Птичья песнь

Вильма Ширас Птичья песнь

^{© Wilmar H. Shiras — «Bird-Song», 1973}

— Твой новый питомец покажется тебе очень забавным, — сказала миссис Токкин одобрительно. — Одно время я разводила канареек.

— Тогда может вы расскажите мне всё о том, как заботиться о Дикки, — попросила я. — Подождите, пока я поставлю чайник, ладно?

Когда я вернулась с чайным подносом, миссис Токкин насвистывала — я чуть было не сказала выводила трели и чирикала — Дикки и, склонив голову набок, внимательно прислушивалась. Затем он словно в ответ разразился песней.

— Я верю, — сказала я со смехом, — что вы можете говорить на языке птиц. Что вы сказали Дикки?

Миссис Токкин объяснила:

— Я научился высвистывать кое-что в подражание.

— Интересно, а у птиц есть свой язык? — спросила я, когда чайник вскипел и чай был разлит по чашкам.

— Не в том смысле, в каком мы понимаем этот термин, — сказала миссис Токкин. — Ты же знаешь, они по-своему умны.

— У вас когда-нибудь были какие-нибудь приключения, связанные с птицами? — с надеждой спросила я.

— Нет, — ответила миссис Токкин. — Не думаю, что когда-либо такое было. Спасибо, моя дорогая, — сказала она, принимая кусочек пирога, откусила разок-другой, а потом добавила: — Правда, однажды, Профессор превратился в птицу.

Это было (сказала миссис Токкин) в то время, когда я разводила канареек. Профессор некоторое время отсутствовал, а когда вернулся, то обнаружил, что в городе свирепствует ужасная эпидемия гриппа, и многие люди к тому же заболели воспалением лёгких или плевритом. Я была в их числе, и действительно была очень больна. Пол принёс нашего лучшего певца, Тёмного Ричарда, надеясь, что эта птица поднимет мне настроение, и действительно, я посчитала его хорошей компанией. Он пел и пел, а я кашляла и кашляла. Вскоре я заметила, что у него появилась новая песня, в которой он громко повторял одну и ту же ноту, по большей части, а затем добавлял небольшую изящную мелодию и снова и снова повторял громкую ноту. Мне стало интересно, что он поёт. Я размышляла об этом, когда вошёл Профессор.

Он пришёл в ужас, увидев, что я так сильно больна, и пообещал принести мне какое-нибудь лекарство.

— Не уходите, — умоляла я его. — Присядьте и послушайте Тёмного Ричарда. Как вы думаете, что это такое он может петь?

— Что вы имеете в виду? — спросил Профессор. — Я думал, у канареек свои песни.

И я объяснила, что Тёмный Ричард пел всё, что слышал. Он пел обычные песни канареек, посвистывая, напевая трели или чирикая, как ему заблагорассудится, но он также перепевал газонокосилки, пишущие машинки, крики и игры детей, автомобили, взбирающиеся на холм и переключающие передачи, и множество других вещей.

— Вы хотите сказать, что он подражает им, как попугай?

— Нет, — сказала я. — Он слышит их и поёт. Иногда это довольно сложно понять. Мэдж Бранн, живущая за городом, была в ярости из-за того, что её сосед развёл индеек. Все её породистые роллеры[1] начали петь по-индюшечьи, и это испортило их песни для конкурса. Но вы бы ни за что не приняли их песни за вопли индеек. Вот, слушайте!

Профессор ничего не мог понять, хотя и слушал внимательно.

А потом я начала кашлять. Тёмный Ричард запел ещё громче. Я закашлялась, перевела дыхание, снова закашлялась. Ричард продолжал петь. И вдруг я начала смеяться, и кашляла, и смеялась, и задыхалась, пока Профессор, несколько встревоженный увиденным, не сказал: «Я схожу за лекарством», — и направился к двери.

— Подождите… о, подождите, — выдохнула я. — Послушайте Ричарда! Он перепевает мой кашель!

Профессор стал слушать, широко раскрыв глаза и рот.

— Да, так и есть! — сказал он. — Эта изящная нота — когда у вас перехватывает дыхание!

Он вернулся и сел, вытирая лоб.

— Вы хотите сказать, — спросил он, — что канарейка думает, что ваш голос звучит так? И это самое близкое, что она может изобразить?

Я покачала головой.

— Откуда мне знать, что думает канарейка? — спросила я. — Он воспринимает всё, что слышит, даже самые отвратительные звуки, и каким-то образом превращает их в музыку. Именно это делает его таким занятным. Ричард — исключительно прекрасный певец.

— Это портит его песни?

— Он уже давно не годится для конкурса. Но я согласна, чтобы он пел что угодно, — сказал я. — Всё, что он поёт, прекрасно. Особенно когда слышишь, что он может сделать из какого-нибудь ужасного шума, вроде работы парового заклепочника или сильного кашля!

Тут я снова расхохоталась, отчего закашлялась так сильно, что Профессор вновь встал и решительно направился к двери, чтобы вернуться через несколько минут с бутылочкой с лекарством в руке. Но это лекарство, как говаривал Киплинг, совсем другая история.

К вечеру я почувствовала себя намного лучше, хотя всё ещё была слаба, как и предупреждал меня Профессор.

— Вы должны полежать в постели несколько дней и отдохнуть, — настаивал он.

Затем он посмотрел на птицу.

— Запомнит ли он эту песню и продолжит ли её петь? — спросил он.

— Наверное, нет, — ответила я. — Он поёт разные песни, как только что-то услышит, и какое-то время после. Когда в прошлом году болела моя малышка, её ничто не могло успокоить, кроме любимой песенки, и я пела её по часу. Я пела, насвистывала и мурлыкала под нос «Мерцай, мерцай, звёздочка» снова и снова. Однажды Тёмный Ричард начал петь её и, конечно же, продемонстрировал мне, как это нужно делать! Вы никогда не слышали ничего подобного! Мелодия с вариациями, от которой лучшие музыканты мира перегрызли бы друг другу глотки, отчаявшись когда-либо сравниться с ней.

— Хм, — сказал Профессор. — И после этого он не смог бы сделать так снова?

— Полагаю, он сделает так, если я буду петь одну и ту же песню неделю без остановки, — сказала я. — Вот только почему-то мне не хочется пробовать. Мне так надоела «Мерцай, мерцай…», что я ни разу не пела её с тех пор, как поправилась малышка.

Профессор некоторое время смотрел на клетку, а затем сменил тему. Он сказал, что жалеет, что он был в отъезде, так как ему следовало дать мне лекарство несколько дней назад.

Два дня спустя он пришёл снова.

— Я решил, — заявил он, — стать птицей.

Пол был немного удивлён этим и спросил Профессора, что он имеет в виду.

— Я стану птицей, — сказал Профессор немного нетерпеливо. — Мне нужна ваша помощь, а также ваше согласие.

— Мы сделаем всё, что в наших силах, — заверила я его.

— Я хочу воплотиться в птицу, услышать то, что слышит птица, и увидеть, как это превращается в музыку, — объяснил Профессор. — Кто-то должен позаботиться о моём теле, а также присмотреть за моим домом, как это делали вы, пока меня не было. Кто-то должен быть готов дать мне соответствующее лекарство, когда я захочу вернуться в своё собственное тело, чтобы выпустить меня из тела птицы. Кроме того, у вас есть птицы. Я прошу вашего разрешения войти в одну из них. Может это будет Тёмный Ричард? Или кто-то из птиц в клетке снаружи, кто-то должен поймать меня и отделить от них, чтобы дать мне лекарство, которое изменит меня обратно. Ну как?

Пол зажёг сигарету и некоторое время задумчиво курил, пока мы с Профессором обсуждали преимущества и недостатки предложенного им плана. Честно говоря, я не хотела, чтобы он экспериментировал с Тёмным Ричардом, или, лучше сказать, в нём, хотя мне и не хотелось этого говорить Профессору.

Затем Пол прочистил горло.

— На вашем месте я бы вообще не стал воплощаться в канарейку, — сказал он.

— Я уже принял решение, — сказал профессор. — Я нисколько не боюсь за себя. Если вы боитесь за одну из ваших хороших птиц, я займу певчую похуже, из тех, что вы собирались продать. Вы же не откажете старому другу в этой маленькой услуге?

— Подождите минутку, — сказал Пол. — Вы меня неправильно поняли. Я не думал о том, что может случиться с канарейкой. Я считаю, что вы можете занять любую.

— Я хочу сказать, что это действительно так, — заявила я, помня, что Профессор был мне гораздо дороже, чем любая птица. — Это действительно должен быть лучший певец.

— На вашем месте, Профессор, — продолжал Пол, — я бы не стал воплощаться в канареек. Ричард не так уж плох, по сравнению с другими канарейками. Он самая умная канарейка, которую мы когда-либо видели или о которой слышали. Но вам лучше стать пересмешником.

— Пересмешником? — удивился Профессор. — Это отличная идея. У вас есть пересмешник?

— Есть один снаружи, уличный, — сказал Пол.

Это было, моя дорогая, когда мы жили в Лонг-Бич.

— Пересмешники не боятся ни людей, ни зверей. Они могут летать по всем окрестностям, и вы сможете слышать всё, что вам заблагорассудится. Вы также сможете наслаждаться свободой полёта.

— Какая замечательная идея! — воскликнула я. — Станьте тем пересмешником, что научил Ричарда петь.

— Расскажите мне о нём, — сказал Профессор, и его блестящие глаза взглянули на нас настороженно.

— Когда у нас только появились птицы, — начала я, — мы завели всего одну пару. Этот пересмешник появлялся каждый день, садился на телефонный столб, прислушивался и пел. Он выучил песню Голди и пел её так же хорошо, как Голди, даже в два раза громче, пока не закончилась весна. У Голди и его подруги родилось трое птенцов, и как только один из них — Тёмный Ричард — стал достаточно взрослым, чтобы обучаться пению, у Голди началась линька, и он не смог пропеть ни одной ноты. Но пересмешник вернулся в августе, уселся на низкий столбик забора на заднем дворе и решил расплатиться за уроки, полученные весной. Он пропевал несколько нот и ждал, пока птенец повторит их, а затем пел снова, чтобы поправить его, а затем ещё несколько раз. Самцы птиц всегда обучают своих собственных птенцов, но я никогда не слышала, чтобы кто-то учил чужих птенцов другого вида, подобным образом. Он давал ежедневные уроки, как и любой другой отец.

— А в конце он выступал с настоящим концертным номером, чтобы показать своему ученику, к чему нужно стремиться, — добавил Пол. — Это было великолепно! Он продолжал в том же духе каждый день в течение всего августа. У этой птицы был свой характер. В период гнездования он и его подруга не выпускали из дома наших кошек.

— На самом деле?

— На самом деле, определённо, — уточнил Пол. — Они набрасывались на кошек и клевали их до тех пор, пока те не стали бояться выходить за дверь. Вы бы видели, как наш большой старый Том, гроза всей округи, пытался спрятаться, пока они вдвоём били его крыльями, а потом улетали, каркая, как вороны, как будто смеялись над ним.

— Никогда не забуду тот день, — сказала я, — когда бедный Том спал на ограде сбоку от дома, и никому не мешал, а один из этих пересмешников слетел вниз и отхватил большой клок шерсти у него со спины, прямо у основания хвоста. Том так крепко спал, что, очнувшись, не сразу вспомнил, где находится, вскочил и обернулся, чтобы схватить того, кто его цапнул, но тут же свалился с забора и с глухим стуком грохнулся на землю. Пересмешник улетел, веселясь от всей души, а бедный Том, прихрамывая, вошёл в дом и не выходил оттуда целую неделю.

— Ну и ну! — восхитился Профессор. — Я вижу, что такая птица стала бы прекрасным объектом для воплощения. Если вы будете так добры и покажете мне её, я на некоторое время займу её тело. Вероятно, недели будет достаточно; возможно, и дольше, если я сочту это целесообразным. Где найти эту птицу? Можно ли быть уверенным, что она будет в определённом месте в определённое время?

— Она прилетает поклевать крошки, которые мы оставляем в кормушке у поилки для птиц, — заверили мы его.

— Это та же самая птица, точно, — добавил Пол. — Я слышал, они привязываются к определённой территории.

— Я изучу его привычки и дам вам знать, прежде чем решусь на воплощение, — сказал Профессор. — Я должен буду его видеть, когда буду готов к перемещению. Я буду в своём доме, у окна. Когда я покину своё тело, оно упадёт и, вероятно, будет лежать в таком положении, что через неделю мне будет очень трудно приходить в себя. Вы могли бы положить его на мою кровать или, по крайней мере, уложить ровно и, может быть, укрыть на случай прохладных ночей?

Мы сказали, что с удовольствием займёмся этим.

— А антидот — лекарство для моего возврата — вы можете смешать с хлебом и молоком, когда придёт время мне его принимать, — продолжил Профессор. — Я дам вам столько, чтобы хватило на несколько приёмов, так что, если я не съем первую порцию, что вы приготовите, вы сможете выдавать мне ещё по одной ежедневно, пока я её не съем. Возможно, нам будет трудно общаться. У вас есть какие-нибудь предложения?

— Вы могли бы спеть какую-нибудь подходящую песню, — сказал Пол, — скажем, «Маленький коричневый кувшинчик», когда захотите попить.

Это обсуждение, в итоге, привело ко всё более глупым предложениям и обилию смеха, пока Профессор не довёл дело до кульминации, выразив надежду, что мы не услышим, как он пытается исполнить «Я не могу петь старые песни».

Профессор дал мне лекарство, тщательно проинструктировав о дозировке, и мы договорились, что он постучит в оконное стекло, если захочет вернуться раньше, до конца недели. Если он не подаст этого сигнала, я должна буду начать подсыпать лекарство в кормушку по истечении недели, а затем делать так каждый последующий день.

— Что, если дикие птицы проглотят его? — поинтересовалась я.

— Это не должно причинить им вреда. Вообще ничего не произойдёт, поскольку, скорее всего, в них не обитают человеческие души, ожидающие освобождения.

Возможности, открывавшиеся в связи с этим замечанием, были потрясающими, и мы с Полом несколько месяцев после этого обыгрывали их в своём воображении, но, моя дорогая, это очень скучная история, основанная на фактах, и, чтобы не разочаровывать тебя, я должна сразу сказать, что ничего даже отдалённо похожего на это не произошло.

В положенное время, на закате, пересмешник нанёс свой обычный визит к кормушке, а затем полетел к облюбованному им кусту, где запел свою песню. Песня была прервана на середине ужасным криком, и мы увидели, как он резко дёрнулся, словно собираясь упасть. Потом бешено замахал крыльями, восстановил равновесие, пару раз каркнул и затих.

— Звучит так, как будто всё получилось, — заметил Пол, и мы пошли в соседнюю комнату и положили тело Профессора на кровать, сняв с него обувь и накрыв одеялом.

На следующее утро, когда мы выглянули из окна нашей спальни, птица сидела в кормушке, клевала вчерашние крошки и издавала недовольные звуки.

— Не думаю, что Профессору нравится завтрак, — прокомментировал Пол.

— Бедняжка, — сказала я и пошла за садовыми вилами.

Заметив моё приближение, Профессор поскакал ко мне, и я продемонстрировала ему блюдце с двумя симпатичными червячками. Он оказался на краю блюдца раньше, чем я успела его поставить.

— Вот! — сказала я.

Он так сильно клюнул меня в тыльную сторону ладони, что я вскрикнула от боли.

Стоявший у кухонного окна Пол зашёлся в приступе смеха, что было мне крайне неприятно, потому что моя рука кровоточила. Я промыла рану, и Профессор начал громко петь, но что означала его песня — извинение, упрёк или просьбу о замене еды, — я не могла понять.

— Чем ты кормишь канареек? — спросил Пол, когда я вошла. — Попробуй дать ему немного.

— Зерновой смесью, конечно, — сказала я. — Он, вероятно, не знает, как их раскалывать зёрнышки. В любом случае, они могут ему не понравиться. А ещё я даю им яблоки, апельсины и бананы, яйца, сваренные вкрутую, хлеб, размоченный в молоке, и зелень одуванчика…

— Я не думаю, что ему понравится зелень одуванчика в сыром виде, — сказал Пол. — А если ему и понравится, он может нарвать её сам, во дворе их полно. В остальном всё в порядке. Ты же не даёшь канарейкам всё это каждый день, не так ли? Я думаю, что нет. Но Профессор съел бы такую еду, будь он самим собой. А что вообще едят пересмешники?

В «Британнике» это не было указанно. Как ты, наверное, заметила, энциклопедии очень редко рассказывают о том, что человек хочет узнать. Пока Пол безуспешно искал информацию, я разрезала яблоко и апельсин пополам и положила их ему. Профессор пропел несколько нот, звучавших повеселее, и принялся за свой завтрак, а я вернулась в дом и сварила яйцо вкрутую.

— Приготовь ему на ужин гамбургер, — посоветовал Пол и, усмехнувшись, добавил: — Только не добавляй горчицу, лук и приправы.

— Возможно, ему понравится это блюдо в сыром виде, — подумала я.

В тот вечер мы ели гамбургеры и оставили окно открытым, чтобы Профессор мог видеть, что происходит. Когда он прилетел и уселся на подоконник, мы предложили ему немного, и пища была благосклонно принята. Он съел её с быстротой, казалось, свидетельствовавшей о том, что это именно то, что он хотел на ужин.

После этого у нас больше не возникало проблем с его кормлением. Я видела, как он экспериментировал с ягодами, росшими во дворе, сидел на ветке и некоторое время рассматривал их, прежде чем попробовать кизильник.

Дети были в восторге от того, какой он ручной, хотя он и не подпускал их к себе близко. Я думаю, он боялся, что они могут оказаться неаккуратными и, возможно, возьмут его в руки и придавят его. Поскольку он очень любил кошек, то не нападал на наших, а старался их избегать.

Как только он съел своё яйцо в то первое утро, я вымыла поилку для птиц и наполнила её чистой свежей водой.

Профессор, сидя на кусте, наблюдал за мной, пока я не закончила и не отступила назад. Потом он слетел вниз и попил воды, а затем осторожно ступил в воду.

Он повернул голову и увидел, что я наблюдаю за ним и тут же выскочил из ванны, встав на её краю и пронзительно крича и ругаясь.

Мои щёки запылали, но, думаю, это было скорее из-за того, что я старалась не рассмеяться, хотя, конечно, мне было неловко думать о том, что я собиралась стоять и смотреть, как он принимает ванну. Я поспешно ретировалась в дом и из-за занавески наблюдала, как он плещется. После купания он взъерошил пёрышки, как любая взрослая, имеющая опыт птица, а затем взлетел и скрылся из виду.

Профессор вскоре обрёл голос, и мы делали всё, что могли, чтобы помочь ему в его исследованиях, издавая всевозможные звуки. Он также летал по всей округе, возвращаясь каждый вечер, чтобы спеть то, чему научился. Мы узнали роликовые коньки, ванны, наполняющиеся и опорожняющиеся с брызгами в промежутках, плач ребёнка, кошачьи драки, самолёты над головой и многое другое, что помог нам понять наш опыт общения с Тёмным Ричардом.

Однажды утром наша соседка, живущая через три дома от нас, поссорилась со мной из-за моих детей, и в самый разгар ссоры я услышала птичье пение, доносившееся с телефонных проводов над головой. Услышав, на что мы похожи, я расхохоталась, а миссис Бенсон подумала, что я смеюсь над ней, и принялась браниться ещё пуще.

— Птица, — сказала я, — она парадирует нас. Послушайте!

Она послушалась, и, по крайней мере, это прекратило ссору, хотя я не уверена, что она согласилась со мной в том, что птица имитировала наши голоса.

Однажды днём я попробовала спеть «Мерцай, мерцай, звёздочка», и Профессор спел её вместе со мной, но Тёмный Ричард не захотел подпевать нам. Я попыталась вспомнить, пел ли он лучше Профессора. Мне показалось, что да, но ему потребовалось гораздо больше времени, чтобы выучить мелодию. Профессор присоединился ко мне на седьмом повторении, в то время как Тёмному Ричарду потребовалось по меньшей мере пять дней.

Ближе к концу недели я отправилась на чаепитие. Это была вечеринка в саду, и я не очень удивилась, увидев Профессора, расположившегося на дереве возле живой изгороди. После нашей получасовой беседы, он начал петь, как канарейка.

— О, только послушайте эту милую птичку, — воскликнула миссис Комптон.

— Какая шумная, — прокомментировала миссис Паркс. — Как-то раз рядом с нами поселился пересмешник, так он каждую ночь не давал нам спать, так он шумел.

— О, милые песенки, — проворковала миссис Комптон.

— Действительно, песенки. Он имитировал гудки поездов, сигналы светофора, сирены скорой помощи и я не знаю, что ещё. Мой муж стрелял в него каждую ночь из пневматического пистолета Бобби, но ему так и не удалось попасть. И всякий раз, когда он шёл по улице, эта птица летела за ним и выдёргивала волосы у него на голове, наверное, для того, чтобы свить гнездо. Можно подумать, птица знала, что мы за ней следим.

— Я думаю, что это жестоко — стрелять в птиц, — сказала миссис Комптон, и все её подбородки задрожали. — Я бы никогда не позволила своим мальчикам завести пневматическое ружьё или ужасного, жестокого кота. Надеюсь, у вас нет кошки? — обратилась она к Рут, нашей хозяйке. — Может быть, птичка останется и споёт для вас? — она начала собирать крошки и бросать их в сторону дерева.

Последовала оживлённая дискуссия об относительных достоинствах птиц, кошек и ружей, и вскоре дамы заговорили также о собаках, лошадях и бабочках. Профессор, разразившись короткой песней, замолчал, но примерно через полчаса снова начал петь.

Он пел, имитируя нежное воркование миссис Комптон и пронзительный резкий голос миссис Паркс. Он сочинил попурри из живого стаккато Энн и медленного говора, плавно растягивающей слова миссис Эверетт, прелестного контральто Рут Элтон и раскатистого смеха миссис Роудс. Он пел сладкозвучным голосом Нэнси Уэст, монотонным бормотанием миссис Линдсей и драматическим речитативом Люси Николс, всегда выделяющей интонацией всё, что говорит. Я думала, что лопну, стараясь не рассмеяться, но не хотела пропустить ни одной ноты.

Миссис Паркс раздражённо встала и сказала:

— Это была чудесная вечеринка, Рут, но мне пора бежать. Я очень надеюсь, что ты избавишься от этой шумной птицы. Из-за неё совершенно невозможно разговаривать.

— Поёт от всего сердца, — пробормотала миссис Комптон. — Я просто хочу, забрать её к себе домой. Разве ты не надеешься, что она останется здесь навсегда, Рут?

Рут дипломатично ответила, что ей нравится пение птиц, но она надеется, что она не будет имитировать звуки по ночам.

— Действительно, — сказала миссис Паркс. — У моего соседа была канарейка, и она будила меня каждое утро на рассвете — летом в четыре часа — пронзительными криками. Я готова была свернуть ей шею.

Кое-кто из присутствующих знал, что я выращиваю канареек, и все они сразу же попытались тактично перевести тему.

Победила Люси Николс.

— Сегодня вечером я иду на концерт, — сказала она. — Я так люблю музыку. Она трогает меня до глубины души. Я просто не смогу жить без хорошей музыки.

— Я никогда не могла понять, что это за штука такая, — заявила миссис Роудс. — Просто шум, и всё.

— О, вам следовало бы пройти курсы по изучению музыки, — посоветовала миссис Николс. — Музыка — это универсальный язык, и её так легко понять, как только вам объяснят несколько фундаментальных принципов. Да ведь я понимаю каждую нотку музыки, которую слышу!

— Правда? — вежливо спросил кто-то.

— Ну, конечно. И даже эта маленькая неискушённая птичка на дереве способна на такое, — сказала миссис Николс, махнув рукой в сторону Профессора. — Музыка говорит сама за себя, так ясно, так радостно — счастье! счастье! счастье! В мире всё хорошо! Только чистая радость жизни!

На этом она удалилась, а я постарался сбежать как можно скорее, потому что не доверяла себе и боялась, что могу сказать что-нибудь не то. Пока я быстро шла по улице, Профессор пролетел мимо меня, каркая, как ворона.

Когда неделя подошла к концу, мы смешали лекарство с кормом и пронаблюдали, как Профессор стал его есть. Он несколько раз клюнул, вздрогнул всем телом, а затем на мгновение замер. Птица улетела, и через несколько минут мы услышали, как Профессор зовёт нас из окна своей спальни.

Я поспешил к нему и пригласила на ужин, потому что, конечно же, у него ничего не было приготовлено, а солнце уже садилось.

Он ел с хорошим аппетитом, но ничего не мог нам сказать, пока не закончился ужин и дети не вышли из-за стола.

— Это было очень странно, — сказал он. — Я знал вас и всё такое, но не мог понять ни слова из того, что вы говорили. Это было похоже на старинный граммофон, работающий на неправильной скорости. Мелодия, которую вы пели, и которую я пел вместе с вами, звучала знакомо, но невыносимо медленно — мне приходилось вставлять в неё всевозможные трели и переливы. Птица живёт и делает всё в невероятно ускоренном темпе. Но, вероятно, даже если бы и не было разницы в скорости восприятия, я всё равно не смог бы разобрать ни слова. Птица не обладает способностью к абстрактному мышлению — только настроение и эмоции, — и пока я был в теле птицы, мне казалось, что я в какой-то степени разделял её природу.

— Вам понравилось?

— Я отлично провёл время! — усмехнулся Профессор. — А летать — это чудесно! Чудесно!

— Вам, должно быть, доставляло удовольствие передразнивать всех нас, — сказала я. — Я надеюсь, что вам это понравилось хотя бы вполовину так же сильно, как и мне. Но разве вы не слышали, о чём говорили дамы? — и я рассказала ему всё о чаепитии, что вызвало у мужчин взрывы смеха.

— Теперь я понял, о чём шла речь, — сказал профессор. — Что ж! Возможно, я попробую это ещё раз… когда-нибудь. Особенно, — задумчиво добавил он, — полёт.

— Вы сделали какие-нибудь записи его песен, миссис Токкин? — спросила я.

— Нет. Жаль, что мы не смогли этого сделать.

— Полагаю, в то время вы не задумывались об этом.

— Не думаю, что тогда было доступно какое-либо записывающее оборудование, моя дорогая. Если бы оно было, мы бы обязательно записали и песни Тёмного Ричарда.

Я вздохнула.

— Во всяком случае, Профессор научился понимать музыку, — сказала она.

— Я бы тоже хотела научиться.

— Внимательно слушай Дикки, и многому научишься, — проговорила миссис Токкин.

© Перевод: Андрей Березуцкий (Stirliz77)