Путь дракона

Доусон

«Зимние дела». От одних этих слов веяло безысходностью.

С самой длинной ночи до первой оттепели антейские аристократы сидели по замкам или присоединялись к королевской охоте. Возвращались к женам и любовницам, вникали в успехи подрастающих сыновей, пересчитывали доход с владений. Зима для высокородных — время домашнего покоя, отдыха у камина. При всей любви к Кемниполю Доусон, пробираясь сквозь выстуженные, пропахшие дымом улицы, чувствовал себя частью племени мелких придворных, купцов и прочего сброда. Однако дело того стоило, и оскорбление своему достоинству он сносил стойко.

И не он один.

— Не понимаю, почему вы так ненавидите Иссандриана, — сказал Канл Даскеллин, барон Ватермарк, протектор Нордпорта и чрезвычайный посол его величества в Нордкосте. — Он, конечно, самовлюбленный красавчик, но если считать грешниками всех гордецов и честолюбцев, то святых при дворе не окажется.

Доусон откинулся на спинку кресла. Залы Медвежьего братства поражали безлюдьем. Сиденья и подушки, обтянутые плотным шелком и кабральской парчой, пустовали; в комнатах, призванных даровать прохладу знойным летом, тут и там стояли жаровни. Служанки, которые обычно сбивались с ног, бегая по поручениям членов братства, теперь маячили в дверях и переходах в ожидании слова или знака. Летом в просторных удобных залах собиралась добрая сотня самых именитых сынов империи — выпить вина, выкурить трубку, обсудить государственные дела. Теперь, стоило Доусону чуть повысить голос, стены вторили гулким эхом.

— Дело не в характере, а во взглядах, — ответил он. — Маас и Клинн не лучше, но Иссандриан держит их в узде.

— Разница во взглядах вряд ли оправдывает… что? Заговор?

— Взгляды рано или поздно переходят в действия. Чтобы добиться власти, Иссандриан, Маас и прочие не прочь опереться на самую низшую публику.

— Фермерский совет?

— И это тоже, — кивнул Доусон. — Если они намерены отстаивать права толпы, то долго ли ждать, пока толпа начнет отстаивать сама себя? У нас и так ограничения — на рабов, на служанок-постельниц и холопов на господской пашне, причем все введены недавно, на нашем веку! И виной тому разные Иссандрианы, заигрывающие с работным людом, купцами и шлюхами.

Канл Даскеллин протяжно выдохнул. Тусклый зимний свет, падающий на его темную, почти по-лионейски смуглую кожу, не давал толком разглядеть лицо, однако Доусону хватило и того, что Даскеллин не стал спорить. И наверняка у него есть свой интерес, иначе он отказался бы от встречи.

— Самое время истинному духу Антеи пробудиться, — продолжал Доусон. — Эти псы думают, что они заправляют всей охотой. Их пора окоротить, и если мы будем дожидаться, пока принц Астер отправится под кров Иссандриана…

Молчание завершило фразу красноречивее всяких слов. Даскеллин дернулся в кресле и пробормотал проклятие.

— Вы уверены, что король так и сделает?

— Я слышал от него самого, — ответил Доусон. — Симеон прекрасный человек и прекрасный король, но ему нужны верные соратники. Он ждет случая поставить Иссандриана на место. И я ему этот случай обеспечу.

В проходе за его спиной послышались голоса и тут же стихли, на улице зацокали подковы. Канл вынул из кармана небольшую глиняную трубку и поднял руку. Служанка подошла к нему с тонкой свечой и, как только показался первый голубоватый клуб ароматного дыма, исчезла из виду. Доусон ждал.

— Каким образом? — спросил Даскеллин жестко, как на допросе.

Доусон улыбнулся: битва наполовину выиграна.

— Лишить Иссандриана силы. Отозвать Алана Клинна из Ванайев, рассорить Иссандриана с крестьянами. Разъединить приспешников.

— Мааса и Клинна?

— Для начала. У него есть и другие последователи. Но этого недостаточно. Их влияние так велико из-за разобщенности тех, кто еще помнит, что такое благородная кровь.

Даскеллин глубоко затянулся, огонек в трубке вспыхнул и вновь померк.

— Это и есть ваш заговор, — произнес он наконец.

— Верность королю — не заговор, — уточнил Доусон. — А настрой всей жизни. То, что мы должны демонстрировать постоянно. А мы проспали, и псы забрались в дом. И кому, как не вам, Канл, об этом знать.

Даскеллин постучал по зубам глиняным чубуком трубки и прищурился.

— Говорите, — кивнул Доусон. — Что бы ни было — говорите.

— Хранить верность королю Симеону — одно. Стать орудием Каллиамов — совершенно другое. Да, меня беспокоят перемены, которых добивается Иссандриан с кликой. Однако менять одного честолюбца на другого — не выход.

— Вы хотите убедиться, что я не Иссандриан?

— Да.

— Какие вам нужны доказательства?

— Если я помогу отозвать Клинна из Ванайев, обещайте, что не обернете дело к личной выгоде. Все знают, что ваш сын служит под командованием Клинна. Джорей Каллиам не должен сделаться протектором Ванайев.

Доусон моргнул.

— Канл… — начал было он, но, встретив прищуренный взгляд Даскеллина, осекся. Когда он вновь заговорил, его голос прозвучал неожиданно жестко. — Богом и антейским престолом клянусь: после отставки Алана Клинна мой сын Джорей не станет протектором Ванайев. Более того, клянусь, что никто из моего рода не получит выгоды от ванайских событий. А вы, друг мой, поклянетесь ли в том же?

— Я?

— У вас ведь там родственники. Или я должен думать, будто вы поддерживаете короля только ради выгоды?

Даскеллин сочно захохотал — рокочущий смех раскатился по залу так, что зима на миг отступила.

— Господь прослезился, Каллиам! Да вы нас всех сделаете образцом бескорыстия!

— Поклянетесь? — настаивал Каллиам. — Присоединитесь к тем, кто предан королю Симеону и ставит возрождение традиции выше собственной славы?

— Верные слуги трона, — с улыбкой произнес Даскеллин.

— Да, — по-прежнему жестко ответил Доусон, несокрушимый как кремень и твердый как сталь. — Верные слуги трона.

Даскеллин вмиг протрезвел.

— Вы всерьез?

— Именно, — подтвердил Доусон.

Темные глаза скользнули по лицу Доусона, будто силясь проникнуть сквозь маску. А затем — как и в предыдущие полдесятка раз, когда Доусон говорил с такими же людьми, разделяющими его стремления, — смуглое лицо осветилось гордостью, Даскеллина переполнили отвага и чувство причастности к великому и благому делу.

— Тогда да, — тихо сказал он. — Клянусь.

Разлом, видимым образом делящий город на части, был не единственным знаком размежевания. По обе стороны от мостов аристократия жила в просторных особняках у широких площадей, а прочий народ ютился в тесных улочках и проулках. Живешь к северу от площади Кестрель — ты высокопоставленный вельможа. Держишь конюшни у южных ворот — кровь в тебе благородная, но богатство ты изрядно поистратил. Город скрывал тайны, известные лишь его обитателям, и даже деление на улицы не отражало всего разнообразия: самые бедные из горожан искали убежища в старых руинах под городом и влачили дни во тьме и нищете, едва защищенные от зимней стужи.

Темные камни мостовой побелели от инея и снега, запряженные в повозки мулы двигались медленно и осторожно. Кони опасливо переступали копытами, боясь поскользнуться; лошадей, сломавших ногу, забивали тут же, на улице. Кемнипольская зима не позволяла даже приказать, чтобы карета дожидалась у дверей, но Доусон был так рад исходу встречи с Даскеллином, что не подумал сетовать. Служанка подпоясала на нем плащ из темной кожи с серебристой прошивкой и с крючками из гелиотропа, и Доусон, надев широкополую шляпу, вышел на улицу. До дома, где его ждала Клара, предстояло добираться пешком.

Все отрочество он провел в Кемниполе: днем сопровождал отца на церемониальные встречи, а вечера проводил в пирушках, веселясь и распевая песни с такими же соседскими юнцами. Даже сейчас, спустя десятилетия, заснеженные мостовые хранили его тайны. Он прошел по узкому проулку, где Элиайзер Брейниако бегал нагишом, проиграв ему пари в тот день, когда обоим исполнилось четырнадцать. Затем миновал кишащий клопами квартал, где селились полунищие тимзины и ясуруты. Прошел под Морадовой аркой, где обезумевший последний дракон-император погиб от когтей собрата; арка из драконьего нефрита возносилась почти до высоты самого Кингшпиля и поражала хрупкостью и тонкостью работы — впору было дивиться, как она не ломается от легчайшего ветерка. Остался позади и публичный дом, куда отец привел Доусона в десятый день рождения и купил ему первую в жизни ночь с женщиной.

Небо, обратившееся в сплошное белое облако, благосклонно сияло над городом, рассеивая тени. С повозки булочника, едущей с рыночной площади, упала корзинка с миндалем, невесть откуда набежавшая детвора расхватала орехи раньше, чем возница успел вымолвить слово. С западной стены можно было взглянуть сверху на широкие равнины Антеи — как Бог на дольний мир. Город, совершенный и безупречный, вмещал в себя всю историю от падения драконов до возвышения Белого Пророка и дальше до бунтов рабов, после которых Антея восстановила империю первокровных здесь же, в Кемниполе — городе, некогда выстроенном драконами. Здешние камни хранили в себе память многих столетий, целых эпох.

И сейчас, впервые за всю жизнь, Доусон начал дело, которое впишет его имя в историю любимого города. Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ, который очистил королевский двор от скверны и указал Антее достойный путь. Каллиам, который собрал под свои знамена защитников правого дела и уничтожил силы хаоса, грозящие переменой жизни.

Бессмертный город так и звал упиваться воспоминаниями и мечтами о будущем, утвержденном его собственной рукой, — о будущем, где не он, а Куртин Иссандриан и Фелдин Маас будут ради зимних дел пробираться по заледеневшим улицам вместо уютных посиделок у домашнего камина, — и Доусон отдался на волю фантазий. И не заметил предвестий нападения, даже если они были.

Дорога изгибалась по краю мыса; на треугольной площадке, где две широкие улицы сходились в одну, беседовали трое мужчин в темных шерстяных плащах. Доусон шагал не сворачивая, в уверенности, что горожане расступятся перед придворным вельможей, однако трое, хмуро глядя на него, не двигались.

Грезы о будущем тут же исчезли, Доусон разозлился. Впрочем, его ведь могли просто не узнать… Ближайший из троих откинул плащ и вытащил широкий изогнутый кинжал, остальные посторонились — и не успел барон пренебрежительно хмыкнуть, как бандит с кинжалом кинулся ему навстречу. Доусон, нащупывая меч, отступил, но даже толком не вытащил клинок из ножен — стоявший слева головорез ударил в локоть утяжеленной дубинкой. Рука тут же онемела, меч упал на заледеневшую землю. Первый бандит взмахнул кинжалом, лезвие рассекло кожаный плащ и вонзилось Доусону в грудь. Барон вскрикнул и отскочил назад.

На дуэль это никак не походило: у противника ни легкости, ни изящества, ни даже представлений о чести, ни малейшей дуэльной выучки — бандит держал кинжал, как мясник на бойне. Его подручные с дубинами окружили Доусона, словно боялись, что он повернется и побежит, как перепуганная свинья. Барон выпрямился и на миг приложил руку к порванному плащу — на перчатке осталась кровь.

— Ты ошибся последний раз в жизни, — рявкнул Доусон. — Не знаешь, на кого напал.

— Знаю, милорд, — ухмыльнулся бандит и вновь ударил, целясь в живот. Доусона спасла лишь многолетняя выучка — он, подавшись назад, отступил в сторону, клинок прошел мимо. Головорез с дубинкой, стоявший слева, ударил его в плечо, и Доусон, оседая на колени, впервые заподозрил, что перед ним не простые уличные грабители. Ловушка была предназначена лично для него.

Правый громила угрожающе покачивался вперед-назад, занеся дубинку для удара в голову. Доусон вскинул руку — и вдруг громила застонал и исчез. Убийцы обернулись: на мостовой извивался незнакомец в сером охотничьем плаще, зажатый мощными руками громилы. Через миг хватка ослабла, незнакомец вскочил, держа в руке короткий окровавленный меч. Громила лежал без движения.

— Лорд Каллиам! — крикнул незнакомец и перебросил ему меч.

Доусон не сводил глаз со взмывшего в воздух стального клинка. Время вдруг замедлилось — он разглядел и потертую кожаную рукоять, и выточенный по центру дол. Протянув руку, барон подхватил меч в воздухе и, по-прежнему стоя на коленях, отбил занесенную над ним дубинку.

Лежащий на земле громила застонал, приподнялся было на локте и вновь рухнул в растекающуюся лужу крови.

Доусон вскочил на ноги. Двое убийц со страхом переглянулись: пусть барон ранен и его спаситель безоружен, пусть число нападающих лишь сравнялось с числом жертв — но бой троих против одного становился почти равной битвой, и бандитов это явно обескураживало. Головорез с дубинкой отступил на шаг, готовый бежать, и Доусон презрительно усмехнулся. Трусы.

Он вскинул чужой меч — молниеносно, жестко, мощно. Противник, шагнув назад, неловко отбил удар. Справа от Доусона бандит с кинжалом рванулся к безоружному незнакомцу. Боль в ранах вдруг утихла, холод от стынущей на груди крови вызвал у Доусона зловещую улыбку. Бандит с дубинкой отпрянул, Доусон подался вперед — колени согнуты, упор сбалансирован, тело готово к броску. При следующем замахе врага он ринулся вперед, поднырнув под бьющую руку: дубинка хлестнула по ребрам, зато враг получил удар мечом — резкий выдох вырвался изо рта облачком пара. Меч угодил в панцирь, скрытый под плащом бандита, и удар оказался не смертельным — однако противник пошатнулся, и Доусон, двинув его каблуком в щиколотку, с размаху ударил рукоятью в лицо. Захрустел хрящ.

Убийца навалился на барона всей тяжестью, пытаясь его свалить; подошвы Доусона заскользили по льду, почти не находя опоры. Явно рассчитывая на свой перевес, убийца не ослаблял хватку, однако он недооценил решимости Доусона.

Барон бросил меч, левой рукой схватил бандита за волосы и вдвинул согнутый большой палец в глазницу. Под пальцем что-то обмякло и растеклось, бандит заорал от страха и боли, и Доусон оттолкнул его прочь — тот рухнул на колени, зажимая руками выдавленный глаз и сломанный нос.

Оставшийся бандит с кинжалом и спаситель Доусона — безоружный, с выставленными вперед руками — кружили один вокруг другого. Из левого предплечья незнакомца сочилась кровь, алые капли падали на белый снег и черные камни мостовой. Собиралась толпа — мужчины, женщины, дети жадно глядели на происходящее, не смея вмешаться. Доусон пинком опрокинул на землю стонущего безглазого головореза и стащил с его руки петлю дубинки. В глазах бандита с кинжалом мелькнула паника, и Доусон крутанул дубинку в воздухе, приноравливаясь к ее весу.

Бандит тут же кинулся бежать, вздымая сапогами фонтанчики снега. Толпа, пропуская его, расступилась: никто не хотел попасть под удар кинжала — крестьяне, рабочий люд, невольники давали уйти от возмездия такому же простолюдину, как они сами. Доусон даже не нашел в себе сил на них разозлиться: трусость и стадная сплоченность вполне в характере простонародья. Винить их — все равно что винить овцу за то, что она блеет.

Первый убийца лежал на земле неподвижно, вокруг него дымилась кровь. Второй головорез с дубинкой тоже затихал, сознание меркло. Спаситель Доусона, присев на корточки, разглядывал раненую руку. Молодой, массивные руки и плечи, стриженные ножом волосы. Лицо показалось Доусону знакомым.

— Я обязан вам спасением, — выговорил он, с удивлением обнаружив, что задыхается.

Незнакомец покачал головой.

— Я опоздал, милорд. Слишком уж далеко держался.

— Слишком далеко? — повторил Доусон. — Вы за мной следили?

Молодой человек кивнул, избегая смотреть барону в глаза.

— Почему?

— Так велела ваша жена, милорд. Когда вы меня выгнали, она взяла меня на службу. Велела вас охранять. А я не справился.

Да, конечно же. Младший егерь на кухне, который вернул ему тот оскорбительный обломок рога, заляпанный собачьей кровью. Винсен Коу — так он тогда назвался. Доусон никогда после не спрашивал у Клары, как она обошлась с юношей: понятно, что она не могла отменить гласный приказ мужа и восстановить егеря в прежней должности. А признать, что он поступил тогда несправедливо, Доусону не позволяла честь.

— Вы ошибаетесь, — сказал барон.

— Милорд?

— Я вижу вас впервые. И никогда не выгнал бы такого мужественного и способного человека.

— Нет… То есть конечно, милорд.

— Ну вот и решено. Ступайте со мной, займемся вашими царапинами.

Коу не двинулся с места.

— А мой меч, милорд?

— Да, он еще может нам пригодиться. — Доусон указал на лежащий в снегу меч, заляпанный кровью и грязью. — Я, кажется, распугиваю всех порядочных людей.