Работа

Работа

Они лежали в наспех отрытых окопчиках. Чахлые кустики, выгоревшие и изрубленные осколками, реденькой цепочкой спускались вниз, в широкую лощину, сплошь покрытую черными оспинами-воронками.

Над лощиной клубился сизый туман. Как сквозь мутное, плохо протёртое стекло на той стороне виднелись ракиты и крутой взлобок высотки. Дальше, у самого окаёма, висели столбы дыма.

Они лежали и смотрели вниз, и туда, где высились ракитки, и где частой скороговоркой постукивали пулемёты. Они лежали потому, что не решались покинуть своё укрытие: туман, затянувший лощину, был вовсе не туманом, а дымом бушевавшего несколько минут назад артиллерийского налета. Это после него лощина стала похожей на рябое лицо.

Они, конечно, знали, что сейчас или немного позже им все равно придётся очутиться там, среди черноты воронок и жёсткой опаленной травы. Но сейчас они не спешили - на тот свет торопиться не следует. Сейчас можно было спокойно свернуть по цигарке горького филичевого табака, лечь на спину и, глядя в бездонное небо, дымить, перекидываясь редкими фразами.

И все-таки они продолжали лежать, уткнувшись в землю, - так, как лежали во время артиллерийского налета, а глаза их, воспалённые от пыли и гари, все чаще возвращались к тонкой черной змейке, уползавшей вниз от окопчиков. Собственно, из-за неё они и оказались на этом пригорке. Змейка - телефонный кабель, соединявший артиллерийский дивизион с наблюдательными пунктами - был перерублен осколками где-то там, в лощине, среди клокастой рыжей травы.

Старший - беловолосый, с круглым девичьим лицом ефрейтор - искоса посмотрел на товарищей.

- Хватит глазеть, - сказал он высоким, подрагивающим голосом. - Не кино. Слышите?

Ближний сосед - худощавый боец с черными усиками, бабочкой прилепившимися над потрескавшимися губами, тотчас же откликнулся:

- Валяй. Сеня, командуй.

А третий, расстёгивая ещё одну пуговицу на вороте засаленной гимнастерки, просто спросил:

- Идти, что ли?

Третий знал: кому-то всё равно придется идти первому. И поскольку на войне игра в прятки ни к чему хорошему не приводит, он решил не томить себя - идти так идти. Однако то же самое решил и черноусый. Он молча подтянул аппарат и приподнялся.

Ефрейтор еще раз посмотрел на товарищей и усмехнулся. Ишь, мудрецы! Ни черта у вас, братцы, не выйдет. Первым пойдёт он, потому что имеет на это право командира.

- Быбин! Годунов! - сказал ефрейтор, - останетесь здесь. Ясно?

Двое одновременно вскинули выгоревшие брови и уставились на ефрейтора.

- А может, все разом? - солдат с усиками сел в окопе.

- Чудак ты, Годунов! Третий год воюешь, а ума не нажил, - ефрейтор даже поморщился, как от зубной боли. - Разом пойдем ежели - от одной мины все разом и накроемся. Понятно? Скажи ему, Быбин.

Быбин кивнул. Каска съехала на глаза, и он недовольно чертыхнулся.

- Тю, зараза! Тренчик осколком перебило. Теперь только выбросить.

- Он те, старшина-то, выбросит! - пробурчал ефрейтор, забирая у Годунова катушку с кабелем. - Дайте пассатижи!

Ефрейтор уже готов был выбраться на скат, чтобы ящерицей заскользить вниз, в дымную еще низину, но позади раздвинулись ветки кустарника, выглянуло потное, недовольное лицо, и кто-то яростным голосом ахнул:

- Так и думал! Загорают! Ипатов, ты что?!

«Что» прозвучало на такой ноте, что ефрейтор мгновенно побурел и машинально одёрнул пыльную гимнастерку, вытягиваясь, словно он не стоял на коленях в неудобном окопе, а находился в строю. Из кустов вылез низенький, с отчаянно синими глазами лейтенант - ровесник ефрейтора - и сел, рубанув кулаком по земле.

- Чухаетесь, а там орудие фрицы накрыли. Курортники! - Лейтенант срывал злость: четверть часа назад его самого разнес комбат за то, в чём лейтенант не был виноват. Кто бы предположил, что как раз в момент артиллерийской дуэли на батарею пожалует генерал? И разве предусмотришь, что связь с артнабами оборвётся как раз в это неподходящее время?

Выговорившись, лейтенант несколько остыл.

- Быбин, давай. Пошёл, пошёл рысью!

Быбин снял каску, с сожалением посмотрел на нее и отбросил в сторону. Ну её к шутам! Перекинув за спину катушку, он застегнул воротник и, не торопясь, пополз сквозь чахлую растительность вслед за чёрной змейкой кабеля. Остальные молча проводили его глазами.

Спустя несколько минут лейтенант сказал ефрейтору:

- Гады, прицельным бьют. Видишь?

Ефрейтор молчал. Он уже заметил, как вокруг Быбина, у самых его ног, возникают серые кустики пыли, взбитой пулями.

Лейтенант прищурился и вдруг подался вперед.

- Упал!

Вновь наступило томительное молчание. Сейчас уже было неважно: убит Быбин или ранен. Важнее становилось другое: кому идти по следам Быбина. Злость, еще кипевшая минуту назад в душе лейтенанта, окончательно исчезла. Глядя на Годунова и Ипатова, он морщился, не решаясь, кому приказать. Ефрейтор кашлянул и, моргая белыми ресницами, засуетился.

- Ну, вы того. Я пошел! - Он ловко вскочил, пригнулся и рванулся вниз.

Годунов машинально щипал черный ус и внимательно следил за исчезавшей и вновь появлявшейся фигурой ефрейтора. Вскоре она пропала из виду. Еще несколько мгновений смотрели лейтенант и Годунов в надежде, что вот-вот мелькнёт в отдалении согнутая знакомая фигура. Но неожиданно зазуммерил телефонный аппарат, лежавший в окопчике Годунова.

Солдат схватил трубку. Лицо его напряглось, потом он радостно закричал:

- Слышу, слышу, Сеня! Говори!

Он умолк, вслушиваясь в знакомый голос, пробивающийся сквозь шорохи и трески.

- Что он говорит? - нетерпеливо спросил лейтенант и сделал жест, требуя трубку аппарата.

- Ипатов говорит, что Быбин успел срастить один порыв. Потом его наповал разрывная положила. А он, ефрейтор то есть, еще один порыв срастил и идет дальше. Говорит, здорово кабель посекло, - Годунов опустил трубку.

- Сволочуги!

Лейтенант привстал, вглядываясь вдаль. И опять они замолчали, ожидая, что вновь зажужжит зуммер, и в трубке зазвучит голос Ипатова. Но прошло пять и ещё пять минут, а трубка молчала.

Лейтенант медленно вытер ладонью градины пота, бежавшие со лба. Что ж, ему всё понятно. Ипатов уже не заговорит. Он, как и Быбин, лежит где-то там, среди сухой клокастой травы, и лужицу его крови жадно пьёт истомлённая июльским зноем сухая земля.

Годунов вылез из своего окопа, молча придвинул аппарат к лейтенанту, потом, просыпая крошки табаку, свернул самокрутку и прикурил от «катюши». Сделав несколько затяжек, он протянул недокурок лейтенанту, встал и нырнул вниз, за чёрной змейкой. Двое погибли на его глазах. Что будет с третьим?

Лейтенант стиснул трубку, вслушиваясь в неясный шум, пощёлкивания мембран. Иногда ему казалось, что он слышит чьи-то знакомые голоса, и тогда он кричал в трубку, вызывая то Годунова, то Ипатова. Но трубка не отзывалась. И когда уже иссякло терпение, трубка щёлкнула, и очень близкий голос Годунова сказал:

- Товарищ лейтенант! Лейтенант Иваненко! Вы меня слышите? Это я, Годунов. Товарищ лейтенант, Сеню тяжело ранило, я ему перевязку делал, оттого и задержался. Товарищ лейтенант, я ещё одно повреждение устранил. Сейчас пойду по линии дальше. До нашей траншеи рукой подать. Фрицы, гады, через траншею бьют с деревьев. Ну, я пошёл, товарищ лейтенант!

И опять умолкла трубка. Лейтенант кричал в неё, дул, щёлкал по мембране, но аппарат словно онемел.

- Ф-фу! – Иваненко бросил трубку. Ещё десять минут он может подождать. Это – крайний срок, после которого ждать уже нечего. Нет, можно ещё пяток минут можно накинуть, вдруг Годунов просто задержался, вполне возможно, что где-нибудь от фрицев прячется.

И вдруг, как сквозь дремоту, лейтенант услышал жужжание. Схватив трубку, он приник к ней.

- Товарищ лейтенант… Это я. Ранило меня… - медленно, с паузами, доносился хриплый, прерывистый голос Годунова. – Ещё одно повреждение… Сил нет. Разрывной.

Иваненко закричал:

- Годунов, милый, ты лежи, я сейчас! Слышишь? Я сейчас приду! – Он умолк, прислушался и опустил трубку. Вот и Годунов лежит там, на проклятой лощине. У Годунова дела плохи. Слишком хорошо знал лейтенант, что значит бульканье, возникающее в горле раненых в грудь.

Лейтенант поглубже надел пилотку, привычно ощупал карманы. Нож, пассатижи, изолента и молоток были на месте. Поднимаясь, лейтенант посмотрел на небо – удивительно, какое оно голубое! Ни облачка, ни дымки. И самолётов нет. Только солнце – ослепляющее, жгучее – как в детстве.

Где-то за спиной ухнули пушечные выстрелы. Над головой с характерным шуршанием прошли снаряды. Спустя несколько мгновений там, где маячили ракиты, поднялись султаны взрывов.

- Так их, гадов! – лейтенант скрипнул зубами. – Так их!

Сузившимися от ненависти глазами смотрел он на лощину. Наступило мгновение, когда он уже не мог знать, что случится там, под прицельным огнём, среди просматривающегося врагом пространства. Лейтенант вспомнил недовольное лицо комбата, его ломкий от досады голос, немногословного генерала с полуироническим-полуиспытующим взглядом холодных глаз, пушку, завалившуюся на правую ось, - и зябко повёл плечами. Держись, Иваненко! Кому, как не тебе, командиру взвода управления, обеспечивать связью батарею? Огневики не раз завидовали: вам, управленцам, благодать. Вот она, благодать - рыжая лощина. И сколько таких ещё будет?

«Хватит! - оборвал свои мысли лейтенант. - На войне, как на работе. Иной раз и молотком по пальцам врежешь, а что поделать? Подуешь - и снова. Работа своего требует. Так и генерал - с комдива, комдив - с комбата, комбат - с меня, лейтенанта. А теперь я сам с себя требую. Ну, шагай, парень!» И, не пригибаясь, лейтенант ринулся вниз, на обдающую зноем и гарью лощину.

Вот она, чёрная змейка! Вьётся, вьётся, стелется среди клочьев травы и низкорослых кустов. Глухо стучат кованые каблуки сапог, птицей бьется в груд и лейтенанта готовое выскочить сердце, кровь горячо стучит в висках. Он бежит, падает, встаёт, опять бежит, опять падает. Чёрная змейка цела. Она ведет дальше, мимо Быбина, уткнувшегося в пучок поблёкшей травы, мимо Ипатова, замершего в неглубокой воронке. Жив ли он?. Нет, стеклянный взгляд уставился и безмятежное небо, и в глазах Ипатова отсвечивают два маленьких солнца. Дальше, лейтенант, дальше!

Годунов лежал за невысокой мшистой кочкой. Рядом с ним стоял аппарат. Телефонная трубка зажата стиснутыми в последнее мгновение пальцами. Пуля вошла Годунову в грудь.

Иваненко упал и, потянув аппарат, осмотрелся. Ага, вот здесь Годунов сделал скрутку. А вот ещё. Значит, надо идти дальше - где-то впереди ещё порыв.

Затрещали выстрелы.

- Бьёте, дьяволы? Ни черта, я вас перехитрю, - бормотал лейтенант, вжимаясь в землю и двигаясь дальше, обдирая ладони и колени.

- Фить, фьють! - посвистывали невидимые птицы над его головой, отзывались и справа, и слева.

Иногда перед лейтенантом раздавался характерный треск, и брызгали синие огоньки. Но он полз, не сводя глаз с кабеля, прячась за остатками кустиков, за низенькими лепёшками кочек.

Вот он, обрыв! Где же второй конец? Чёрт, как далеко его отбросило! Оставив аппарат, лейтенант замер: дальше земля голая, как плешь, ни кочек, ни травы. Термитный снаряд сжёг все, что могло гореть.

Отрешённым взглядом посмотрел лейтенант на небо, на близкие ракиты и заторопился. Быстро прикрутив зачищенный конец запасного кабеля к оборванному, он метнулся к другому концу, отброшенному взрывом. Руки его работали точно, он сделал скрутку и вдруг поднял изумленно голову.

По нему никто не стрелял. Он повернулся к ракиткам и усмехнулся. Так вот в чём дело! Снайперов смел на землю беглый огонь орудий. Теперь фрицы сидят, как кроты, затаившись в укрытиях.

Лейтенант возвратился к аппарату, подключился к линии и позвал:

- Белка! Белка! Говорит Иваненко, вы слышите? - И не успел он закончить, как на двух концах линии зазвучали взволнованные голоса. Артнаб требовал огня в квадрат 275, кто-то быстро отвечал ему девичьим голосом. И, слушая их, лейтенант обмяк, сразу ощутив, как он устал, как печёт солнце, и как хочется полежать в холодке, глядя в безоблачное небо. Превозмогая усталость, он заставил себя вызвать батарею и, услышав ответ, начал докладывать. Он не сказал и нескольких слов, когда чей-то знакомый голос оборвал его:

- Ладно, лейтенант, знаю. Мы все видели. Спасибо, лейтенант, добре, жду на батарее!

И по этому «добре» лейтенант узнал генерала. Иваненко глубоко вздохнул, помедлил немного и отключился. Разговаривать некогда, сейчас линия принадлежит батареям.

Небо источало зной. Белый, слепящий шар солнца висел над этой лощиной, над чёрной змейкой кабеля, над мёртвыми, над головой лейтенанта.

Солнце тоже работало.