Пятая безымянная

Приветствую тебя, дружище!

Прости, что отправляю письмо столь экстравагантным манером, в обход аппарата Мирового Совета. Люди любопытны, и часто слишком близко к сердцу принимают идеи покойного Бромберга. Вещам, о которых пойдёт речь, противопоказана огласка. Комов обещал молчать. Учитывая твой интерес к последнему визиту Тойво, тайну он сохранил. А потом… уже не успел.

Глупо и опасно тянуть до последнего. я расскажу всё, кроме вещей личных или не имеющих отношения к предмету.

Почему он выбрал Малую Пешу? Не знаю. Сентиментальность? Возможно. В других обстоятельствах я бы с удовольствием это обсудил. Но не сейчас, значит — никогда.

Итак, ранним утром 31 мая 22** года я вышел из метро возле коттеджа, знакомого Тойво по временам Большого Откровения. Местечко вышло из моды, дома стояли пустыми, климат-генератор не работал, поэтому меня сразу атаковали орды местных комаров, огромных и злых. Это не летуны средней полосы, милые и деликатные создания, это бескомпромиссные воины и добытчики… Странное, должно быть, зрелище — столетний старик, вращающий руками, как мельница.

Жаль, я не озаботился репеллентом. Не пришло в голову, что на Земле, вблизи финиш-точек метро, возможны такие комариные места. я поднялся на террасу, и кровососы сразу отстали, словно вдоль перил пролегла невидимая граница.

Тойво ждал меня. Он не изменился за годы, хотя что мы знаем про течение Их времени?

Странный вышел разговор. Нет, Глумов не выглядел рассеянным или невнимательным и не собирался исчезать. Просто набегала изредка на его лицо тень удивления. Не знаю, можно ли этим гордиться, но он явно испытывал ко мне пиетет. Так гениальный математик, наверное, относится к Учителю, преподавшему ему когда-то азы сложения.

— А ведь за мной должок, шеф, — сказал вдруг он. — Вы помните?

Я помнил. я помнил об этом всегда после Большого Откровения и их ухода. О чём немедленно сообщил.

Почему Тойво решил заполнить те лакуны? Ведал ли об этом Логовенко, или среди метагомов исчезло само понятие подчинённости? Не знаю. Стёртые куски касались в основном судеб присутствующих, но нас интересует конец разговора. Вернее, демонстрации.

Я оформил её в виде реконструкции. Ты помнишь это моё увлечение, да?

Реконструкция.

20** год, Земля, город Н.

Сопровождение брать не стали, отправились на машине Свенсона. «Ни к чему, — сказал он, — это приватный визит». За окном медленно тянулась набережная, недоуменно выглядывала из-под снега сочная зелень пальм, а за парапетом лениво колыхалось серое море.

— Часто у вас такое? — вежливо спросил Мария.

— Что вы, — удивился Свенсон. — Курорт, какие холода? Лет десять назад было что-то похожее, но не так. Вы приехали в неудачное время, видите, как оно сложилось?

— Вы не похожи на скандинава, — сказал Мария.

Свенсон оскалился. Черноволосый, смуглый, с упрямой синевой на свежевыбритых щеках, он больше походил на турка.

— Я получился в маму, — весело ответил он. — Она турчанка, а папа — швед. Они познакомились во время переворота. Мама, горячая восточная красавица, она и сейчас красива, а уж тогда-то… и он — монументальный северянин, могучий и неразговорчивый; энтузиазм, стрельба, боевые вертолёты… Знаете, как это бывает?

В самом деле турок, отметил Мария, он не забыл ещё физиогномику, это приятно.

— Переворота?

— Так теперь называют события, когда скинули хунту. Некоторые тоскуют по старым временам. Говорят, был порядок.

— Да, — согласился Мария и замолчал.

«Пансионат доктора Эрдмана» спрятался в уютном парке, среди старых платанов. Дорожки почистили, служители сгребали снег, тарахтел мини-трактор, и вообще царила суета как всякий раз, когда внезапно нарушается привычное течение дел.

Охранник на входе долго изучал их документы, потом говорил по телефону, пожимал плечами. С внутренней стороны фойе маячил усатый толстяк с рацией, его голос не долетал, съеденный мягкой обивкой стен.

— Проходите, — сказал гард, когда толстяк махнул рукой. — Вас ждут.

— Почему так долго? — спросил Мария, едва за ними сомкнулись двери лифта. — Им мало ваших полномочий?

— Частное владение. — Свенсон пожал плечами. — Только по решению суда. Нас пустили… неофициально. Может, из расположения к вам. А так… плевали они на мои полномочия! Извините.

На третьем этаже они вышли и свернули направо, в длинный пустой коридор. Толстый палас глушил звуки, ворс хватал за ноги. «Почему здесь так тихо? Дьявол, ведь я боюсь, — думал Мария, глядя на прямую спину Свенсона, — я не знаю, чем кончится эта встреча! Успокойся, страх — не помощник. — Мария замедлил шаг. — Возраст извиняет. Никто не станет меня торопить. А сколько сейчас лет Ивану? Не хочу вспоминать. Он тоже старик, хотя и моложе. Лет на пять или шесть».

— Пришли. — Свенсон остановился перед обычной дверью, облицованной пластиком «под орех». Нет, это в самом деле орех. Недёшево, недёшево. Откуда у них деньги? Стоп, нас это не касается. Мне не хочется входить, понял Мария, я не хочу увидеть Это и тяну с решением.

Он глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Там не оказалось ни бассейна, ни даже ванны, парящей «Девоном». Иван сидел в громоздком кресле на колёсах, и сам он был большой и нисколько не изменился, только стал совсем белым.

— Здравствуйте, Жилин, — вытолкнул Мария из пересохшей глотки.

— Садитесь, Мария, садитесь, — сказал Жилин молодым голосом, — не надо стоять, это невежливо — стоять при безногих инвалидах, вы знаете?

— Зачем вы спрятались от Конторы, Жилин? — сказал Мария, озираясь.

— Да вот же, у окна! — подсказал Жилин. — я нужен Конторе?

— Спасибо, действительно…

Мария присел, и умное кресло сразу принялось массировать спину. Лучше бы оно принесло воды, подумал Мария, но Свенсон уже открыл и поставил на столик запотевшую бутылку минералки. Он наполнил стаканы и деликатно вышел на балкон. Клацнула дверь. Жилин молча ждал.

— Э… Иван? — Мария сделал первый глоток. Хорошая у них вода, вкусная.

— Да?

— Где он?

— Кто? — Жилин изобразил недоумение.

— Да слег, чёрт побери! — рявкнул Мария. — Вы отлично знаете, зачем я здесь, и я не собираюсь ходить вокруг да около… так у вас говорят?

— Какая вам разница, Мария? — дёрнул лицом Жилин. — я давно на пенсии, это моё время и моя жизнь.

— Конторе нужен ваш опыт!

— Не лгите, Мария, — ответил Жилин, — никому не нужен мой опыт. Вы решили, что Жилин выжил из ума, вы решили спасти меня. Разве не так?

— И это тоже.

— Нет, не тоже… Только это! я идеалист, чему я научу их? Вы смотрите телевизор, Мария?

— Боже упаси!

— Зря… — сказал Жилин. — Там есть на что посмотреть.

— Ящик — для болванов, Иван!

Жилин коснулся пульта на подлокотнике кресла. Осветился огромный, во всю стену экран, и тишину разорвал радостный голос:

— …чает свой четвёртый брак! Новым избранником поп-дивы стал знаменитый стриптизёр Аристарх! Молодые проведут медовый месяц на… — Со старомодным щелчком сменялись каналы. — …Это настоящие гениталии северного оленя. Съешьте их за тридцать секунд и выиграете двадцать пять тысяч долларов! — Щёлк! — …достаточно приобрести у нас это бельё по специальной цене, которую вы видите на экране. Звоните нам прямо сейчас! Прекрасная фигура без диет и изнурительных упражнений! — Щёлк! Щёлк. Щёлк…

— Болваны победили. — Жилин выключил телевизор. — Отныне глупость есть особое, высшее выражение ума. Правильного ума, практичного, приземлённого ума… Они не мечтают о звёздах, Мария, они хотят быть поп-идолами! Или новый телефон… я не хочу прислуживать дуракам, пусть справляются сами. А слег здесь. — Жилин коснулся лба. — Технология ушла далеко вперёд, а вы и не заметили. Извлечёте его, — предупредил он вопрос, — и я умру. Страшно убивать целый мир, Мария!

— Что там у вас, Иван? — глухо спросил Мария.

— Вселенная. — Жилин прикрыл глаза. — Там не падают спутники, а Солнечная система давно обжита. Там двадцать световых лет — средняя дальность. Там сотрудник галактической безопасности Сикорски готовит спасение целой планеты, а молодой Максим Каммерер валит башни ПБЗ. Там действуют таинственные Странники, а человечество необратимо разделяется по неизвестному признаку. Там живут люди. Разные — добрые и не очень, умные и не слишком, счастливые и несчастные — но умеющие мечтать не только о тёплом хлеве. Пока я жив — живы и они. я устал, Мария. Уходите.

Конец реконструкции.

Прав оказался Горбовский. Снова и в очередной раз прав. Они люди, в них осталось слишком много человеческого. Лакуны, как ты догадался… Они открылись тогда, поделились удивительным и ужасным знанием и тут же испугались, попытались исправить ошибку. Не слишком удачно, надо сказать.

Так обстоят дела на самом деле. Многое становится понятно. Например, кто воспитал первого людена… Никто. Мечтатель дал слишком много воли своим созданиям. Иначе неинтересно: скучно командовать марионетками. Человек же изворотлив и хитёр, а слова и идеи обладают силой, особенно в мечте. Сначала истину понял кто-то один, он же сделал первый шаг. Остальное — капризы новых богов, ограниченно всемогущих.

Есть вариант, более приятный нашему самолюбию. Метагомы создали собственные миры для игр или даже нашли выход в реальность. Интерпретации равноценны, выбирай любую.

Вспомни Радугу. Почему рассеялась Волна? Внезапная флюктуация — всё, что могут сказать физики, хотя Нуль-Т прочно вошла в нашу жизнь. Странно, не правда ли? Он пожалел их, понимаешь? Или кого-то одного, нужного ему для неких целей. Он не стал мудрить, а просто уничтожил Волну.

А удивительное человекоподобие, даже идентичность, вплоть до генома, многих разумных рас? Панспермия осталась гипотезой, есть факты, но нет теории. Почему? Он решил, что так удобнее.

Поэтому ушёл Камилл. Он не смог жить в мечте. Киборги не мечтают, грёзы трудно перевести на язык формул.

Достаточно. Ты легко наберёшь еще десяток примеров.

Прости за эту правду. Но ты прагматик и технократ, ты справишься.

Искать меня бесполезно, БВИ не поможет. Лет мне осталось немного, и хочется потратить их с пользой.

Прощай, дружище!

Твой М. К.

P.S, Надеюсь, он не выдумщик всё же, но Демиург.