Пройдем над грядущею бездной

Я не верю в судьбу, не пытаю судьбу.

Вот еще один год — словно сажа в трубу!

Это кто ж кочергою там угли ширяет?

Распахнул поддувало, а тяга сильна!

Из трубы в черном космосе дырка видна:

Не в нее ли однажды душа отлетает?

Бросит грешное тело, как житель избу.

Пролетит вместе с хлопьями сажи в трубу,

И, наверно, испачкает саван Господний.

И к созвездию Рака, поскольку я — Рак.

Поспешит, огорчаясь: “Ах, парень-дурак,

Сдох бы раньше, дорога была бы свободней.

А теперь сколько их — Близнецы да Тельцы…

Жили-были, и вот обрубили концы…”

Я не верю, что души цепляют друг друга.

Я не верю, что тесно в космической мгле:

Космос — это простор, это не на земле,

Где мы вброшены в круг — и не выйти из круга.

Я не верю в судьбу, я ее не молю,

Я ножовкою обруч мой ржавый пилю,

Да смотрю на песок и листки обрываю.

И на мир, что во мне, предъявляя права,

Я пишу на стене золотые слова

И строку самогоном крутым запиваю…

Ой, ты, Боже еси, призови и спроси:

Сумасшедшие есть ли еще на Руси?..

Я отвечу, что есть, потому что я знаю.

Потому что я вижу — в таком же окне

Тусклый свет, значит, кто-то и там на стене

Пишет слово и пропасть обходит по краю.

Да случится!

И станет, и будет спасен,

А не просто летучим песком занесен,

И другой, и еще, и совсем неизвестный.

Значит, тем и живем, значит, и потому,

Раздвигая руками тяжелую тьму,

Мы однажды пройдем над грядущею бездной.

Запахнусь в дождевик и свернусь у костра,

Как положено — все неудобства приемлю,

И под небом огромным всю ночь до утра

Стану греть своим телом остывшую землю…

Я лежу у костра. Я не сплю. Я молчу.

Как погаснет костер, я совсем не замечу.

Шар земной повернется рассвету навстречу

И меня вместе с полем подставит лучу.

И копытцами росы дробя вразнобой,

Отрясая цветы, как дитя торопливый,

Подойдет жеребенок с кудрявою гривой

И щеки моей сонной Коснется губой…

КАМаз отползает в кювет. Застревает.

И небо дождем чернозем засевает.

Горят палисады созревшей калиной,

И племя сайгачье ковыльной долиной

Сквозь мглу дождевую — то дальше, то ближе.

И кот на карнизе, и ворон на крыше —

Согбенный старик — отрясает крыла —

Две тощих души на квадрате села.

Все пусто, и мокро, и так некрасиво…

И лишь за мостом, за распаханной гривой,

В плаще, как в хитоне, — Господь на Руси! —

Идет агроном и не тонет в грязи.

Постой, душа… Замри, остановись!

Дай надышаться запахами поля,

Дай погасить осколок острой боли,

И, опечалясь, посмотреть на жизнь —

На этот неумолчный шум воды,

На молодые гибкие побеги,

На все, что не кончается вовеки…

Дай рассмотреть в пыли свои следы,

И осознать, что правильны пути,

Что мною верно выбрана дорога…

О, сколько мне еще шагать до Бога,

Успею ль это поле перейти?

Стихи, стихи…

Идет игра на жизнь!

Я тоже мог бы, загребая деньги,

В крутой машине, вытаращив зенки,

Лететь туда, где в жгут переплелись

Тугие струны жадных интересов,

Где каждый хочет не свое толочь,

И смотрит в мир из-под бровей-навесов,

Как смотрит зверь в распахнутую ночь.

Нет, нет…

И за стихи, за радость эту,

За строчку, что еще не покорил,

Я жизнь мою, что Бог мне подарил —

Готов отдать, как звонкую монету!

Крути меня, Господь, гни на излом,

Вей из меня серебряные жилы,

Чтоб в горький час, когда не станет силы,

Я смог упасть не решкою — орлом.

Вновь на снегах,

от бурь покатых…

П. Васильев

Набитые ветром сугробы тверды,

Подковой ударь — не останется вмятин.

Мне этой породы характер понятен —

Сибирь отвергает насилья следы.

Она, принимая желающих в плен,

Лежит, развалившись, от края до края,

Как будто звериная шкура сырая —

Мездрою наружу, с потеками вен.

Осадит морозом, бураном нахлынет,

Взопреет под волчьей дохой золотой —

И стынут хрящи носовые, и стынет

Надбровная кость и гудит ломотой.

И если не дерзок, и если не ловок,

Зароет в снегах, как в пуху лебедей,

Начертит звездой на кресте заголовок

И солью проступит на шляпках гвоздей.

И талой водою очистит скулу,

И выбелит кость, и седьмою весною

Проколет глазницы хвоинкой-сосною

И, ствол выгоняя, погонит смолу.

И кто-то, идущий тропою другою,

В таежном урмане, в брусничных кистях,

На лопнувший череп наступит ногою

И вздрогнет, и тяжесть осядет в костях.

Надолго осядет, но, кровь будоража,

Упрямо и снова поманит туда,

Где синим костром над улогами кряжа

Мохнато сверкает медвежья звезда.

Туман сошел. Луна сквозь листья сада

Роняет на тропинку серебро.

Со мною — ты, и ничего не надо…

Очиним лебединое перо!

Гусиным можно, можно ястребиным, —

Их, перьев этих, столько на лугу! —

Но о любви нельзя не лебединым:

Любым иным я просто не смогу.

Я напишу: “Как пахнут Ваши плечи!..”

Я прикоснусь губами к завитку,

И загорятся, засверкают свечи

В зрачках твоих, читающих строку.

— Так просто все?..

Конечно, очень просто…

Ведь это лебедь…

Небо…

Перелет…

По этому перу стекали звезды,

По этому крылу стреляли влет!

Оно стонало, билось и плескалось,

Кипело страстью, рвало небосвод,

Оно такой любовью пропиталось!

…И не заметим мы, как перейдет —

Под занавесок легких колыханье,

Под шум листвы — попробуй, улови! —

Поэзии неровное дыханье

В неровное дыхание любви.

И тогда, устав от этой боли

За тебя, моя больная Русь,

Я зажгу свечу и выйду в поле,

И на холм высокий поднимусь.

Будет небо чистым, звезды — близко,

Дух степной не колыхнет свечу,

И огонь, как отблеск обелиска,

Озарит меня, и прошепчу:

“Я готов к разлуке и расплате,

До оси сносил я колесо…

Я не просто русский, я — в квадрате.

Господи, как просто это все!

Нужно только верить — и я верил.

И любить. Как сильно я любил!

И на свой аршин страну не мерил,

И не предал я, и не убил…”

Встрепенется птица на болоте,

И заря оплавит бок земли,

И мое дыханье на излете

Опадет росою в ковыли…

То не выпь на Тоболе трубит — плотогон!

В связке сосны и ели. Раздрай и разгон.

Ствол восходит свечой в серых брызгах воды —

Берегись, человек, далеко ль до беды!

На Тоболе темно и на Каме темно.

Золотою корою бревно о бревно

Мягко трется, и берег, незримый в ночи,

Дышит синим и белым, кричи не кричи.

А над скопищем бревен, над прорвою вод

Черным платьем в горошек трясет небосвод.

Пена бьется у ног, влага рвется с ковша…

И Воронеж хорош, и Сибирь хороша!

Бескрайний снег. Россия. Купыри.

Травы созревшей пышные метелки

Опушены морозом. В волчьи холки

Рассвет вплетает ленточку зари,

И слышно, как токуют глухари

За речкой, на бору, у самой кромки…

Пристяжка рвет и дышит на постромки

Серебряным туманом из ноздри.

И серебром окутанные сани,

Визжа, идут в раскат на вираже,

И ты, вращая крупными глазами,

Стоишь в санях в хозяйском кураже,

Чуть шевеля подобранной вожжой,

Весь в инее, бессмертный и большой.