Путь дракона

Доусон

Королевская охота мчалась сквозь густой снегопад, за которым почти не слышался лай гончих. Доусон Каллиам припал к взмыленной шее коня, распластавшегося по воздуху; внизу неясным пятном мелькнул и пропал мерзлый ров. Вновь коснувшись земли, конь понесся вперед быстрее ветра. Позади раздались голоса. Не услышав среди них знакомых интонаций короля, Доусон не обернулся. Слева из снежной пелены вынырнула серая лошадь в охотничьем уборе из красной кожи. Фелдин Маас. Остальные скакали вплотную следом — неясные тени среди снежного сумрака. Доусон прижался к коню и вонзил шпоры в бока.

Матерый олень уже дважды чуть не ушел от охотников и своры, однако Доусон, с детства изъездивший холмы Остерлингских Урочищ вдоль и поперек при любой погоде, знал все тайные пути и ловушки. Олень успел повернуть к тупиковому ущелью — выхода оттуда нет. Убьет его, конечно, король Симеон, а в нынешней скачке охотники соперничали за право первым настигнуть добычу.

Нижние ветки сосны, зеленеющие на фоне белого сумрака, ясно указывали, куда помчался олень. Доусон взял в сторону, Фелдин Маас и прочие не отставали. Кто-то крикнул, собаки залаяли громче. Доусон, стиснув зубы, несся вперед.

Справа что-то вынырнуло — не серое. Белый жеребец без убора, на всаднике ни шлема, ни шапки, зато по рыжим волосам безошибочно, как по гербу, узнается Куртин Иссандриан. Доусон вновь пришпорил коня, тот рванул вперед — слишком быстро: равномерный, дробный галоп сбился. Пока конь пытался восстановить ритм, белый жеребец устремился вперед и обошел Доусона, а через миг с ним поравнялся Фелдин Маас на своем сером.

Пробеги олень еще тысячу шагов, Доусону удалось бы отстоять честь победы, но обреченное животное остановилось в расщелине слишком близко. Две собаки, упавшие замертво, лежали у его копыт, псари криком и хлыстами отгоняли остальную свору. У оленя был надломлен рог и окровавлен бок, левая задняя нога пропиталась кровью там, где особо ярый пес пытался вцепиться в лодыжку. Пятнистая шкура была изодрана, как рубище странника. Олень, тяжело дыша, повернулся к преследователям — Куртину Иссандриану и отставшим на полшага Доусону и Фелдину Маасу.

— Отлично исполнено, Иссандриан, — горько бросил барон.

— Красивое животное, да? — спросил победитель, словно не слыша.

Олень и вправду был великолепен: даже перед самой смертью, измученный скачкой и загнанный в тупик, он смотрел гордо. В глазах читались смирение и ненависть — но ни тени страха. Иссандриан, вынув меч, отсалютовал животному, и олень, словно принимая приветствие, склонил голову. На поляну вылетели еще шестеро всадников с гербами своих родов — они не скупились на громкие проклятия, под ногами их прыгали с лаем собаки.

Затем на поляне появился его величество.

Король Симеон скакал на рослом вороном жеребце, по черным поводьям вились алые и золотые шнуры, черный кожаный доспех с серебряными заклепками увенчивался черным шлемом, прикрывающим кривой королевский нос и слегка дряблые щеки. Рядом с отцом ехал на пони принц Астер, гордо выпрямив спину в излишне просторных, на вырост, латах. Личный егерь принца держался сзади, за ним следовал исполин-ясурут в зелено-золотом, под цвет чешуи, доспехе.

Доусон охотился с Симеоном издавна — с тех пор, как они были юнцами помладше Мааса и Иссандриана, — и, единственный из придворных, барон не мог не заметить, как ссутулился в последнее время король. Следом россыпью скакала остальная свита — обычные бездельники, которым интереснее сплетничать и мчаться наперегонки в ясный день, чем участвовать в настоящей охоте. Над толпой реяли знамена знатных родов: на поляне в Остерлингских Урочищах собрался весь двор Кемниполя.

Егерь-ясурут легко вытащил из-за спины копье и подал его королю Симеону, в руках которого оно сразу показалось несоразмерно огромным. Ясурут дал знак, и псы помчались на оленя, отвлекая его взгляд. Король Симеон нацелил копье, пришпорил коня — и устремился на жертву. От удара наконечник глубоко вошел в шею, олень попятился и упал; Доусону на миг показалось, что в глазах мелькнула не столько боль, сколько удивление — смерть, пусть и предсказуемая, все равно оказалась неожиданной. Рука короля Симеона с годами не утратила твердости, глаза глядели по-прежнему зорко: олень умер мгновенно, добивать стрелой не понадобилось. Когда егеря отозвали собак и подняли кулаки, подтверждая смерть животного, толпа разразилась ликующим кличем, в который влился и голос Доусона.

— Кто настиг жертву первым? Кому принадлежит честь? — спросил король, когда егеря кинулись свежевать тушу. — Иссандриан? Или ты, Каллиам?

— Под конец шли вровень, — сказал Иссандриан. — Мы с бароном прискакали одновременно.

Фелдин Маас, скривившись в усмешке, соскочил с коня и отправился осматривать убитых собак.

— Вовсе нет, — бросил Каллиам. — Иссандриан меня обогнал, ему и принадлежит честь.

«И не нужно мне твоих одолжений, даже мелких», — мысленно добавил он.

— Значит, Иссандриана и восславим! — кивнул король Симеон и крикнул во всеуслышание: — Иссандриан!

Охотники отсалютовали — кто сжатым кулаком, кто воздетым мечом. Над толпой полетело имя победителя. Назавтра грядет пир, в очаге Доусона будет жариться оленина, Иссандриану отведут почетное место… У барона перехватило горло.

— Что с тобой? — тихо, чтобы не услышали другие, спросил король.

— Ничего, ваше величество, — пробормотал Доусон. — Ничего.

Часом позже, на пути к замку, барона нагнал Фелдин Маас. С самого падения Ванайев и разгрома маччийского подкрепления Доусон усиленно делал вид, что новости из Вольноградья его не касаются, однако загадка продолжала его мучить.

— Лорд Каллиам! — окликнул Маас и перебросил ему что-то похожее на веточку — обломок рога, красного от собачьей крови. — Невеликая честь лучше, чем никакой, правда? — улыбнулся Маас и, послав лошадь вперед, скрылся с глаз.

— Невеликая честь, — мрачно выдохнул Доусон. Слова тут же превратились в облачка белого пара.

По дороге к замку крупные, рыхлые хлопья снега постепенно превратились в тонкую крупу; сквозь низкие облака, поредевшие и рваные, на востоке проступили горы. В воздухе повеяло дымком, на юге поднялись спиральные башни Остерлингских Урочищ. Камень — гранит и драконий нефрит — сверкал на солнце, увешанные гирляндами зубчатые стены казались великанами, нарядившимися для празднества.

Доусону как хозяину надлежало следить за приготовлением оленины. Хотя вся обязанность сводилась к тому, чтобы полчаса постоять на кухне с веселым видом, барону отчаянно не хотелось смешиваться с толпой слуг и собак, и он, отойдя к широкой каменной лестнице рядом с печами, остановился на площадке неподалеку от разделочных столов. У стен остывали вынутые из жара пироги и хлебы, старая стряпуха втыкала павлиньи перья в свиной рулет, которому придали форму птицы и залили блестящей глазурью. Жаркий воздух полнился ароматом запеченного изюма и жареных цыплят. Егеря внесли тушу, и четверо молодых поваров принялись натирать мясо солью, мятными листьями и сливочным маслом, вырезать оставшиеся железы и жилы. Доусон глядел хмуро: еще недавно олень был так прекрасен и благороден, а теперь…

— Муж мой!

Позади стояла Клара с тем любезным выражением лица, которое обычно принимала в минуты крайнего утомления, грозящего перейти в изможденность. Блестящие глаза и углубившиеся ямочки на щеках ввели бы в заблуждение любого — кроме тех, кто знал ее всю жизнь.

— Жена моя, — откликнулся Доусон, готовый проклясть весь двор за один ее усталый взгляд.

— Можно тебя отвлечь? — Она отступила на шаг, приглашая в дальний зал. Барон закусил губу от досады — не на жену, а на то домашнее бедствие, ради которого его призывают. Он коротко кивнул и шагнул было вслед за Кларой в тихий сумрак относительного уединения, как вдруг его окликнули.

— Вы что-то уронили, милорд.

У лестницы стоял один из младших егерей — молодой, с крепким подбородком и открытым лицом, одетый в геральдические цвета Каллиама. Он протягивал барону окровавленный кусок рога. Слуга, окликающий барона Каллиама, как ребенка, потерявшего игрушку… Доусон нахмурился, руки сами собой сжались в кулаки.

— Как ваше имя? — спросил он, и молодой человек побледнел при одном звуке его голоса.

— Винсен, сэр. Винсен Коу.

— Вы не из моих людей, Винсен Коу. Собирайте вещи, и чтоб к ночи вас здесь не было.

— М-милорд?

— Добиваетесь, чтоб вас высекли? — рявкнул Доусон.

Кухня, шумевшая внизу лестницы, вмиг затихла — все разом взглянули на говорящих и тут же потупили глаза.

— Нет, милорд, — ответил егерь.

Доусон, повернувшись, шагнул в сумрак коридора, Клара не отставала. Она и не думала его укорять — в тени лестницы она прильнула к нему и зашептала почти в самое ухо:

— Симеон, когда вернулся, спросил горячую ванну. Я не стала выгонять всех из синих комнат и велела приготовить дом Андры. У восточного крыла, помнишь? Там гораздо удобнее, и трубы устроены хитроумно, не дают воде охлаждаться.

— Отлично, — кивнул Доусон.

— Я приказала никого не пускать — кроме тебя, конечно. Тебе ведь нужно с ним побеседовать, я знаю.

— Не могу же я нарушить омовение короля!

— Отчего бы нет, милый? Скажи, что я по забывчивости тебя не предупредила. Я упомянула, что после охоты ты предпочитаешь именно те ванны, все очень правдоподобно. Разве что король начнет расспрашивать слуг, и они скажут, что ты пользуешься синими комнатами. Но вызнавать тайком — слишком грубо, не в характере Симеона. Как ты думаешь?

Доусон даже не подозревал, что у него на душе такой тяжкий груз. Был.

— Чем я заслужил такую несравненную жену?

— Ничем, тебе просто повезло, — произнесла Клара со слабой улыбкой, на миг мелькнувшей поверх вежливой маски. — Ступай, пока он не вышел. А о том егере, на которого ты накричал, я позабочусь. Незачем ему было соваться под горячую руку.

Дом Андры стоял внутри замковых стен, рядом с часовней, отдельно от прочих зданий. Циннийская поэтесса, именем которой назвали дом, жила здесь, когда Остерлингские Урочища были резиденцией некоего короля, поощрявшего искусство меньших рас, а Антеей звалось родовое гнездо незначительной аристократической фамилии, до которого пришлось бы скакать целых полдня к северу. Стихи, сложенные Андрой, не пережили минувших столетий, и единственным ее следом в мире оставался небольшой домик, носящий имя поэтессы, с вырезанной в камне надписью у входа — DRACANI SANT DRACAS, — значение которой за давностью позабылось.

Король Симеон лежал в ванне из кованой бронзы, сделанной в форме широкой дартинской руки; длинные пальцы «руки» загибались к ладони и выпускали воду из труб, что были скрыты под самыми когтями. На полочке, устроенной на большом пальце, стояла каменная чаша с мылом, окно из цветного стекла окрашивало теплый воздух в зелено-золотистые тона. У задней стены выстроились слуги — кто с мягкими полотенцами, кто с мечами для защиты королевской особы. Доусон переступил порог, и король поднял взгляд.

— Простите, сир, — произнес Доусон. — Я понятия не имел, что вы здесь.

— Ничего, старина. — Симеон махнул слугам. — Я знал, что захватываю твое убежище. Садись. Побудь в тепле, а как отогрею ноги — уступлю тебе место.

— Благодарю, сир, — кивнул Доусон, садясь на принесенный слугами табурет. — Раз уж так случилось, я бы хотел обсудить кое-что наедине. Это касается Ванайев. Лучше уж услышать от меня, чем от других.

Король выпрямился, и двое мужчин на миг перестали быть властелином и подданным, обратившись вновь в Симеона и Доусона — двух высокородных юношей, полных достоинства и гордости. Нынешнее презрение Доусона к ванайской кампании и ярость из-за судьбы сына, вынужденного служить под командованием Алана Клинна, были общеизвестны, однако сейчас он представил их королю в новом свете, чтобы на фоне гнева и убежденности в своей правоте вернее подойти к признанию. Симеон внимал, слуги с тем же тщанием старались ничего не слышать. На лице короля, таком родном и знакомом, любопытство сменялось удивлением, разочарованием и, наконец, шутливым отчаянием.

— Не трогай Иссандриана и его клику, с огнем играешь. — Король имперской Антеи откинулся на спинку ванны. — И все-таки жаль, что ничего не вышло — у меня заметно поубавилось бы головной боли. Ты знаешь, что такое Эдфордская хартия?

— Что-что?

— Эдфордская хартия. Это такой кусок пергамента, отысканный неким священником в дебрях библиотеки в Севенполе. Там упомянут глава фермерского совета при короле Дюррене Белом. И север, размахивая старинной хартией, требует созвать новый фермерский совет. Любой, чей урожай позволяет сделать взнос, будет иметь право голоса.

— Ты серьезно? — спросил Доусон. — Может, они и по дворцам будут разъезжать на мулах? И пасти коз в садах Кингшпиля?

— Не наводи их на мысль, — усмехнулся король, протягивая руку к чаше с мылом.

— Это пустая угроза, они на такое не пойдут.

— Старина, ты и не представляешь, насколько разобщен двор. Иссандриан среди черни популярен: если они возьмут власть, достанется и ему. А поскольку Клинн со своим кошелем сейчас в Ванайях, у меня не так уж много способов на что-то влиять.

— Не хочешь же ты…

— Нет, фермерского совета не будет. Но нужно перемирие. В середине лета я отправляю Астера воспитанником к Иссандриану.

С кончиков исполинских пальцев капала вода, легкое облачко пара затмевало свет. Король Симеон, сидя в ванне, невозмутимо намыливал руки, пока до барона доходил смысл фразы.

— Иссандриан станет регентом, — хрипло выговорил Доусон. — Если ты умрешь до совершеннолетия Астера, Иссандриан станет регентом.

— Еще неизвестно. Но он предъявит права.

— Он попытается тебя убить. Это государственная измена.

— Это политика, — ответил Симеон. — Я надеялся, что Терниган оставит Ванайи за собой, однако старый болван слишком независимо мыслит. Он знает, что союзники Иссандриана входят в силу, и умудрился оказать им услугу, не перебегая в их лагерь. Теперь и мне, и им придется его ублажать — он будет сидеть в Кавинполе, окруженный лаской со всех сторон.

— Симеон! Куртин Иссандриан тебя убьет!

Король откинулся назад, темная вода покрыла плечи, на поверхности закружилась пена.

— Не убьет. Пока у него мой сын, он может повелевать мной как хочет, ничуть не обременяя себя монаршими заботами.

— Тогда сломи его. Я тебе помогу. Найдем сторонников — прежние порядки многим памятны, люди заждались дела. За нами пойдут.

— Да. Только куда?

— Симеон, старина, нельзя упускать случай! Антее нужен сильный король, и ты способен им стать. Не отправляй сына к Иссандриану!

— Время еще не пришло. Иссандриан идет в гору, противостоять ему сейчас — только разжигать вражду. Подождем, пока споткнется. Мое дело сейчас — не допустить, чтобы мы ступили на путь дракона. Королевство, не обремененное гражданской войной, будет для Астера отличным наследством.

— Даже если это не истинная Антея? — с болью в голосе спросил Доусон. — Что за честь владеть королевством, проигравшим свое наследие самовлюбленным юнцам?

— До того как Терниган отдал Иссандриану Ванайи, я бы с тобой согласился. Но что за честь затевать битву, которую не можешь выиграть?

Доусон взглянул на свои руки. Костяшки пальцев с возрастом распухли, кожа потрескалась от холодов. В нос ударил настойчивый запах мыльной пены — друг детства, король и повелитель, вздыхал и кряхтел, по-старчески ворочаясь в ванне. Где-то в комнатах Куртин Иссандриан и Фелдин Маас произносили тосты в честь друг друга, пили вино Доусона и смеялись. Щеки барона вдруг занемели, и он заставил себя разомкнуть стиснутые зубы.

Что за честь затевать битву, которую не можешь выиграть? Вопрос все еще висел в воздухе. Доусон постарался, чтобы в голосе не прозвучало разочарование.

— А в чем же тогда честь, мой господин?