Путь дракона

Китрин

Вечер с катанием на коньках и наступивший после него день, полный бессильного страха, остались в прошлом, теперь все ночи Китрин стали похожи одна на другую. Сначала — безмерная усталость. Позже, когда свернешься калачиком среди тюков шерсти — благословенные минуты отдыха. Дальше — глаза бессонно распахнуты, судорожно мечутся мысли, бешено бьется сердце. Воображение рисует молодого толстяка антейца, который снова нашел спрятанные ларцы, только на этот раз позвал солдат. Сандр убит, Опал зарезана, мастер Кит пронзен стрелами — алые капли стекают на снег. Маркус Вестер отдает Китрин солдатам, те в обмен отпускают караван. А потом… потом солдаты принимаются за Китрин. Оттого, что всего воображаемого не случилось, страх обретал некую сверхъестественную мощь — будто нежданное спасение наложило на Китрин долг, расплатиться за который выше ее сил.

Чтобы отвлечься, она вспоминала магистра Иманиэля, банк, законы торговли, принципы страхования, хитрости и тонкости — все, что напоминало о доме. Сон все равно не приходил, но иллюзия того, что мир подчинен законам и им можно управлять, делала холодные бессонные ночи более сносными. При первых рассветных лучах на Китрин вновь наваливалась усталость, тяготящая плечи как кованый доспех, однако приходилось вставать и собирать силы на очередной немыслимый день. К прибытию в Порте-Оливу явь смешалась с бредом, на краю зрения то и дело мелькали красные пляшущие зверушки, в мозгу кружились мысли одна невероятнее другой — что банковские книги надо для безопасности съесть, что у мастера Кита выросли крылья и он упорно их прячет от окружающих, что Кэри собирается ее убить из ревности к Сандру…

О Порте-Оливе на южной границе Биранкура Китрин знала только по рассказам. Говорили, что город живет торговлей — за счет караванов с востока, доходящих сюда через Вольноградье, и за счет кораблей с запада, предпочитающих обходить стороной берега Кабраля, где свирепствуют пираты. Главный же доход Порте-Олива получала как промежуточный порт на пути между Лионеей и Наринландией. Магистр Иманиэль называл Порте-Оливу «всеобщим запасным вариантом» — и по тону было понятно, что роль не так уж плоха. Китрин представляла себе город с непростыми нравами и обостренным местным гонором.

Даже сам въезд в Порте-Оливу был странен: долгий путь по холмам и заснеженным дорогам, а потом вдруг рядом с фургоном возникает мальчишка-куртадам, лоснящийся, как выдра, и начинает клянчить милостыню, а вокруг невесть откуда появляются здания. Кроме Ванайев и Порте-Оливы, настоящих городов Китрин не видела, и эти два различались во всем: вместо деревянных ванайских построек здесь каменные дома, вместо каналов с пресной водой — соленое море. Город предстал скопищем узких улочек с высокими белыми арками, где витал смешанный запах навоза и морской соли и слышались голоса чистокровных цинн, щебечущих как птицы. Китрин даже помнила, будто караван проехал сквозь туннель в высокой стене — как в старых сказках про мертвецов, попадающих из одного мира в другой, — но был ли то сон или явь, Китрин не знала.

И даже не помнила, как наняла Маркуса Вестера с Ярдемом в личные охранники, и уж точно не представляла, зачем она это сделала.

Капитан мерил шагами каменный пол. На тюфяке у стены похрапывал Ярдем Хейн. Китрин, очнувшись от дремоты, в сотый раз оглядела две полутемные комнатушки. В жаровне потрескивал огонь, бросая красно-оранжевые отсветы на дальнюю стену, пахло сосновым дымом. Окно, затянутое скобленым пергаментом, пропускало тусклый грязный свет. Ларцы, с такими предосторожностями вывезенные из Ванайев, громоздились вдоль стен, как товар в дешевой лавке, самое ценное — примерно десятую часть, больше не влезло — переложили в тяжелый железный сейф.

Китрин села на постели. Тело ломило, зато в голове почти прояснилось.

— Доброе утро, — вежливо кивнул Маркус Вестер.

— Долго я спала?

— Часа три. Полдень еще не скоро.

— Еда есть?

— Колбаса с ужина. — Маркус мотнул головой в сторону покоробленной дубовой двери, что вела во вторую комнату.

Китрин поднялась. В прежней жизни после трех часов сна она едва продержалась бы до вечера, теперь же любой сон казался роскошью.

В задней комнатушке, не имевшей окон, девушка зажгла огарок свечи. На дощатом настиле громоздились банковские книги — душа и память ванайского банка, — рядом высился грубый дубовый стол с кувшином воды и куском сероватой колбасы. От жестяного ночного горшка в углу шла вонь; Китрин справила нужду и, высыпав в горшок горсть-другую углей, закрыла крышку. От колбасы она ничего хорошего не ждала, однако отрезанный кусок оказался на удивление неплох: мясо пахло яблоками и чесноком, и Китрин, опершись о стол, принялась жевать.

Такая жизнь продолжалась вот уже почти две недели. Маркус охранял сокровища днем, Ярдем ночью, в городе старались показываться как можно реже. Сидели в полутьме — при тусклом свете из окна, в отблесках жаровни или свечей — и выходили разве что в соседнюю комнатушку. Еду покупали на деньги капитана: все, что он выручил от продажи шерсти, фургона и мулов, поместилось в небольшой кошель, который лежал теперь у входной двери. Мулов продали задешево — Китрин решила, что та женщина из первокровных лучше о них позаботится.

По мулам Китрин скучала.

Она провела рукой по грязным обвисшим волосам, оглядела одежду — ту самую, в которую ее обрядили в банке, когда она стала погонщиком по имени Таг.

— Мне нужна одежда, — сказала Китрин, выходя обратно в большую комнату. — Не до весны же это носить.

— Хорошо, — кивнул капитан. — Только не отходи далеко, пока не осмотришься. И не привлекай к себе внимания. Чем меньше людей знают, что мы здесь, тем безопаснее.

Он говорил каждый раз одно и то же, будто Китрин могла забыть прошлые наставления. Тралгут, шевельнувшись во сне, вздохнул. Китрин сунула кошель в карман и открыла дверь — дневной свет обрушился на нее как ливень.

— Китрин!

Девушка обернулась. Капитан перемешивал клинком угли, по-прежнему озабоченно глядя на Китрин.

— Осторожнее там.

— Я знаю, чем мы рискуем, — ответила она и шагнула на улицу.

Соляной квартал мало чем отличался от лабиринта. Двухэтажные дома стискивали улочки так, что прохожим едва хватало места разойтись, изгибы холма определяли всю застройку — вдаль ниоткуда не глянешь, из отходящих от перекрестка проулков любой может оказаться тупиком. Воздух полнился голосами куртадамов, цинн и первокровных, и если где-то муж кричал на жену — эхо разносило гневные интонации, пусть и с размытыми от дальности словами, по всему кварталу.

В окнах и дверных проемах то и дело мелькали дети — гибкие, как кошки. Оттепель последних дней растопила грязный снег; остались черные лужи, подернутые тонким ледком. Кроме той дороги, по которой шла Китрин, в город наверняка вели тысячи проулков, но других путей она не знала и потому предпочитала никуда не сворачивать. Подойдя к знакомому перекрестку пяти дорог, она выбрала ведущую на северо-восток улицу, которая шла к главному рынку и морским докам — источнику всех доходов Порте-Оливы.

Вместо рынка на открытой площади, как в Ванайях, здешняя торговля кипела в многочисленных крытых галереях, соединенных переходами. На подступах к торжищу грубый булыжник мостовой сменился светлыми плитами, над головой вознеслись своды, соединенные, как ладони в молитве, а между их каменными и железными пальцами открывались в небо огромные окна, струящие свет внутрь галерей. Мужчины и женщины пели и играли на флейтах, кукольники разыгрывали нехитрые сценки, в которых мелькали имена местных купцов и политиков. Слуги из дворцов и богатых домов проталкивались сквозь толпу, придерживая на головах ивовые корзины с припасами для обедов знати. Мелкие ростовщики — ничтожная рыбешка по сравнению с монстром вроде Медеанского банка — расставляли на зеленом сукне весы и гири, моряки и путешественники приходили с берега поглазеть на суету, потолкаться среди публики. Торговцы расхваливали товар: хлеб и рыбу, мясо, холст, пряности, советы по духовному самосовершенствованию, — всякий раз в новом сочетании.

Каждое утро, еще до рассвета, торговцы выстраивались у больших павильонов в ожидании гвардейцев ее величества, доставлявших узорные железные ларцы из дворца наместника. Каждый торговец платил пошлину и вытаскивал из ларца билет с указанием, в какой из тысяч ниш и палаток ему сегодня торговать. Никому из ростовщиков, пекарей, мясников и фермеров не позволялось сохранять за собой постоянное место. По крайней мере официально. Китрин видела действо всего дважды, но почти не сомневалась: такая четко отлаженная напоказ система, призванная убеждать публику в честности выбора, наверняка не обходится без подкупа.

Готовясь к долгим поискам, она купила себе мешочек подогретого на огне изюма и медовых орешков, однако лавка портного нашлась почти сразу — всего в пяти нишах от того места, где Китрин ее видела прежде. Лавкой заправлял чистокровный цинна — высокий, тонкий и бледный, с перстнями на всех пальцах и с зубами такими острыми, будто их специально наточили. В центре полукруга из пяти столов стоял шестой, с лучшим товаром. Китрин замедлила шаг и окинула взглядом три платья, словно из любопытства. Цинна, стоя в стороне, кричал на женщину из первокровных — та, скрестив на груди руки, метала в него яростные взгляды. Между ними стоял ящик светлого дерева, потемневший от воды.

— Посмотри! Только посмотри, всю краску размыло водой! — кричал торговец.

— Не я же их с лодки сталкивала!

— И не я!

— Ты подписал контракт на десять платьев — вот тебе десять платьев!

— Я подписывал контракт на платья, которые можно продать!

Китрин подступила ближе. Платья, простые на вид, явно побывали в морской воде, ткань пошла желто-синими, местами бледно-розовыми разводами, по всей поверхности виднелись белые пятна, словно кто-то бросил сверху горсть песка. Цинна, сощурившись, смерил девушку раздраженным взглядом.

— Тебе что-то нужно?

— Платье, — ответила Китрин, жуя изюм. В ответ на недоверчивый взгляд она достала из кармана кошель и открыла его перед торговцем — серебряные монеты блеснули в солнечном свете.

Купец пожал плечами.

— Выбор у меня хороший, — начал он и, отвернувшись от по-прежнему разъяренной фурии, взял платье со среднего стола. Бело-голубое, с вышитыми рукавами, оно казалось сотканным из лавандовых лепестков. Купец разгладил ткань. — Самое лучшее. Дороговато, но того стоит. За сто двадцать серебряных монет ты красивее не найдешь на всем рынке. Подгоним по фигуре бесплатно, разумеется.

Китрин покачала головой.

— Вы его не продаете.

Торговец, который уже укладывал платье на стол, замер от неожиданности.

— Вы его не продаете, — повторила Китрин. — Оно здесь для того, чтобы следующее казалось дешевым. Какое вы предлагаете после? Розовое? Если начальная цена сто двадцать, то за розовое вы просите… сколько? Восемьдесят?

— Восемьдесят пять, — мрачно отозвался цинна.

— Тоже, конечно, неоправданно дорого. Я дам вам сорок пять — покроете стоимость и возьмете немного прибыли.

— Сорок пять?!

— Хорошая цена. — Китрин отправила в рот еще пригоршню изюма.

У купца слегка отвисла челюсть, фурия у ящика презрительно фыркнула. Китрин вдруг почувствовала тепло в груди, как от первого глотка крепкого вина, и улыбнулась — впервые за много дней.

— А если отдадите за сорок, я вам помогу продать с выгодой вон те. — Она кивнула на испорченные платья.

Торговец, скрестив руки на груди, отступил — Китрин испугалась было, что перемудрила, однако в глазах цинны мелькнул интерес.

— И что ты предлагаешь с ними сделать?

— Сорок.

— Докажи.

Китрин, подойдя к ящику, перебрала платья. Все одного фасона, дешевая ткань, оловянные крючки, нитяные петли, узкая вышитая полоса на рукавах и по вороту.

— Из каких стран сюда возят меньше товаров? — спросила она. — Из Халлскара?

— Да, оттуда мало что бывает, — согласился купец.

— Тогда замените крючки серебряными, вот тут у ворота пришейте стеклянные бусины. Три или четыре, поярче, чтобы бросалось в глаза.

— Серебро и бусы? На эти тряпки?

— Именно. С серебром и бусами они уже не тряпки. Назовите это… не знаю… халлскарское солевое окрашивание. Новый способ, очень редкий. Уникальные платья, единственные на всем рынке. Просите двести монет серебром, торгуйтесь до ста пятидесяти.

— Да неужто столько заплатят?

— А почему бы нет? Когда у товара нет аналогов, его цену никто не знает. Значит, можно продать за сколько угодно.

Цинна покачал головой — задумчиво, но без недоверия. Брови фурии ползли по лбу все выше. Китрин не спеша вытащила из мешочка медовый орешек и, дав цинне подумать несколько мгновений, добавила:

— Если хоть один человек этому поверит, вам окупятся десять платьев сразу — со всеми крючками, бусинами и остальным. А если поверят двое…

Купец перевел дух.

— Ты знаешь о платьях поразительно много.

«Да ничего я не знаю о платьях», — чуть было не отмахнулась Китрин. Торговец хохотнул и, схватив розовое платье, с картинной досадой бросил его девушке.

— Сорок, — объявил он и повернулся к фурии. — Видала? Посмотри на это лицо. Опаснейшая женщина.

— Верю, — кивнула фурия. Китрин, улыбаясь, отсчитала монеты.

Спустя час она шла по полуоткрытым переходам главного рынка, локтем прижимая к себе новое платье, туго сложенное розовым свертком, — и мир вокруг был добр и прекрасен. Платье нужно будет подогнать по фигуре, но это не важно. Больше, чем обновке, Китрин радовалась тому, что ее назвали опаснейшей женщиной.

Солнце только начало клониться к западу, и Китрин направилась к городским баням — провести час среди горячей воды и пара. И потратить монету-другую на бальзам от вшей и блох, которыми она обзавелась в дороге и потом здесь, в тесных комнатушках. Бани стояли на северной стороне широкой площади, где вздымались в небо высокие, как деревья, колонны, неизвестно для чего предназначенные, — крыши над ними не было так давно, что колонны покрылись бороздками от дождей. Открытые участки площади застилала коричневая, мертвая после зимы трава, на ощетинившихся кустах застряли сухие листья и клочки ткани. Китрин прошла мимо повозки, с которой торговали горячим супом, и мимо тощего куртадама с парой марионеток, танцующих на полу возле нищенской миски. На другой стороне площади бродячий театр только что разложил свой фургон и превратил его в сцену, к немалой досаде двух стоявших рядом кукольников. Над головами кружили голуби. Несколько циннийских женщин шли по площади — бледные, хрупкие и прекрасные, с голосами, звенящими, как музыка, и в платьях, колышущихся, как водоросли в морском приливе. Китрин захотелось за ними понаблюдать — но так, чтобы ее не заметили. Она никогда толком не знала чистокровных цинн, а ведь ее мать была такой же, как эти женщины.

Циннийки повернули к широкой лестнице, ведущей к баням. Китрин двинулась было за ними, как вдруг замерла, услыхав знакомый голос.

— Стойте!

Она повернулась.

— Остановитесь! И подойдите ближе! Услышьте сказание об Алерене Убийце и драконьем мече! Кому недостает храбрости, пусть идет прочь!

На сцену фургона вышел старый актер — торчащая вперед борода, высоко зачесанные волосы, яркие театральные одежды. Его голос гремел над площадью, завихриваясь вокруг огромных колонн. Мастер Кит. Ведун. Никаких сомнений. Китрин подошла ближе, не веря своим глазам. Десяток горожан остановились, привлеченные словами актера, вокруг тут же столпились другие. Китрин замерла на траве, не сводя с фургона изумленных глаз. На сцену вышла Опал в платье, которое делало ее на десяток лет моложе, затем выступил Смитт в шляпе простого работяги и с нордкостским выговором. Следом появился Шершень в золоченом доспехе, а за ним — с повелительным видом, словно ему принадлежит весь мир, — Сандр. Китрин смеялась от восторга и хлопала в ладоши, за ней остальные зрители. Микель и Кэри, стоящие среди публики, радостно ей закивали. Поймав взгляд Кэри, Китрин жестом изобразила вынимаемый из ножен меч и затем кивнула на сцену: мол, я же считала вас охранниками, а вы актеры? Кэри кокетливо повела головой, присела в едва заметном реверансе — и вернулась к работе: подбадривать криками Алерена Убийцу и освистывать Оркуса, повелителя демонов.

На продуваемой зимним ветром площади было зябко; к концу первого акта у Китрин замерзли уши и покраснел нос. Плотнее запахнув одежду, она обхватила себя руками, однако уходить и не думала. Иная реальность раскрывалась перед ней, как цветок по весне: стражники каравана, с которыми она провела целые месяцы, обратились вдруг в актеров, а актеры — в персонажей пьесы, и когда Алерен Убийца вонзил отравленный меч в живот Оркусу, от Сандра и мастера Кита в ее памяти осталась лишь полузабытая тень, почти вытесненная новым обликом людей на сцене. Наконец раздались негромкие, но сердечные аплодисменты, и Китрин бросила несколько медяков на сцену, где уже дождем плясали монеты от остальных зрителей.

Как только сцену разобрали, Опал с Микелем и Смиттом, радостно улыбаясь, подошли к Китрин — поделиться новостями. Да, они актеры, и в караване только изображали стражников. Кэри даже произнесла начальный монолог пьесы, которую они сочинили по следам приключений. А Китрин шепотом, чтобы никто не подслушал, рассказала о том, что живет в двух комнатушках с Маркусом и Ярдемом, — и Опал тут же пустилась сыпать непристойными шутками так, что Смитт смущенно зарделся, а остальные вконец изнемогли от хохота.

Сандр, грозно насупившись, не отходил от фургона и старательно делал вид, что не смотрит в их сторону. Китрин, улизнув от развеселой компании, подошла к нему сама — вдруг он обиделся, что она смеется с другими и не обращает на него внимания.

— Надо же, как вышло, — улыбнулась она. — И ты молчал!

— Да, — буркнул Сандр, глядя в сторону.

— Я и не знала. А ты отлично играешь!

— Спасибо.

Послышался голос мастера Кита, и Сандр налег на веревку — сцена поднялась на ребро, встав вплотную к борту фургона. Отвязывая веревку, Сандр мельком взглянул на Китрин и сразу отвел глаза.

— Дел много, надо закончить. Я пойду.

Китрин отступила на шаг, вся радость испарилась.

— Извини, — выдохнула она. — Я не хотела…

— Ничего, — пробормотал Сандр. — Я… мне надо…

Он мотнул головой и, нырнув под перекладину, которую тащил Смитт, зашагал прочь.

Китрин обернулась к площади. Молочно-белое небо уже не казалось таким приветливым, и Китрин толком не знала, что делать: то ли вернуться к актерам, то ли уйти. Кто она здесь — желанный гость или помеха? Ей вдруг стало нестерпимо стыдно за потрепанную одежду и грязные волосы.

— Дело не в тебе, — произнес сзади женский голос: Кэри обошла ее сзади и теперь стояла рядом. Та самая Кэри, которая выпытывала у Ярдема про подходящее для женщины оружие. Кэри, которая закидывала лук на плечо так, будто прошла десяток войн. Кэри, которую Китрин совсем не знала.

— Какое дело?

— Сандр. — Кэри кивнула куда-то в дальний конец площади. — Он теперь на главных ролях, а стоит актеру попасть в главные — он на первые годы становится порядочной свиньей.

Там, куда мотнула головой Кэри, стоял с лучезарной улыбкой Сандр, окруженный тремя девушками в простой одежде. Одна из них тронула его за руку — пальцы мелькнули как крылья бабочки, что боится присесть на цветок. Сандр, улыбнувшись девушке, скользнул взглядом по ее груди.

— Я и говорю — дело не в тебе, — повторила Кэри.

— Мне все равно, — выдавила Китрин. — Он мне не нужен. Просто я не знала… То есть я думала…

— Мы все так думаем в первые несколько раз. Я тебе сочувствую. И ради тебя всыплю песка ему в пиво.

Китрин заставила себя рассмеяться сквозь знакомый комок в груди — она даже не заметила, когда он появился.

— Незачем. Его не изменишь, таков он по природе.

— Мудрые слова, сестра моя. Хочешь, пойдем с нами? На закате играем еще одну пьесу, на этот раз у дворца наместника.

— Нет, — выпалила Китрин и, чтобы сгладить резкость, добавила: — Нет, мне нужно в баню, а после скорее домой, пока капитан не встревожился.

— Ну, тогда удачи тебе. Тревога — часть его натуры. Тревога или как минимум настороженность: родился таким… Рада была тебя повидать.

Китрин, кивнув, зашагала вверх по широкой лестнице. Из банных дверей валил пар, слышались голоса — кто-то спорил, кто-то пел. Челюсть болела от усилий, Китрин заставила себя разжать зубы. И вдруг повернула прочь. Мелькнуло смутное желание добежать до фургона, посмотреть — с кем разговаривает Сандр, не глянет ли в ее сторону. Может, если…

От песка, поднятого холодным ветром, увлажнились глаза, пришлось смахнуть слезы. По дороге домой Китрин зашла в таверну и выпила кружку такого же крепленого вина, какое Сандр принес тогда к пруду, только нынешнее не шло с тем ни в какое сравнение.

— Что случилось? — бросил капитан Вестер, когда она вошла. — Тебя долго не было.

— Ничего, — ответила она. — Все хорошо.