Пылающие листья

Ким Цын Сон

Пылающие листья

Перевод с корейского Геннадия Прашкевича, Владимира Горбенко.

О Ким Цын Соне

Он был крупный, круглый, как сивуч, человек; казалось, его широкое круглое лицо, как у настоящего сивуча, пересекают боевые шрамы. Но, разумеется, никаких шрамов не было, были глубокие морщины. В Южно-Сахалинске он жил на улице космонавта Поповича. Когда я появлялся в доме, Ким Цын Сон встречал меня словами: "Хозяин пришел."

Хозяином я не был.

Мне просто нравились стихи Ким Цын Сона.

Переводя его стихи мы с В. Горбенко пытались передать их скрытую интонацию. Невозможно передать корейскую графику, в самих начертаниях иероглифов - свой смысл, но интонацию передать можно. Стихи Ким Цын Сон резко выделялись своей оригинальностью, непохожестью на всех прочих сахалинских поэтов. А жизнь, как известно, жестко относится к тем, кто выделяется из толпы.

В быту Ким Цын Сона называли Владимиром Сергеевичем.

Родился он 11 сентября 1918 года во Владивостоке. Море всегда было перед его глазами. "Маленький краб, выбиваясь из сил, тщетно старается к морю пробраться..." Ким Цын Сон задолго до конца предугадал свое будущее. "Горькая участь: зеленой волной выброшен в камни, опутан травой, брошен в песках - задыхаться."

С четырех лет Ким Цын Сон рос без отца, с десяти - без матери.

Я узнал об этом уже после смерти Ким Цын Сона - от Зои Иннокентьевны, его вдовы. Вырастила будущего поэта родная тетка. Учился Ким Цын Сон в корейской школе, но с четырнадцати лет вынужден был зарабатывать на жизнь. В 1937 году он разделил участь всех дальневосточных советских корейцев. Сейчас мало кто помнит постановление СНК СССР, ЦК ВКП (б) от 21.08.37 за №1428-326 "О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию". Но те, кого это постановление коснулось, никогда о нем не забывали.

Закончив иностранное отделение (английский язык) Кзыл-Ординского пединститута, с 1946 года Ким Цын Сон жил в Ташкенте, преподавал в средней школе корейский язык, и там же, в Ташкенте, издал первые книги и там же был принят в Союз писателей СССР.

В некотором смысле это было чудом. Ведь до 1953 года дальневосточные корейцы находилось на положении спецпереселенцев. Им было запрещено перемещаться по стране, у них не было советских паспортов, у них не было практически никаких политических и гражданских прав.

Но времена менялись.

Иногда мне кажется, что это вовсе не заслуга людей.

В 1955 году Ким Цын Сон с семьей получил разрешение вернуться на Дальний Восток. Он, не колеблясь, выбрал Южно-Сахалинск. "Как тогда я взволнован, о море! Тридцать лет для тебя, что за срок? Только вот... Кожу сморщило время, валуны превратило в песок..."

В Южно-Сахалинске Ким Цын Сон работал заместителем главного редактора корейской газеты "По ленинскому пути".

В 1968 году в Южно-Сахалинске по приказу первого секретаря Сахалинского обкома партии П. А. Леонова в приказном порядке была закрыта единственная на весь остров корейская школа. На закрытом партийном собрании Ким Цын Сон заметил: "Если закрыли единственную корейскую школу, то кто в будущем будет читать нашу единственную корейскую газету?" Секретарю обкома слова Ким Цын Сона не понравились, а тут ещё в корейской газете по случаю празднования 20-летия со дня образования КНДР появилась редакционная статья. В её основу легли материалы одного из корреспондентов ТАСС за 6 июля 1968 года. Немедленно было отдано распоряжение отыскать в статье, ответственность за которую нес Ким Цын Сон, какой-нибудь политический криминал, и такой политический криминал, разумеется, был найден. Я уж не помню, в чем он заключался, но он был найден. Ким Цын Сона немедленно изгнали из редакции.

Чтобы кормить семью, поэт устроился завхозом в столовую.

Тогда это не было исключением. Тогда это было бытом. Все продолжали жить, делая вид, что ничего особенного не произошло. Только мы с В. Горбенко продолжали переводить стихи Ким Цын Сона, изредка печатая их в журналах "Дальний восток" (Хабаровск), "Байкал" (Улан-Удэ), "Сибирские огни" (Новосибирск) - подальше от Сахалина. Однажды стихи Ким Цын Сона напечатал даже софроновский "Огонек". А сам Ким Цын Сон работал завхозом в столовой. Время от времени мы встречались в его небогатом, но всегда гостеприимном доме.

"Хозяин пришел!"

Таинственная корейская кухня. Таинственные корейские настойки. И, как всегда, стихи. Но что-то уже незримо стояло между нами: читая свои печальные строфы, Ким Цын Сон только делал вид, что у него есть будущее.

Он так и умер завхозом столовой.

Но поэт может умереть завхозом провинциальной столовой, а остается в памяти поэтом. И никто, никакой режим, никакие установки ничего поделать с этим не могут.

Геннадий Прашкевич

ВОСПОМИНАНИЯ О КОРЕЙСКОМ ПОЭТЕ

КИМ ЦЫН СОНЕ

Прежде всего вспоминаю лоб:

выпуклый, желтый, блестя пластмассой,

он возвышался как злой сугроб

над потемневшей от времени массой

щек, подбородка. Сплетенье жил,

съеденных нервами в сумрачных драках.

Он по-корейски кричал и выл,

он по-корейски молил и плакал.

"Переводи, - умолял, - вводи

слово за словом в тот мир, что спаян

словом и делом. Переводи!

Все - на тебе. Ведь ты - хозяин."

Падая лбом на край стола,

будто предчувствуя холод разлуки,

он на мгновение умолкал,

веки сжимал, опускал руки.

"Переводи! - умолял. - Вводи

в лес, где ручей никогда не смолкает,

в ночь, где смятением махнут дожди,

в дождь, где снега, как смятение, тают.

Переводи! Над сиянием слов

дух затаив, будто дышишь на свечи!"

И он умолял говорить про любовь,

и холод сводил его круглые плечи.

И через безденежье, через борта

дней, что иллюзий давно не питают:

"Розе, - шептал он - благоухать

злые шипы никогда не мешают."

Ким Цын Сон

ПЫЛАЮЩИЕ ЛИСТЬЯ

* * *

В темноте ничего не найдешь,

в тишине ничего не услышишь.

Только ночью с глазами закрытыми

можно видеть все то, что невидимо.

Можно слышать все то, что неслышимо

ощутить

приближенье

стихов.

* * *

Черемуха осыплет белый цвет

На тропы, приводящие к разлуке.

О, не смотри,

что волосами сед,

весною и цветами пахнут руки.

* * *

И опять весна наступает,

сходит снег, как моя тоска,

солнце жжет...

Быть может, растает

белизна

моего

виска?

* * *

Хотя весна

не вижу ласточек,

не слышу соловья,

и берег пуст, лишь чайки мечутся, играют,

танцуют над водой,

ведь море - их земля,

они его пустынным принимают.

* * *

Я стою в полосе прибоя

до колен закатав штаны.

Между мною и Солнцем дорога

пролегла лучом золотым.

Я колеблюсь,

легка тревога.

Ах, успею ли я схватить

уходящее в море Солнце?

А вода

так щекочет ноги!

* * *

Минувшей ночью набросал мороз

на стекла стебли белоснежных роз.

Но слаб цветок,

не знающий земли

все утро слезы

по стеклу

текли.

* * *

На иву, как на юность, я гляжу.

Не умолкай, невидимая птица!

на детскую свирель похож твой плач.

* * *

Воды напившись, не таи обиды

на мшелый камень, что в воде лежит.

Источник глохнет, если нет защиты,

как гибнет воин,

потерявший щит.

* * *

Полвека ждал,

был черен, как грачи.

И жду опять

еще пройдут полвека.

Но цвет моих волос неотличим

от белого

рассеянного

снега.

* * *

Я у костра пью черный чай из кружки

и, вглядываясь в небо, тороплю

бесстрастный голос матери-кукушки:

продли мне жизнь,

как я мгновенья длю!

Но голос птицы медленно стихает

и стоит ли мгновенья торопить?

Она мне жизнь наполнила стихами,

чем я её сумею отдарить?

* * *

Любовь сведет нас

и умчится,

и не подскажет - ждать или не ждать.

Но стоит даже на день разлучиться

является

опять.

* * *

Хлопья белые,

сопки белые,

бел простор

и белы дороги.

Лишь ворона топорщит перья,

видно, хвастает

черным цветом.

* * *

Проснулся вдруг - дождь по стеклу стучит.

Сто раз я умолял - цветов не трогай!

Исполнилось:

луч Солнца на цветах.

* * *

Как утешенье, ласковый рассвет

приходит посидеть у изголовья.

Уж десять дней

тебя со мною нет!

* * *

Как мне любить тебя не просто!

но без любви ещё трудней.

Моя любовь к тебе, как этот остров

моя судьба.

Я счастлив ей.

* * *

Луна в тишине.

Под окном георгины.

На стеклах и стенах бегущие тени.

Но как мне стихами сказать о виденье?

Жену разбужу.

* * *

Если бы в миг единый

выпали нам все радости,

скопленные за полвека,

если бы в миг единый

выпали нам все горести,

скопленные за полвека,

сердце могло б не выдержать.

Видно, не зря природа

радостью и печалью

равно нас наделяет.

* * *

Луна на облаке

и в озере.

И мы над облаком

и озером

по Млечному Пути плывем.

Будь осторожен в хрупком чёлне,

будь осторожен в хрупком чёлне,

и не задень луну веслом.

* * *

Мне сладок чай.

Блажен познавший сладость.

Как крабьи глазки пляшут пузырьки.

О аромат,

дарующий нам радость!

* * *

Когда рябины осенью краснеют,

закатным светом озаряя землю,

я с милой по бульвару прохожу.

Смотрите! - и лицо её румяно.

* * *

Чайка летит над гребнем,

гребень летит под небо,

пуст горизонт и бел.

Сделайте что-нибудь, сделайте,

чтобы и я полетел!

* * *

Весной есть вербы,

летом есть цветы,

а осенью - рябин тугие кисти.

Не их дарю,

не их просила ты,

несу тебе пылающие листья.

* * *

Кончена рыбалка.

Ни одной

рыбы не поймал я в этот день.

И друзья смеются надо мной,

дескать, помешала парню лень.

И никто не увидал из них,

как в ручье поймал я этот стих.

* * *

Я иву у дороги посадил.

Мне грустно потому что, уезжая,

Хранить её людей не попросил.

* * *

Душистый стог сена,

огромный, как волна.

От запахов его

я пьян, как от вина.

Скошу я всю траву,

Оставьте одного.

Прожить я здесь хочу

до самых холодов.

* * *

О, если бы ты выбор мне дала!

Отвергнув предложение любое,

я выбрал бы Луну

она бела,

и море

оно всюду голубое.

* * *

Я русалку слепил из песка,

но судьбой уготовано горе:

испугавшись седого виска,

уплыла она в синее море.

Я другую слепил тотчас.

Длинноногая, с грудью нежной,

она цветом раскосых глаз

вдруг напомнила мне о прежней.

Был я хитр: не дал ей хвоста,

чтоб уйти не сумела в море.

Но судьбой уготовано горе:

не по мне её красота.

* * *

На вершине горы скалистой

я стою, дрожа от восторга.

Близость черной бездонной бездны

поднимает меня, как крылья.

Улечу в голубое небо!

а рука

мох зеленый гладит.

* * *

Небо - голубое,

Солнце - ярко-красное,

белая - Луна.

Отчего все в мире

тысячи оттенков,

тысячи расцветок,

радужных, когда

небо - голубое,

Солнце - ярко-красное,

белая - Луна.

* * *

Защищаясь от бурь, я должен иметь характер,

Что бы ни было, но себя я не должен в бурях терять.

Неуступчив с врагами, я с друзьями и с милой нежен:

дикой розе шипы

не мешают благоухать.

* * *

Луну в саду я жду опять.

О, долгое дыханье ночи!

А туча ждет, когда уйду я спать,

и показать Луну не хочет.

* * *

Продрогшая Луна вплыла в мое окно,

на краешке моей циновки примостилась.

Хотел Луну укрыть - пусть будет ей тепло,

она за темным облаком

укрылась.

* * *

Маленький краб, выбиваясь из сил,

тщетно старается к морю пробраться.

Горькая участь: зеленой волной

выброшен в камни, опутан травой,

брошен в песках задыхаться.

* * *

Жаждущий роет колодец.

Жаждущий ищет воду.

Но если он видеть не хочет

жажду всего народа,

станет могилой колодец.

* * *

Дверь распахну, и сразу же мороз

лучами звезд щеки моей коснется.

И вновь надежда давняя проснется:

не молодость ли

Новый год

принес?

* * *

Дома в снегу,

стога в снегу,

в снегу на речке лед.

В снегах дорожку разгребу

по ней весна придет.

* * *

Любая песнь мне, знаю, по плечу,

я соловьем в ночи могу залиться.

Я так запел бы!..

Лучше помолчу,

чтоб не спугнуть неведомую птицу.

* * *

Как тогда я взволнован, о, море!

Тридцать лет для тебя что за срок?

Только вот

кожу сморщило время,

валуны превратило в песок.

* * *

З.И.

Ты сердишься, что "милой" посвящать

я стал стихи, но это так и надо:

они - слова, которые когда-то

Я просто не успел тебе сказать.

* * *

Во всем и всюду остров мой неистов

в тайфуне, в ливне, в трепете куста,

и даже в том, что птицы в месяц листьев

шумят на ветках

громче, чем листва.

Геннадий Прашкевич

ПРОЩАНИЕ С КОРЕЙСКИМ ПОЭТОМ

КИМ ЦЫН СОНОМ

Не умолкай невидимая птица,

на детскую свирель похож твой плач.

"Теперь ты точен.

Может получиться."

Он ничего не видит, но он зряч.

"Переводи, - твердит. - Еще страницу!

и желтым ногтем по столу стучит.

Переводи! Ведь ты услышал птицу.

Теперь ты знаешь, в ком она кричит."

Шипы и розы. Из какой корысти

он выбирал? Грехи его легки.

Мы знаем, как пылают наши листья

летящие в огонь черновики.