Пряха

Солнце, окрасив белые шапки гор в ярко-красный цвет, уходило за перевал, и отряду пришлось заночевать на плато. Двадцать душ: стрелки, следопыты, боевые маги. Закалённые экспедициями в дождевые джунгли Керджуа, прошедшие через пески Азахра и мёртвые лабиринты выкошенных чумой городов Ринии, они были опытными воинами и вели себя соответственно. Лагерь очертили тройным кругом магической защиты, выставили усиленную охрану. Никто и не думал расслабляться. Репутация Проклятых гор говорила сама за себя. За последние две дюжины лет отсюда не вернулся ни один охотник. Хотя кланы пастухов, обитавших в окрестных долинах, не испытывали никаких проблем, да и армия герцога Де Коньяра, совершившая пять лет назад героический бросок через перевал, благополучно добралась до пункта назначения — и была столь же благополучно разбита силами Рикардо II.

Но ни армии, ни пастухи не охотились в Проклятых горах на грифонов. А разбившие лагерь люди пришли сюда именно за такой добычей. И это почему-то делало их мечеными в глазах судьбы.

Кристофер завернулся в плащ, прикидывая, сколько ему осталось до конца вахты. Отчисленный с третьего курса Академии за неуплату, молодой чародей уже несколько лет ходил с охотниками за магическими редкостями, чутьём и отнюдь не школярскими знаниями завоевав себе серьёзную репутацию среди добытчиков бесценных артефактов. А также состояние, которого хватило бы, чтобы купить отдельную кафедру в этой самой Академии, — интересуйся маг глупостями вроде общественного признания, а не реальной силой.

Той самой, за которой он пришёл в Проклятые горы.

Чародей закрыл глаза, в который раз за ночь пытаясь ощупать мыслью крутые хребты и окутывающую их неуловимую дымку. Что-то здесь было...Что-то...

...женский голос, ведущий надрывную мелодию, раненую и ранящую, переходящую в крик...

Кристофер вскинул голову, поводя носом, точно гончая, почуявшая след. Напрягся...

Маг среагировал мгновенно. Бросил в направлении чужой силы мощный поисковый импульс, но перестарался — под его давлением стонущий голос растаял, точно туман над рекой, заставив Кристофера гадать, не почудилось ли ему. В горах, особенно на такой высоте, очень часто случаются странные и необъяснимые вещи.

Остаток дежурства прошёл на удивление тихо. Никаких голосов. Никаких видений. Разбудив свою смену, маг кое-как добрался до палатки и, уже соскальзывая в сон, вновь почуял... Нет, почудилось. Подумал, что, пожалуй, нужно будет завтра обсудить это с остальными. В Проклятых горах нельзя забывать об осторожности.

Последнее, что слышал Кристофер д'Эрье по эту сторону безумия, был всё тот же низкий женский голос:

Два десятка душ запутались в паутине. Они спали. И видели кошмарные сны.

— Ну и дура! Если решишь вернуться, не рассчитывай, что я встречу тебя с распростёртыми объятиями!

— Я не вернусь. С этого момента у меня своя дорога. — Она безразлично пожала плечами.

— Ты понимаешь, что совершаешь предательство?! После всего, что я для тебя сделал? — Жан клокотал от праведного гнева.

Шарлиз лишь хмыкнула и презрительно скривила полные губы, показывая, что не очень-то ценит оказанные ей услуги. Она сделала для отряда ничуть не меньше, чем они для неё. Это было не более чем взаимовыгодное сотрудничество, и никаких угрызений совести от того, что придётся уйти из своры тех, кто зарабатывал на жизнь поиском магических редкостей, она не испытывала.

— Мне всё равно. Я ухожу.

— И куда же ты собралась?

— Для хорошего лучника всегда найдётся работа.

— Надеешься опередить нас? — угрюмо поинтересовался прислонившийся к дверному косяку Виктор.

Он, как и остальные наёмники, выбрался из таверны, как только Жан принялся драть глотку. Теперь шесть пар обиженных, непонимающих и очень злых глаз смотрели только на неё. Люди ждали ответа.

— Не понимаю, о чём ты.

— Ты помешалась на грифонах. Спишь и видишь, как бы всадить кому-нибудь из их племени стрелу под крыло.

— Вот как? До этого нам удалось завалить двоих, — Шарлиз была само спокойствие. — Чем же третий будет отличаться от прежних?

— Тебе лучше знать, — бросил Виктор и, показывая, что разговор закончен, скрылся в таверне.

Обижен. Сильно. И не понимает. Впрочем, она ничего не собирается объяснять.

— Так вот в чём дело! — растягивая слова, процедил Жан. — Сама хочешь обтяпать это дельце?

Высокий, худой, с рыжими волосами и бородкой, сейчас он походил на рассерженного лиса.

— Не будь тупицей, — она устало прикрыла глаза. — Я не собираюсь лезть на рожон.

— Собираешься! По глазам вижу! Так вот, дорогая, ничего у тебя не получится, даже если ты попрёшься напрямик и обгонишь нас, тебе с ним не справиться! Когда команда доберётся до гнезда, там будут твои кости.

— Ты всё сказал? — Вопли Жана начинали утомлять.

— Нет! Не всё! Ты подохнешь там! Да о чём это я?! От тебя даже костей не останется! — командир отряда брызгал слюной. — Ты подохнешь, как и твой суче...

Жан не успел договорить. Шарлиз оказалась рядом и с разворота что есть сил ударила его по губам. Зашипела. Отскочила назад. Командир, сплёвывая кровь, встал с земли, но за меч хвататься не стал. Женщина держала в руках лук. На тетиву была наложена стрела.

«Тварь!» — Шарлиз очень хотелось, чтобы противник совершил глупость. Дал ей повод, чтобы она с радостью прострелила ему ногу. Команда недовольно заворчала и зазвенела железом. Бывшие друзья за считаные мгновения стали врагами. Но тут винить некого. Она сама всё испортила.

Внимание женщины оказалось сосредоточено не на этих дурнях, а на Дельде. Он самый опасный. Вот уж с кем ей не хотелось связываться, так это с тёмным эльфом. Нечего и думать, чтобы обыграть остроухого в дуэли на луках. Он всадит ей стрелу в глаз прежде, чем Шарлиз успеет натянуть тетиву. Но Дельде стоял смирно, попыток схватиться за оружие не делал и лишь снисходительно улыбался. Людские свары его забавляли. Он находил в этом... некое извращённое удовольствие. Словно зритель, наблюдающий за дракой двух шелудивых и склочных дворняг. Для многих тёмных люди являлись низшей расой. Почему остроухий до сих пор оставался в шайке Жана, Шарлиз не знала. Да, в общем-то, ей было всё равно, что удерживает эльфа в отряде.

— Что здесь происходит?!

Все были слишком заняты ссорой, чтобы заметить приход мага. Низенький толстячок, больше походивший на трактирщика, а не на волшебника, рассерженным котом смотрел на ощерившуюся команду наёмников.

— Дезертира хотим проучить, мосье Ле Топьен, — прогудел Франсуа. Он попытался что-то добавить, но поймал взбешённый взгляд мага и, проглотив слова, заткнулся.

— Жан? — мосье Ле Топьен, подчёркнуто игнорируя женщину, перенёс своё внимание на командира шайки.

— Эта...— Жан покосился на Шарлиз и вытер губы. — Она решила уйти.

— И? Я плачу вам не за то, чтобы ваша команда драла друг друга. Вы получили заказ на кровь грифона, а не этой девки!

— И кровь у вас будет...

— Без лучницы? — волшебник был само ехидство. — Кто же будет отвлекать тварь?

— Дельде стреляет куда лучше. К тому же у нас есть ловушки. Это будет не первый наш грифон.

— Смею надеяться, что вы не врёте, — на лице мосье Ле Топьена застыло презрение.

— Мы профессионалы, и наша репутация...

— Я покупаю не репутацию, а результат! Не будете ли вы столь любезны перенести свару на другое время и заняться делами? Солнце уже высоко.

— Как скажете. — С магами Жан предпочитал не спорить. — Идёмте собирать барахло, ребята.

Наёмники, недовольно ворча, скрылись в таверне. Впрочем, двое, застывшие друг напротив друга, не обращали на них никакого внимания. Невозможно было сказать, что изменилось в их осанках и поведении, но теперь никто не принял бы мага ни за вороватого трактирщика, ни за чьего-нибудь добродушного дядюшку. А лучница...

Шарлиз опустила оружие и стояла, выпрямившись, как будто спина её стала несгибаемой. Взгляд женщины был устремлён куда-то за плечо волшебника, лицо не выражало ничего. Совсем ничего.

— Значит, ты так меня испугалась, что решила покинуть отряд, ведьма?

«Так он решил, что я ухожу из-за него? Глупец!»

— Это не поможет. Рано или поздно тебя поймают за ворожбой без лицензии. И тогда уже ничто не спасёт. Тебя и таких, как ты. Полуграмотных гадалок с жалкими крупицами силы, лезущих в дела, в которых они ничего не понимают!

Мысли Шарлиз скользнули по привязанному к поясу кошелю, коснулись причудливо сплетённых бусин. «Слепой глупец».

— Вы грязные, злобные твари, портящие имя всем причастным к искусству, — маг захлёбывался от ненависти. — Может быть, мне стоило позволить твоим бывшим подельникам разорвать тебя на месте? Нечего сказать? Ну, что же ты молчишь, ведьма?!

«Потому что я слишком презираю тебя, чтобы говорить вслух. Потому что говорить с тобой бесполезно. Ты не услышишь. Ты не увидишь. Ты слеп и глух ко всему, кроме жажды силы, стервятник».

— Или твои бывшие дружки были правы? Ты и в самом деле хочешь опередить нас? Получить её первой? — маг сделал шаг вперёд, его глаза превратились в две щёлки. — Хочешь сама владеть этой силой?

Впервые на лице женщины мелькнуло определённое выражение.

— Я не использую трупы, чтобы питать Дар, — тень отвращения проскользнула в её голосе. — Это приоритет истинных магов, мосье.

«Как же он перепугался, когда почувствовал соперничество. Пусть даже воображаемое!»

Волшебник оказался рядом, запустил руку в её волосы и больно дёрнул на себя, заставляя нагнуться. Шарлиз равнодушно подчинилась, опустив лук, даже не подумав воспользоваться оружием.

— «Приоритет»? Где неграмотная ведьма набралась таких словечек?

Она молчала, упорно глядя мимо мага.

— Ты понятия не имеешь, как правильно воспользоваться таким сокровищем, — прошипел мосье Ле Топьен. — В руках необразованной знахарки оно пропадёт, растратив весь свой потенциал впустую. И даже с грифоном за спиной, будь он живой или мёртвый, ты никогда не сможешь противостоять истинному магу. Боишься? Я могу развеять тебя по ветру, когда мне это заблагорассудится, и ты ничего, ничего не сможешь сделать, ведьма!

— Я знаю, — спокойно, равнодушно.

«Я знаю, знаю твою силу, маг. Тебе и в самом деле не составит труда призвать с неба молнию и заставить меня сгореть, точно лучину. Но скажи мне, стервятник! Как кто-то столь сильный может быть таким невежественным? Сила, выкачанная из трупа, никогда не сравнится с живой магией. Почему выходец Академии, способный повелевать элементалями изначальных стихий, не знает самых простых, основополагающих вещей?»

Рука на её волосах сжалась ещё больнее. Тихое, властное, страшное:

— Не вставай у меня на пути, женщина!

Пустой взгляд в ответ. Этот злобный ребёнок, заигравшийся в разрушительные игрушки и ослеплённый жадностью, был всего лишь досадной помехой. С ним не было нужды спорить. Сейчас у него другая игрушка. Мосье не сможет ей помешать.

«Потому что он не ведун. Он не ведает. Не знает. Не желает знать. Он всего лишь маг, нельзя ожидать от него понимания равновесия. Глаз за глаз».

Волшебник резко оттолкнул от себя лучницу, заставив её пошатнуться. Шарлиз восстановила равновесие, не глядя на мага, убрала за плечо лук и вложила в колчан так и не использованную стрелу. Отвернулась, направляясь на улицу. Взгляд мосье Ле Топьена буравил ей спину.

— Когда-нибудь потом, ведьма!

Шарлиз не обернулась, но позволила себе ухмылку. Чистюля. Да, он узнал, кто она такая, но не стал мараться. Почему? Ей было плевать. Может, он слишком торопится к цели, а может, ему недосуг искать представителя магической инквизиции. Да и вряд ли он есть в такой дыре. На этот раз пронесло.

Мосье Ла Топьен и его козни вылетели у неё из головы, как только ноги, шаг за шагом, понесли Шарлиз к цели.

«Скоро. Скоро равновесие будет восстановлено. Глаз за глаз».

Ожидание, длящееся пятнадцать лет, наконец-то стало сладким. Рука коснулась кошеля на поясе. Пальцы легли на сложное переплетение вышивки, бусины царапнули старый шрам.

«Скоро».

Жан не зря опасался, что Шарлиз может опередить отряд. Кроме заброшенной дороги, на перевал Воющих Душ вёл ещё один путь — извилистая и едва заметная тропка. Она шла напрямик, через горную долину, где паслись пушистые овцы, затем по угрюмому отвесному ущелью, в бездне которого непокорно ревела сжатая гранитными стенами скал река. Сразу за вырывавшимся из земли горячим источником тропинка покидала ущелье, поднималась в гору и забиралась на продуваемое всеми ветрами высокогорное плато. Дальше следовало добраться до двуглавой вершины, возле которой и находился перевал. Здесь, по сведениям местных жителей, вот уже несколько месяцев обитал чёрный грифон с белыми перьями на груди. Её цель. Её наваждение. Её месть.

Эта тропка была впятеро короче основной дороги на перевал, и Шарлиз выигрывала несколько дней. Конечно же, наёмники знали о более быстром пути, но выбрать его они не имели никакой возможности. Здесь не пройдут лошади и не проедет воз, на который охотники за магическими редкостями намереваются погрузить тушу пока ещё не убитого грифона. Лучница знала бывших товарищей как облупленных. Они не станут нестись сломя голову. Горы спешки не прощают. К тому же остановки в придорожных трактирах задержат их ещё на день-другой. Мосье маг будет в ярости.

Как Шарлиз и опасалась, тропка оказалась в куда худшем состоянии, чем она рассчитывала. Идти было тяжело. От рёва бурлящей и исходящей хлопьями белой пены реки трещала голова, а путь иногда становился так узок, что от скалы до пропасти оставалось не больше шага. К тому же во второй половине дня пошёл дождь, и ущелье превратилось в угрюмого сонного великана. Ноги скользили по мелким камешкам осыпи, перспектива рухнуть в пропасть увеличивалась с каждой минутой. Так что наступление сумерек Шарлиз встретила с явным облегчением. Костёр разжигать не стала — для того, что ей нужно было увидеть сегодня ночью, глаза не нужны.

Шарлиз достала старый костяной гребень, украшенный резьбой в виде переплетения семи трав, распустила стянутые в узел волосы. Длинные, густые. За ними так неудобно ухаживать в бесконечных походах, но любое предложение избавиться от них лучница встречала оскаленными зубами и приглушённым рычанием.

Зачем наёмнице длинные косы?

Чтобы тешить больное самолюбие.

Зачем косы ведьме?

Чтобы сплести смерть.

Гребень начал медленное, размеренное движение. Шарлиз закрыла глаза и запела. Она вплетала низкий грудной мотив в гладкость и текстуру волос, в каждое своё движение. Сила пришла лёгким покалыванием, вспышками искр между тёмных прядей — жалкие крупицы магии, заметить которые дипломированный чародей счёл бы ниже своего достоинства и в которых Шарлиз купалась, как в потаённом омуте. Отложив гребень, несколькими быстрыми движениями вновь заплела косы. Пальцы привычно потянулись к вышитому бисером кошелю. Распустили завязки. И из узкого, украшенного сложным узором горла выскользнула смерть.

Паутина была сплетена из тонких упругих нитей — сложное, завораживающее взгляд кружево, бесконечное пересечение снов и воспоминаний. На первый взгляд она могла показаться всего лишь старым узорным платком, и, даже приглядевшись, не каждый заметил бы силу, дремавшую в концентрическом плетении. Эту сеть Шарлиз создавала долго, очень долго. Пятнадцать лет терпеливого, тщательного труда. Не было ни одной неучтённой детали, ни одной упущенной нити. Узор безупречен тем совершенством, которое можно достичь, лишь бросив к его подножию всю свою жизнь.

Осталось немногое.

Ведьма привычным грациозным движением вскинула руки, расправляя лёгкую вязь. Из гребня вынула несколько оплётших зубья тонких волос. Ей не нужен был свет, не нужны глаза, чтобы плести эти нити. Кончики пальцев «видели» магию, ощущали текстуру, цвет и запах. Во мраке приглушённо ревела река, волосы сплетались воспоминаниями, а небо плакало дождём и магией...

— Смотри, егоза, вот эта нить называется основной, или основой, на ней держится плетение, и она же несёт цель твою. Сплетая такую нить, ты вкладываешь в неё мысль о том, чего достичь волшбой хочешь. Помни! Картина, которую в нить основную вплетёшь, должна быть чёткой-чёткой, яркой-яркой, такой густой, чтобы её можно было попробовать на вкус, как мёд. Всё, что останется недосказанным, волшебство додумает само, и тебе может не понравиться, как оно это сделает!

Пожилая, но ещё не старая женщина, работавшая на ткацком станке, снисходительно улыбнулась тихой, серьёзной девочке, замершей рядом и огромными тревожными глазами наблюдавшей за медленно появляющимся на ткани рисунком.

— А о чём думает волшебство, бабушка?

— Сила волшебная всегда стремится к равновесию, егоза, — женщина склонила голову, и стало видно, что седые волосы заколоты костяным гребнем, украшенным резьбой в виде сплетения семи трав. — Нет в мире закона сильнее. Сколько в одном месте убавилось, столько должно и прибавиться. Сколько ты, егоза, взяла, столько и должна вернуть обратно. Вот почему ведуньи, мудростью облечённые, силу только ту используют, что их собственная либо же добровольно им отданная.

— А как же чародеи, бабушка?

— А маги окаянные, кои равновесия не ведают и силу из существ волшебных да природных недр тянут, сами на себя беду кличут. То, что отняли, использовать толком не могут, а волшебство ихнее, неправедное да кровавое, им же ещё сто крат аукнется. Бедою, кручиною, не в этой жизни, так в следующей. От рока горького не сбежишь.

Девочка некоторое время сосредоточенно обдумывает сказанное. Затем, что-то вспомнив, трогает большой синяк на щеке и вдруг спрашивает:

— Это как глаз за глаз, да, бабушка?

Старая женщина на мгновение замирает. Затем её руки с прежней уверенностью вновь начинают парить над станком.

— Это равновесие, Шарлиз. И мы на страже его. — Медленный деревенский говор на мгновение исчез из речи ткачихи, но тут же снова вернулся. — А теперь смотри: нить красная, что узор ведёт, должна показать, как именно волшба твоя направит силу к цели задуманной...

Лучница провела пальцами по новой нити, вплетённой в её сеть, улыбнулась. «Да, бабушка. Это равновесие. И мы на страже его». Из костяного гребня взяла ещё несколько волос...

...Стремительный бег колеса, веретено, нить, послушно вьющаяся в пальцах. Привычная работа не могла её сегодня успокоить. Молодая женщина остановила прялку и, закутав плечи шалью, выскользнула на крыльцо. На душе было неспокойно. И в воду ночью смотрела, и колыбельку из шерстяных нитей плела, ничего угрожающего не заметила. А вот поди ж ты — скребут по сердцу кошки! Мяукают.

Её вдруг подняли сзади, заставив беспомощно трепыхнуть ногами в воздухе, прижали к широкой груди. Она попыталась возмущённо вырваться, но больше для порядка, чтобы знал, кто в доме хозяйка. А потом растаяла, точно льдинка по весне, счастливо зажмурилась. Его руки, более сильные, чем её, более грубые. Но оттого лишь ещё более бережные, более терпеливые. И что же он нашёл в дурнушке, да ещё и ведьме, что выбрал из всех красавиц? Пусть говорят — приворожила, она-то знает, как всё было на самом деле!

Шарлиз наконец вывернулась, принесла давно приготовленный узелок с едой.

— Ребёнка покормить не забудь, а то знаю я, как вы на ярмарку ходите! Опять весь день по оружейным рядам прошатаетесь, обо всём остальном забыв напрочь!

— Ну уж покушать мы точно не забудем. Верно, богатырь? Её сын, восседавший на плечах у отца, гордо подтвердил, что нет, покушать он не забудет. Особенно если купят пряник. Её солнышко, её первенец, которому, как шепнула повивальная бабка, быть теперь навсегда её единственным. Шарлиз с фырканьем вытолкала своих мужчин вон, а потом ещё долго стояла, с глупой улыбкой глядя им вслед. Удаляясь вместе в зарождающийся рассвет, они казались единым существом: невероятным, сказочным, бесконечно родным...

Шарлиз завершила последнюю петлю, добавив к узору ещё одну нить и не замечая, как катятся по лицу слёзы. Или это были занесённые ветром под карниз капли дождя? После стольких лет она уже давно забыла, что такое слёзы. Вновь потянулась к гребню...

— ...когда внимание на себя отвлечь хотел, она и растерзала. И мальчонку тоже, куда уж ему от грифона убежать? Что? А, грифон? Самка, молодая совсем. Чёрная, с белыми перьями на груди — таких двух быть не может, они всё больше рыжие да коричневые. Упала с неба, взбесилась и набросилась ни с того ни с сего. Ну, ничего, мы эту тварь выследим...

Шарлиз не знала, как дошла до реки. Не ведала, плакала ли она, или кричала. Не помнила ни одного шага. В себя пришла, лишь когда застыла, впившись в изогнувшуюся над водой иву, невидяще глядя в мерцающее в речной глади отраженье.

Разжать пальцы. Вырваться из кошмарного сна.

И грифон, чёрный, с белыми перьями на груди, будет продолжать бросаться на случайных путников, чем-то не угодивших ему. А ведуньи, что будут ждать своих любимых дома, ничего не смогут поделать. Потому что грифон — изначально волшебное существо. Потому что силы в нём больше, чем любому, даже самому сильному дипломированному магу отмерено на всю жизнь, и ни одна, даже самая умелая, ведунья не сможет увидеть в сплетённых ею сетях, когда окаянная тварь вновь начнёт нападать на невинных людей...

Это — равновесие. И мы на страже его.

Да, бабушка. Теперь я поняла. Глаз за глаз.

Рывком выпрямилась, отталкивая ствол ивы. Разрывая ткань, сорвала с кос платок, и речной поток унёс его. Ведьма не почувствовала боли, когда вырвала клок своих волос, не почувствовала её и когда тонким костяным гребнем до кости вспорола ладонь. Плачущая песня разлилась над водой, а пальцы скручивали магией и кровью первую нить смерти.

Шарлиз ещё некоторое время сидела, укрытая невесомой паутиной, рассеянно водя по ней пальцами. Годы терпения. Годы плетения. Ей потребовалось много времени, чтобы научиться сражаться и убивать, потому что, не неся в себе этих умений, ведьма не смогла бы вложить их в узор. Она вступила в отряд охотников за магическими реликвиями, стала тем, кого с детства научена была презирать, чтобы воплотить в себе и в волшбе ненасытную жадность магических «стервятников». Ей пришлось увидеть кровь, и боль, и смерть, чтобы собрать по крупицам и вплести эти ужасные воспоминания в своё творение. Очень много времени, чтобы из спутанных обрывков родилось причудливое кружево ожившего кошмара. Если была на этом свете по-настоящему чёрная магия, то она, без сомнения, находилась сейчас в руках Шарлиз-ведьмы.

Она нарушила только одно правило: в плетенье до сих пор не было основы. Цели. Потому что для создания этой нити Шарлиз вовсе не собиралась использовать свою собственную смешную силу. О нет! Пятнадцать лет назад грифон украл у неё её жизнь. Теперь пришла пора потребовать долг обратно. Во имя равновесия.

Когда грифониха кинется на неё, ведьма просто набросит на врага сплетённую с таким трудом сеть. И тварь сама, всей своей силой и всем своим безумием, станет основополагающей нитью, той целью, вокруг которой сомкнутся беспощадные когти плетения. Она сильна, эта тварь. Её сил хватит, чтобы заклятье смогло захватить не только её саму, но и всех, кто будет схож с ней в достаточной степени, чтобы притянуть к себе паутину, в спутанную сеть оживших кошмаров и неотвратимой смерти.

Лучница счастливо улыбнулась и, бережно свернув свою сеть, убрала её обратно в кошель. Забилась поглубже под козырёк и, свернувшись калачиком, уснула. Несмотря на холод горной ночи и бесконечный дождь, ей было тепло. Её грела месть.

На плато жил ветер. Он, точно разыгравшийся щенок волкодава, бросался на одинокую путницу, норовил сбить с ног. Шарлиз рычала и отплёвывалась, когда особенно сильный порыв бросал в лицо моросящую мерзость, которую умники называют дождём. Низкие тучи, промозглый холод, и ни одной живой души. Ранняя осень не располагает к прогулкам по высокогорью, но у лучницы не было выбора. Её ждал грифон. Если Шарлиз не поторопится, мосье Ле Топьен опередит её. Пятнадцать лет жизни будут прожиты зря. Она всё отдала для того, чтобы найти чёрную тварь с белыми перьями на груди. Стала такой же, как и ребята Жана. Купалась в грязи и в крови. Совершала то, в чём боится признаться даже себе. От неё отрёкся род, сёстры по силе произносят её имя, передёргиваясь от отвращения. И отступить сейчас, когда до цели осталось каких-то жалких четыре шага?! После того как она из года в год по крупицам собирала скудные сведения о грифонах, выходила на след, настигала, теряла и вновь искала?! После того как она долгими бессонными ночами вглядывалась в безучастное звёздное небо, не в силах заплакать?!

У неё забрали жизнь и любовь. Мечтая о встрече с врагом, Шарлиз прошла сотни лиг, желая лишь одного — восстановить равновесие. Глаз за глаз. Но тварь исчезла. Словно в воду канула. Никто не видел и не слышал про чёрную грифониху. И вот спустя столько лет она объявилась в угрюмых горах, на дальней границе королевства, и... всё повторилось. Чудовище уничтожило купеческий караван, на свою беду, проходивший через перевал Воющих Душ. Любой, кто оказывался поблизости от гнезда, рисковал головой. Ранее оживлённый тракт оказался заброшен, а слухи достигли ушей охотников за магическими реликвиями.

И вызвали настоящую бурю. Редко какое волшебное существо ценилось магами так, как грифоны. Кровь проклятых тварей считалась одним из самых мощных эликсиров силы и была панацеей от всех болезней, включая смертельные раны. Кости и жилы, не говоря уже о когтях и клювах, использовались для изготовления амулетов. Но самыми дорогими были перья. Из них создавали крылья, которые позволяли человеку парить в воздухе, подобно птице, и которыми была экипирована знаменитая Королевская Летучая Гвардия. Стоит ли удивляться, что всякие Жаны и мосье Ле Топьены слетались к гнёздам гигантских хищников подобно настоящим стервятникам? Платили за тушу убитого грифона достаточно, чтобы любой риск показался пустяковым.

Шарлиз скривила губы, упрямо пробираясь вперёд. Она уже не думала о риске. Да, в одиночку идти на тварь было верхом глупости. Но остальные могли убить её врага слишком рано, а для успешного завершения паутины грифониха должна была попасть в сеть живой. Пусть их магия использует трупы и кости, ведьма слишком хорошо знала, как найти тропу к настоящей силе.

Это место не зря называли перевалом Воющих Душ. Когда единственную дорогу через горы заваливало снегом, ветер сходил с ума. Он выл, и людям, оказавшимся в этих местах, представлялось, что это души грешников плачут в преисподней. Но сейчас ветер молчал, а день, в отличие от предыдущего, оказался удивительно ясным и тёплым. Не было даже намёка на тучи и опостылевший дождь. Над плато и безлюдным перевалом, точно король, возвышался двуглавый пик. На фоне по-осеннему синего неба его снежная шапка казалась ослепительной.

Шарлиз, оперевшись рукой о скалу, отдышалась и счастливо улыбнулась. Успела. Она опережала отряд Жана на сутки, если не больше. Для того чтобы совершить задуманное, времени хватит. Когда сюда явятся мосье маг и ребята Жана, они будут оч-чень разочарованы. Ведьма не сомневалась, что ей удастся убить грифона. Заклятье не подведёт.

С места, где стояла лучница, гнезда видно не было, оно располагалось на высокой площадке, находящейся на одном из склонов пика. Тропинки, которая должна была привести Шарлиз к цели, тут, конечно же, не было. Подъём оказался сложным. Четырежды ведьма отдыхала, восстанавливала дыхание и то и дело косилась на небо. Попасться твари на глаза возле самого логова было бы обидно. Женщина старалась не шуметь, отчего подниматься становилось ещё сложнее.

Сырые, скользкие, ненадёжные камни. Один раз лучница едва не упала. Волнение давало о себе знать. Когда до цели оставалось не более двадцати ярдов и уже показался край площадки, на котором находилось гнездо, Шарлиз остановилась и распустила завязки на кошельке. Пальцы коснулись невесомой паутины. Осознание того, что волшебная сеть никуда не делась, придало ведьме уверенности. Она одним махом преодолела оставшееся расстояние. Осторожно выглянула из-за большого, похожего на лошадиную голову камня.

И едва подавила полный ярости и разочарования крик.

У огромного гнезда находилось шестеро. Пучеглазые, сутулые, кряжистые, с длинными руками и короткими кривыми ногами. Серая кожа, грубые лица и одуряющий запах мускуса. Горные гоблины. Мерзкие твари с гнусным характером и излишней воинственностью. Эту расу не любили. В особенности люди. Гоблины, в свою очередь, не жаловали человеческое племя и очень часто использовали его представителей в качестве закуски.

Сейчас твари, победно урча, крутились над тем, что когда-то было грифоном. Чёрным. С белыми перьями на груди. Некогда могучее создание, способное ударом клюва свалить быка, теперь выглядело жалким.

Гоблинам удалось невозможное. Они убили грифона. Сбросили со скалы, находящейся прямо над гнездом, прочную металлическую сеть. Да ещё, наверное, усиленную магией. Спутали крылья и лапы так, что свирепое создание не могло сопротивляться, а затем использовали топоры. Грубо. Жестоко. Мало привлекательно. Но зато очень эффективно.

Пятнадцатилетнее ожидание разбилось вдребезги. Всё. Всё было зря. Бесконечные бессонные ночи, кровь, слёзы, ненависть. Бесполезно. Она опоздала всего лишь на час. Проклятые твари опередили её.

Волна ярости поднялась в груди Шарлиз, и лишь врождённая рассудительность не позволила ей совершить глупость. Она зажмурилась и, глотая злые слеёзы, постаралась успокоиться. Не получилось. Довольный хохот гоблинов лишь сильнее бередил старую незаживающую рану.

Ведьма открыла глаза и ещё раз осмотрела гнездо. Только сейчас её взгляд наткнулся на огромное яйцо, над которым занёс топор гоблин. Эта картина заставила лучницу отбросить рассудительность в сторону. Вонючая тварь собиралась уничтожить её последний шанс отомстить грифоньему племени.

Сжимая в зубах стрелу, женщина вскочила на камень и выстрелила гоблину в шею. Тот захрипел и упал. Вторым выстрелом лучница уничтожила самого опасного из шестёрки — шамана. Враг не успел воспользоваться магическим жезлом. Четвёрка оставшихся тварей, похватав топоры, с визгом бросилась на человека. Шарлиз, не теряя хладнокровия, методично, словно в стрельбе по мишеням, расстреляла троих. Последнюю стрелу она выпустила практически в упор, прямо в лицо мерзко вопящему гаду. И рванулась навстречу четвёртому гоблину, уходя из-под замаха топора. Громила врезался в ведьму, сбил её с ног, и они, борясь, покатились вниз по склону.

Мир завертелся, голова взорвалась болью. Силы оказались не равны: противник был мощнее и, кроме того, являлся обладателем впечатляющих жёлтых клыков, которыми едва не впился в лицо женщины. Но во время падения враг выронил топор, а Шарлиз каким-то чудом удалось подтянуть к животу колени. Резкий толчок, поворот, болезненное напряжение всех мышц — и ведьма оказалась сверху. В нос ударила одуряющая вонь, но она уже выхватила кинжал и по рукоятку всадила его в голый живот гоблина, а сама кошкой отскочила в сторону, наблюдая за тем, как тварь корчится в предсмертных конвульсиях.

Всё тело ныло от ушибов. Превозмогая боль, Шарлиз вновь начала путь наверх. По дороге подняла лук, выбралась на площадку, по широкой дуге обогнула вонючие тела врагов и, пройдя мимо мёртвого грифона, оказалась возле яйца. Остановилась, изучая. Яйцо было даже больше, чем она рассчитывала, — ей по пояс. Чёрное, со светло-коричневыми пятнами. И тёплое. Ведьма долго смотрела на него, затем потянулась к кошелю. Нет, так дело не пойдёт. Яйцо, конечно, живое, но прочная магическая скорлупа может защитить его обитателя даже от её волшбы. К тому же оно не умеет нападать. Магия не сработает.

Шарлиз вновь приложила ладони к шершавой поверхности. Она не могла заглянуть за эту оболочку магическим зрением, но руки явно ощущали отчаянные удары, доносящиеся изнутри. Тварёныш пытался выбраться наружу. Скорее всего, почувствовал гибель матери, вряд ли время могло так совпасть естественным путём. Но скорлупа ещё слишком твёрдая, сам грифоныш не выберется.

Не беда. У него будет помощь.

Оглядевшись, ведьма взяла один из гоблинских топоров, взвесила в руках. Огромен и чудовищно неуклюж, но Шарлиз была гораздо сильнее, чем можно было предположить, глядя на её скромный рост. Топором женщина орудовала осторожно, отдавая себе отчёт, что ни в коем случае нельзя повредить птенца. Скорлупа не поддавалась. Из чего бы ни была сделана оболочка яйца, магически усиленные доспехи ей и в подмётки не годились. В конце концов ведьма плюнула на деликатность, ударила со всей силы, широко размахнувшись и едва не упав, когда инерция огромного топора повела её в сторону. На скорлупе появилась тонкая трещина. Отбросив оружие гоблина, Шарлиз зачарованно смотрела, как под отчаянными, беспрерывными ударами изнутри трещина всё больше и больше расширяется. Затем, очнувшись, принялась ритмичными пинками помогать рвущемуся на волю птенцу, не замечая, что выкрикивает что-то подбадривающее и успокаивающее одновременно:

— Ну же, ну! Вот молодец! Ещё немножко...

Ведьма выхватила кинжал и, всунув в щель, использовала как рычаг, откалывая кусок скорлупы. В образовавшийся проём тут же высунулся мокрый клюв, затем яйцо вздрогнуло от последнего натиска и вдруг распалось, заставив своего обитателя с протестующим «Мияу!» вывалиться прямо под ноги лучнице.

Шарлиз стремительно отпрянула, в некоторой растерянности глядя на ворочающегося на камнях новорождённого. И это — грифон?

Сложно было представить себе зрелище, менее напоминающее могучего властелина небес. Мокрое, неловкое, с какими-то жалкими клочьями вместо роскошных перьев, существо напоминало чёрно-рыжего телёнка, неуклюже волочащего за собой крылья и при этом жалобно мяукающего.

Щёлкнул совсем не кажущийся страшным клюв. Ноги птенца, похожие на кошачьи лапы, разъехались в стороны, и существо ткнулось головой в колени Шарлиз. Шарлиз опустила руку к кошелю, но вторая её рука почти против воли опустилась на широкий лоб. В птенце жила магия. Дикое, изначальное волшебство, мягко и доверчиво ткнувшееся в пальцы ведьме. Этого будет более чем достаточно, чтобы завершить плетение, пускай в итоге оно окажется несколько другим, чем она рассчитывала.

Шарлиз вытянула сеть смерти. А птенец, кое-как встав на ноги, задрал голову, состоявшую, казалось, только из синевато-стального клюва и огромных жёлто-карих глаз.

— Мр-р-рур-р-р?

У лучницы опустились руки. И это — основа заклинания? Это — цель и вершина пятнадцатилетнего плетения, замешанного на крови и смерти? Если она сейчас набросит сеть, то проклятие поразит не грифона-убийцу, а вот этого маленького... И почему он мяукает? Разве он не должен орать, как нормальная птица? Разве...

«Дура!» — Шарлиз рывком взнуздала растерянные, бесцельные мысли. Или она забыла, что вырастает из таких вот маленьких? Это не птенец, это грифоныш. Если не будет таких, как он, то не будет и взрослых грифонов, которые нападают на проходящих мимо путников. Надо заканчивать с этим!

Шарлиз вскинула сеть. Низким грудным мотивом зазвенел наговор, который должен будет облегчить становление заклинания...

А твареныш вдруг чихнул и, не выдержав такого потрясения, сел на задние ноги.

— Миу!!!

Глотая проклятия, ведьма скомкала паутину. Затем, подумав, вновь расправила и свернула. Аккуратно. Ещё не всё потеряно. Она не зря потратила столько времени на изучение повадок этих тварей. Грифоны не заводят птенцов в одиночку, они растят детей парами. Где-то поблизости должен охотиться папаша, и ведьме всего лишь нужно оставаться рядом с гнездом, пока он не прилетит с добычей. Тогда она и совершит задуманное.

Шарлиз резко развернулась, заставив птенца с возмущённым писком распластаться на камнях, и пошла прочь. За её спиной новорождённый грифоныш запрокинул голову и принялся испускать одну жалостливую руладу за другой.

Она сдалась через два часа. Вопли птенца могли расшатать нервы даже железного голема, не говоря уже о живой женщине, вполне способной оглохнуть от подобного издевательства. Ведьма, ругаясь сквозь зубы, покинула с таким трудом обустроенную засаду.

Птенец, завидев приближающуюся с явным намерением прибить его лучницу, прекратил голосить и на заплетающихся ногах бросился ей навстречу. Не по-кошачьи повизгивая от радости.

Шарлиз была несколько ошарашена изменениями, произошедшими в его внешности. С того момента, как несуразное создание вывалилось из яйца, оно успело высохнуть, и голый заморыш исчез. Теперь тварёныш напоминал солнечно-жёлтого цыплёнка. Или котёнка? Ведьма попыталась оттолкнуть от себя исполненного энтузиазма паршивца и поразилась, насколько мягким оказался золотистый цыплячий пух.

А ещё он мурлыкал. Низкое, басовитое «Фр-р-р-р» буквально сотрясало прижимающееся к её боку тело, а глаза щурились от чистого, ничем не омрачённого счастья. Плоская, украшенная изящным клювом морда ткнулась ей в бок раз, другой, мурлыканье стало почти отчаянным. И Шарлиз сдалась. Убить она его не может, терпеть вопли — тем более, значит, придётся что-то делать. Цыплёнок вновь ткнулся лбом, чуть не свалив лучницу с ног, и женщина тоскливо огляделась. Она ведь выкормила уже одного грудного младенца... Лет этак двадцать назад. Справится и теперь. Только как?

За все годы сбора информации о привычках и повадках крылатых тварей Шарлиз так ни разу и не пришло в голову поинтересоваться, чем же надо кормить только что вылупившихся из яйца грифонят?

Ругаясь на каждом шагу и отпихивая норовящего свалить её с ног восторженного цыплёнка, Шарлиз добралась до места, где лежали трупы. О том, зачем ей это делать, лучница предпочитала не задумываться. Казалось, в теле Шарлиз проснулась ото сна какая-то иная, давно уже ушедшая в небытие женщина, и ни логика, ни чувства не имели к ней никакого отношения. Она просто была. А ребёнок хотел есть. Конец истории.

К вопросу нахождения приемлемого корма ведьма решила подойти с точки зрения презираемого академическими магами метода ползучего эмпиризма. Довольно быстро выяснилось, что припасы гоблинов, как и их останки, не вызывают у цыплёнка энтузиазма. Ничего удивительно, Шарлиз бы тоже не стала кушать эту гадость.

Какие есть ещё варианты?

На этот раз вид поверженного врага не вызвал ни ярости, ни ненависти — лучница только вяло пнула ногой то, что топоры оставили от грифонихи, а затем, используя в качестве рычага толстое гоблинское копьё, передвинула тело, чтобы получить доступ к брюху. Мелкий вертелся под руками и везде совал свой клюв, так что осмотр занял куда больше времени, чем мог бы. В конце концов Шарлиз пришла к выводу, что никаких молочных желёз у грифонов нет.

Разумно. Как прикажете кормить молоком существо с таким — ой! да уймись, ты, недомерок! — уже достаточно острым клювом. Лучница отстранилась, перестав отталкивать любопытную голову грифоныша, и пропустила его к телу матери. Подлец, конечно, тут же упёрся всеми четырьмя лапами, растопырил крылья и ткнулся лбом в Шарлиз, заставив её кувырком полететь на окровавленные останки злейшего врага. Ведьма решила, что с нeё хватит.

Поднялась на ноги. Выплюнула перья. Потянулась за кинжалом. И тут тварёныш принялся её вылизывать. Совершенно по-кошачьи, длинным, гибким языком. Отталкивая идиота и вытирая обслюнявленные щёки, Шарлиз всё-таки сообразила, что птенец просто пытается слизнуть кровь грифонихи. Похоже, они нашли-таки что-то съедобное.

— Хорошо! Да хорошо же! — она оттолкнула жалобно поскуливавшего птенца. — Будет тебе еда. Только, во имя всех нитей и судеб, заткнись!

Лучница ласковым тоном добавила ещё несколько слов, которых столь юному существу, вне зависимости от его биологического вида, слышать никак не полагалось, и отправилась за топором.

Ночь выдалась безумно холодной. В горах всегда так — днём печёт солнце, но стоит ему скрыться — наступает такая стужа, что зуб на зуб не попадает. Разжигать костёр ведьма не решилась — грифон мог вернуться в самое неподходящее время. Зубы выбивали отчётливую дробь, холод грыз кости. Слава богам, что птенец насытился и заткнулся.

«Когда-прилетит-грифон-я-его-убью-и-эта-сволочь-заплатит-мне-за-то-что-так-холодно-за-то-что-мне-пришлось-столько-мучаться. Когда-прилетит-грифон-я-его-убью...»

Это было как наваждение. Она, не переставая дрожать, словно заворожённая, повторяла одну и ту же фразу. Раз за разом. Наконец, когда уже не было сил бороться со сном, ведьма провалилась в омут беспокойной дрёмы. Но чувство холода никуда не исчезло, и даже во сне пытка продолжилась.

К середине ночи Шарлиз почувствовала какое-то шевеление рядом с собой, мягкую, басовитую вибрацию. Проснуться оказалось неожиданно тяжело. Она тихонько зарычала, злясь на собственную слабость, и заставила себя продраться через вязкую поверхность полусна-полуяви. Осторожно пошевелилась, разминая затёкшие руки и ноги. Затем, сделав усилие, подняла тяжёлые веки и не столько увидела, сколько почувствовала прижавшегося к ней грифоныша. Тварь самозабвенно мурлыкала. У ведьмы от этих ощутимых всем телом рулад вибрировали кости — неожиданно приятное, убаюкивающее чувство.

Шарлиз зашипела. Как мелкий гадёныш забрался в её предполагаемо недоступное убежище-засаду?

В жёлтых птичьих глазах плескалось бездонное море обожания.

— Хватит на меня так смотреть! Я не твоя мамаша!

— Мр-р-р-р-рур-р?

— Только этого мне не хватало! — простонала Шарлиз. Надо было прогнать бесцеремонного детёныша прочь. Но, к своему собственному удивлению, она так не поступила.

Маленького паршивца было жалко. К тому же он оказался ужасно тёплым, и холод, донимавший ведьму большую часть ночи, наконец-то отступил. Досадуя на собственную слабость, лучница обняла птенца и зарылась лицом в мягкие рыже-чёрные перья.

Птенец дёрнул кончиком львиного хвоста, завозился, устраиваясь поудобнее, и, довольно пискнув, затих. Спустя несколько минут ведьма уснула, и до самого утра ей было очень тепло.

Шарлиз, яростно сжав губы и сощурив глаза, наблюдала за тем, как четвёрка всадников медленно, но верно приближается к скале, на которой находилось грифонье гнездо. За всадниками тащились две старые клячи, тянувшие за собой воз, на котором находилось трое человек. Отряд Жана и мосье Ле Топьен прибыли. Что же, господ охотников ждёт большое разочарование.

Бежать и прятаться не было никакого смысла. Лучница была уверена, что Дельде уже давно её заметил. Зоркостью глаз эльфы не уступали грифонам. Оставалось лишь ждать да полагаться на то, что удастся мирно разрешить сложившуюся ситуацию. Главное, чтобы маг не захотел сорвать на ведьме зло.

Шарлиз отошла от края площадки и посмотрела на птенца. Тот с интересом изучал тело одного из гоблинов и что-то тихонько щебетал. Бедняга ещё не знает, в какие неприятности влип. Жан лопнет от радости. Ещё никому не удавалось заполучить живого птенца грифона. Нежно лелеемая ко всему грифоньему племени ненависть ушла. Ей было жаль это беспомощное существо. Смерть для грифоныша была бы куда лучшим выходом, чем клетка в Академии магов.

— Прости, малыш, — прошептала ведьма. — Лучше бы я тебя убила...

Но время упущено. Её заметили и, поняв, что никакой опасности в гнезде нет, стали подниматься по склону. Трое. Жан, Виктор и проклятущий маг! Остальные, настороженно поглядывая по сторонам, остались у воза.

Мосье Ле Топьен шёл медленно, постоянно останавливался и переводил дух. Двум наёмникам приходилось терпеливо дожидаться, когда их работодатель вновь наберётся сил для следующего рывка. Толстый маг не привык лазить по горам. Шарлиз, забыв обо всём, наблюдала лишь за этой троицей. Минуты казались вечностью. Вновь чирикнул птенец, и тогда ведьма не выдержала. Рванула стрелу из колчана и... сильный удар в спину бросил её вперёд. Она рухнула на колени, с тупым удивлением глядя на торчащий из груди зазубренный наконечник эльфийской стрелы.

Дельде! Проклятый Дельде! Никто не собирался вести с отступницей вежливых бесед и делиться добычей. Эльф не стал дожидаться, пока троица из его отряда поднимется по склону, и, пробравшись по заведомо непроходимому пути, выстрелил в спину ведьмы. А она, дура, была слишком занята Ле Топьеном, чтобы обращать внимание на что-то другое.

Шарлиз упала на бок, и мир перевернулся. Боли не было, лишь злость на себя, усталость и сожаление, что птенцу теперь уже ничем не поможешь. Жизнь покидала тело вместе с кровью. Как... по-идиотски всё получилось. Шарлиз закрыла глаза, приготовившись умереть. Её мутило. Стоило огромных усилий не потерять сознание. Не послать всё в преисподнюю. Не заснуть.

Грифоныш бестолково тыкался ей в плечо, тоскливо подвывая и пытаясь заглянуть в лицо.

«Вот и вторую твою маму сейчас убьют, Мелкий. И, скорее всего, её тело тебе тоже скормят. В конце концов, останки ведьмы стоят гораздо дешевле грифоньих...»

Птенец, точно услышав её мысли, сел на задние лапы, запрокинул голову и завыл. Шарлиз уже однажды слышала этот тоскливый плач, но жалостливое требование еды и заботы не шло ни в какое сравнение с жутким, полным боли и гнева зовом, который сейчас взмывал в равнодушное небо. Горные вершины задрожали от чистой, ничем не сдерживаемой магии изначально волшебного существа. Пальцы ведьмы конвульсивно сжались в кулаки. Она ждала, когда прилетит последняя, добивающая стрела, и горевала о себе, о своём потерянном сыне, о так глупо растраченной жизни. Но больше всего она горевала о заходящемся плачем маленьком грифоне и о той судьбе, что его ожидала.

С превеликим трудом ей удалось повернуть голову и посмотреть вверх.

Со странным удивлением она увидела, что в атласной синеве небосвода имеется изъян — маленькая рыжая точка. Миг — и она, превратившись в смерть, рухнула с неба. Но не лаконичным свистом пущенной в упор стрелы, а стоном рассекаемого крыльями воздуха. Ударом стальных когтей по камням. Яростным криком атакующего грифона, столь же отличным от воинственного шипения Мелкого, как рык взрослого льва отличен от писка новорождённого котёнка.

Шарлиз, пытаясь сохранить сознание, с безграничной радостью видела, как страшные когти разрывают Жана, затем опрокидывают обнажившего меч Виктора и устремляются вниз — к лошадями и людям. Ураган рыже-коричневой смерти, яростные вспышки боевой магии, блеск и бессилие стали. Папа-грифон вернулся к разорённому гнезду.

У людей не было ни одного шанса.

Окружающие скалы расплывались. С отстранённым равнодушием Шарлиз видела и слышала, как умирают её бывшие подельники и несостоявшиеся убийцы. Спустя несколько минут всё было кончено.

Грифон спускался медленно, кругами, осматривая скалы в поисках засад. Или в поисках Дельде? О живучести тёмных эльфов сложены легенды, лучник вполне мог отползти, забиться в щель, набросить свой знаменитый невидимый плащ, наконец. Невидимый для всех, но не для грифонов. Самец найдёт его. И убьёт. Грифоны хорошо убивают. И всегда доводят дело до конца.

Впрочем, не только они.

Шарлиз провела рукой по кошелю, и одна из украшавших его плетёных тесёмок легко скользнула ей в пальцы. Ведьма скомкала верёвку, шепча наговор, и, несмотря на мешавшую стрелу, зажала получившимся валиком рану. Кровотечение прекратилось почти сразу, в голове прояснилось. Надолго этого заклинания не хватит, ну да ей и не нужно долго...

Медленно, цепляясь за камень, встать на колени. Сейчас самое главное не упасть и не потерять сознание. Сломала стрелу, охнула от оглушающей боли. Кровь пошла быстрее. Ничего. Времени хватит.

— Мелкий... Иди сюда, малыш.

Грифоныш послушно прижался к её боку, и ведьма вцепилась пальцами в его холку, тяжело опираясь, встала на ноги. Тоже мне Мелкий, настоящий телёнок...

— Хорошо, малыш. Вот так и стой, не двигайся...

Тот вопросительно мурлыкнул. Шарлиз свободной рукой вытянула на свет свою сеть. Тонкую, чёрную паутину, забившуюся в пальцах, затрепетавшую на ветру...

...окунувшую перевал в гнилостный, удушливый дурман смерти. Беззвучным звоном забился в её сознании последний, закрепляющий наговор.

Не ощутить такого грифон не мог. Рванулся, отбросив ленивую уверенность, совершил молниеносный, грациозный в своей абсолютной стремительности пируэт... и, резко ударив крыльями, точно наткнулся на невидимую стену. Увидел Мелкого, всё так же доверчиво прижимавшегося к ведьме.

Жёлтые птичьи глаза впились в погасшие человеческие. Медленно, осторожно, грифон придвинулся на шаг. Ещё шаг. Ветер качнул сеть в сторону малыша. Отец замер, точно выточенная из рыжеватого камня исполинская статуя. Медленно, очень медленно лёг, по-кошачьи поджав под себя лапы. Так, будто не хотел пугать ведьму своим огромным размером. Так, точно до дрожи в крыльях и кончике львиного хвоста боялся спровоцировать обезумевшего зверя, спящего в хрупкой женщине.

— Чего ты хочешь, Пряха?

Шарлиз, конечно, знала, что грифоны — разумная раса и что они владеют речью. Но ей не доводилось слышать, чтобы эти существа вообще разговаривали с кем-то из людей. Ощущать низкий, явно нечеловеческий и в то же время очень красивый голос грифона было... дико.

— Твоя подруга... задолжала мне. По Закону Равновесия. — Сеть трепетала на ветру, послушная бьющемуся в пальцах заговору.

Лёгкая дрожь прошла по медным перьям, щёлкнул изогнутый клюв.

— Что мы должны тебе, Пряха?

Её голос был хриплым. Мелкий прижимался всем телом, не давая упасть, но силы уходили стремительно. Билось, билось пьяными струнами заклинание.

— Жизнь.

Хлестнул по земле львиный хвост. И ударило по вискам бешеным звоном...

Золотистые мембраны, выскользнув из-под нижних век, на мгновение прикрыли глаза грифона, и в повороте величественной головы ей почудился... ужас?

— Пряха...— Удивительно, но в голосе послышалась мольба. — Она была молода. Человеческие маги разорили наше первое гнездо, разбили яйцо. Она взимала виру. По Закону Равновесия.

У Шарлиз не было даже сил рассмеяться. Так просто! Равновесие. Глаз за глаз.

А мы — на страже его?!

Маленький грифон прижался к существу, которое было первым, кого он увидел, вылупившись из яйца. Мурлыканье перемежалось вопросительными руладами, жалобными, почти безнадёжными. Пальцы ведьмы пачкали золотистый пух ярко-алым. И билась на ветру тонкая чёрная сеть.

Ветер рванул её распущенные волосы, рука взмыла в воздух, бросая окровавленные нити и ноты. Грифон размазался в воздухе, бросаясь вперёд, в атаку. Сеть взмыла вверх — против притяжения, против ветра, против всего.

Ломкий крик. Птенец оказался отброшен могучей лапой, отшвырнувшей его прочь от опасности. Мир вспыхнул, оставив лишь заклинание, сомкнувшее когти на долгожданной жертве. Шарлиз падала бесконечно, мучительно долго, но магия жила в ней, билась в жилах яростью паутины, выкачивавшей из магического источника силу и вливая её в сплетённые ненавидящими пальцами каналы.

Над её головой, на той самой скале, с которой гоблины сбросили металлическую ловушку на чёрную с белыми перьями на груди грифониху, бился в агонии маг. Он идеально выбрал место, куда отступил при появлении грифона и где затаился в ожидании подходящего момента. Он идеально выбрал оружие, он предусмотрел всё. Кроме стремительной чёрной паутины, вынырнувшей откуда-то снизу и липкой тенью метнувшейся к его лицу.

Мосье Ле Топьен был великолепным магом, охотником, за плечами которого остались десятки схваток с волшебными чудовищами. Его рефлексы сработали раньше, чем глаза успели уловить опасность, волна огня устремилась навстречу хищной тени — и тень слизнула пламя, выпив его до последней капли и набухнув от подаренной силы.

Маг не успел даже закричать, когда паутина накрыла его, захватила руки и лицо тонкими кроваво-чёрными щупальцами.

Воспоминания. Сны. Кошмары.

Нить основы вплетена в полотно. Заклинание замкнуто.

Когда долгие, полные животного ужаса крики затихли, на скале не осталось ни тела, ни даже пепла, который бы свидетельствовал, что когда-то в мире существовал человек и волшебник по имени Рене Ле Топьен. Чёрная сеть растворилась, растеклась по скалам и ущельям, плотно окутав горный хребет, которому отныне было суждено называться Проклятым, а любому, кто поднимет руку на грифона, — мёртвым.

Ведьма Шарлиз лежала на земле, ощущая холод камня под щекой и запах своей крови. Чаша мести была сладка и горька, и ведунья выплеснула в неё всю себя. До дна.

Очень хотелось спать, и ведьма из последних сил боролась со сном, который должен был подарить ей забвение. Жалобно пищащий птенец вновь оказался рядом, осторожно прижался и, дрожа всем телом, замер. Она постаралась отпихнуть его в сторону, незачем ему смотреть, как грифон разорвёт её. Не вышло. Сил не осталось. Всё, что могла лучница, — это лежать на спине, смотреть в безучастное небо и ждать.

Грифон навис над ней, занёс лапу... Шарлиз хватило лишь на то, чтобы скривить окровавленные губы в кривой ухмылке.

«Ну же?.. Ну?! Давай, забери тебя бездна!»

Лапа упала, и женщина с удивлением поняла, что она всё ещё жива.

— Моё племя чтит Закон Равновесия. Жизнь за жизнь. Я заплачу долг, Пряха, — в золотых глазах плескалась магия.

«Слишком поздно!» — хотела сказать она, но проклятый язык не слушался.

Первая капля грифоньей крови упала на лицо Пряхи, и мир померк.

Кристофера д'Эрье обнаружили пастухи, когда тот вышел к одному из пастбищ. С тех пор как отряд наёмников исчез в угрюмых горах, прошло без малого три недели, и никто из местных жителей не ожидал увидеть кого-нибудь из глупцов, решившихся добыть грифонью кровь. Обычно Горная ведьма не щадила охотников, но на этот раз она сделала исключение. Одного человека та, что дружит с грифонами, отпустила.

Если бы сейчас кто-нибудь из родственников увидел счастливчика, он бы ни за что не признал в этом замёрзшем, грязном и отощавшем человеке Кристофера д'Эрье. Он хохотал и нёс околесицу. Магия, поселившаяся в горах, превратила человека в безумца. Когда уже не было сил смеяться, Кристофер начинал плакать. Одной рукой он размазывал катящиеся по лицу слёзы, а другой крепко прижимал к груди мерзко пахнущий походный мешок. Когда горцы попытались забрать мешок у сумасшедшего, тот, что когда-то был магом, начал выть и кусаться. Он орал, что в мешке перья грифона и он их никому не отдаст.

Пастухи знали, что у Горной ведьмы весьма своеобразное чувство юмора, и предпочитали не оспаривать её волю. Сопротивляющегося безумца с превеликим трудом напоили сонным отваром и переправили в долину, где вместе с бесценным мешком с рук на руки передали людям короля. Кристофер бросался на приближающихся к нему людей в военной форме, но чародею-целителю, служившему при заставе, удалось его успокоить и вытянуть из несчастного подобие связного рассказа.

— Охотился, охотился на грифонов...— бормотал д'Эрье. — Надо было поймать всех грифонов. Они охотились на меня, но я оказался хитрее. Я! Я убил всех! Собрал их перья в мешок. Мой мешок!!! Мой!

Едва услышав про бесценное содержимое мешка, и целитель, и служители гарнизона перестали обращать на Кристофера внимание. Оттолкнув воющего безумца, капитан схватил добычу, мысленно уже прощаясь с тоскливым горным постом и прикидывая, мундир какого из столичных гвардейских полков подойдёт ему больше всего.

Ветхая ткань с треком подалась под богатырским рывком.

Под потрясёнными взглядами людей по полу рассыпалось девятнадцать человеческих скальпов.

— Я, я их убил! — хохотал Кристофер. — Я убил всех грифонов!

Молодой чёрно-рыжий грифон приземлился на голой, продуваемой всеми ветрами скале, осторожно сложил крылья, по-кошачьи повозился, устраиваясь, терпеливо ожидая застывшуюна краю пропасти женщину. Она была уже немолода, но грифонья кровь сохранила её невысокое тело крепким и сильным. В волосах, заколотых гребнем, украшенным резьбой в виде семи трав, не было седины.

Пальцы Пряхи пробежали по воздуху, точно перебирая невидимые нити.

— Последний из наших гостей покинул горы, — сказала она, не оборачиваясь. — Живой, как это ни странно. Обычно они убивают друг друга, не оставляя свидетелей.

Пушистая кисточка на львином хвосте дёрнулась, в мягких кошачьих лапах на мгновенье показались и тут же исчезли полукружья когтей.

— Ты знаешь, они ведь верят, что это делаешь ты, — огромный клюв щёлкнул, хлёстким звуком ставя акцент на сказанном. — У пастухов даже есть легенда о Горной ведьме, летающей на чёрно-рыжем грифоне и по ночам пробирающейся в лагерь охотников, чтобы отомстить им.

Женщина фыркнула, отступая от края скалы и ощущая, как невидимые нити, ставшие ещё запутанней, ещё неразрывнее, опускаются на вечернее ущелье.

— Прядение будет здесь, когда в горах не останется уже ни ведьм, ни грифонов, — сказала она, привычно опираясь на подставленную лапу и взлетая на широкую спину друга. — И рассыплется, только когда люди наконец поймут. Когда они научатся.

— Может быть, Пряха. — Молодой грифон мощным толчком взвился в пламенеющее закатом небо, поймал крыльями поток восходящего тёплого воздуха, начал по спирали подниматься всё выше и выше. — Может быть. Когда-нибудь...

2005 г.