Путешествие в 1960 году

В. Сапарин Путешествие в 1960 году

Полет в наши дни начинается еще до прибытия на аэродром. Маршрутное такси взмывает в воздух и, и не задерживаясь у светофора, высоко над крышами пересекая московские улицы и дворы, прямиком мчится во Внуково.

Авиации недавнего прошлого были свойственны некоторые парадоксы. Скажем пассажир летел из Ленинграда в столицу полтора часа, а потом час добирался с подмосковного аэродрома до места назначения. Вертолеты-такси устранили это неудобство.

Наш «воздушный извозчик», — как быстро изменяются извечно существовавшие понятия! — держит курс по компасу.

Под нами Лужники с самым большим в столице стадионом, Москва-река в граните и бетоне новой набережной, широкая лестница, ведущая на вершину Ленинских гор, к партеру высотного здания Московского университета.

Старый москвич, я помню капустные огороды и невзрачные склады на месте бетонной чаши стадиона, крутой осыпающийся обрыв со сползающими деревьями там, где теперь амфитеатром поднимается парадная лестница; я помню сельцо Воробьево с крохотными избушками и «самоварниками» — место загородных экскурсий москвичей, жаждущих чистого воздуха, пустырь дальше к югу — теперь тут каменные дома-кварталы с зелеными аллеями и скверами.

…Москва уже позади. В слитном силуэте города заметно выделяется трехсотметровая ажурная башня нового столичного телецентра.

Вот и Внуковский аэропорт. У перрона вокзала дюжина тяжелых машин: одни только подрулили, к ним подкатывают трап и пустые тележки, другие забирают пассажиров и багаж.

В кабине реактивного пассажирского самолета светло, удобно и как-то спокойно. Это одна из особенностей новой техники. Для нее типичны большие скорости, высокие температуры, невиданные давления, мощные реакции, — и в то же время никакой суетливости, спокойная, как в читальном зале, обстановка. На атомной ли электростанции, в котле которой совершаются процессы, подобные тем, что происходят в звездах; на химическом ли заводе, где мощные бури в молекулярном мире протекают в закрытых от глаз аппаратах; в кабине ли реактивного самолета, который, словно отдачей после выстрела, несет со страшной скоростью вперед, — всюду там, где присутствует человек, тишина, как в кабинете академика. Исполнительные приборы беззвучно докладывают о том, что совершается за стенами из бетона и металла. Это ли не наглядное свидетельство все большего подчинения сил природы человеку!

Бросив взгляд вниз, я заметил маленький белый кубик: он стоял на лугу, как одинокий стог. Вероятно, насосная станция газопровода Ставрополь- Москва. Среди новых газовых месторождений, промышленная разработка которых началась в последней пятилетке, ставропольское занимает видное место. Оно снабжает топливом не только столицу, но и Минеральные Воды и Грозный — для этого проложен другой трубопровод. Вообще транспортировка по трубопроводам продуктов, которые способны течь (в первую очередь нефти и газа), в последнее время принимает все более широкое распространение: только за пять лет она увеличилась в шесть раз. Сколько цистерн бежит невидимо под лесами и полями из Туймазы в Омск, оттуда в Новосибирск и Иркутск, из Альметьевска через Горький и Рязань в Москву, из Куйбышева в Брянск… В нашем полете мы пересекаем некоторые из недавно проложенных артерий, — это слово подходит к ним больше, чем к какому-либо другому виду транспорта.

…Но вот внизу открылась удивительная картина; ровная, словно шоссейная, водная дорога соединяла водохранилища, — сверху они казались кусками бирюзы, нанизанными на голубую нитку. Начиналась эта цепь от Цимлянского моря, распростершегося под нами, как живая карта. Все было застывшим: суда, разбросанные по голубой глади, порты, где, казалось, ничто не шевелилось, белая каемка ниже плотины — на самом деле бушующий водопад.

Это было одно из созданий пятой пятилетки, привычный, обжитой, дорогой нам всем Волго-Дон, известный всему миру судоходный путь, связавший две близкие реки и многие дальние моря, путь, носящий имя Ленина.

Какой же он стал оживленный! Недавно в газетах промелькнула заметка о том, что перевозки грузов здесь только за последние пять лет возросли в три раза. Этому легко поверить, глядя на самоходные баржи, спешащие по голубому шоссе…

И как прямое продолжение этого пути, так же: естественно, как пятая пятилетка переходит в шестую, эта картина сменилась новой, еще более грандиозной. Самолет повернул и описал большой круг. Земля впереди вдруг оборвалась: по горизонту разливалась голубизна, и казалось, что небо спустилось на землю или, во всяком случае, начинается раньше, чем следует. Мы подлетали к Волге.

Она сверкала по горизонту, отражая пламя солнечных лучей, — никогда до этого я не представлял себе так наглядно образный смысл слова «зеркало», которое применяют в гидротехнике, чтобы охарактеризовать водную поверхность. Не может не стать светлее в целом краю, если на землю положено зеркало длиной в 600 километров и шириной свыше двадцати пяти. А именно таково «зеркало» Сталинградского водохранилища.

Прошла минута, и показался противоположный берег, за ним распаханная степь. Теперь небо ушло на свое место, перед нами лежала широко разлившаяся река. В самое обильное половодье не знала она такого разлива.

Море? Да, море! Но, собственно, почти вся Волга состоит теперь из таких морей, соединенных шлюзами. По всей почти староволжской трассе ходят суда морского облика, с высокими бортами и несколькими этажами палуб. Гудки их вплетаются в уличный шум Сталинграда, Куйбышева, Горького, их можно услышать и в Саратове и в московском порту.

Перед нами лежала обыкновенная Волга. Не та Волга, что воспета в печальных стихах поколений поэтов и увековечена в щемящих сердце картинах поколений художников, а новая Волга, вся — поэзия труда и подвига, словно перенесенная из коммунистического завтра, осуществляемого сегодня.

Каждая наша пятилетка представляет собой гигантский шаг в будущее, это поступь истории. Нам, современникам, более того — участникам великого строительства, которое будут помнить и изучать и тысячелетия спустя, выпало особенное счастье творить в решающем периоде во всей истории человечества. И творить самое главное, самое заветное, к чему когда-либо обращались помыслы лучших умов человечества. Творить самое нужное для человечества. Мудрость Коммунистической партии, ее направляющая и вдохновляющая сила, несокрушимая воля ведут нас по ленинскому пути, от победы к победе. И вот результат трудовых усилий народа!

…Водное зеркало обрывалось линией, похожей сверху на белую гребенку. Надо было видеть перед этим Цимлянскую плотину, чтобы ощутить величие Сталинградской. Самолет пошел на снижение, и можно было различить, как по гребню плотины на противоположный берег шел поезд.

Снова поворот, и показался город, вытянувшийся на десятки километров по правому берегу реки. Прямая улица пронизывала, как ось, скопления новых домов, многочисленные районы. Улица Мира! Сталинград! Не лучшим ли памятником героическим защитникам города, где каждая пядь овеяна славой, является эта картина грандиозного преображения, охватившего весь город и великую реку, на которой он стоит? И как хорошо, что наш самолет не просто пролетел над этими местами, а сделал большой круг, показав панораму во всей ее красоте.

Короткая остановка в аэропорту Сталинграда. Шумные встречи, проводы…

— А где же Алексей Петрович?

— Э, милый! Да он давно махнул на Енисей.

— Пиши прямо: город Целинный, проспект Ленина, дом шесть, квартира восемь.

— Чудак, возьми, тебе говорю. Такой нигде не достанешь. И весит всего четыре килограмма.

— Да что это?

— Палатка. Собственной, брат, конструкции. На опыте проверена. Полгода в ней жил…

— Коля! А ты куда?

— В Магадан.

— Счастливец!

Дежурный по вокзалу приглашает в самолет. Мы снова в воздухе. В реактивном самолете особенно ощущаешь условность расстояний в наши дни. Несколько часов полета над степными просторами, и вот на горизонте уже встают припорошенные снегом горы, словно куски колотого сахара уложили на плоскую тарелку… Я летал в Алма-Ату пять лет назад и наглядно ощущаю, что расстояние от Москвы до столицы Казахстана сократилось, по крайней мере, в два раза.

Мы снижаемся. Вот и город — весь в зелени, сквозь которую еле просвечивает асфальт улиц.

В Алма-Ате я провел два дня. В некоторых частях город не узнать. Там, где были «линии», загородные слободки, палимые солнцем пустыри, теперь благоустроенные магистрали в алма-атинском духе: в несколько рядов молодые деревья, каменные арыки с чистой и холодной водой. Сядешь на скамейку, а рядом словно кто уронил бутылку — булькает и булькает из горлышка: это бежит по арыку вода с гор.

Знакомый инженер, у которого я остановился, уезжал в Китай. Он специалист по тепловозам. Я пошел его провожать на вокзал. Пока мы обедали в ресторане, прикатил экспресс из Ланьчжоу. Хлынули пассажиры, слышалась русская, китайская, казахская речь, восклицания еще на доброй полдюжине языков…

На товарной станции, где формировалось несколько составов, мое внимание привлекли новые вагоны и новые грузы. Товарные вагоны размером с пассажирские, на сто тонн (старые вагончики, отбывающие срок службы, кажутся по сравнению с ними спичечными коробками); цистерны необъятных размеров; цементовозы с плотно закрывающимися крышками, — цемент поступает сюда без всякой тары: столько его идет на разные стройки, что пришлось создавать специальные вагоны. На цементовозах пометки о пунктах отправки: Чимкент, Семипалатинск. На открытых платформах комбайны из Павлодара, прокатное оборудование из Петропавловска, ферросплавы, алюминий — все продукция новых казахстанских заводов. На многих вагонах написаны мелом китайские иероглифы.

Я невольно вспомнил разговор в редакции географического журнала перед отъездом из Москвы. Обсуждалась карта, на которой хотели показать изменения, происшедшие в стране в течение шестой пятилетки.

Художники горячо взялись за дело, но сразу же столкнулись со множеством трудностей. Целый спор возник по вопросу о том, как показывать города. Только ли новые? Их возникло немало на карте страны. Но ведь и многие старые города выросли, и значение их уже не соответствует тому скромному кружку, которым они обозначались на карте прежде. Одних жилых домов в шестой пятилетке построено за счет государственных средств в переводе на общую площадь почти в два раза больше, чем в предыдущие пять лет: страна никогда не знала такого размаха жилищного строительства! Новые предприятия, построенные недавно, изменили облик многих городов. Чем, например, был известен раньше город Канев? Только тем, что близко от него находится могила великого украинского поэта Тараса Шевченко. Сам по себе город не представлял чего-нибудь выдающегося. А теперь в этом районе строится Каневская гидроэлектростанция на Днепре. Вологда и Кострома ныне строят машины современной передовой техники — агрегатные станки и автоматические линии, Чарджоу выпускает суперфосфаты, Фергана перерабатывает нефть, в Бендерах изготовляют шелковые ткани, в Черкассах — искусственное волокно. Ахтма стала центром переработки сланцев.

А крупные города? Разве можно показать все новые предприятия, которые вступили в строй или введены в действие на полную мощность, допустим, в Минске? Тут и часовой завод, и заводы тракторных запасных частей, автоматических линий и специальных агрегатных станков, и камвольный комбинат…

— Тогда давайте покажем на карте все города, где произошли существенные изменения, — предложил один из работников редакции.

— Значит, придется рисовать почти все города, — возразил художник.

«Да, — подумал я, — через Алма-Ату осуществляется связь нашей страны с Восточным Китаем. С распашкой целинных земель, с увеличением производства только зерна в пять раз, с пуском Бухтарминской гидроэлектростанции, с развитием цветной металлургии, угольной, нефтяной и химической промышленности, машиностроения и других отраслей, с сильным расширением подготовки специалистов в здешних учебных заведениях, с развитием науки и искусств преобразился хозяйственный и культурный облик республики. Вырос сам город. Как все это изобразишь с помощью рейсфедера чертежника?»

На третий день утром я был уже снова в воздухе. Самолет летел на северо-восток. Бывали вы когда-нибудь в степях? Не море создает ощущение простора, а степь… В море вы, как в стеклянном шаре: сверху синева и снизу синева, и даже порой нет ощущения движения, кажется, что самолет повис в воздухе. Степь же покоряет шириной, земной своей ощутимостью, простором, который никак не преодолеет самолет, несмотря на работающие в полную мощь реактивные двигатели.

Мне приходилось летать над степями дикими и нетронутыми, — они производят впечатление загрубевшей кожи планеты, тут земля-мать еще не дождалась прихода человека.

И вот подо мной, да не только подо мной, а видимая во все окна самолета, действительно необъятная распаханная степь. Островки совхозов проходят то по горизонту, то ближе, и тогда видны ряды домов, бьющие зеленью, как фонтаны, молодые тополя, двухэтажные здания — школы или клубы, а затем снова бесконечная засеянная земля с тонкими линиями дорог. Вот степной небоскреб-элеватор и подъездная ветка к нему. Автомобиль, спешащий куда-то, может быть за двести километров, который самолет пролетит быстро, а шофер будет трястись часа два даже на полном газу: это не считается туг дальней поездкой.

Где-то здесь и город Целинный — центр большого сельскохозяйственного района в местах, куда человек пришел с плугом всего несколько лет назад, — транспортный узел с аэродромом, железнодорожной станцией, сходящимися шоссейными путями…

Новая степь! Созданная героическим трудом людей, пришедших по зову партии, по велению сердца, освоивших, обживших, включивших в хозяйство страны край, равный доброму государству…

Самолет вступил на великую воздушную дорогу, идущую от центра страны на восток. Как на широкой автостраде вычерченные линии показывают, кому какого потока держаться, так и на этой воздушной дороге самолеты идут эшелонированными по высоте. Воздушные колеи разбросались и вширь: как в казахстанских или алтайских степях, здесь хватает места для всех. Да и много появилось новых «воздушных адресов» в последнее время.

…Мы проходим значительно севернее Иркутска. Байкала не видно. Мы пересечем его позже, но зато в окаймлении лесов и скал вырвалась вдруг его дочь — Ангара. Девушка-проводник произносит это звучное и энергичное слово с невольным оттенком торжественности. И неудивительно: река, превосходящая по запасам гидроэнергии Волгу, Каму, Днепр и Дон, вместе взятые, и не имеющая другой равной в этом отношении сестры в стране, берется в упряжку гидростанций, невиданных доселе, и будет обеспечивать энергией дикий в недавнем прошлом край — Восточную Сибирь, богатства которой поистине сказочны. Народ-богатырь взял в свои руки золотые ключи и отмыкает одну за другой кладовые сокровищ для блага Советской Родины, для блага человека…

Все прилипли к окнам. Прямая высокая плотина режет реку смело и просто. Нет отдельного здания гидростанции. Турбины крупнейшей в мире фабрики электричества как бы вставлены в тело плотины. Мы видим только бетонный выступ. Какой-то скромностью веет от картины, представляющей блестящее решение труднейшей гидротехнической проблемы.

Это крупнейшее сооружение Ангарского каскада — Братская ГЭС. Первая ее очередь вступила в строй.

Все взволнованы. Умолкли разговоры. Не отрываясь от окон, следим за панорамой края, открывающейся сверху. Сопки, поросшие лесом… Недаром Восточную Сибирь сравнивают иногда с Уралом. Только на Урале сопки отложе, очертания их мягче, да и сам Урал пересекается быстрее. Здесь же летишь и летишь, а сопки словно все растут в числе, уплотняются; и кажется, никогда не будет конца этому всхолмленному океану, среди которого теряется уже и самолет.

И под каждой промелькнувшей сопкой может быть какой-то клад. По природным богатствам и по их разнообразию Восточная Сибирь тоже напоминает Урал. Уголь и золото, железо и каменная соль, марганец и слюда, бокситы и мрамор, графит л тальк, и прочее, и прочее, не считая леса, которого в одной только Иркутской области больше, чем в Финляндии, Швеции и Норвегии, вместе взятых. А ведь древесина — это не только строительный материал, но и ценнейшее сырье для химической промышленности…

Картина этого таежного, бесконечного океана с золотым дном вставала в моем воображении и позже, когда я, покинув самолет, ехал в быстроходном автобусе по новому шоссе, проложенному в самых, как мне казалось, дебрях. Сибирь всегда славилась быстрой ездой, даже в те времена, когда единственным средством транспорта здесь были лошади. Шофер, молодой парень во франтовском комбинезоне, видимо, был потомственным сибиряком: он гнал машину так, что ели и сосны не успевали кланяться, а только с каким-то свистом разлетались в стороны. Слава богу, удобные самолетные сиденья позволяли пассажирам спокойно дремать, вытянув ноги.

Но я не мог заснуть. Жадно всматривался в серую полосу дороги, в сопки, окружавшие падь, вдоль которой мы ехали. Вот она, настоящая глухомань!

И вдруг из лесной глуши на поляну вывернулся совсем московский, обтекаемый трамвай. Задорно звеня, он катил некоторое время рядом с нами, девушка-водитель кивала шоферу, потом вагон отстал.

Снова глушь. И вдруг просека, прорезающая тайгу наискось к шоссе, мачты электропередачи. А дальше у подножья продолговатой сопки видны трубы, корпуса завода, поселок с каменными домами. Вертолет поднимается с заводской площадки:

кто-то «пошел» осматривать лесные участки.

— Да-а, — обернулся ко мне старичок, мой сосед. — Многонько я странствовал по этим восточным трассам. И поездом, и самолетом, и пешечком — там, где не проедешь ни на лошади и не проплывешь на лодке. И замечаю я, как меняются попутчики. Раньше бывало все больше наш брат, геолог, попадался. И теперь нас немало: можно сказать, больше, чем когда-либо. Ведь очень уж расширились тут в последние годы поиски новых месторождений. И нефть, и газ, и цветные металлы, титан, марганец — чего только не нашли и чего только не найдут тут в будущем! Но наряду с геологами и другие профессии появились, другие пассажиры. Металлурги, химики, машиностроители, представьте себе — даже математики… Этот вот дядя, видите — солидный такой, на переднем сиденье, сибиряк по плечам, возвращается из Антарктиды, с постоянной научной станции: на консультацию для чего-то там летал. А вот этот, в шляпе, наоборот, из Москвы: едет выбирать место для запуска ракеты с искусственным спутником Земли. Оказывается, много поступило кандидатур для этого дела. Новых спутников у нашей планеты скоро будет больше, чем попутчиков здесь, в автобусе! — и, довольный остротой, старичок рассмеялся. — А вот это, посмотрите, новоселы едут. Еще одна партия! — он указал на окно.

Мы обгоняли большой автопоезд. Грузовик тянул несколько прицепов. Из-под брезентового навеса выглядывали загорелые лица, неслась песня; девушка с любопытством смотрела на действительно необычный трактор, размером с маневровый локомотив, вышедший из леса и остановившийся у шлагбаума. На прицепах лежала поклажа.

— Наши края перестают быть безлюдными, — сказал геолог. — Смотрите: ведь шоссе не пустует.

И правда, по шоссе мчались машины всех марок. Иногда попадались такие великаны, точно их специально делали для сибирских масштабов. Вот шеренга новых самосвалов с огромными колесами на каких-то мамонтовых шинах заняла всю половину шоссе.

— Пятидесятитонки! — с удовольствием произнес наш водитель. — Вот это штучки!..

…Стемнело. В тайге в разных местах зажглись огни.

И сколько ни мчался автобус, едва исчезали одни огоньки, на горизонте начинали мерцать другие. Иногда возникали целые озера пламени, брошенные во мрак ночи.

Шофер включил фары. Машущие лучи их как бы салютовали дальним и близким таежным огням…

Сколько увидено за короткий путь! Но если бы меня спросили, какое самое общее и самое главное впечатление произвело это путешествие, я охарактеризовал бы все увиденное одной фразой: «Великий творческий труд советских людей, вдохновляемых Коммунистической партией».