Пудик навсегда

Василий САРЫЧЕВ

ПУДИК НАВСЕГДА

Он ушел к Янеку, Прокопу, близкому другу своему Курнилке – туда, где будут гонять невесомый мяч. А нам остается память – и чуть досадно, что говорят в основном о его душевности. Все правильно, но для футболиста важнее футбольное, а плеймейкера такого масштаба в «Динамо» моего детства не было. По таланту он был игрок сборной СССР, по значимости в командной игре равен Кипиани, Гаврилову, Буряку, Манучару Мачаидзе, Оганесяну – игрокам его дарования.

Глава 1. В МАСКЕ

Сменилось поколение, и те, кто не видел блистательного, моцартовского дара капитана минского «Динамо», могли обидно предположить, что клоунада – его удел. И с каждым разом меньше забавляли интервью о молодецких забавах тех, у кого головы стали белы, и даже не так впечатлила затея выйти на поле на седьмом десятке в календарном матче национального чемпионата.

Возможно, он не заметил, как втянулся. Или, что больше похоже на правду, по неведомой нам причине осознанно выбрал форму общения с миром. Таким, начиная с ярко поданного в девяносто седьмом году кича, он и был востребован у интервьюеров.

Все это было в том веке, а он не менялся, вызывая сомнения в отсутствии грима. Для того и маска, чтобы чужие не знали, как оно все на самом деле. Что творится в душе.

Он ведь был умный и тонкий, при всей нарочитой бесшабашности, но зачем-то все это прятался глубоко, чтоб не распознали, не развеяли представление, не подвигли хвалить и, что хуже, сочувствовать. Эта другая, интеллектуальная сторона проявлялась в мгновенной реакции в разговоре, и мелькнувшей начитанности, и не наносной душевности. Не просто так его продолжали ценить люди в самых разных командах и географических точках, и не на ровном месте любили работавшие под его присмотром юноши. И Капский не зря сам позвал оставшегося на распутье обратно в БАТЭ – при полном комплекте тренеров, второй раз в прежнюю реку.

А Пудышев по седьмому кругу все баял истории, старые и новые, в прежней своей стилистике – единственной, которой от него ждали. И, что удивительно, не из пальца высасывал: он был тот Мюнхгаузен, который не врет. В стилистике дело, вот в чем фокус: факты одни, а комедия или трагедия – определяет подача.

В подмосковном Калининграде, где он родился, размещалось особо важное СКБ ракетно-космических систем. Звучало красиво: бюро академика Королева, но самих академиков было негусто, а больше – крутившего гайки люда.

И папанька крутил, из семьи сбежавший вскоре после рождения первенца. Мать работала мотористкой – качала раствор. Тяжелая работа, весь день сына не видела – классическая уличная безотцовщина с самых ранних лет.

Папанька явился раз с конфетами в промасленном чемоданчике с гаечными ключами. Малому года три тогда было, закапризничал: чужой дядька, конфеты вонючие – мать гостя и прогнала, не для того сына к гигиене приучивала. Больше не приходил, потом совсем из города уехал – вот и все.

Жили в бараке громадных, казалось, размеров – от числа семей. Одни гуляют, другие отдыхают – пикник на обочине счастливой советской жизни.

Мать постоянно на работе, Юрок – под окнами, но равенство бережет от убогости: все барачные одинаково жили. Оттепель, заморозь, хрущевские все чудачества где-то фоном шли, мимо сознания рабочего люда. Пацанва собиралась с утра во дворе, играла в «расшибалку», ножики, гоняла мяч.

Как-то в компании прошелестело, что футболистам – старшим ребятам, игравшим в юношеской команде, – дают шоколад. Для Юры, знавшего только карамельки по праздникам, это был показатель, и он пошел записываться.

В классе «Б» город представляла команда «Вымпел», а мальчишек тренировал энтузиаст. Юрок, ему тогда лет десять было, сразу выделился скоростью, дриблингом. Носился за всех, куда звали, так попал на глаза олимпийскому чемпиону Николаю Тищенко, который с ключицей, перешел к нему в детский «Спартак». Играли на Ширяевке, но Юра и на клубную базу дорогу проторил: электричкой до Мытищ и три остановки до Тарасовки или, когда денег нет, пёхом. Садился и глазел, как тренируются мастера – Папаев, Осянин, Хусаинов, Логофет, Маслаченко, вдыхал спартаковский воздух. Влюбился в играющую команду, а сам всю дорогу выступал за другие. Это как с женщинами, говорит: одна для жизни, много для праздника, а есть еще – для мечты.

Из детского «Спартака» его в двенадцать-тринадцать лет высортировали, зато зачислили круче – в областные «Трудовые резервы» с талонами на питание. Тренировались в Лужниках, по весне выезжали в Туапсе на южные сборы. Для мамы это было событие: сын футболист, делом занят, чем во дворе беспризорничать, да и ей полегче. Валентина Ивановна замуж не выходила, всю любовь и здоровье на сына отдала.

В «Трудовых резервах» выбрали капитаном, неплохо выступали в союзном ведомственном турнире. Раз в Орджоникидзе за первое место мальчишкам выдали по двадцать рублей – взял пару бутылок шампанского во двор и на оставшуюся десятку – маме фруктов.

Похоже, тогда (самому кажется, что куда раньше) его и наставили взрослые, холодное лето пятьдесят третьего, парни, уличные авторитеты. Дали ряд заповедей – может, больше, но столько запомнил: уважать друзей, росшего по полям мака не жрать, не обижать женщин и не связываться – тогда чудно было слушать – с замужними.

Ближе к выпуску его взяли на заметку «Динамо» и ЦСКА. Некстати подхватил ангину, решил залечить народным средством: зажег в газплите конфорку, наклонился – греть. А горло вдруг стало разбухать, пошел абцесс. Сам один дома, начал задыхаться. И тут стук в дверь, чисто ангел с небес – отвечавший за селекцию в ЦСКА Владимир Федотов. Как нашел только, в городишке их в нужный момент оказался? Оставил для матери записку, Пудышева в «Волгу» – и в Москву в госпиталь Бурденко. Там мальчишку сразу на стол, над гландами орудовать. Чуть отошел от наркоза, Федотов с подвисшим своим вопросом: «Ну так куда пойдешь, к нам или в «Динамо»? Юра просипел: «Я динамовцам обещал», – спаситель не стал настаивать.

В «Динамо» за дублеров отвечал Адамас Голодец, поторопился показать приобретение старшему. А у Бескова к новичкам один вопрос: за кого болеешь? Юра растерялся и назвал «Спартак», думал, по правде надо. «Ну и пошел отсюда!»

Адамас Соломонович простить не мог: кому нужна твоя правда!

Но утряслось, с Бесковым хорошо работали. Константин Иванович молодой был, ценил играющих, но после сезона-72 его сняли. В состав Пудышева ввел уже Качалин. Набежало с заменами в первый год 13 матчей, во второй – 20, а в семьдесят пятом, когда на мостик пришел Севидов, спалился Юрок на выполнении первой заповеди. Позвал друзей детства, прежнюю рвань, в «Метрополь» отметить первую полновесную зарплату, а там топтунов пруд пруди. Сан Саныч торопиться не стал, в состав поставил, а после поражения сказал: «Рановато тебе, Юра, по «Метрополям», посиди пока на банке».

Конкуренция в команде будь здоров, так весь год за дубль и ковырялся.

А ноги чешутся, хочется играть. И тут пришло предложение по динамовской линии:

– Поедешь в Минск?

– Поеду.

Севидов не возражал.

На его игре обратная сторона луны особенно не отражалась. У кого-то сбоила стабильность, полз вес – скользили по наклонной – а этому нипочем. Вагон здоровья при плеймейкерских возможностях и сумасшедшая жажда игры делали Пудышева ключевой фигурой на поле.

Глава 2. Седьмое Небо

В Минск Пудышев приехал в бытность Евгения Горянского. Команда подобралась что надо: Боговик, Курнев, Байдачный, начавший входить в сок Прокопенко... Из белокаменной по той же динамовской линии прислали еще одного непрохонже – пудышевского одногодка, нападающего Курненина. И пошли плестись кружева на манер спартаковских, турнирного результата, однако, не приносившие.

За пределами поля – тоже кружева, только другого толка. Руководство республики видело, что интеллигентски мягкий Горянский не удерживает в рукавицах удалой народ, и поставило над командой милицейского генерала.

Да разве за ними уследишь?

Лихому холостяку выдали ключи от однокомнатной служебки на Танковой – пустили лису в курятник. Город невест Минск устроил его на все сто. Немеблированную квартирку Пудышев оформил экстравагантно, дав вольную знакомой художнице на роспись стен и получив микеланджеловские сюжеты, сомнительные для нашего человека. «Как ты, советский офицер, можешь спать под крестом!» – распекал его шеф Белсовета «Динамо» и, не добившись раскаяния, сослал в общежитие. Но скоро понял, что было спокойнее, и вернул с ключами возможность готовиться к матчам по своим рецептам, для иных молодых противопоказанным и неподъемным.

На его игре эта обратная сторона луны особенно не отражалась. У кого-то сбоила стабильность, полз вес – скользили по наклонной, как талантливый сосланец из московского «Спартака» Игорь Григорьев, – а этому нипочем. Вагон здоровья при плеймейкерских возможностях и сумасшедшая жажда игры делали Пудышева ключевой фигурой на поле.

«Когда не катит, надо что-то делать: собраться, пивка попить или шампусика, поговорить душевно. Посидишь, сбросишь зажимы – а завтра, глядишь, масть пошла».

Случались и творческие удачи. Это с его легкой руки ресторан гостиницы «Минск» получил сначала народное, а уже и официальное название «Седьмое небо». Этаж шестой, а «небо» – седьмое: гениально ошибся в ориентации.

Неровная игра команды, усугубленная экспериментом организаторов чемпионата, привела к последствиям. По итогам укороченного, в один круг, осеннего чемпионата 1976 года минское «Динамо» покинуло высшую лигу. Руководство республики не без сожаления рассталось с приятным во всех отношениях Евгением Ивановичем и сделало ставку на высвободившегося киевского мэтра – фундаментально подкованного Олега Базилевича. Тут и началось.

Олег Петрович провел ревизию и освободил из команды всех, кто не подходил под его лекало – десятка полтора человек. Возможности Пудышева сомнению не подлежали: по мобильности, азарту, игровому потенциалу был полузащитник под сборную, а его фестивальный норов старший взялся искоренить.

Но Пудышев такой человек, что на добрых чувствах из окопа первым поднимется, а к кому не лежит душа – за комбатом разве что волоком. Ну не нравился ему педант, отменявший отъезд на тренировку, если автобус опаздывал на две минуты, – и такой наставник хотел его перевоспитать! Да еще эти теоретические занятия... Пудышев признавал, Базилевич – дядька неглупый, но искренне считал, что свои заумности тренеры пусть на семинарах перетирают. Для себя он знал, что футбол – простая игра, отдал – открылся, и в следовании этой простоте оказывался нужен любому тренеру.

Кончилось все взрывом. В заключительном матче первого круга минчане проиграли главным конкурентам за выход в высшую лигу «Карпатам» – 0:2. Базилевич снял Пудышева на 33-й минуте. Накануне поездки во Львов полузащитник принял компанию, и наутро проверяющие извлекли из-под ванны восемнадцать бутылок от шампанского. Базилевич основного диспетчера от игры не отстранил, а показательно высек этой заменой, когда сам Пудышев уже счел, что в игре «акклиматизировался». На другой день Базилевич собрал команду на разбор и пустил пленку: вот что делает Пудышев в игре, а сейчас расскажу, как он готовился... Юрий слушать не стал, поднялся и пошел: неинтересно мне это...

Он от бунтов не прятался, но в зачинщиках не состоял, натура не та, однако недовольных было много, разом всех и прорвало. Вопрос стоял так: то ли оставлять Базилевича и искать идеальных игроков, то ли приставить к имеющимся другого тренера? А в Бресте гремел с молодой командой только закончивший ВШТ Эдуард Малофеев – вот и решение проблемы.

Что примечательно, Базилевич – теперь многие участники демарша признают – за полтора отпущенных года заложил хорошую базу. И даже тяжелый психологический фон, беспросветные эти тучи, довление функции над импровизацией сыграли свою положительную роль: не перетянутые до него вожжи пришедший на смену Малофеев отпустить не решился бы. Вышло как по заказу, команда ожила, раскрепостилась, заиграла.

Дорогой скрипкой в оркестре был Пудышев, совмещавший в себе спартаковскую легкость с исконно динамовским напором. Золотой возраст, двадцать пять, счастливо выпал на эру Малофеева.

С горящим тренером работалось, наряду с сердцем Данко и павианами у того была целостная система, еще не застывшая, развивавшаяся на глазах, были лед, акробатика, законы биохимии и биодинамики, были новые игровые принципы, которые разделяли игроки. Команда прибавляла, завоевывала зрителя во всех городах.

Еще одно лыко в строку: Юрий оформил брак с терпеливой Светланой, их отношения скрепила дочь. Археоптерикса легче было окольцевать, чем этого весельчака, а тут добровольно. Кураторы команды облегченно вздохнули, в жизни бурного полузащитника наметились якоря.

Отметить время от времени победу или заглушить неудачу – для Пудышева это был ритуал. Его натуре требовалось общество.

Кумиров узнавали на улицах, популярность зашкаливала, главное было не сойти с рельс, не загудеть со всеми здоровающимися, каких было на каждом углу. В команде имелась маленькая устоявшаяся компания, куда нечасто брали Прокопа, потому что народный герой, а лишний шум ни к чему. Тихо ушли – тихо вернулись. Случалось, конечно, нарушать и не вовремя, после чего остро чувствовали вину и отрабатывали втройне. Несколько одежек на себя перед тренировкой – и выгонять, а потом и в игре. Тонкий психолог Малофеев это чувство вины порой эксплуатировал.

Так ползли годы, и стало саднить раньше неведомое чувство, что надо бы что-то выиграть, пока не утонешь без следа в этом шампанском. До чего обещающе начиналось, за юношескую сборную СССР у Лядина играл, потом Николаев брал за «молодежку», и тут пошли праздники и друзья.

В восьмидесятом году о динамовце вспомнил Константин Бесков, готовивший сборную к московской Олимпиаде. Собирал играющую команду: Юра Гаврилов, Вова Бессонов, Федор, Чивадзе. Пудышев легко вписался в их связки, на поле на одном языке разговаривали – но вмешался опять друг шампусик. Отметили в Новогорске конец сбора, а следующий должен пройти в Италии. Европа представлялась праздником жизни, после говённой-то (понятно чей эпитет) Африки, куда минчан отправляли регулярно по осени и куда Пудышев после первого визита был больше не ездок. Да ладно Европа – на Олимпиаду хотелось! Как лось на сборе носился. Кажется, был в фаворе, и тут за столом один друг любезный пошутил:

– Слушай, ты списки видел? Тебя вроде отцепляют…

Ну, сказал и сказал, а это было крушение. Наутро, еще хмель не выветрился, везли на контрольную игру в манеж ЦСКА. Пудышеву в голову и ударило, решил упредить, чтоб позора меньше. Попросил водителя тормознуть возле метро «Войковская», пожелал всем удачного выступления на Олимпиаде и... зашагал прочь, забросив сумку на плечо. Будь в автобусе Бесков, так просто не выпустил бы, но он уже ждал в манеже на Песчанке, а второй Логофет быстротой реакции не отличался.

Вопиющий случай спустили на тормозах лишь потому, что Бесков ценил динамовцев. Сказал Курненину, тоже пробовавшемуся на том сборе: «Не знал бы твоего друга, дисквалифицировал бы пожизненно!»

Без олимпийской медали Белоруссия не осталась. Бесков в последний момент взял Черенкову в дублеры Сашу Прокопенко. Пудышев говорит, рад за Прокопа, в тот год он здорово, мол, играл, но можно представить, как кошки скребли...

В восемьдесят первом Пудышева выбрали капитаном. Как положено, тайно, через записочки. Ассистентами после подсчета голосов оказались Боровский и Курненин. Пудик подошел к каждому, извинился: «Какая разница, кто половину поля выберет...»

Но смех смехом, а дело нешуточное. Повязка дисциплинировала или скоротечность футбольной жизни, только в восемьдесят втором, когда у минчан мелькнул шанс на фоне выхолощенных испанской неудачей киевских и спартаковских сборников, Пудышев и команда в него вцепились. Год без залетов, все за одного – так выковали золото.

Поди пойми, где за всем стебом он был настоящий, нестареющий этот мальчик, живший в своей Нетландии с другими вечно юными детьми. А дети – особые люди, обитающие в своем мире и не очень хорошо понимающие взрослую скучную жизнь.

Глава 3. Питер Пэн

Не желавший взрослеть сказочный мальчик, как известно, сбежал из дома по дымоходу и улетел в Кенсингтонские сады. Отличие Юрия Пудышева только в том, что его в эти сады загнали. А потом из садов – в другие сады, в третьи...

Из минского «Динамо» капитана отчислили в восемьдесят четвертом. Задачей года шефы советского футбола определили успешное выступление в Лос-Анджелесе. Олимпийскую сборную тренировал Эдуард Малофеев, уехавший в Москву в разгар чемпионата-83. Собрал тех игроков, на кого мог опереться, и решил задачу выхода из отборочной группы. Вместе и порознь майки той сборной примерило полкоманды минского «Динамо».

Массовому привлечению белорусов предшествовал дебют в розыгрыше Кубка европейских чемпионов, где подопечные Вениамина Арзамасцева дошли до четвертьфинала и в некомфортном во всех отношениях марте достойно выглядели против бухарестского «Динамо» (1:1 и 0:1), причем в Румынии еще не известно, как все повернулось бы, не отмени чертов англичанин чистый гол Пудышева. Минчане были на ходу, и Малофеев справедливо решил, что от добра добра не ищут: где найдешь в первый месяц весны такую коллективную готовность! Через неделю после еврокубкового поединка в Бухаресте Малофееву предстоял товарищеский матч со сборной ФРГ в Ганновере, и главком вызвал Пудышева, Янушевского, Гуриновича, Зыгмантовича, Алейникова, а заодно покинувших белорусский клуб, но все равно своих Шишкина и Павлова. Для большинства то выступление за первую, при всей условности статуса, сборную так и осталось единственным.

Немцы же, в отличие от нашей обкатки олимпийцев, собрали действующих звезд, но, что удивительно, выиграли едва-едва. В противоборстве с Маттеусом, Бригелем, Феллером, Шумахером, Бреме наши быстро открыли счет и почти выстояли – пропустили решающий за минуту до конца после фатальной ошибки Шишкина (1:2).

В той игре на двадцатой минуте серьезно травмировался Павлов, которому Феллер сделал накладку, и сосед по номеру Пудышев в оставшиеся два дня таскал Колю на себе вместе с сумкой. Юрий сам мог проститься со здоровьем, когда подкатился под громадину Бригеля – пока летел в стык, говорит, вся жизнь перед глазами мелькнула. Но в целом игралось в удовольствие: динамовцев хлебом не корми, а только дай быковатого соперника. «Несется с топотом, уже дышит в спину, а ты вдруг «каблук» – наступишь на мяч, оставляя партнеру, а сам бежишь дальше, и конь за тобой чуть ли не до раздевалки...»

На последний отборочный матч с венграми наших олимпийцев вывел с повязкой Юрий Пудышев. Матч уже ничего не решал, советская сборная стояла в таблице недосягаемой. Капитан торжествовал: по всему теперь не отцепят, едем в Америку на Олимпиаду!

Но через две недели все перевернулось. На заседании Политбюро под председательством Черненко вожди зачеркнули четыре года целому поколению советских спортсменов.

За ненадобностью теперь олимпийской сборной Малофееву поручили национальную с ее кадровым ресурсом – всеми Блохиными, Родионовыми, Дасаевыми, Бессоновыми... Большей части минчан в этой звездной компании места не было.

Нетрудно понять, в каком состоянии Пудышев вернулся в Минск, где от него ждали подвигов, не собираясь вникать в психологические нюансы. Сборная летела на «Уэмбли», а он ехал с ярмарки на опостылевшее повторение пройденного. Самолечение традиционным способом дало обратный результат. Унизительное кубковое поражение 0:4 дома от московских одноклубников обрушило шквал критики на команду и не принимавшего участия в матче капитана.

Следом пошли поражения в чемпионате – в Тбилиси и в Москве от «Спартака». Лидера нещадно хлестали, и он закусил удила. Тут как тут друг шампусик, и кончилось тем, что в начале июня капитан не явился на отлет в Ленинград. На беду, там разгромно проиграли, и жесткий сторонник дисциплины Арзамасцев не стал валандаться – поступил, как годом раньше с Прокопом. Пудышева отчислили с наложением дисквалификации.

Без дела Юрий промаялся чуть больше месяца. Обратно в команду не звали, а ноги чесались. Тут и последовал звонок от тренировавшего московское «Динамо» Сан Саныча Севидова: «Как у тебя, есть еще порох?»

Было завались, и спустя считанные дни в Белсовет «Динамо» пришло предписание на перевод офицера Пудышева в столицу.

Но ребячество чуть не подвело: в последний вечер устроил себе проводы. Отправился в «Журавинку» – народный ресторан, где динамовцев любили и играли футбольный марш при их появлении. В разгар представления полузащитнику показалось, что за ним явилась не милиция, а много серьезнее – жена. Человеку надо чего-то бояться: смерти, Бога, начальства, ну или жены.

Самое любопытное, что пудышевская супруга – добрая, терпеливая женщина, какая только и могла у него быть. «Моя толстушка», как он называл. Как-то уже в новое время пришла в «Раковский бровар», где сидели тренеры, – искала. Поздоровалась, улыбнулась усталой такой улыбкой, в какой были и смущение, и доброта, и понимание того, что этот крест ей нести до конца – с большим ребенком, который никогда не повзрослеет.

А тогда, в «Журавинке», Юрий испугался, или неловко стало – сиганул в окно со второго этажа. Отбил пятки – ковылял потом домой на Немигу. Не наступить, а завтра ехать – ночь провел с компрессами, прикладывал детскую мочу. Доктора потом хвалили: «Спасла тебе доча карьеру».

Но наутро легче не стало. На мысочках добрел до поезда. В Москве прямиком в ЦС «Динамо» к Коле Толстых – приосанился, не показывая виду. Обошлось, отправили в Новогорск, где готовилась команда, а в чемпионате перерыв, за десять дней подлечился.

В команде много знакомых: Максименков, Минаев, Валера Газзаев, Головня – встретили хорошо. Команда шла под вылет: в 23 турах всего четыре победы, силы ушли на завоевание Кубка, а в чемпионате – последнее место, выйти из штопора не могли. Первый матч Пудышева – с «Пахтакором», который шел предпоследним, – играли за четыре очка. И что думаете, Юрий забил на первой минуте. 5:0 выиграли, еще и Газзаев не реализовал пенальти. Грех не отпраздновать – и в следующем туре получили 0:4 от «Торпедо». Севидов гуманные методы отбросил, как сидоровых коз стал гонять, но ничего, выдержали.

А когда в предпоследнем туре минский изгнанник за семь минут до конца забил «Арарату» и спас тем самым прописку в лиге, Севидов обнял после игры: «Я тебя выручил, а ты – меня...»

В 1985 году в Кубке кубков удачно сыграли, дошли до полуфинала. А дальше Сан Саныча Эдуард Васильевич сместил и стал по обыкновению вводить в состав новичков. Элитная молодежь: Кобелев, Добровольский, Колыванов – и возразить нечего. В восемьдесят шестом московское «Динамо» с ними едва не станет чемпионом страны. Пудышев в восемьдесят пятом еще играл, а в призовой год был уже под заменку: давали понять, что пора. Тут и повод подоспел: прилетели в Алма-Ату в разгар горбачевского сухого закона, а там друзья, Витя Карачун, место в основе не светит – отыграл за дубль и «налопался» так, что Малофеев не взял в самолет на обратный рейс. Гостя увезли на базу «Кайрата», проснулся утром – не понял, где находится, кругом люди с узкими глазами...

В Москве, как водится, собрание, в лучшем костюме выслушал весть об отчислении, «спасибо за внимание!», и пошел.

Дальше был бег на месте. По выражению Пудышева, отправили по этапу. В Союзе много было динамовских команд, позвали в прозябавший в хвосте первой лиги Ставрополь. А Пудышев после игрового воздержания как зверь становится на поле, с его появлением команда расшевелилась. Чуть укрепили состав, Комбата взяли – полузащитника из Воронежа Мурашкинцева, сзади Новиков из московского «Динамо» подчищал – наделали в лиге шуму. В восемьдесят восьмом должны были в «вышку» выходить, весь круг не выпадали из тройки, опережали «Памир» на два очка, ЦСКА – на пять. В паузе перед вторым кругом на сборе в Болгарии узнали, что начальству высшая лига ни с какой стороны: другие требования и расходы.

Пудышев, когда про такое узнал, тренеру Борису Стукалову все высказал и пошел в отказ: всю болгарскую неделю пели с Комбатом песни и трескали «Плиску». Сразу по возвращении и рассчитались.

Следом полгода в барнаульском и год в самаркандском «Динамо». Новый жизненный опыт. Летели на игру в Курган-Тюбе в «кукурузнике» стоя, зато сверху увидел Сырдарью... Надоела жара – извольте вам холод. Незабываемые четыре года в Якутске. Понятия не имел, куда подписался. Сел утром в ИЛ-86 и после восьми часов полета спустился по трапу в якутскую ночь. Болонья на куртке свернулась в чешую, закурил – дым замерз: минус пятьдесят! Мать моя, это здесь играть!

Встречающие ободрили, не обращай внимания, что-то накинули на плечи, повезли в ресторан. Спросили: «Что тебе надо, чтоб не сбежал?» Брякнул пришедшее на ум: «Бальзаковскую женщину с квартирой и ванну шампанского». – «Все?» – «Все».

Играл, тренировал, видел северное сияние и как вздымается Лена – не подумайте чего, река, ну хотя и не река тоже. Поле гаревое, откуда там траве взяться, но климат сухой, здоровый, воздух – не надышаться. Выходил ночью в минус 55, снимал шапку – и нормально. Русские, якуты – без драки в ресторане не обходилось, но футболистов не трогали.

После Якутска завернул на годок в Нижневартовск, Курненин был главным тренером, последняя уже гастроль. Сорок стукнуло, и закончил. Из таких вояжей все с машинами возвращались, целевым ехали назначением, а Пудышев условий не ставил. Едва приезжал из очередного странствия, звонили домой: «Юра, надо помочь». Надо так надо. В семью офицерская зарплата шла, в Минск к тому времени и маму забрали. А в команде много ли надо: отвезут, привезут, накормят... Все были неденежные города – с тремя рублями прибыл, с тремя и убыл, но с впечатлениями и доброй памятью.

По возвращении поработал со Щекиным в минском «Динамо» Хвастовича, а там возник БАТЭ. Его, конечно, за имя брали, но держат теперь за другое: он шебутной и добрый. В Борисове тренеров хватает, куда важнее, что там, где Пудышев, – прекрасная атмосфера, и все его шутки, подначки такие, как сам он – не обидные, не злые.

«В своих интервью он просто дуркует, – это о нем Георгий Кондратьев. – Пудик по натуре не изменился. Он боец был на поле, капитан, мог в игре нареветь, слезы наворачивались. А после матча подойдет: ты не обижайся...»

Он и сам обид не носил: во время московского второго пришествия на побывке разыскал минского своего сменщика Кистеня, чтоб пожать руку: Сашок, ты молодец, вписался в игру...

«Он очень порядочный, – говорил про него Капский. – Умный. Чувствует людей».

А вот Пудышев про себя сам: «Так жизнь и прошла, уже дедушка: внучка и внук. Но молодой еще дедушка, потому что хочу поиграть. То время наверстать, где недоиграл несколько годков. Все сразу хотел охватить – и гульбу, и результат, а надо что-то одно. Времени упустил много, мог гораздо лучше».

Осенью-2010, когда Пудышеву было пятьдесят шесть, он установил свой единственный рекорд, выйдя на поле на последних минутах календарного матча чемпионата. И теперь, на седьмом десятке, подумывал обновить, снова выйти на поле: «Не для себя – чтобы наш восемьдесят второй вспомнили. Ты дай так одним штришком: надо, мол, выпускать пацана...»

И тут же: «Повеселей напиши, придумай что-нибудь для моих «бальзаков» (женщин бальзаковского возраста. – В.С.), чтобы порадовались... Снимок хороший дай, пусть посмотрят на чемпионское тело...»

Несколько лет назад в анкете (знал ведь, что напечатаю!) на вопрос «Наиболее ценимое качество в людях» написал «Продолжение банкета», «Наиболее ценимое качество в девушке» – «Грудь», а в графе «Боевые габариты (рост, вес)» – «176, 80, 35 см стоя».

И здесь же: любимый фильм – «Весна на Заречной улице», книга – вся серия ЖЗЛ.

Поди пойми, где за всем стебом он был настоящий, нестареющий этот мальчик, живший в своей Нетландии с другими вечно юными детьми. А дети – особые люди, обитающие в своем мире и не очень хорошо понимающие взрослую скучную жизнь.