Пум

Ак-Юлдуз

У подножия высоких гор Могол-Тау издали видны какие-то неуклюжие низкие строения. Стены сложены из громадных неровных камней, слепленных глиной. Двери есть, а окон и печных труб нет. Около строений стоят юрты. Их решетчатые стенки обтянуты толстой теплой кошмой. Из отверстия наверху идет дым.

В юртах живут люди.

А кто живет в каменных строениях?

В них живет скот: овны, лошади, верблюды, которые и в зимнюю пору должны быть «под рукой».

Хозяева скота, казахи, в домах не живут. «Кто живет в доме, тот скоро умрет», — говорят они.

Но так было до революции, когда Хашима была совсем еще маленькой. Теперь около каменных построек для животных выросли каменные дома с окнами, с печами для самих людей. И оказалось, что люди в них могут жить еще дольше, лучше и веселее, чем в юртах.

В то время, о котором ведем мы рассказ, зимой, в тесной дымной юрте маленькой Хашиме было скучно и неуютно. На дворе воет ветер, несет сухой колючий снег, от которого немеют ноги и замирает дыхание. По такой погоде долго не нагуляешься: пробежишь немного и скорей назад, в юрту, греться. А там — ох и скучно же! В юрте тесно, надо сидеть смирно, протянув босые озябшие ножки к маленькому костру посередине. Даже разговаривать надо тихонько, чтобы не сердить бабушку Джамаль. Она очень старая, бабушка Джамаль. Атамкул, старший брат Хашимы, говорит, что она никогда не была маленькой, а всегда была такая: седая, растрепанная и сердитая.

Хашима не понимает, как это может быть, и, пожалуй, не очень этому верит. Атамкул всегда что-нибудь придумает удивительное, зато как интересно слушать его в длинные зимние вечера, когда юрта трясется от ударов ветра, и кажется, что в соседнем ущелье кто-то глухо и жалобно воет.

Уж во всяком случае старше бабушки Джамаль, на-наверно стариков не бывает. У нее во рту один зуб, длинный и желтый, а глаза красные, как у диковинной птицы. Мать говорила, что был у них дед Нияз, и старая Джамаль еще этому деду приходилась бабушкой. Это очень трудно понять, и маленькая Хашима подолгу с почтительным удивлением наблюдает, как старуха, сидя у огня что-то непрерывно бормочет и трясет седой косматой головой.

Хашима попробовала раз тоже так потрясти головой, но мать больно дернула за косичку И сказала, чтобы не смела дразнить бабушку.

А она и не думала дразнить, просто хотела узнать, зачем это бабушка так делает. Может быть, это даже очень приятно?

Но сейчас Хашиме есть о чем подумать и без атамкуловых рассказов: у верблюдицы, красавицы Нар-Беби, скоро родится маленький.

Отец очень любит Хашиму. Он часто гладит ее черные косички, подарил ей красивые кисточки — украшать их по праздникам. И верблюжонка — он, верблюжонка! — он обещал подарить ей, чтобы она сама за ним ухаживала и растила его.

Замуж выйдешь, с собой его возьмешь к мужу, — весело прибавил отец и похлопал ее по румяной щечке.

Еще бы, вырастешь красивая, продадут, как корову. Столько добра за тебя возьмут, что одного верблюда не жалко и подарить, — ехидно шепнул из-за спины Атамкул.

Ты что это там шепчешь? — спросил, прислушавшись, отец.

Говорю, вырастет Хашима — красивая будет, большой калым за нее дадут, — повторил Атамкул и, не сморгнув, почтительно посмотрел на отца. Как будто и те слова и не те. Вот хитрый этот Атамкул, всегда вывернется!

И верно, большой калым дадут, она у нас красавица будет, — по-доброму улыбнулся отец, но у Хашимы вдруг отчего-то больно, защемило сердце и на глаза навернулись слезы.

Противный Атамкул! Всегда так скажет, что самое хорошее обернется в худое. Ну что же, что калым дадут? За всех так. «Продадут, как корову»… А ведь а правда, если подумать, выходит нехорошо.

Атамкул уже, как ни в чем не бывало, сел у огня и тянет ее за косичку:

— Повернись, что-то скажу…

Не хотела повернуться, а надо: вдруг скажет интересное.

— Ну, что еще придумал? — говорит Хашима, а сама надулась и в сторону смотрит, будто и не слушает.

Да разве Атамкул отстанет? Смеется и опять дерг за косичку и в самое ухо шепчет:

— Нет, ты совсем повернись, тогда скажу. Вот так. Ты знаешь, теперь калым отменили. Советская власть девушек продавать не велит. Я слышал в Дальверзине, когда с отцом ездил. Там железную дорогу строят. Уюй, какая дорога! Я тоже хочу учиться железную дорогу строить.

А отец не позволит, — отозвалась Хашима. Она уже совсем повернулась к Атамкулу, обиды как не бывало.

Тогда убегу! — сказал Атамкул и даже кулаком по ладошке стукнул. — Вместе убежим. Хочешь?

Ой хочу! — встрепенулась Хашима. — С тобой совсем бояться не буду.

Но тут мать позвала ее просо толочь, а там кур кормить, и рассеялась девочка. А дальше опять захватили ее мысли о верблюжонке: каков-то он будет и как она станет его растить! Легла спать веселая, и только забравшись под толстое одеяло из цветистого ситца, сонно вспомнила, что было что-то неприятное. Что это? Ах да, «как корову». Но тут же успокоилась: нет. Советская власть не позволит. Какая она, Советская власть? Как бы узнать? А хорошо бы научиться строить железную дорогу…

И на этом крепко заснула.

Наутро Хашиму разбудила суматоха. Мать второпях сунула ей на руки плачущего Юсупа:

— На, покачай, мне бежать надо! У Нар-Беби маленький родился!

В одну минуту Хашима успокоила малыша, уложила его и, сунув босые ноги в кожаные сапожки, помчалась в каменный сарай.

В предрассветных сумерках Нар-Беби казалась особенно громадной. Она лежала, тяжело дыша, поводя боками и, согнув длинную шею, облизывала что-то маленькое, лежавшее около нее.

Осторожно, — говорила матери соседка, — дай ей облизать его… а теперь заворачивай скорее в кошму. Веревкой перевязать надо, вот так, чтобы не раскрылся. Теперь несите в юрту, да в самый теплый угол, смотри. Рано он родился, очень смотреть нужно. Зато и верблюжонок будет… Помяни мое слово, в ауле второго такого не найдешь.

Мои, мои! — напевала Хашима, не помня себя от радости. — Второго такого не найдешь! Ой, мама, покажи скорее!

— Уйди! — закричала мать. — Нечего тебе тут делать, — но потом, смягчившись, добавила: — В юрте посмотришь. Здесь темно и холодно, а они, сама знаешь, тепло любят.

Хашима бежала за матерью, спотыкаясь и подбирая полы халатика. Лицо ее горело от ветра и волнения, а завернутое в кошму сокровище слабо попискивало и дергало длинными ножками-палочками.

В юрте спешно раздули огонь, и тут Хашима рассмотрела маленькую пушистую головку с блестящей белой звездочкой на лбу.

Ак юлдуз! — вскричала она в восхищении. — Мама, посмотри, как красиво!

Вот ты его так и назови! — весело сказала мать, — такого имени пи у одного верблюда в ауле нет.

— Назову! Назову! — в восторге повторяла Хашима. — Она будет большая, сильная, моя Белая Звездочка, самая лучшая в ауле красавица.

А «лучшая в ауле красавица» бессильно опустила голову и закрыла большие темные глаза. Маленькие верблюжата нежны и беспомощны, почти как маленькие дети.

Теперь Хашиме было некогда скучать. Целые дни она проводила около Белой Звездочки, не уставала ласкать ее, заворачивать в кошму и поить теплым молоком.

А тем временем жгучие зимние бураны сменились теплым весенним ветром, и скоро маленькая Ак-Юлдуз заковыляла на слабых ножках около своей великанши-матери.

Алимджан, отец Хашимы, хотел, чтобы верблюжонок вырос здоровым и крепким. Поэтому Нар-Беби не отпускали далеко в зацветающую степь, а держали около юрты. Верблюжонка поили молоком несколько раз в день и еще позволяли матери покормить его остатками невыдоенного молока.

Хашиме и правда казалось, что ее Ак-Юлдуз красивее всех верблюжат на свете и все у нее особенное, не такое, как у других.

— Ножки-то какие длинные, — восхищалась она. — Побежит — никто за ней не угонится. А горбики какие красивые, ну точно у настоящего верблюда, правда, Атамкул? <— Глупости ты болтаешь, — солидно отвечал Атамкул. — Не видала ты верблюжат, что ли? Все одинаковые.

— Не все, не все! — спорила Хашима и чуть не плакала от обиды. — Вот, белая звездочка на головке так и светится.

Но Атамкул презрительно пожимал плечами: он уже взрослый, в Дальверзин дна раза ездил, что ему с девчонкой над верблюжонком ахать…

Вот еще невидаль! — небрежно отвечал он. — Паровоз, это тебе не верблюд, целый город сразу везет, не устанет. Я еще немножко вырасту и железную дорогу строить буду, вот что.

Ничего строить не будешь, — сердилась Хашима, — не позволят. Слышал, что отец сказал? «Как отцы жили, так и нам жить надо». Вот.

Ну и живи! — огрызался Атамкул. — По-старому и продадут, как корову. Так тебе и надо. А я убегу!

Но чаще дети не ссорились, а дружно, сидя на уступе скалы, следили за стадом овец, за красавицей Нар-Беби, за Белой Звездочкой. Разговоров хватало. Атамкул не уставал рассказывать, что видел и слышал в Дальверзине.

— Сам видел — школа новая, окна большие и в окна видно:-дети сидят и слушают, а учитель им все что-то рассказывает.

— И я тоже хочу с тобой, — повторила Хашима. —

Девочки-казашки тоже там учатся? Ладно, пусть только отец не позволит — вместе убежим!

Аул у подножия Могол-Тау был полукочевым. Казахи весной пахали землю и сеяли ячмень, а когда степь выгорала, уходили на лето со стадами выше, на горные луга, и возвращались оттуда только собирать урожай. В этом году весна была ранняя, дождливая и теплая, сев подходил к концу, вскоре надо было собираться на летние места.

Дети очень этому радовались.

Хорошо в горах, — говорил Атамкул, — я там сусликов ловить буду. Может быть, лисицу в капкан поймаю.

А я буду каждый день плести венки из разных цветов и украшать мою Ак-Юлдуз, — говорила Хашима и бежала с криком: — Ак-Юлдуз, Ак-Юлдуз, поди сюда!

Верблюжонок доверчиво поворачивал к ней горбоносую мордочку, он хорошо знал: у девочки всегда найдется что-нибудь вкусное.

Нар-Беби первые дни не сводила с малыша тревожных глаз — не причинили бы ему дети какого вреда. Но скоро успокоилась и теперь мирно щипала траву, не обращая на них внимания.

Настали жаркие дни, трава внизу пожелтела и посохла, пора было уходить на горные прохладные пастбища, где трава не выгорает и кормит скот до самой зимы.

И вот начались хлопоты и сборы к переселению.

Все имущество уложили в корзины и повесили их на бока крупного и сильного верблюда, Решетчатые стенки юрты свернули и прикрепили там же. А посередине на седло села мать с маленьким Юсупом на руках. Этого верблюда, переднего, вел за повод сам отец.

На другого верблюда посадили бабушку Джамаль и Хашиму. Атамкул гордо ехал на маленьком ослике позади отары овец, чтобы не давать им разбредаться в стороны.

По бокам отары бежали похожие на волков собаки. Они зорко следили за. порядком, сами подгоняли отстающих овец и совсем не нуждались в помощи Атамкула. Но мальчику казалось, что без него все разладится. Его звонкий голос так и раздавался в ущелье:

— Айнек, сюда! Смотри вон на того барана! Эй, Тасбаха, опять отстаешь?

Тасбаха (черепаха), так звали рыжую собаку, ленивую и неуклюжую. Айнек (зеркало) был еще совсем молодой, весь белый, как снег, с карими глазами. Он кидался за овцами всех усерднее, но и всех бестолковее.

Впереди навьюченной Нар-Беби весело бежал и смешно подпрыгивал верблюжонок цвета спелой пшеницы, с белой звездочкой на лбу. Хашима следила за ним сияющими глазами.

— Самый лучший, самый красивый! — пела она звонким, чистым голосом, — мой маленький, любимый верблюжонок Ак-Юлдуз.

— Замолчи, сумасшедшая! — сердито заворчала бабушка Джамаль и дернула ее за косичку. — В мое время Девчонки при старших пикнуть не смели, а ты раскричалась так, что у меня уши болят.

— Значит, теперь жить лучше, — смело ответила Хашима, но, поймав укоризненный взгляд матери, смутилась и замолчала. Однако в следующую минуту она, ловко уцепившись за край корзины, спрыгнула на тропинку, не останавливая верблюда: ей не терпелось поскорее нарвать цветов для своей любимицы.

Началась новая жизнь на — цветущих горных лугах. Атамкул гонял и сторожил овец, ему помогали собаки. А Хашима, повозившись немного с матерью по хозяйству, убегала и лазила по скалам. Она бесстрашно ходила по узким тропинкам над глубокими расселинами. А за ней, Как клубок снега, носился мохнатый Айнек. Он слушался каждого ее слова, даже терпел, когда она надевала венок из цветов на лохматую белую шею и только недовольно па него косился и мотал головой.

— Балуется девчонка, — сердито ворчала бабушка Джамаль. — Где это видано, чтобы собаку от отары отбить и по горам с ней бегать! Пускай дома сидит, шерсть щиплет, а собака пускай овец сторожит.

Но мать махала рукой: — Пусть побегает, ей всего одиннадцать лет. Прежде бы скоро замуж выдали, а сейчас пусть хоть она радуется своей молодости. Ей не придется терпеть того, что терпели мы.

И потихоньку вздыхала, сгибаясь над ступой для проса. Она-то знала, каково живется замужней женщине, даже при таком хорошем муже, как Алимджан.

Но сегодня выдался неудачный день. Во-первых, Хашима споткнулась и разлила воду, которую несла из далекого горного ключа. Во-вторых, рассыпала пшено для каши, и бабушка Джамаль больно дернула ее за косы. И наконец самое ужасное: исчезла Нар-Беби с Ак-Юлдуз. Она любила взбираться высоко в горы, под самые ледники, за горным луком и лазила так усердно по щебнистым россыпям, что даже повредила себе мозолистые подошвы. Мать сшила ей мягкие башмаки из кошмы, чтобы ноги скорее зажили.

И вдруг она пропала. Атамкул с ног сбился, бегал, искал ее, а Хашима с распухшим от слез лицом едва притронулась до вкусной дымящейся шурпы, спрягала за пазуху кусок лепешки и убежала, только крикнула на ходу:

— Пока не найду Ак-Юлдуз, не вернусь домой.

И вот она уже полдня неустанно обыскивает все любимые тропинки Нар-Беби. Голос ее охрип, ноги болят, но сердце болит сильнее.

— Нар-Беби-и-и, — зовет она, — На-ар-Беби-и-и!

И эхо отвечает ей:

— А-ар… би-и-и, — насмешливо и дико. Хашима снова зовет и плачет горько, безутешно.

Но что это? Как будто издали прозвучал жалобный голос, такой знакомый. Девочка остановилась, прислушалась и вдруг с радостным криком кинулось бежать.

— Еще, еще, — тоненький, словно детский голосок, — Хашима узнала бы его среди тысячи!

Наконец поворот тропинки, и девочка остановилась в ужасе: внизу, под тропинкой, на щебенчатом откосе, лежала Нар-Беби. Она, видимо, поскользнулась и скатилась с тропинки вниз, но у самого края пропасти попала задней ногой глубоко в трещину между камнями, и это ее задержало. Верблюжонок сам спустился к матери по откосу и стоял около нее, испуганный и недоумевающий.

Камни крепко держали ногу, Нар-Беби тщетно старалась ее выдернуть. Но выдернув, она неминуемо скатилась бы в пропасть.

Хашима поняла все в одну минуту. Надо бежать домой за помощью. Девочка опрометью бросилась было по тропинке обратно.

Вдруг Айнек, не отстававший от нее ни на шаг, весь ощетинился и злобно заворчал, обернувшись назад. Хашима тоже оглянулась. Острая серая морда мелькнула за выступом скалы, и девочка чуть не задохнулась от ужаса: волки!.. Пока она побежит за помощью, они разорвут беспомощных Нар-Беби и Ак-Юлдуз.

Жалобный тихий вой донесся из-за скалы… Хашима увидела, как шерсть на шее верблюдицы потемнела — это от страха выступил пот. Отчаянно рванувшись, Нар-Беби снова тяжело упала на камни. Ак-Юлдуз- заметалась около нее над самым обрывом.

Хашима безмолвно стиснула руки, слезы высохли на се щеках. Что делать? До дома недалеко, но волки не станут ждать. Вот опять мелькнула острая морда…

Летом волки сыты и не бросаются на людей. Присутствие Хашимы сдерживало их, Но надолго ли? И сколько их там, за скалой?

Даже сквозь загар видно было, как побледнели щеки девочки. Хашима повернулась лицом в сторону аула и, приставив руки ко рту, протяжно закричала. Крик слышен очень далеко. Отец и Атамкул тоже ищут, бродят в горах, они могут услышать. До захода солнца осталось не меньше трех часов, она будет еще кричать. А тем временем…

Стиснув зубы, Хашима нагнулась и взяла в каждую руку по острому осколку камня. Айнек стал рядом с ней. Рыча, ощетинясь, он смотрел на девочку с беспредельной преданностью. Было ясно: ему очень страшно, но он твердо решил защищать ее.

Волк опять завыл за поворотом скалы. Ему ответил другой — потоньше, и третий — басом.

— Трое, — прошептала Хашима, и ноги у нее так задрожали, что она прислонилась плечом к скале.

Но тут новая мысль пришла ей в голову, и она даже вскрикнула от радости.

Тропинка была так узка, что по ней с трудом могла пройти одна лошадь. Там, где стояла Хашима, от тропинки Вниз шел откос, по которому скатилась Нар-Беби. Но там, где прятались волки, за поворотом, тропинка шла по карнизу: вверх — стена, вниз — пропасть, и спуститься с нее, обойти по откосу было нельзя.

Выкатить с откоса под тропинкой побольше камней, сложить из них стенку поперек тропинки. Волки не пройдут и обойти тропинку не смогут. Не смогут!

В эту минуту от радости Хашиме показалось, что никакой опасности вовсе нет. Все очень просто.

Она быстро нагнулась, выкатила на тропинку с откоса камень, другой, третий… Большие плоские плитке:, какие ей только по силам, Хашима укладывала поперек тропинки друг на друга. Стенка росла на глазах. Мелкие камешки Хашима бросала у подножия ее, чтобы удобнее было подниматься, втаскивать тяжелые камни наверх. За стеной послышались прыжки, сдержанное рычание: волки сообразили, в чем дело, и злобились— не ускользнула бы из самых зубов лакомая добыча.

Время как будто бы пошло быстрее, и на душе стало легче. Однако подходящие камни приходилось искать, отходя все дальше от стенки, выкатывать их на тропинку было все тяжелее, а сил становилось все меньше…

Отойдя за очередным камнем, Хашима обернулась и помертвела: огромный волк, стоя на задних лапах, положил голову на стенку и в упор смотрел на нее сверкающими глазами. Хашима громко вскрикнула и замахнулась. Камень со стуком ударился о стенку, страшная голова лязгнула зубами и с рычанием исчезла.

— Айнек, — задыхаясь, позвала Хашима. Она охватила руками лохматую шею собаки и на минуту прижалась к ней лицом. Стало как будто не так страшно. Но тоже только на минуту. Айнек тихо взвизгнул, точно старался ободрить девочку. Из-за стены ему отозвалось глухое рычание. Хашима вздрогнула и подняла голову.

— Айнек, — повторила она дрожащим голосом. — Скоро отец придет. И Атамкул придет. Я сейчас опять крикну, очень громко. Слушай!

Хашима выпрямилась, приложила руки ко рту. По воздуху опять поплыл протяжный, далеко слышный крик. Но ответом была только волчья грызня за стенкой. Похоже было, что волки уже заранее ссорятся из-за добычи.

Хашима тихо всхлипнула, нагнулась и с трудом подкатила к стенке еще один тяжелый камень. Она задыхалась, кашляла, но торопилась, как могла. Поднимаясь по насыпи выше и выше, она громоздила плоские плиты на верх стены. Голова кружилась, руки исцарапаны в кровь, она не чувствовала боли. Поднимая камень наверх, Хашима каждый раз зажмуривалась: вдруг появится у самого ее лица оскаленная волчья морда? Но волки больше не могли заглядывать через стенку: она поднялась уже высоко, и они только, рыча, царапали ее лапами, точно старались подкопаться.

«А если и правда подкопаются, и стена упадет?» в ужасе думала Хашима. Камни скрипели, песок сыпался под нажимом когтистых лап, воем и рычанием отвечал ощетиненный дрожащий Айнек.

Солнце уже перешло на другую сторону долины, на тропинку легла густая тень. Хашима охрипла и не могла больше кричать. Она едва осмеливалась оторваться от работы и с тоской взглянуть в сторону родной юрты. Как близко! И как далеко… Вот, спотыкаясь, задыхаясь от усталости, она еще раз вскарабкалась на насыпь, толкая перед собой большой камень. Головой уперлась в него, последним усилием вкатила на верх стены и, дрожа, заглянула через нее. Огромный, почти черный волк, не сводя с Хашимы налитых кровью глаз, злобно вцепился зубами в камень у подножия стены.

Хашима вздрогнула, тяжелый камень скатился и ударил волка в мохнатое плечо. Он отскочил с рычанием.

Что случилось дальше, Хашима помнила смутно.

Волки все сразу кинулись в стене и с разбегу вскочили на нее. Оскаленная пасть мелькнула перед самыми глазами. Девочка оступилась и полетела с градом камней с тропинки по откосу вниз.

Она больно ударилась головой, перевернулась, наткнулась на что-то мягкое и лохматое. Нар-Беби! Хашима ухватилась руками за ее густую шерсть и задержалась. В ту же минуту какой-то черно-белый клубок перелетел через нее и с воем исчез в пропасти.

Дальше она совсем ничего не помнила.

Хашима, это я, не бойся! — услышала она наконец и открыла глаза. Кто-то крепко держа за руку, тянул се кверху.

Хашима, ты меня не узнаешь? — повторял дрожащий, бледный Атамкул. — Я бежал, я кричал, бросал камни. Одного волка сшиб, другой убежал. Понимаешь?

Хашима дико посмотрела на брата.

— Атамкул, — с трудом проговорила она, — это ты?

Я, да я же, — с отчаянием крикнул мальчик и заплакал. — Ты меня не узнаешь? Ты, наверно, от страха с ума сошла? Да?

Ты? — медленно повторила Хашима. — Теперь узнаю.

Вдруг она вскочила.

— Айнек где?

Атамкул молча указал на обрыв.

— Там, — тихо сказал он. — Он тебя спас. Оба с волком скатились вниз. А ты тоже катилась, только за Нар-Беби удержалась.

Хашима дрожащими руками погладила голову Нар-Беби, все еще лежавшей у самой пропасти.

— Умница моя, — ласково сказала она. Атамкул помог ей, цепляясь за камни, выбраться на тропинку.

Тут девочка радостно улыбнулась: верблюжонок тоже сам вскарабкался по откосу на тропинку и, подойдя к ней, просунул ей под руку пушистую головку с белой звездочкой.

Он жалобно вздохнул: мать лежит так, что подобраться пососать ее невозможно, от острых камней болят подошвы, а тут еще люди и собаки падают откуда-то сверху…

Он промычал, наверное, что-то очень понятное, потому что Хашима сразу вытащила из-за пазухи смятую лепешку:

Вот это тебе. Он, да что же мы с Нар-Беби будем делать, Атамкул??

Кричать, — поспешно сказал Атамкул. — Отец тут близко, мы вместе шли. Он услышит и придет, а мы тогда побежим домой, людей позовем с веревками.

Но Хашима отказалась идти с Атамкулом, даже когда прибежал перепуганный бледный Алимджан.

— Не уйду, — твердила она, обнимая верблюжонка. — Достаньте Нар-Беби, и уйдем все вместе.

Атамкул один сходил за людьми, Нар-Беби веревками вытащили на тропинку, перевязали ушибленную, окровавленную ногу, и она, уже в темноте, доковыляла до родной юрты.

Верблюжонок шел за ней очень довольный: наконец-то он вдоволь напился теплого молока. Рядом с ним шла Хашима и ласково похлопывала по крутому пушистому горбику.

— Не съели тебя волки, моя милая Белая Звездочка, не дала я тебя. Подожди, большая будешь, учиться меня повезешь в Дальверзин.

— Что ты говоришь? — прислушался Алимджан. И покачал головой — Ой, дети!

Вечером около юрты ярко горел "костер. Искры, как золотые жуки, медленно плыли и гасли в темном небе. Нар-Беби мирно жевала траву, лежа у стенки юрты. К ее боку прижимался верблюжонок цвета спелой пшеницы.

Бабушка Джамаль грела у костра старые кости и сердито трясла головой.

Добегалась, — ворчала она, — совсем распустили девчонку. Говорила, пускай дома сидит, шерсть щиплет.

Не сердись, бабушка, она хорошая девчонка, джигит девчонка, — засмеялся Алимджан. — Она Нар-Беби от волков отвоевала.

Никогда тебя больше дразнить не буду! — тихонько шепнул Хашиме пробравшийся сзади Атамкул.

И девочка вся закраснелась от гордости и радостно взглянула на золотые искры.