сделать, чтобы вернуть все на круги своя. Не стоит надеяться на скорую встречу с его преосвященством, но думаю, что он согласился выслушать нас в субботу после мессы.

Юдифь внимательно посмотрела на дона Жилберта и категорично решила, что он должен провести оставшуюся часть дня и весь вечер в своей комнате. После того как поздний и обильный обед был накрыт на столе во внутреннем дворике, а затем съеден домочадцами и гостями с различной степенью удовольствия, Ракель снова убежала, чтобы посидеть с ним, принеся на блюде немного фруктов.

Он лежал, уставившись в степу и являя собой картину страдания и отчаяния.

— О, дон Жилберт, — сказала она, присев возле него на полу у кровати. — Вы не должны позволять себе горевать. Вам нужно вернуть прежние силы.

— Что вы знаете об этом, мой небесный ангел? — удивленно спросил он.

— Я видела много людского горя, помогая отцу, — ответила она. — И много несчастий.

— И все же вы выглядите так, как будто ничто и никогда не тревожило вас — какое удивительное самообладание! — сказал он. — Мне кажется, что, если бы я мог коснуться вас своими ранеными пальцами, они бы тотчас зажили.

— Сомневаюсь, — ответила с тревогой Ракель, поднявшись. — Вы скорее выздоровеете, если съедите что-нибудь. Я видела, что было на тарелке, которую Наоми отнесла вниз. Вы почти не прикасались к еде.

— Мне не следует придираться, но это можно было бы съесть только после долгой охоты, преследуя дичь по заснеженным горам.

— А Наоми придирается, — сказала Ракель, садясь. — И обед у тети Дины был скорее… плотным, — добавила она после краткого поиска наилучшего слова, способного, по ее мнению, описать кухню ее тети. Она взяла абрикос, разломила его и протянула ему половинку.

— Еда из ваших рук подобна пище богов, госпожа Ракель, — тихо произнес он, съев предложенное.

— Вы не должны говорить так, — сказала она. — Это неправильно… и невозможно.

— Что невозможно? Чтобы я влюбился в красивую, женщину с мягким нравом, которая помогла мне, когда я был в отчаянии, и снова пробудила во мне жажду жизни? Почему это невозможно?

— Невозможно понять, серьезно вы говорите или нет, дон Жилберт. Меня тревожит, когда вы говорите подобные вещи. Это нехорошо.

— Почему это беспокоит вас? Если вы не верите, что я говорю серьезно, посмейтесь надо мной, как обычно.

— Я не могу смеяться над вами, — тихо сказала она.

— Тогда знайте, что я люблю вас, — ответил он.

— Вы не можете… — сказала она, после чего встала и принялась ходить по комнате.

— Почему?

— Потому что мы очень разные. Потому что я никогда не смогу стать вашей… Я дочь из достойной семьи своей общины. Я не могу опозорить ни их, ни себя.

— Господи Боже, госпожа Ракель. Уж не думаете ли вы, что я собирался прибавить вас к гарему из красавиц, который я тайно содержу у себя в имении. — В возбуждении он спустил ноги на пол и сел. — Я предлагаю вам достойный брак, по всем правилам, со всеми положенными соглашениями и под защитой закона. Теперь, когда по какой-то счастливой случайности нам позволили поговорить наедине, я наконец могу сказать вам это.

Ее глаза наполнились слезами.

— Дон Жилберт, я не могу.

— Чего вы не можете, моя дорогая и самая прекрасная Ракель?

— Отказаться от своей семьи, от своей религии, после того что сделала сестра. Это убило бы мою мать. И очень расстроило бы отца.

— А вас?

— Это поразило меня в самое сердце, — ответила она.

— А что случилось с вашей сестрой?

— Она вышла замуж за христианина, — сказала Ракель.

— Проклятье! — воскликнул Жилберт. — Почему она сделала это? Может быть, она… Не отвечайте мне! Я не перенесу вашего ответа, каким бы он ни был.

— Я не могу вам ответить, — сказала Ракель, — хотите вы этого или нет. — И она отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Ракель? — резко окликнул се голос матери. — Ты мне нужна. Спустись ко мне.

— Я должна идти, — сказала она.

— Сначала вы должны сказать мне, что любите меня. Скажите, что это так, скажите: «Жилберт, я люблю вас». И пока я буду этим жить. — Он крепко схватил ее за руку. — Скажите это, и я дам вам уйти.

— Это правда, Жилберт, — прошептала она, — я действительно люблю вас, к моей бесконечной тоске и горю.

И Ракель убежала.

Пока Ракель разговаривала с Жилбертом, Юдифь со своей сестрой Диной уселись в тенистом уголке внутреннего двора, чтобы серьезно поговорить о том, что занимало их все мысли.

— Ракель — красавица, — одобрительно заметила Дина. — Когда я видела ее в последний раз, она была не слишком красивым ребенком — это часто случается, не так ли? Из красивых девочек вырастают дурнушки, которых без огромного приданого никто замуж не возьмет.

— Ей было всего пять лет, когда ты уехала из дома, — сказала Юдифь. — Но, полагаю, что ею очень восхищаются.

— Мы всегда были красивой семьей, — со смехом сказала Дина. — Даже мои девочки, отец которых совсем не красавец…

— Молчи, Дина, — потрясенно шикнула на нее сестра. — Не нужно искушать Господа, хваля своих детей…

— Ты не изменилась, сестра. Ты по-прежнему указываешь мне, что я должна делать.

— И не делать. У тебя никогда не было должного уважения к достойным людям и понятиям. Я не забыла, что…

— Ладно, Юдифь, — сказала Дина, поднимая руку, чтобы остановить изливавшийся на нее поток слов, — давай поговорим об этом браке. Всю следующую неделю мы можем продолжать наши старые споры. Что об этом думает ее отец?

— Исаак? Он отказывается вмешиваться, как он это называет. Как будто отец не должен интересоваться браком дочери. Но, если мы все устроим и Ракель будет счастлива, он тоже будет доволен. И оставит ей по завещанию достаточное состояние. Конечно, ей не нужно покупать мужа…

— У нее есть другие поклонники?

— О, да. Племянник и наследник Эфраима, перчаточника.

— И что она?

— Она его не любит. Я внимательно наблюдала за ней, и могу сказать, что пока она вообще ни в кого не влюблена, — заверила сестру Юдифь. — Теперь расскажи мне о племяннике Джошуа.

— У нас только две дочери, — сказала Дина. — Ты же знаешь, Джошуа не молод. Вряд ли у меня будут еще дети.

Она сказала это вызывающе, как будто бросая вызов сестре, чтобы та могла поддразнить или пожалеть ее.

— У тебя восхитительные девочки, и отец безумно их любит, — тактично заметила Юдифь.

— Да, — сказала Дина. — И у них будет отличное приданое. Но я воспитала Рубена. Ему было девять лет, когда умерли его родители, и он мне почти что сын. И для Джошуа тоже. Он хороший мальчик и умный, правда, немного застенчивый, но очень милый, когда узнаешь его поближе. Он унаследует дело и этот дом. А это — не так уж и мало.

— О, да, — сказала ее сестра, осматриваясь.

— У нас не слишком большая семья, ты и я, — сказала Дина. — Что будет с моими дочерьми, когда Джошуа умрет? Рубен может жениться на девушке, которая решит, что ее муж не обязан помогать своим кузинам или тете, на девушке, которая не полюбит меня и захочет, чтобы я уехала. А это мой дом, Юдифь.

— Ты думаешь, что Рубен будет во всем слушаться жену?

— Да. Он слишком нежный и тихий. Ему нужна жена, которая понимает всю важность семьи.

— Нашей семьи.

— Да.

— С Ракель бывает порой трудновато, но она никогда не забывает о своем долге перед родителями, — сказала Юдифь. — Это правда. Вот о ее сестре я бы такого никогда не сказала.

— Тогда мы должны познакомить их. Но, полагаю, не сегодня вечером. Ракель слишком устала после путешествия, а Рубен, по правде говоря, сильно волнуется. Давай, завтра. Но их надо посадить как можно дальше друг от друга, чтобы они не могли заподозрить, что у нас есть какой-то интерес.

— Превосходный план, — церемонно поклонилась Юдифь сестре. — Ты всегда умела все обустроить. Давай, я позову ее. Мне хотелось, чтобы вы познакомились поближе.

Она повернулась к комнате Ракели и позвала:

— Ракель? Ты мне нужна. Спустись сюда. — Она улыбнулась сестре. — Но ни слова о Рубене.

Когда дневная жара начала спадать и город потихоньку просыпался от полуденной дремы, Андреу и Фелип добрались до собора с инструментами в руках, словно собирались сыграть что-нибудь, дабы собрать денег с толпы, собравшейся по случаю начала совета.

— Думаю, — сказал Андреу, — что стакан вина нам не повредит.

— Но где? — спросил Фелип.

— Это улица Писцов, — ответил Андреу. — Здесь около собора есть таверна.

— Отлично! — заметил Фелип, и они вошли внутрь.

— Интересно, а те двое еще здесь, как бишь их звали?

— Миро и Бенвенист, — ответил Фелип, как только хозяин таверны принес стаканы.

— Те два негодяя? — сказал хозяин. — Это ваши друзья?

— Просто случайные знакомые, — ответил Андреу. — Они любезно порекомендовали нам ваше вино.

— Я не видел их уже два дня, — сказал хозяин таверны. — Обычно они ошивались здесь каждый день. Затем пришел этот коротышка и сказал, что у него для них сообщение, но он, мол, не может ждать. Он передал мне сообщение и несколько монет. Когда я отдал им сообщение, они исчезли, не оплатив счет. И ей тоже не заплатили, — сказал он, указывая вниз по улице. — Они жили у вдовы. Никто их больше не видел.

— А что они сказали, когда услышали сообщение?

— «Матерь Божья». Или что-то вроде того. Затем старший засмеялся и хлопнул другого по плечу. Они перевернули скамью и сбежали.

— И сколько они были вам должны? — спросил Фелип.

Владелец окинул их оценивающим взглядом.

— Десять монет, — сказал он. — Для такого бедного человека, как я, это, — целое состояние.

— Впредь будьте осторожней и берите деньги вперед, — сказал Андреу, оставляя деньги за свое вино на столе. — Они — те еще проходимцы. Но если мы их увидим, то обязательно напомним о долге.

— Возможно, они уехали отсюда в среду утром, — сказал Фелип, когда они поднимались по ступенькам собора.

— Вполне возможно, — ответил Андреу. — Но я полагаю, что они воспользовались светом луны и большую часть пути проехали ночью.

— Интересно, что еще хозяин таверны о них знает?

— И вдова, которая сдала им жилье. Но нам потребуются деньги, чтобы сделать их более разговорчивыми.

Во внутреннем дворике было тепло и тихо. Ракель старательно избегала входить в комнату Жилберта, посылая Юсуфа, если ее мать просила что-либо сделать для раненого.

— С Ракель все в порядке? — спросила ее тетя Дина.

— Все хорошо, — ответила Юдифь. — Моя Ракель сильна и бодра, как и я. Но, как и ты, сестра, она порой ленится. Юсуф так рад выполнить ее поручения, что она иногда позволяет ему делать всю работу вместо себя.

— Она молода, — пробормотала Дина. — Научится. Я устала, сестра. Пойду-ка я спать.

— И я, — сказала Юдифь. — Позади долгий путь.

Остальные последовали их примеру, за исключением лекаря и его шурина. Вечернее небо было похоже на бархатный занавес, усеянный крупными яркими звездами. Вдали не смолкал шум моря.

— Похоже, ночь ясная, — заметил Исаак.

— Да, — сказал Джошуа. — Как красиво! Небо усыпано звездами. Я задаю себе вопрос, смог бы я так же спокойно переносить слепоту. Только чувствовать, но ничего не видеть.

— У каждого есть то, что ему положено, — сказал Исаак. — И хотя частенько я бываю не так спокоен, как стараюсь показать, но все же жаловаться на то, что я слепой, это то же самое, что сожалеть о том, что море мокрое. Я не могу ничего изменить. Но судьба многое мне оставила. Я слышу, чувствую запах и вкус, осязаю. — Ои сделал паузу и фыркнул. — Мы сидим здесь, чтобы познакомиться с вашим племянником, Джошуа?

— Рубеном? Надеюсь, что да, брат. Полагаю, что он уже дома, но прячется.

— Прячется? Могу ли я спросить, в чем причина?

— Страх. Он боится. — Джошуа засмеялся. — И прежде, чем вы спросите меня, в чем причина страха, позвольте мне объяснить, что причина не в «чем», а в «ком».

— И кто же не позволил ему вернуться к семье и поужинать?

— О, их двое, Исаак. Моя жена и ваша дочь.

— Похоже, у него также нет никакого желания познакомиться с неизвестной дальней родственницей.

— Совершенно верно. Рубен влюбился. Это маленькая, застенчивая девочка с очень скромным приданым. У нее вполне достойная семья, но совершенно обычная. А моя жена… — Его голос стих.

— Понимаю, — смеясь, сказал Исаак. — В конце концов ваша жена и моя — сестры. Возможно, нам придется взять дело в свои руки, прежде чем молодой человек уморит себя голодом во имя любви.

— Не думаю, что это будет легко.

— Я тоже так не думаю, но это необходимо. — Он помолчал, вслушиваясь в далекие звуки в ночной тишине. — Но, Джошуа, мне кажется, что вы очень устали. Ложитесь спать, не стоит сидеть здесь со мной только потому, что я не могу уснуть из-за усталости после дороги.

— Я — старик, Исаак. Старик, который женился на молодой женщине. Это уже серьезная причина для усталости, не так ли? Но не моя милая Дина вытягивает из меня силы. В эти дни даже камни в этом городе исходят тревогой и мешают мне спать. Пока мои домашние отдыхают, я брожу по дому и двору и прислушиваюсь — не зазвучит ли колокол, возвещающий о том, что пришел наш конец. И лишь когда небо начинает светлеть, я понимаю, что мои страхи не то чтобы необоснованны, но лишь преувеличены — и я падаю в кровать и наконец могу ненадолго забыться сном.

— Вчера утром были убиты трое мужчин, — сказал Исаак. — В имении неподалеку от дороги на Таррагону. Среди них был Фернан, дядя молодого Жилберта, которого мы привезли с собой. Не уверен, что смерть дона Фернана и его людей — это приближение конца, но это показалась мне довольно зловещим знаком.

— Почему зловещим?

— Потому что, если верить этому молодому человеку, убийцы не смогут извлечь никакой выгоды из смерти Фернана. Это преступление никому не было нужно.

— Уверен, он рассказал вам не все, — спокойно произнес Джошуа. — Наверняка есть те, кто полагает, что сможет извлечь выгоду из этого деяния.

— Действительно? И почему вы так думаете?

— Всегда есть люди, которые считают, что смерть землевладельца могла бы принести им пользу. Возможно, они уже пытались опозорить его или уничтожить его репутацию, — сказал Джошуа.

— Меня очень интересует все, что вы знаете об этом деле, — сказал Исаак.

— Об этом деле я ничего такого не знаю. С чего мне интересоваться землевладельцами-христианами, к тому же живущими довольно далеко отсюда? Я рассуждая в общем. — Он замолчал и налил немного вина в стаканы. — Но мне и правда кое-что известно, но это совсем другой случай.

— Я был бы не прочь послушать ваш рассказ, если только вы не очень устали.

— Нисколько. Имя арендатора… нет, я не буду называть вам его имя. Давайте будем называть его доном Фернаном, — начал Джошуа. — Мы много лет поддерживали с ним крепкие и очень выгодные торговые связи. Отношения были самые дружественные. У него не было своей собственности, но он управлял состоянием своего шурина. Его молодая сестра была очень достойной женщиной, которая безмятежно жила в окружении семьи и слуг. Все ее очень любили. Как мне помнится, у нее был сын и одна или две дочери, но точно я сказать не могу. Я с ней никогда не встречался. Затем, быть может, лет шесть тому назад, шурин умер…

— От чумы?

— Возможно, во время чумы, — сказал Джошуа, — но, насколько мне известно, от другой болезни. Даже в тот ужасный год люди умирали и по другим причинам.

— Это верно, сказал Исаак. — Я тоже помню подобные случаи.

— После смерти этого землевладельца его сосед предъявил документ, по которому к нему отходили все земли, дом и имущество в обмен на долг покойного. Дон Фернан внимательно изучил документ и уверенно поклялся, что стоящая там подпись не была подписью его умершего шурина. Насколько я знаю, это подтвердили и другие.

— Но в этом случае дело должно было быть как-то улажено, не так ли?

— Ну, Исаак, вы же знаете, когда жадный человек предъявляет иск подобного рода, обычно он позаботится о том, чтобы за его спиной стояли один-два весьма влиятельных человека. Протест был принят в суде. Несколько свидетелей присягали в том, что шурин никогда не имел долга, и уже, конечно, не такой, который был бы равен стоимости его дома и земли. Соседу также пришлось привести свидетелей по этому делу. Не буду терзать вас длинной историей исков и протестов, но в конце концов после трех лет судебных разбирательств дон Фернан победил. Теперь он действовал исключительно от имени своих племянника и племянниц, поскольку его добрая сестра умерла, истаяла, как говорили, от тоски по своему умершему мужу и беспокойства, что ее и ее ребенка, или детей, лишат дома.

— Ужасная история, — сказал Исаак. — Но совершенно обычная.

— Это еще не конец, — мрачно заметил Джошуа. — Затем кто-то, по всей вероятности сосед, заявил, что мой добрый друг, дон Фернан, — злостный еретик и укрыватель других еретиков. Он поклялся, что у него есть документ, переданный ему одним слугой как раз перед тем, как тот бежал в далекие края. Земля, на которой стояла усадьба, принадлежала епархии Барселоны, где обвинение доставило ответчикам некоторые неприятности, но с ним быстро разобрались. Разочарованный информатор отправился к архиепископу. Он не добрался до дона Санчо, но сумел добиться аудиенции инквизитора. Инквизиция заинтересовалась признаками возобновления еретичества в Таррагоне, и дон Фернан был схвачен. После короткого следствия молодой племянник дона Фернана, юноша шестнадцати или семнадцати лет, я не помню точно, исчез. У дона Фернана были друзья, да и сам он оказался достаточно умным человеком и сумел избавиться от этих новых напастей.

— Почему племянник бросил своего дядю?

— Все думали, что именно он был причиной слухов о ереси и укрывательстве еретиков. Но, чтобы узнать правду, нужно спросить его самого. Если бы его сумели найти и он смог бы все рассказать. Но я подозреваю, что теперь он уже понял, что не всем людям можно доверять.

— Наверняка понял, — сказал Исаак. — Если, конечно, он все еще жив.

— Конечно, брат. Скорее всего, он сейчас уже далеко от Таррагоны, ибо только он может разоблачить тех, кто совершил столько страшных преступлений.

— А человек, который прячет его, подвергается серьезной опасности, не так ли?

— О, если бы я был тем, кто его укрывает, я бы особенно не волновался. Обвинения ложные, и нужны лишь деньги и небольшая помощь, чтобы поставить точку в этой истории.

— Печальный рассказ, Джошуа. Мне жаль этого молодого человека, и надеюсь, что вы правы в своих оценках, — сказал Исаак. — Но мой опыт подсказывает, что ошибочность обвинений — еще не гарантия выигрыша дела.

— Возможно, ему помогут друзья, — мягко сказал Джошуа. — Ему желают добра не только торговцы-евреи, но и его друзья-христиане, которые вхожи к самому королю.

Исаак усмехнулся.

— Я всегда знал, что вы человек хитроумный и опытный, Джошуа. Наш разговор о тьме, бессоннице и беспокойстве завел нас в весьма интересную сторону. Как и предполагалось.

— Я рад, что не утратил навыков. Но то, что я ужасно сплю последнее время, — чистая правда.

— Я дам вам несколько капель приготовленного мною средства. Где Юсуф?

— Он, был где-то неподалеку, — ответил Джошуа.

— Я истощаю его силы, заставляя бодрствовать вместе со мной, — сказал Исаак. — Точнее, не давая ему отправиться спать. Но, похоже, он способен заснуть, где угодно. Юсуф! — тихо позвал он.

— Я здесь, господин.

И мальчик, споткнувшись, вышел из темноты в свет лампы.

Глава третья Пятница, 2 мая

На следующий день рано утром, когда Исаак с Юсуфом подходили ко дворцу архиепископа, спеша к Беренгеру, кто-то схватил Исаака за руку.

— Господин Исаак! — услышал Исаак голос епископа.

— Ваше преосвященство, — ответил Исаак. — Я не ожидал увидеть вас в столь ранний час.

— Мне нужно поговорить с вами, господин Исаак, наедине, чтобы никто нам не мог помешать. По дороге не получится, — твердо сказал он. — Вы и Юсуф должны переехать во дворец. Пусть ваша жена вдоволь посплетничает со своими родственниками, а вы уделите мне ваше внимание. Вчера вечером я не мог заснуть, и этот дурак Бернат…

— Я не считаю отца Берната дураком, ваше преосвященство, — прервал его Исаак.

— Я тоже не глуп, — сказал Беренгер. — Именно поэтому он раздражает меня. Они сведут меня с ума, Исаак, Франсес указывает мне, что верно, а Бернат, говорит мне, что мудро, а затем эти двое объединяются, чтобы помешать мне сделать то, что диктует мне моя собственная природа.

— И что же это, ваше преосвященство?

— Сейчас, Исаак, я больше ни в чем не уверен. Вчера вечером они были готовы пожертвовать своим отдыхом, чтобы обговорить план действий. Если бы вы были со мной, то, возможно, мы сыграли бы в шахматы. Вы мне нужны, Исаак. Каждый раз, когда я обмениваюсь с доном Санчо хотя бы парой слов, у меня начинает ныть колено.

— Возможно, мне следует осмотреть его…

— Мне необходимо быть в соборе. Скоро месса. Вы можете пойти домой и договориться с семьей, но после мессы я надеюсь видеть вас. Мы устроим вас во дворце еще до ужина. Все уже подготовлено.

И в это мгновение зазвонил колокол, сзывая епископов на мессу.

— Я беспокоюсь о Жилберте, — сказал Исаак. Солнце взошло уже довольно высоко, когда они с Беренгером вышли на крепостную стену, чтобы спокойно побеседовать без свидетелей.

— Его здоровье ухудшилось?

— Нет. Он, как я и говорил, удивительно сильный молодой человек. Он перенес тяжкое потрясение в тот день, когда вы уехали раньше нас, но быстро выздоравливает. Нет, меня беспокоит кое-что другое. Сначала позвольте мне рассказать вам о небольшом происшествии, которое произошло на следующее после вашего отъезда утро в придорожной гостинице. — И он описал то, что рассказал ему мальчик-слуга. — Полагаю, что это был дон Гонсалво и он следует за Жилбертом.

— Вполне возможно, господин Исаак, — заметил Беренгер.

— Да, ваше преосвященство. Затем мой шурин поведал мне любопытную историю о семье, с которой у него довольно долго были торговые связи.

— Перескажите мне эту историю. Полагаю, она довольно увлекательна.

— Ваше преосвященство, в этой истории рассказывается о дяде, его соседе и племяннике.

— Пока все очень убедительно, господин Исаак, — заметил епископ.

— Мой шурин и его жена готовы приютить дона Жилберта. Ему нужен уход, и они рады предоставить его. Но меня волнует его безопасность, вы понимаете, о чем я.

— Конечно, — сказал Беренгер. — Меня тоже это волнует. Даже если он и не является тем племянником из рассказа вашего шурина, хотя я полагаю, что это так и есть, жизнь человека, чьи родственники были недавно убиты, всегда в опасности. Лучше ему укрыться за более крепкими стенами, чем стены еврейского квартала. Возможно, у монахов, или даже у… — Он встал и принялся беспокойно ходить но комнате. — Ему хватит здоровья, чтобы отправиться в путь? — спросил епископ. — Я имею в виду верхом, а не в паланкине или в повозке. Это бы слишком бросалось в глаза.

— О, да, — ответил Исаак. — Но мне не хотелось бы, чтобы он отправился в путь один. Он не сможет защитить себя, если что-то случится.

— Я пошлю с ним капитана стражи — сказал он. — И одного из его людей. Они как раз свободны, и капитан говорит, что его подчиненные могут вконец облениться и разжиреть. Он сможет выехать в полдень?

— Конечно.

— Бернат! — позвал епископ.

Секретарь открыл дверь, ведущую в соседнюю комнату.

— Ваше преосвященство?

— Вы мне нужны. Надо написать письмо и сразу же отослать его.

— Да, ваше преосвященство, — тихо ответил Бернат.

— Еще нам понадобится монашеская ряса. Но не ваша, Бернат, ваша будет маловата, но и не ряса одного из наших откормленных братьев.

— Францисканская, ваше преосвященство?

— Францисканская, доминиканская. Не имеет значения, хотя мне нравится идея одеть его, как вас, Бернат.

— Я вернусь в дом моего родственника и подготовлю молодого человека, — решил Исаак.

— И попрощайтесь с женой и семьей, — сказал Беренгер. — Не забывайте, что я жду вас здесь после обеда со всем багажом.

— Но, Исаак, ты не можешь уехать. Не сегодня. Мы все собираемся здесь на Шабат.

— Моя дорогая Юдифь, я приехал в Таррагону не для того, чтобы навестить родственников, хотя мне это доставило огромное удовольствие, но как лекарь епископа. Он требует, чтобы я явился к нему, и я выполняю его приказание. Знаю, ты с успехом заменишь меня. Сейчас же я должен перевязать руку дону Жилбсрту. Он поедет вместе со мной, поскольку переезжает в дом своего родственника.

— Я думала, что у него нет родных, — подозрительно заметила Юдифь.

— У него нет здесь близких родственников, — ответил Исаак. — Но много дальних, которые примут его, пока он полностью не поправится. — Он нежно поцеловал ее и повернулся, чтобы уйти. — А твоя сестра может снова спать на своем супружеском ложе, поскольку меня не будет. До свидания, моя дорогая. Я буду неподалеку, и ты сможешь послать кого-нибудь за мной, но только, если это будет совершенно необходимо.

— Исаак…

— До свидания, моя дорогая.

И, окликнув Ракель, он поднялся по лестнице к комнате, где в глубокой задумчивости лежал дон Жилберт.

— Плоть зажила, — сказал Исаак, осторожно сняв повязки с левой руки молодого человека. — Это очень важно. Костям потребуется намного больше времени, чтобы срастись, и необходимо, чтобы они находились под защитой плоти.

Ракель снова наложила повязку на рану на руке.

— Готово, отец.

— Отлично. Как только мы осмотрим рану на ноге, вы сможете принять свой новый облик.

— Какой? — удивленно спросил Жилберт.

— Облик монаха. Рясу скоро принесут. Вы наденете ее, а затем выедете под охраной двух дюжих солдат в замок Альтафулла, где будете скрываться столько, сколько потребуется.

— Но почему владелец замка согласится рисковать ради меня?

— Он многим обязан его преосвященству, хотя не знаю, чем именно. Возможно, это просто долг дружбы. Перевяжи ему ногу, Ракель, — сказал Исаак. — Мне нужно вернуться и закончить разговор с твоей матерью.

— Я не хочу уезжать отсюда, — сказал Жилберт, когда лекарь вышел из комнаты. — Но теперь я понимаю, что, оставаясь в этом доме, я подвергал опасности вашу жизнь. Именно поэтому я должен спрятаться под монашеским одеянием. Не могли бы вы принести мне вон ту коробочку со стола? — добавил он.

Ракель принесла.

Он открыл ее и вынул золотую цепочку.

— Возьмите это, — быстро сказал он. — Это свяжет меня с вами, что бы ни случилось. Я знаю, что вы должны выйти замуж, я тоже женюсь. Если я этого не сделаю, некому будет унаследовать мои земли. Но даже в этом случае наши души будут соединены, как звенья в этой цепочке. Носите ее и иногда вспоминайте обо мне.

Ракель взяла цепочку и выбежала из комнаты.

Но, когда Жилберт выехал на гнедой лошади из ворот дома Джошуа, Ракель вышла следом.

— Дон Жилберт, — сказала она. — Боюсь, ваше запястье перевязано недостаточно хорошо для долгого пути. Позвольте, я посмотрю.

Он вытащил руку из перевязи и протянул ее Ракели. Она быстро вытащила из рукава тонкую, изящную витую цепочку и быстро обернула ее вокруг его запястья.

— Пусть это защитит вас в пути, мой господин, — прошептала она. — Я буду молиться за вас.

В жаркий суматошный полдень из городских ворот Таррагоны выехал францисканский монах на гнедой лошади. Позади к седлу был привязан небольшой сверток. Никто не обратил внимания на монаха. Следом за ним, мирно беседуя, выехали двое солдат в дорожной пыли. Как только толпа поредела, лошадь монаха перешла на рысь, а затем — на легкий галоп. Солдаты, которых, очевидно, торопили неотложные дела, также пришпорили своих лошадей и не отставали от монаха.

Всю ночь несчастная Ракель не сомкнула глаз, лишь на несколько мгновений погрузившись в сон. К счастью, в комнате, кроме нее, никого не было, поэтому никто не видел ее слез. Лишь когда во дворе защебетали птицы и солнце высоко поднялось над горизонтом, она перестала плакать. Она встала с постели, но не решалась покинуть комнату, пока обитатели дома спят, но оставаться в постели она больше не могла. Она умыла лицо, все в соленых слезах, а затем обтерлась губкой, словно страдание можно было смыть водой и стереть полотенцами. Потом надела свое самое простое платье и сюркот, строго зачесала волосы назад, одернула покрывало на постели, чтобы скрыть беспокойно проведенную ночь, и спустилась вниз по лестнице.

Повсюду ощущалась тишина Шабата. Стол в пустой столовой был накрыт еще вчера. На нем стояло блюдо с холодным рисом и блюдо с чечевицей, лежали сыр и хлеб. Все было накрыто льняными салфетками. Там же стояли два больших кувшина с холодным травяным отваром. Ракель налила себе мятного отвара и поднесла чашку к закрытому ставнями окну. Вдруг она почувствовала, что задыхается в этой темной комнате. Она поставила чашку на стол и попыталась открыть ставни.

— Позвольте мне помочь вам, — холодно произнес мужской голос у нее за спиной.

Она обернулась и оказалась лицом к лицу с Рубеном.

— Спасибо, — ответила она. — Здесь так душно, что мне трудно дышать.

— Это время дня приятно проводить во внутреннем дворе, — сказал он, открывая ставень. — Я собирался там позавтракать.

— Но я не хочу есть, — вздрогнув, ответила Ракель.

— Вы лучше меня разбираетесь в медицине, — сказал он. — Я думала, что вам следует что-нибудь съесть, но это не мое дело.

Уязвленная, она взяла со стола немного хлеба и свою чашку с напитком.

— Нам есть о чем поговорить, — сказала она. — Возможно, я присоединюсь к вам во внутреннем дворике, если там больше никого не будет.

— Не думаю, что нам есть о чем говорить, — сказал Рубен, и его лицо покрылось красными пятнами. — Но безусловно вы можете присоединиться ко мне.

— Что замышляет тетя Дина? — резко спросила Ракель.

— Заговор, — уныло ответил Рубен. — Я не хочу показаться грубым, и любой мужчина был бы счастлив иметь такую жену, как вы, но…

— Вы не хотите жениться на мне.

— Ну… — Он стал пунцовым от смущения. — Вы правы. Я не хочу жениться на вас. Я знаю, что вы были бы хорошей женой, но…

— Я тоже не хочу выходить за вас замуж, — сказала она. — И не потому, что вы мне неприятны, а просто…

— Тогда, наверно, вы тоже в кого-то влюблены, — сказал он уже дружелюбнее.

— Почему вы не можете жениться на той, которая вам нравится? — спросила Ракель.

— Она не столь богата, как вы, и не принадлежит к такой же семье, как вы. И она не так красива, как вы, но я думаю, что она очень милая и она любит меня. А вы — нет.

— Но как это вообще возможно? — спросила Ракель. — Мы же с вами сейчас впервые разговариваем. Но в любом случае я уверена, что этот брак не сделал бы вас счастливым.

— Что же нам делать? — беспомощно спросил Рубен. — Тетя Дина совершенно помешалась на этом браке.

— А дядя Джошуа?

— Не думаю, чтобы он очень настаивал.

— Ну вот. Я поговорю с отцом, а вы — с дядей Джошуа. Иначе эти две женщины все окончательно решат за нас, как только закончится Шабат. Я всю жизнь прожила с мамой, и очень люблю ее, но не думаю, что я хочу выйти замуж за человека, которого не знаю, и переехать к нему жить, как это когда-то сделала она.

Госпожа Эликсенда, аббатиса монастыря Святого Даниила и вышколенная дочь Церкви, а также представительница богатой и влиятельной семьи, ожидала у дверей кабинета архиепископа. Она была неподвижна и походила на мраморную статую. Рядом с ней стояли преподобная мать-настоятельница, сестра Марта и казначей таррагонского монастыря. Ее лицо было бесстрастным, но в душе она осознавала, какое сильное унижение ей придется испытать сегодня. К этому она не была готова.

Молодой паж архиепископа, поклонившись, пригласил их войти.

— Преподобная мать-настоятельница, госпожа Эликсенда, сестры, — обратился к ним дон Санчо. Женщины вышли на середину богато обставленной комнаты и склонили головы в приветствии. — Как удачно, — продолжал он, — что мы наконец смогли встретиться, чтобы поговорить о трудностях, возникших в монастыре Святого Даниила.

— Действительно, очень удачно, — несколько едко заметила преподобная мать-настоятельница. — Ваше преосвященство, госпожа Эликсенда просит вашего разрешения обратиться к вам.

Архиепископ улыбнулся.

— Госпожа Эликсенда, — наконец произнес он, — можете говорить.

Она снова опустилась на колени, потупив взор.

— Ваше преосвященство, мой грех очень велик. Я виновна в том, что не выполнила приказ вашего преосвященства сразу же, как только получила его. Могу только сказать, не извиняя, но лишь объясняя, что я поставила обычные проблемы женского монастыря превыше моего долга перед Церковью, моим орденом и вами, мой архиепископ. Я прошу ваше преосвященство поверить мне, что я никогда не потворствовала грехам сестры Агнет, а лишь ежедневно молилась о ее духовном здоровье.

— Были ли успешны ваши молитвы?

— Нет, ваше преосвященство, несмотря на все мои молитвы и увещевания, она упорствует в своем грехе.

— Возможно, Бог не желает прислушаться к непослушной монахине, — заметил он.

— Ваше преосвященство, вы очень мудры. Я не хотела проявлять неповиновение, но я проявила небрежность, не приняв должных мер.

— Это верно, — сказал архиепископ. — Встаньте, госпожа Эликсенда. Вы можете вернуться в свой монастырь. Расскажите сестрам о своей ошибке, и приступайте к своим обязанностям. За исключением дел, касающихся денег монастыря, за них будет отвечать сестра Марта. Она мудра и опытна, и я уверен, что она уже отчасти выполняла эту работу.

— Это было давно, ваше преосвященство, — ответила Эликсенда.

— И она должна дважды в год отчитываться…

Пауза была такой длинной, что все четыре монахини решили, что он забыл, о чем говорил.

— Перед кем, ваше преосвященство? — наконец позволила себе спросить Эликсенда.

— Его преосвященству епископу Жироны, конечно. — Он улыбнулся. — А сестра Агнет до суда останется здесь, в монастыре Пресвятой Девы Марии, исполняя епитимью, которую вы сочтете целесообразным наложить на нее, преподобная мать-настоятельница.

— Эликсенда, дочь моя, вы легко отделались, — сказала преподобная мать-настоятельница, как только они благополучно вернулись в стены женского монастыря и оказались одни, подальше от любопытных глаз и длинных языков.

— Вы правы, преподобная мать-настоятельница, — ответила аббатиса. Ее лицо было белым, как обрамляющее его белоснежное полотно. — Очень легко. Я была готова к худшему. Я благодарна его преосвященству, — покорно добавила она, хотя эти слова дались ей с трудом.

— В надлежащее время я передам ему вашу благодарность. И я рада, что все обошлось.

Тихое майское утро было напоено ароматом роз. Дом Джошуа окутывало спокойствие Шабата. Исаак, присутствие которого во дворце было в то утро не обязательным, пришел, чтобы позавтракать вместе со своей семьей, и теперь вышел из дома вместе с шурином. Рубен исчез. Дина и Юдифь болтали, а Ракель снова сидела во внутреннем дворе под апельсиновым деревом, наслаждаясь одиночеством. Она прислонилась спиной к стволу дерева и сидела, глядя вверх и размышляя о том, как было бы хорошо забраться по веткам наверх и провести там остаток дня. Может, с помощью скамьи…

Ее размышления прервал грубый стук в ворота, затем отчаянно зазвонил дверной колокольчик. Она сразу же почувствовала, что кто бы это ни был, вряд ли ей доставит удовольствие его общество. Пусть кто-нибудь другой откроет ворота и займет незваного гостя.

За ее спиной находилась узкая лестница, ведущая к низкой дверце. За ней находилась каморка, где хранились продукты. Она бросилась туда и быстро проскользнула в дверь, оказавшись в комнатке, расположенной под самой крышей. Там висело множество сеток с высушенными плодами и овощами, вяленым мясом и рыбой. Вместо ставней окна были прикрыты тонкими досками, поверх которых можно было в случае непогоды опустить занавеску из толстой кожи. Ракель взяла абрикос и, откусив кусочек, подобралась поближе к окнам, выходящим во внутренний двор. Встав на колени, она с любопытством посмотрела в щель между досками.

Вышел один из слуг и открыл ворота.

В ворота ворвались шестеро вооруженных мужчин и разбежались по двору так, словно они ожидали, что против них выступит самое меньшее конный отряд.

— Где хозяин? — спросил офицер.

— Его нет дома, — решительно ответил слуга.

Офицер вытащил меч.

— Не обманывай меня. Ты знаешь, где он. Пойди и приведи его.

— Почему вы угрожаете моему слуге? — спросила Дина, спускаясь по лестнице и пряча лицо под накидкой. — Если вы немного подождете, мой муж вскоре вернется домой.

— Госпожа, — сказал офицер, — ваш муж укрывает молодого человека, давно разыскиваемого властями. За подобное укрывательство полагается суровое наказание.

— В этом доме нет такого человека, — резко произнесла Дина.

— Это нам решать, — сказал офицер, кивнув своим людям.

Они разошлись и принялись обыскивать комнату за комнатой. Через окно Ракель могла слышать, как ее тетя разговаривала с ворвавшимися солдатами, сама открывая все, даже самые маленькие сундучки и предлагая им осмотреть их. Всех встреченных ими людей они сгоняли вниз, во внутренний двор, пока там не собралась большая толпа — там были ее мать, Наоми, горничные, повар и два мальчика-слуги.

— Где прячутся мужчины? — спросил офицер.

— Они не прячутся. Их нет дома, — сказала Дина. — Возможно, они пошли к друзьям. Они же не знали, что господа захотят их видеть.

— Где раненый? — рявкнул офицер, повернувшись к Наоми.

— Раненый? — ответила она. — Здесь нет никакого раненого.

— И что же с ним случилось?

— Кто-нибудь искал там? — спросил чей-то голос. Какой-то человек стоял у подножия лестницы, ведшей к комнатке, где сидела Ракель.

Последовала тишина.

— Там нет ничего, кроме высушенных остатков прошлогоднего урожая, — сказала Дина. — Пойдите и посмотрите сами, если хотите. Особенно хорош миндаль, как мне кажется.

Офицер метнул на нее взгляд и пошел через внутренний двор. Как только Ракель услышала шаги на каменной лестнице, она отошла подальше от окна, туда, где можно было стоять почти прямо, под самым коньком наклонной крыши. Ракель поспешно принялась счищать пыль и паутину с платья. Если ее потащат во двор, где уже собрали всех остальных домочадцев, она не хотела выглядеть так, как будто специально пряталась. Она выбрала пустую корзину и начала беспорядочно наполнять ее сушеными овощами и фруктами.

— Так, что здесь? — произнес высокий мужчина, почти полностью заполнив дверной проем.

Но прежде, чем она смогла заговорить, снизу раздался крик:

— Сюда идут, господин.

— Я должен идти, — сказал он. — Но что за странное блюдо вы собираетесь готовить, — добавил он. — Соленая рыба с абрикосами и грецкими орехами.

— Это очень вкусно, если правильно приготовить, — холодно произнесла Ракель. — Вам стоит попробовать. Особенно с имбирем.

— Тут кто-нибудь есть?

— Как видите, офицер, — сказала Ракель. — Пожалуйста, вы можете войти и посмотреть.

— Нет, госпожа. Мне не нравится эта теснота. Кроме того, человек, которого я ищу, довольно высок и не покидает постели. Он тяжело ранен.

— Эта комната слишком мала, в ней вряд ли поместится раненый.

— Как скажете, госпожа. — Он поклонился и спустился во двор.

Исаак, Джошуа и его сосед, серебряных дел мастер, увлеченно беседуя, медленно подходили к дому, когда их заметил оставленный у ворот стражник. Опередив их, он проскользнул во двор, незамеченный никем, кроме Юсуфа. Мальчика не интересовали ни политические, ни торговые дела, которые были предметом их беседы, и он немного отстал, но стражника он все-таки заметил.

Юсуф догнал беседующих и коснулся руки Исаака.

— Там солдаты, господин, — прошептал он.

— Тогда спрячься где-нибудь. А будут неприятности, извести епископа.

Когда беседующие мужчины вошли во двор, стражник смутно почувствовал, что он что-то упустил. Но трое мужчин были во дворе, а остальное его не касалось. Он закрыл ворота и позвал остальных.

Юсуф с улицы наблюдал за арестом. Через несколько минут он уже был во дворце и рассказывал о произошедшем епископу, так что отряд, который арестовал мужчин, не успел даже выйти за пределы еврейского квартала.

— Спасибо, Юсуф, — сказал Беренгер. — Пойдем и посмотрим, что там устроил благородный дон Санчо. Ты уверен, что это его солдаты?

— Совершенно уверен, ваше преосвященство, — сказал Юсуф. — Они упомянули архиепископа, когда арестовывали моего хозяина и двух его спутников.

Секретарь сказал, что архиепископа нет. Какими ни были бы обстоятельства, но попасть к архиепископу может далеко не каждый желающий. Понятно, что у епископа Жироны очень важное дело, но, однако, сейчас архиепископ не может его принять. Бледный от гнева Беренгер вышел из дворца. Юсуф едва поспевал вслед за епископом, а за ним торопливо следовали Бернат, Франсес и помощник секретаря архиепископа. Беренгер сбежал по лестнице и быстрым шагом направился к воротам еврейского квартала, где лицом к лицу столкнулся со стражниками, ведущими арестованных.

Они остановились.

— Куда вы уводите моего личного лекаря? — произнес епископ голосом, который мог бы остановить бунт.

— В тюрьму архиепископа, — ответил командир стражников, оглянувшись в поисках поддержки.

— Вы не имеете права, — сказал Беренгер.

— Ваше преосвященство, у меня приказ архиепископа, — отчаянно добавил он, не зная, что ему делать, если епископ решит освободить своего лекаря прямо на улице.

— Ваше преосвященство, — произнес голос за спиной Беренгера, — уверен, что архиепископ будет рад обсудить этот вопрос, как только освободится.

— И когда это случится?

— Очень скоро.

Вокруг начали собираться зеваки, увидев епископа, собиравшегося сразиться со стражей архиепископа.

— Они отправляют епископа в тюрьму, — произнес чей-то голос.

— Это невозможно. В тюрьму епископа может отправить только папа римский, — сказал другой. — Это недопустимо.

— Много ты понимаешь!

— Моя сестра работает в кухне над дворцом, она-то знает, — сказала женщина. — Это евреев тащат в тюрьму.

— За что?

— За то, что они евреи.

— Епископ пытался обратить их в истинную веру, — сказал другой голос.

— Пропустите меня. Мне ничего не видно, — сказал третий, и целый хор голосов повторил его слова, пододвигаясь все ближе и ближе.

Лицо командира стражников покрылось пунцовыми пятнами. Он стоял напротив Беренгера, понимая, что его власть постепенно ослабевает.

К этому времени Франсес и Бернат локтями проложили себе дорогу в толпе.

— В толпе назревают опасные настроения, ваше преосвященство, — прошептал Бернат. — Нам всем грозит опасность. Особенно евреям. Лучше, если мы вернемся во дворец.

Беренгер огляделся и согласился.

— Ну что ж, господа, — сказал он ясным голосом, — давайте пойдем во дворец. Все вместе. Добрые люди, дайте нам пройти, прошу вас. — Но тон, которым он произнес эти слова, был тоном человека, который знает, что все, что он попросит, будет выполнено. И как по волшебству толпа начала редеть, словно снег под жарким солнцем.

— Я останусь с вами, пока не поговорю с его преосвященством, благородным доном Санчо, — громко произнес Беренгер.

Дверь в кабинет открылась, и Беренгер вошел.

— Ваше преосвященство, — обратился он, — дон Санчо. Я надеялся поговорить об этом в более удобное время, но события этого утра вынуждают меня действовать.

На лице архиепископа вспыхнуло удивление.

— Действовать?

— Его Величество весьма обеспокоен недавними событиями, взволновавшими евреев города. Произведенный сегодня утром арест — ошибочный арест — местных торговца и серебряных дел мастера, людей достойных и с прекрасной репутацией, а также моего личного лекаря, только усугубит положение.

— Какими недавними событиями обеспокоен Его Величество, дон Беренгер? — осторожно спросил дои Санчо.

— Нападение на евреев и уничтожение их собственности. Полагаю, что казначей Его Величества написал вам об этом и объяснил ситуацию лучше, чем я. Но так как теперь это коснулось моего лекаря, то я со всем уважением напоминаю вашему преосвященству что, если против Исаака, лекаря из Жироны, или Джошуа, торговца из Таррагоны, подан иск, то в этом случае единственный, кто имеет право решать, — главный судебный пристав.

— Обычно, да, — сказал архиепископ. — Но…

— Как вам известно, дон Санчо, все евреи проходят по ведомству королевского казначейства, — решительно продолжал Беренгер. — Они — собственность Короны. Любое дело, в котором они замешаны, должно рассматриваться чиновником короля. И при любом раскладе в этом деле не следует арестовывать Исаака, так как он находится под властью епархии, и в его отношении я уступлю свои права только главному судебному приставу. А сейчас, когда Его Величество готовится к войне — при щедрой помощи евреев Таррагоны, как вы помните, — нет сомнений в том, что его сильно беспокоит их благополучие.

— Это ужасное недоразумение, дон Беренгер, — быстро произнес архиепископ. — Сегодня утром я подписал только один приказ об аресте — это приказ об аресте христианина, который был обвинен в ереси и связанных с этим грехах. Насколько я помню, один из соседей поклялся, что он видел этого еретика в городе и знает, где он скрывается. Никто не говорил мне об аресте евреев. — Он позвонил в колокольчик, стоявший у него на столе, и через мгновение через маленькую дверь, расположенную слева от него, вошел секретарь. — Где евреи, которые были арестованы сегодня? — холодно спросил он.

— Они ждут в комнате рядом с казармой стражников, ваше преосвященство, — нервно ответил секретарь. — После того как его преосвященство, епископ Жироны, любезно сообщил нам, что один из них является его лекарем и к тому же живет во дворце, мы не решились отправить их в тюрьму.

— Наверно, было бы лучше разыскать меня и уточнить приказ, не так ли?

— Конечно, ваше преосвященство. Вы совершенно правы. Я должен был сам догадаться, — сказал несчастный, перекладывая всю ответственность на себя. А Беренгер подумал, что для этого человека быть козлом отпущения самого архиепископа — небольшая плата за ту комфортную жизнь, которую он ведет.

— Проследите за тем, чтобы они были немедленно освобождены, — бросил ему дон Санчо.

— Сию секунду, ваше преосвященство, — пробормотал секретарь.

— Я проведу тщательное расследование этого дела. Его Величество может в этом не сомневаться.

Когда Беренгер покинул кабинет архиепископа, он увидел, что его поджидает молодой паж.

— Прошу прощения, ваше преосвященство, — обратился к нему мальчик, — но у меня есть сообщение для вас от вашего благородного друга, который желает поговорить с вами.

Беренгер с сожалением вспомнил о роскошном обеде, который, без сомнения, будет накрыт для участников совета, и обратился к своим спутникам.

— Франсес, Бернат, я присоединюсь к вам позднее.

— Прошу прощения за то, что снова вынудил вас прийти сюда в этом простом плаще, — сказал Санта По. — Но вы слишком похожи на епископа, а я не хотел привлекать к вам внимание посторонних.

— Мой дорогой Санта По, я и есть епископ. Получая все более высокие назначения, начинаешь выглядеть соответственно своему положению. Этому трудно противостоять. Я вижу на буфете кувшин с вином, — заметил он. — А мягкий хлеб так и манит. Из-за вас я пропустил трапезу, но мне кажется, я могу прекрасно пообедать тем, что вижу в этой комнате.

— Отлично, — заметил Санта По. — Еды не так много, но зато она самая лучшая, — сказал он, наливая вино и отламывая каждому по куску хлеба. Под салфеткой на блюде лежало отличное вяленое мясо, которое он нарезал тонкими ломтиками и поставил на стол перед Беренгером, вместе с большой миской свежих фруктов. Он дал пажу кусок хлеба с ветчиной, абрикос и приказал ему подождать снаружи. Мальчик взял еду и вышел.

— Вы нарезаете и подаете мясо, как настоящий мастер своего дела, Санта По, — заметил Беренгер.

— Я был пажом, оруженосцем и солдатом, — ответил он. — Все мы учимся. Теперь, наверно, вам интересно знать, почему я так торопился устроить эту встречу с вами в столь неурочный час. На то были причины.

— Полагаю, даже несколько, — сказал Беренгер.

— И первая из них связана с вами, поскольку она касается вашего лекаря. Согласно новому городскому постановлению, за вход еврея в город требуется разрешение и при этом должен быть выплачен довольно крупный налог.

— Это, конечно, неприятно, но вряд ли это можно счесть трагедией, дорогой Санта По.

Молодой человек покачал головой.

— Подумайте, ваше преосвященство. Ваш лекарь и его семья недавно вошли в город; у них нет разрешения. Они могут быть заключены в тюрьму и оштрафованы за это правонарушение. А если они окажутся в тюрьме, то потребуется много времени и денег, чтобы вытащить их оттуда.

— Но это касается любого торговца, который приезжают в город по делам, чтобы купить что-нибудь или продать.

— Возможно.

— Городской совет понимает, как это скажется на торговле?

— О, думаю, они это поймут и отменят постановление, как это уже бывало. Или королю будет направлена жалоба, и они заявят, что произошла досадная ошибка. Но сейчас оно действует, потому что кому-то нужно, чтобы под действие этого постановления попал один человек.

— Исаак? Но почему?

— Возможно, цель — ваш лекарь. Я не уверен. И я также не знаю, какую пользу могло бы принести кому-то нападение на него. Рассказывают, и это — один из многих противоречивых слухов, что именно представитель папского нунция вызвал недовольство членов городского совета сообщением о том, что евреи приезжают в город, чтобы их число превысило число проживающих здесь христиан.

— Опять. Но почему?

— Причины могут быть самые различные, но это все мои предположения. Возможно, у него есть родственник, которому подобный закон будет выгоден. Возможно, его святейшество решил поддержать таким образом жителей Сардинии.

— Это очень понравится Его Величеству, — сухо бросил Беренгер.

— Конечно, может быть, что простого присутствия папского нунция достаточно, чтобы пошли слухи о том, что он стоит за всем, что происходит в городе.

— Это верно, — сказал Беренгер.

— Возможно, кто-то желает устроить неприятности лично вам, дон Беренгер.

— Мне? Вы думаете, что это — дон Санчо?

— Нет. Он был раздражен, потому что вы доставили ему дополнительные хлопоты и неприятности. Но он вам не враг.

— Вы знаете, что сегодня утром мой лекарь был арестован.

— Да, — сказал Санта По. — Я предположил, что это было сделано в связи с отказом получить разрешение на въезд в город, но мне сказали, что причина в другом.

— Да, ибо он был арестован вместе со своим шурином, которого обвинили в укрывательстве беглеца. Еретика, осужденного заочно, который, видимо, вернулся в город.

— А беглец найден?

— Нет.

— Кто рассказал вам это, дон Беренгер?

— Архиепископ, который и подписал приказ по чьей-то просьбе, а еще от господина Исаака. Об этом ему сказали во время ареста.

— Дон Беренгер, простите меня, но я должен все выяснить. Мой паж проводит вас во дворец. Я не думаю, что ваш лекарь помог своему шурину в укрывательстве этого еретика. А если это правда, то, уверен, что у него были на то важные причины, но сейчас я предпочитаю ничего об этом не знать.

Юный паж постучал в дверь Берингера еще до завершения праздничного обеда.

— Мой хозяин сказал, что вы поступили бы очень мудро, если сейчас же покинете город вместе со своей свитой. Скажите архиепископу, что Его Величество приказал вам ждать его в Барселоне.

— Сказать архиепископу? — изумленно произнес Беренгер.

— Да, ваше преосвященство, — со всей серьезностью ответил паж. — И еще мой хозяин сказал, что было очень мудро с вашей стороны никому не говорить о вашем отъезде.

— Мы должны уехать, — сказал лекарь, — так, чтобы никто об этом не узнал. Джошуа, прошу прощения за то, что, едва приехав, я увожу свою семью, но мне не оставили выбора.

— Думаю, что мы должны держать язык за зубами, — ответил Джошуа. — Слышишь, Дина? Ничего и никому не рассказывай.

— Даже здесь? — спросила его жена.

— Ты отлично заешь, что даже здесь есть доносчики, — сказал Джошуа. — Жадные негодяи и несчастные, готовые за пару монет предать своих братьев. Никто ничего не должен знать, даже слуги.

— Но сегодня Шабат, — возразила Юдифь.

— И нам нужно так много обсудить с Юдифью, — добавила ее сестра.

— Моя дорогая, — сказал Исаак, — мы в опасности. И вы тоже, моя добрая сестра, ваши дети и все ваши домочадцы. Нам надо собираться.

Ракель и Юдифь упаковали вещи и тихо попрощались с Джошуа и Диной. Наоми и Ибрагим уже уехали, взяв с собой короба с одеждой, чтобы отвезти их, как они сказали, господину Исааку, который жил теперь во дворце.

Слуги епископа по двое начали покидать город; только когда одна крытая повозка благополучно миновала ворота, за ней двигалась вторая.

К тому времени, когда Таррагона только просыпалась от сладкого послеобеденного сна, епископ и его свита были на пути к замку Альтафулла.

— Нас теперь так мало, — заметила Ракель. — Что случилось?

— Сестра Агнет не вернется, — сказал старшина стражников. — Другие монахини отправятся на следующей неделе вместе со свитой епископского викария. Его преосвященство оставил двух стражников, чтобы они благополучно преодолели обратный путь.

— А где наши музыканты?

— Кто знает, где они могут быть? Они зарабатывают себе на жизнь, где могут, и наверняка решили остаться здесь, пока толпа не покинула город.

— Мне скучно без них. — Она помолчала. — И еще с нами больше нет дона Жилберта.

— Мы тоже скучаем без них, госпожа Ракель. Особенно без музыкантов. Они были веселые.

Их разговор прервал стук копыт несущейся во весь опор лошади, и вскоре к ним приблизился всадник. Он натянул поводья, останавливаясь возле старшины стражников.

— Добрый день, уважаемый господин, я ищу епископа Жироны. Это его свита, не так ли?

— Да, — ответил старшина стражников. — И епископ тоже здесь.

Когда посыльный нашел Беренгера, тот был занят беседой с лекарем.

— Ваше преосвященство, — обратился к нему гонец. — Я привез вам письмо от архиепископа.

— От архиепископа? — сказал Беренгер. — Вскройте его, Бернет.

— Ваше преосвященство, в конверт, отправленный доном Санчо, вложено другое письмо, — сказал секретарь. — На нем дон Санчо написал, что оно было только что получено из Жироны.

— Тогда вам не стоит ждать ответа, — сказал Беренгер гонцу. — Пожалуйста, передайте мои благодарности его преосвященству.

Когда посыльный, получив соответствующее вознаграждение, отправился назад, Бернат сломал печать и засмеялся.

— Письмо настолько забавно? — холодно поинтересовался Беренгер.

— Нет, ваше преосвященство. Прошу прощения. Это письмо от дона Арно, в которое вложено еще одно письмо. На конверте дон Арно пишет, что все хорошо и что вложенное письмо прибыло в среду. — Он сломал печать лежащего внутри письма. — Это письмо от Импури, ваше преосвященство, вашего друга.

— Он быстро ответил, — заметил Беренгер. — Прочитайте его, Бернат.

— Как будет угодно вашему преосвященству. В нем говорится: «Я сожалею, но среди моих знакомых и в святых орденах нет человека, носящего имя Норберт де С… за исключением пожилого и слабоумного кузена семьи Кардона, который совершенно не соответствует вашему описанию. По вашей просьбе я узнал у дона Родриго де Лансия, знаком ли он с монахом по имени Норберт. Сначала он утверждал, что не помнит никого, носящего это имя, но затем вспомнил неприятного и невоспитанного господина по имени Гонсалво де Марка, которого имел несчастье повстречать. Тот сердечно поприветствовал пьяного монаха по имени Норберт в гостинице, где они все остановились. Об этом Норберте он не мог или не хотел особенно распространяться. Со своей стороны, мой дорогой Беренгер, я хотел бы знать…» — он интересуется как идут дела, — сказал Бернат.

— Я отвечу ему позднее, — сказал Беренгер. — Мой друг — сплетник не хуже деревенской повитухи. Но то, что он сообщил нам, не лишено интереса, не так ли, Исаак?

— Убитый монах и раненый молодой господин, — сказал Исаак. — И дон Гонсалво, связанный с обоими.

— Я не думаю, что этот Гонсалво был тем жестоким убийцей, — сказал Беренгер.

— Мне тоже трудно в это поверить. Но если это правда, то его манеры скрывают больше, чем его благородная родословная.

Глава первая Дорога домой

— Видите, где находится Альтафулла, госпожа Ракель? Вон там, на вершине? — произнес старшина стражников.

— Какая крутая дорога, — тревожно произнесла она. — А другой путь наверх есть?

Старшина стражников усмехнулся.

— Который будет легче, чем дорога? Нет…

— Замок выглядит очень… — Она сделала паузу, разглядывая толстые стены, которые, казалось, угрожающе нависали над ними. — Безопасным.

— Опустив решетку ворот, с севера или с востока можно противостоять большой армии, — заметил старшина стражников. — С той башни можно увидеть приближающиеся войска, когда те будут еще в полудне пути отсюда. Защитников замка невозможно застать врасплох.

— Если враг будет приближаться с ожидаемой стороны, — заметила Ракель.

— Вы правы, госпожа. Предполагается, что другие замки, расположенные на западе и на юге, должны будут остановить захватчиков, надвигающихся с этих направлений.

— А в действительности?

— На войне, моя госпожа, всегда случаются неожиданности. Мой опыт показывает, что враг всегда появляется оттуда, откуда его меньше всего ждешь. Так что…

— С этой стороны вы и готовитесь отразить нападение?

— Верно. Посмотрите вокруг. Тот, кто решит напасть на нас, должен подойти спереди или слева, — сказал он, указывая на подходящие для засады места.

Она кивнула.

— А откуда еще нужно ждать засаду?

— Вы заметили, что вслед за нами еду двое всадников?

— За нами?

— Да. Всадники стараются остаться незамеченными.

— Я не знаю, — тревожно сказала она.

— И я не знаю.

И он повернул, чтобы поговорить с капитаном.

Хозяин и хозяйка замка спустились во внутренний двор, чтобы поприветствовать путешественников. Хозяин сразу повел Беренгера в замок, а его супруга и дворецкий принялись размещать гостей. Через некоторое время к лекарю подошел мальчик-паж.

— Прошу прощения, господин, — обратился он, — господин Исаак — это вы?

— Да, это я.

— Мой господин и его преосвященство епископ просят вас присоединиться к ним в кабинете его светлости.

— Конечно. Но сначала скажи мне, — сказал Исаак, — проживает ли в этом замке монах?

— Отец Джил? Да, господин Исаак.

— Отведи меня к нему после того, как я поговорю с его светлостью.

— Он тоже в кабинете, господин Исаак, — сказал паж.

Когда они пришли, Беренгер и Жилберт были одни.

— Жилберту надо вернуться в Жирону, господин Исаак, — сказал епископ. — Он собирается уехать завтра и прибыть в Жирону через три дня. Он переоденется монахом и поедет один.

— Это облачение — прекрасная защита, — сказал Жилберт. — Я буду в полной безопасности.

— Монах, в одиночку скачущий по горам не хуже королевского гонца? — спросил Исаак. — Вы привлечете всеобщее внимание.

— Я говорил ему об этом, — сказал Беренгер. — Без сомнения, гораздо безопаснее спокойно поехать с нами.

— Согласен. Вам действительно нужно срочно в Жирону, дон Жилберт?

— Да, мастер Исаак.

— Лучше прибыть на три дня позже, или вообще не приезжать? — спросил лекарь.

— Вы думаете, что дорога настолько опасна? — ответил Жилберт.

— Всю дорогу за нами кто-то ехал, — сказал Беренгер. — Но у нас есть охрана, которая способна справиться с неприятелем. Мне и даже моим священникам есть чем защитить свою жизнь. В одиночку вы вряд ли справитесь даже с одним противником.

Жилберт беспомощно поднял руки.

— Я сражен вашей мудростью, — ответил он. — Я поеду с вами. С радостью.

— Даже путешествуя с нами, вы должны оставаться в этом облачении. Уверяю вас, Исаак, в нем его совершенно невозможно узнать. Но, чтобы быть более убедительным, вам придется убрать эти локоны.

— Я боялся, что вы решите выбрить мне голову, — сказал Жилберт.

— Мы не будем брить ее, — ответил Беренгер. — Некоторые монахи по многу месяцев не бреют макушку, несмотря на строгие предписания. Если вы подрежете волосы покороче, вы станете похожи на странствующего монаха, отношение к которому несколько более снисходительное.

— Повинуюсь, ваше преосвященство, — сказал Жилберт.

— Отлично. Но я вынужден настоять на том, чтобы вы держались поближе к отцу Бернату или отцу Франсесу. Тогда, если кто-то обратится к вам с просьбой выслушать его исповедь, вы можете обратиться к одному из них.

— Конечно, ваше преосвященство, но…

Епископ не выдержал и расхохотался.

За ужином говорили о войне. Беренгер довольно резко отзывался о других епископах, ему довольно смело вторил Бернат. Жилберт, теперь очень похожий на монаха, и женщины слушали.

— Скажите мне, господин, — сказал Беренгер, выбрав момент, когда в беседе наметилось затишье, кто такой Гонсалво де Марка? Мы несколько раз случайно встретились с ним на дороге.

— Дон Гонсалво, — уточнил хозяин. — Странный человек, не правда ли?

— Всеобщий друг, — горько сказала его жена, — который любит соседа как брата, но любовью Каина.

— Я знаком с ним, как и большинство живущих поблизости людей, — добавил ее муж, — но я не могу сказать, что хорошо его знаю. И я совсем не жажду узнать его поближе.

— Мы заметили, что он довольно утомителен. Его богатство и отличная родословная не могут компенсировать его дурных деревенских манер, — заметил Беренгер.

— О да, совершенно верно. И при этом он жадный и глупый человек, который очень любит судиться.

— Да, он говорил о каком-то судебном процессе.

— Он весьма опасный противник. Правда, ему не хватает ума, чтобы отступиться прежде, чем это повредит ему не меньше, чем его жертве. Так ведь, Алисия?

— Верно, — подтвердила его жена. — Он подал в суд на моего кузена, претендуя на его собственность, и сам много потерял. Но ему удалось почти разорить моего кузена и доставить много неприятностей его семье. Я никогда этого ему не прощу.

— Мы не принимаем его в нашем доме, — сказал хозяин замка. Затем он замолчал, продумывая следующее замечание. — Говорят, что он участвует во многих сомнительных делишках. У него есть дар входить людям в доверие по крайней мере на какое-то время, а затем он забирает себе их землю и имущество. Надеюсь, вы не имеете с этим человеком никаких деловых договоренностей.

— Конечно нет, — сказал Беренгер. — Я не могу представить себе таких обстоятельств, при которых я доверил бы ему что-то для меня ценное.

— Я рад слышать это, — сказал хозяин замка.

Когда Исаак вышел из большого зала замка следом за женой и дочерью, с ним поравнялся Беренгер.

— Гонсалво де Марка живет в этих краях. Я надеялся, что наш хозяин расскажет нам больше.

— Любовь к крючкотворству и сомнительным деловым сделкам не обязательно означает, что человек убивает беззащитных монахов.

— Если он был беззащитным монахом, — сказал Епископ. — Похоже, мы многого не знаем.

Путешественники собрались во внутреннем дворе, чтобы покинуть замок, прежде чем солнце поднимется слишком высоко и прогонит из низин туман. Мулы уже были впряжены в повозки. Когда начали седлать коней и верховых мулов, Жилберт свистнул.

Большой вороной конь дернул головой, вырвался из рук державшего его слуги и понесся к Жилберту.

— Ты можешь взять мою лошадь, Юсуф, — сказал он, подхватив вороного под уздцы. — Это отличное животное, и оно больше подходит тебе по размеру.

— Почему вы говорили, что никогда не видели этого коня прежде, дон Жилберт? — как бы между прочим спросил Беренгер. — Ведь это ваш конь, не так ли? — Они шли по длинному арочному портику, пронизывавшему северную стену замка, и его слова почти тонули в эхе. — Это было ясно с самого начала.

— Да, — нежно произнес Жилберт. — Его зовут Нерон.

— Тогда к чему эта сложная игра?

Жилберт подождал, пока они не вышли на открытое пространство и начали спускаться вниз по дороге.

— Поскольку, ваше преосвященство, я был и до сих пор остаюсь удивленным его присутствием в вашем обозе. Неподалеку от Жироны на меня напали, стащили с коня, ранили, связали и унесли. Я видел тех, кто напал на меня. Они говорили со мной; я провел с ними несколько часов, этого я никогда не забуду. Один из них удовлетворенно заявил, что в любом случае они получат моего прекрасного коня. — Он остановился. — Когда мы говорили с вами в первый раз, мое тело пыталось найти убежище в забвении. Когда сознание полностью вернулось ко мне, я уже находился в совершенно другом месте, в двадцати милях от города. Я был спасен от смерти добрым епископом и опытным лекарем. Это казалось мне чудом, ниспосланным небесами, пока я не увидел, что мой конь находится в руках моих спасителей.

— И из этого вы заключили, что на вас напали мои люди?

— Возможно, я был слишком подозрителен, ваше преосвященство, но я разрывался между стремлением воспользоваться милосердием монахов монастыря Святого Павла и желанием оставаться под вашей защитой, путешествуя в вашей свите, пока не разобрался во всем. Отсюда и мои слова, столь далекие от правды.

— Вы все еще считаете меня злодеем, дон Жилберт?

— Некоторое время назад я понял, что вряд ли вы были убийцей, ваше преосвященство. Но как у вас оказался мой конь?

— Я его не забирал. Он сам нас нашел. Как только повозка, в которой вы лежали, тронулась, он галопом примчался и пошел рядом с вами. Мы навели справки, но никто его не искал. Мы с капитаном подозревали, что это ваш конь, и оставили его, предполагая, что он сбежал от тех, кто на вас напал, и последовал за вами.

— Как все просто! — сказал дон Жилберт. — Как далеко мы намерены проехать сегодня?

— Если все будет удачно, доедем до Вилафранки.

Когда перед ними поднялись каменные стены Вилафранки, колеблясь в жарком мареве равнины, тени уже стали длинными. Когда они приблизились к воротам королевского дворца, к Жилберту подошел паж.

— Это вы отец Джил? — спросил он.

— Да, — сказал Жилберт.

— У меня для вас письмо. К сожалению, его отправитель не смог задержаться.

Жилберт осмотрел письмо снаружи.

— И кто этот отправитель? — спросил он.

— Другой монах-францисканец, отче. Он не назвал мне своего имени.

— Без сомнения, подпись в письме есть. Спасибо.

Прежде чем сломать печать и развернуть письмо, Жилберт спешился. Остановившись во внутреннем дворе, он быстро прочитал его, спрятал письмо под рясу и с озадаченным выражением лица быстро пошел в сторону галереи.

Ракель передала поводья мула конюху, внимательно наблюдая, как Жилберт читает письмо. Она понимала, что больше не может не замечать его присутствие, как человек не может игнорировать рану во рту, которой он постоянно касается языком.

Глава вторая И снова горы

Опять перед ними поднимались горы, крутые и мрачные, но уже ставшие слишком привычными, чтобы все время обращать на них внимание. Мулы упорно взбирались по горной дороге, не требуя понуканий от своих седоков. Когда они свернули на узкую дорогу, ведущую к Кастельви, Ракель удивленно огляделась.

— Мы уже на месте. Я и подумать не могла, что это так близко.

— Как там мой маленький пациент? — спросил Исаак, как только они вошли в цитадель.

— Вы можете сами взглянуть на его, — сказала жена смотрителя замка. — Прошу прощения, господин Исаак, я не подумала…

— По-своему я умею осматривать своих пациентов, госпожа, вам не следует беспокоиться по поводу выбора слов, — мягко ответил он.

— Тогда идите за мной, господин Исаак, вы и ваша дочь. Сюда, пожалуйста.

Малыш сидел и играл с игрушкой — вырезанным из дерева животным. Когда он увидел мать, он поднялся на ножки и зашагал к ней, двигаясь еще неуверенно, но уже достаточно смело.

— Это он уже так ходит? — удивленно спросил лекарь.

— Да, — гордо произнесла его мать. — Он опять такой же сильный и здоровый, каким был до болезни. И у него новая няня. Мы вечно будем у вас в долгу, господин Исаак.

— Полагаю, что и мы у вас в долгу, моя добрая госпожа.

— Если вкратце, — сказал епископ, — то, поскольку те женщины не хотели доставлять неприятности вашей супруге, они показали нам обходную дорогу по горному хребту, и мы избежали засады.

— Не знаю, что и сказать, ваше преосвященство, — заметил смотритель замка. — Вряд ли мой лес кишит преступниками, хотя возможно, что один-два местных жителя не столь честны, как следовало бы. Но это бедный край, и есть такие, кто ради нескольких монет не прочь был бы подстеречь путников на дороге.

— У вас много хорошего леса, кузен.

— Но мало опытных лесорубов, чтобы добывать его. Многие умерли во время чумы, а те, кто выжил, ушли в другие края в поисках более легкой жизни.

— В обход закона, — заметил епископ.

— Не стоит их слишком винить за это, — сказал смотритель.

— Если прибыль от продажи нашего имущества была единственным поводом для нападения, — сказал Беренгер, — то я не стану преследовать их. Их жены не позволили им причинить нам вред, и я уверен, что они больше не станут искать легкой поживы. Но я хотел бы знать, не предложил ли им напасть на нас кто-то посторонний. Или, еще хуже, не заплатили ли им за нападение.

— Это можно выяснить, — сказал смотритель, выходя из небольшой комнаты, служившей ему кабинетом.

Вернувшись, он привел с собой очень взволнованную служанку, которая поклонилась присутствующим и снова уперлась взглядом в пол.

— Это горничная моей жены, которая предупредила нас, что по дороге у вас могут быть неприятности. Ты сделала очень доброе дело, моя дорогая, — сказал смотритель, — возможно, ты спасла много жизней, и благодаря тебе мужчины, сидевшие в засаде на дороге, не будут повешены за совершение серьезного преступления.

Однако ей не очень нравилась роль спасительницы жителей деревни.

— И слава богу, но я надеюсь, что они не узнают, кто это сделал, — сказала она. — Кроме папы. Он и так знает, потому что он-то и сказал мне об этом. Разве это правильно — убить ваших гостей и ограбить их после того, как их лекарь всю ночь просидел с ребенком и спас ему жизнь. Я так и сказала моей госпоже.

— А он сказал тебе, почему они решились на такое? — спросил Беренгер.

— Нет, ваше преосвященство. Он никогда ничего не говорит. Я думала, что они хотели заполучить деньги, лошадей, мулов и хорошую одежду.

Когда служанка ушла, смотритель замка решительно направился к двери.

— Есть еще один человек, с которым стоит поговорить, — сказал он. — Пойдемте со мной, кузен.

— Но если у вас есть опытный лесоруб, — сказал Беренгер, когда они обогнули замок и подошли к большому навесу, который служил мастерской, — то почему он занят ремонтом повозок?

— Чтобы срубить большое дерево, требуется много крепких мужчин, кузен. У меня их нет.

— Понятно, — сказал Беренгер. — Я не подумал об этом.

— Эй, — позвал смотритель, когда они подошли к навесу. — Его преосвященство, епископ Жироны желает увидеть лесоруба, который спас ему жизнь.

— Пустое, ваше преосвященство, — сказал лесоруб, чьи темные глаза проницательно разглядывали Беренгера. — У меня были на то свои причины. Если всех мужчин перевешают, это не принесет пользы деревне.

— Я вдруг подумал, а не подбил ли их на это кто-то чужой?

Лесоруб отложил топор и почесал в затылке.

— У кого-то из спутников вашего преосвященства есть враг?

— Возможно, — сказал Беренгер. — Мы полагаем, что это весьма вероятно.

— Ну, насколько я помню, был какой-то человек, ваше преосвященство. — Он вытащил какую-то деревянную деталь и поднес ее к свету. — Сказал, что он — посланник короля и должен поймать злодея, который пытался убить Его Величество. — Лесоруб взял наждачный камень и начал обрабатывать поверхность древесины. — Он сказал, что мы легко узнаем этого человека, потому что он сейчас выздоравливает от ран, полученных им, когда убегал после нападения.

— Очень интересно, — сказал епископ. — Продолжайте.

— Убийца должен был ехать с группой головорезов во главе с мятежником, переодетым епископом, — спокойно сказал лесоруб. — Была объявлена большая награда за их убийство, и он обещал заплатить, как только дело будет сделано. Каждому дали по паре монет, а остальное обещали заплатить позднее.

— А вы не стали участвовать в этом? — спросил Беренгер, пораженный тем, что его должны были убить как вожака головорезов.

— Мне не понравилось, как он это говорил. К тому времени уже ходили слухи, что вы можете приехать, а я знал, что вы один из родственников моего господина. — Он вставил обработанную деревянную деталь на место и начал подгонять ее. — Я видел ваше преосвященство на свадьбе его светлости. Вряд ли кому-нибудь удалось бы выдать себя за вас. Так что я отказался. И сказал дочери.

— А она передала это хозяйке.

— Не сразу. Она сильно испугалась. Но потом все рассказала.

— Вы знаете, кто этот человек?

— Откуда! Я не знаю, — осторожно произнес он. — Он сказал, что его зовут Луп, из Сант-Садурни.

— Это был краснолицый здоровяк, который говорил без умолку?

— Ничего подобного, ваше преосвященство, — ответил лесоруб. — Правда, вблизи я его не видел, но выглядел он довольно приятно. И слишком красиво одет для королевского старшины стражников или гонца, кем бы он там ни был. Он был похож на оруженосца, посланного хозяином с поручением. — Он снова занялся работой. — Но кто был его хозяин, я вам сказать не могу.

— Спасибо, добрый человек, — сказал Беренгер, доставая кошелек.

— Если вы хотите дать мне что-то, ваше преосвященство, — сказал лесоруб, — то мне это не нужно, я рассказал вам только то, что было на самом деле, не более того. Дайте это моей девочке, пусть добавит к своему приданому. Времена сейчас тяжелые.

— Хороший человек, — сказал Беренгер, когда они отошли.

— Да, — ответил смотритель.

— И скажите лекарю, ваше преосвященство, — крикнул им вдогонку лесоруб, — что сын безумной Марты уже бегает.

— Так что, Исаак, друг мой, — сказал Беренгер, передав слова лесоруба, — я сомневаюсь, что нападение было спланировано Гонсалво. Он не похож на «красиво одетого оруженосца». Лесоруб кажется мне довольно наблюдательным человеком. Мой кузен очень ему доверяет.

— И кто угодно мог быть господином этого оруженосца, ваше преосвященство.

— Верно.

— Значит, мы так ничего и не выяснили.

Когда все спутники епископа собрались во внутреннем дворе, чтобы попрощаться с гостеприимными хозяевами, Исаак повернулся к ученику.

— Юсуф, скажи дону Жилберту, что для меня будет большой честью, если этим утром он проедет рядом со мной часть пути.

— Да, господин, — ответил Юсуф.

— Затем возвращайся сюда и возьми узду моего мула.

Юсуф быстро исчез.

— Ракель, будь так любезна, поезжай с матерью и займи ее беседой.

— А что случилось с мамой? — обеспокоенно спросила Ракель.

— С ней все хорошо, моя дорогая, — ответил Исаак.

— Доброе утро, госпожа Ракель и господин Исаак, — поздоровался Жилберт. — Мы выезжаем? Я вижу, что Юсуфу придется вести под уздцы не только вашего мула, но и мою гнедую лошадь.

— По крайней мере некоторое время, — сказал Исаак.

— Я должна поехать с мамой, — сказала Ракель, у которой предательски покраснело лицо. Она развернула мула и отъехала.

— Госпожа Ракель все лучше и лучше ездит верхом, — заметил Жилберт.

— Рад это слышать, — ответил Исаак. — Правда, последнее время у нее было мало других дел. Хорошо, что она с пользой использовала свободное время. Скажите мне, дон Жилберт, — продолжил он, — почему именно вы стали целью убийц? Что они выгадают от вашей смерти?

— Я? — осторожно спросил он.

— Ну, конечно, — сказал Исаак. — Засада, которая была устроена здесь, была устроена ради вас одного. Остальные для жителей деревни были лишь трофеем, как плата за ваше убийство.

— Это точно?

— Нет никаких сомнений. Один из мужчин деревни отказался в этом участвовать. Он и предупредил нас.

— Господин Исаак, много ночей я не мог заснуть, пробуя разрешить эту загадку. Моя смерть никому не выгодна. У меня нет наследников. Мои земли — если это мои земли…

— А почему вы сомневаетесь, что они ваши?

— Они подлежат конфискации, но приказ был оспорен, и сейчас ожидается решение, — ответил он нетерпеливо, как будто все это было подробностями, на которые у него сейчас не было времени. — Если бы они были моими, полагаю, они отошли бы моему дяде, больше у меня никого нет. Но мой дядя мертв. Людям, которые убили его, заплатили за это…

— Заплатили?

— Мои верные друзья, Андреу и Фелип, видели это.

— Ах, да, — сказал Исаак. — Для пары случайных попутчиков они слишком уж интересовались вашим здоровьем.

— Да, это мои лучшие друзья. Если бы мы ехали вместе, я уверен, что мне удалось бы избежать нападения. Но у меня было дело, которое я должен был сделать один, и нам пришлось расстаться. Результат вы видели, — сухо добавил он. — Друзья искали меня, а потом оставили в конюшне своих лошадей и присоединились к вашей компании, так как мы договорились, что если мы потеряем друг друга, то должны встретиться на дороге в Барселону.

— Они не предполагали, что вы будете лежать при смерти, брошенный в поле.

— Думаю, что нет. Но вряд ли их удивило то, что со мной случилось, — ответил дон Жилберт. — В Вилафранке я получил от них известие о том, что злодеи признались, что их наняли, и, как могли, описали своего хозяина. Он похож на человека, которого я, возможно, видел, но не понимаю, что его со мной связывает.

— Возможно ли, что у вас есть брат, о котором вы ничего не знаете?

— Брат? У меня нет брата. В этом я совершенно уверен.

— Как вы можете, быть уверены? Он может быть внебрачным сыном вашего отца. Многие уважаемые господа имеют больше сыновей, чем обычно признают.

— Господин Исаак, возможно, вы решите, что я рассуждаю как наивный ребенок, но я не могу в это поверить. Мои родители очень любили друг друга. Сколько я их помню, они редко разлучались. Они поженились, когда были очень молоды, и их жизни переплелись, как пара виноградных лоз.

— У них был только один ребенок?

— Выжил только один, — сказал Жилберт. — Все остальные умерли во младенчестве. В семье говорили, что моя мать была слишком молодой, поэтому ей было трудно вынашивать детей.

— Такое случается, — сказал Исаак. — А у вас нет кузенов, которые могли бы предъявить права на состояние в случае вашей смерти?

— Нет. У моей матери было двое братьев: дядя Фернан, у которого не было детей, и другой брат, который умер в раннем детстве. Была еще сестра, монахиня. Ни один из братьев или сестер моего отца не дожил до взрослых лет, кроме одной сводной сестры: их отец женился вторично на вдове с дочерью. Больше у него детей не было.

— А у сводной сестры были дети?

Жилберт задумался.

— Вне брака, — ответил он. — Если верить сплетням, которые распускали слуги, у нее был сын, господин Исаак. Малыша передали кормилице, а ее отправили в монастырь. Возможно, это только слухи, вы же понимаете. Моя няня была большая мастерица собирать и пересказывать слухи как правдивые, так и ложные.

— Таким образом, может существовать человек, который полагает, что при отсутствии других наследников он может унаследовать ваше состояние. Сколько лет ему могло бы быть сейчас?

— У него со мной нет кровной связи. Я не могу сказать, сколько ему сейчас было бы лет. Полагаю, что его мать была довольно молода, когда родила его, тогда я был совсем ребенком. Если она жива, ей сейчас должно быть не больше сорока, но я не помню, чтобы при мне произносили ее имя.

— А в слухах упоминалось имя отца ребенка?

— Нет, что довольно любопытно, — сказал Жилберт. — Предполагали разное. Моя няня говорила, что это мог быть какой-нибудь красивый конюх или лесник без гроша в кармане и что вся еe собственность перешла женскому монастырю, а ребенку ничего не оставили, так что ему пришлось голодать. Но мой учитель утверждал, что ее возлюбленный был богатым человеком, который завещал ребенку достаточно денег, для того чтобы воспитать его. Кому тут верить? — спросил он. — И мой учитель, и няня — оба любили приврать. Можно было бы вернуться и расспросить слуг. Они, без сомнения, предложат нам несколько разных историй жизни этой бедной женщины.

Исаак покачал головой.

— Что вы можете сказать о Гонсалво де Марка?

— В Альтафулла вы сами слышали, что думают о нем люди, — сказал Жилберт. — Это достаточно точное описание. Кроме этого я могу только добавить, что его владения соседствуют с моими.

— У него есть оруженосец, красивый и изящно одетый?

— У дона Гонсалво? Оруженосец? Он не такой уж и важный господин. Это простоватый грубиян из хорошей семьи, который, выезжая из дома, для защиты берет с собой пару крепких деревенских мужиков.

— Спасибо вам за откровенность, дон Жилберт, — сказал Исаак. — Надеюсь, теперь все изменится в лучшую сторону.

— Если все же судьба позволит мне выжить, — сказал дон Жилберт, — защищаться удобнее в родном доме. Хватит встреч с наемными убийцами.

— У меня с доном Жилбертом была очень интересная беседа, — сказал Исаак.

— И что вы узнали? — спросил Беренгер и внимательно выслушал подробности их беседы.

— Действительно, это весьма интересно, — заметил епископ, — но я не склонен верить в существование неких наследников, когда у нас уже есть злодей с превосходным поводом для убийства как монаха, так и дона Жилберта.

— Дон Гонсалво?

— А кто же еще? С ним связан монах Норберт, который искал моей помощи. И к тому же, как смерть бедного монаха может помочь наследнику владений дона Жилберта? Если смерть монаха не имеет никакого отношения к ужасным событиям в его усадьбе, то оставим месть за убийство дяди дону Жилберту, который кажется вполне способен справиться с этой задачей. Исаак, я был слишком занят собственными делами, — сказал Беренгер, — и позабыл об убитом монахе, пока не пришло то письмо.

— У вас не было свободного времени, чтобы думать об этом, ваше преосвященство. Но мне кажется, что сведения, полученные от вашего друга, не смогут нам помочь.

— Они доказывают связь между монахом и доном Гонсалво, — сказал епископ. — Он хотел получить письма, которые были у монаха. Монах убит.

— Ваше преосвященство, это похоже на высказывание, что если мне нравится ваша лошадь и я заявил об этом, а вы впоследствии умерли, то это означает, что я — причина вашей смерти. Я должен возразить вам на основании логики. Мы не знаем, что было в тех письмах.

— Одно из них было решением по делу Уго де Лансия Талатарна, — сказал Беренгер.

— Оно нужно только Родриго де Лансия и его кузену, — сказал Исаак.

— Да, это верно. Другое было связано с судебным процессом, который ведет дон Гонсалво. Несмотря на то, что эта связь довольно незначительна, я все же нахожу ее весьма интересной.

— Если бы это было решение по судебному делу, ваше преосвященство, и дон Гонсалво ради него пошел на убийство монаха, то оно сейчас было бы у него. И он докучал бы канонику Барселоны, не так ли?

— Вы непреклонны, Исаак.

— А почему он должен желать смерти дону Жил-берту?

— Он хочет получить его земли, вы сами говорили мне об этом.

— Ваше преосвященство, разве он является наследником дона Жилберта, неужели смерть молодого человека дает ему права на его земли?

— Я думаю, что пришла пора прерваться и пообедать, — сказал епископ.

Они пересекли Льобрегат, когда теплое дневное солнце уже пригревало им спину, и направились по долине к Террассе. На сей раз они остановились у картезианцев, которые могли предложить им более щедрое гостеприимство, чем обедневшие августинцы на пути в Таррагону, но даже здесь небольшая монастырская гостиница была переполнена. На следующий день они уже ели суп в другой монашеской столовой, в монастыре в Гранольерес. И вдруг вдали показалась Жирона. Горы уступили место холмам и долинам, скалы и сосны сменили плодородные поля. Они давно миновали дорогу на Барселону. Как только путники достигли Хостальрика, до дома оставалось меньше дневного перехода.

Исаак ехал, погрузившись в размышления. Он больше не пытался разгадать загадку; он освободил свое сознание и позволил образам свободно разворачиваться перед его мысленным взором, не давая теориям, эмоциям и предубеждениям других людей затуманить их.

Неожиданно перед ними возник массивный придорожный камень, возвещающий, что они добрались до Хостальрика. Это был ярмарочный день, покупатели и продавцы заполнили город. В тавернах звенел смех, заключались сделки. В воздухе плыли аппетитные запахи, дети играли на улицах, и настроение путешественников поднялось.

Следующим утром Беренгер подошел к столу, за которым сидел и завтракал лекарь вместе со всей семьей.

— Сегодня утром я получил известие от вашего пациента, — сказал он. — Он со своими друзьями уезжает, поскольку должен сделать то, что может сделать только он сам. Он просит прощения и говорит, что никому не может передоверить свое дело.

— Итак, дон Жилберт уехал? — спросил Исаак. — Удивительно, что он пробыл с нами так долго. Он был полон решимости выполнить некую задачу и намеревался оставаться в живых столько, чтобы суметь выполнить намеченное.

— Очевидно, он выехал на рассвете, в монашеской рясе, и присоединился к еще двум монахам-францисканцам. Слуга из конюшни вышел вслед за ним на улицу и видел, как они перешли на галоп, — сказал Беренгер. — И теперь, обдумав ваши аргументы, господин Исаак, я тревожусь о том, что не смог помочь дону Жилберту.

— Но как вы собирались помочь ему? — спросил лекарь.

— Думаю, следует считать его тем самым племянником из рассказа вашего родственника, тем, кого преследовали церковные суды. В Таррагоне тому было достаточно свидетельств.

— Согласен с вашим преосвященством, — сказал Исаак. — Вряд ли могут существовать два молодых человека с подобными историями.

— Поскольку все его неприятности происходили в моей епархии, господин Исаак, ему можно помочь избежать дальнейших неприятностей. Но обнаружить теперь, что произошло и кто виновен в этом…

— Вы изменили мнение относительно дона Гонсалво, ваше преосвященство? Вы уже не считаете, что именно он стоит за всеми бедами этого молодого человека? Наверно, дон Жилберт согласился бы с вами.

— За некоторыми из них, господин Исаак. Но я не могу поверить, что человек, ведомый только глупостью и алчностью, способен на такие разрушения.

— Алчность уничтожала империи, ваше преосвященство.

— Это верно, господин Исаак. Если алчность объединяется с острым умом. Но использование ложных обвинений в церковных судах — слишком сомнительный путь к богатству для обычного алчного злодея. Боюсь, чтобы выяснить, кто преследует дона Жилберта, придется вернуться в усадьбу неподалеку от Вилафранки. А я пока хотел бы воздержаться от путешествий.

— Жилберт поехал в Жирону, ваше преосвященство?

Беренгер задумался.

— Да, именно так он сказал. В Жироне у него есть дело, которое он должен закончить.

— Вы заметили, ваше преосвященство, что монах Норберт был убит в тот день, когда мы покинули Жирону? И дон Жилберт был захвачен своими мучителями в тот же самый день? И оба неподалеку от города? Как много событий произошло рядом с Жироной, стоило вам уехать.

— Вы полагаете, что решение дела дона Жилберта находится в Жироне?

— Вполне может быть, ваше преосвященство. Похоже, что у его недруга тесные связи с Жироной, а также с югом страны. Если вы сможете найти такого человека…

— Но как я его найду? Приказать глашатаю объявить, что любой, кто родился южнее Барселоны или имеет там дела, должен сам об этом заявить? Каноники решат, что я сошел с ума.

— Без сомнения, ваше преосвященство. Но у меня есть предложение получше, — серьезно произнес Исаак.

— Готов выслушать его, — сказал епископ.

— Пошлите надежного гонца в Жирону, чтобы объявить о том, что мы прибудем в город завтра рано утром.

— Завтра?

— Да, ваше преосвященство. А затем пусть рассказывает о нашем путешествии любому, кто охоч до сплетен.

Глава третья Жирона

Галсеран де Монтетерно, стоя на ступеньках епископского дворца, тепло приветствуя племянника, прижал его к груди.

— Мой дорогой Фортунат, — сказал он. — Рад тебя видеть. Расскажи мне, как у тебя дела.

— Конечно, дядя. А вы все еще ждете возвращения епископа с Генерального совета?

— Только что прибыл гонец с сообщением, что он приезжает завтра. Заседания закончатся не раньше вторника, — сказал он, хмурясь. — Что-то случилось, раз он приезжает так рано.

— Что именно?

— Не могу сказать, но так в епархии в его отсутствие все идет своим чередом, что-то случилось за ее приделами. Ну что, пойдем в сад? Или вниз, к реке?

— Вниз к реке, если вам это будет приятно, дядя. Там нас ничто не отвлечет и никто не помешает.

Свита епископа, почуяв дым очага, прибавила ходу, в городе и окрестностях тем временем текла обычная жизнь. В дворцовых кухнях молодой стражник Энрике с аппетитом приступил к сытному раннему обеду, дабы восполнить скудный и поспешный завтрак.

— Это была ужасная поездка, — проговорил он с набитым ветчиной и хлебом ртом.

— А что случилось? — спросил один из помощников по кухне.

— Много чего. Вы уже слышали, что на нас дважды напали, но еще раньше мы нашли на дороге раненого, о котором приходилось заботиться день и ночь, а теперь он и сестра Агнет из монастыря Святого Даниила сидят в тюрьме Таррагоны под надежными замками. Обратно мы ехали без доброй половины наших спутников…

Все слуги, собравшиеся в кухне во время утренней передышки, внимали каждому его слову.

Наверху дон Арно, каноник Жироны, единственный каноник, до которого еще не дошли последние новости, сидел в кабинете со своим секретарем и мечтал о скорейшем возвращении епископа. Галсеран и его племянник, Фортунат, устав смотреть на реку, прогуливались по рынку, пробираясь мимо снующих покупателей, болтая и осматривая товары, предлагавшиеся на продажу. Фортунат подмигнул красивой женщине у корзин, полных орехов, взял пригоршню миндаля и пошел дальше. Она нахмурилась, посмотрела на каноника, но решила не жаловаться.

— Уже священники воруют, — пробормотала она, загородив собой свои товары.

— Но, дядя, — проговорил Фортунат, — благодаря вашей щедрой помощи и советам все сложилось как нельзя лучше. Еще пять мараведи[3], и у меня будет возможность содержать себя и возместить вам все, что вы на меня потратили.

— Возвращать мне деньги не обязательно, Фортунат. Ты это знаешь. Хватит и того, если ты не будешь больше зависеть от моего кошелька. Что бы ты там себе ни думал, он — не бездонная бочка. И я хотел бы, чтобы ты обуздал свою привычку к мелкому воровству. Торговцы полагают, что я потворствую этому, и их недовольство растет.

— Конечно, дядя, — спокойно произнес молодой человек, щелкнул миндальный орех зубами и бросил скорлупки на землю.

— Фортунат, — сказал Галсеран, — мне хотелось бы знать больше о…

Но племянник не слушал его. Он подошел к прилавку, где разложил свой товар продавец сладостей. Рядом крутилось пять или шесть детей, и хозяин следил, чтобы они не тянули руки к его добру. Дальше всего от покупателей были разложены самые дорогие и изысканные яства, пропитанные настоящим коньяком, наполненные колотыми орехами, кусочками фруктов, политые медом и посыпанные миндалем. Фортунат просунул руку между двумя детьми, схватил конфету и сунул ее в рот прежде, чем торговец смог ему помешать.

Но хозяин прилавка был не настолько медлительным, как рассчитывал молодой человек.

— Эй! — завопил он. — Вор в синей тунике! Хватайте его!

— Ты назвал меня вором? — закричал Фортунат, отбегая. — Попридержи язык, а не то я вызову тебя в суд.

— Я знаю тебя, щенок, — сказал торговец. — Ты постоянно кружишь по рынку, высматривая, что бы украсть. Посмотрите на него! Он угрожает мне судом, а у самого зубы уже почернели от моего меда и инжира.

— Думай, что говоришь, ты, сын шлюхи! Да я не коснулся бы твоих грязных конфет…

— Дядя Марк, вот продавец конфет, который похож на монаха. — Маленькая девочка подпрыгивала от волнения и нетерпения. — И еще другой. Тот, который украл инжир. Это его голос. Быстрее, дядя Марк, а то они снова уйдут.

В этот момент она увидела знакомую фигуру стражника, который вместе с ней неделю тому назад ходил на рынок.

— Синьор, — позвала она, — вон тот человек. И другой тоже. Быстрее!

— Помогите мне задержать тех двоих, — сказал стражник другому стражнику. — Быстрее!

— А что случилось? — спросил товарищ.

— Отец Арно хочет поговорить с ними, — сказал стражник. — И не спрашивай меня. Живее!

Когда перед доном Арно предстали Фортунат, продавец конфет, маленькая девочка, отец Виталис и Рамон де Орта, подошло уже время обеда, и все собрались за столом.

— Весьма неприятное недоразумение, — пробормотал Галсеран, входя и вставая рядом со своим племянником. — Я хотел бы помочь разобраться во всем, если вы позволите мне остаться.

— Какое неприятное недоразумение, Галсеран? — спросил дон Арно.

— Мой инжир в сахаре — это не недоразумение, — воинственно заявил продавец конфет.

— О Боже, — произнес дон Арно. — Мы здесь собрались по другому поводу, а вашу жалобу мы рассмотрим позднее. Теперь скажите мне, мой милый, откуда вы родом?

— У меня есть разрешение на торговлю в Жироне, — сказал продавец конфет.

— Не сомневаюсь в этом. Наши стражники очень бдительны в подобных делах. Но откуда вы приехали?

— Из деревни, что неподалеку от Аброка, — сказал продавец. — В Пенедес.

— И у вас говор, как у любого уроженца тех мест?

— Я говорю так же, как и все у нас дома, — сказал он. — Здесь говорят по-другому.

В комнату вошел секретарь дона Арно и что-то прошептал ему на ухо.

— Вас ждут, дон Арно, — сказал он так громко, чтобы его услышали все остальные.

— Как жаль! — воскликнул каноник. — Сейчас время обеда, и у нас гости, которые требуют нашего внимания. Что мне делать? — прошептал он секретарю.

— Отпустите всех, дон Арно, — предложил Галсеран. — Пусть вернутся до вечерней службы. Тогда во всем и разберемся.

— Я не могу, — сказал дон Арно, который уже знал о возвращении Беренгера. Его губы сжались в тонкую упрямую линию. — Это слишком важно. Нет. Мы будем обедать все вместе. — Он окинул взглядом комнату. — Для всех места за столом не хватит, — сказал он, — так что я с остальными канониками отобедаем с нашими гостями, а все прочие поедят здесь. Встретимся после трапезы.

— А мой племянник? — спросил Галсеран.

— Возможно, правильнее будет пригласить его обедать с нами. Не хотелось бы, чтобы еда этого доброго человека оказалась приправленной желчью. — Он мягко улыбнулся продавцу конфет, прошептал что-то стражникам и удалился.

Исаак и его семья первыми добрались до ворот родного дома. Но не успели они отправить одного из слуг в дом к Эфраиму и Дольсе забрать близнецов, как колокольчик у ворот возвестил им, что у них — гость.

— Я буду у себя, — быстро сказал Исаак, — и не мешайте мне, если только это не вопрос жизни и смерти.

— Так и есть, господин Исаак, — произнес голос из-за ворот. — Полагаю, что это вопрос о моей жизни и смерти. Если кто-нибудь впустит меня, то я все объясню.

— Ибрагим, впусти его.

— Спасибо, господин Исаак. Я задержу вас всего на минуту, — сказал Жилберт входя. — Мы можем где-нибудь поговорить?

Исаак проводил его к себе в комнату.

— Господин Исаак, — быстро произнес дон Жилберт. — У меня в руках два запечатанных документа, которые мне нельзя брать с собой. Не могли бы вы оставить их у себя и хранить до тех пор, пока я не договорюсь с кем-нибудь, чтобы переслать их в Барселону?

— С радостью, дон Жилберт. Но я полагаю, что эти документы надо передать в руки епископу. Давайте отправим их во дворец, прежде чем кто-то узнает, что они у вас. Вы все еще носите монашеское одеяние?

— Да.

— Все уже привыкли, что я постоянно посещаю дворец в обществе монахов и священников. На нас не обратят особого внимания.

— Спасибо, господин Исаак.

Когда обед подходил к концу, в зал, где обедали продавец конфет и остальные участники спора, вошел монах в пропыленной серой рясе. Он остановился у дальней стены, огляделся и сел в самом темном углу комнаты. Следом за ним вошли двое слуг и унесли тарелки и миски, освобождая стол для возвращающихся священников.

Дон Арно улыбнулся и повернулся к девочке.

— Мы ведь говорили о продавце конфет, не так ли? А затем ты сказала дяде и стражникам, что тот господин говорил точно так же? Правильно, моя дорогая?

— Да, верно, — сказала маленькая девочка, — Я так и сказала, потому что так и было.

Беседу прервали быстрый топот, хлопанье дверей в коридоре и уверенный стук башмаков по плитам пола. Затем послышались раскаты знакомого голоса:

— Где тут собираются по поводу того монаха?

Дверь распахнулась. Все встали.

— Умоляю вас, сидите, господа, — произнес Беренгер де Крюилль. — И вы, милая юная особа. А, отец Джил. Вы тоже здесь. Отлично, — бодро добавил он, кивая монаху, сидевшему в тени у стены. — Меня очень интересуют результаты вашего расследования, дон Арно. Не буду вам мешать. Я просто посижу здесь и послушаю.

Все снова сели.

— Кто этот ребенок, дон Арно? — спросил Беренгер шепотом, который был слышен всем в комнате.

— Это она нашла того несчастного монаха, ваше преосвященство, — ответил каноник. — Она узнала его акцент, и говорит, его говор похож на речь этого доброго человека. Он — продавец конфет из Пенедес.

— Умная девочка, — сказал епископ и мягко улыбнулся ей.

— Откуда вы, сеньор? — спросил дон Арно, поворачиваясь к Фортунату.

— Из имения неподалеку от Гранольера, — сказал он.

— А Гранольер расположен в нескольких днях пути от Аброка, — сказал Галсеран.

— Когда он говорит спокойно, как сейчас, у него другой голос, — сказала девочка. — А когда его назвали вором, он разозлился и заговорил так же, как и торговец.

— Прошу меня простить, господа, — сказал дядя девочки, — что прерываю вас, но она говорит правду. Так и было. Я тоже это заметил.

Продавец конфет уставился на Фортуната так, как будто тот был каким-то сказочным животным: единорогом или гиппогрифом.

— Я знаю, кто он! — сказал торговец. — Я помню его. Это — внебрачный ребенок, которого выкормила и воспитала Магдалена. Он и раньше был негодяем-воришкой.

— Поосторожней в выражениях, уважаемый, — сказал Галсеран. — Он — мой племянник.

— Пусть так, отче, — смело сказал продавец конфет. — Но он еще и внебрачный сын госпожи, которая…

— Полагаю, мы разберемся в этом позднее, когда закончим некоторые другие дела, — сказал Беренгер, поднимаясь со своего стула. — Простите нас, дон Арно. Вы прошли длинный путь в поисках ответа на весьма непростые и неприятные вопросы. Архиепископ будет рад. Очень рад. — Дон Арно выдавил из себя холодную ухмылку. — А теперь расскажите мне подробнее об этом милом свидетеле, — сказал он, глядя на маленькую девочку.

Беренгер внимательно и терпеливо выслушал длинный отчет дона Арно о рассказе маленькой девочки.

— Она — действительно очень наблюдательный и честный ребенок, — сказал он. — Какая сладость на ярмарке больше всего тебе понравилась? — обратился он к ней.

Она объяснила, как смогла, но продавец конфет все никак не мог понять ее.

— Она лежала посередине, в самом дальнем ряду, — сказала она нетерпеливо. — Наверху была вишенка и чем-то полито. Очень красиво.

— О, у тебя отличный вкус. Это называется «Сладость от тети Фелипа». Но боюсь, что это пирожное и инжир, пропитанный коньяком, — мои самые дорогие товары.

Епископ быстро переговорил с девочкой, и, зажав монеты в кулачке, она вместе с дядей отправилась покупать пирожное, которое ей так понравилось.

Беренгер огляделся.

— Вы все понадобитесь мне позднее. Дон Арно, мы должны обсудить произошедшее. К сожалению, я еще многого не знаю. А потом мне нужно будет поговорить с добрым братом Джилом.

Беренгер, в сопровождении Франсеса, Берната и писца, отправился в свой кабинет. Когда они вошли, там уже находились Жилберт и Исаак. Старшина стражников занял место у двери. Епископ сел в свое привычное кресло и издал вздох облегчения.

— Как хорошо дома, — сказал он. — Пожалуйста, господа, садитесь.

— Ваше преосвященство, — сказал Жилберт, — здесь у меня документы, которые должен был передать несчастный отец Норберт. Он хотел, чтобы вы переслали их тому, кому они предназначены. — Он поклонился и вручил Беренгеру два запечатанных документа. — Я уверен, что один из них имеет отношение ко мне. Я не нарушал печать его святейшества.

Беренгер посмотрел на них и передал Франсесу, а сам на мгновение замер в задумчивости.

— Как к вам попали эти документы? — Писец принялся быстро записывать.

— Я услышал, что отец Норберт побывал в Авиньоне, — сказал он. — И что он возвращается по южной дороге, пешком. Мы знали, что в тот момент он будет где-то между Жироной и Фигуэрес. Мы направились ему навстречу, чтобы встретить его в пути.

— Почему?

— Я полагал, что ему будет известно решение по моему делу. Я не хотел спрашивать напрямую, потому что за подобные расспросы можно было поплатиться головой, а у меня не было никакого желания платить подобную цепу. Я просто хотел знать, могу ли я спокойно отправиться домой, или мне придется бежать — скорее всего, в Англию, — чтобы избежать повешения за преступления, которые я не совершал.

— Как вы нашли его?

— На дороге. Приблизительно в пяти милях от Жироны. Видите ли, я знал его, — нерешительно произнес он. — Я думал, что он откажется говорить…

— Поскольку он лжесвидетельствовал против вас?

— Вы знали это?

— Он тоже оставил письмо.

— Понимаю. Но, он сам хотел поговорить. Похоже, что лжесвидетельство, которое могло привести к смерти человека, стало слишком тяжелым грузом для его совести. Я был разочарован, узнав, что он покинул Авиньон прежде, чем было принято решение, — сказал Жилберт. — Но тогда он сказал мне, что гонец, везущий документы по моему делу, догнал его в гостинице в нескольких милях от места нашей встречи. В тот вечер гонца поразила ужасная болезнь, и к нему был призван священник. Теперь я верю в то, что Господь неотвратимо наказывает злодеев, ваше преосвященство. Умирающий вынудил отца Норберта поклясться, что он доставит документы канонику в Барселону. Норберт был вне себя от ужаса. Он был уверен, что гонец был отравлен из-за этих бумаг и что их доставка приведет к его собственной гибели.

— Если бы он не был убит на дороге, его бы все равно посадили в тюрьму в Барселоне за лжесвидетельство, — заметил епископ.

— Совершенно верно. Он передал их мне, а я обещал передать их вам. Он попытался отдать мне деньги, которые он получил за свое лжесвидетельство, — с горечью добавил он.

— В своем письме монах Норберт указал, что той ночью в гостинице было двое мужчин, у которых были причины убить ради получения этих документов. Вы были одним из них?

— Нет, ваше преосвященство. Я провел ночь в одной семье, неподалеку от города.

— Неподалеку от Жироны?

— Да.

— Как их зовут?

— Я не могу вам сейчас сказать, ваше преосвященство. Сначала я должен узнать, что содержится в этих документах. Если это очистит мое имя, то я скажу вам, как их зовут, и они поручатся, что я провел ночь у них. Если меня осудили, то оправдание в убийстве гонца не имеет смысла, потому что меня все равно повесят, а эти люди могут пострадать за то, что они предоставляли кров преступнику.

— Вы знаете Родриго де Лансию? — внезапно спросил Бернат.

— Не думаю, — сказал Жилберт. — Кто это?

— Один господин, моряк, — сказал Беренгер. — И вы утверждаете, что не знаете, что написано в том документе?

— Нет.

— Вы не вскрывали его?

— У меня не было времени. Я полагал, что он…

— Говоря — «он», вы имеете в виду Гонсалво де Марка?

— Возможно. Я не знаю. Но он все еще искал их, так что я спрятал документы в надежном месте. Только когда мы были в Террассе, мои друзья рассказали мне, что несчастного монаха убили.

— Вы знаете маленькую деревню рядом с Аброком, которая называется Санта-Маргарида?

— Да. Это всего лишь несколько домов. Приблизительно в десяти милях от моей усадьбы. Возможно, меньше.

— Тогда давайте снова поговорим с этим продавцом конфет, — сказал епископ. — Старшина стражников, приведите его сюда, — приказал он.

Тот явился с похвальной быстротой.

— Скажите мне, вы знаете этого человека?

— Да, господин, — сказал он. — Этот молодой господин — дон Жилберт, у которого случились большие неприятности. Вы не можете знать меня, сеньор, но…

— Я вас знаю. Вы помогали нам в сборе урожая, когда я был маленьким мальчиком, а вам было не больше четырнадцати. Вас зовут… — Он задумался. — Томас. Правильно? Томас. Что привело вас в Жирону?

— Когда мои родители умерли, мой дядя, который был кондитером, взял меня к себе. Он научил меня торговать, и теперь каждый год я езжу вместе с женой по рынкам и ярмаркам, продавая наш товар.

— А вы знаете некоего Норберта, также жившего неподалеку, — спросил епископ. — Он стал монахом.

— Не слишком хорошо, ваше преосвященство, но я слышал о нем, — ответил тот.

— Тогда давайте позовем молодого Фортуната, — сказал Беренгер. — Возможно, он сможет разъяснить нам кое-что. Вы знаете Фортуната, дон Жилберт? По словам Томаса, он тоже приехал из ваших краев. Пусть он придет сюда.

Открылась дверь, и старшина стражников ввел Фортуната. За ним следом вошел его дядя. Никто не останавливал его.

— Дон Фортунат, — сказал епископ. — Дон Жилберт.

Фортунат немного побледнел, улыбнулся и сел. Его дядя наклонился, чтобы что-то сказать ему, но затем передумал и снова выпрямился.

— Я знаю его, — сказал Жилберт. Он сильно побледнел, но его голос оставался ровным и спокойным, — и вряд ли уже забуду. Когда его друзья стащили меня с коня, он наступил каблуком мне на руку, и сказал, что ему доставляет огромное удовольствие чувствовать, как трещат кости. И, если я откажусь говорить, он сможет снова и снова испытывать это ни с чем не сравнимое удовольствие. Я провел с ним много, очень много времени.

— Он лжет, — сказал Фортунат. — Я никогда прежде не видел его. Мой дядя может засвидетельствовать, что, когда этот лгун был ранен, я был здесь, с ним.

— А откуда вы знаете, когда именно он был ранен? — внезапно спросил Исаак.

— Об этом давно судачат во дворце, — небрежно ответил Фортунат. — Любой слуга знает, когда это случилось.

— Я знаю этот голос, — сказал Исаак. — И, как шипение ядовитой змеи, он заставляет меня вздрагивать от отвращения. Вы помните, ваше преосвященство, я говорил вам о человеке, который заплатил полный кошелек серебра гонцу за то, чтобы передать своим слугам в Таррагоне, что он едет домой? Это он.

— Он бредит, — сказал Фортунат. — У меня нет никаких слуг в Таррагоне. Верно, дядя?

— Вы знаете, что означает это сообщение, ваше преосвященство? Господин Исаак? — спросил Жилберт. — Я могу объяснить вам, потому что мои друзья, Андреу и Фелип, догнали двух злодеев, которым оно предназначалось. Оно означало, что я мертв, и они должны убить моего дядю. Не было смысла затевать все, если бы я оставался жив.

Галсеран с ужасом уставился на Жилберта.

— Но вы были мертвы, — сказал он и повернулся к племяннику. — Ты же сказал мне, что он мертв, — нервно произнес он. — Ты же поклялся мне, что он мертв. Ты сказал, что видел его тело. А затем ты сказал мне, что он под надежным замком в тюрьме Таррагоны и его вскоре повесят. Как ты мог быть таким глупцом?

— Вы надеялись, на основании незначительного родства вашей матери с нашей семьей, затребовать состояние после моей смерти? — произнес Жилберт, глядя на Фортуната. — И конечно, после смерти моего дяди, поскольку его права были более весомыми. Почему вы так стремились получить эти бумаги? Они ничем не помогли бы вам.

— Они были нужны этому глупцу Гонсалво, — ответил Фортунат. — Я должен был получить пять мараведи за то, что забрал их у вас. — Он пожал плечами. — Я все время удивляюсь, насколько тяжело заставить человека развязать язык. Я думал, что это будет легче. Но у меня нет навыков палача.

— Вы собирались передать документы, взять деньги, а затем потребовать все состояние?

— Он это заслужил, — сказал Фортунат. — И если бы вы умерли, как и было задумано, то все получилось бы. Мой дядя уверил меня в этом.

— Нет, — сказал Галсеран. — Я никогда не предложил бы такого жестокого плана.

Томас, продавец сладостей, тихо наблюдал за каждым из присутствующих, а затем внезапно ударил кулаком по столу.

— А я знаю, кем был Норберт, — сказал он. — Он был наставником молодого господина.

— Это правда? — спросил Беренгер.

— Да, ваше преосвященство, — сказал Жилберт. — Мой друг и наставник, которому я доверял.

— А если этот священник — его дядя — добавил Томас, — тогда он должен быть и вашим дядей, дон Жилберт. Поскольку Фортунат — сын вашей бедной тети. У нас это всем известно. Она заплатила Магдалене из нашей деревни, чтобы та позаботилась о нем. Священник должен быть одним из ее братьев.

— У нее был только один брат, — сказал Жилберт. — Мой отец. И уж конечно, дон Галсеран — не мой отец. Я мог бы все же рискнуть предположить, чей он отец. Он и мой мучитель похожи, как две капли воды.

— Мы не будем сейчас обсуждать это, — сказал Беренгер. — Изучим этот вопрос в надлежащее время.

— Вас действительно предали, дон Жилберт, — сказал епископ. — Но мы услышали достаточно. Молодого Фортуната и его дядю завтра будут судить за преступления против Церкви, а затем Фортунат будет отдан под суд королевской власти за его преступления против короны. Вот тогда и поговорим.

— Как только я понял, что Норберт хотел передать письмо канонику в Барселоне, — сказал Беренгер, — все начало складываться в единую картину.

— А признание в убийстве? — спросил Исаак.

— Кто-то заплатил этому негодяю, чтобы тот дал ложные показания прямо в папском суде. Вероятно, Гонсалво де Марка, хотя это будет трудно доказать.

— Лжесвидетельство в случае, где обвиняемый, если его осудят, будет повешен. Понятно, почему он считал себя виновным в убийстве.

— Печать на том документе не была сломана, — сказал Беренгур. — Он предполагал, что в нем — смертный приговор Жилберту.

— Но в документе могло быть именно это, не так ли?

— Я воспользовался епископальной привилегией и сломал печать. Против Жилберта не было серьезных обвинений, и свидетельство Норберта так отличалось от показаний двух других свидетелей, что совершенно разрушило обвинение.

— Значит, Жилберт невиновен?

— Да. В третий и последний раз. Это решение суда самой высокой инстанции.

— А что с вашим каноником? Ведь его единственное преступление состоит в том, что в юности он был не слишком осмотрителен?

— Безусловно это отец и сын, — сказал Беренгер. — Их связь доказана. Они похожи как внешне, так и внутренне, и нельзя сказать, что кто-то из них пал жертвой мерзких махинаций другого.

— Но в чем была причина подобных действий?

— Алчность. И досада. Все знают, что Галсеран, как младший сын, унаследовал небольшое состояние. Если бы Фортунат выбрал церковную стезю, то, возможно, использовал бы свое влияние, чтобы привести его к процветанию, но мальчик совершенно не тяготел к жизни священника. Ему хотелось мирской славы и благосостояния. За последнее время многие семьи лишились наследников, и даже самое дальнее родство может стать основанием для получения наследства. Им показалось, что они ничем не хуже других.

— За исключением того, что двое других мужчин имели больше прав, чем молодой Фортунат.

— Да, но благодаря алчности его соседа Гонсалво де Марка на главного наследника началась охота. Он был под судом и не состоял в браке. Убить такого — самое простое дело.

— Как кролика, окруженного собаками, — сказал Исаак. — Но Жилберт оказался чрезвычайно находчивым кроликом. Он выстоял. Похоже, солнце катится к закату, ваше преосвященство. Теперь, когда мы дома и моя жена вновь приступила к управлению домашними делами, я должен возвратиться вовремя, чтобы подготовиться к Шабату. Надеюсь, что поездка не повредила здоровью вашего преосвященства.

— Я смогу сам доказать это, спустившись вместе с вами на площадь, — сказал Беренгер. — Чтобы испытать удовольствие от передвижения по земле на собственных ногах. Хочу поблагодарить вас за предложение послать гонца с ложными известиями. Вы сделали превосходный выбор. Как я понял, молодой Энрике убедил всех и каждого, что Жилберт повешен или вот-вот будет повешен.

— Его выбрал старшина стражников. Он сказал, что если нам нужен убедительный молодой болтун, то лучше Энрике не найти. Но что навело вас на такую мысль?

— У меня было странное ощущение, что наш неизвестный наследник находится здесь, в Жироне. Так и случилось.

— Я вижу, что дон Жилберт ждет нас у подножия лестницы, — сказал Беренгер. — Можете снять монашескую рясу, дон Жилберт, — сказал он. — Хотя она вам идет.

— Боюсь, что я был бы плохим монахом. К тому же после всех этих бед я намерен жениться, чтобы оставить законного наследника моего состояния, — сказал он.

— Полагаю, вы поступаете правильно.

— Я должен покинуть вас, господин Исаак, — сказал Жилберт. — У меня нет слов, чтобы достаточно красноречиво выразить вам свою благодарность за то, что вы спасли мне жизнь — и мою руку, которая так пострадала. Я буду благодарить всех вас, пока я жив.

— Позвольте мне осмотреть руку еще раз, прежде чем вы покинете нас, дон Жилберт, — сказал Исаак. — Снимите повязку.

— Господин, — сказал Юсуф, — солнце уже почти у самого горизонта. Госпожа…

— Пора. Юсуф, ты можешь помочь ему заново перевязать руку.

Исаак аккуратно коснулся руки и ощупал кости.

— Они хорошо срастаются, — сказал он. — Еще несколько недель поберегите руку, и все окончательно заживет.

— Господин Исаак, в конюшне его преосвященства стоит гнедая лошадь моего дяди. Это отличное животное, и я оставляю ее Юсуфу. А госпоже Ракель я оставляю свою… — Он запнулся. — Свою благодарность и надежды, что она будет счастлива.

— Я передам ей, когда она будет готова услышать это. Но не сейчас. Еще рано.

— Вы удивительно проницательный человек, господин Исаак, — сказал Жилберт, повернулся и быстро пошел прочь.

— Господин, нам придется бежать.

— Тогда поспешим, Юсуф.

Ракель стояла посреди комнаты, у нее болела голова. Она очень устала, чтобы помогать по дому, и была слишком встревожена, чтобы лечь и заснуть. Ей казалось, что стены комнаты, такого привычного убежища в тревожные минуты, сдавливают плечи. Она бросила распаковывать вещи, вышла в пустой внутренний дворик и бесцельно бродила там, пока звонок колокольчика не возвестил о новом посетителе. Она быстро присела на край фонтана и решила дождаться Ибрагима, чтобы тот сам встретил незваного гостя, кем бы тот ни был.

— Госпожа Ракель сейчас во внутреннем дворике, господин, — любезно произнес Ибрагим, — у фонтана.

— Моя тетя решила, что вам не хватило времени, чтобы приготовиться к Шабату, — сказал знакомый голос. — Она послала вам это блюдо. Не знаю, что это, но запах очень приятный.

— Даниель! — воскликнула Ракель и встала.

Он поставил на стол блюдо, покрытое салфеткой, и повернулся к ней.

— Госпожа Ракель, — сказал он с церемонным поклоном. — Надеюсь, у вас все в порядке.

— У нас все хорошо. Пожалуйста, сядь, — добавила она, торопливо присаживаясь на скамью.

— Должно быть, вам жаль, что путешествие закончилось так скоро, — сказал он. — Я понимаю. Но мы были удивлены — приятно удивлены — вашим скорым возвращением. Нас это очень обрадовало, хотя, возможно, вы другого мнения.

— Даниель, я просто счастлива, что все закончилось, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами. — Я так рада снова оказаться дома!

— Что случилось, Ракель? — спросил он, садясь рядом с нею, а затем снова быстро поднявшись. — С вами случилось что-то ужасное?

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, Даниель, — сказала она, опустив взгляд, — но так много всего случилось. Мы были вдали от дома.

— Я знаю. Это было трудно не заметить, — язвительно добавил он. — Расскажи мне о путешествии.

— Что тебе рассказать? Это было долго и утомительно. На нас дважды напали, в первый раз на нас напали разбойники, а во второй — жители гор, но стражники защитили нас. Мне пришлось ночевать в грязной комнате вместе с матерью и монахинями. Мне понравился дядя Джошуа, он очень милый старик, но тетя Дина — копия моей мамы, только ленивая. Что еще ты хочешь узнать?

— А твой кузен Рубен?

— О, Рубен… Он застенчив, неуклюж и очень домашний. И боится женщин. Он прятался всякий раз, когда я находилась поблизости. Он хочет жениться на девушке, которая его безумно любит, но тетя Дина решила, что у меня денег больше. Отец сказал, что она думает, что та девушка выгонит ее из ее дома, когда дядя Джошуа умрет. Но я подкараулила его рано утром, когда он завтракал, и сказала ему, что не хочу выходить за него замуж. Он вздохнул с облегчением.

Даниель засмеялся.

— Застенчивый и домашний? А я представлял его богатым и красивым.

— Если ты не веришь, спроси Юсуфа. Он опишет тебе его красоту. И я сомневаюсь, что он богат. Большая часть денег Джошуа отойдет его дочерям.

Выражение его лица снова стало серьезным.

— Но почему ты тогда выглядишь такой нестчастной.

— Почему ты так считаешь? — спросила она, вставая. — Я устала и измучена дорогой, ничего больше. — Она подошла к абрикосовому дереву и внимательно осмотрела его плоды, а затем снова вернулась и села на край фонтана.

— Произошло еще что-то, — сказал он. — Я вижу это по твоему лицу.

— Я изменилась, Даниель, — нетерпеливо сказала она.

— Но почему эта поездка сделала тебя несчастной?

— Я не знаю. Слишком трудно объяснить. Мне нравилось, как я живу, мои дни были заняты полезным делом. Я знала, кем я была. Но это оказалось неправдой. Я видела, что все вот-вот изменится, и я не знала, что делать. Во время этой поездки я многое узнала о себе. Я хочу быть той, какой я была прежде, до отъезда, но не могу. Я должна быть просто женщиной и отказаться от всего. — Слезы текли у нее по щекам, и она вытирала их рукавом.

— По крайней мере перестань плакать, — сказал Даниель, указывая на промокший рукав.

Она посмотрела на него и неуверенно улыбнулась.

— Я больше не доверяю себе, — тихо сказала она. — Не то чтобы я поступила неправильно, но прежде я полагала, что всегда поступаю правильно. Теперь я в себе не уверена.

— Не знаю, что там произошло, Ракель, и не прошу, чтобы ты рассказала мне, но я знаю наверняка, что никто не может быть в себе до конца уверен. Вот взять, например, сегодняшний день. Я пришел сюда в гневе, готовый к ссоре. Но я увидел, что ты огорчена, и через мгновение все во мне переменилось. Видишь? Я не доверяю себе, и ты не доверяешь себе. Возможно, ты выйдешь за меня замуж, — сказал он, мягко касаясь ее руки, — и мы сможем доверять друг другу.

— Какой странный взгляд на вещи, — с сомнением сказала она. — Но, если я выйду за тебя замуж, что будет делать отец? Его Величество желает, чтобы через год-два Юсуф отправился ко двору.

— Все останется как прежде. Мы могли бы жить здесь, а ты можешь занимать тем, что и прежде. Я не хочу, чтобы ты менялась.

— О, Даниель. Только подумай! Остаться здесь, и чтобы мама постоянно стояла у нас за спинами? Не уверена, что смогу перенести это, и точно знаю, что ты не сможешь.

— Тогда переезжай жить к нам, к моим дяде с тетей. Дом твоего отца будет всего в двух минутах ходьбы. Подумай об этом, Ракель. Но не изводи себя мыслями, — грустно улыбнувшись, произнес Даниель. — Вряд ли я перенесу еще один такой разговор, понимаешь.