Пятое измерение

Валентин Проталин

Пятое измерение

СОДЕРЖАНИЕ

1. Пятое измерение

2. Почувствовать главное в главном

3. К чему и призываем...

4. По-человечески, значит правильно

5. И опять же - да здравствует Пушкин!

6. Камень преткновения

7. Необязательные суждения

Напрасно иные из нас склонны относиться едва ли не высокомерно к доклассовым сообществам людей. Опираясь на три-пять считанных тысяч лет своего письменного существования, научившись грамоте, противопоставляя себя несчитанным тысячелетиям прошлого, мы не отдаем себе отчета в том, что становление и жизнь тех бесклассовых сообществ было таким общечеловеческим событием, с каким позднейшие революции не идут ни в какое сравнение. Легенды древних греков (да и других народов) о золотом веке, которые они связывали со своим прошлым, не столь уж мифичны. Древние в них оплакивали утраченное ими целомудрие.

Взять хотя бы единственное: в дописьменные времена человек научился осознанно трудиться. Может быть, большей "научно-технической" революции и не произойдет на этой земле. А если добавить сюда рисунки на стенах пещер, древние календари, да и куда большую, чем у нас, способность многое постигать "чувством"...

Современная наука свидетельствует: при переходе от верхнего палеолита к неолиту вся земная суша была заселена людьми, "и до выхода человечества в космос историческая арена жизни человечества не расширялась сколько-нибудь существенно". 800 тысяч лет назад на земле имелся миллион людей. По одному человеку на восемь квадратных километров. Есть, видимо, некая метафорическая логика в том, что меня тянет на следующее сопоставление. Сейчас на такой же территории, наверное, найдется не более одного по-настоящему гуманитарно образованного, гуманитарно "подкованного" современника нашего.

Впереди оставалось еще 800 тысячелетий до того будущего, которое именуется нашей историей. Историей, творящейся в письменном варианте.

Конечно, сравнительно с позднейшими динамическими прыжками человечества по экономическим эпохам, предшествующая жизнь может показаться явлением застойным. Однако в тогдашнем "застойном периоде" просматривается одно хотя бы бесспорное преимущество: человек как личность мог образовывать, говоря по-нашенски, себя по таким песням и сказаниям, по таким образам и символам, какие, по нашей опять же градации, давно признаны классическими. То есть шедеврами, предельно отобранными эволюцией по высшим проявлениям духа.

Письменность кое-что успела зафиксировать по памяти из того, что было до нее. Однако сколько не успела! Еще Платон вымолвил: письменность убила память. И он знал, что говорил. Более, чем мы это себе можем представить, живя почти на два с половиной тысячелетия позднее него.

Что-то можно уяснить себе в этом плане на примерах пока еще доступных. Где мы чаще всего сталкиваемся с настоящей целостностью характера? Разумеется, в разных слоях общества встречаются самобытные натуры, ею обладающие. А где целостность - явление более или менее характерное? С одной стороны, в народных глубинах, с другой, - среди людей, серьезно и всесторонне образованных. В глубинах народа - это по большей части в деревнях. Здесь еще хоть что-то можно обнаружить (с каждым годом все меньше и меньше). В старших поколениях.

Существуют в этом плане интересные социологические данные. Несколько лет назад брались контрольные тексты - отрывок из книги, газетная или журнальная публикации, - и реципиенту предлагалось своими словами изложить прочитанное. Открылось, что некоторые работники, в том числе и из руководящих, не умели передать смысла предлагаемого материала и мыкались в поисках слов, или укрывались за барабанным треском казенных фраз. Тогда как иная деревенская старушка, сказав, что она, может быть, ничего тут не понимает, с неожиданным своеобразием и точностью раскрывала содержание контрольного текста.

Порою здесь я сталкивался с такими натурами, когда и качество интеллигентность употребить к месту. И обеспечивается эта целостность если не мировоззрения, то мировосприятия подобных деревенских натур органическими знаниями: и образного слова, и человека, и земли, и растения, и всякой твари земной. И постигают они окружающее скорее чувством, именно с его помощью сводя многообразие окружающего к единству.

Похожая целостность, не всегда передаваемая словами органичность, естественность натуры и поведения обычно встречается на другой, совершенно, казалось бы, противоположной точке общественного кольца - среди людей глубоко и всесторонне образованных. В сущности, мы здесь сталкиваемся с двумя вершинами. Недаром эти две вершины всегда поймут друг друга и друг с другом договорятся. Задолго до нас это замечено. Хотя бы тем же Глебом Успенским.

Здесь, на другой вершине, среди людей глубоко и всесторонне образованных, знание вновь объединяется с чувством в нечто нерасторжимое, и обостряется способность, говоря словами Шиллера ( письмо к Гете), "возвращать идеи к их интуитивному источнику..."

Вот что следовало бы нам всегда иметь в виду.

...Мы и слово "бедные" лишили, если можно так выразиться, первозданной невинности, придав ему унижающий материально-прагматический оттенок. Лишь в редких записях современных путешественников, из глубин африканского континента или из джунглей Латинской Америки до нас доносится прежний смысл этого слова. Бедные - от беды, которая всюду подстерегает. Может иссушить посевы, затопить земли, увести дичь. Отсюда и "богатые" - удачливые, от богов, дарующих урожай и обильную охоту. Так до сих пор воспринимают два этих понятия в поселках вдали от цивилизации. В поселках, где улица служит местом для постоянного и естественного общения...

...В "Географии" Страбона есть следующее сообщение. На острове Эвбея жители двух поселений - Халкиды и Эретреи, - расположенных по разным сторонам плодородной долины Лелант, заключили между собой договор и сделали по этому поводу надпись на столбе в Амаринфском храме. Договор гласил, что запрещается в их конфликтах применение бесчеловечных орудий - стрел и дротиков, убивающих на расстоянии...

Так что все уже было. И многое было до того, как человечество впало в грех собственности, в один из своих первородных грехов. И другой дороги не стало, как грешить и каяться.

Эта недооценка предшествующего и стала, на мой взгляд, недостающим звеном в восприятии марксизмом исторической эволюции человечества. Испытывая к догосударственному прошлому несомненный и живой интерес, К.Маркс и Ф.Энгельс тем не менее вычеркивали его из той эволюционной картины, которую рисовали. Впоследствии это перечеркивание времен "доисторических", выразившееся, в частности, в недооценке и духовного потенциала, и взорвало изнутри сам метод построения ими социальной истории. Выпрямило его, сдвинуло в сторону абстракции, схематизма.

К.Маркс в 1847 году в статье "Морализирующая критика и критизирующая мораль" прямо заявлял: "Так религиозная фантазия народов заклеймила историю человечества, поместив век невинности, золотой век в период доисторический, в ту эпоху, когда еще вообще не существовало никакого исторического развития..." Для него и Ф.Энгельса в связи с этим характерно даже такое словоупотребление, как "баранье или племенное сознание", выплеснувшееся у них годом раньше в "Немецкой идеологии".

Лишь однажды, уже в 1860 году К.Маркс в "Введении к "Критике политической экономии" сильно споткнулся, никак не умея справиться с категорией искусства, упрямо не подчиняющегося правилам поведения в строго "просчитанной" им системе эволюционного развития. Он писал: "Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета не находятся (надо же?! - В.П.) ни в каком соответствии с общим развитием общества, а, следовательно, также и развитием материальной основы последнего... Например, греки..." И далее: "Однако трудность заключается не в том, чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными формами общественного развития. Трудность состоит в понимании того, что они продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца".

Прямая связь между общественным развитием древнего общества и его искусством непременно же существует, однако..., порассуждав еще немного, К.Маркс оборвал рукопись. И более к ней не возвращался. Факты не лезли в логическую цепочку, и он о них решил позабыть. Или - позабыл? Но и за двадцать последующих лет жизни К.Маркс к этим собственным неудобным мыслям так и не возвращался.

Эту независимость нравственного, особенность его закономерностей в отличие от закономерностей иного жизнестроительства почувствовал гением своим А.С. Пушкин. И наткнулся-то на эту тему раньше, чем Маркс. В 1836 году он писал: "Петр создал войско, науки, законы, но не мог создать словесности, которая рождается сама собой на своих собственных началах".

Полагаю, что никто не истолкует меня таким образом, будто я за возвращение в поселения наших прапрародителей. Однако, во-первых, определенный вариант возвращения к давно миновавшему совершается в этом мире. Так или иначе, как бы памятуя о далеком родстве с минувшим, мы ведь худо-бедно (и Запад, и мы) вернулись к общественному по своему характеру труду (к общественному производству). Иными словами, если иметь в виду хотя бы только кооперативный характер труда и производства, то можно говорить, что обе системы не только некоторым образом жертвы исторического прогресса, но и о том, что та и другая (и мы, и Запад,) тяготеют к... минувшему. К чему? К бесклассовости? Да, к ней, родимой. На ином витке, однако это не значит - не знакомой по сути, не сопоставимой ни с чем. Генетически, по-видимому, помня, что было нечто самоценное до той поры, пока впервые некто не сказал: "Это мое!". И породил противоречие (первородный грех), которое люди вынуждены распутывать и распутать не могут. И да здравствует вершащийся под этим земным небом закон отрицания отрицания.

И сейчас... Сейчас породивший экономические эпохи (или эпоху) истории и не исчерпавший себя институт собственности, кроме прочего, служит пока и еще одну службу. Он не только способствует прогрессу, но и стреноживает его, сдерживает эволюцию, давая ему продвигаться во многом самоходом. И поэтому бытие и впрямь еще, слава богу, придерживает сознание. Связывает возможности сегодняшнего сознания вмешиваться в дела эволюции. Человечество не доросло до полной за себя, человечества, ответственности. Отсюда и один из первородных грехов его, принесший в мир добро вперемежку со злом, в финале экономической эпохи оказывается тормозом, не лишенным полезности. Как некая строгая нянька, пусть и не сильно образованная, не позволяющая шаловливому ребенку разгуляться...

В скобках стоило бы вставить, что в отношении к собственности и капитализм, и наш бывший социализм пребывают даже в определенном долгу. И каждый по-своему несостоятелен. В первом случае фактически наблюдается искусная, но и искусственная остановка в развитии человечества, делающая его, в частности, беспомощным в преодолении экологического и антрополитического кризисов. Сказывается это в консервировании очищенного от феодальных и прочих скверн незыблемого самого института собственности. (Пусть существуют и определенные изменения - акционирование компаний, участие денег рядовых граждан в производительной деятельности; формы коллективной собственности и т.д.). Капитализму и в голову не приходит, что институт собственности в нынешнем его понимании может исчерпать себя.

У нас же с нею свои счеты. Мы поторопились и позволили себе заменить частную собственность якобы всенародной. Хотя может ли право собственности простираться на все и вся. Больше того, не является ли общенародная вывернутой наизнанку частной? Но доведенной до бессмысленности, будучи беспредельной по своему субъекту. Нечто вроде дурной бесконечности (я сейчас оставляю в стороне то, что было реально полезным в этом эксперименте). Вот и получается, что на нашем примере человечество выясняет: декретом отменить собственность, рынок - значит, совершить из добрых побуждений глобальную безнравственность. Собственность, повторяю, с разумной помощью людей должна во многом сама исчерпать себя.

Да и почему мы думаем, что во времена, называемые нами доисторическими, самым распространенным механизмом возникновения собственности было то, что мы теперь называем экспроприацией. Все, разумеется, встречалось под этими небесными звездами. Однако отчего бы не представить себе, что у тех же древних земледельцев при определенном уровне производительности, когда семья становилась способной собственными силами, без помощи других, прокормить себя, процесс разделения происходил как бы сам собой. И родовое поселение постепенно переходило на основу соседских отношений. В той или иной степени. И первым понятием, тяготеющим к норме, определилось не "это мое" но наоборот - "это твое". Конечно, были и завоевания, и захваты, и всяческие переделы, и вытеснение одних другими, и все разбойничье, что нам проще себе представить. Однако, повторяю, почему, на первых порах, не превалировать мирной эволюции размежевания на семейные хозяйства. То, что способность одного человека кормить не только себя привела, в частности, к возникновению рабства - все правильно, но это уже другой вопрос...

Наша действительность вообще соткана из противоречий...

Мы, люди, как бы поднялись на вершину горы, где выветривается человеческое тепло, где непросто приткнуть нравственное чувство. Если иметь в виду Запад, то с этой стороны на голой в гуманитарном смысле вершине пребывает, по словам Э.Гуссерля, "самоудовлетворенное человечество", впавшее в "роковое заблуждение относительно мудрости человеческой науки". Если иметь в виду наши недавние роковые заблуждения, то мы стояли , взирая лишь на осколки теорий социального рая. Где-то то ли по ходу, то ли на спуске равнина истинно человеческого общения, этот плодородный Лелант. Мы же порой - и те, и другие - глядим, словно в бездну. Это во-первых.

Во-вторых... Академик Т.Ойзерман пишет: "Человек есть, по своей сущностной определенности трудящееся и тем самым познающее существо". Верно сказано. Но - верно лишь частично. Да простится мне опять экскурс в доисторическое. Первый человеческий способ добывания пищи должен был перейти не только в навык, но и развиться в варианты, в интерес к выбору способов. Потому - в начале было слово, пусть и не произнесенное... С того самого первого чувства, обернувшегося первым осознанным действием. Мысль прачеловека - способность предчувствия, предвидения. С момента возникновения она включается в космос, ее породивший. В сущности, у человека (воспрянь, смертный!) всегда были космические задачи и (не падай духом) земные возможности всякий раз. Чувство вообще индивидуальней мысли. Выразительнее ее. Индивидуальное чувство саму мысль способно индивидуализировать. А потому чувство служит куда большим, чем мысль, основанием для равенства людей. И первой эмоцией в мироздании (не помню сейчас кем это сказано) была положительная эмоция. Это - по-человечески, а значит, и верно.

Что же касается до мира человеческих вещей, предметности, нас окружающей, то это же - материализовавшиеся порывы, чувства, мысли. В процессе деятельности, разумеется...

В-третьих, и это здесь главное... В самой сути бытия всегда был заложен творческий нравственный момент. Мы не замечаем этого, как не замечаем и сердца, бьющегося внутри нас. Именно так, например, определяет нравственное Валентин Толстых. Наблюдаемая зависимость нравственного и духовного, даже беспомощность перед экономическими потребностями, есть некий оптический обман. Истина лишь в первом, так сказать, приближении, годная до поры. Духовное в человечестве - такой его младенец, который сродни Эроту из древнегреческой мифологии. Все боги, кичащиеся полновластием в своих божественных ведомствах, снисходительные к этому чуть ли не уличному шалуну, в конечном счете бессильны перед ним и боятся его. Бессильны и боятся, потому что он - персонифицированная любовь, движущая миром. Любовь, без которой все снова может обернуться досотворным хаосом.

Духовное догосударственно, дописьменно. Оно домысленно и первозданно. Духовное, в сущности, вообще непротиворечиво. Невозможно не предположить, что в доисторической дали в человечестве уже состоялось в том или ином виде приятие и воспроизводство некоего духовного императива. Пусть и не распадавшегося на постатейный кодекс, на заповеди. Для последующего системно-экономического восхождения по временам уже собственно историческим, для нас, этот духовный императив задан был в готовом виде. Иначе откуда в народах столь неизменно стремление к справедливости. Само это народное чувство справедливости. И экономика этому чувству - не главный указ.

Да, с экономикой шутки плохи. Да, она встраивает в себя людские судьбы, корректирует души и по-своему пасет человечество, человеческое сознание. Однако этот владыка и преобразователь не всемогущ. Он способен влиять на духовное здоровье человеческих сообществ. Но упади нравственный уровень последних ниже отпущенной им меры, и твердыня экономики задымится грудой развалин. По крайней мере, и ей не дано быть абсолютно безнравственной. Думаю, бездуховность вообще человечеству не грозит. Бездуховное человечество попросту погибнет. И потому я все готов отдать экономике, все, кроме приоритета. Недаром великий поэт провидчески сказал: "Все отдаю я октябрю и маю, но только лиры милой не отдам".

С нравственными ценностями, непротиворечивыми внутренне, все остальное может вступить в конфликт. До поры до времени и до известного предела. Внутренняя непротиворечивость духовного допускает и обеспечивает такую интенсивность конфликтов, такую меру разрушительного, заключенного в них, какая должна все-таки гарантировать условия существования и развития самого духа. И одно из важнейших условий - нравственная состоятельность сообществ в целом, на круг.

Да и в каждой сотворенной человеком вещи заложено, просвечивается озарение, чувство, мысль о ней, то есть и слово, нацеленное и на общение людей. Это само по себе не может не сказаться самым глубинным образом на процессе человеческой истории, не придать ей направленности. Направленности нравственной. За спиной записанных, известных нам эпох (или эпохи) человечества, расположился Первокамень культуры общения, этот дельфийский центр земли. Для каждого в отдельности, и для всех нас, взятых вместе.

Николаю Бердяеву принадлежит такое понятие, как гуманитарная вера. Владимир Вернадский записал однажды, что идея бессмертия может обойтись и без понятия Бога. Здесь я только добавлю: то же самое и - идея цели, вырабатываемой так или иначе в ходе эволюции человечества. Когда вопросы и ответы, следствия и причины фактически одновременны. И она, эта цель, сопоставимая с предназначением человечества, видится как пятое измерение мира. Пятое. Последнее ли?

По крайней мере, крепнет во мне убеждение, что мы вступаем в закат собственно экономической эпохи человечества. В преддверие иного поприща, где значение этого пятого измерения станет основным. "Багаж" культуры, накопленный человечеством, для этого и сейчас вполне достаточен.

Если, конечно, не держать его только в багажном вагоне.

25 февраля 1991 г.

ПОЧУВСТВОВАТЬ ГЛАВНОЕ В ГЛАВНОМ

Кто не знает в этой стране, что проблемы культуры у нас - вопрос чрезвычайно больной. Найдите такого человека. Не найти. Всякий скажет. Однако в переводе на язык проблемы это будет звучать: экономика у нас в кризисе, а культура - в загоне. В загоне, поскольку, все-таки, такие понятия, как кризис или даже упадок, к ней, по спокойному размышлению, не подходят. Это не про нее. Она, во-первых, больше нас с вами. Во-вторых, существует еще и как бы сама по себе. Реально, наглядно и представительно. Если приглядеться...

Это даже не дом, в котором мы живем, и следует переезжать в другой, когда этот окончательно обветшает. Это целая вселенная, сотворяемая из деталей, частиц и систем, взаимно проникающих друг в друга, не подверженных ни тлению, ни коррозии. Сегодня в России можно добавить - ни коррупции. Сюда входит все - от первой положительной эмоции до "последней" мировоззренческой категории, от первого художественного образа до последнего научного открытия. Можно что-то забыть, как забыли новые европейцы, что в античности днища кораблей обшивали металлом. Можно, будучи озабоченными, и новшество измыслить. Как в средние века испанцы опять наловчились тем же металлом одевать днища морских суден. Можно обнаружить принцип действия парового или иного двигателя, который еще не по зубам твоим соплеменникам, или высказать нечто, непонятое пока другими. Все равно это так или иначе остается в закромах культуры. И когда-нибудь да пригодится...

Наша земная жизнь без нас так или иначе замкнется в том или ином варианте истории. Культура же (как феномен, включающий в себя также и исторические труды) останется сама собою.

В сущности, все сказанное выше, тривиально.

Также тривиально и то, что не только одному отдельному человеку по ограниченности его возможностей, но и обществу по-настоящему пока не освоить наработанного культурой за тысячелетия. Отдельному человеку в определенном смысле проще. Недаром его создавали высшие силы по своему подобию. Общество же создал он сам. Не высшие силы. Современные общества во многом выступают хранителями накоплений культуры. Хранителями вольными или невольными, нормальными или не очень. Однако по крайней мере все-таки хранителями. И не от животной жадности, как собака на сене. А пожалуй, скорее от стихийного, интуитивного страха; спиной чувствуют: лишись оно, общество (да хоть и человечество), своих, - прежде всего гуманитарных, - сокровищ, - впереди только погибель. И правильно чувствуют. Что-нибудь вроде обшивки днищ суден металлом еще и вновь будет изобретено. Если успеется. А вот...

...Отдельный человек, вкусивший от плодов культуры, как бы он ни менялся, остается тем же, в сущности, человеком. Общество же, которое создавалось "всего лишь" человеками, овладей оно в целости своей хотя бы десятой частью гуманитарных сокровищ, которые ему же накопили и оставили лучшие его же гуманитарные личности - филологи, философы, поэты, прозаики, искусствоведы, художники, композиторы, учителя..., каковые сокровища общество так или иначе старается хранить, итак, овладей оно ими по-настоящему, и явится на свет совершенно иное общество.

Не требуется уж очень много воображения, чтобы представить подобное.

Бесспорно и то, что все созданное человеческим талантом, творческим поиском ума, души, духа, в конечном итоге обращено к любому из нас. Это наше. Такое наше, когда делить ничего не надо.

...В предпоследний перед 200-летием Пушкина день рождения этого великого русского поэта в Москве за спиной его памятника (с фасадной стороны шло традиционное официальное чествование), сгрудившись в митинговый круг, речи водили ампиловцы. Наряду с заявлениями по части разделить и распределить и даешь телевидение и здесь время от времени раздавалось - "Наш Пушкин".

Что касается телевидения, то его отдавать ампиловцам почему-то очень не хочется. Про Пушкина же они, в сущности, правы. Он их. Или, точнее, их тоже. Как и Шекспир, как и Данте. Хотя в случае с Данте сложнее. Долго объяснять придется, почему автор "Божественной комедии" принадлежит всем.

Наш Пушкин... Чего не отнимешь у ампиловцев, так это их непосредственности. И искренности... Я не имею в виду теперешних их вождей. С вождями повсюду следует быть осторожными. Мало ли что прячется под челками и иными прическами красноречивых руководителей.

Не в последнюю очередь эта непосредственность и привела в день рождения Пушкина левых радикалов к памятнику поэта. Почему не откликнуться. Отчего не побывать в своей среде, на своеобразных посиделках. Хоть бы и покричать, и расчувствоваться, и погрозить кулаками. Оно, конечно, пусть видят и слышат, однако любо-дорого и в кругу близких тебе побывать, душу потешить.

Я, разумеется, не к тому веду, что и остальные наши партии, не столь крайние, должны были бы обязательно обозначиться в такой день у знаменитого памятника. Совсем нет...

Однако, любопытный факт. Заранее, за время, достаточное для принятия какого-либо решения, общественно-политическое движение "Союз реалистов" в письмах обратилось к разным нашим партиям (Яблоко, КПРФ, Наш дом Россия, либерально-демократическая и другие) с предложением совместно отметить тем или иным образом день рождения великого российского поэта. Никто не откликнулся. Даже из вежливости ничего никто не ответил. Кроме Жириновского...

Но и это ладно. Попробуем вообразить, что для обсуждения какой-либо проблемы культуры представители партий все-таки встретились. (Именно как представители, а не как частные интеллигентные лица, когда, увлекшись, можно обнаружить друг в друге массу общего и незаметно для себя сродниться еще покруче ампиловцев). Пробуем?.. А ничего не рисуется: ну, встретились, даже поговорили, и - разошлись. Делить-то нечего. Не власть.

А заявлять применительно к партийным программам, что в области культуры у нас - там провал, там провал и там провал, что она не только не при деньгах, а - бедная-пребедная, что, конечно, надо, надо и надо... А кто считает и говорит иначе? Это же все равно, как в известной басне, - еж пригласил к себе в гости ежа и обещает: я тебе покажу иголки.

Правда, у некоторых партий культурная программа по пунктам расписана. Любой человек из "среды культуры", казалось бы, так бы и побежал подписаться под этим. Однако, не бежит. Не без горечи понимает: все это, изложенное столь аккуратно, ничто иное как вариант школьного чистописания. Недавно сибирские рок-группы устраивали совместный концерт под девизом - долой наркоманию. И сами понимают, признаются: результат будет ноль.

Если какая-нибудь наша политическая партия соберет аудиторию и примется ей объяснять про культуру, про то, что надо, надо, надо, про духовные богатства и т. п., результат будет - два ноля.

В некотором смысле такой подход партий к культурному "строительству" даже можно понять. Но мешает что-то.

И не то, что не стоит собирать аудитории, устраивать тематические вечера и подобное прочее. Как раз стоит. И такая культурная работа должна продолжаться. Но исполняя ее, мы не можем не помнить, что лишь касаемся самих проблем чисто внешне, как будто отдаем налог или приносим жертву языческим богам, по обряду, по обязанности, диктуемой извне, пользуясь алтарями на улице. Вне святилища, вне храма.

Не чувствуем главного в главном. Занимаемся проблемами культуры, на деле не исходя из нее самой.

К партиям и общественно-политическим движениям, повторюсь, это относится прежде всего.

Плоды мысли, духа, немассовой поначалу деятельности адресованы каждому без исключения. Отсюда следует очень простая вещь: каждый и право имеет на все сокровища культуры, на культуру, как таковую. Конечно, со стороны каждого необходимо нечто ответное. Назовем это чувством ответственности перед самим собой, упирая на слово чувство. Пробуждением в каждом человеческого, жизнеспасительного для каждого в конце концов... Другой бы сказал обязанности. Хотя понятие обязанности в данном случае вообще не применимо.

Другое дело - общественно-политическая организация, чьи устремления, по определению, прямо как будто нацелены на благо государства, да и само государство. Понятие обязанность, когда речь идет о культуре, культурном строительстве, здесь как раз вполне к месту.

Итак, с одной стороны - права, а с другой - обязанности. Парадоксальность эта возникает в результате перехода на язык политики, поскольку основательному обществу в лице своего посредника - государства предназначено выступать историческим ответчиком за использование самого важного общественного наследства - культуры. Иначе к чему тогда политики, правительства, верховные советы, думы и советы федераций...

Больше того, в обозримом грядущем правительства должны стать своеобразными комитетами культуры. Разумеется, никуда не денутся в обозримом времени и иные ведомства - экономические, финансовые, военные... Но сверху над всеми - что-то вроде комитета культуры. А не внизу, не на последнем месте, как теперь.

Не потому что культура для общества, государства - новый вариант диктатуры или гегемонии. А потому, что человеку и человечеству острее всего потребна на нашем этапе истории гуманитарная и гуманная среда обитания. Худо-бедно мы рождаемся и живем именно в культурной среде - той или иной. Словно в своеобразном океане. Надо это открыть для себя. Осознать как главное. Глубинное, или как ядро в орехе. Наличествует культурная среда значит вырабатывается кислород для нашего

существования. В сущности и каждый человек производит вокруг себя живительный кислород. Удачнее всего в детстве. Преимущественно раннем. Одним своим явлением на свет. Другое дело, сколь полноценно каждый из нас потом научается дышать кислородом культуры. Умеет ли современное общество научиться дышать. Особенно в лице его политических, властных, государственных институтов. Способно ли оно хотя бы к серьезной постановке этой проблемы. Или по-прежнему, собакой на сене, хорошо ли, плохо ли выступая в основном лишь хранителем накопленного культурой, будет только отлаиваться: видите, мол, сколько у меня всяких текущих забот.

Заботы, действительно, серьезные... Но, может быть, опираясь на гуманитарное, человеческое - культурное в людях, сподручней и текущие заботы снимать. По крайней мере, ошибок совершишь меньше.

О верховенстве духовного в отношениях между людьми затверждено на Земле еще задолго до писанной истории. Примат культуры, как фундаментального, основополагающего в создании обществ и государств, и упрочении их сил для исторического существования становится исследовательской и публицистической темой лишь теперь, последнее время. В древности о жизнесохраняющей роли гуманитарного для обществ вещали единицы, предсказывавшие при падении нравов, при пренебрежении к духовному погибель городу или царству. При масштабах тогдашних ойкумен и локальности человеческих территориальных объединений подобные перспективы были очевиднее что ли, прозрачней. Для единиц, естественно. Верно отметил С. Крымский ("Вопросы философии", No 4, 1998 г.): из 21 земных цивилизаций "выжили до вашего времени только 4, те, которые создали общечеловеческие этические ценности, выраженные в мировых религиях".

При продвижении вперед послеантичного человечества смысловое в наших общественных, государственных да и бытовых устроениях как бы совсем заслонило собой духовное. И теперь вновь, словно при жизни древних учителей, все чаще раздаются голоса о краеугольности, о приоритете гуманитарного, гуманного в самих основаниях, на которых держатся и общества, и государства, и человечество.

И тому есть веские причины. Увеличение численности населения на планете, взаимосвязанность друг с другом и взаимозависимость народов земного шара, ветры и вихри культурных взаимовлияний, гигантские накопления в общемировом запаснике миросмыслящих знаний. И если совокупное человечество все еще пребывает в отрочестве, то и элементы общего повзрослеют налицо. Растет уровень образования, а значит увеличивается (иначе не может быть) тяга к полноте и цельности. И даже комплекс неполноценности люди все меньше и меньше скрывают. И... тревожит уже не единичных персон запущенность нынешняя гуманитарного.

Теперь и пророками не надо быть. Увеличившись до общечеловеческих масштабов, эта проблема вновь как бы обретает прозрачность. Многими отмечается, что моральное, гуманитарное проглядывает и в прежде традиционно прохладных нормах дипломатических отношений. Здесь нынче не только любезны друг с другом. Сам тот факт, что сейчас отношения между государствами признаются и теоретически своеобразным вариантом анархии, даже ее образчиком, говорит о многом. Оглянулись, и обнаружили, почувствовали такая вот у нас международная мать порядка.

Иными словами, гигантское количество смыслов занервничало в поисках выхода в новое качество, а оно, это новое качество, древнее как мир, распрекрасное старое - культура. Живое содержание всего, в ядре своем одухотворенное.

От знания этого, правда, не легче. Может быть, еще труднее становится.

Еще цитата: "О потенциале семантического поля культуры свидетельствует то обстоятельство, что все значительные научные открытия (не говоря уже о художественном творчестве) имеют в нем идейные прообразы (в виде аналогов и догадок). Более того, чем крупнее научный результат, тем глубже его истоки в духовной подпочве цивилизации, тем больше прообразов ему предшествует. А фундаментальные идеи вообще нисходят к сквозным структурам культуры (архетипам), которые пронизывают весь массив истории". (С.Крымский. Там же).

"Культурный горизонт жизни", "семантическое поле культуры", "действительность, освоенная человеческим сознанием", "смысловой контекст цивилизации"... Определения тоже взяты из статьи, цитированной выше. Еще и потому, что она недавняя, из последних, заинтересовавшая автора этих строк.

На самом деле работ, создаваемых в этом направлении, за последние десять лет появилось множество. В журналах, газетах, брошюрами, книгами... И в столицах, и за их пределами. Пусть часто малыми тиражами, в стороне от коммерческого многотиражья. Но именно они пробивают, предрешают, развертывают общественно значимые, культурно-созидательные, и политические в том числе, процессы предстоящего.

В шестидесятые годы в тех же "Вопросах философии" и тоже маленьким тиражом опубликована полуторастраничная речь, произнесенная за рубежом (не у нас) одного из выдающихся наших физиков. Победит та цивилизация, культура которой будет более жизнеспособной, говорил он. "Победит" - некоторая дань терминологии шестидесятых. Но суть сказанного актуальна и прежде, и тогда, и сейчас.

Однако вернемся к партиям и движениям. Они предлагают себя в устроители нашего благополучия, они претендуют на участие во власти. И участвуют в ней, когда попадают, к примеру, в Государственную Думу. Мы - лица заинтересованные и спрашиваем: а как же с важнейшим, - с культурой. Не в смысле "правительство - комитет культуры". В том или ином варианте это дело будущего. А в смягченной постановке проблемы - правительство и культура. Мы говорим нынче о собственнике и собственности. Об инициативах (в основном экономических, производственных), которые могут тут произрастать. Да, институт собственности необходим. Да, на своем горьком опыте, полезном для всего остального мира, мы это красноречиво продемонстрировали, попробовав этот институт разрушить до основания. И он, институт собственности, будет существовать, пока сам себя не исчерпает (дело совсем далекого будущего). Но ведь государство в лице своих властных структур представляет еще одного владельца - наследника достояний отечественной и человеческой культуры, то есть всех нас...

И тут нетрудно обрести согласие. До такой степени, что и обсуждать нечего. Необыкновенное единодушие всех со всеми. И если все согласны, то о чем говорить?

А речь о том, что проблему следует ставить как основополагающую для всего нашего существования. То есть, очень всерьез. Надо всей органикой войти в нее. Убедиться, что она нерешаемая. Нерешаемая обычными способами. В ней нет ничего такого, что называется текущими трудностями, с чем мы привыкли бороться. Особенно, когда это текущее начинает нас слишком припекать. Здесь ничто не сводится к формулировкам. Они тут недостаточны. Все следует заново раскрывать. Здесь человек прежде всего обращается к самому себе. И его обращают к самому себе. И тогда он становится близок и понятен другим. Это живой процесс. На нем учат и учатся. Здесь движение к истинному всякий раз требует непосредственно внутреннего переживания и сопереживания.

Центры культурных инициатив, проблемы книги и чтения, вопросы непрерывного и заинтересованного образования, отслеживание в сегодняшних литературе и искусстве подлинно значительных событий, подготовка к 200-летнему юбилею Пушкина, наконец... Это конкретика, частности - внутри общей темы культуры. Здесь надо опять же подчеркнуть, что культура, культурная деятельность - духовное сотворчество людей. Надо войти в такое сотворчество. А то, и правда, лучше этим не заниматься.

Сердцевиной всего должна стать приоритетность истинной культуры как таковой для принципиального улучшения качества общественных отношений, для здоровья, крепости, перспектив современных цивилизаций.

В древности в рамках небольшого сообщества людей, повторю, где улица была продолжением дома, подобные мысли, как разумеющееся, открывались мудрецами или простыми людьми, от природы по-настоящему добрыми. Теперь же для благополучного существования, для достаточного продвижения крупнейших человеческих сообществ вперед по общей дороге потребен весь потенциал культуры, все ее созидательные возможности, все "сквозные поля" ее нравственных архетипов.

Иными словами, новороссийским партиям и движениям следует создавать у себя не традиционные структуры, по-старинке "отвечающие" за культуру, а именно качественные гуманитарные службы. Общественно-политическим движениям, работающим на перспективу, без этого не обойтись.

И почему бы нашим разнообразным политическим силам (крайние в виду не имеются) не выйти на те или иные формы сотрудничества. Пожалуйста, стреляйте словесно друг в друга на политических баррикадах, голосуйте "против". Но здесь-то вы "за". Пришли на поле культуры - играйте в одну игру, пейте чай или кофе, спорьте даже. Но действуйте вместе. И если здесь, на поле культуры, вы искренни друг с другом, то легче поверить в искренность и ваших собственно партийных убеждений. Тогда вы меньше себе на уме, чем это нередко видится нынче со стороны.

И может быть, инициатива "Союза реалистов" с письмами как раз ко времени. Может быть, стоило на нее откликнуться? И вместе готовить 200-летний юбилей Пушкина - прекрасное ведь поприще для объединения усилий, строительства общественного согласия.

Или такое предложение должно исходить от самого Президента России, и тогда все партии тут же прибудут с визитами к нему?

Конечно, нам бы позаимствовать непосредственности ампиловцев. Побольше личного участия в том, что декларируешь... Извечная чиновничья озабоченность, что встречается и в кабинетах респектабельных партий, здесь не подходит...

Наивно, правда? Мы так заняты, так озабочены, работы каждый день невпроворот... Кто там еще стучится?!

А стучится исстари-новенькое. В этот или в другой раз, но победит та партия (или союз партий), которая на самое первое место поставит проблемы культуры. Поставит теоретически современно, судьбоносно, если хотите... Такова перспектива.

...Не зря последние десять лет многочисленные ученые гуманитарии (физики и математики, кстати, тоже) так прониклись парадоксальными проблемами культуры, исследованиями ее статуса, рассмотрением ее как среды обитания человечества, им же созданной.

Вчера это шло на уровне только науки. Завтра... Завтра это внятно отзовется в гуще самой жизни. Сейчас часто говорят о нравственной деградации. Но большинство от деградации большинства еще больше страдает. Сейчас мы испытываем духовный голод - это пустые емкости для наполнения содержанием, и он, этот голод, может быть удовлетворен быстрее, чем мы способны предположить. И тогда - хоть горы сдвигай. Теория малых дел в культурных преобразованиях действует лишь до поры. Эта пора проходит.

Какие духовные движения станут будоражить общество? Просто к моральному движению со страниц печати призыв уже звучит... Мы сейчас жалуемся на недостаточность наших лидеров, на невсеобщность их авторитетности. Ищем лидеров, ждем. Их у нас мало. А можем попасть в такие течения, которые все перевернут и переиначат. Только копни...

Я никого не собираюсь пугать. ...Мы закрыли Западную Европу от татарского ига, мы совершили "победоносную" революцию и на себе (для себя, но более, может быть, для других) проверили возможность построения земного рая. Несовершенными хотели войти в совершенное.

Что третье? Троицу любят.

И последнее. Ничего нельзя повторить. Нас не вернуть ни в состояние российской патриархальности, ни в ложе национальной соборности. Нам не пройти пройденного Западной Европой. Уже было. И она, Западная Европа, тоже опробовала нечто, насущное для мирового опыта. В том числе и для нас. Всякий исторический процесс еще и индивидуален. И, может быть, основная-то наша задача начала нового тысячелетия и есть гуманитаризация среды обитания человека. А там, глядишь, и за нами, страдальцами, пойдут. На ином для себя этапе. И по-своему.

Предназначение-то у всех людей общее.

20 августа 1998 г.

ГЛАВНОЕ О ГЛАВНОМ

К ЧЕМУ И ПРИЗЫВАЕМ...

...О духовном уровне политического сознания я

уже и не мечтаю.

О политической культуре не может быть и

речи, а есть ли политическая грамотность.

В.П. Зинченко, академик РАН

В 60-е годы (точнее - уж и не помню) меня преследовала одна благородная идея: отчего бы не организовать гуманитарное сообщество (сейчас сказали бы движение) людей, осознанно выбирающих для себя безупречно нравственный образ мыслей и действий. Не орден затворников, нет. Напротив, подобное поведение мыслилось подчеркнуто публичным, декларированным даже. Вот, мол, вам, глядите...

Этакий отголосок хрущевской оттепели. Побуждение наглядно вразумлять несовершенное социалистическое государство. Да и общество тоже. Подтолкнуть их к выздоровлению, к гуманным преобразованиям, к раскрепощению личного и личности. И не заговорщическое какое-нибудь побуждение, а вполне открытый поиск инструмента воздействия...

Первый, кому я поведал об этом , был близкий мне человек, в том числе и в гуманитарно-газетных наших занятиях, к которым он относился тоже всерьез. Как и вполне основательно воспринимал самого себя и свое участие в культурной деятельности.

Однажды за столом, то ли сервированным чем-то горячительным (а, может, и просто так сидели), этот мой старый товарищ заявил:

- Ребята, я буду министром культуры.

- А меня возьмешь с собой? - спросил третий, тоже близкий нам тогда товарищ.

- Нет, - был ответ спустя минуту.

Так вот, однажды я изложил ему как заветную свою идею создания общества, или организации, или союза людей, сознательно всякий раз ставящих себя в духовные рамки, в границы нравственного, и дающих в этом некий публичный зарок.

- Такого мне не поднять, - ответил он, опять задумавшись и, пожалуй, не без растерянности. - Даже я не гожусь для этого.

И улыбнулся...

Прошли годы, не одно десятилетие. Растворилась в прошлом, рассеявшись на глазах, столь крепкая, казалось, пирамида социалистического государства, которое следовало усовершенствовать. Личное и личности, по крайней мере, были отпущены на волю. Мой старый товарищ успел побывать в министрах культуры. И даже при перетрясках в правительстве удерживался на своем новом месте.

Процесс пошел, но не в сторону нравственного очищения. Наоборот, неявная болезнь обнажилась, повылезла из всех углов. Повылезла, поскольку ей нечего стало опасаться идеологических неотложек и шумных карет политической скорой помощи, сновавших прежде повсюду.

Что до благородных идей самосовершенствования и общественного совершенствования, то с ними стало еще неуютней. Как и нравственные наши недуги, они тоже запросились наружу. Даже раньше, чем явления общественно-болезненные, поскольку первые порывы перестройки воспламеняли души, звали на трибуны, побуждали проговаривать то, что накопилось внутри. Все это несколько напоминало первые послевоенные годы, когда поколение, входящее во взрослую жизнь, ощутило, что вот теперь, с наступлением мира, после всего пережитого и преодоленного придут Новые времена согласия и духовной полноты. Эти ожидания, эта вера сформировала возрастную плеяду наших шестидесятников.

Не берусь судить, кто выйдет в обозримом будущем на российскую историческую арену как интеллектуально-нравственный ответ на перестроечные коллизии и прогромыхавшие за ними по пятам нелепые годы. (Скажу лишь, здесь я все-таки не оставлен оптимизмом). Что-то и кто-то да будет.

- Двухтысячники, - определила недавно одна дама, тоже немало размышляющая о путях гуманитарного развития и о тех, кому, может быть, придется вскоре проявиться как поколению обновления.

Теперь же, в настоящий момент, у подмостков общественных деяний столпились не столько люди, сколько то, что я несколько по-домашнему обозначил выше благородными идеями. Определяясь более точно, можно сказать проблемы нравственной идеологии. И не оттого, что нет или мало конкретных носителей благородных идей, напротив - подобные идеи уже владеют умами, побуждениями, стремлениями куда большего количества наших сограждан, чем это представляется нам посреди обступивших нас тягот и неопределенностей.

Нравственные, духовные проблемы и надежды поправить тут хоть что-то буквально рвутся наружу. И не только в пространства, освободившиеся от тоталитарной идеологии. Теоретическое настойчиво запросилось в практику, подыскивает себе конкретную работу. Дерзает материализоваться, если хотите. Видимо, поэтому, несмотря на тьму абсурдов текущей жизни, не очень удивляешься, а наоборот, как-то особенно останавливаешь нынче свое внимание, чувствуешь в себе отклик, сталкиваясь с предложениями о создании той или иной общественной гуманитарного смысла структуры или движения, берущих на себя те или иные организационные функции, чтобы отстаивать приоритетность именно культуры и духовного и в отношениях людей, и в государственном строительстве. А главное, выражающих готовность и волю к конкретному действию в таком направлении.

Так, профессор философии Новосибирского государственного университета Николай Розов предлагает создать Совет попечителей будущих поколений. "Первым из них, - пишет он в статье "Национальная идея и императив разума", - должен стать специальный Совет Попечителей будущих поколений, избираемый общественностью на основе бесспорных гражданских заслуг, преданности долговременным интересам Отечества, неподкупности, соответствующей профессиональной квалификации. Первыми приходят на ум писатель А. Солженицын и академик Н. Моисеев".

Писатель Фазиль Искандер тоже ратовал за создание Попечительского совета мудрецов (лучшего названия, по его словам, он пока еще не нашел) как некоего института духовного управления страной.

"Нравственное движение" - еще один организационный призыв, прозвучавший на страницах печати.

"Правительство - комитет культуры". Этот проект, нацеленный в будущее, декларировался уже автором настоящих строк.

А вот кандидат экономических наук И.П.Цапенко и доктор психологических наук А.В.Юревич со страниц академического журнала "Вопросы философии" призывают ученых создать собственную идеологическую структуру, в перспективе способную преобразоваться в политическую партию.

Различных же общественных комитетов культуры, фондов, гуманитарных объединений, даже связанных в своих названиях с именами тех или иных духовных наших светил, в Москве и по всей стране не счесть. То есть, посчитать, может быть, и стоило бы, но статистических данных подобного рода нет.

Безусловным же, "висящим в воздухе", смутно или четко осознается подавляющим большинством то (еще тысячи лет назад так или иначе высказанное), что гуманистические сущности культуры, духовное - есть главная системообразующая основа всего человеческого. И в этом материалистические и идеалистические подходы восприятия мира, некогда конфликтовавшие, оборачиваются и в единое, и в единственное.

Как мне приходилось уже писать в статье "Пятое измерение", "бездуховность вообще человечеству не грозит. Бездуховное человечество просто погибнет". Исчезнет с лица Земли...

Перелистаем страницы одного только журнала "Вопросы философии" за последние пять лет. Что в связи с этим там надо выделить и подчеркнуть?

Сторонники постиндустриальной теории, отмечая в качестве основной черты современной экономики быстрое замещение труда знаниями, утверждают, что развитие человека становится сегодня главным условием любого хозяйственного прогресса. Последнее дает многим социологам основание говорить о возможной замене трудовой деятельности новым типом активности, отличающимся значительными элементами творчества, причем в перспективе такая замена предполагается в массовом масштабе, когда "если не все, то по крайней мере большинство людей станут более креативными в своих действиях, чем они являются сегодня". Новым явлением становится стремление все возрастающего числа людей посвящать значительное количество времени семье, участию в разного рода общественных организациях, самообразованию, занятиям спортом и так далее.

И еще.

Параллельно зреет понимание того, что общество стоит перед лицом нового изменения, которое несводимо к трансформации прежних порядков, а представляет собой формирование совершенно нового социального устройства.

Поэтому в последние годы особый интерес вызывают философские и даже социо-психологические аспекты становления нового общества. Совершенно естественным в этом контексте является обращение к изменениям в культуре и социальной жизни, причем такие изменения рассматриваются многими обществоведами как наиболее значимые; более того, отмечается, что современная социальная концепция не может не развиваться "от нового общества, новой реальности к исследованию нашего понимания этой реальности, от истории и социологии к философским проблемам истины и знания.

Это - отрывки из статьи экономиста Владислава Иноземцева.

Далее.

Но надо откровенно признать: мораль, созданная в эпоху и для эпохи, когда доминировали преимущественно межличностные отношения, уже недостаточна для современного сложного общества, в котором преобладают отношения крупных и сверхкрупных социальных групп, больших институций и коллективов, а также отношения между заведомо несоизмеримыми сторонами: личность и социальный институт, личность и государство и т. п. Это требует формулирования новой этики, которая четко увязывала бы права и обязанности всех участников таких отношений, ставя обретение прав в твердую зависимость от выполнения конкретных обязанностей - этики, в основу которой была бы положена категория ответственности. Для России это требование особенно актуально.

И еще.

...Религии декларируют ответственность человека перед Богом; "реальный социализм" стал олицетворением тотальной безответственности; нужна идеология ответственности, причем такой, которая наступала бы не в "исторической перспективе", но в разумные с точки зрения продолжительности жизни человека сроки.

Это - кандидат исторических наук Николай Косолапов - из статьи "Интегративная идеология для России: интеллектуальный и политический вызов".

Далее.

Философское познание выступает особым самопознанием культуры, которое активно воздействует на ее развитие. Генерируя теоретическое ядро нового мировоззрения, философия тем самым вводит новые представления о желательном образе жизни, который предлагает человечеству. Обосновывая эти представления в качестве ценностей, она функционирует как идеология.

Это - академик РАН Вячеслав Степин - из статьи "Философия и образы будущего". Проблема берется, обратим особое внимание, как бык, за рога. Академику, в сущности, вторит доктор философских наук Владислав Лекторский в статье "Идеалы и реальность гуманизма":

...Поиск новой системы идеалов является сегодня для России самым трудным, но, наверное, и самым важным делом, так как лишь на этом пути возможен выход из того духовного, культурного и социального кризиса, который переживает страна.

Позволю себе еще две выдержки.

Самое слабое, уязвимое место современной цивилизации - это противоестественное сочетание универсальных производительных сил каждый раз с локальным, многократно (национально, регионально, социально и т. д.) ограниченным мировоззрением, компьютерной технологии с пещерной этикой. Нависшая над человечеством глобальная опасность - ядерная, экологическая, демографическая, антропологическая и другие - поставила его перед роковым вопросом: или оно откажется от насилия, "этики вражды" или оно вообще погибнет. Философия и этика ненасилия сегодня уже не являются просто актом индивидуальной святости, они приобрели в высшей степени актуальный исторический смысл.

Это член-корреспондент РАН Абдусалам Гусейнов - статья "Понятия насилия и ненасилия".

Интерес к культуре сегодня связан с вопросом о ее способности создавать идентичность. В условиях нарастающих перемен, порожденных научно-технической революцией, культура выступает как точка опоры для создания устойчивой системы.

Кандидат исторических наук Татьяна Фадеева, статья - "Европейская идея: путь интеграции".

И последнее: голос Эдмунда Гуссерля, доносящийся до нас из недавнего, но все-таки исторически уже иного времени, однако удивительно созвучный нашему теперешнему, да и прозвучавший на страницах журнала "Вопросы философии" именно сейчас.

...Наполняющая нас вера - в то, что непозволительно, чтобы в нашей культуре оставалось все по-старому, и в то, что ее можно и должно реформировать с помощью разума и воли человека - может "сдвинуть гору", и не только в пустой фантазии, но и в действительности, если эта вера превратится в трезвую, рационально проясненную мысль, если она придет к полной определенности и ясности в своей сущности и по отношению к возможности ее целей и метода их реализации. Тем самым она прежде всего творит для себя фундамент рационального оправдания. Только такая ясность понимания может призывать к радостной работе, может дать волю к свершениям и постоянную силу для дела освобождения, только такое познание может стать прочным общим благом, так что в конце концов при совместном действии тысяч тех, кого убедила эта рациональность, "сдвинется гора", т.е. движение к обновлению, пока существующему лишь в наших устремлениях, само превратится в процесс обновления.

Культура как точка опоры для создания устойчивой системы; философия, в совокупности ценностей становящаяся идеологией; этика, в основе которой категория ответственности... Да, если внимательно просмотреть только номера журнала "Вопросы философии" за последние годы, так или иначе отражающие, фиксирующие процессы, сдвиги, поиски, накапливающиеся в трудах философов, психологов, историков, социологов, то становится ясно, что современной философии как таковой не только тесно в своих академических рамках: она начинает ощущать себя новой общественной реальностью, силой, стремящейся непосредственно, более прямыми, чем прежде, путями, влиять на сознание, поступки людей, на самоощущение общества, на разрешение государственных проблем.

Более того, перелистывая страницы журнала за последнее время, убеждаешься, что фрагментами, общими и конкретными положениями разбросанная в разных статьях и во времени уже как бы сама собой складывается определенная общественно-культурная программа, способная, будучи предъявленной, создать целое современное гуманитарное движение. Она есть. Ее следует только договорить, додумать, определиться в ней.

Определиться с тем, что именно философия содержит нервные узлы всей системы культурного строительства. И именно этическое выступает в ней на первый план, на ведущие позиции. И не этика как предмет академический, но этика, обогащенная новым в жизни. Обогащенная и своей новой ролью, и особенной актуальностью, и новой способностью открываться во всех общественных порах, и тем, что, выдвигаясь вперед, она влечет к себе и мысль, и литературу, и искусство, и просвещение, и науку, и образование. И вообще - человека.

Более того. Конечно, этика - не контроль. Но это личная и общественная, регулирующая сила, способная стать политической силой. Становится таковой. Станет. Тем более в сверхсложных условиях нашей действительности. ...Этика не виновата в том, что приобретает черты идеологии. Она обретает политическое лицо, когда ее недооценивают.

Разумеется, этика - и не юридическая система, нуждающаяся в соответствующих силовых службах. Нарушил закон, установленный людьми, отвечай. Но этика на особенный лад нормативна. Только ее законы и установки сами по себе, без каких-либо карательных мер и органов, приходят в действие, обнаруживают себя, и то или иное благополучие сообществ, стран, эпох, растранжиривших ее законы и установки, расстраивается, а то и разваливается на глазах.

Как это видно, скажем, на примерах римской или иной из империй. На своих закатах они ослабевают прежде всего духовно. Конечно, и на закатах случаются свои гуманитарные, гуманистические сполохи и расцветы. Этакие, подчас, крики вопиющих... Конечно, и молодые народы воспринимали подобные сполохи с пользой для себя. И сама молодость до поры играет определенную, устремленную к развитию роль. Но надо держаться и во взрослом состоянии...

Да, в сущности, человечеству по сути своей не дано быть безнравственным. Можно до времени и до известной степени с чем-то и не считаться и что-то жизнеобеспечивающее разрушать, но попробуй так или иначе переступить предел...

Сейчас же - не страна, не империя, а само человечество выходит из поры молодости. А значит, и его составляющие. И потому не годятся короткие штанишки. Тем более в этическом.

И если не совет мудрецов или попечителей, о чем шла речь выше, то духовное, этическое, гуманитарное знание, непосредственное значение которого возросло, стало общечеловечески-актуальным, и нормализующее жизнь влияние которого готово раскрыться как эффективнейшее (при возрастании фактора добровольной ответственности каждого за происходящее со всеми и за то, что еще может произойти), именно духовное, этическое, гуманитарное знание должно работать как самый квалифицированный арбитр, эксперт по проблемам общественным и государственным.

Подчеркиваю вновь: государственным.

Можно отпустить на свободу производственную и экономическую деятельность (поставив их в те или иные нормативные рамки). Они и свободы-то могут взять столько на себя, сколько им по силам, будучи вольны только в меру сил, значение которых могут сами преувеличивать. Можно "отпустить на волю" того или иного конкретного человека. Он возьмет свободы в степени, ему доступной. Но культуру, духовное, что свободно по природе своей, потому и доступно для всех желающих и жаждущих, мало "отпустить на волю", мало сказать: лети. Это достояние всех и каждого требует ухода. Им надо распорядиться, а то оно выскользнет из рук, поджидая более разумных пользователей. И здесь не обяжешь отдельного гражданина или подданного будь развитым духовно и знающим. Здесь государство, если оно современное, должно обязать само себя. Поддержка культуры, нравственного - это не право государства. И властные полномочия тут - только обязанность. По гласному общественному договору, желательно. Чтобы, наконец, весьма расплодившееся человечество вновь и по-новому отдавало себе отчет, что его держит (так и хочется добавить - содержит), сколько бы о прочих аспектах свободы и необходимостей на досуге не рассуждали.

Трудно сказать, усложнение ли жизни, масштабы происходящего подвигают нас возвращаться к этическим началам, искать опоры в постижении их ведущей роли, или это выход к новому качеству - еще одна историческая подвижка.

Скорее, то и другое вместе.

Но так или иначе, наработанное культурой человека запросило от нас нового этического витка, скажем так - нового уровня чистоты.

Для России же - разработка общественно-культурной, этической программы, способной поддержать - не единовременно! - духовное движение в недрах ее, просто, как говорится, позарез нужна. Именно программы, и именно движения. На нынешнем этапе недостаточно, как прежде случалось в России, "лишь" властителей умов (хотя они и очень нужны). Нынешние масштабные этические задачи требуют постоянного практического сотрудничества, постоянной практической отдачи, живого активного и конструктивного влияния на все, что имеем, и прежде всего на сами государственные структуры.

... "Молодые кандидаты и доктора наук во власти", пренебрежительно окрестили высокопоставленные чиновники и функционеры прежней закваски новых людей, входивших в правительство. Я сейчас совсем не о той или иной степени успешности деятельности молодых ученых на ключевых административных постах страны. (Им и развернуться-то не давали). Я о том, что подобная реакция правящего российского чиновничества и очень характерна, и очень показательна. Но главное - о том, что само появление на государственной сцене именно таких новых людей, как бы кто к этому ни относился, - знак острой внутренней жажды общества.

...А почему бы "молодым кандидатам и докторам" (и не только молодым) не создать российской культурной программы. И движения, которое ее сможет поддержать.

... Конечно, мы все голосовали за кадетов, категорически заявила мне в моей молодости одна старушка, не поднимавшаяся уже с постели. Ведь так или иначе творческая дореволюционная интеллигенция умела влиять на умы и души. Так почему же теперь ей и научному сообществу не создать именно своего движения, способного "оказывать большое влияние на политику властей и общественное мнение" (Ирина Цапенко и Андрей Юркевич, упоминавшиеся выше). Не к этому ли российская интеллигенция, так или иначе, продвигалась три четверти прошлого века и в начале нынешнего? С перерывом потом на семьдесят лет. (К этому семидесятилетию я отношусь как к периоду нашей истории, чей и трагически-роковой, и созидательный опыт еще долго будет изучать человечество). И не теперь ли, в самом конце нынешнего века, ей предоставляется исторический шанс реально продолжить некогда начатое?

И конечно, программа эта должна быть философски чистой - без узости программ политических партий (отражающих лишь узкие интересы отдельных, весьма отчужденных порой друг от друга слоев населения).

...Философия, пишет кандидат философских наук Анатолий Арсеньев, должна быть "заразной" - "заразной" философией и "заразной" нравственностью. Ее назначение - "радикальное изменение сознания наибольшего возможного числа людей". Такая "заразная" философия, по его определению - постнеолитическая философия, "обязана помогать обыденному сознанию приобрести утерянный им философский, т.е. собственно человеческий характер, который был свойственен великой русской литературе, и в какой-то степени сохранился в России как своеобразный "метафизический голод", который еще можно встретить, а также пробудить его в представителях самых разных слоев населения".

Очень понятно и про "заразность", и про "обязана". Бытие этической, культурной программы - непрерывающийся диалог, размышления здесь и сейчас, осознание непростоты простых духовных суждений, где помощник - вера и чувство, что утрата культурных, моральных, этических предпочтений и ценностей несет с собою просто погибель.

Все это требует и от программы, и от людей, нацеленных на ее прививку в обществе, чисто человеческой открытости, доброжелательства, благоволения. Люди мгновенно чувствуют убедительность или неубедительность слов и дел, правдивость, искренность или неискренность и "проповедей", и "проповедников". И вполне способны понять, что необходимо для здоровья страны, ее крепости и развития. И тогда, если снова вспомнить Эдмунда Гуссерля, можно "сдвигать и горы". Вплоть до постановки задач создания гуманитарной среды обитания человека.

Поскольку же речь не о рае, а о выстраивании приемлемой устойчивой жизни все-таки на земле, а в первую голову в "отдельно взятой стране", надо помнить: системоносная суть этического - в понятии этическая рациональность. В сложнейших обстоятельствах на переломе тысячелетий это понятие должно быть ведомо человечеству. Для нашей же страны, если учитывать хотя бы только удаленность друг от друга ее территорий, климатическую суровость многих земель и пространств, значение рациональности именно этической проступает еще и весьма наглядно.

Итак, для общества и для страны необходима общественно-культурная, этическая программа, основанием которой станет то, что наработано философией. Программа и общедуховная, и - по разделам, где определяется и роль государства, и проблемы, качество, направленность образования, и научная, промышленная и экономическая стратегия. И многое другое. Ее следует создать, обсудить, привести в действие.

Я не говорю уже об экологической ситуации на Земле, требующей немедленных общепланетарных действий.

Показательно, что сама по себе столь глобальная угроза - угроза экологическая практически не очень пугает людей. Как не очень беспокоят их присутствие рядом атомного оружия. В том и другом случае вольно или невольно (чисто российский вариант в мировом масштабе) ответственность за возможные катастрофические последствия и за их предотвращение по старозаветной привычке перекладывается на некие теоретические всемирные (какие?) власти. Пусть, мол, они и разбираются. (Тут у нас всякий может ощутить себя теоретиком). Или на научное сообщество (опять же - какое?). Или, в конечном счете, на якобы глобальный здравый смысл. То есть, по-настоящему речь идет об этической разоруженности людских масс. И дело не в том - взять и обвинить в беспечности человечество. И опять топтаться на этом месте. Суть в том, что проблемы и экологической безопасности прежде всего могут и должны решаться на этическом поле ответственности. И потому опять этическое выходит вперед. Все дело прежде всего в этом. В самом деле - без "заразной" веры в духовное, в его приоритеты - ни на шаг не продвинешься даже просто к нормальной жизни.

Разумеется, этика должна стать и камертоном, по которому сверяется качество политического действа. В эпиграфе к настоящей статье приведены слова академика В.П. Зинченко: "О духовном уровне политического сознания я уже и не мечтаю". "О политической культуре не может быть и речи, а есть ли политическая грамотность?" - спрашивает он же. И мы, российские люди, всем существом своим тут же дружно отвечаем: "Нету!"

А ведь должно быть. И не на уровне политического ликбеза, а на уровне высокой духовной квалификации. Этим большим счетом и надо "заражать" друг друга.

Трудно сказать, в какой степени новая этическая программа (где, в отличие от предпочтений шестидесятников прошлого века, философия потеснит литературу) и движение, ее исповедующее, сумеет помочь определиться поколению двухтысячников. Одно можно сказать точно: даже только опыт подобной деятельности будет бесценным. И для нас, и для будущих поколений.

4 апреля 1998 г.

ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ - ЗНАЧИТ ПРАВИЛЬНО

Утром вышел на балкон и посмотрел вниз. На площадку рядом с домом, на школьный двор. Деревья бросали короткие тени на асфальт. Дорога во дворе школы плавно спускалась, огибая длинный зеленый прямоугольник свободной от твердого покрытия земли, образующий все более углубляющийся склон, и скрывалась за ним, чтобы там, дальше, снова подняться на уровень школьного двора. Такая вот маленькая дорога. Очень местного значения. Не выходящая за пределы школьного двора. За нею - баскетбольная площадка. За площадкой невидимая за зеленым барьером кустов и деревьев - маленькая речонка. Внизу, под балконом некогда мы гуляли с маленьким моим внуком.

Я бы и не придал всему этому значения, но нечто словно хлынуло на меня оттуда. И асфальт, и деревья, и их короткие тени как ожили, приблизились, стеснились независимо от меня.

Прогулки с внуком пришли мне на память следом.

А я... Почему-то перескочив на много-много лет назад, я увидел себя. Первое мое в жизни реальное воспоминание. Маленький, я стою или остановился, или хожу среди взрослых. А взрослые мои, крупные для меня, сидят на земле пикник что ли. И я - среди них, и что-то замерло во мне, поскольку получалось, что я как бы почти одного с ними, сидящими и полулежащими, ростом. Или совсем немного меньше. И моя голова с их головами как бы на одном или близком ко мне уровне. И мир поэтому стал каким-то совсем другим. Как-то особенно обозначился...

И снова картинка. Во дворе, на который я только что смотрел. Мой маленький внук и его товарищ. Товарищ вдруг заявляет:

- Я выше скамейки, я выше стола, я выше дома...

Мой внук тут же подхватывает:

- Я выше луны, я выше звезд, я выше неба.

Товарищ его помолчал растерянно и сказал:

- И я тоже.

И опять я вижу себя. Перескакиваю в себя, ребенка. Снова детство. Дошкольное. В Сибири. Я залез на маленькую крышу. Простите, на крышу уборной в нашем дворе. И вдруг все остановилось: время, движение, даже воздух вокруг. Все окружающее отступило куда-то. Тишина полнейшая. Даже и тишины как бы нет. Только какая-то охлаждающая тебя пронзительность, непередаваемая словами. И я ощущаю себя, осознаю себя. Одного в этом мире. Или без мира. Вот он я. Оказывается, я есть. Меня это поражает. И что стоит за этим. Что? Я только понимаю, что дальше что-то тоже будет. И я опять почувствую, наверное, нечто похожее, остановлю себя. Может быть, не раз...

Изредка, вспоминая свое это состояние, я переживаю его так же, как было тогда. Сколько бы лет ни прошло.

Спрашивается, зачем я обо всем этом. А чтобы вернуться к тому, о чем забываем: к окружающему нас миру. К тому, что он существует, живет и по-своему одухотворен. Он и нашим присутствием весь пропитан. И тем, что было до нас.

И если исходить только из этого, даже не касаясь "духовных процессов", происходящих внутри каждого из нас, выяснится: современная философия несет в себе тот же недостаток, ту же ограниченность, что и наука в целом - грех излишней рациональности. Излишняя рациональность науки оборачивается тем, что мы по-настоящему не понимаем исследуемого нами и практически по-прежнему механизируем этот мир. Современная философия, в свою очередь, заставлена узкопрофессиональной терминологией. В далеко не единичных крайних своих проявлениях, в некоторых трудах тех, кого можно назвать семидесятниками или восьмидесятниками, количество специальных слов разрастается до такой степени, что сама по себе напрашивается мысль о возникновении еще одного языка. Казенного, номенклатурного, только на "философский лад".

Крайности, разумеется, крайностями и останутся. И, естественно, я не против философской терминологии. Она - действительно достижение интеллектуальное. Просто, как правило, перенасыщенный специальными терминами контекст по настоящему не раскрывает и самого автора, ограничивает его аргументацию, не "ищет" читателя. То, что создается, то, что строится на бумаге, не отпускает на волю ни пишущего, ни ход его рассуждений. Профессионал обращается к профессионалу, избранный - к избранному. Потому и нет задачи одухотворять текст. Беседа ведется в своем кругу. Даже если она обращена к аудитории ради того, чтобы научить философствовать других. Но раскрывается ли при этом душа ученика, его существо? Нет, потому что глубинное свое не раскрывает учитель.

Императив Канта: хочешь быть свободным - не нарушай прав другого человека. Часто прибегают к нему, часто дословно повторяют его. Но можно же по примеру праведника Иоанна Кронштадтского сказать и иначе: "не хочешь скорби - не делай ее другому".

Профессиональному философу тоже не стоит забывать об образности. Недаром Христос часто прибегал к притчам.

Тогда и философия, и нравственность становятся "заразными", как того хочется кандидату философских наук Анатолию Арсеньеву.

Все это доступно лучшим нашим этикам, психологам, социологам и другим специалистам-гуманитариям. Но общение философа со слушающими его и читающими его в принципе пока остается однобоким, избыточно рациональным.

...На заре перестройки В. Ядов сетовал: мы столько лет пробавляемся описанием "всесторонне развитой личности", когда "социологи, помимо идеального типа личности, выделяют базисный тип, отвечающий объективным условиям современного этапа общественного развития". Им-то, мол, и надо заниматься.

Кроме базисного типа личности, В. Ядов называет еще и модальный, то есть реально господствующий.

Если ставить вопрос макростатистически, то В. Ядов вроде бы прав. Но можно ли к человеку относиться так? Не ошибка ли, мягко скажем, это государственного и социологического мышления нашего уходящего века. Логика социолога такова: решаешь проблему всесторонне и гармонично развитой личности - получаешь, в том числе, и новую критическую массу базисной. Ставишь во главу угла базисную - выйдет половодье модальной, ныне реально господствующей.

Что до самог понятия "базисный тип личности", то, несмотря на его б льшую что ли - словесно - устойчивость, оно, на мой взгляд, еще более неопределенно для реального представления, чем понятие всесторонне развитой личности. Нет, в общем понятно, что хотят так именовать. Однако, когда речь идет об образе человека, мы лучше себе представляем (отчего бы это?) то, что в пределе желаний. Или - что в принципе нежелательно. Отсюда доперестроечное понятие всесторонне развитой личности и конкретней, и притягательней и даже образно уловимей базисной. Трудно, к примеру, объяснить словами, что такое по-настоящему интеллигентный человек, однако, встретив такового, ни с кем его не спутаешь.

Тот же В. Ядов, развивая свою мысль, противопоставлял качество целостности понятию всесторонне развитой личности. Он писал: "Справедлива формула: культура - это целостность воспроизводства человеческой личности". Вот целостности, мол, и надо добиваться. Соображения В. Ядова о барьере целостности, который в интересах перестройки предстоит взять базисной личности, вроде приглядны как умопостроение, но такая приглядность, употребим слова Эвальда Ильенкова из давней его книжки "Идолы и идеалы", "есть лишь маскарадная маска". Такое качество, как целостность, возникает на определенном уровне - то ли феноменом истинно народного характера, то ли личности, глубоко и органично образованной.

И сам термин - всесторонне развитая личность - довольно поистаскан. Однако, думаю, слово еще будет найдено. По крайней мере, обозначение "интеллигент" тут не сгодится.

В "Розе мира" у Даниила Андреева говорится о "человеке облагороженного образа". Правда, обозначение это не отделилось от самой книги, несмотря на значительное количество прочитавших ее.

Мне вспоминается приведенное в одной из статей Валентина Толстых определение интеллигенции. С одной стороны - социальный слой, который может быть выделен формально, по месту в системе общественных отношений. Проще говоря, по служебному месту и функции. С другой стороны - некий творческий и активный слой людей, образующий неформальную (философски-культурную) общность, группу, включающий индивидуумов разных профессий и статуса.

К сожалению, Валентин Толстых на этом остановился, не сделал следующего шага, не совершил выбора. Лично я (как и многие) - за качество, за интеллигентность. Я за тот, вроде бы, парадокс, когда понятие интеллигентности отслаивается от понятия интеллигенции. Отслаивается и становится более, на мой взгляд, четким. Это качество может встретиться и будет встречаться, повторяю, и среди ученых, и среди рабочих, и среди крестьян, и среди служащих. Я за ту неформальную общность, которая, несмотря на свою неформальность, чем дальше, тем больше станет обнаруживать свой общественный вес. Я бы даже сказал, неформальное лидерство. Я за общность с таким будущим. Ради нее я могу отказаться и от самого понятия интеллигенции. Поместив его в храме истории, как одну из самых дорогих для меня святынь.

...Чрезвычайно важно, чтобы процесс сотворения своей целостной личности теми, кто вольно или невольно тянется к этому, осознавался именно как реальное общественное движение, как складывание неформальной социальной общности, еще и настоящего названия-то не имеющей, но конструктивной по определению.

В свое время (тоже на заре перестройки) в газете "Известия" был опубликован очерк Эд. Поляновского "Столкновение". Речь в нем шла о сознательном рабочем, оказавшемся неудобным и для администрации небольшого московского завода, и для тех, кто трудится рядом с ним. Материал Эд. Поляновского вызвал невольную читательскую симпатию. У "простого" рабочего "есть прижизненные издания всех поэтов начала XX века. Автобиографические строки Андрея Белого, Брюсова, Луначарского, Сологуба, Эренбурга. В углу пластинки: Стравинский, Скрябин, Бетховен, Гайдн, Сарасате. Самая большая гордость рабочего - он встречался с Ахматовой и Пастернаком. Не видел или слышал издалека, а именно встречался".

Я согласен с Эд. Поляновским, что такой рабочий не очень типичен в нашем обществе. Автор верно отмечает, что его герой "типичен лишь в том, что в Торгунове - сознание". Однако пробуждение и освобождение сознания - фактор характерный для нашего взбудораженного времени, куда бы не бросали каждого из нас его вихри. И такое явление, как рабочий Торгунов из очерка Эд. Поляновского, насущно необходимо. Сюда должна вести дорога общественного развития. Однако не должна она прокладываться только умозрением, уводящим в теоретическую бесконечность.

...В калужской деревне Мансурово, где летом я проводил много времени, пас телят молодой человек Михаил Пирогов. Вместе с товарищами он взял на подряд - растить, пасти телят от снега до снега. Познакомился я с Мишей, когда мы ставили с ним телевизионную антенну одному деревенскому пенсионеру. Антенна по тем местам - два ствола из деревьев: один на другом. В какой-то момент я подстраховывал эту мачту снизу, поставленную уже в гнездо, для нее приготовленное, а Миша ловко забрался на крышу дома и укрепил ее с помощью металлического троса. Только на следующий день я узнал, что у Миши вместо одной ноги - протез. Однако, как мне объяснили, напрасно я казнился, что пустил Мишу на крышу. Он еще и кровельщик отличный. И отремонтировать, и построить дом может так, что будет картинка. Всегда трезвый, сдержанный, уважительный, с чувством собственного достоинства. И именно Миша рассказал мне, что в его деревне Владычино останавливалась на лето Марина Цветаева. И в стихах Марины Цветаевой деревня упомянута. То, что Миша любит и знает стихи Цветаевой и других русских поэтов, нечего и говорить...

Есть в километрах десяти от Мансурово, в центральной усадьбе совхоза "Вознесенский" и молодой Сергей Воробьев - скотник. Его рекомендовали мне в районной газете в помощники. Для собирания материалов о так называемых уходящих деревнях. Он и стихи свои время от времени печатает в местной газете.

Появляются и в нашей редакции - пушкинской газеты "Автограф" - молодые рабочие. Сами находят ее.

Есть в деревнях завзятые книжники. Рассеянные друг от друга десять на десять, то есть на ста квадратных километрах, по единице, они все-таки находят путь к культуре. Правда, движутся по этому пути только самоходом, вопреки окружающему, то и дело ставящему преграды на их дорогах. На тропах и тропинках. Местами - в дремучем российском лесу.

Еще лет десять назад доктор экономических наук Владимир Костаков писал: "Мы многое потеряли и теряем оттого, что человек, который справедливо считается целью нашего социального и экономического развития, конечной целью всех наших планов, рассматривается при решении практических задач прежде всего как работник".

От прежних планов мы уже отъехали, но с пустым багажным вагоном. Работа, она, конечно, работа. Но главное-то на свете - общение людей друг с другом. В этом смысле и любая работа - тоже род общения. Общение вообще способ человеческого существования. Это океан, в котором мы обитаем. И тяготеем, в конечном счете, именно к культурному общению. Недаром все великие религии во главу угла ставят духовное: и для подданных, и для властителей. Детские души - тут самые открытые; люди все - существа духовные в медовые месяцы своих начал. В том числе - и начал исторических.

К тому же ведь именно культурно всесторонне развитый человек, по мнению Эвальда Ильенкова, при прочих равных условиях и работает на любом месте лучше. И никаких комплексов, добавлю от себя, не возникает у него, если приходится заниматься не "той" работой, то ли в смысле пониженной квалификации, то ли просто недостаточно интересной. Плохо тому, над кем тяготеют идеологические гордыни недавнего прошлого, где мало было призванных и где обычное объявляется чуть ли не исключительным. Человек, образовавший себя, стремящийся к облагороженному образу в себе, более реально видит любую работу необходимым звеном в разделенном земном трудовом сотрудничестве людей. Такой человек найдет, где и как утолить свои духовные потребности. К тому же, скорее всего, он сделает и неинтересную работу для себя интересной. И тем более жаль, что умница Ильенков так рано ушел из жизни. Эта логика осталась неразвитой в нашей науке.

В 1860 году Герцен писал своему взрослому сыну: "Будь профессором, но для этого развей в себе научные понимания, куча сведений ничего не сделает, а пуще всего будь, пожалуй, и не профессором, будь просто человеком - но человеком развитым".

А еще раньше, после окончания московского университета, А. Герцен предложил Н. Огареву: вот теперь-то давай займемся своим образованием. Герцен так и поступил. Огарев же, строго говоря, ограничился горячо высказанным согласием. В результате Г.Н. Вырубов, редактор первого десятитомного собрания сочинений Герцена, вышедшего в Женеве, вспоминает: "Странное дело: несмотря на то, что Огарев был и по образованию и по уму неизмеримо ниже Герцена, он имел на него значительное, и далеко не всегда благотворное, влияние. Для меня, знавшего хорошо их взаимные отношения, не подлежит никакому сомнению, что многие из крупных ошибок Герцена лежат на совести несомненно благонамеренного, но не менее несомненно неуравновешенного и упрямого Николая Павловича, который в шестидесятых годах находился всецело под ферулой Бакунина и разношерстной толпы окружавших его молодых революционеров".

Разумеется, отрывок из воспоминаний Вырубова приведен здесь не для того, чтобы подчеркнуть негативное влияние Огарева на Герцена, а чтобы более зримо обозначить разницу между ними в том, о чем здесь речь.

Подчеркну еще, что в те времена формирование "человека облагороженного образа" оставалось чаще всего домашней проблемой. Потому и затрагивалась она во многом не в текущей публицистике, а в письмах, воспоминаниях, дневниках. Разумеется, всерьез. Публично же речь шла обычно не об освобождении отдельного человека, не об обращении сначала к его личной совести, что пыталось совершить почти за два тысячелетия до этого раннее христианство, адресовались прежде всего к сословиям, классам, общностям. К власти, наконец.

Так трактовались проблемы общего дела.

Уже двадцать лет спустя, - поколением детей шестидесятников прошлого века - предпринималась попытка изменить духовную, гуманитарную ситуацию. Изменить прежде всего обращением к самому себе. "В сутолоке провинциальной жизни", то есть на страницах своей книги под таким названием, Н.Г.Гарин-Михайловский признается и себе, и всем, что он долго находился "в блаженном неведении относительно того, кто он и что он в жизни". И тут же следующее: "Но уж слишком выстрадал я свое дипломное невежество, связанное к тому же с натурой, неудержимо стремящейся хотя и к чисто-практической деятельности, но всегда с добрыми намерениями на общую пользу. Понять эту пользу, понять себя, найти свою точку приложения, - понять, осмыслить, обосновать всем тем знанием, которое имеется в копилке человечества, - вот задача, перед которой отступили на задний план все вопросы ложного самолюбия. И эти пять лет были моим вторым университетом, в котором я действительно работал так, как не умеют или не могут работать, преследуя дипломные только знания".

Какие современные строки! Как они во многом совпадают с тем, о чем нам самим приходится думать. Уж то утешительно, что не мы первые ломаем над этим голову. Вообще, творчество Н.Г. Гарина-Михайловского, на мой взгляд, явно недооценено в наши дни. Ведь именно у него, на страницах его книг встретилось мне такое понятие как эволюционер. Заметим при этом: Гарин-Михайловский осмысливал понятие эволюционер тогда, когда иное, противоположное - революционер - набиралось сил. И то, и другое обдумывалось в обстоятельствах духовного пореформенного подъема. На мой взгляд, именно Гарин-Михайловский с его стремлением сочинениями, другими трудами и духовно оздоровлять окружающее, представляется крепким звеном между двумя пластами литературы русской - XIX и XX веков...

Ураганные десятилетия начала XX столетия приглушили его голос. Но теперь отчетливо раздастся и он. Должен раздаваться. Залогом тому кристально ясная, четкая, абсолютно современная Гарина-Михайловского мысль.

Часто вспоминаются мне недоуменные слова матери Темы из второго романа-хроники Н.Г. Гарина-Михайловского "Гимназисты": "Господа, сколько прекрасной молодежи, а где же хорошие люди?".

Еще заметнее следы непосредственного и последовательного поиска опоры в этическом, духовном как внутренней для каждого и одновременно насущной общественной надобности - просматриваются в творчестве и, что для нас по-человечески более интересно и показательно - в переписке А.П. Чехова. Это, конечно, прежде всего черта всех его произведений, пусть прямо и не явленная читателю. Тот же М. Горький в декабре 1898 года писал Чехову: "...Слушая Вашу пьесу, думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей и о многом другом, коренном и важном. Другие драмы не отвлекают человека от реальностей до философских обобщений - Ваши это делают".

Философские обобщения, я бы добавил - обоснования нормы... А вот в письмах А.П. Чехов прям. Особенно, когда припечет... В письмах Чехова и его окружения обращение к проблемам личного и личности, в отличие от их предшественников, утрачивает оттенки семейных или дружеских советов. Это уже нечто большее, уже столь публичное по своему звучанию, словно прямо в журналы и адресовано. "...Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но что такое честь - мы не знаем, Буду держаться той рамки, которая ближе к сердцу и уже испытана людьми посильнее и умнее меня. Рамка эта - абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, черта, свобода от страстей и проч." (Из письма А.Н. Плещееву, 1889).

"...Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек, а эта жизнь в четырех стенах без природы, без людей, без отечества, без здоровья и аппетита - это не жизнь, а какой-то..." (А.С. Суворину, 1891).

"Ах ты мой человек будущего!". Это уже из письма Чехову О.Л. Книпер.

С другой стороны, читаем: "Я, вопреки Вагнеру, верую в то, что каждый из нас в отдельности не будет ни "слоном среди нас" и ни каким-либо другим зверем и что мы можем взять усилиями целого поколения, не иначе. Всех нас будут звать не Чехов, не Тихонов, не Короленко, не Щеглов, не Баранцевич, не Бежецкий, а "восьмидесятые годы", или "конец XIX столетия". Некоторым образом, артель". (В.А. Тихонову, 1889).

Или: "Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям - интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но их работа видна; что бы там ни было, наука все продвигается вперед и вперед, общественное сознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т.д. и т.д..." (И.И. Орлову, 1899).

Воспользуемся определением Чехова и обозначим поколение его сверстников восьмидесятниками XIX-го столетия. Иными словами - детьми шестидесятников, более явно и четко, чем восьмидесятники, осознававшими себя некоторой политической и социально-культурной силой; так или иначе они были озадачены и активны. Чему не мог не позавидовать и Чехов. Вот как он пишет о предшественниках А.С. Суворину (1892), о писателях, "которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем существом своим, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие - крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели отдаленные - бог, загробная жизнь, счастье человечества и т.п.".

Что же до восьмидесятников, то они, входя во взрослую жизнь, долгое время были разрозненны. Без духовной сферы над головой. (Так и напрашивается аналогия с восьмидесятниками нашего XX века). Часть из них, и не самая худшая, так скажем, покинули духовную цитадель, храм или церковь (последнее и в прямом и переносном смысле) и оказалась как бы нигде, в неприкаянном странствии. А молодой М. Горький и непосредственно побродяжничал по миру. Ощущение одиночества сопутствовало многим из них. Лоскутьям вроде идей 60-х годов (определение Чехова) не дано было прикрывать их неприкаянность. И в либеральных ценностях они определялись трудно и долго. И укрепиться в них многие так и не смогли.

Отсюда и упреки в беспомощности и бездарности российской интеллигенции, складывающейся в конце XIX века в осознающую себя общность, шедшую на смену разночинцам. "Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценой молодости". (Чехов-А, С. Суворину, 1889). А на что ушла молодость вновь создававшейся и во многом еще разночинной интеллигенции? На разброд, кружковщину. Опять же вернемся к Чехову: "Во всех наших толстых журналах царит кружковая, партийная скука. Душно! Не люблю я за это толстые журналы, и не соблазняет меня работа в них. Партийность, особенно если она бездарна и суха, не любит свободы и широкого размаха". (А.Н. Плещееву. 1888).

В сущности, многое для тогдашнего интеллигента было решено: отменено крепостное право, учреждено земство, суд присяжных. Правда, без всякого ее, новой интеллигенции, участия. Родители постарались. Для многих из детей постаравшихся родителей и царя как бы не существовало. Не пушкинские времена. Характерно, что в произведениях того же Чехова ни о царе, ни о самодержавии никаких заметных упоминаний. В письмах - так и вообще об этом ничего нет. Нет, и все тут. Коронован, пожалуй, Лев Толстой. Хотя его публицистика - категоричные суждения о религии, культуре и человеке - скорее настораживают, чем привлекают.

А проблема проблем - духовное здоровье человека - есть. Тем более - в обществе с явными признаками болезни, и прежде всего - при безусловном недомогании интеллигенции. Когда Чехова упрекают в отсутствии в его творчестве "направления", он защищается: "...Если мне симпатична моя героиня Ольга Михайловна, либеральная и бывшая на курсах, то я этого в рассказе не скрываю, что, кажется, достаточно ясно. Не прячу я своего уважения к земству, которое люблю, и к суду присяжных. Правда, подозрительно в моем рассказе стремление к уравновешиванию плюсов и минусов. Но ведь я уравновешиваю не консерватизм и либерализм, которые не представляют для меня сути, а ложь героев с их правдой". (К.С. Баранцеву, 1888). "Разве это не "направление"? - удивляется дальше Чехов.

Волей судьбы для восьмидесятников российской интеллигенции было словно предрешено и иное. В отличие от разночинцев, не искавших казенной службы, эта плеяда выучившихся профессии в массе своей влилась в ряды чиновничества и бюрократии. Повторяю, попала туда, почти не отдавая себе в этом отчета, оставаясь (именно в этом чисто российский, наверное, феномен) все-таки сама собой. Вольница, самовольство, взаимное амнистирование в рамках казенщины очень специфический способ существования и общения. Своего рода коррумпированная среда.

Отсюда и взгляд Чехова: "Пока это еще студенты и курсистки - это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти на самостоятельную дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры". (И.И. Орлову, 1899).

Вот она - прямая перекличка с вопросом героини Гарина-Михайловского матери Темы - "Где же хорошие люди?"

Однако "процесс идет". "Вы пишете: "не знаешь откуда чаять движения воды", - читаем в письме Чехова к Ф.Д. Батюшкову (1900). - А вы чаете? Движение есть, но оно, как движение земли вокруг солнца, невидимо для нас".

И еще из ощущений Чехова: "Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром..." (А.А. Суворину, 1892).

И все-таки процесс становился и видимым, и слышимым. Проблема человека, осознающего себя свободным, свободу как полноценное свое состояние, насущное для жизни и осмысленной деятельности, духовная раскрепощенность личности, раскрытие ценности каждого, необходимость опоры на накопленное культурой, все громче обозначаются в повестках дня. Пусть звучит все это еще декларативно, однако общечеловеческая потребность заявлена. Тот же Чехов в письме А.С. Суворину (1892) пишет: "Кто искренне думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях "вся наша беда", тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука".

Уже для многих на первый план выходит проблема этического. Хотя часто и определяется как "жажда эстетико-литературного". Для России, где в течение всего XIX века литература брала на себя почти весь груз интеллектуальных поисков нации, это понятно.

Но именно к Чехову в 1900 году обращается С.И. Дягилев: "Нам совершенно необходима помощь, подмога человека, стоящего вне нашей кружковщины и вместе с тем близкого нам, ценимого нами - такой человек - Вы. Согласитесь, что ни одно истинно литературное явление в России теперь не может быть вне Вас. Но я больше скажу, нам нужно не только Ваше участие, но Ваш интерес к делу, без которого Вы будете лишь сотрудником, но не руководителем, есть неутолимая жажда эстетико-литературного издания, центра, могущего объединить все искренне ищущее (подчеркнуто мной - В.П.) и столь гонимое отовсюду".

Упоминание о центре немаловажно. Впоследствии, уже после смерти Чехова, появятся и философские общества, и, скажем, такие объединения, как "Культура и свобода", созданная под эгидой М. Горького. Да и такое издание, как "Вехи".

...В связи с обществом "Культура и свобода" - маленькое отступление. Философ С.Франк предлагал издание "Вехи" поначалу назвать - "Культура и свобода". Не получилось. Но когда у С.Франка закрыли издаваемый им журнал, он основал новый и дал ему название "Свобода и культура" И, наконец, возникло общество "Культура и свобода". Справедливость восторжествовала: действительно - сначала ведь культура, и только потом - свобода.

Вернемся в наши дни.

Кто после долгого перерыва принимает на себя такое поисковое наследство восьмидесятников XIX столетия? То ли по иронии судьбы, то ли нет восьмидесятники XX века. И - двухтысячники, как назвала одна моя знакомая тех, кому предстоит, видимо, еще проявиться образом нового поколения российских созидателей.

Самые известные нынешние восьмидесятники (опять же - дети шестидесятников) располагаются в половодьях разливающейся реки российской демократии ближе к правому берегу, на самом его краешке. И именуют себя "Правым делом". Они полны оптимизма. Они только что добились заметных (и заслуженных) успехов на выборах в Думу. Я ценю их (относительную, правда) молодость. Мне нравятся их лица (прямо-таки героев и героинь чеховских пьес), прекрасно отличающиеся от круглоквадратной (вот уж живучесть российского чиновничьего гена) физиономии нашей политической жизни. За них хочется голосовать, за них можно голосовать... Но что-то настораживает.

Настораживает беспечность. Их словно не отягощают заботы духовные. Не до того. Все просто: освободите человека, не мешайте ему, и тогда он развернется. Иными словами: государство, знай свое место.

Не скажу, как кому, а мне они представляются явлением на российской политической сцене новых разночинцев. Оптимистические разночинцы нашего времени. Между прочим, я и вправду за них голосовал на последних выборах в Думу. Но не стоит обольщаться. На прошлых выборах президента я отдал голос Борису Ельцину, - против Зюганова (а так и за Явлинского мог бы). Теперь мне как избирателю моего толка нужно было, чтобы эти новые оптимистические разночинцы попали в Думу и чтобы там появилась их фракция. И считал это важным. Они же еще - наши дети, плоть от плоти шестидесятников. Через четыре года на следующих выборах они намерены не просто закрепить свой успех, а и... Стоп, ребята! Только в том случае, когда вы повзрослеете духовно. Иначе, если выборы опять будут хаотичные, я проголосую, скажем, (и другие, полагаю, тоже) за существование в Думе фракции социал-демократов. Пусть они сейчас и топчутся на месте. (Тоже, кстати, от фактического равнодушия к современной этической проблематике). Или - за "Союз реалистов", так много сил и времени до дефолта уделяющего в своей деятельности поддержке культуры, учился создавать систему поддержки.

Казалось бы, действительно все просто: не мешайте человеку раскрыться. А если речь идет о натурах избранных, творческих, будь то литература или искусство, - поможем ему. Этому конкретно человеку. В 1900 году, ровно сто лет назад, Чехов писал В.А. Гольцеву, что ему совсем не нравится идея открыть читальню в Старой Рузе, поскольку там "ничего нет, кроме парома и трактира, - это раз; во-вторых, хорошей читальни открыть все равно нельзя и, в-третьих, от чтения книжек в читальнях мужики нисколько не поумнеют. Надо бы стипендии".

Прекрасно. И стипендии - это правильно. Однако сейчас времена не только не пушкинские, но и не чеховские. Нынче в Старой Рузе, думаю, имеется и библиотека с читальней. Но не в этом даже дело. Проблема в том, что вообще речь сегодня идет о совершенно ином уровне и характере этического мышления. Новая этика стремится быть системной. И строительной, если хотите. Социально-строительной. Тот же Чехов на духовном безрыбье восьмидесятых годов прошлого века это уже чувствовал и по своему выразил в письме к А.И. Плещееву: "Важно не то, что у него есть определенные взгляды, убеждение, мировоззрение - все это в данную минуту есть у каждого человека, - но важно, что он обладает методом; для аналитика, будь он ученый или критик, метод составляет половину таланта".

"Власть - форма самосознания народа", отметил Л. Карсавин. Рядом с этим определением присказка "Каков народ, такие и правители", отступает в сторону, становясь его частным случаем.

Сказано: больше демократии. Во-первых, демократия - хорошо, во-вторых, - прогрессивно. Мы честны, профессиональны и молоды, заявляют лучшие из представителей либерального движения "Правое дело". Казалось бы, чего еще? Кое-чего не хватает. Лучше бы они сказали: мы идем во власть, чтобы одухотворить ее, сделать живым инструментом, идем, в том числе, чтобы расслышать и откликнуться на гуманитарные подвижки в обществе. Мне возражают: а знаете, с чем придется там столкнуться, сколько там наворочено всякого, да и не в церковь мы собираемся, а работать.

А надо собираться во власть, как в церковь.

Отчего бы не попробовать своим приходом во власть попытаться заполнить ее структуры не только своей заявленной (и пассивной в данном случае) честностью и осознающим себя профессионализмом, но именно строительно-этическим; этическим, воспринимаемым системно, как образ и порядок действия. Современная этика уж от того будет приближаться к системной, если ориентированные на нее люди заполнят сами организационные структуры.

Аристотель замечал (думаю, это еще и до него в древне-греческом мире понимали), а спустя века Черчилль повторил, что демократия из всех известных видов правления - просто наименьшее из зол.

Мы истину такого рода держим на некотором расстоянии от себя, пока не требовательно и оптимистично рассуждая о демократии, в ней предполагая многое желаемое. И правильно: наименьшее из зол - потенция к добру. Я думаю, что демократия как форма правления как раз более других подходит для того, чтобы ее наполнять гуманитарным содержанием. Но потенция должна получить импульс.

...Когда мне говорят: сначала создайте и юридические, и экономические благоприятные условия для самостоятельной деятельности каждого, он уж развернется во всю ширь и наполнит Россию благополучием, - я отвечаю: на каждом шагу и в принципе способствуйте тому, чтобы человек раскрылся именно в своих человеческих возможностях, присущих ему как существу миропостигающему, наследующему культуру здесь и сейчас, сегодня, помогайте ему осознать себя индивидуальным и неповторимым звеном этого общего земного нравственного искания, а будучи у власти стремитесь ежечасно именно к гуманитаризации среды нашего обитания - тогда человек и в области материального, и в нематериальном создаст столько, сколько и присниться бы не могло. Именно в этом власть не должна быть беспечной.

Для первого необходима воля, политическая воля, решение, для второго нестандартная неустанная душевная и организационная работа.

Можно меня остановить, заявив, что я тоже беспечен, поскольку наивен не менее, чем те, кто с помощью просто юридического решения (разрешения) намерен превратить страну в оазис благополучия.

Я и впрямь мог бы показаться здесь и наивным, и беспечным, рассуждая так, как я только что рассуждал. Однако на современном этапе невключение этического в каждую из текущих рабочих задач - становится просто опасным. И очень опасным.

Опора системной этической нормы - в ее философском обосновании, в живом движении философии, в должном развитии философии как современного индивидуального и общественного самосознания и самочувствования. Значит, вперед выступает поприще общественно-человеческого, в осознающих себя проявлениях самой жизни. Конечно, при такой постановке вопроса, возрастают и гуманитарные "функции" власти. Именно власти. Сам выбор задач именно у власти должен быть этическим. И непременна - государственная поддержка общественного гуманитарного строительства. Власть в этом обязана участвовать, непосредственно, повседневно, активно, понимая, что от нее требуется.

Не делать этого, значит в нынешних условиях как раз и есть - поступать непрофессионально. Какими бы профессионалами ни числили себя люди, погрузившиеся в проблемы реформирования экономического бытия.

Конечно, "внедряясь" во власть, этика становится и политикой, политикой духовной, политикой духа.

Тогда и слово демократ перестанет быть ругательным для иных россиян.

Вот что от нас требуется одновременно с расчисткой поприща для нормальной деятельности производителя, предпринимателя, коммерсанта и некоммерсанта от чиновнических объятий-удавок.

Но тут мы, и правда, пожалуй, забежали несколько вперед

...Кроме современного профессионального философа, следует обратиться за разработками, на которые опирались бы концепции новой этики, внутренней личностной свободы, - и к историкам, и к филологам... В России подобные поиски ведь издавна велись. О поисках шестидесятников XIX века, восьмидесятников XIX века здесь уже говорилось. Но начала им - заложены еще в Московском царстве, в XVI-м. В споре между "осифлянами" и "заволжцами", последователями преподобного Нила Сорского. Георгий Флоровский в книге "Пути русского богословия" пишет: "Разногласия между осифлянством и заволжским движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях внешней работы в нем или преодоление мира чрез преображение и воспитание нового человека, чрез становление новой личности. Второй путь можно назвать и путем культурного творчества..."

Вторая волна поиска путей высвобождения внутреннего человека была предпринята в XVIII веке, в екатерининские времена, российскими масонами. Их умное делательство можно назвать своеобразной реакцией на поверхностное просветительство, а главное, на избыточную прагматику петровских деяний. Правда, закрытость "умных делателей" до некоей загадочности, видимо, противоречила открытости национального характера, именно в силу открытости страдавшего от обманов. Отсюда и неприятие масонства. Но это - так, к слову.

...С чего, собственно, начиналась эта статья. С того, что человек ощущает единство с окружающим его миром и одновременно разъединенность с ним. С того, что все вокруг нас по-своему живое, все хранит следы миновавшего, все целовано и оплакано. Постигается это интуитивно, зоркостью чувства. Мы с младых ногтей о многом или о чем-то догадываемся, однако доподлинно не знаем ни духовного устроения мира, ни степени присутствия в нем духовной сути. Но можем к этому чувству-знанию стремиться., опираясь на то знание, что уже прикоплено Россией.

В данном случае я хочу подчеркнуть, что нам следует непрерывно учиться ценить скрытое в самом человеке свойство постигать нечто главное интуитивно, чувством. Помочь ему раскрываться и здесь. А может, и вернуться к утраченному. Учитывать в практической деятельности эту потребность, учиться помогать ей развиваться.

Ведь народное мироощущение во многом зиждется на точности моральных реакций и выражено в красноречии образа, - сплавом мысли и чувства.

С другой стороны, взаимоподкрепляющее состояние разума и чувства встречается уже в основном на ином полюсе. Среди людей широко и органически образованных. И именно это порождает динамику интеллектуального поиска, дарует свободу рискующей мысли.

И если мы научились представлять модель всесторонне развитой личности и даже личности базисной и модальной, то "механизм" раскрытия интуиций в каждом человеке, его дара ориентироваться в мире следует еще осваивать.

Простой пример. Абстрактное искусство или то, что называется модернизмом. Здесь нас призывают многое постигать именно чувством, проникать в наитие художника. Даже в стихах и прозе, пренебрегая знаками препинания и заглавными буквами, нам дают понять, что мы сами должны создавать при чтении эмоциональные узлы. Я сейчас оставляю в стороне, сколь это получается удачно или нет. И не о том, что тут есть и свои достижения. Я просто - о факте существования такого искусства, явленного вольно или невольно.

И естественно, современному нравственному движению необходима своя современная база, чем, скажем, для середины прошлого века являлась отмена крепостного права. С той "только" разницей, что крепостное право надо было отменять, а теперь необходимо создавать новые этические институты. Духовную свободу человеку не дашь, как политическую. То есть можно, конечно, ее декларировать, но кто возьмет. И лишь заклиная, как это часто делается нынче, "духовность, будь духовен", - многого не достигнешь.

Современной базой нравственно-интеллектуальной работы должны стать институциализация проблематики новой системной этики, ощущение этой деятельности как особенной, первостепенной, приоритетной - также и создание Центра новой этики, и этически ответственное использование его "продукции".

...И чем же не рабочая задача - наполнение демократических институтов власти духовным содержанием? По части духовных мытарств мы, может быть, впереди Европы всей. Не только ведь в области балета. Может быть, российской интеллигенции, в первую голову, теперь надо спокойно приняться выводить демократию из разряда пусть и меньших, но все-таки зол. И стать первыми тут.

Герцен, после того как закончен был московский университет, предложил Огареву: а теперь давай все-таки займемся нашим образованием. Мы закончили свое высшее учебное заведение: ввели у себя демократию. Может быть, и нам теперь следует двигаться дальше... иначе все будет не по-человечески. Неправильно.

19 мая 2000 г.

И ОПЯТЬ ЖЕ - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПУШКИН!

Странное ощущение. Грянули два долгожданных выходных дня; празднично обозначенные историческим событием 200-летия А. Пушкина, и... И в результате у многих возникло чувство еще одного, но на этот раз не очень предполагаемого, хотя, как обычно, нисколько не заслуженного разочарования. Получилось, что к юбилею куда интереснее было готовиться, ждать его деятельно. Ведь, начиная с 1994 года, не только дни рождения нашего великого поэта отмечались уже с особенной значительностью, но и все "пушкинские даты". Воздавалось и лицейским дням, и первому балу Наташи Гончаровой, где, как считается, ее и увидел Пушкин. Ежегодно в свой черед вспоминали и дуэль на Черной речке.

Литературно-музыкальные и иные вечера, посвященные жизни и творчеству Пушкина, множились, можно сказать, как грибы, принимая тематически углубленный, даже исследовательский характер. И всюду залы и зальчики заполнялись людьми. Будь это дом работников искусств, институт мировой литературы, университет, библиотеки, клубы или вообще любая аудитория, любезно предоставленная кем-то устроителям и активистам гуманитарных собеседований и встреч. Готовились и выходили в свет книги с новыми материалами о Пушкине и его эпохе. Печатались газеты или просто предъюбилейные листки. Порою все это так или иначе финансировалось (весьма скромно) властью, однако инициатива, идеи, материалы и деньги шли снизу, от граждан, от лиц частных. Или организаций сугубо общественных.

Одно общественное движение "Союз реалистов" за последние пять лет подготовило и провело более ста самых разных пушкинских акций.

Особенного диссонанса не внесли в творческую предпраздничную настроенность и подготовительные заботы российских людей о будущем юбилее даже выборные кампании, где разные партии пытались оседлать и этого сказочного Конька-Горбунка. Таков уж предмет. Пушкинский юбилей не мог состояться без естественной искренней заинтересованности почитателей великого поэта. И пусть на самых крайних полюсах аудитории почти грозно скандировали "Наш Пушкин!" (т.е. не ваш, если речь идет о политическом неприятеле), великий поэт на самом деле примирял противоборствующие стороны. Хотя бы об этом они и не догадывались. Или лучше сказать, не желали догадываться. А догадавшись, даже отмахнулись бы: шли бы, мол они, противники то есть...

Пушкин так или иначе примирял противоборствующие стороны - как явление этого мира, органикой таланта и личности, талантом свободы. И чувством справедливости, свойственным ему, как дыхание. То есть тут и объяснять ничего не надо.