Пурпурное Древо Порфирия

Предлагаю вашему вниманию роман-фэнтэзи "Пурпурное древо Порфирия" по миру древней Руси. Тогда христианство только зарождалось на славянской земле, и алчные волхвы творили зло, прикрываясь могущественными богами. Тогда на русичей обрушивались не только воинственные степняки, но и греки вместе с норманнами. Тогда всем людям нужен был сильный и храбрый защитник, сумевший бы водворить мир от Варяжского до Русского моря. И им стал князь Ольгерд, русич варяжских кровей. Но, разумеется, он не один - его спутниками на сложном пути станут княгиня Домогара и монах Порфирий. Вместе они победят всех врагов, помогут населению и принесут долгожданный мир.

Первые шесть произведений рассказывают о прошлом и настоящем главных героев. Остальные восемь рассказов - это повествование о путешествии князя Ольгерда до саамских земель, где он столкнется и с предательством, и с разочарованием, и с непобедимым врагом. Но в итоге все сложится благополучно, и Ольгерд вернется к себе домой, где бесчинствует боярин Шкирняк и осмелевшие печенеги.

На страницах романа вы встретите бешеных вилл, византийских царевен-вампиров, добродушных польских драконов и хиппующую Бабу-Ягу. Это далеко не полный список всех колоритных персонажей романа.

Пурпурное древо Порфирия

Князь был благостен и смирен. Катал шарики из хлебного мякиша и загонял их в расползающуюся от опрокинутой винной чаши лужицу. Чистая детская улыбка играла на его белом лице.

Гуляли уже второй день. Дружинных, что послабее, челядинцы собирали под столами и волокли во двор. Остались только самые крепкие, но и они уже начали сдавать. Сам князюшка осушит еще чарку-другую зелена вина, да и пойдет в разгон. Благостное добродушие смениться покаянным юродством. Напиваясь до изумления, пресветлый князь Ольгерд принимался обстоятельно и со вкусом горевать над своим убожеством. Это его свойство было хорошо известно, и пользовались им все, кому не лень. Вот и старец Порфирий долго выжидал, прежде чем войти. Высчитывал да выгадывал. Монахи, они народ хитрый- все в точку расчислил. Только завидел его князь- обрадовался, кубок поднимает.

- Проходи, - говорит, - отче, выпей с нами. Грешные мы, конечно, человеки. Духом сирые и убогие, но ты уж уважь нас, посиди рядышком.

Видать стало Ольгерда забирать- начал он сокрушаться.

- Темные мы, отче, темные. И я такой, а уж они, - махнул князь перстнями на богатырей своих, - тем паче. Вразумил бы ты нас, рассказал бы побывальщину про иные страны. Как люди там в благолепии живут, да чем их земли противу иных славятся.

- Что же тебе поведать, княже? - отозвался Порфирий. - Разве что про чудную страну Опир, что питается водами реки из самого Эдема текущей. Бают люди, что обретается в тех краях мудрый зверь носорог. Каждый час славословит он господа и в несказанной кротости своей вкушает лишь траву. И открыты ему все тайны земные. Буде спросит его кто- всем дает он ответ.

Порфирий многозначительно замолчал, опустя очи долу. Князь от умиления всплакнул.

- Ишь ты, скотина, - причитал он, - а сколь блаженна. А вот ты, Акинша, - и Ольгерд ткнул пальцем в могучего детину, упившегося до положения риз. Парень изо всех сил боролся с дремотой, и поэтому вид имел на редкость дурацкий. - Ты ведь человек, а всей мудрости в тебе - только мед да пиво жрать.

- Я, а... ва... да, - только и мог произнести невольный собеседник князя и рухнул на дубовые доски стола.

- Что за люди, что за люди, - закручинился самодержец. - Ну, скажи еще, Порфиша, потешь душу.

- А еще сказывают, что в Китае есть Камень Судьбы. Коли подойдет к нему человек, то камень тот непременно все про него расскажет: кто таков, кто родители, чем занимается, и что дальше с ним станется. И еще не случалось, чтобы сей таинственный гранит ошибся.

- Ишь ты, в Китае даже камни говорят, а у нас... У, свиномордии...- и князь погрозил кулаком притихшим богатырям.

- Ну, вот ты объясни, - поворотился он к старцу. - За плетень шагнешь- так там непременно чудо, какое никакое. А у нас- скука смертная да серость.

- Не скажи, пресветлый князь, - возразил ему Порфирий. - Может статься, что и в твоей земле отыщется волшебство, божьим провидением сотворенное.

- Какое волшебство, - отмахнулся Ольгерд, и его красивое лицо презрительно сморщилось. - Леший да кикимора из болота- вот и все наше волшебство.

- Истинно говорю тебе, - отозвался Порфирий. - Было мне, княже, видение на этих днях.

Тут уж все взоры обратились к ним. И пьяные и более-менее трезвые боялись пропустить хотя бы слово. А желтолицый от многих постов старец поднялся и принялся рассказывать.

- Явился мне наяву ангел господень и дал узреть мне древо небывалой красоты. Листья его были из чистого пурпура и блистали, словно лал на солнце. И трепетали они сами собой, навевая сладостный запах мирры и ладана. Из светозарной листвы выглядывали прелестные лики и услаждали они слух сладкозвучными псалмами. Такая благодать, такое благорастворение от него исходило, что даже нехристь бы умилился. Пал я на колени перед сим чудным промыслом божьим и молился, пока силы не оставили меня.

Тут инок замолчал, положив руку на золоченый крест, висевший на груди, поверх черных одежд.

Князь поднялся:

- Повелеваю! Древо сыскать и мне представить. Молодцу тому, кто волю мою исполнит, жалую шубу с плеча и меру золота.

Не успел он договорить, как богатыри повскакали со своих скамеек. Как стремящееся на водопой стадо, ринулась дружина из палат белокаменных. Поседлав коней, разъехались витязи в разные стороны пытать свое счастье молодецкое, искать древо пурпурное.

***

Порфирий сидел у окна своей кельи. Перед ним лежал богато изукрашенный псалтырь. Но книга так и оставалась раскрытой все на той же странице. Мрачен старец да и о другом видно думает, устремив свой взор на монастырский двор и сад.

Шелестят там дерева зеленой листвой. Яблоня под наливными яблочками к земле клониться. Изредка раздается мягкий стук- переспелые груши падают на жирную благодатную землю. Только не то все это. Обыкновенное, скучное, серое. Порфирий горько усмехнулся. " Впору мне как Ольгерду зарюмиться о своей сирости. А может, и нет на свете никаких пурпурных деревьев? Так, поблазнилось на старости лет, от поста да мечтаний пустых. Прельстилась душа светом несказанным, а кругом лишь грязь да отребье. Вон Шнырь идет, реальней некуда. Господи, ну и вонь же от него всегда, даже сюда, в покои доносит. Увещевали его братья, сурово даже уговаривали, так нет же. С каким только дерьмом не возиться, вот и смердит аки пес окаянный. И ряса то вся рваная, в грязи, и морда самая непотребная. И ведь в храм таким же заявиться, с него станется.

Старец в сердцах отвернулся от окна. Уж скоро полгода исполнится, как повелел князь отыскать древо, а толку? Этим дуболомам только вшей в голове искать, да и то еще как повезет. Ведь кажется, ясно им все растолковали, а что они привозят?

Один притащил целый куст хмари болотной. Нанюхался ее испарений, так ему не только пурпурное древо почудиться могло. Как еще не свалился с коняги на полпути? Поистине, крепость телесная у дружинных удивительна. Им бы еще разума духовного хоть толику малую. Ведь что творят! Не поверил бы, коли сам не видел.

Месяца еще не минуло- бегут с княжьего двора, зовут, привезли мол. Захолонуло сердце, бросился скорее, мало не бегом бежал. А что оказалось?

Стоит посередь светлицы богатырь, чернявый такой, грудь колесом выпятил- гордиться. Держит тюк огромный, в холстину завернутый.

- Вот, отче, Будимир из Луцка привез-таки древо, - улыбается князь, под ручку берет и подводит прямо к тому тюку. - Мы без тебя уж и открывать не стали думали, вместе порадуемся.

Развернули, а там, царица небесная, спаси и сохрани! Вила лесная на калиновом кусте. И как только этот Будимир смог с ней совладать, уму непостижимо! Хорошо хоть, что как дерюгу сдернули, вила еще не в полной силе была, не то пропали бы все. Еле заговорил окаянную. Так и рассыпалась пеплом, а калина ничего, осталась.

Приступил к богатырю с расспросами, а тот уж и сам понял, что что-то не то учудил, оправдывается:

- Вы же сами сказали- девки на дереве, - гнусит. А я иду по лесу, гляжу: сидит, и титьки голые. Ну, я подобрался тихонечко- шлеп ее по башке, и в рогожку. А оно вона как вышло-то.

С тех пор и перестал Порфирий верить, что увидит когда-нибудь пурпурное древо. Лето переходило в осень. Возвращались понемногу богатыри. Кто- пустой, а кто привозил что-то и вовсе несуразное.

Старец поднялся из-за стола. Пойти что ли в сад, сказать Шнырю, чтоб умылся перед вечернею молитвой. А то перед мирянами совестно от такого непотребства.

Порфирий шел по тропинкам и никак не мог добраться до предмета своего неудовольствия. Было отчетливо слышно, как Шнырь возиться в земле, но густая листва надежно скрывала его.

Ишь, понаделал дорожек, ровно крот, ей Богу. Хотя надо признать, что садовник он отменный. Все у него родиться. Даже князь дарами монастырского сада не брезгует.

- Эй, Шнырь, где ты тут? - устав бродить наугад, окликнул старец садовника.

- Туточки я, батюшка, весь здесь, - отозвался надтреснутый хрипловатый голосок.

Порфирий пошел на звук и обомлел. Перед ним стояло пурпурное древо его мечты, весело шелестя листвой в лучах заходящего солнца. А под его ветвями копался Шнырь. Вынырнув из-под густой багряной кроны, садовник почтительно поклонился и пустился в объяснения:

- Пропалываю я как-то гряду с морковью, а тут фитюлька красненькая такая. Выбросить бы, конечно, да жалость взяла. Вот и посадил. Выросло, вишь. А какое капризное было: коровий навоз ему не то, козий тож. Спасибо, брат Псел надоумил, курьего, говорит, возьми. Тогда и пошло.

Шнырь развел руками, указывая на стоящее сзади дерево. С ветки слетела птица и опустилась ему на плечо. Она повернула к Порфирию свой прекрасный человеческий лик и запела.

Несмеяна.

Кусок сырого мяса, бережно удерживаемый у лица, унимал боль только чуть-чуть.

- А ты медяк приложи, батюшка, - услужливо посоветовал Шиш. - Говорят, очень способствует.

Князь только досадливо отмахнулся. Шиш был его старым дядькой да и вообще доверенным лицом. Только вот больно глумливой и пакостной была ситуация. Ольгерд как дикий зверь метался по светлице. Не видеть бы никого. Уж на что Шиш предан, да и его глаза лишние. А тот все жужжал и суетился не переставая:

- Эти древляне, язви их в корень, бабам своим уж больно много воли дают. Они у них наравне с мужиками. Чуть что не по ним- и в рыло без разговоров, хорошо, когда не скалкой ...

Метко пущенный сапог заставил его замолчать.

А все она, Домогара. Ну, ездил он дань собирать. Хорошо ребята принимали, душевно. Конечно, задержался. А как возвернулся, она сразу за грудки:

- Девками дань брал?

Ну и что, даже если и девками. Он в своем праве. Князь он, в конце концов, или кто?

Ольгерд задумчиво потрогал мизинцем заплывающий глаз и скривился.

Домогара была полонянкой из древлян. Обычно девки у Ольгерда не задерживались, но эта присушила его своим диким темпераментом и неукротимостью.

"Вот она неукротимость-то, вся на морде и вышла! ", - чертыхался разукрашенный повеса. - "Как теперь к дружине выйдешь? Князя баба побила! Ох, пойдут, пойдут разговоры! "

Ноги сами несли его по лестнице, к горенке, где жила его старая нянька.

- Что, голубь, с голубицей своей рассорился? - с ходу определила старушка. - Проходи, садись. Нянюшка тебя сказочкой потешит.

Ольгерд благодарно ткнулся ей в колени. Сухонькие птичьи лапки гладили-перебирали его кудри, а из древних уст лилась неторопливая речь.

- На море-окияне, на острове Буяне, где кот белый за мышью бегал, рос цветок короток, вышиной с локоток. Раз гуляла в том садочке девица-краса. Всех подружек отпустила, косы русы распустила, стала их чесать- причесывать...

Мысли князя тем временем бродили далеко. Вот бывают же где-то девицы- красавицы, скромницы-благочестивицы. Что ж ему-то так не везет?

Нянюшка словно угадала его мысли:

- Жениться тебе надо, соколик, вот и весь сказ.

И, в ответ на недоуменный взгляд Ольгерда, пояснила:

- Да не на твоей псице неуемной, а на деве достойной и родовитой.

- Брось, нянька, - перебил ее бывший воспитанник. - Знаю я этих родовитых. Они все не девы, а коровы разжиревшие, двумя руками не обоймешь.

- Все да не все, - урезонила его нянька, строго поджав губы. - Вот намедни торговые люди приходили, баили, что у царьградского базилевса дочь есть красоты неписанной-несказанной. Как лебедь белая, ходит, глазоньки не подымет. Скромница, каких свет не видывал. Воды не замутит, булочки не надкусит. Даже смеха ее отродясь никто не слыхивал. Вот невеста так невеста, а ты говоришь, коровы.

Старушка шутливо ткнула его в щеку костяшками полусогнутых пальцев. Покалеченный глаз князя тут же отозвался ноющей болью, и Ольгерд застонал сквозь зубы.

- Ой, прости, дитятко, - спохватилась старушка. - Сейчас полечим тебя, к утру и следочка не останется.

Нянька бросилась стучать туесками. Во мгновение ока комната наполнилась густым травяным духом. Пока шло врачевание его ран, князь глубоко задумался. А что? Поддержка Царьграда, да и о династии уже думать пора. Родит ему жена сына-наследника, будет кому земли и дружину передать. Да тихая, да красавица. Может и правда, судьба?

Только кого в посольство снаряжать? Наладишь пышный поезд к будущему тестюшке да нареченной, а они тебе от ворот поворот, получи-ка. Сраму не оберешься. Нет, это дело надо тихо провернуть, по-умному. Жаль, с Порфирием размолвка вышла- а то бы свата лучше и не надо. Монах, ихней веры, по-гречески как другой по матерному понимает. Князь задумчиво поскреб бровь. Ну, кто ж знал, что он так переполошится, древо свое пурпурное отдавать не восхочет? А ведь по-доброму просил: и денег давал и увещевал всяко. Такое чудо только у княжьего престола быть должно. Так нет же- уперся и ни в какую. Теперь волком смотрит.

Придется Шиша посылать. Он человек верный. А далеко будет, так оно и к лучшему- ни о чем таком лишнем не протреплется. В подмогу ему- писаря Любомудра. Один хитер, другой учен- оно и ладно выйдет. А от ушлых книгочеев храни нас бог. Ох, грехи наши, грехи!

***

Болотная жижа противно хлюпала под сапогами. Моросил промозглый осенний дождик. Чав-чав, кап-кап. Тоска зеленая, прости господи.

Любомудр и не заметил, как последние слова вырвались у него вслух.

- А ты что думал, в каретах поедем, что ли? - из серой пелены дождя вынырнула рыжая плутовская рожа Шиша. - Держи карман шире. Наш князюшка куда как прижимист.

- Не могу я больше, - обреченно вздохнул писарь.

- Не боись, брат, прорвемся. Глянь, издаля избушка виднеется? Там и обсушимся и отдохнем малость.

Путники с новыми силами ринулись вперед. Скоро они уже стояли перед неказистым, почерневшим от времени строением. Любомудр собирался шагнуть внутрь, но дядька удержал его за локоть.

- Обожди чуток, резвый. Так дела не делаются.

Он наклонился и развязал заплечный мешок. Кряхтя, отломал от краюхи ломтик, присовокупил сморщенное яблочко и осторожно подсунул под дверь.

- Прими, хозяин ласковый, от непрошенных гостей подношеньице, - чуть нараспев проговорил Шиш. Минуту или две он прислушивался к тишине за дверью. Потом удовлетворенно кивнул.

- Порядок. Теперя можно.

Халупа была давно заброшенной и отсыревшей, но худо-бедно защищала от дождя и ветра. Любомудр сразу бросился на лежанку и принялся сдирать с себя насквозь промокшую одежду. Шиш ожесточенно щелкал кресалом и скоро воздух наполнился смолистым щипачим дымком- избушка топилась по черному. Через некоторое время согревшийся писарь начал осматриваться. Ни хлеба ни яблока на порожке не было.

- Слышь, ты, - смущенно обратился он к Шишу. - А еду то ты кому ... эта?

- А это я тебе, милок, опосля растолкую, - откликнулся тот, заговорщицки подмигивая. - Вот двинемся в путь и за разговором то дорогу и скоротаем. А сейчас спи. Утро вечера мудренее .

Поутру, когда дядька снова кланялся и прощался неизвестно с кем, Любомудра от любопытства прямо таки распирало.

- Нешто ты не знаешь, что в каждом доме дед-домовик живет? - вразумлял его Шиш.

- Ну, то дом, а то лачуга заброшенная.

- В том- то и дело, дуралей. В хорошем доме домовой сытый, сливочками да сладкими заедочками кормленный. А тут дедок одичалый, голодный. Он, может, здесь цельный год один сидел.

- А че сидел-то? Ушел бы, да и все.

- Не могут они так. К месту, к людям привязываются. Я задобрил домовичка, он и не бушевал. А то кто его знает, нашли б за избушкой только наши белые косточки.

Сообщение о столь радостных перспективах до того напугали писаря, что тот спал с лица.

- Да не журись ты, - успокаивал его Шиш. - День-два, а там на лодьи сядем и прямиком до Царьграда- лежи-полеживай.

Пророчества дядьки сбылись. Скоро они уже плавно покачивались на дощатом полу настила. По бокам проплывали леса, пашни, деревушки. Душа Любомудра понемногу возвращалось к равновесию.

- А здесь что, никого угощать не надо? - даже попытался подколоть он дядьку.

- Водянника? - живо откликнулся тот. - Не-а. Это все хозяина нашего дела. - И он ткнул в сторону белобрысого варяга, важно стоящего у носа. - А ежели он у речного царя в немилости- мы тут с нашими яблочками тьфу и растереть- без разницы. Раньше, сказывали, и людей ему сбрасывали, а теперича скотиной обходятся.

Видно, хозяин на жертвы не поскупился - путешествие их проходило отменно. Друзья и оглянуться не успели, как уже стояли на пристани.

Город ошеломил их невиданной суетой, сутолокой и блеском.

Роскошные каменные здания, и кривые глинобитные улочки, где того и гляди получишь чан помоев на голову, а то и ножик под ребро. Жаркий воздух плыл, насыщенный вонью и благоуханием розового масла.

Шиш страдальчески кряхтел, подпарывая края исподней рубахи.

- Что за город! Руку поднять- и то плати.

- Аспиды, гарпии ненасытные, - с чувством вторил ему Любомудр.

Они вместе который день таскались по чиновникам. Дядька торговался, а писарь переводил. Вскорости их золотой запас уже подходил к концу. Однако денежки оказали желанное действие. Не прошло и двух седмиц, а аудиенция у базилевса уже была назначена. Это было редкостной удачей- некоторым приходилось ожидать такой чести несколько месяцев.

Во дворец они прибыли в сопровождении жирного евнуха. Его одутловатое, бледное как луна лицо склонялось то к дядьке, то к писарю.

- Сюда, быстрее, поторапливайтесь, - приглушенно шипел он, с невиданной скоростью протаскивая их по запутанным лабиринтам дворцовых коридоров.

А потом вдруг распахнулись какие-то двери, и сияющее великолепие ошарашило их до глубины души. Среди драгоценного мерцания на встречу им вышагивали горделивые птицы с огромными переливающимися хвостами.

- Павлины, - тихо прошелестел их проводник и мгновенно ткнулся в пол лысой головой. Шиш и Любомудр сочли за благо последовать его примеру.

Неизвестно откуда зазвучала музыка, и с потолка стали опускаться два золоченых трона. В них словно статуи сидели базилевс с женой. Золото и драгоценные камни сверкали на их багряных одеждах яростным вызывающим блеском. От всеобщего сияния и мерцания голова у Любомудра пошла кругом. Он не помнил, что и как переводил, и пришел в себя только в гостинице.

- Вот и все, - подытожил усталый Шиш, - располагаясь ко сну. - Теперь о приданном договориться и домой.

- А как же царевна?

- Чудак ты, и она с нами поедет. Возвращаться-то с комфортом будем, на евонной царственности посудине.

Дело сладилось на удивление быстро. Как и предсказывал дядька, скоро они уже сопровождали невесту в плавании.

- Чтой-то она вся в красном? - удивлялся писарь. - У нас ладушки-молодушки в белое рядятся.

- А ей так по чину положено, - лениво отмахнулся его приятель. - Слыхал, как ее кличут? Порфирогенита, Багрянорожденная то исть. Они в энтих красных тряпках и рождаются и помирают.

- Бледновата только девица-то, чистый мел, - продолжал оценивать невесту Любомудр.

Несмеяна в это время стояла на носу корабля в сопровождении свиты из мамушек-нянюшек, прислужниц и евнухов. Ее огромные неподвижные глаза были устремлены на морские волны. Маленькое мраморное личико поражало полным отсутствием каких-либо чувств.

- Благородная она, стало быть, надо так, - сплюнул Шиш за борт и неожиданно разозлился. - Вот прицепился, как репей к собачьему хвосту, право слово! Что дали, то и везем! Тебе что ли на энтой лахудре жениться?

Ошарашенный писарь молча покрутил головой.

-Вот и молчи в тряпочку. Тоже мне, ценитель, блин, нашелся!

- Навестил бы ты его, отче. Нешто трудно тебе?

- Нет, Шиш, и не проси, не пойду, - отозвался Порфирий, настоятель монастыря, старый знакомец Ольгерда.

- Все никак не забудешь ему пурпурного древа? - укоряюще вопрошал его Шиш.

- Не пурпурного древа, а жадности неимоверной не могу простить я твоему князю, - отрезал монах.

- Худо ему сейчас, очень худо, отче, - продолжал уговаривать Порфирия дядька. - С лица весь сошел, да не это главное. Раньше-то, помнишь: и то ему надо, и другое, и третье, а сейчас ни до чего дела нету. Как оженился, так ровно сглазили его. Смурной весь стал, молчаливый, ровно неживой .

- А я при чем? Коли болеет, так зовите к нему лекаря или знахаря.

- Нутром чую, не в хворобе тут дело, - тянул свое Шиш. - Сходи к нему, глянь. Нешто сирины да листья красные белый свет тебе застили? Тому ли твой бог учил?

- Молодец, уел ты меня, старого, - развеселился отец-настоятель. - Так и быть, наведаюсь к твоему князю.

С первого взгляда на лицо Ольгерда, монах понял, что пришел не зря. Князь полулежал в кресле, вытянув длинные ноги к огню. В горнице, не смотря на жаркую погоду, топили. Под глазами болящего залегли синие тени, нос заострился, а бледность лица отдавала желтизной лежалого сала.

- Прихварываешь, князюшка? - неожиданно ласково промолвил Порфирий.

- Да нет, отче. Просто устал я чего-то, - словно через силу отозвался Ольгерд . - А ты уж боле не серчаешь на меня, пришел?

- Кто старое помянет, тому глаз вон, - отшутился монах. - А я ведь и на свадебном пиру у тебя не гулял, так подарочек принес тебе да княгине молодой. Глянь!

Старик достал из глубин рясы крошечную богато изукрашенную шкатулку. Повертел ее в руках, понажимал, и вдруг зазвучали колокольцы, и крышечка распахнулась. Внутри под музыку двигались и поворачивались, словно живые, две белые собачки.

- Колдовство, - без всякого выражения молвил Ольгерд.

- Нет, батюшка, механика. Игрушка заводная. Гляжу, не понравилась тебе. Дозволь княгине показать, может, ее порадую.

Князь вяло махнул рукой, разрешая.

За дверью настоятеля уже ждал Шиш, чуть не подвизгивая от нетерпения.

- Ну, чего с ним? Не мучь, отче, говори !

- Потом, все потом, - Порфирий как большая черная птица стремительно летел вперед. - К ней веди, да поскорее.

Они застали Несмеяну неподвижно сидящей за столом в светлице. На положенные приветствия княгиня только кивнула и продолжала по-прежнему неотрывно смотреть перед собой. Коробочка с заводными собачками нимало не взволновала ее, хотя набежавшие служанки вовсю охали и всплескивали руками от удивления. Видно, глядя на их реакцию, византийская царевна слегка оттаяла и сделалась более любезна. Она даже встала и произнесла несколько любезных слов на прощание.

- А теперь- к князю. - Монах уже не бежал, его походка сделалась усталой и ковыляющей.

Ольгерд все полулежал в кресле, даже не сменив позы.

Порфирий обрушился на него с порога:

- Ты кого за себя взял?

Князь изумленно поднялся:

- Белены объелся, что ли?

Но черноризец не унимался:

- Со мной-то все в порядке, а ты вот чуть жизни не лишился, дуралей! Думаешь с чего Несмеяну так скоро и быстро за тебя отдали? Кто ты для них? Дикарь, голытьба, князек северный! А царевну византийскую чуть ли не в седмицу за тебя сговорили. С рук сбыть обрадовались, вот почему!

- Чем тебе моя жена не люба? - хорохорился князь. Но делал он это без огонька, словно отбывая тяжелую повинность.

-А тебе люба? Она хоть раз тебе улыбнулась?

- Она щепетная, благородная, - пытался оправдать свою супругу Ольгерд .

- Не благородная, а нечисть, силы сосущая, тебе в жены досталась, - отрезал монах. - Нету в ней своей жизни, чувств своих нет. Чужое заберет- вот и может руку поднять либо слово сказать. Али не видишь, что до самого дна она тебя выпила, чисто до косточки обглодала?

По лицу Ольгерда текли горькие злые слезы.

- Отчего все так? Отчего она такая сделалась?

- Всегда такой была, - старик расхаживал по комнате, и золотой крест на его груди сверкал гневом и болью. - Дряхлая кровь кесарей, тысячекратно пробегавшая по жилам, изъеденная грехами и пороком. Может еще и сглаз какой при рождении добавился, теперь уж не разберешь.

- Что же мне теперь делать? Ведь она жена мне как-никак, - вопрошал князь. Несмотря на потрясение, он теперь больше походил на прежнего Ольгерда, словно слезы и ярость смыли с него сосущую паутину.

- Княгиню - в монастырь. Помочь ей там не помогут, но как с такими обращаться, они знают. А тебе самому я вот что присоветую: женись-ка ты на бабе простой да без вывертов. Оно и ладно будет.

- Домогара! - застонал Ольгерд, проваливаясь в спасительное забытье.

Прошло совсем немного времени, у князя появились дети. Румяная Домогара часто выносила показывать их народу. Дородная княгиня выплывала во главе целой процессии нянек. Наклоняясь над своими щекастыми отпрысками, она с гордостью декламировала:

- Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

А князь стоял рядом и смущенно улыбался.

Взгляд волка

Старец Порфирий умирал. Кожа пожелтела и высохла, туго обтянув заострившиеся скулы. Целыми днями лежал он без движения, лишь изредка передвигая по одеялу обессилевшие руки. Служка часто открывал окно, и в тесную келью, заполненную тяжелым духом больного человека, влетал свежий ветерок. Он приносил с собой запахи весны, тонкие, горьковатые и будоражащие.

- Господь дал мне узнать цветение, да только вряд ли доживу я до плодов, - тихо, еле слышно шептал монах пришедшему навестить его князю.

- Ну, ты это брось, отче, - с возмущением отмахивался Ольгерд. - Ты моих детей крестил, ты их и венчать будешь, когда время придет. Ишь чего удумал, помирать!

- Будет тебе, князь, - устало оборвал его Порфирий. - Я, сам знаешь, в хворобах разбираюсь. Каждому на земле свой срок отпущен. Мой к концу подходит.

Однако смирение не входило в число добродетелей Ольгерда. Он твердо решил, что не допустит гибели старца. Только как же ему помочь? Тяжелые думы не отпускали князя ни на минуту. Опечаленный, укладывался он в супружескую кровать.

- Опять грецкого зелья напоролся? - незамедлительно по-своему истолковала угрюмость мужа княгиня. - Сколько раз тебе говорила: на ночь не нажирайся! Съел полсвиньи, и хватит. О здоровье уже думать пора, а ты все как дите малое!

- Цыть, не зуди, - рыкнул Ольгерд. - Без тебя тошно.

- Гляньте на него, тошно ему!- заголосила Домогара. - А мне не тошно на рожу твою смурную глядючи? Сейчас настойки травяной принесу, полегчает.

- Дурища ты неразумная, - беззлобно выругался князь. - Не объелся я, на душе тяжко.

- Случилось что? - обеспокоенная супруга присела на край кровати.

- Да Порфирий уж больно плох. не сегодня- завтра помрет.

- Батюшки-светы! Что ж ты молчал? - всполошилась Домогара. К старцу она питала самые теплые чувства, так как не без основания считала, что именно он устроил ее брак с князем.

- Ну вот сказал, - огрызнулся ее муж. - И что толку? Чем ты ему поможешь?

- А вот и помогу! - княгиня уперла руки в боки. После рождения детей ее габариты стали еще внушительнее. Так что теперь над Ольгердом нависли весьма солидные и разгневанные телеса.

- Я чай не безродная какая! - Домогара горделиво вздернула пухлый подбородок.

- Это ты-то? - князь подавился глумливым смешком. - Что ж у тебя за родня такая сильномогучая?

- Тетушка у меня есть, - скромненько пояснила его супруга. - Старушка в лесу живет. Сходи к ней, от меня подарочек отнеси, может присоветует чего?

- Что-то не припомню я, чтобы тетка твоя у нас на свадьбе гуляла, - буркнул Ольгерд. В принципе, он был не против навестить родню своей жены, тем паче, что этим можно спасти Порфирия. Только в глубине души князя не покидало чувство, что ввязывается он во что-то исключительно паршивое.

- Домоседка она, - отозвалась Домогара. - Почитай уж лет сто из чащобы своей не вылезает. Спать давай. Утро вечера мудренее.

Поутру, с узелком, врученным супругой и верным Шишом, Ольгерд отправился на поиски таинственной тетушки. Искать пришлось недолго. Казалось, что деревья сами расступаются перед ними, указывая дорогу зелеными лапами.

- Гляди-кось, в самом деле, избушка, - обрадовался дядька. Он привстал на стременах и пальцем указывал на уютный веселенький домик, стоявший посреди поляны.

Завидев нежданных гостей, хозяйка выглянула на порог. Солнце светило ей в глаза, и она близоруко щурилась, стараясь разглядеть прибывших.

- Подобру-поздорову вам, тетушка, - низко поклонился князь, спрыгивая с седла.

- И вам того же, гостенечки дорогие, - приветствовала их пухленькая старушка певучим голосом. - А ты часом, не моей ли племяшки муж будешь? - обратилась она к Ольгерду.

- Он самый, - улыбнулся тот. - Она гостинчик вам шлет.

- Ну, так милости просим в дом. Я мигом стол накрою.

Пока старушка вертелась и хлопотала, гости осматривались. Стены избушки были выскоблены и отполированы до янтарного цвета спелого меда. С них укоряющими пустыми глазницами на странников смотрели черепа разных размеров. Одни Ольгерд, как неуемный охотник, признал сразу. Зато другие явно принадлежали зверям в наших местах незнаемым. По углам на полках толпились крынки и горшочки. Некоторые из них даже были залиты воском и запечатаны. Рисунок на одной из печатей показался князю смутно знакомым. Он протянул руку, чтобы рассмотреть его получше.

- Оставь, племянничек, не трогай, - тут же одернула его бабулька. - В горшочках-то у меня не вина заморские, да не медовуха.

- Что ж у тебя там, хозяюшка? - встрял любознательный Шиш.

- В том, который князюшка облюбовал, к примеру, охломон один сидит. Не люблю я их, страсть! - призналась старушка, присев рядом на лавочку и подперев свое круглое личико мясистой ручкой. - Проку от них нет, а уж хлопот! Ему бы только дворцы строить да ломать, а чего путное сделать- у них мозгов не хватает. Да и по-нашему плохо понимает. Сердится, лопочет, а толку- тьфу! Джин, одним словом.

Оробевший Ольгерд в смятении убрал протянутую руку.

- Не тушуйтесь, гостенечки, не стесняйтесь! - запела хозяйка, стараясь разрядить обстановку. - Садитесь-ка моего угощеньица отведать. Оголодали, чай с дороги.

Мужчины в недоумении присели к пустому столу, покрытому, однако, яркой нарядной скатеркой.

- Издевается бабулька, - тихо прошептал Шиш, наклоняясь к князю, - Ягарма, Баба-Яга, одним словом.

Слух у старушки оказался отменный. Она тут же повернулась к своим гостям, и в ее зеленых глазах сверкнул плутовской огонек. Наклонившись, она прошептала что-то, и на столешницу словно из ниоткуда стали выскакивать разные явства.

Дядька и князь оторопели, и некоторое время просто не решались пробовать колдовскую еду. Но от нее исходил такой изумительный аромат, что гости не устояли.

- А теперь сказывайте, с чем пожаловали? - принялась расспрашивать их Баба-Яга, когда мужчины, отдуваясь, оторвались от еды.

Ольгерд не тая, поведал, что за печаль подвигла их на посещение тетушки Домогары.

- Да, это дело нелегкое, - сочувственно покивала головой старушка, когда рассказ закончился. - Старец Порфирий человек не простой. Он и травы всякие знает, и в лекарстве разумеет. Стало быть, средство тут нужно чудесное, чтобы и мертвого на ноги поставило. Где-то тут у меня книжица была, коли не затерялась. Сейчас гляну.

Быбулька заторопилась куда-то за печку. Некоторое время оттуда слышались только охи и шорохи. Потом вылезла Баба-Яга вся замаранная паутиной, но с огромной книгой в вытянутых руках.

- Память-то у меня уже не та стала, деточки, - доверительно улыбнулась она гостям, быстро переворачивая страницы. - Вот оно, нашла!

Ольгерд было сунулся поинтересоваться, что же там такое, но увидел только непонятные закорючки. Тетушка Домогары сосредоточенно водила по строчкам пальцем.

- Есть одно место, куда каждые сто лет прилетает волшебная птица Феникс. Как становится она старой, восходит она на пылающий костер. Пройдя же очищение огнем, вновь возрождается в юном облике. Так вот, ежели из той молодой птицы перо выдернуть, истолочь, да дать какому человеку немощному, тот мигом здоровехонек сделается.

- Да пока еще те сто лет пройдут, не только Порфирий, мы сами преставимся, - вырвалось у возмущенного Шиша.

- Погоди, сейчас прикину, - ответила старушка и забормотала. - Меркурий в пятом доме, так и союзам благоприятствует, третья фаза луны... Точнехонько через три седмицы все и случится, голуби мои сизокрылые. Коли быстро побежите - тик в тик успеете.

Князь, не раздумывая, вскочил и уже стоял на пороге, когда бабка окликнула его:

- Постой, тут еще приписочка есть. Чтобы птичка не улетела и дала перышки свои подергать, угостить ее надо. Я, признаюсь, по-французски-то не сильно понимаю. Вроде бы какие-то "пом'д амур" эта тварь уважает очень. Яблоки любви, то есть. Так что яблочками вам запастись придется.

- Куда хоть ехать-то? - спросил как всегда практичный Шиш.

- А за солнышком и ступайте. Оно выведет.

Как только они выехали с поляны, князь осадил своего коня.

- Возвращайся домой, - приказал он дядьке. - Чтоб было, кому за всем присматривать. Я один поеду, - и, отметая все возражения, произнес: - В долгу я у Порфирия. Кабы не он- лежать бы мне сейчас во сырой земле, а то и похуже.

Шиш в оцепенении смотрел на могучую фигуру всадника на лошади, скачущих вслед за солнцем.

- Ой, что деется, что деется, - бормотал он, вытирая рукавом предательски набегающие слезы.

Кличка Серый прилипла к нему с детства. Нельзя сказать, что он был угрюмым или нелюдимым. Нет, он охотно играл со своими сверстниками, но особо не дружил ни с кем. Дети не то что сторонились его, а как-то ощущали его непохожесть, что ли.

Сколько он себя помнил, самой большой радостью для него было укусить кого-нибудь. Еще младенцем он утыкался в теплые бабушкины руки и изо всех сил сжимал зубы. Он смутно осознавал, что причиняет боль, и удивлялся, почему же она терпит. Повзрослев, он научился контролировать себя. Но когда нужно было обороняться, он не пинался, не бил кулаками, а вцеплялся в обидчика зубами.

Утром и днем он чувствовал себя сонным и разбитым. Зато с наступлением темноты какая-то новая жизнь вливалась в его тело. Запахи ночного леса манили, а от призрачного света звезд щемило в груди. Он любил прогулки под луной, когда его чувствительность стократ возрастала, и все ощущения становились острыми как лезвие кинжала. Чувствовать биение чужой жизни где-то рядом, чью-то неуверенность и панический ужас. Свобода и власть над ситуацией пьянили его.

Ему было всего ничего, когда сгинул его отец. Только вчера он сидел и грелся у очага, а сегодня его уже не стало. Как ни странно, его не пошли искать. Серый спрашивал у взрослых, но они только отводили глаза. Наконец, частью из подслушанных разговоров, частью- анализируя свои собственные ощущения, он докопался до истины.

Серый знал, что он не такой как все. Но он ужаснулся, когда узнал насколько же он другой. В его жилах текла кровь волка. Сначала он будет становиться им лишь на время. А потом навсегда. Как отец.

Теперь многое стало ему понятным. И эти сны, которые так пугали его. Всегда одни и те же. В них у него становилось не два соска, как у людей, а много. Уродливых и черных, по всему животу. А потом... Потом он не помнил. И то, что бабушка не ругала его, когда он кусался. Она знала.

Ему было страшно. Он не хотел быть зверем. Не хотел быть одиноким. Он хотел быть одним из людей и жить как все. Чувствовать свою обыкновенность и причастность к людскому миру. Может, что-то бы еще и могло бы сложиться, но судьба распорядилась по-иному.

Из деревни стали пропадать люди. Кумушки по углам сначала шептались, а потом заговорили в голос, что это дело острых зубов его оборотившегося отца. Мужики пытались поймать его, ставили ловушки, сторожили капканы. Тщетно. Человек, в волчьей шкуре шутя, разгадывал все их уловки и уходил невредимым. Тогда деревенские решили навсегда отвадить оборотня от этих мест.

- Семья его здесь держит. Женка да щенок его. Спалить колдовское гнездо, да и вся недолга.

Они пришли утром, когда Серый еще спал. Он с трудом открыл глаза, когда мать принялась трясти его за плечо:

- Беги, сыночек! Ясый мой, кровинка моя, беги!

Сильные худые руки протолкнули его в оконце, и он удирал со всей силы через мокрые от росы лопухи. В лес, который отныне стал его единственным домом.

Поначалу он перебивался ягодами и грибами. Потом наступила осень, похолодало. Понемногу он приучился ловить мышей, ежей и прочую мелкую живность. Постоянное чувство голода и одиночества не оставляли его ни на минуту. Тут, среди деревьев и зверей, он тоже был чужим. Так он и жил все время настороже и с тоскою в сердце. Но как он не осторожничал, беда настигла его и здесь. Когда он спал, на него напал медведь-шатун. Его тяжелые лапы моментально вспороли мальчишескую кожу, и снег окрасился красными полосками. Тогда страх, злоба и отчаяние ударили Серому в голову и разбудили его вторую натуру. Он перекинулся.

Бурый хозяин леса чуть не сел от изумления. Только что он с удовольствием драл человеческого детеныша. И вдруг перед ним очутился неслабый такой волчище. Конечно, он обломает и его. Он всех побеждал в своем лесу.

Но медведь ошибся. Две жизни- звериная и человеческая боролись за себя- и они выиграли. В тот день Серый до отвала наелся сырого мяса. Что ж, в лесу надо быть волком, решил он. С тех пор он почти не вспоминал, что когда-то был человеком.

Ольгерд уже сутки плутал по лесной чащобе. Он кожей ощущал, как в бездонную пропасть утекает отведенное ему время. Но жажда совсем измучила его. Князь спешился, бросил поводья и жадно склонился над ледяной водой лесного ручья. Лошадь предпочла пощипать травки и уверенным шагом направилась на полянку, поросшую медовым первоцветом. Дальше все происходило так быстро, что Ольгерд только и успел, что вскочить.

Серая тень метнулась на шею княжьей кобылы. Рывок, и терпеливая лошадиная душа мягким облачком отправилась на небо. А над трупом стоял и довольно облизывался матерый волчище.

- Ну, ты гад, - вырвалось у Ольгерда в бессильной злобе. Он молниеносно обнажил меч и бросился на противника. Волк с глухим рычанием припал к земле, но почему-то медлил нападать. Он легко уклонился от нескольких взмахов блестящей стали. Но князь не зря считался лучшим мечником в своем войске. Скоро зверь лежал с широкой рубленой раной на боку.

- Что ж ты наделал, - причитал князь, опускаясь рядом на корточки. - Мне и на лошади было не добраться до этого дурацкого феникса, а уж пешим и подавно. Не спасти мне теперь Порфирия. А все ты виноват, паскуда! - тут Ольгерд замахнулся, желая прикончить виновника всех своих несчастий.

- Не бей, не надо! - из разжавшихся челюстей волка шел ломающийся, какой-то нереальный, но все же человеческий голос.

Рука князя опустилась сама собой.

- Я отслужу, господин, - продолжал оборотень. - Хочешь, вместо лошади тебе буду?

"Хоть плохой, а все же выход", - мелькнуло в голове у Ольгерда.

Потом он спохватился:

- Так как же ты меня повезешь? Я ж тебя мало не убил.

- Это ничего, господин, - Серый забил хвостом, как собака, радуясь возвращению хозяина. - Я быстро восстанавливаюсь.

В самом деле, рана затягивалась на глазах. И, уже поднимаясь, волк искоса виновато поглядел на князя:

- Можно только я того..., ну это самое...

- Что еще? - недовольно уставился на него Ольгерд.

- Лошадку доем. Кушать хочется, прям сил нету. Не пропадать же добру?

Князь покряхтел, поморщился и разрешил.

Поменяв средство передвижения, Ольгерд только выиграл. Оборотень несся так, что пушистые еловые лапы казались сплошной зеленой завесой. Земля, казалось, горела у него под лапами. Степи сменялись реками, и мелькание шло все быстрее, пока князь не осадил своего скакуна.

- Ну, ты притормози чуток.

Удивленный волк повернул свою огромную голову:

- Я думал быстрее надо.

- Быстрее-то быстрее, да только яблок я для птички забыл. Давай-ка к городу какому-нибудь, да на базар.

Тут Ольгерд поправился:

- Я- на базар, а ты поброди тут пока, подхарчись, что ли.

- Спасибо, господин, - явно обрадовался зверь. Его зеленые глаза загорелись радостными плотоядными огоньками.

- Только гляди у меня, чтоб, как солнце в зените, на месте был, - сурово одернул его князь. - Смотри, не балуй!

- Нет, я скоренько, - смиренно отозвался волк, и они расстались.

Сутолока восточного базара во мгновение ока закружила Ольгерда. Гортанные выкрики чужой речи, незнакомые резкие запахи, обжигающий зной выбивали его из колеи. Гроздья желтых плодов, чем-то смахивающих на гигантские стручки гороха, огромные шишки с листьями. Боже ты мой, чего тут только не было! Его внимание привлекли сочные красные плоды, по форме похожие на искомые яблоки.

- Помидор, - тыкал в них пальцем белозубый торговец.

Князь только молча качал головой.

Наконец, он купил яблок и возвратился на окраину города. Оборотень не обманул. Он сидел, вывалив аршинный ярко-красный язык, видно, тоже изнывая от жары.

И снова скачка, теперь уже по желтому горячему песку, плоской, как блин пустыне. Навстречу дрожащему воздуху ядовито-синего неба.

Он издалека заметил громадный полыхающий костер.

- Успели, - облегченно вздохнул князь и уселся ждать.

Вскоре огонь потух, и взорам удивленных зрителей предстала крупная птица с рыжевато-золотым блестящим оперением. Феникс томно смотрел на них круглым голубым глазом.

- У-тю-тю, птичка, - опомнился Ольгерд, лихорадочно нашаривая в мешке яблоки. - Кушай, хорошая птичка, угощайся!

Наклонив голову по петушиному, создание с сомнением клюнуло поднесенный ему фрукт. Видно что-то его не устраивало. Да только голод не тетка. Человек с волком и глазом не успели моргнуть, как прожорливая птица прикончила все принесенные ей дары.

Князь тем временем, словно невзначай, подбирался к ее хвосту. Феникс заметил это и укоризненно глянул на него.

- Перышками интересуешься, странник? - неприязненно пропела чудо-птица. - А тебе разве не говорили, что я предпочитаю помидоры?

- Нет, - честно признался Ольгерд. - Мне сказали- яблоки. Яблоки любви.

- Что за дремучее невежество пейзанское! - феникс даже захлопал в возмущении своими глянцевыми крыльями. - Ведь помидор по-французски и есть "яблоко любви". Неужели так сложно понять?

- Уж прости великодушно, - принялся извиняться Ольгерд. - Я как лучше хотел.

- А получилось как всегда, - отрезало разгневанное существо. - Что надо-то?

- Друг у меня помирает. Мне бы одно перо твое.

- Одному перо, другому, третьему, - вредничала птица. Что мне, по вашей милости, голой ходить?

Тут вперед выступил волк:

- Помоги ему, - рявкнул он. Острые зубы клацнули у самого горла пернатой привереды. Та сразу же пошла на попятный:

- Да, конечно, конечно, берите. Только аккуратно, пожалуйста! Что уж и пошутить нельзя? - повернулась она к князю, полу прикрывшись крылом, словно придворная дама веером.

И уже собираясь улететь, прощебетала на прощание:

- Пусть человек смотрит на зверя, пусть зверь глядит на человека. Лишь в этом спасение и исцеление.

Они все-таки успели. Смерть еще не поселилась в холодной келье Порфирия, хотя ее приближение явно чувствовалось. Серый, чуткий как все животные, топорщил шерсть и глухо рычал.

- Ничего, ничего, - пытался успокоить его князь. - Мы это дело мигом поправим. - Он положил зверю руку на голову, и тот чуть успокоился.

Ольгерд побоялся оставлять волка во дворе. Монахи зыркали на него явно неприязненно, и оборотень платил им той же монетой.

Дрожащими пальцами князь принялся разминать пушистое светящееся перышко. Его сияние быстро разрасталось и, словно шаловливый ребенок , заглядывало в темные мрачные углы, в которых прочно поселилась боль и тоска.

Наконец снадобье было готово, и Ольгерд с величайшей бережностью принялся заливать его в рот настоятеля, чуть приподнимая его за плечи.

"Какой же он стал легкий, одни кости!" - горестно думал князь. Потом присел на полу рядом с волком и принялся ждать. Взгляд Ольгерда не отрывался от лица болящего, в надежде узреть оздоравливающие перемены. Время шло. Усталому князю начало казаться, что на месте запавших век Порфирия открываются две черные ямы, в которые как в водоворот, устремляется все вокруг. Ольгерд вздрогнул и протер глаза.

Старец смотрел на него как всегда строго и с легкой укоризной.

- Почто оборотня ко мне приволок? - вопросил он. И голос его звучал уже не как у умирающего, а по-прежнему звонко и властно.

- Да он со мной... Помогал мне то есть, - на радостях князь не находил нужных слов.

- Я пойду, господин? - волк встал и направился к двери. Он сразу как-то сгорбился и словно уменьшился в размерах. Хвост всегда высоко поднятый, теперь был зажат меж задних лап. "Как побитая собака!" - изумился князь. - "Тоже душа есть. Обиделся, видать, бедолага". Опомнившись, он вскочил и распахнул дверь, чтобы вернуть Серого, позвать назад. Распахнул и замер. Волка не было. По коридору понуро брел подросток лет четырнадцати в расползающихся на глазах лохмотьях.

- Вернись, Серый, дело есть, - окликнул его Ольгерд.

Паренек живо обернулся. На грязном худом лице радостно вспыхнули зеленые глаза. Он бросился к своему хозяину.

- Не обманула, значит, птичка. Вот, стало быть, как! - думал Ольгерд, обнимая грязного человечка, все еще отчетливо пахнущего волком.

Симаргл.

Девочка внимательно наблюдала за быстро снующей иголкой. За ней следом, словно по волшебству возникали шелковые узоры. Причудливые цветы и листья оплетали-укутывали человеческие и звериные фигурки.

- А почему у собачки крылья? - не отрывая взора от зеленой пестрой глади, спросила девочка.

- Потому что это не собачка, Лелюшка, а Симаргл, - отозвалась мать. Она ловко перекусила нитку у самого основания и занялась вдеванием шелковинки другого цвета.

Домогара умела и любила рукодельничать. Уже не первую холстину вышивала она оберегами и складывала в заветный сундучок - на приданое доченьке. Придет время - и сошьют из них узорчатые рубашки да рушники. Не стыдно будет и мужу показаться и свекру умываться подать. И пусть охранят ее Лебедушку Макошь и Рожаницы.

- Симаргл, деточки, он кореньям и травам хозяин, - объясняла княгиня притихшим детям. - Всю зиму гостит он у Макоши в тереме, а весною слетает на землю. Под его горячими лапами просыпаются растения, и все начинает цвести.

Малыши затаили дыхание и слушали мать. Дети любили, когда она забавляла их сказочными побасенками. Мальчишки-тройняшки замерли над своими деревянными солдатиками. "Какие же они у меня разные, " - в который раз умилилась Домогара. - "От одних отца-матери, в одно время рожденные, а так несхожи друг с другом". Кий- светлоглазый и светловолосый, с гордым разворотом плеч- весь в отца. А Щек и Хорив больше походят на нее- оба с черными глазками и вьющимися каштановыми волосиками. Только Щек- упитанный увалень, а его братец- худощав и верток словно ласочка.

- А тети зачем, для красоты, да? - не унималась девочка. Она пальчиком водила по рисунку, словно гладила вышитых женщин по светлым волосам.

- Не тети, а Рожаницы, - строго поправила ее мать, пряча улыбку. - Их зовут Лада и Леля.

- Леля? Как меня? - восхитилась непоседа.

- Как тебя, солнышко, лебедушка моя белая, - Лыбедь родилась вскоре после братьев, и считалась младшей в семье.

- Рожаницы шьют зверям теплые шубки, чтобы они могли снова родиться на земле, - продолжала княгиня свой рассказ. - Дабы род звериный не перевелся. Они всякое живое дыхание любят и берегут. А звери им служат.

- И волк? И мишка косолапый? - выспрашивала любознательная девочка.

- И волк, и медведь, и лисы с белками. Все что бегает или летает- все им подчиняется. Только заяц да рыбы безгласные, твари подземные- те Ящера подданные. Ему да помощнику евонному, Кощею Трипетовичу преданы.

- Ну, чему ты детей учишь, Домогара?! - прервал плавно текущую речь жены внезапно вошедший Ольгерд. - Почто им головы забиваешь своими языческими суевериями? Вот услышал бы тебя Порфирий- задал бы по первое число.

- Уж с кем-кем, а с отцом-настоятелем я завсегда договорюся, - со смешком отмахнулась княгиня. - Он человек с понятием, не то, что некоторые.

- Экая ты, баба, упертая! - в сердцах сплюнул князь. - Меня не боишься, так хоть Бога побойся- крещеные ведь они, христиане!

- Да что ты распалился? - досадливо оборвала его жена. Сегодня Домогара пребывала в миролюбивом настроении, словно белая огромная кошка, угнездившись среди своих кошенят. Она мало не мурлыкала за рукодельем и против обыкновения совсем не хотела ругаться с Ольгердом. - Лучше сказывай, с чем припожаловал. Али просто так заглянул?

Тяжелая тень государственных забот скользнула по челу князя.

- Какое там просто так, - удрученно отозвался он. - Я предупредить зашел, чтоб сегодня из терема ни ногой.

- Вот здрасьте! А я к обедне собиралась.

- Богом прошу тебя, Домогара, сиди дома! - взмолился Ольгерд. - Боричевские волхвы, слышь, у нас объявились. Сама знаешь, что они в Луцке да Городце творили, сколько баб да молодаек порезали!

- Глупости говоришь, муженек, - возразила Домогара. - Ну, кто поверит, что я зерно гною?

- А нешто Мирослава из Луцка хлеб прятала? Да она свое последнее роздала, чуть не в сермяге ходила! А когда чревный мор был, кто, не боясь заразы, с отварами по дворам ходил? - Бледное лицо Ольгерда полыхало отчаянием. - Думаешь, пожалели ее? Волхв указал- и готово, даже хоронить нечего. Оголодал народишко. Тот год недород, этот неурожай. Зима тяжелая была. Скотина от бескормицы дохнет, у людей животы с полынного хлеба пухнут. - Князь горестно опустил голову. - Сейчас свечу поднеси- и полыхнет! Вынут боричевские перед тобой хлеб или рыбу, да скажут, что ты припасы прятала- разорвут!

Домогара промолчала. Но мужу хорошо было известно это выражение ее лица: поджатые губы и упрямо выпяченный подбородок. "Черт с ней!" думал Ольгерд, хлопая дверью светелки. Князь не надеялся на благоразумие жены, но он оставил у ее покоев вооруженную охрану и дал им вполне определенные указания.

Весна в этом году была ранняя, но на удивление холодная и неприветливая. Снег быстро сошел, но тепло так и не наступило. Теперь черные проталины были скованы жесткой коркой льда. Набухшие было почки прибило ударившим морозом, и деревья стояли угловатые и мрачные, словно в немом отчаянии протягивая худые ветви к стеклистому небу.

Безысходность витала в воздухе. Изможденные лица людей пугали своим отчужденным выражением. Перед соборной церковью собралась толпа. Время было к обедне, но народ не шел внутрь, а толпился на площади перед входом, жадно внимая вещавшим ораторам.

- И по всей земле русской все тож! - напряженно, с подвизгом, выкликал один из них: высокий и худощавый, с длинными черными волосами, похожий на ворона. - Отреклися от дедовой веры, от старых богов, вот они от вас и отвернулись. Не греет светлое солнышко, не слетает на грешную землю крылатый Симаргл. - Тут волхв откашлялся, обвел своих слушателей тяжелым ищущим взглядом. - Токмо страшнее неверия губят народ колдовки. Гноят хлебушек, словно геена огненная пожирая мед, и рыбу, и муку. Но господин мой Ящер даст вам узреть тайное! - Оратор взмахнул рукой, и его темно-синие просторные одежды метнулись, словно крылья птицы.

Речь перехватил его напарник, невысокий здоровяк, тоже одетый в синее.

- Внемлите! И на ваших глазах свершиться чудо! Узрите вы спрятанные колдовками припасы. В своем теле держат они их, распухая на чужом горе.

- Неужели сие возможно?- спросил вполголоса Ольгерд у настоятеля. Они, окруженные дружиной, стояли чуть поодаль толпы, наблюдая за происходящим.

- Господь сотворил человека из земли, составлен он из костей, да жил кровяных. А сверх того не может в нем ничего быти, противно сие законам божеским. Только дело сейчас не в этом, сыне.

- А в чем же, ешкин хвост? - не сдержавшись, ругнулся князь.

- В том, кому поверят люди, в том, чему они захотят поверить, - грустно проговорил монах. Для своих почтенных лет он выглядел вполне моложаво, только пробивающаяся седина и разбегающиеся морщинки выдавали его возраст. Но сегодня он весь как-то согнулся и потух, словно озлобленность, витающая в воздухе, спеленала его. Казалось, даже слова слетали с его губ через силу.

- Всегда же легче сказать себе: не я упал, но это он меня толкнул. Он виноват, он враг. Вот и сегодня случиться то же самое. Люди растерзают баб, якобы виноватых в недороде, выпустят пары и успокоятся.

- Я этого не допущу, - отрезал Ольгерд. - Дружина...

- Что дружина? - прервал его настоятель. - Не обманывай себя, князь! Они те же люди, и у многих из них среди этой толпы- друзья, родня и просто знакомые.

- Господи, только бы Домогара с детьми осталась дома! - вырвалось у князя. Порфирий промолчал. Слишком хорошо знал он княгиню, чтобы быть уверенным в этом.

Волхвы тем временем стали обходить толпу. Женщины пытались прятаться за спины мужей и отцов, но безжалостные руки выталкивали их. Руки соседей, тех, кто забегал занять сольцы или просто посидеть-покалякать вечерком. "Только не меня, не я, я тут ни при чем!" - животный страх объял всех, перечеркивая человеческое.

И в это самое время, словно могучий корабль под всеми парусами, в толпу врезалась Домогара. Люди расступались, давая ей дорогу, многие кланялись. А она плыла, гордо вздернув пухлый подбородок, выпятив вперед могучий бюст. Сегодня она была разодета с нарочитой роскошью- в красный бархат, затканный золотым шитьем так, что резало глаза. За ней семенили четверо ребятишек: Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

Маленькая процессия дошла почти до самой церкви, когда синерясый ухватил Домогару за руку. Возмущенная княгиня двинула его локтем, и волхв полетел в расползающуюся под людскими ногами грязь.

- Держите ее! - заверещал он, пытаясь подняться со своего склизкого ложа.

Но ни одна рука не протянулась к Домогаре. Тогда к ней подскочил другой волхв и резким движением извлек что-то у нее из-за спины.

Толпа ахнула: их взорам предстала огромная стерлядь.

- Видите, видите! Вот она колдовка! - пронзительно вскричал рослый синерясый, к тому времени уже благополучно поднявшийся, но так и не очистившийся от приставшей к нему грязи. - Гляньте, люди добрые, вот кто запасы гноит. Хватайте ее, жирномясую!

Княгиня отбивалась, но как-то вяло. Вытащенная из нее рыбина ошарашила ее едва ли не больше, чем всех остальных. Мальчиков, попытавшихся оборонить свою мать, отшвырнули во мгновенье ока. Волхв тыкал в женщину пальцем и надрывался:

- Ее вина доказана! Вы все видели! Сыщется ль среди вас хоть один человек, который скажет слово в ее защиту?

Князь с дружиной пробивались на помощь, да только стояли они в отдалении, а толпа, охватывая их, словно жирный ил, мешала продвижению. Порфирий возвысил было свой голос, пытаясь урезонить народ, но его быстро заставили замолчать. У настоятеля у самого положение оказалось достаточно шатким, ведь именно переменой веры объясняли недород. Озлобленные голодные люди уже не верили тому, к которому прежде так часто приходили за спасением и утешением. Домогара могла быть разорвана в любой момент.

Но был еще один человек, пробиравшийся к княгине. Только его толпа не задерживала, а почтительно пропускала. Слышался благоговейный шепоток:

- Изур! Сам Изур-сновидец!

- Гляди-кось, вышел из священной рощи! Отродясь такого не было!

Между тем человечек, к которому относились эти трепетные высказывания, статью своей был отнюдь не велик. Обыкновенный среднего роста мужичонка с темно-коричневыми волосами и бородкой, одетый в простую светлую рубаху и шаровары. Черные небольшие глаза его лукаво выглядывали из-под нависших бровей. Чем-то неуловимым облик сновидца напоминал медведя, хотя сам Изур сложения был скорее щуплого.

От окружавших людей его отличала почти осязаемая уверенность и бестрепетность. Он проходил, раздвигая взбудораженный народ, так же спокойно, как проходил бы по вековому лесу меж сосен и елей. Походя, Изур наступил на валявшуюся в грязи белобрюхую стерлядь. Казалось, нога должна была погрузиться в мягкую плоть и раздавить ее, но вместо этого рыба исчезла.

Толпа ахнула. А сновидец шел вперед, будто ничего не произошло. Мгновение, и он уже стоял лицом к лицу с синерясыми.

- Ну, и где ваши доказательства? - безо всякого выражения спросил их Изур.

- Все же видели, - пытался оправдаться высокий бородач. - Видели вы рыбу? - старался он вновь всполошить народ. Но теперь ему вторили только отдельные слабые и сомневающиеся голоса.

- Ну и что, - ухмыльнулся сновидец. - Хочешь, я из тебя самого не то, что рыбину, тура рогатого извлеку?

И прежде, чем волхв успел что-либо ответить, Изур пошарил где-то под его черной бородой, и в толпу попер разъяренный дикий бык. Люди брызнули в разные стороны. Но даже тем, кто не успел убежать, чудовище не причинило никакого вреда. Острые рога, пронзая человеческую плоть, не исторгли ни капли крови, не принесли боли. Тяжелые мохнатые копыта не оставили на расползающейся грязи ни единого следа.

- А ну-ка, взять энтих чудодеев, да в железа! - прорычал, задыхаясь, князь. Он с дружиной кое-как продрался к месту событий, и намерения у него были самые мстительные. Только сейчас, в минуту опасности, Ольгерд осознал, сколь дорога ему жена, на которую он так часто досадовал.

- Говорил же, сиди дома! - совсем не зло, а больше для проформы выговаривал он Домогаре, прижимая ее к себе и похлопывая по могучей спине. От пережитого испуга княгиня была непривычно тиха. Она покорно приникла к мужу и против обыкновения не произносила ни слова. Потом вдруг вскинулась, словно раненная олениха:

- Лелюшка, Лебедушка моя!

Только тут все заметили, что девочка исчезла. Кий, Щек и Хорив испуганно жались друг к дружке, а их сестры нигде не было видно.

Ближние поиски ни к чему ни приведи, Лыбедь как сквозь землю провалилась. Только потом какая-то убогая старушка вспомнила ревущую девчонку, порскнувшую как заяц в Изюброву чащу.

Бросились туда. Точнее, бросились только князь с дружиной да сновидец Изур. Старец Порфирий почел за благо проводить растерянную, чуть не обезумевшую, Домогару и мальчиков до терема.

Понемногу бег сменился быстрым шагом, и Изур опять с хитрым прищуром проговорил:

- Один камень много горшков перебьет. Всего два сквернавца, а сколько бед натворили.

Князь обернулся и перевел дух:

- Я все хотел тебя спросить, как ты дознался, что рыба та поддельная была? Вид-то у нее самый рыбный был.

- Ах, это! - ухмыльнулся сновидец. - Да я на своем веку столько настойки из спорыньи выхлебал, мухоморами заедаючи, что морок от натуры завсегда отличу, в любом обличьи. У сновидцев, княже, - посерьезнев, произнес он, - с малых лет подготовка вельми серьезная идет. А для простых случаев совет тебе дам: коли сомневаешься, нажми на око перстом. Всамоделишное завсегда двоиться будет.

Так они и шли по темнеющему голыми сучьями неуютному лесу, и князь чувствовал, что его доверие и дружелюбие к этому человеку растет с каждой минутой.

- Стой-ка, - вдруг осадил Ольгерда сновидец. Они затаились, осторожно выглядывая из-за кустов на поляну.

Под могучим дубом сидела простоволосая, с изгрязнившимся личиком девочка и любовно чесала рыжую вислоухую собаку. Пес жмурил янтарные глаза, и ласковое весеннее солнышко, невесть откуда появившееся, багряным золотом отливало в завитках его шерсти.

- Не бойся, песик, - уговаривала животное Лыбедь. - Я ведь тоже потерялась. Вдвоем-то не страшно.

Пес поднимал умную морду, будто понимая, что лопочет ему ребенок. Потом ткнулся в руку девочки и побежал.

Только теперь князь заметил трепещущие золотые крылья за спиной этой странной собаки. Ветер раздувал их, и чудо-зверь несся все быстрее, пока сияющей точкой не растаял вдали.

Князь подбежал к дочери и подхватил ее на руки.

- Лелюшка, детка, - бормотал он, обнимая девочку. - Все в порядке? Собачка тебя не кусала?

- Какой ты глупый, папа! - важно, по-взрослому, проговорила Леля. - Это не собачка, а Симаргл. Он весну принес. Только он боялся. Все вокруг были такие злые.

- А теперь он уже не боится? - ошеломленно спросил ребенка князь.

- Теперь перестал, - блаженно втягивая носом потеплевший воздух, произнес Изур-сновидец. От деревьев тянуло терпким запахом лопающихся почек. Под настойчивыми теплыми лучами парила разбуженная земля, а на русые волосы Лыбеди слетела первая в этом году бабочка.

Счастье горстями.

- Пива! - прогремело и покатилось по трактиру, оттолкнулось от почерневших балок потолка и грохнуло в дымном зеве очага. Румяный поросенок вздрогнул всей своей хрустящей запеченной кожицей, и все его четыре молитвенно задранные лапки дернулись в немом ужасе. Ароматный мясной сок брызнул в золотистый огонь, и зашипело-зачадило, словно наступили на хвост змеюке-скрытнице.

- Пива! - подхватила крик пировавшая за сдвинутыми столами компания бортников. Пустые глиняные кружки опасно застучали по липкому от пролитых напитков столу.

Трактирщик метался между столами как заяц, стараясь поспеть и там и тут. Наступившая весна-лето заметно прибавила гостей, принеся дополнительные хлопоты, но и заметный прибыток медных и серебряных монеток в заветной крынке, надежно сберегаемой в подполье. Золото случалось ох как нечасто, и хранил его хозяин отдельно- в ромейском ларчике, изукрашенном невиданными на Руси птицами-павлинами. Хвала богам, нынче гостями в трактире были не только мелкие ремесленники из ближайших деревень, спешившие в город на ярмарку. Все чаще случались и нурмане, шедшие со своего холодного мерзлого моря к теплому батюшке-Днепру. Когда и торговыми гостями, когда и предложить свои мечи и дубленые шкуры местным князьям, а то и просто пограбить в охотку. Вот и пойми их- то ли на стол подавать-кланяться, то ли в ближнем лесу с семьей хорониться! Ромеи- те совсем другие. Едут купцами в дорогой одеже, ну охрана при них, как же иначе! Очень они уважают словенское пушистое золото- шкурки горностая да соболя, бобра да свирепой серебристой рыси. Не брезгуют южане и нежным северным шелком- льном, что годиться и красавице на головной плат и младенцу на свивальничек. А пуще того охочи заморские гости до ароматного терпкого меда, что добывают в непролазных чащобах бортники. Вот и развелось их теперь- мысли трактирщика скакали сдобными колобками. "Что ж Белена опаздывает, не несет пива из подполья? Чай заболталась с кем по дороге, негодная!"

- Не сумлевайтесь, судари мои, - лебезил он, проклиная в душе общительную служанку. - Сей же час будет пиво. А пока медовухи с устатку не желаете ли? Крепка, собака, удалась, так с ног и шибает!

- Ну, ты, брат, сказанул, медовухи! - захохотал один из медведеобразных бортников- видать, вожак. Его рыжую шевелюру богато пронизывали белые пряди. Красное, задубевшее на вольном воздухе лицо, пересекал не один шрам. Видно, не только с матушкой-россомахой в лесу встречаться приходилось, но и сам лесной хозяин вниманием да лаской не обошел. - Нам энта медовуха вот уже где, у горлышка, - и старшой выразительно попилил выдающийся мохнатый кадык ребром ладони. - Под завязочку мы медом полные, верно, братцы? - и он поворотился к своей честной компании.

- Верно говоришь, Стрый, - гаркнули в ответ луженые глотки бортников. Они сидели плечо к плечу, красноголовые, крепкие и мохнатые, словно грибы-рыжики из одного лукошка. - И медку желтого и воска белого, всего запасли, грех жалиться.

- Так что ты нам, хозяин, пива давай! - распорядился, довольный единодушием ватаги, Стрый.

- И с раками! - подхватили, гогоча, его соратники, продолжая долбить кружками и так немало исковерканный стол.

Мелко крестясь, трактирщик сам порскнул в подполье. По сути своей, бортники мало отличались от разбойников- когда не удавалось заработать медом, они легко переключались на одиноких путников. Сколько их попропадало в непролазных древлянских лесах, сколько безымянных ямок по берегам Припяти и Роси, не перечесть!

Пива ожидала не только компания бортников, но и плотный чернявый мужик-одинец, устроившийся за соседним столом. Широкая тесемка, пересекавшая лоб да черные метины на лице от въевшегося намертво железа сразу выдавали в нем кузнеца. Было видно, что вдали от своей кузни да без привычного кожаного фартука, мастер чувствует себя явно не в своей тарелке. Он в который раз проверял котомку, лежащую рядом на лавке, и успокаивался, только когда его узловатые пальцы нащупывали бисерное оплетье стягивающей ее сыромятной лямки.

- Что там у тебя тама? Не золотишко? - то ли шуткой, то ли всерьез засматриваясь на возможную добычу, поинтересовался старшина бортников.

- Тебе- то что за корысть? - исподлобья зыркнул на него кузнец. - Не твое, и ладно.

То ли широкие плечи железных дел мастера заставили Стрыя призадуматься, то ли отвлекло принесенное, наконец, нерасторопной Беленой пиво, но только мимолетная их стычка тем и закончилась. Народ налег на пенный хмельной напиток, и загомонило-загуляло дурашливое веселье.

- Закусай тебя корова, забодай тебя комар, - воскликнул один из бортников, хватанув шапкой об пол. - Эх, однова живем, гуляем! Подходи, народ, на нашу снедь, нам всего не съесть. Верно я говорю, Стрый? - оборотился он к вожаку. Тот сосредоточенно, с трудом удерживая вдруг ставшую такой тяжелой голову, кивнул. Народ пошел: кто с охотой- на дармовщинку, кто- просто чтоб не нарываться на драку. Медлил только кузнец, по-прежнему прижимая к себе сумку.

- Да не дрейфь, ты, дрегович, - рявкнул ему в лицо Стрый, безошибочно определяя его племенную принадлежность. - Поди, не обидим. Не тронем твое золотишко, мы сей день сами богатючие!

- Не золотишко, письмена тама, - буркнул кузнец, бочком присаживаясь на скамью.

- Вона че! - изумился бортник. - Нешто ты по-писанному понимаешь?

- Да куда мне! Это волхв наш, Оканя, цыдулю написал. А я ее князю доставить должон.

- Что ж за нужда у вас до князя? Так и разбежится он ваши нужды устаканивать, жди! Тебя, чать, и не пустят к нему.

- Ты брось, Стрый! - встрял в разговор молодой рыжий ватажник- тот, что сзывал всех за стол. - У меня брательник в городе живет, так он говорит - нормальный мужик этот Ольгерд, даром что пришлый, из варягов.

- Вот то-то и оно, что чужак. И мы ему чужие, и вера наша прадедовская. Потому он и греков, ромеев приваживает, и их молебствием не гнушается.

- Что-то не слыхал я, чтоб он старых богов притеснял, - пытался защитить князя младший бортник.

- Да ну, не слыхал он! А волхвов боричевских кто лошадьми разорвал? От большого уважения, стало быть?

- А волхвы-то те Ящеровы были, - вступил в дискуссию кузнец. - Вот он и отомстил нам, напасть наслал. И-и, братья, беда, беда нам теперь неминучая! Мы потому и порешили, раз его грех его- пусть и пособляет нам. Как же иначе?

- Да ты толком говори, что за напасть-то? - раздалось сразу несколько взволнованных голосов.

- А я и говорю- беда. Чудо-юдо у нас, слышь, на болоте засело. Здоровое- страсть. Спервоначалу овечек пожрало, опосля за девок взялось.

- Ишь ты, за девок! - тоненько пискнула пышная Белена, неудержимо затесавшаяся в застольную беседу. Трактирщик в сердцах замахнулся на нее кулаком, видно все еще гневаясь за ее медлительность, но служанка ловко увернулась- привычная была.

- Двое пропало, - важно подтвердил кузнец. - Про одну сомневаются у нас - она, такое дело, сильно шустрая была. Ее батяня сговорил за вдовца из соседней деревни. Его березой давно еще пришибло, когда запашь расчищали- он с той поры кривой сделался, вовсе раскорякой ходил. Ну, она, ясное дело, не сильно довольная тем была. А тут люди пришлые у нас стороной проходили, так вроде, баили, она там перемигнулась с одним. Опосля и почезла. Кто говорит, что те пришлые ее и сманили. Сродственники-то, вишь, считают, что ее то чудо-юдо сожрало. Удобнее им, стало быть, так.

- Чем же удобнее? - удивился один из бортников. - Живая девка лучше, однако.

- А как же? - изумился в ответ мастер. - Коли сбегла, так всяко уже отрезанный ломоть- кто ее теперя возьмет? Да еще и пришлых тех догонять и морды им чистить. Может они совсем простые, так ничего, а ну, как и сами подраться не дураки? Еще бабка надвое сказала, как оно все обернется. А так сгинула и сгинула.

- Ну, а другая?

- Та вроде как убогая была. Не совсем чтобы дурочка, а немного того- точно. Может, змей ее пожрал, может сама в болотине затопла. Один наш грит, точно видал, как та тварь ее грызла.

- Из себя это чудо-юдо каково? - затаив дыхание спросил кто-то.

Кузнец приосанился.

- Здоровое оно, страсть. Коли одну корову на другую поставить, так и то меньше него будут. А видом- как есть Ящер. Хвост огроменный, лапы как балясины. Пасть здоровая, вся в зубьях вострых, и шипит по-змеиному. Зеленый сам, а глазища огненные так и крутятся.

- А волхв у вас на что? - неуверенно протянул слегка протрезвевший Стрый. - Ваши дреговичские волхвы да облакогонители, говорят, большую силу имеют. Нешто не сладил?

- Да Оканя наш и браться не стал. Как глянул на него, так и ушел в свою сторожку в чащобе. Ходили мы к нему, уговаривали. Тварь-то на болоте засела, а сейчас лето, как раз самое время руду железную брать. А как ямы копать станешь, когда такое страшилище тама рыскает? Волхв и говорит, может, это сам Ящер из владений своих подземных пожаловал, за слуг своих отомстить желает. Раз Ольгерд его разгневал, пусть и разбирается сам. А то дани-пожити собирать так завсегда...

- Вот смех-то будет, когда варяг своего черноризника ромейского на Ящера притащит: чья возьмет?

- Зря Порфирия лаешь, - опять встрял молодой бортник, еще давеча защищавший князя. - Про него никто плохо не говорит, он людям помощь дает. И христианам и тем, кто старым богам молится. Лекарит и детей, сказывают, грамоте обучает.

- Сказывают, он князя от женки-чаровницы царьградской ослобонил, - опять резво встряла Белена. - Красоты была несказанной, а зубы как кинжалы. Как князь заснет, она его, сердешного, есть зачинала. Чуть до смерти не сожрала.

- И откуда ты все про всех знаешь, чудо печное? - развеселился трактирщик. - Ты со двора дальше забора носа не высовываешь, а туда же, скажи на милость!

- Не первая та женка, что мужика своего поедом ест, - загорланили рыжие ватажники. - Все вы в невестах скромницы да смиренницы, а как женами становитесь, тут то вот зубья ваши наружу и вылазят!

Разговор плавно съехал на вечную тему отношений между мужчинами и женщинами, а князь Ольгерд, старец Порфирий, плотоядная княгиня и чудо-юдо болотное были благополучно забыты.

- Вот не княжье это дело, чучел разных по болотам ловить, - горячился Ольгерд. - Так скоро придется мне василисков да кикимор изничтожать. На то волхвы существуют. Их у нас как собак нерезаных, даже лишку временами.

- Хочешь-не хочешь, а придется, княже, - урезонивал его Порфирий, - Эти слухи надо пресекать раз и навсегда. Ты же видишь, Ящеровы холопы под тебя копают. Не дадут они тебе теперь княжить спокойно. У этой змеи сто хвостов, а глава у нее одна. Укорот им надо дать.

- Да каким же это образом, позволь тебя спросить? Бросить дружину в болото? Ловите, мол, молодцы, чудо-юдо, зверя невиданного! А еже ли это и в самом деле сам Ящер на белый свет выглянул? Тогда как?

- Ой, да вы только послушайте, как он о дружине-то печется! - неожиданно вмешалась в разговор княгиня, до той поры сосредоточенно грызшая орехи. Простонародные привычки крепко сидели в ней: ведь еще не так давно Домогара была рабыней, привезенной из очередного набега. - Все прекрасно знают, что тебя Радимир, князек радимичский, на охоту приглашал, скажешь не так?

- Ну и что с того? - немедленно взъелся князь. Его перебранки с супругой, случавшиеся чуть ли не каждый день, были общеизвестны. Некоторые обороты и выражения тут же становились частью народного фольклора и пользовались немалой популярностью у его подданных.

- А ничего! - невозмутимо отозвалась Домогара, поправляя сползшие на лоснящиеся щеки височные кольца. - Звал-то он тебя как раз на кресень, на Ярилин день. К нему ехать-одним днем не отделаешься. Турья забава-красного зверя гонять, да потом праздновать- тут седмицей пахнет! Спотыкач радимичи крепкий варят, еще неделю похмельем маяться будете.

- А налимы на Ворскле, как телята, вот Перун свидетель, - мечтательно поддержал ее муж. - По утренней зорьке как почнут клевать, голыми руками бери!

- Тьфу, пропасть, - начала свирепеть княгиня. - Кто о чем, а сопливый о платке! Теперь понимаешь, отче, - живо повернулась она к Порфирию, который черной птицей сгорбился в резном кресле, - почему ему на Ящера идти несподручно? Поедет к дреговичам на болота - еще не ясно, сколько там возиться придется. А если к радимичам на охоту- у них всяко на месяц застрять.

- Ну, тогда иди к волхвам, покланяйся, - устало махнул рукой старец. - И не парься! Подумаешь, проблема! Всего-то делов ничего.

- Не дождетесь! - иногда Ольгерд, обычно такой спокойный и мягкий, вдруг становился на редкость упрямым. Говорили, точно таким и был его прадед- Яммельт Лошадиная Шкура, знаменитый варяжский конунг. Он погиб, зарезанный наемными убийцами, только потому, что не захотел прервать начатую партию в шахматы-штанрандж. Эти фигурки из моржового клыка и черного дерева передавались в семье от отца к сыну. На деревянной доске, расчерченной белыми и черными клетками, до сих пор остались ржавые пятна темной крови. Сейчас эти шахматы валялись в живописном беспорядке на медвежьей шкуре перед обложенным камнями очагом. Точно плотные кругленькие медведики копошились там юные княжата: Кий, Щек и Хорив. Их светленькие мордашки были вдрызг вымазаны иноземным лакомством - жженым сахаром. Рядом с ними ползал худой длинноногий подросток- Серый. Бывший оборотень, счастливо спасенный Ольгердом, чаще отирался при князе, чем в дружинной избе, куда его определили отроком.

- Пошли, Серый, прогуляемся! - князь встал с кресла. Бархатные подушки-валики, набитые лебяжьим пухом разлетелись в разные стороны. Казалось, даже резные птицы-сирины на деревянной спинке встрепенулись и недоуменно забили крылами. Серый вскочил, преданно глядя на Ольгерда. Больше всего мальчик сейчас был похож на неуклюжего щенка, который радостно перебирает лапами и стучит по полу хвостом-прутиком, собираясь с любимым хозяином на прогулку.

- И куда это вы собираетесь на ночь глядя? - сварливо поинтересовалась Домогара.

Князь вызывающе прищурился и принялся раскачиваться на носках, поскрипывая сыромятными сапогами. Мирная картина: горит огонь в очаге, играют дети, за столом сидят любимая жена и надежный друг, даром что черноризник. Только уж больно они спелись в последнее время, в один голос твердят: то делай, это не смей! А то, что советуют правильно, так от этого еще хуже. Что ж, он маленький что ли, несмышленыш совсем? И Ольгерд выпятил вперед массивную нижнюю челюсть, правда, изрядно поросшую жирком.

- Не бабьего ума дело! - важно ответил он. - Что нам, неженатым, ходи да сватайся. Так, что ли, Серый?

И они вдвоем отправились к выходу.

На улице и впрямь уже вечерело. Теплый летний день зоревал последние минуты- на землю тихо опускались сиреневые сумерки. В дубовой роще пахло молодым зеленым листом, вечерней сыростью и чем-то еще томительным и зовущим, чему и название-то придумать сложно. Из изумрудной травы тут и там выглядывали фиолетовые кокетливые головки фиалок.

- Тихо то как, - подал голос Серый. - Колдовское все же место- дубрава.

Он сразу же понял, что идут они прямиком к Изуру-сновидцу. А куда же еще? Кто лучше про чудо-юдо расскажет?

Изур как всегда появился незаметно: вот не было рядом никого- только сухой пахучий куст можжевельника, а вот уже на том же самом месте и человек стоит. Невысокий, неширокий, вроде бы ничем и не примечательный. Волосы коричневые, глаза карие, а сам какой-то светлый все же.

- Ну, проходите, гостенечки дорогие, - приветствовал их сновидец. - Дела пытаете или от дела лытаете?

Пока Ольгерд прокашливался, прикидывая, как получше объяснить цель их визита, Изур усмехнувшись, сам же и ответил:

- Не про Ящера ли болотного узнать припожаловали?

- А ты как проведал? - натурально изумился Ольгерд.

- Слухами земля полнится, - Изур легкими шагами продвигался вглубь чащи, и его гостям волей-неволей пришлось следовать за ним. - Сейчас сядем с вами, чайку попьем и поговорим.

И вот уже закурился легкий дымок над небольшим ладненьким костерком, запела закипающая вода в железной баклажке, и поплыл над поляной терпкий аромат.

- Что заварил-то? - деловито поинтересовался князь. Он прекрасно помнил любовь сновидцев ко всякого рода одуряющим травкам.

- Не бойся, не отравлю, - рассмеялся Изур. - Сегодня- просто чай.

Они сидели, прихлебывали обжигающую жидкость и неспешно разговаривали как бы и ни о чем. Недовольство выходило из Ольгерда, незаметно оставляя его, словно таял белый туман под палящим Ярилиным оком. Сновидец повернул к князю свою патлатую голову, слегка смахивающую на медвежью:

- А про ящера я тебе вот что скажу: может и сам подземный Хозяин это, а может и нет- так просто, морок болотный. Знаю одно, и волхвы, и кудесники, и ведуны помогать тебе навряд ли будут. Цеховая солидарность, что ты хочешь. Как ты боричевских волхвов сказнил, так все они как на дыбы всколыхнулись: что ж это станется, когда светские владетели на духовных властителей руку поднимать станут?

- Понятно, им хотелось, чтобы как у лютичей было: чтобы жрец выше князя сидел и всеми делами заправлял. Так не выйдет у них ничего!

- Когда-то, давным-давно, у наших пращуров, совсем наоборот заведено было. Желаешь, светлый князь, сказочку послушать?

Князь желал, а еще больше желал юный оборотень. В детстве он явно недополучил свою порцию сказок и прибауток и теперь жадно вытягивал шею, не желая упустить ни слова. Сновидец пошевелил угли в костре и неторопливо начал:

- В стародавние времена родились у одного царя три сына: Липоксай, Арпоксай и самый младший Колаксай. Во времена их правления на землю упали сброшенные с неба золотые предметы: Плуг с ярмом, обоюдоострая Секира и Чаша. Это было священное золото древних богов. Захотели братья взять его. Пошел старший, но при его приближении священные предметы загорелись и пылали так ярко, что не смог он даже дотронуться до них. Подошел второй- случилось то же самое. Старших братьев золото отвергло, а при приближении третьего, самого младшего, оно погасло. Большую силу имели те вещи: Чаша могла вобрать и вылить все воды земли; Секира колыхала и рубила горы каменные как масло, а Плуг повелевал твердью земною и всем что на ней. Плуг с ярмом Колаксай забрал себе, а Секиру и Чашу отдал братьям. Получил Арпоксай Чашу и стал царем водных глубин. Была дана Липоксаю Секира, и сделался он царем всех гор и пещер.

Хорошо стали жить люди: нивы рожали вдоволь хлеба, леса были полны дичи, скотина жирела и не хворала. Да только поднял голову страшный змей-Ящер, хозяин подземного царства. Открывал он темные двери, и шли на землю болезни да лихоманки, летели злые навии, рыскали волкодлаки. Прежде боялся Ящер светлых богов, что жили на земле, среди людей. А как ушли они, сторожился поначалу, а потом перестал. Решил он, что сила старых богов покинула землю, и люди не смогут воспользоваться священным золотом. Пришлось Колаксаю собрать братьев и идти войной на Ящера. Взмахнул секирой Липоксай- и вздыбились недра земные и извергли наружу темного бога. Хотел, было, старый змей заползти назад, да старший брат- Арпоксай- сказал заветные слова, и пролились воды. Залили они все пещеры, все норы ящеровы. Как полезли тогда на белый свет змееныши, так все вокруг темным темно стало. Испугались люди- думали, уж нету им спасения. Но Колаксай призвал свой Плуг, горевший ярче самого солнца, и пропахал вокруг нечисти круговую борозду. Выше неба, выше туч взметнулась сыра земля. Полезли змеи на нее, пасти разинули; вот сейчас переползут, бросятся на людей! Но сделал Плуг второй круг и третий, и завертелось все, засвистело, загрохотало. Ушли под землю змееныши, и прародитель их Ящер туда же сгинул. Только осталась в том месте первая борозда, что теперь Змеиными горами прозывается.

- Так значит, не сам Ящер у древлян на болоте сидит! - воскликнул Ольгерд. - Ежели его так надежно законопатили, куда ж он денется с под земли?

- Давно это было, - медленно, раздумчиво отозвался сновидец. - Семью семь поколений человеков на земле сменилось. За такое время горы заровняются и вновь нарастут. Мог и Ящер наружу выползти- то мне не ведомо.

- К чему ж ты мне тогда свою баснь сказывал? - не удержался от неуместного вопроса князь. Он всегда был и оставался человеком сугубо практическим.

- А к тому, что ежели все ж потворники да кощунники своего темного владыку сумели на белый свет вызвать, то кроме священного золота наших пращуров ничто тебе и не поможет.

- Ну и где прикажешь это золото искать? Его, поди, за столько лет и след простыл. Сам знаешь, народишко и простое золото стибрить норовит, а уж священное-то, да в таком количестве...Один плуг, да еще с ярмом пудов на сорок потянет!

- Глупый ты, право слово, хоть и князь, - потерял терпение Изур. - Сказано тебе, это золото кому не надо в руки не дается! Долго жил Колаксай, да только все же человеком он был, а люди не бессмертны. Как преставился он, Плуг с ярмом в землю ушел, и боле его никто не видел.

- Велика земля Русская, так всю не перекопаешь!

- Ты, княже, помнишь ли, с кем говоришь? - сновидец поднялся и его тень, резко взметнувшись как крылья, взмыла у него за спиной. Грозной колдовской силой повеяло на сидевших по другую сторону костра. - Тому, кто плетет свой сон сам, кто ходит по обе стороны тени, открыто многое.

- Не серчай, Изур, - принялся успокаивать его Ольгерд. Серый же просто не мог слова вымолвить и сжался в комок, стараясь быть как можно незаметнее. Князь продолжал:

- Ты лучше прямо говори, что делать надо.

- А вот мы это сейчас и поспрошаем, - ответил Изур. Он отошел и наклонясь почти к самой земле принялся звать:

- Господарик! Господарик!

В траве зашуршало и скоро в кругу колеблющего света от костра появилось черное верткое тельце.

- Змея! - взвизгнул Серый и вскочил, высоко вскидывая ноги. Баклага с чаем брякнулась, и ароматный травяной настой зашипел на оранжевых углях. Серебристое лезвие меча мигом заплясало в полуметре от того места, где виднелась приподнятое змеиное рыльце. Князь хоть и изрядно оброс жирком в последнее время, но реакция у него оставалась отменной.

- Да не змея, а просто уж, - постарался прекратить панику сновидец. - Ужик маленький, дружок мой. Чего испугались? - И Изур легко склонился и протянул руку. - Ну, иди сюда, малыш, поговори с дядей.

Уж пружинкой скакнул в протянутую ладонь. Он приподнял маленькую головку и, слегка раскачиваясь, уставился на сновидца. По бокам головы и впрямь желтели радужные метины. Изур осторожно, стараясь не спугнуть ужика, поворотился к князю:

- Спрашивай Господарика, княже, что тебе узнать желательно. Он все скажет, не потаит.

Князь медленно, все еще с опаской, приблизился к вытянутой руке сновидца. Блестящие агаты крохотных глазок тут же скользнули в его сторону. Неожиданно для себя самого Ольгерд решился:

- Скажи мне, что за чудо-юдо поселилось на дреговичских болотах?

-- То не чудо совсем, - словно бы из ниоткуда ответил ему тихий слегка пришепетывающий голосок. Князь готов был поклясться, что рот змееныша при этом оставался совершенно закрытым. А созданьице продолжало:

- Просто...

Но тут, словно небо свалилось на головы стоящих у костра людей. Шелест невидимых крыл, безголосный вой и невыносимый смрад накрыли их разом, лишая возможности дышать и соображать.

- Навии! - перекрывая тягучий тоскливый визг, вскричал сновидец, пытаясь заслонить лицо от цепких как иголки когтей. Меч Ольгерда молнией вспарывал охватившую их темноту, но прореха моментально затягивалась новыми мохнатыми телами.

- Сталь их не берет! - выкрикивал Изур, крутясь во все стороны, точно гигантский волчок. С его белых тонких пальцев слетали круглые шипящие молнии. Они ударяли по врагам и вспыхивали маленькими солнышками. - Только огонь!

- Серый, факел! - рявкнул князь, хватая первую подвернувшуюся под руку ветку. По счастью она оказалась сухой, разлапистой и быстро загорелась.

- Да, дяденька! - оборотень уже размахивал быстро смастряченным факелом. Навии вспыхивали, словно хорошо промасленная ветошь, оставляя на руках и одеже жирный вонючий пепел. Скоро от ночного морока не осталось и следа. Князь осторожно провел рукой по взмокшему лицу и сплюнул.

- Ну, а это что за мразь такая? - требовательно вопросил он сновидца. - С вами, кудесниками, только свяжись, обязательно всякая хрень приключится.

- Это навии, души умерших, - устало проговорил Изур. На его бледном лице багровели тонкие рваные шрамы. Сновидец сидел враскорячку, обхватив растрепанную голову руками. - Они убили Господарика, - с трудом разжимая губы, произнес он. На нежной изумрудной травке, изрядно потоптанной людскими ногами, валялось черное тельце. Маленькая головка, отгрызенная острыми клыками, валялась рядом.

- Ничего себе мертвые, - опешил князь. -А махались они очень даже живенько, ничего не скажешь!

- Ящер, их хозяин, дает им силу, - отвечал Изур. - Это души тех, кого светлые боги после смерти не приняли в свое царство. В бурю и дождь летают они на злых ветрах, нападают на беременных женок и детей, сосут их кровь. Крик их сулит смерть. Это души людей, коих когда-то покарали силы природы: утопленников, с дерева падших, убитых молнией, съеденных волками, - тут сновидец покосился на Серого.

- А че я то, чуть что сразу я, - заныл мальчишка, мгновенно бросив зализывать обожженные чуть ли не до мяса руки. - И не ел я никого, правда! Скажи, дяденька! - И Серый уставился на князя.

- Чего ты к парню пристал? - не замедлил заступиться за оборотня Ольгерд. - Ну, и что, что нечисть, зато свой, родной. Ты вот лучше скажи: дождя нет, мы тоже не беременные, что ж они на нас набросились?

Изур только развел руками:

- Похоже, кто-то очень не хотел, чтобы ты услышал ответ Господарика, княже.

- Ну, гады, ну, они у меня получат, - возмутился князь. - Я им покажу, собакам, как животных мучить! Ты не сомневайся, Изур, они за твоего ужика кровью умоются! Это я тебе точно говорю. Ты посмотри, что наделали! - и Ольгерд широким жестом продемонстрировал подранный красный плащ. - Новый, раза два только и надеть успел. Домогара подарила, - неожиданно закончил он и расплылся в широкой улыбке. - Пошли домой, Серый, засиделись мы с тобой, а завтра вставать рано.

Поутру дворня была взволнована возникшей суматохой. Неожиданный отъезд князя и дружины немало взволновал всех. Девки метались в разные стороны, как ненормальные взлетали и орали потревоженные куры. Визжали поросята, которым с завидной периодичностью наступали на лапки, хвостики и прочие нежные части тела. Только гуси пытались сохранить присущее им достоинство, уворачиваясь от очумело снующих людей, но и им это не удавалось: с обиженным гоготом они шарахались то в одну, то в другую сторону. Все звуки возникшей спешки перекрывал раздраженный рык Ольгерда:

- Ну, ты еще перину с собой возьми, олух царя небесного! Говорил же вам, налегке поедем, верхами.

Наконец, суматошные сборы были закончены. Дружина выступала. Некоторые сложности возникли только при водружении на лошадь Серого. Мальчишка ни за что не желал оставаться дома, при бабах. Только вот ни одна кобыла не желала подпускать его к себе ближе, чем на полметра. При его приближении животные начинали храпеть и биться. Так бы и не вышло ничего, если бы не Порфирий. Он подошел к самой смирной лошадке- Звездочке, долго гладил ее по бархатному носу, что-то нашептывал, заглядывая в добрые карие глаза. После этого кобылка позволила Серому взнуздать себя и даже проявила к нему некоторое дружелюбие.

- Теперь придется тебе с нами ехать, - расхохотался князь. - А то, чай, шепотки то твои долго действовать не станут?

- Да уж придется, - в тон ему отозвался старец. - Как же тебя одного отпускать, да еще на самого Ящера? Ты, вон вечерком прогуляться вышел, а и то личность исцарапал и плащ порвал.

Наконец мохнатые копыта застучали по пыльной дороге. Дружина во главе с Ольгердом отправилась в дреговичские леса. А с деревянной башни еще долго-долго махала им платком заплаканная Домогара.

Было уже далеко за полдень. Все в группе ехали спешным шагом, чтобы не загонять лошадей. Серый отчаянно боролся с находившей на него лесной дремотой. Ольгерд все это, конечно, видел, и не переминул осведомиться у подростка о самочувствии. Разумеется, Серый отнекивался, утверждая, что с ним все в порядке, но все же пересел со своей кобылы на лошадь князя.

Они заехали уже далеко в лесную чащу. И, хотя по наблюдениям Порфирия, время было далеко не вечернее, в округе было очень темно - хоть глаза выколи.

Серый под конец уснул, сморенный лесной дремотой. Дружина тоже мерно кивала облаченными в островерхие шлемы головами. И тут началось... Неожиданно, откуда-то сверху полетела стрела. Она свистнула мимо глаз Ольгерда и попала в голову его жеребца. Лошадь встала на дыбы, сбросив с себя наездника, что-то проржала и упала замертво. За одной стрелой посыпались остальные. Благо, дружинники уже поспрыгивали с лошадей и бежали к князю, лежащему без сознания. Они сноровисто подняли щиты над головами, прикрывая и себя, и спешившихся ратников с луками наготове.

Порфирий проявил поразительную быстроту, подобрав под мышки Серого и перебежав с ним к спасительным зарослям. Добежав, старец положил подростка на землю и прошептал что-то несвязное. Листья у деревьев около дороги сразу отпали и перед воинами, как на ладони показались вражеские лучники.

В сторону противника полетели стрелы. Вонзаясь в тело разбойников, не прикрытое никакой броней, стрелы ратников проходили насквозь. Кому-то наконечником прошибло позвоночник, и несчастный с криком ужаса полетел вниз. Вслед за ним стали падать остальные разбойники, напарываясь, кто на что- один полетел крайне неудачно, насадившись на торчащие острые корни. На конце одного из сучьев сразу образовалась текучая масса, тело убитого в агонии стало извиваться, через мгновение испустив дух.

Сражение закончилось так же внезапно, как и началось. Ратники стаскивали в кучу убитых. Хвала светлым богам, это были только чужак- дружина отделалась легкими ранами и царапинами.

- Ну, я думал, чисто перебьют нас всех по самое не балуйся, - отдуваясь и отирая кровавый пот с посеревшего лица, проговорил Ольгерд, подходя к старцу. Тот уже заканчивал обрабатывать раны дружинных. У его ног как заведенный крутил головой Серый. Он словно пытался сбросить с лица невидимую глазу липкую паутину.

- Перестань топтаться, - прикрикнул на него Порфирий. - От твоих верчений голова кругом идет! - И повернулся к князю - Уж конечно, перебили бы, как пить дать! Эти молодцы не в бирюльки играть с нами собирались, у них все серьезно было задумано, как у больших. И морок, дурман сонный, очень качественно на нас навели, с умом. Вот Серый и не оклемается все еще до сих пор.

- Вот зараза! - с чувством чертыхнулся Ольгерд. - Так, стало быть, у них и волхв, какой никакой имелся?

- Имелся, - подтвердил старец, обходя посолонь лежащих на земле мертвяков. - Я даже больше тебе скажу, княже. Только этот волхв один и ушел от твоих молодцев. Видишь, след? - И Порфирий указал на слегка примятую траву. Потревоженный кустик, облетевший пух серебристого одуванчика ясно указывали, куда в спешке сбежал ведун.

- Далеко не уйдет, - решил князь и уже было направился в чащу, но старец перехватил его.

- Ни к чему это, зря только время потеряешь. Он здесь наверняка каждую тропочку знает, да и ловушек, как пить дать, насторожил. Время позднее, надо быстрее ехать. Здесь заночуем- пропадем.

Князю пришлось согласиться, и через несколько минут дружина уже снова скакала верхами по неверной и обманчивой лесной дороге.

Однако Ольгерд бы не был самим собой, если бы напоследок не постарался уесть Порфирия.

- Здорово ты колданул, отче, - медовым, полным сладкой патоки, голосом пропел он, слегка привстав на стременах. - Раз - и нету листочков! А говорят, грех это, ведовством то заниматься? Так, аль нет?

- Грех, - спокойно подтвердил Порфирий. - А что, лучше бы было спокойно дать перестрелять всех твоих людей, да и тебя, княже, заодно?

Крыть Ольгерду было нечем. Старец пристально взглянул на него и под пристальным прищуром темных глаз князь почувствовал себя глупым мальчишкой, которому впору каяться за сломанный отцовский меч.

- Ты так мало знаешь про меня, Ольгерд, - продолжал старец. - Пусть оно лучше так и остается. А что до грехов касаемо, так каждый из нас выбирает: тот грех или иной. Без греха один отец наш небесный.

Дальше они ехали молча. Припять встретила их колдовской фиолетовой гладью и загадочным молчанием. Усталые лошади радостно погрузились в воду, избавляясь от приставаний наглой болотной мошкары.

- Ну, вот почти и добрались, - подъитожил князь, сплевывая на сочную кинжальную болотную осоку. - Теперь веди нас, показывай ваше чудо-юдо. - Последние слова были обращены к кузнецу. Тот переносил путешествие на рысях не больно хорошо, а после переправы вид его был поистине жалок: мокрая истерзанная одежа почти не прикрывала стертые в кровь ляжки. Скривившись, он поворотился к князю:

- Может к ведуну спервоначалу? Оканя сам вам все и обскажет и страшилище покажет в лучшем виде.

- Вы меня самого как волхва из детинца за хобот вытянули с кикиморами вашими разбираться! Какой теперь к лешей матери Оканя? Веди, говорю, а не то самого так разукрашу, что зенки во тьме светиться будут, не хуже Ящеровых!

Долгая дорога, смрад болот и въедливая изголодавшаяся мошкара довели князя до трудно сдерживаемого бешенства. Когда же он представлял, что вместо этого мог с приятностью гостить у радимичей, то чувства его грозили выплеснуться наружу. Дружинники старались лишний раз не беспокоить его, да и вообще держались подальше. А уж про волхва кузнец вообще зря сказал, не ко времени. Облепленный вонючей болотной жижей Ольгерд выхватил меч из ножен и остервенело принялся махать им направо и налево. Устрашенный мало не до потери человеческого облика кузнец резво припустил вглубь открывавшейся перед ними трясины. Князь не отставал от него ни на шаг. Дружине, хочешь не хочешь, пришлось следовать за ними. Долго ли коротко ли, но дорогу им преградил огромный замшелый зеленый валун. Обойти его, не потонув в окружающей болотине, не было никакой возможности. От глубины переполняющих его чувств Ольгерд изо всех сил саданул по нему мечом. Неожиданно лезвие погрузилось чуть ли не целиком.

- Мошкара нынче пошла надоедливая, просто страсть какая, - раздался тут же капризный бабский голосок. - Год что ли високосный? Никакого спасу нет! Только ляжешь отдохнуть, так вот на тебе!

Валун шевельнулся, меч выскользнул и Ольгерд со всего размаху плюхнулся в воду. И тут же оказался лицом к лицу с огромной зубастой мордой. Янтарные глаза с опахалами темных кокетливых ресниц удивленно моргнули.

- Ты кто?

- Князь, а ты кто?

- Иветта.

Ольгерд поперхнулся. Меньше всего он ожидал встретить на болотах такую вот Иветту.

- Тебя тоже комары замучили? - доверительно склонилась к Ольгерду могучая зеленая голова, и князя обдало запахом розмарина и мяты. - Когда закопаешься поглубже, не так достают.

- А по мне так лучше костерок развести, - несколько неуверенно поддержал князь. - Только мокреть тут, тальник не загорится...

- Загориться, уж это я тебе обещаю! - Изящная пасть распахнулась и выдохнула тонкую кудрявую струйку огня.

Не прошло и нескольких минут, как по всему болоту были запалены дымные костры. Мошкара стала отступать.

- Подумать только, - хлопала глазами дракониха. - Всю жизнь, можно сказать с огоньком провела, но чтобы так извести этих противных кровососов - не сообразила. Вот что значит настоящий мужчина! - и она, заигрывая, скосилась на Ольгерда.

- Да это все пустяки! - смущенно махнул рукой князь. - Видела бы ты, как мы у Четырех холмов остановили жемайтов!

Иветта восторженно внимала, польщенный Ольгерд разливался соловьем, дружина начала варить походный кулеш. Серого раздирали противоречивые чувства: с одной стороны ему до голодного обморока хотелось есть, и сытный запах похлебки манил его к котлу; с другой стороны походные байки разошедшегося князя также неудержимо притягивали его. О деле помнил один старец Порфирий. Оглаживая длинную седую бороду, он медленно подошел к Ольгерду и драконихе.

- Что привело столь очаровательную даму в эти болотистые края? - учтиво вопросил он. Право же, когда разговариваешь с драконом безопаснее всего быть безукоризненно вежливым и любезным, даже если ты и настоятель монастыря.

Сверкающие глазищи Иветты немедленно наполнились весьма объемными слезами:

- Горе и людская злоба, что же еще? Вы не поверите, сколь коварны бывают теплокровные создания!

Слушатели поклялись, что уже верят каждому ее слову и дракониха начала свою горестную повесть.

- Мы с мужем жили себе спокойно, совсем неподалеку отсюда, - тут она расслабленно махнула зеленым крылом на юго-запад. - Так вот, рядом с нами там обосновались вполне милые, хорошо воспитанные селяне. Из года в год они на праздник урожая, или как уж там у них, не знаю, приносили нам жертвы. Мы были довольны, они счастливы и все шло своим чередом.

- Жертвы, надо полагать, людские? - тут же вмешался Порфирий.

- Ну что вы, как можно! - от возмущения Иветта даже фыркнула огнем. - Ведь мы же строгие вегетарианцы. Капуста, морковка, горох, свекла. Да, и репа! Обожаю эти сочные нежные желтые кругляши! - Длинная мускулистая ее шея вовсю заходила в глотательных движениях. - Короче, существовали вполне мирно, пока не умер их старый князь. Не знаю, как уж они себе выбирали нового, но выбрали полного недоумка. Мелкий, носатый, ни осанки, ни величия, словом, тьфу и растереть. Даже звали его отвратительно- Крак, как будто орех разгрызаешь! И этот недорослый пузан решил себе прославиться. Благо, далеко ходить не пришлось- мы были под боком. Конечно, на честный бой он моего супруга не вызвал- еще бы, не тот размерчик, так сказать, а вот подлость затеял. Вместо наших любимых овощей он насыпал целую гору перца. Муж полюбопытствовал, что же там такое, втянул носом воздух и как начал чихать! Чихал, не переставая днем и ночью, а потом он... Ах! У меня просто нет сил вспоминать этот кошмар!

И Иветта зарыдала во весь голос. Князь и Порфирий кое-как успокоили несчастное создание, и она продолжила прерванный рассказ:

- Он лопнул! Бум! И взорвался прямо у меня на глазах! Ужас! У меня просто не было сил оставаться там, где погиб мой ненаглядный супруг, и я полетела. Я летела, куда глаза глядят, пока не рухнула, обессиленная, в эту трясину. Потом огляделась и решила, что это не самое плохое местечко для моей израненной души. И, кроме того, вы знаете, - тут Иветта доверительно склонила голову на плечо старцу. - Мне ведь скоро яйца откладывать, а тут ничего себе, уютненько и тепло.

Мужчины озадаченно посмотрели друг на друга. Они шли на бой с темным богом зла- коварным Ящером, а обнаружили вдовую беременную дракониху. Ситуация.

- Послушай, Иветта, а с местными жителями тут ты как, часом не ссорилась? - пытливо спросил ее Ольгерд. - Ну, может, съела кого ненароком, то-се, пятое-десятое?

- Да говорю же тебе, я не потребляю мяса! - уже не на шутку рассердилась громадина. - Эти дурацкие сказки про драконов и девиц- просто гадкие сплетни! Подумай сам, на что мне девица?

- А овец ты у них случайно не заимствовала? - вступил в разговор Порфирий. Под тяжестью опустившейся на его плечо зеленой морды он по колено ушел в болото, но держался молодцом, даже не кряхтел.

Иветта потупилась:

- Было, раз или два...

- А говорила, мяса не ем, - напомнил ей въедливый Ольгерд. Дракониха обиженно вскинулась:

- Ты, князь, женатый или как?

- Ну, положим, женат.

- И дети есть?

- Есть, как не быть.

- Так жена твоя, когда тяжелая ходила, разве всякую дрянь в рот не тянула?

Ольгерд призадумался. Действительно, вспомнил он, Домогара, когда с пузом была, тоже чего только не жрала. Чуть не всю известку тогда со стен светлицы приела.

- Ладно, ладно, чего ты разволновалась, вредно тебе, - попытался успокоить разгневанную Иветту князь. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше отмечал сходство между этим огромным зеленым созданием и своей женой. Вот случись что с ним, и пойдет себе Домогара такая же бесприютная с сиротками ихними....Но усмирить обиженную дракониху было куда как не просто.

- Я знаю, я для вас просто чудовище, потому что большая и зеленая, конечно! А я просто несчастная всеми гонимая женщина, вот как. Пусть большая, но мне тоже хочется покоя ласки и заботы. Чтобы любил кто-нибудь, чтобы беспокоились обо мне! Мне тоже хочется счастья горстями! - жгучие в прямом и переносном смысле слезы непрерывным потоком стекали за ворот черной рясы Порфирия. Старик морщился, ежился, но терпел.

- Ну, не плачь, Иветта. Мы будем о тебе заботиться и никому не дадим в обиду, - Ольгерд осторожненько провел ладонью по длинной шелковистой шее. Драхониха раздраженно мотнула головой:

- Вы же убивать меня пришли, скажешь, нет? Завелось, мол, чудище на болоте, истребить надо! Вам бы, людям, только убивать. Даже здесь, в этом тихом месте. Мы, драконы, никогда не умертвляем себе подобных, а уж о том, чтобы убить самку своего вида, так просто и речи быть не может! А вы! Насмотрелась я на ваши нравы, пока тут жила!

- Что же ты видела? - заинтересовался Порфирий. Он воспользовался тем, что массивная голова Иветты больше не покоилась на его плече, и потихоньку выкарабкивался из болотины.

- Как один человек в белой одежде с круглыми пуговицами волок другого- женщину. Она не хотела с ним идти.

- Почему ты думаешь, что не хотела?

- Она плакала, только странно как- то, как корова мычала, а он ее за косу волок.

- Как пить дать, Оканя эту болезную сам уделал, а на Иветту свалить хотел, подлюга, - резюмировал князь.

- Да, - поддержал его Порфирий. - Если покопаться в его землянке, наверняка найдем ее косточки. Чтобы вызвать навий, обязательно человеческая жертва нужна, иначе ничего не выйдет. - Старец уже окончательно выбрался из грязи и теперь ласково гладил несчастную драконицу по голове. Та перестала плакать и, не отрываясь, смотрела на своего неожиданного покровителя.

- Ну, вы тут поворкуйте, а мне придется одного волхва проведать, - Ольгерд легко поднялся, на ходу вытаскивая меч. Порфирий потянулся, было, за ним, но Иветта неожиданно воспротивилась:

- Я ни за что не останусь тут одна! Ни за что! Вы говорите, что тут такие страсти творятся, и хотите бросить меня? Бедную беззащитную женщину? - и дракониха демонстративно потрясла нависающим животом. - Куда же я теперь пойду?

- Этот вопрос мы, пожалуй, решим, - успокоил ее старец. - Рядом с моим монастырем как раз есть уютная теплая пещерка подходящих размеров. Ты могла бы там пока пожить. Места у нас чудные, сплошное благорастворение воздухов. И никаких комаров!

Порфирий выразительно глянул в янтарные глаза собеседницы. Та скромно потупилась.

- Пожалуй, я еще смогу стать счастливой, - с легким вздохом произнесла она и смущенно замолчала.

- Вы летите, ребята, - поддержал ее князь. - Мы вас опосля догоним. Мне тут еще кое с кем за ужика расквитаться надо. Я ему тоже устрою счастье горстями!

Молодильные яблочки.

Тусклый круг серебряного зеркала отражал колеблющееся пламя свечей. И, конечно, ее лицо. Домогару совсем не радовало то, что она видела. Вот, в уголках глаз сеточкой собрались морщинки, губы стали узковаты и не такие яркие как когда-то. Овал лица отяжелел. Да, совсем не девочка, а мать целой своры орущей ребятни, что честно и продемонстрировала ромейская диковина. Хоть и цветочки по краю, и изумрудики посверкивают, а так бы и шмякнула его, постылое, чтобы расплющилось. Княгиня уронила голову и зарыдала-завыла, словно раненный зверь. Змейками взвился и опал огонь над задремавшими было угольями в очаге. Словно спрашивал хозяйку: "Что случилось, матушка? Что за горе-злосчастье?"

Вот то и случилось, что стара стала, со злостью отирая рукавом красное от слез лицо, думала Домогара. Пусть детей ему родила, как колобки кругленькие, все как один здоровехоньки, пусть и помогала и советом и делом, пусть рядом была всегда, а что толку? Мелькнуло свежее девичье личико, поманила гибкая фигурка, и все, прости-прощай! Праздник нынче, радоваться бы надо, да до веселья ли тут?

Как всегда в конце жатвы праздновали и почитали Волоса, скотьего бога, отца богатства и плодородия земного. Варили в рогатых горшках-таргитаях кутью из нежного пшеничного зерна. Уж Домогара-то знала, как приготовить угощение, чтобы вышло оно таким, как должно, дзедам, предкам полянского рода по нраву. В этот день слетаются они к очагам своих чад, чтобы присмотреть как там и что. Разгневаешь- и не видать доброго урожая: либо градом побьет, либо на корню спалит жаркое Ярилино око. К этому дню и дани-пожити привозили, будь они неладны!

Вообще-то Домогара любила такие пиры, когда ей выпадала завидная роль умелой хозяйки. Тут и мастерством похвалишься, да и сама покрасуешься. Вот и на этот раз приготовила она себе наряд- глаз не отвести! Рубаха шелковая, по рукавам да у горла красными сиринами расшитая; накид парчовый, златом затканный, аж топорщиться. У того же гостя торгового купленный, что и зеркало. Домогара опять вздохнула, и крупные слезы сами собой побежали-заструились по лицу. А на голове венчик золотой: листочки на нем как всамделишные. И массивные височные кольца к нему- куда как кстати: половину пухлых щек прикрыли- словно так и было. Брови-ресницы начернила, щеки нарумянила. В то же зеркало проклятущее смотрелась- и ведь нравилась себе, а как же! Рука об руку рядом с Ольгердом сидела- князь и княгиня, лебедь с лебедушкой. Ладно все было, и кутью ее хвалили, и меды на славу удались. Только и слышалось, из одного конца залы в другой: "На здраве! Добрым хозяевам, князю и княгине, на здраве!"

Вот тут то и пришли поганые. Свои поганые- половцы с Тернополья. Много лет назад отвели там двум кипчакским родам Надым и Огой степи полынные для поселенья. Земля там все одно жито не родит, а пришлые половцы клятву давали, буде враг какой нагрянет- защищать землю как свою. Вот и позволили им там селиться, не бесплатно, конечно. Платили они дань: лошадьми, овцами, шерстью да войлоком. А в этот раз еще и девку с собой притащили. Косищ на голове понаплетено- не счесть. И на каждой- побрякушка блестючая. На руках, ногах- браслеты: при каждом шаге звенят. Из одежи на ней только портки да рубашонка, еле-еле срам прикрыт. Глазищами так и зыркает, как птица хищная, степная. Самый главный половец, как подобает, Ольгерду положенными дарами поклонился, а опосля и говорит:

- А еще прими, князь милостивый, от нас к нашей дани, подарочек! - и девчонку эту вперед выталкивает. Она, змейство, прямо под ноги к Ольгерду подкатилась. Половец хмыкнул в усищи и дальше говорит:

- Бербияк-хатун, младшая дочь нашего кипчакского князя и его любимой жены. Жемчужина она несверленная и кобылица необъезженная. Развлечет она тебя пляской и разгладит чело твое от забот. - А сам кобылице своей подмаргивает, пляши, мол. Тут и музыка их заиграла, и пошла девка плясать. Косы черные только свистели, как она крутилась. Дружинные, что за столами сидели, прихлопывать ей стали, а она все пуще расходится- перед княжьим столом остановилась и давай голым пузом вертеть. Тут и Ольгерд ей в ладоши хлопать стал, да и сам весь в улыбке расплылся. От воспоминаний Домогара всхлипнула и снова завыла. На лестнице послышались осторожные шаги. Дверь дрогнула.

- Открывай, что ли, Домогара!

Княгиня только скрипнула зубами. Как же, открою тебе, дождешься! Иди-ка лучше, отплясывай со своей голопузой. Стук в дверь возобновился.

- Говорю тебе, открой! - упорствовал Ольгерд. - Хоть перед слугами бы постыдилась! Не маленькая девочка, поди!

Ах, вот как! Она то думала, что он от чистого сердца мириться пришел, а ему, собаке, перед челядью, вишь, неудобно. Не маленькая! Ну, конечно, у него теперь и помоложе имеются!

Ключ повернулся, и Домогара пинком распахнула дверь. Тонко кованное византийское зеркало из листового серебра, которое княгиня до сих пор держала в руках, с музыкальным звоном опустилось на макушку Ольгерда. Силой Домогара обделена не была- князя спас только ритуальный шишак, надетый им по случаю праздника. Брякнув о позолоченную медь, зеркало с хрустом проломилось и осталось болтаться на шее Ольгерда массивной гривной. Пока он в изумлении рассматривал свое новое нашейное украшение, мощный пинок супруги опрокинул его на лестницу. Гремя, Ольгерд скатился по ступенькам. Разгневанная Домогара вихрем сбежала за ним. Оттолкнув лежащего мужа, княгиня прошелестела шелками к выходу. Брякнула захлопнутая дверь. Ольгерд сел и ладонью потер ушибленную плешь. Только сейчас он начал понимать, что происходит что-то очень скверное.

Домогара бежала не разбирая дороги. С размаху врезалась она в заросли пижмы и сухих ведьминых метел и прошла сквозь них как горячий нож по маслу. Только горьковатый запах, и отломанные веточки летели ей вслед. Был уже вечер, когда она добралась до соснового бора, где в чаще жила ее тетушка- Баба Яга.

Женщина вошла в лес решительным шагом. Дорога, хоть и не очень хорошо, все же была ей знакома. Сначала по краю брусничника до кривого дуба, потом обогнуть болото и... Тут Домогара заметила, что возле этой раскидистой елки она уже проходила. В некоторой растерянности княгиня остановилась. Нет, идет она вроде бы правильно: темно-зеленые, с восковым налетом брусничные кусты остались позади. Теперь надо идти вперед, там будет дуб. Она снова прибавила шагу. И снова, уже в третий раз, оказалась под зелеными пушистыми еловыми лапами. "Водит!" - тут же догадалась Домогара. "Ну, я сейчас тебе покажу, тетка твоя подкурятина!" Она поправила растрепавшиеся волосы и запела речитативом:

На кусту и под кустом,

Под ракитовым листом,

За иголкою зеленой,

Где бы не был ты, мудреный,

Предо мною появись,

Моей воле покорись!

Потом она сделала жест, который считался неизвестным приличным женщинам, но которым в некоторых случаях можно было неплохо завершить заклинание.

Тут же в воздухе возник несколько размытый контур, который постепенно заполнялся деталями, становясь все более реальным. И вот перед ней сгорбился небольшой мужичок необычного зеленого цвета. Выражение лица его было смущенным и пакостным одновременно. Мохнатые уши независимо топорщились.