Птичий перевал

Война не прошла стороной мимо семьи Блинниковых.

Паровозный машинист Фёдор Блинчиков ушёл на фронт в первый же месяц войны и не вернулся. Люди говорили, что погиб он геройски: когда его бронепоезд окружили, взорвал паровоз вместе с полусотней фашистов. Остался Данька с матерью да сестрёнкой Соней, ещё меньше его.

Мать Даньки часто плакала ночами. Она сразу постарела,осунулась. Карие глаза её потускнели, на гладком лбу залегли морщины.

Данька присмирел, перестал горланить песни, задирать соседского гусака.

Мать поступила в депо уборщицей. Было трудно. Ломоть сырого хлеба делили на троих.

Но всё-таки выжили!

Кончилась война. К Шурке и Кольке Соколовым вернулся отец, опять принял свой старый паровоз серии «Э». К Моргачёвым дядя Сидор приехал с протезом вместо правой ноги, но тоже нашёл себе дело-поступил поездным кондуктором. Не постучался отец только в домик Блинчиковых.

Данька почти не помнил отца. Остались в памяти только колючая папкина щека, пахнущие табаком и железом заскорузлые ладони да весёлые синие глаза. Не один раз Данька мечтал о том, как он косил бы фашистов из пулемёта, спрятавшись под бронепоездом, окажись он в то время вместе с отцом.

Жалко было маму, и Данька сам без напоминаний выносил поросенку помои, подметал двор, вытряхивал половики, потом брал сумку и бежал в школу.

Тропинка к школе пролегала мимо депо. И Данька часто видел, как из закопчённых ворот депо выходит паровоз. Блестят на солнце протёртые паклей чёрные бока с медными поясами, красные колёса. Из начищенного свистка вырывается облачко пара. Звонкое эхо повторяет могучий заливистый голос готового к бегу паровоза.

Часто Данька мечтал: вот выучится, вырастет и сам станет машинистом. Понесётся по стальным рельсам в далёкие города, к самой границе, а то и в другие страны: в Венгрию, Чехословакию, Польшу… Начнёт не хуже Шуркиного отца важно поглядывать вперёд из окна паровозной будки, свистеть перед переездами: «Еду-у-у! Давай дорогу-у-у!»

А пока приходилось помогать матери и учить уроки. В жизни всё было так интересно, а в задачниках паровозы выходили из пункта А и шли в пункт Б, бесконечно текла вода из бассейнов, нудно разворачивались пыльные куски сукна.

На уроках арифметики Даньку часто одолевал сон. Слипающимися глазами он следил некоторое время за рукой учителя, которая уверенно выводила цифры на классной доске, потом голова опускалась на парту, и только громкий оклик заставлял Даньку вскакивать. Крышка парты оглушительно хлопала.

- Блинчиков! К доске. Что я сейчас объяснял?

- Это… Ну вот, как его… Забыл, Кирилл Матвеевич!

- Дневник!

Данька подавал дневник и с тоской наблюдал, как в нём возникает жирная двойка, с ехидно загнутым хвостом, похожая на кобру из учебника географии.

Возвращаясь на место, Данька успевал незаметно ткнуть под бок отличницу Шуру Соколову: «Не могла подсказать? Эх, ты-ы-ы…»

Зато на уроках географии Данька преображался. Куда девалась его сонливость! Он первым помогал учителю повесить физическую карту полушарий, мигом смахивал мел с доски, и не было в классе ученика внимательнее слушавшего урок, чем Данька.

Ещё бы не слушать! Вот наука! Не чета арифметике! Тут тебе и Мировой океан, и Ниагарский водопад, и тропики, и заливы-проливы. Где летают реактивщики? В атмосфере. Кто им даёт погоду? Метеорологи. Как же не изучать атмосферу? Или взять путешествия. Не смыслишь в широте-долготе и не суйся в плавание. Да что плавание! Паровозному машинисту, и тому не худо знать географию. Вон их сколько, железнодорожных путей на карте. Долго ли сбиться? Как раз вместо Одессы в Симферополь угодишь.

Когда Даньке везло и его вызывали к доске, он так отвечал урок, что ребята за партами только крутили головой от восхищения:

- Вот шпарит!..

- Мировой океан делится на четыре океана: Великий или Тихий, Атлантический, Индийский и Северный Ледовитый,- бойко тараторил Данька и уверенно водил указкой по обоим полушариям.- К холодным течениям относится Лабрадорское, а также…

На переменах Данька рассказывал ребятам о путешествии Магеллана с такими подробностями, словно сам плыл с ним на одном из судов его крошечной флотилии.

В те дни, когда бывал урок географии, Данька возвращался домой весёлым, вприпрыжку. Нередко у калитки его встречала сестрёнка. В ситцевом, заштопанном, но аккуратном платье, начищенных жёлтых сандалиях, Соня пренебрежительно оглядывала брата.

- Опять рукав разодрал? Наказанье мне с тобой. И что ты нынче в школе натворил?

- В школе?- сразу настораживался Данька.- Н-ничего. А что? Где мама?

- Вызвали в школу. Говорят, ты опять двойку схватил. У меня за весь год ни одной тройки, а ты… Вот погоди, вернётся мама, она тебе задаст!

Данька сразу мрачнел. Он отлично знал, что мать всегда лишь грозится, а сама никогда не возьмётся за ремень, только плачет и причитает:

- И в кого ты такой уродился? Вымахал такой большой, а ума ни на грош. Встал бы сейчас батька, всыпал тебе пряжкой, так слушал бы учителей.

Хоть затыкай уши! Больней всякого ремня…

После таких разговоров не хотелось даже идти к депо.

Там ребята часто натаскивали в старый паровозный котёл сухой полыни, поджигали её и сидели в едком дыму: кто дольше вытерпит, последним вылетит из котла. Это они тренировались на выносливость… Отпадала охота ехать на тормозе до Птичьего перевала, соскакивать там на ходу с товарного поезда, не манила даже такая любимая забава.

Птичьим перевал люди прозвали не зря: там всегда летали в несметном количестве кедровки, дятлы и сороки. А уж видно было с Птичьего перевала так далеко, что, кажется, ещё немножко подымись, и увидишь Байкал с его белыми пароходами, монгольские степи и на них отары овец.

Но горевать долго Данька не умел. Через полчаса он уже шнырял по залитым мазутом станционным путям. Вокруг шипели паровозы, тоненько кричала «овечка» - маневровый паровозик серии «0», разгоняя стадо красных вагонов по своим местам, лязгали буфера, заливались рожки стрелочников. Здесь Данька чувствовал себя своим человеком. Поднырнув под думпкар с углем, он с независимым видом шёл вдоль длиннющего товарного состава.

Данька знал точно: если из трубы паровоза заструился жидкий чёрный дым, а выходной семафор приветливо поднял крыло, значит, сейчас-отправление.

Чтобы не согнали с тормоза, Данька никогда не садился сразу, а сначала выжидал, пока состав тронется и наберёт скорость. Колёса катились, всё чаще щёлкали на стыках рельсов. Тогда только Данька разгонялся, пропускал мимо себя тормозную площадку и цепко хватался за поручни, бросаясь животом на нижнюю ступеньку. Постепенно Данька так наловчился, что садился на товарные поезда даже на выходных стрелках, когда паровоз пыхтел уже за семафором. С пассажирскими поездами, после того как однажды его случайно облили из окна горячим чаем, Данька решил больше не связываться.

Лучшим приятелем Даньни был Колька, братишка Шуры Соколовой. С ним всегда Данька и катался.,

Колька Соколов ничем не напоминал сестру. Пучеглазый, длиннорукий, он вечно захлёбывался, торопясь выговориться как можно скорее. Даньки Колька слушался во всём.

Вдвоём-на буферах, на тормозе, даже на крышах вагонов-ребята часто ездили до Птичьего перевала, где и пассажирские поезда сильно замедляли ход: так крут был подъём.

Рельсы взбирались на перевал большими петлями. Прямиком, по тропке между скал, можно было обогнать любой поезд, шедший в гору.

Зато вниз составы летели так, что жутко было глядеть. От колёс шёл синий дым. Горели тормозные колодки, и запах жжёного железа подолгу стоял в воздухе.

В один из ясных летних дней Данька и Колька лежали на животах в высокой траве, беззаботно болтая ногами. Отсюда, с высоты Птичьего перевала, станция казалась зелёным пятном. Выделялся из него лишь белый столбок водокачки. Над головой у ребят тихо звенели телеграфные провода. Слабый ветерок листал томик Гайдара. Сильно пахло полынью и медуницей. Блестя слюдяными крылышками, резво черкали воздух стрекозы. Порхали бабочки красавцы махаоны, на секунду приникая к цветам.

Рядом пролетел и сел на цветок хлопушки толстый важный шмель. Он полазил по цветку, убедился, что тот закрыт, и принялся прокусывать стенку чашечки. Прокусив, запустил в дырку свой хоботок и блаженно замер, всасывая сладкий нектар. Данька сковырнул прутиком шмеля:

- Ишь, ворюга толстый! Не тебе припасено.

Колька неожиданно дёрнулся всем телом, ловко схватил на лету стрекозу.

- Дань, глянь-ка!

Данька покосился на стрекозу.

- Не видел я их, что ли? Такая ж пучеглазая, как и ты.

Колька не обиделся, только часто заморгал и сейчас же заспешил:

- А помнишь, нам Евгения Фёдоровна рассказывала, какие у стрекозы глаза? Она видит и спереди, и сзади, и сверху, и снизу-кругом! Здорово, да? А какие летуны эти стрекозы! Речка вон где, на станции, а они-сюда…

- Ну, замолол, Емеля,-остановил приятеля Данька.-Ты лучше скажи: катанём в Каменку? Скоро твой батька проедет. Он свой паровоз под семьсот третий состав готовил.

- В Каменку-то? А чего ж, можно. Вот только батяня не заметил бы, да? Он и то давеча говорит: «Увижу ещё раз, что на поезда с Данькой цепляешься, ремня дам. И Марье Блинчиковой скажу». Это Шурка, не иначе, наябедничала.

- Почему Шурка?- с горячностью вступился Данька.- Она у вас хорошая, не ябеда.

Далёкое пыхтенье паровоза заставило ребят вскочить на ноги. Внизу показался длинный товарный состав. Цепочка красных вагонов послушно повторяла все извилины рельсового пути. Редко, с натугой выбрасывая клубы пара, паровоз медленно приближался.

- Так едем? Думай скорее!- нетерпеливо воскликнул Данька, переступая босыми ногами.

- Боюсь я… Батя заругает.

- Эх ты, герой… Шляпа!- презрительно выпалил Данька.

На этот раз Кольку задело за живое. Он вспыхнул.

- А ты герой, что ли, да?

- А может, и буду героем?

- Как же, держи карман шире. Разве с такой фамилией бывают герои?

- А почему нет?- озадаченно спросил Данька.

Паровоз подошёл ближе. В окне будки показалась голова машиниста. Ребята снова нырнули в траву. Мощно выдыхая пар из короткой трубы, лязгая рычагами, паровоз поравнялся с ребятами. На минуту показалось строгое худощавое лицо Соколова. Ребята совсем затаились. Но машинист и не смотрел в их сторону. Держа руку на регуляторе, он внимательно всматривался вдаль. Потянулись вагоны.

- Так почему?-повторил свой вопрос Данька.

- Потому. Кто герои? Чкалов, Громов, Гастелло, Кожедуб… Вот какие фамилии. А то-Блинчиков. Тоже мне-герой, да?

В первую минуту Данька не нашёлся, что ответить. Потом сообразил.

- Ты ещё скажешь, героев по фамилиям подбирают? А Иванов, или там Петров и прославиться не могут?

Ребята спорили до тех пор, пока мимо них не прошёл последний вагон. Сидя на тормозной площадке, на железном сундучке, покуривал кондуктор Моргачёв. В кронштейне трепетал красный флажок.

- Всё!- сплюнул Данька.- Ушёл. Айда домой.

Он поднял с земли томик Гайдара, засунул книгу за пояс и взглянул на приятеля, собираясь уходить. Широко раскрытыми глазами Колька смотрел на рельсовый путь, словно увидел там что-то диковинное.

Данька повернулся и тоже увидел: мерно подрагивая на стыках, не спеша, сверху катились несколько вагонов. Моргачёв бешено вращал рукоятку ручного тормоза, силясь остановить вагоны.

- Состав разорвало…-прошептал Колька,-Беда…

Данька сразу понял, что случилось. Паровоз резко рванул, одна из сцепок не выдержала, лопнула, и оторвавшиеся вагоны пошли назад, под уклон. Они будут катиться так до самой станции, всё набирая скорость, пока не врежутся в станционные пути, забитые составами.

- Бежим!- закричал Данька.

В следующее мгновение он уже вихрем нёсся по тропинке, не оглядываясь, уверенный, что Колька не отстанет. Что надо делать, Данька и сам ещё не знал. Но он не мог стоять на месте.

С первой же минуты Данька сообразил, что бежать прямо к вагонам нельзя. Они опередят его. Надо спускаться по тропинке наперерез к следующему повороту. Пока вагоны добегут туда, он будет уже на рельсах. А что дальше? Как задержать вагоны? Подложить камень, пенёк на рельсы? Будет крушение. А на тормозе дядя Сидор!

Так ничего и не придумав, задыхаясь от быстрого бега, Данька сбежал на железнодорожный путь. Один. Колька отстал или струсил. Тотчас же дрогнули и тоненько запели рельсы. Из-за скалистого выступа показались вагоны. У Даньки упало сердце. Даже издали заметно было, как ходко раскачиваясь, бегут вагоны. Они вырастали на глазах. Вот уже видно бледное лицо Моргачёва. Зажав руками деревянный брус, кондуктор стоял, выпрямившись во весь рост. Заторможенные намертво колёса его вагона скользили по рельсам, как по льду. Слишком крут был уклон, чтобы один тормоз мог сдержать напор разогнавшихся вагонов.

Увидев Даньку, Моргачёв, словно прощаясь, слабо махнул рукой. Этот жест дяди Сидора, который столько раз брал его с собой на рыбалку, рассказывал фронтовые истории, пробудил Даньку от оцепенения. Всё внутри Даньки напряглось. Он заметался, потом пригнулся и что есть силы побежал вдоль рельсов. Вскочить на второй тормоз, затянуть его!

Больше ничего Данька подумать не успел. Первый вагон обогнал его. Второй… третий… Как во сне, Данька увидел ступеньки тормозной площадки, которые быстро обгоняли его. Он прыгнул и ухватился за железный поручень. Вот когда пригодилось ему уменье вскакивать в поезд на ходу!

Даньку сильно рвануло, потом швырнуло наземь и поволокло.. Совсем близко, у самых ног, стучали колёса. Но не было сейчас такой силы, которая заставила бы Даньку разжать пальцы!

Как удалось ему подтянуться на руках, вскарабкаться на нижнюю ступеньку, он и сам не помнил. Книжка куда-то исчезла, из ободранных коленок текла кровь, но, закусив губы, Данька всё же поднялся на площадку.

Не теряя ни секунды, бросился к рычагу, вцепился в него обеими руками. Завизжали чугунные колодки, запахло горелым железом. Скорее, скорее! Затянув тормоз насколько хватало сил, Данька с ловкостью обезьяны взобрался на крышу вагона.

Здесь скорость казалась ещё больше. Вагоны качались, скрипели. На крутом повороте Данька едва не скатился вниз. Но всё-таки он ползком добрался по крышам до последнего, третьего тормоза. Не попадая трясущимися ногами на скобы, повиснув на руках, Данька спустился вниз.

Когда и этот тормоз был затянут, Данька, прерывисто вздохнув, осторожно выпрыгнул с площадки. Вагоны катились под уклон по-прежнему, но скорость больше не нарастала. Прогремел мостик через ручей. Пронеслась мимо будка путевого сторожа. Обходчик, растерянный, с красным флажком в руке, стоял у полосатого шлагбаума. Станция близко. Неужели они врежутся в составы?

Внезапно Даньке пришла в голову мысль, что колодки быстро истираются, и тормоза ослабевают. Он кинулся к рычагу и, действительно, подтянул его на два полных оборота. Надо было возвращаться на среднюю площадку, подтянуть тормоз и там.

Очутившись опять на крыше, Данька привстал на коленях. Скорость заметно уменьшалась. Но и станция открылась, как на ладони. К входным стрелкам бежали люди. Колючий страх заполз в сердце Даньки. Он зажмурился, упал ничком на крышу, ожидая страшного удара.

Данька не видел, как почти из-под колёс вывернулся стрелочник, успевший-таки перекинуть противовес стрелки. Колёса прогрохотали по ней. Вагоны дёрнулись в сторону и покатились по единственному свободному пути мимо водокачки, пакгауза, вокзала…

Всё тише стучали колёса. Вагоны замедляли ход. Едва веря тому, что жив, Данька открыл глаза, приподнялся. Станция осталась позади.

На небольшом подъёме, у входного семафора, взбунтовавшиеся вагоны остановились. С трудом переступая ослабевшими ногами по скобам, Данька спустился на землю и сел на бровку полотна. Припадая на протез, подбежал Моргачёв, обнял Даньку, затормошил его.

- Ух, и молодчинище же ты! Да как ты сумел, парень? И меня, и вагоны спас. Если б не ты, нипочём бы на станции не поспели стрелку перекинуть. Ну, Данька, золотой ты человек! Просто герой!

От станции бежали люди. Данька различал впереди Шуру Соколову. Сзади торопилась мать. «Ох, и всыплет же мне сейчас мамка! Она, небось, видела, как я на крыше катил».

Но Мария Блинчикова, к большому недоумению Даньки, схватила сына, прижала к себе, смеясь и плача.