Оноре де Бальзак Провинциал

Видите, он вылезает из дилижанса с той самоуверенностью, которую дает сознание собственного достоинства.

Ну, конечно, это провинциал.

Он первый остряк в своем городе, подписчик газеты «Конститюсьонель», он и сам пописывает в местной газете, задает тон, выдумывает восхитительные шарады, а в любовных делах он так неотразим, что вскружил голову всем местным дамам и частенько бывает принужден притворяться жестоким.

Его родной город, заметьте, — родина одного академика, одного генерал-майора, одного художника, посланного в Рим на казенный счет, одного помощника столоначальника в министерстве культов; кроме того, город знаменит высотою готических башен своего собора, несчастным случаем, происшедшим в 1371 году с сыном короля, сломавшим здесь себе ногу, и смертью архиепископа, приехавшего сюда доживать свой век.

Вы чувствуете, что, имея за собой такое прошлое, новоприезжий отнюдь не маловажная особа, что он может являться куда угодно с высоко поднятой головой. И вот, едва приехав, он уже держится развязно.

— Боже ты мой! — восклицает он, спускаясь с подножки. — До чего дрянные в Париже дилижансы!

Он зовет носильщика и очень удивлен, что его вопросы выслушивают ухмыляясь и что прохожие с лукавой улыбкой оглядывают его с ног до головы. Прогуливаясь, он замечает, что отстал от моды, это он-то, «первый модник в своем городе». Ему попадаются «иностранцы, смеху достойные по причине ихнего акцента». Он глумится над эльзасцем и бретонцем и даже объявляет, что «у парижан дрррянное пррроизношение».

— Мне бояться нечего, — говорит он, — разве только сам черт меня вокруг пальца обведет! Я столько читал, столько себя образовывал перед отъездом, со столькими советовался, да и сам я малый не промах!..

И вот он хочет высморкаться, а платок у него уже «позаимствовали»; он покупает цепочку для часов, а часы у него уже стибрили; он платит десять франков за золотые очки, а когда хочет их обменять, то с него требуют восемьдесят франков доплаты.

Пока он еще жертва мелких жуликов, а затем появляются непрошеные друзья, доказывающие свое уважение к нему способом самым убедительным из всех тех, какие приняты между светскими людьми: берут у него взаймы; потом на сцену выступают торговые фирмы «на вере», подвергающие испытанию его доверчивость; потом — женщины, с виду чувствительные, а на деле дьявольски жестокие; потом — игорные дома с их завсегдатаями, которые иногда начинают с проигрыша, но всегда кончают выигрышем; наконец, услужливые чичероне, которые водят провинциалов по театрам, кафе и всякого рода достопримечательностям, никогда не позволяя себе платить за свои места.

В зоологическом отношении провинциал принадлежит ко второй разновидности класса двуруких. У него громкая речь, густой румянец, грубая кожа, солидная талия, слегка сутулая спина, приподнятые плечи; руки у него болтаются, а ноги вогнуты внутрь, и те и другие не пропорциональны туловищу, наверно, потому, что он непрестанно их упражняет. Для него ходьба — первое условие существования. Когда он в Париже, то ни один сосед по гостинице еще встать не успеет, а он уже обегал все набережные и бульвары; здесь он купит яблочное пирожное, там кусок торта, но это ничуть не вредит его желудку, в котором пищеварение изумительно ускоряется от столкновений со всеми парижскими уличными столбами.

Привычки и манеры у него не менее смешные, чем внешность; он считает себя обязанным по всякому поводу защищать местный патриотизм; как только он закашляет, сейчас же идет плюнуть в уголок, что при простуде крайне утомительно; прежде чем выпить, он кланяется сотрапезникам, и, прежде чем произнести каламбур, сам хохочет; садясь за стол, пододвигает его к себе; в ресторане Вэри заказывает суп и говядину с тушеной капустой; зовет официанта сударем; три раза в минуту поправляет волосы, рукава засучивает до локтей, а брюки — до колен. Он любит все яркое, пестрое, поэтому чаще всего вы увидите, что при сюртуке морковного или желтого цвета он носит туфли, начищенные до зеркального блеска, золотые серьги и зеленые перчатки!

Коротко говоря, провинциал — существо непостижимое, в 1831 году он еще ходит во Французский театр; попав к Франкони, считает, что пришел в Оперу[1], в антрактах покупает «ячменный сахар», торгуется в театральной кассе, статую Генриха IV принимает за статую Наполеона, Тальони — за госпожу Саки[2] и даже уверяет, что она плясала на канате в их городе; приходит в восторг от восковых фигур, украшающих витрины парикмахерских; зевает, слушая Паганини, раскланивается с капельдинершами, беседует с клакерами и аплодирует в театре Нувоте!


«Карикатура», 12 мая 1831 г.

Загрузка...