Пулеметчик

Глава 7

Осень 1902

Телеграммы, полученные мной перед отправлением из Чикаго, не порадовали. Вагон с нашим “сельскохозяйственным” грузом пытались по дороге ограбить, таможенные пломбы были сорваны и все застряло в Колорадо, на станции Гранд Джанкшен, а ребята не очень понимали, что делать дальше. А дома все было еще хуже — провал ширился и я отписал Савинкову, что нужно останавливать печать, ложится на дно на месяц-другой и менять систему конспирации. И как бы это не было началом черной полосы…

Перебив билет до этой самой грандиозной узловой станции, я погрузился в пульман, живое свидетельство извивов англосаксонской мысли.

Железные дороги Соединенных Штатов начались с вагонов сидячих, как дани генетической памяти старушки-Европы, но довольно быстро наступил облом, это дома, за океаном, можно добраться от столицы до столицы за полдня в поезде, а тут страна немножечко побольше. И как только пути стали чуть длиннее суточного перегона, возник естественный вопрос — а как спать? С дилижансами-то все было просто, днем едем, ночуем в гостиницах, а вот с поездами этот метод сильно увеличивал простой подвижного состава и, следовательно, сроки окупаемости.

Но нет, строить спальный вагон, как в Европе, с отдельными купе — это недостойно первопроходцев, мы построим переселенческий фургон, но роскошный! Тем более, что у нас уже есть сидячий вагон. И Джордж Пульман, чье имя стало нарицательным, создал это адское творение на колесах, по недоразумению зачисленное в синонимы роскоши и комфорта.

С отделкой-то и сервисом там все было хорошо, насколько это возможно в общем вагоне. Да, в общем — днем все сидели как в электричке, разве что на плюшевых диванах. А вот вечером начинался сумасшедший дом — опускали верхние полки, шедшие вдоль окон, раздвигали нижние диваны, ставили подпорки, вешали занавески… полчаса пассажиры были вынуждены прятаться от эдакой трансформации. Утром все повторялось в обратном порядке, то есть двенадцать часов можно только сидеть без возможности лечь, а еще двенадцать часов только лежать без возможности сесть. Бррр.

Проводник (черный, как и весь персонал поезда, за исключением бригадира) принял мой чемодан и проводил до места. Пульман вообще нанимал преимущественно негров и платил им не просто меньше белых, а даже меньше прожиточного минимума, остальное официанты, носильщики и прочие должны были добирать чаевыми.

А для своих рабочих построил в Чикаго целый городок рядом с вагонным заводом, со всеми удобствами, магазинами и развлечениями, фактически превратил его в резервацию, эдакий “олл инклюзив” — сиди внутри и не суйся наружу, и тем самым привязал их к себе крепче, чем веревкой. Такой вот филантроп.

В Денвере прямо в вагон принесли очередную телеграмму из России, Борис вроде бы нащупал способ ликвидации провала, но на всякий случай отдал команду замереть, придется русской революции пару месяцев пожить без газеты “Правда”.

Поезд San Francisco Overland выгрузил меня на Гранд Джанкшен, погудел на прощание и умчался в даль светлую. Носильщик потащил вещи в гостиницу, а я отправился искать ребят и местное железнодорожное начальство, чтобы выяснить, как ликвидировать задержку. Но больше всего меня в это утро беспокоил чертов зуб, начавший с легкого нытья как только я проснулся, но с каждой минутой болевший все сильнее и сильнее.

Вагон с нашими “сеялками” стоял отцепленный на дальних путях, хуже было то, что сопроводительные документы на него были неизвестно где. Вернее, наша-то копия была у ребят на руках, а вот та, которая должна была идти с вагоном, пропала.

Как оказалось, это довольно частое здесь дело, на повороте или подъеме, где поезд сбрасывает ход, ловкие ребята запрыгивают на заднюю площадку и подламывают вагон за вагоном. Коли найдут что-то ценное — просто выбрасывают из поезда, а потом сообщники или они сами подбирают с насыпи. И как обычно, не столько сопрут, сколько попортят. Но в нашем товарняке грабителей спугнула охрана, да и ребята тоже пальнули для острастки, так что дело ограничилось пломбами, взломаной дверью и пропавшими бумагами.

И в этой нештатной ситуации американские путейцы начали нас футболить. Таможенный груз! Вскрыт! Что-то могло беспошлинно попасть на территорию США! Ужас-ужас-ужас! Полдня мы мотались от начальника сортировки до начальника станции с заходами к нотариусу, под изводивший меня зуб и никто ничего не мог сказать точно. Ну прямо как у нас.

Наконец, пожилой путейский клерк, в смешном козырьке на лбу под седыми всклокоченными волосами, видимо, самый опытный в этом кагале, сказал, что нужно переоформить документы и опечатать вагон заново.

— О кей, кто это может сделать?

— Только отправитель.

— Так я и есть отправитель!

— Нет, нужно заверить у начальника таможни, груз же был опечатан.

— То есть, нам нужно ехать обратно в Нью-Йорк за копией???

— Получается, что так.

— А вы можете составить акт осмотра и опечатать вагон заново? Наша копия здесь, можно сличить груз в описи и в вагоне…

Конторщик стрельнул глазом на стеклянную выгородку, за которой сидел начальник станции. Может, старый хрен, точно может, но оглядывается на вышестоящих, и я положил перед ним пятьдесят баксов. Зуб при этом дернуло так, что я без малого прослезился.

— Это что, взятка? — с негодованием спросил старикан, но как-то слишком театрально.

— Ни в коем случае. Я надеюсь, что копию вы сделаете в рамках своих служебных полномочий, а это за то, что вы проводите меня к лоеру.

— Нуу… путь неблизкий… — упоминание адвоката сделало свое дело и дедуля начал торговаться.

— И к зубному врачу, — я добавил еще двадцатку.

Клерк смахнул деньги, будто их и не было, через полчаса он и еще пара сотрудников оформили нам все бумаги, босс расписался, целой комиссией сходили и поставили новые печати на двери, ребята с актом ринулись к начальнику сортировки с требованием прицепить вагон к любому поезду на Фриско. Тут и рабочий день закончился.

— Ну что же, — конторщик снял нарукавники и козырек, надел пиджак и указал мне на выход, — пойдемте.

Городок, кстати, был совсем не чикага с новым йорком, натуральная одноэтажная Америка. Движуха здесь кое-какая была, но провинциально замедленная и не то что небоскребов и трамваев, даже конки никакой не наблюдалось. Так, повозка туда, повозка сюда, неторопливые пешеходы, городишко тысячи на три человек, по сути — скопище деревянных сараев. Разве что на улице с непременным названием Мэйн стрит сараи поприличнее и украшены вывесками. Ну и десяток-другой домов колониального или там брускового стиля насчитать можно, есть же тут какая-никакая верхушка, вот и обставились. Плоская застройка, разве что водокачка на станции да пара ветряков над колодцами давали, как говорят архитекторы, вертикальный акцент, самый большой дом в городе, украшенный надписью Colorado Fuel and Iron, гордо вздымался аж на три этажа. И бьюсь об заклад, в мое время небоскребов здесь тоже не выросло — все точно так же, были мегаполисы и большие города, а отъедешь миль сто-двести в сторону и можно в такой депресняк угодить, похуже, чем наш Воронеж после бомбежки. Только вместо избушек — реднековские жилые прицепы гектар за гектаром или вообще заколоченные дома. Но хватит воспоминаний, где там этот чертов зубодер?

— Дантист принимает у себя в доме, но должен предупредить, мистер Скаммо, он наверняка уже пьян. Утром-то он обычно трезвый, а вот после обеда… — клерк даже развел руками.

Час от часу не легче, но зуб уже болел так, что я готов был лезть на стену и даже алкаш с клещами казался меньшим злом.

В уездном городе N было так много торговцев фруктами, что казалось, жители города должны быть сплошь вегетарианцами. Причина же была в том, как поведал мне проводник, что здешние края оказались очень хороши для персиков, груш, абрикосов и винограда — в городке, помимо фруктовых оптовиков, попадались и винодельни.

Этот сукин сын дантист реально был пьян, не в стельку, но заметно. Ладно, выдрать зуб это не канал пройти, мне уже было пофигу, насколько он справится, хотелось только поскорее избавиться от боли, потому как иначе надо было ложиться на пол и кататься там, завывая и держась за щеку.

— А вы отчаянный парень! — весело обратился ко мне док и распахнул дверь зубоврачебного кабинета. — Садитесь.

Кожаное кресло стояло около окна, возле увешанной по американской традиции дипломами стенки. Ого, член Американской стоматологической ассоциации! Надо же, я думал, что она возникла значительно позже, когда появилась потребность маркировать всякие товары для зубов. Я пристроился на сиденье, откинул голову и стал смотреть, как стоматолог неверными руками напяливает фартук. Зуб разошелся вовсю, казалось, еще немного и челюсть разорвет от боли.

— Я могу вколоть вам морфий…

— Нет уж, дайте стакан виски. А лучше два. Льда не надо. И возьмите деньги, потом я за себя не ручаюсь.

Ну, не поминайте лихом. Кукурузный самогон провалился в желудок, доктор гремел инструментами и зажигал лампы. Керосиновые, разумеется, с электрификацией в городке было никак. Когда он повернулся ко мне с щипцами в руках, мне уже все было пофигу.

Пробуждение, как и следовало ожидать, было кошмарным.

Мало мне сушняка, мало мне колокольного трезвона в голове и ноющей развороченной десны, так по комнате еще шарились посторонние люди и потрошили мои вещи. Глаз пока открылся только один и в неприятно резком свете выглядели визитеры вполне обычно, брюки-жилетки-пиджаки, разве что носили сапоги вместо цивильных ботинок. Даже шляпы у них были больше похожи на котелки, чем на киношные ковбойские стетсоны. И кто это у нас? Бутч Кессиди и Санданс Кид? Они же вроде в поездах работали… впору было голосить “Караул, грабют!”, но похмелюга в тот момент заботила больше.

— Пить… — прохрипел я и, похоже, ободрал нёбо, язык мало отличался от наждачной терки.

— Смотри-ка ты, очухался, — повернулся ко мне один из непрошеных визитеров и утреннее солнце сверкнуло у него на лацкане зайчиком прямо мне в глаз, отчего мозг взорвался болью. Что ж я маленьким-то не сдох…

— Пить… — повторил я, расцарапывая себе рот.

— Для начала ответьте нам на несколько вопросов… — начал было второй мутный силуэт, но его перебил первый.

— Эй, Джонни, ты что, никогда не был в таком состоянии? Он же не сможет ничего сказать.

И мне дали кувшин воды. Ушел он как в песок, но стало малость полегче.

— Вы кто? — прохрипел я, оторвавшись от кувшина.

— Шериф этого города, Алистер МакГрегор, — чувак придвинул стул поближе, уселся и я смутно разглядел, что там у него блестело. Таки да, звезда шерифа, но будь я проклят, если в состоянии различить, сколько у нее лучей.

— Чем обязан? — ну хоть не грабители, и то хорошо.

— В городе беспорядки и мы имеем основания считать, что их причина — вы.

Час от часу не легче… Беспорядки? Эээ…

— Где вы были вчера вечером, после шести часов?

Вопрос этот, несмотря на его простоту, поставил меня в тупик, я помнил кабинет дантиста и… все. О чем честно и сообщил сидящему передо мной.

Следующие полчаса с помощью сведений со стороны удалось как-то восстановить мой путь из зубоврачебного кресла в гостиницу.

Третий стакан виски я выпил там же, у зубодера, после того, как он вытащил половину зуба. Но док оказался упрямым и доделал свое дело, невзирая на мои вопли и телодвижения. Прополоскав дырищу в десне тем же вискарем я совсем было собрался уйти, но эскулап, как благородный человек, вызвался меня проводить. Это удалось лишь наполовину — он тоже жахнул стакан после удаления зуба, чтобы снять стресс после моей попытки откусить ему пальцы. Так мы и шли, подпирая друг друга, пока не утомились и док предложил восстановить силы в ближайшем баре или салуне, как его там.

На беду, это оказалось шахтерское заведение.

Помимо садов и виноградников, вокруг города на склонах Скалистых гор, было пробито немало штолен — Америке требовался уголь, железо, алюминий и многое другое. Но на выработках действовали суровые порядки, включая сухой закон и потому вечером шахтеры добирались до городков и уже там пускались во все тяжкие. А тут еще и вечер субботы — работали-то шесть дней в неделю. И собираться предпочитали в кабаках попроще, где никто с криками не побежит за полицией, даже если ему своротят челюсть.

Вот в такое место мы и попали. Дока ладно, знали в городе, а вот ко мне немедленно возникли сакраментальные вопросы “ты с какова раёна?” и “чо такой дерзкий?” в здешнем, разумеется, варианте.

Пока мне излагали события вчерашнего вечера, я с трудом сел на кровати и ощупал себя. Кроме гулкого бидона там, где должна быть голова, все остальное было цело и даже не саднило. Значит, до мордобоя дело так и не дошло. Хорошо представляя себе, чем могло кончиться появление чужака в пролетарском баре, это было как минимум удивительно и я проверил костяшки пальцев. Никаких следов, кожа не содрана.

— Все верно, мистер, драки вчера не было, — правильно истолковал мой взгляд МакГрегор.

— А что тогда за беспорядки?

— Песни. В основном песни.

Господи, да что я там отчебучил? Неужто “Интернационал” пел? Изумление на моем лице было столь велико, что шериф добавил:

— Какая-то песня про шахтеров. Вы не помните?

Ох ё… Шестнадцать тонн!!!

Здоровенный детина с темной от въевшейся угольной пыли кожей подсел к нам, когда вокруг моего с доком стола собралось уже человек пять-шесть местных. Он выложил на стол кулачищи, живо напомнившие мне Ивана Федорова, и сообщил, что чужаков тут не любят. Особенно таких, которые приехали шпионить. Или тех, кого подослала компания.

Я только пьяно хихикнул, ткнул пальцем в две его кувалды и пропел:

One fist of iron, the other of steel

If the right one don't get you then the left one will!

И пользуясь замешательством, продолжил, все более расходясь:

You load sixteen tons, what do you get?

Another day older and deeper in debt

St. Peter, don't you call me 'cause I can't go

I owe my soul to the company store

Публика замерла. Теннеси Эрни Форд, знаменитый исполнитель этой песни, из меня как из бутылки молоток, но я допел весь текст (вот хрен бы я его вспомнил трезвым) под молчание зала и попытки отбивать ритм ногой.

А потом кабак взорвался.

Углекопы ревели, хлопали меня по спине, называли “своим парнем” и каждый считал долгом налить мне выпить. Мы спели “Шестнадцать тонн” еще раз пять, пока все не выучили ее наизусть, а потом повторили еще раз десять, когда новость о песне молнией пронеслась по городку и пришли шахтеры из других баров.

Как сказал шериф, до гостиницы меня донесли на руках.

А утром начались те самые беспорядки — над городом гремели слова про заложенную в лавке компании душу. И похоже, завтра неделя начнется с забастовки.

— Зачем вы приехали в Гранд Джанкшен?

— Лучше бы не приезжал, — ответил я, держась за голову. — У вас не найдется пары унций виски, поправиться?

— Отвечайте на вопрос!

— Мы везем груз сельскохозяйственной техники в Россию, вагон был отцеплен здесь после попытки ограбления, — я выдохнул, длинная фраза далась с трудом. — Вчера мы разобрались и отправили его дальше.

— Это те русские, которые три дня носились вокруг вагона с сеялками, — наклонился к уху шерифа один из помощников.

Они закончили обыск и предъявили найденное — браунинг, чековую книжку Дж. П.Морган и Ко, чертежи, патентные бумаги и визитку Шиффа. Я мысленно поздравил себя с тем что не потащил с собой брошюры от Николы и Барта, а попросил их отправить почтой во Фриско, а то бы сейчас мне пришили заговорщицкую деятельность. И так вон, глазами зыркают, того и гляди обзовут “проклятым комми” или “еврейским агитатором”, хотя нет, до этого еще лет тридцать, но полицейский стиль все равно узнаваем.

— Что это за чертежи?

— Мои изобретения, я инженер.

Шериф перебрал все, повертел визитку в руках и, видимо приняв решение, собщил:

— Вы должны немедленно покинуть город. Следующий поезд на Сан-Франциско через два часа, вполне успеете. До отправления никуда не выходить, если мы увидим вас где-либо кроме гостиницы и станции, я арестую вас по обвинению в неповиновении властям.

Собрался я быстро, благо вещей было мало. Портье принес мне лимонного сока, я запил им две таблетки аспирина и отправился на вокзал. Эх, как там дела у Митяя? Очень бы кстати пришлись его смеси…

Митяй довольно оглядел выстроившиеся пузырьки с ярлычками, все двести. И заполненную до последней клеточки таблицу — причем уже вторую, с более тонкими рецептурами. Ту, первую, он доделал самостоятельно за два месяца, еще неделя ушла на сравнение растворов. Пять номеров, давших наилучшую прозрачность, он отправил телеграммой Михаилу Дмитриевичу. Нет, не сам — на телеграф он ходил с Мартой.

А через два дня пришел ответ и с ним большой-пребольшой облом — еще двести рецептур, с разницей в четверть и в ползолотника и Митяй приуныл, лето уже кончилось, а работе конца-края не было видно. И как ни крути, еще месяц придется потратить, даже если трудиться с утра до ночи, училище ведь никто не отменял. С горя Митька даже забастовал — закрылся у себя в комнате и неделю читал все подряд, пока Марта не прикрикнула и не напомнила, что он обещал Михаилу Дмитриевичу. Но за эту неделю нашлось решение — среди прочитанных книжек был “Том Сойер” и Митька, поначалу подивившейся методу покраски забора, вдруг понял, что запросто может поступить так же.

Теперь после занятий он возвращался не один, а в компании пятерых-шестерых одноклассников и дело пошло куда как быстро. Митька нарезал друзьям задачи, научил их правильно выполнять процедуры и все сосредоточенно делали крайне важное дело, которое им поручил сам инженер Скамов.

Марта с Ираидой, конечно, поворчали для порядка, но кормили всю компанию исправно, тем более, что ребята повадились делать вместе и домашние задания. И уже через неделю Михал Дмитричу ушла телеграмма с точным рецептом смеси для самого прозрачного раствора.

До Фриско я доехал без приключений и даже десна малость затянулась и почти перестала ныть. Привычно проверив почтовое отделение, я получил несколько телеграмм, одна из которых, из Москвы заставила меня буквально застонать — Митяй наконец-то подобрал правильную формулу. Эх, что же на на пару месяцев раньше… Ладно, и так хорошо получилось. Теперь надо быстро оформить бумаги, срочно патентовать и продавать лицензии здешней Биг Фарме.

Помнится, алко-зельцер поначалу продвигали как средство от головной боли, а “выстрелил” он лет через тридцать, когда упирать стали на эффективное снятие похмелья и запустили рекламу, в которой в стакан кидали не одну, а две шипучие таблетки — продажи моментально удвоились. Вот и мы пойдем этим путем, а патент оформим на меня и Митяя.

Сразу садиться на океанский пароход было выше моих сил, тем более у меня были важные дела — докупить еще техники и навестить Беркли, куда я и отправился познакомиться со своей “альма матер” и поводить носом насчет одной бумажки.

Нужного человека мне заранее сыскали наши эмигранты в Америке, а его подноготную вскрыли по моему заказу пинкертоновцы и теперь я шел по лужайке университетского кампуса на встречу с архивариусом во всеоружии.

Разговор с мистером Джеффри Н.Стедманом-младшим прошел в деловой, конструктивной атмосфере. Для начала он отправился искать запись о моем дипломе, но понятное дело, не преуспел и вернулся с обескураженным видом. Затем я попросил чем-нибудь помочь, потому как мне без настоящего диплома жизни нет. Мистер Стедман поупирался, но некоторые факты его жизни, добытые пинкертоновцами, сделали его гораздо сговорчивей, а небольшая сумма и вовсе позволила заключить обоюдовыгодное соглашение. И в архивах Беркли появилась лишняя строчка, а у меня на руках — левый диплом на мою фамилию. Вернее, “копия взамен утраченного”.

Примерно таким же способом я получил и несколько бумажек в мэрии — например, документы на “семейный участок” на кладбище, копии купчей на “ферму Скаммо” и другие. И теперь раскопать, что я не “американец”, стало совсем сложно.

На следующий день доехал товарняк с датскими сеялками, их и докупленные американские перегрузили на пароходик, а еще через пару дней я с отвращением поднялся на борт пакетбота-транспасифика и отправился во Владивосток.

Опасения были не напрасны, весь путь, в полтора раза больший, чем переход по Атлантике, я исправно блевал и валялся без сил на койке. Не помогали ни лимоны, ни анисовое масло, да еще иногда принималась ныть заживающая десна. В редкие минуты, когда я мог подняться, нужно было заставлять себя съесть хоть что-нибудь, но эти две недели стоили мне, наверное, трех лет жизни и килограммов пяти-шести, судя по ставшей свободной одежде.

Во Владивостоке меня с корабля пришлось буквально нести, настолько я измотался.