Рандом (СИ)

Глава 14. Влада

Влада

«Камни мостовой остановили долгий полет воина. Падая, он разбил голову об острый угол декора, выступающего сбоку. Она отлетела в сторону и долго прыгала, воскрешая забытым звоном старинную площадь. За бесславным концом бронзового воина наблюдали кони, давно уставшие от скачек. Сама богиня, взметнувшая над головой орла, от которого осталась безглавая тушка, не заметила потери бойца. Ее больше занимал обрубок, оставшийся от ее правой руки. Больше, чем усталые кони, чем поверженный воин. Больше, чем угасающий город».

Зачем он мне это сказал? Как там?.. Либо не пить много, либо научиться себя контролировать. Чепуха какая-то. Нашел мне бесконтрольную. Вот я понимаю – Алиска. Вот она – бесконтрольность в действии! Вот ей бы и говорил, придурок!

Сидя у изголовья на кровати, я пошевелилась – все, что находилось во мне, тут же запросилось наружу. Нет, правда. Не только содержимое желудка, но и то, что было в голове: болезненно пульсируя, оно тяжело ткнулось в черепную коробку, надавив на виски.

Я вторые сутки лежала в «Астории», на кровати, облокотившись на подушку. В номере люкс на втором этаже. У меня перед глазами в квадратной оконной раме готовился то ли взять штурмом Исаакиевский дворец, то ли догнать Медного всадника, бронзовый царь на коне. Мне опять было плохо. Мою голову в сотый раз посетила противная мысль о том, что не следовало пить. И еще. Откуда-то из позавчерашнего круговорота вывалился образ Сусанина, укладывающего меня как младенца в постель. Кажется, он даже пел мне колыбельную. Прикалывался, конечно, но…

Блин. Да, хлюпая носом, я рассказала ему об отце, который бросил нас с мамой сразу после того, как родился Антошка. С самого начала мой папочка противился рождению второго ребенка. Мама отказалась делать аборт. Я узнала об этом спустя пару лет и с тех пор не могла отделаться от мысли: то, что должно было бесформенной кровавой массой плескаться в тазу, бегало, смеялось, задавало глупые вопросы и временами получало подзатыльники. Я была далека от желания осудить отца (только за Антошку, ибо у меня имелись и другие причины для осуждения — и слава-те, я не стала рассказывать о них Сусанину!) - и встать на сторону матери. Тогда мне казалось, что я не испытываю особой любви к брату. Но сейчас, особенно в те редкие моменты, когда я почти готовилась смириться с обстоятельствами, стоило мне представить изможденное, укутанное синими тенями лицо Антошки, меня заносило - сердце мое рвалось от жалости. Это разве любовь? Она что, всегда будет такой… больной? И если я влюблюсь в человека, мне что – необходимо будет его жалеть? До боли, до слез?

Во-во. Подобные вопросы позавчера я и задавала Сусанину. Черт. Сколько раз за двое суток давала себе слово, что не буду вспоминать, и все равно!

- Влада, ты задаешь инфантильные вопросы. Надеюсь, завтра это пройдет. Тебе нельзя пить. Ты говоришь, что в прежние времена у тебя, и у твоих друзей был принцип – не пить спиртного. Так куда он делся, твой принцип? Хочешь, я отвечу на вопрос? Не было никакого принципа. Вы все боялись родителей. И, чтобы не называть вещи своими именами, пошли по пути наименьшего сопротивления – решили, что это ваш выбор. Да, так проще тешить самолюбие. Сейчас тебя контролировать некому и ты стала самой собой. Обычным подростком, которому хочется попробовать все. Так вот что я тебе скажу, Влада. Нет у тебя времени быть максималисткой. Либо ты бросаешь пить, либо научись контролировать себя. Здесь не осталось тех, кто мог бы с тобой нянчиться. Особенно, когда начинаются пьяные закидоны. В один… Далеко не прекрасный день, когда тебя снова потянет в ночь глухую, даже я, несмотря на буйную фантазию, не рискну предположить, как именно ты не проснешься. Собаки ли бродячие растащат тебя на запчасти, или вышибет мозги пуля киллера.

Я дослушала тогда мораль не потому, что хватило терпения. А потому, что во время пространного монолога пыталась найти доводы для того, чтобы возразить. А уж когда не нашла…

- Какого черта я должна все это выслушивать? – удивилась я. Вместе со мной удивленно потянулось вверх пламя от десятков свечей, зажженных в комнате. – Самым умным себя считаешь? Что ты сделал такого из того, что не сделала я? За женой ухаживаешь? Ты этим собрался передо мной хвастаться? Этим собираешься заслужить мое уважение? Морали он мне читает… Папочка-мамочка нашелся.

- Вот именно, Влада. Вот именно, - и очередной долгий выдох снова заколебал многострадальное пламя свечей. – Нет у тебя. Ни папочки, ни мамочки.

От воспоминаний мне стало хуже. Я всерьез озадачилась выбором: то ли переварить съеденное вчера, то ли избавиться от него навсегда. Я склонялась ко второму, когда открылась дверь. С предварительным стуком, на который я, в силу вышеперечисленных причин, отреагировать не успела.

Сусанин, до неприличия бодрый, водрузил на прикроватный столик канистру с водой. Не поленился, открутил пробку и налил в стакан. Вчерашнюю бутылку я выдула. Съела и то, что он принес мне вечером – остатки роскоши с днюхи Алиски. Наверное, мне не следовало этого делать. Я уже не понимала, отчего меня так выбило на двое суток.

- Сегодня полегче, пьянь? - тепло спросил он, протянув мне стакан с водой.

Сначала я хотела вспылить, но тот выключатель с моем организме, что спонсирует взрывы, сломался. Я взяла стакан и без сил рухнула на подушку.

- Держи, поможет. – Сусанин как фокусник распахнул ладонь и на свет явилась таблетка. – Точно тебе говорю. Ну, ясен пень, похмелиться тебе не предлагаю.

Я отрицательно мукнула. Я не стала уточнять в своей голове, как выглядит банка пива и как на нее способен отреагировать мой организм. Безропотно приняла лекарство, втолкнула белую гостью в сухой рот и залила водой. Некоторое время я слушала звонкое урчание, с которым мой желудок комментировал новое содержимое. Страшного не случилось, стоило готовиться к лучшему.

Сусанин, гладковыбритый, свежий, в джемпере с милитаристской расцветкой, стоял у окна, разглядывая площадь, затопленную листьями. Он наблюдал за разноцветными волнами, разбивающимися о борта машин и автобусов. Его взгляд скользил по свежим, ярким, желто-красным брызгам, тем, что ветер бросал в лицо мертвой старушке, сидящей на лавке у памятника. Короче, Сусанин забыл обо мне минут на пять.

Мне полегчало, но вместе с тем это облегчение не принесло мне облегчения. Прояснение в моем мозгу опять вызвало к памяти еще одну ночную картинку и когда она нарисовалась в полной красе, из моей груди вырвался судорожный всхлип.

Именно. Я приставала к Сусанину в том самом смысле. В плохом. Я сидела у него на коленях, прижимала его голову к груди, целовала лицо, говорила что-то о своей девственности.

Боже. От стыда кровь так сильно прильнула к моим щекам, что мир вокруг порозовел. Я поймала себя на том, что шумно соплю, пытаясь перевести дыхание. Пытаясь найти позу, в которой мне не было бы так стыдно, я ерзала, скрябала ногтями пушистую ткань пижамы, неизвестно как на мне оказавшуюся. И дышала, дышала.

- Ну что, полегче? – Он обернулся, смерил меня насмешливым взглядом, от которого мне стало еще хуже.

- Откуда пижамка взялась? – Я царапнула махрового котенка. – Забыла тебя вчера спросить. Такая веселенькая.

- Понравилась? Здесь полно вещей. Все чистое, не сомневайся. Забыла она… Да ты вчера была мертвая. Я подойти к тебе боялся, только передачки носил.

Я фыркнула как старинный паровоз, выпускающий пар и добавила, не зная куда деваться от стыда.

- Не знаешь, где мои вещи? Я не помню…

- Конечно не помнишь. Я тебя раздевал. И одевал. И укладывал.

- И песенку пел, - не сдержалась я. Как ни странно, от уточнений мне становилось легче.

- И песенку пел, - кивнул Сусанин. Он подошел к белому шкафу, занимавшему всю стену, распахнул дверцы. Среди прочей одежды я разглядела на плечиках сиротливо прижавшуюся к шкафному боку и свою футболку с толстовкой. – Вот, все в целости и сохранности.

Максим Сусанин странно глянул на меня. Потом как-то неуверенно подошел к кровати и сел. Рядом со мной. Его рука нырнула под одеяло, нащупала мою дернувшуюся пятку, скользнула по икре, зацепив колено. Я съежилась, подтянувшись к изголовью.

- Так что, Влада, - растягивая слова, сказал он. – Продолжим с того места, на котором остановились позапрошлой ночью?

Состояние, близкое к панике, охватило меня. Раскаленными иглами вонзились в мою многострадальную голову ночные поцелуя и объятия. Посиделки на коленях… Боже. Я сидела у него на коленях полуголая!! А, может, и вовсе...

- Так что, Влада, твое предложение остается в силе? – Его рука продолжала щупать мою ногу, оголенную задравшейся до задницы штаниной.

- Макс, знаешь, я немного перебрала, - залепетала я.

- Пора отвечать за свои слова, Влада. В конце концов, ты взрослая девушка. Тем более, что ты сама предложила.

Я потерялась. Стремительно понеслись мысли: здравомыслящий… ночью же сдержался… бывает, от желания у парней крышу сносит… и что дальше?.. царапаться, кусаться… сама виновата. Слова, слова – где, черт побери, найти слова, чтобы…

- Знаешь, Макс, я не готова…

- Когда не готова? Сейчас? Помнится, позавчера ты была более чем готова, - он придвинулся. Его рука, преодолев защитный барьер свернутой трубочки штанины, осторожно забралась выше. Я дернулась. – Ты просила меня. Заметь! Сама просила. Уговаривала. Практически применяла запрещенные приемы. Я не пошел у тебя на поводу. Как человек здравомыслящий, я сдержался. Потому что предпочитаю иметь дело с трезвой девушкой. Более того, я дал тебе целые сутки – подумать, приготовиться. Но сегодня…

- Макс! Прошу! – Мое сердце колотилось. – Ты должен…

- Конечно, я никому и ничего не должен. Но для тебя сделаю исключение. Ты так настаивала, так настаивала. Разве я могу отказать девушке? Тем более, когда она меня так настойчиво просит. Помнишь, как настойчиво ты меня просила?

- Не помню! Я не помню! – Я попыталась отодвинуться и не смогла – он сидел, прижав вместе с одеялом и край моей одежды.

- Так я тебе напомню, девочка моя! – Он подался ко мне и тихо так сказал: - Потому что за базар надо отвечать. Это тебе не прежние времена, когда на твоей стороне стояло общество и закон. Ты умоляла меня. Я тебе обещал. И слово свое сдержу.

Я дышала как рыба, выброшенная на лед. Не знаю, какая муха меня укусила, какая вожжа попала мне под хвост и зачем мне нужно было знать, где зимуют раки, но сейчас ничего такого я не хотела! Ничего! Ни мух, ни вожжей, ни раков!!

- Я всегда держу свое слово, девочка моя. Поэтому, как бы ни было плохо, я дам тебе пару минут приготовиться… А потом мы поедем на Ваську, потому что тебе, видите ли, до одури захотелось навестить отца, который бросил вас с матерью лет пять назад. Кажется, ты хотела его похоронить.

Когда до меня – не сразу – дошел смысл сказанных слов, во мне что-то щелкнуло.

- Что за идея, не знаю. Навестить отца, - удрученно повторял Макс. – Так, подожди, а ты что подумала, испорченная девчонка?

- Ах ты…

Он едва успел увернуться – вторая подушка, свободная от моей спины, полетела ему в голову. Макс перехватил мою руку и дернул на себя. Я кошкой выскользнула из захвата, навалилась на шутника сверху и не заметила, как оказалась сидящей на нем. Он смеялся. Прижимая меня к себе, он перевернулся. Раз, другой. Я видела его то на фоне белоснежного одеяла, то на фоне покрытого лепниной потолка. Потом я устала и сразу же, без переходов, почувствовала тяжесть его тела, тепло, накрывающее меня сверху, дыхание, щекочущее мне шею. Я увидела его лицо – совсем близко. Разглядела лоб со шрамом над левой бровью, нос, глаза. Прикольную бородку, в которую вписались губы. Лежа на мне, он дышал. Взгляд его – растерянный, задумчивый, искал что-то на моем лице. Видимо, нашел. Потому что он расплылся, приближаясь.

Я не знаю, чего я хочу! Я не умею играть в эти ваши взрослые игры! Я еще маленькая!.. Хотела крикнуть я, но вместо этого отвернулась, уходя от обстрела его глаз. От губ, способных лишить меня дыхания.

- Ладно. Поиграли и будет, - тихо сказал Макс. Поворочался, сползая на кровать. – Тебе полегчало, я смотрю. Тогда поднимайся. Пока ты тут прохлаждалась, я скатался к бабе Шуре. Короче, яичницу будешь?

- Черт, у тебя есть яйца?

Макс хмыкнул, поднимаясь с кровати.

- Ты в этом сомневалась?

- У бабы Шуры же все куры сдохли!

- Так она новых завела. Отстала ты от жизни, Влада. Плохо несутся, это факт. Но для меня десяток-другой баба Шура насобирала.

- Ма-а-акс. Ма-а-а-ксик, ты поделишься?

Он вздохнул.

- Как просить будешь.

- Максик, слушай, хорошо буду просить! Ну пожалуйста!

- Куда от тебя денешься. Договорились. Вставай давай. Я жду тебя в ресторане.

Все время, пока я толкала себя к шкафу, заставляла снимать с плечиков упирающуюся одежду, меня не оставляла мысль о том, что мне уже не светит хорошее самочувствие. Никогда. И все мои планы на будущее должны сначала пройти в игольное ушко вечного похмелья, постоянной тошноты и слабости. Не понимаю, как все они могли вечно вливать в себя такую мерзость, зная, что на следующий день обречены?

Спускаясь по парадной лестнице фешенебельного отеля, я дала себе слово, что брошу пить. И не только потому, что веселье, казавшееся безбашенным, на следующий день обернулось чувством стыда. Я не хотела себя обманывать, не хотела сходить с ума. Даже на время. Смотреть на все, что творится вокруг трезвыми глазами – путь это будет мое решение. Мой выбор в мире, где все решено за меня.

Ресторан встретил меня празднично. Солнце, отыскавшее окошко в бесконечно плотном графике, резвилось в бокалах, расставленных на столах, закручивало пылевые вихри в столбах света. Словом, делало все, чтобы загладить вину за долгие пасмурные дни. Но я видела, как город щурится, оконными портьерами заслоняясь от нежданной милости.

- Яичницу будешь? – спросили откуда-то сбоку голосом Сусанина.

- Ага, – ответила я и вместе со мной ответил кто-то еще.

Я повернула за колонну и оказалась не готова к осуждающему взгляду темных глаз. Кир сидел на столом и смотрел на меня так, словно вина за все происходящее в его жизни лежит на мне. В душе шевельнулась досада: почти за двое суток отсутствия я так и не удосужилась его предупредить. Но ведь он мог и догадаться, как мне было плохо! Ну почему я должна всех понимать, а меня никто! Злая, я плюхнулась на стул.

Видимо, на это ушла вся моя смелость, потому что на то, чтобы посмотреть Киру в глаза злости уже не осталось. Я знала, что он сидит на другом конце стола, дышит, занавесившись длинными волосами. Потерянный больше обычного, он пытается достать меня осуждающим взглядом, который никак не находит цель.

- О! Влада объявилась. – На пороге кухни появился Сусанин, подпоясанный фартуком. Он постоял, излучая жизнерадостность и спокойствие. До такой степени, что мне стало завидно. – Тебе сколько яиц? Два, три?

- Какая роскошь, - буркнула я.

- Значит, три. А тебе, Кир?

- Два, - встряла я. – Я больше не съем.

- Мне тоже, - бросил Кир куда-то в пол.

- Понятно. Хрен вас откормишь.

Сусанин исчез. Мы сидели, уставившись каждый в свою точку. Кир молчал и я постепенно успокоилась. И тогда он еле слышно сказал:

- А если я пропаду, ты тоже не станешь меня искать?

Я вздохнула.

- Никто не станет нас искать, Кир. Давно пора привыкнуть к этой мысли. Мы потеряли сами себя. И никому нет до нас дела.

- Меня не интересуют все. Я спросил тебя.

- Буду, - соврала я. И он мне не поверил.

- Ты помнишь, что я сказал тебе, когда мы встретились?

Я помнила, я не смогла бы забыть нашу встречу никогда. На третий день после конца света, я выползла из укрытия, в котором просидела без малого сутки. Без сна, без еды, без надежды. Я шла по улицам незнакомого города, который не смог родиться и в кошмарных фантазиях. Бродить среди полулюдей-полутрупов, перешагивать через мертвецов, продираться сквозь баррикады тлеющих машин, вздрагивать от взрывов – далеких и близких, стирать с лица пепел, падающий сверху, видеть, как умирают раздавленные люди с выпущенными внутренностями, как захлебываясь кровью - без стонов, без всхлипов - несут всякий обыденный беспричинный вздор — и думать лишь об одном. Кто создатель этого хоррора, супер-мега-масштабного фильма ужасов?..

Страх был, я помню. Наверное, он был. Но еще больше я боялась, когда сидела в кафе, сводя себя с ума сотнями попыток достучаться до разума официантки.

Я тащилась по дороге. Мне хотелось то ли домой, то ли умереть. И вдруг в какофонию звуков, прорвался одинокий крик.

- Люди! Лю-юди! Прошу вас, откликнитесь! Хоть кто-нибудь живой!! Лю-у-уди!

Я пошла на голос вовсе не потому, что возрадовалась товарищу по несчастью. Крик казался мне такой же составляющей происходящего. Мне было по пути – я осознала, что хочу домой, к маме. Я ведь ничего и не пыталась сделать! Боже, какая я дура! О, у меня наверняка имелись в запасе – наверняка имелись! – слова, возвращающие маму к жизни!

Приняв решение, я тут же его нарушила – движимая заунывным «лю-у-уди», я отклонилась от маршрута.

Худой мальчишка сидел на коленях посреди двора-колодца.

- Э-эй. Кто-нибудь! Отзовитесь! Что происходит?! Ну пожалуйста, хоть кто-нибудь, прошу вас! Разве я так много прошу, Господи! Пусть хоть кто-нибудь мне объяснит, я хочу понять! Умоляю, пожалуйста!!

Мальчишка кричал, почти выл. Протяжные гласные звуки уносились наверх, вырывались в небо, покрытое плесенью темных с проседью облаков. Я стояла в арке. Я ждала. Я надеялась, что ему ответят.

Сверху падали серые хлопья и застревали в черных длинных волосах мальчишки.

- Эй, - не выдержала я. – Ты живой?

Пока он поворачивал голову на мой голос, я успела удивиться непривычности. То, что кто-то отреагировал на мой вопрос, показалось мне противоестественным. Я успела привыкнуть к другим правилам.

Ты кто, ангел? – спросил он, когда его обреченный взгляд нащупал меня…

Теперь я сидела за столом ресторана в «Астории». Из кухни вкусно пахло. Со мной рядом был тот же Кир, тот же город. И то же бесконечное ожидание ответов на прежние вопросы.

- Налетай, молодежь.

Две тарелки, откуда на нас пялилась оранжевыми кругляшками яичница-глазунья, возникли на столе. На скатерть со звоном высыпались ножи и вилки. Рядом появилась пара стаканов с соком. Сусанин сел, придвинул ближе свою порцию и, вооружившись приборами, решительно избавился от одного из трех яиц.

- Приятного! – вдогонку пожелал Кир.

Макс кивнул. Я тоже – во рту у меня растекался желток.

- Ну, - чуть позже сказал инициатор королевского завтрака, когда с едой было покончено, - как ты себя чувствуешь?

- Нормально, - отозвалась я и вместе со мной ответил Кир.

Подняв голову, я удивилась: оказывается, Макс ждал ответа не от меня.

- Нормально, - повторил Кир. – Да если честно, я не особенно и боялся.

- Давай, рассказывай. И я бы сдрейфил. Бродить в темноте, не зная, откуда и что прилетит… - Сусанин развел руками. – Но все равно, ты мужик!

- Ну да… Сначала мне было не по себе, - продолжал Кир. – А потом… Ну, во-первых, я не особо верил, что все случится в первый же день. Думал, так бродить придется неделями. Киллер же не дурак. А вас слишком много, чтобы сохранить все в тайне.

- Мы старались, конечно. Но я с тобой согласен. Надежды на тайность операции было мало. А когда раздался выстрел?

- Не поверишь. Свиста пули я не слышал. Так, грохнуло что-то и все. Такое впечатление, что стреляли просто чтобы стрелять. Я до сих пор удивляюсь.

- Я сам удивляюсь. Верзила был прав, киллер хотел, чтобы мы его остановили. Какое еще может быть объяснение? Ну, как говорится, и хрен с ним. Пока пусть Султан голову ломает, как он такое проворонил.

- Слушайте, ребята, - вкрадчиво вклинилась я. – Может, кто-нибудь мне объяснит, в чем дело?

- Киллера поймали, - снизошел Кир. – Сегодня ночью.

- Да ладно!

- Вот тебе и да ладно! – усмехнулся Сусанин. – Пока ты дрыхла с похмелья, твой дружбан принял участие в военной операции . К тому же, в самой опасной роли – подсадной утки. Короче, под пулями ходил.

- Не томите! – чуть не крикнула я. – Кто?

- Ты не поверишь, - начал Макс.

- Я уже не верю! Ну?!

- Беременная баба Султана, Верка!

Я открыла рот. Информация в моей голове укладывать не хотела.

- Не может быть… Вы уверены?

- Да уже куда уверенней, - Кир вздохнул. – Она Макса чуть не убила.

- Макса? Правда?

Сусанин утвердительно покачал головой.

- Ничего себе. И что теперь? – растерянно спросила я.

- Что теперь, - Макс отхлебнул сока. – Отвезли ее Султану. Рука не поднялась… Сразу разобраться. Пока посидит под замком, а через неделю соберемся все и будем принимать решение.

- Типа, судить? – Я вскинула брови.

- А ты что предлагаешь?

- Ну да… Я тоже предлагаю… А если все решат «расстрелять», то кто…

- Думаешь, не найдутся желающие? – улыбнулся Макс. – Найдутся, не боись.

- Не беременную же! Пусть родит, что ли…

- Уж не знаю, кого она там родит, с таким настроем, - Кир облокотился на стол. – Тетка рехнулась, это точно.

- А Султан что говорит?

- А что ему говорить? Цокал. Охал и ахал. Да и не до того ему, честно говоря, было. У него там новое развлечение – Алиска.

- Алиска? С Султаном? – Моему удивлению не было предела: вот сколько новостей я проспала!

- Алиска. С Султаном. Она после днюхи с ним и уехала. Она уехала, ты сбежала. Я один остался…

- Значит, теперь у Султана новая любимая жена, - я перебила Кира.

- Надолго ли, - пожал плечами Кир. – А то ты Алиску не знаешь.

- Ладно, ребята, потом пообщаетесь, - Сусанин решительно поднялся. – Мы едем, Влада?

Я кивнула, вставая из-за стола.

- Куда вы едете? – неожиданно услышала я. Кир вскочил. Волосы крыльями плеснули назад, освобождая белое лицо. «Куда вы едете без меня?» - прочла я в осуждающе сверкающем взгляде.

- Кир, я не надолго, - попробовала оправдаться я. – Давно собиралась отца навестить…

- Какого отца, Влада? Разве сегодня не пора твоих навестить? – сорвался на крик Кир. – Ты не была у них уже два дня! Два! Ты же знаешь, и молоко кончилось, и яйца! Мы собирались ехать еще перед днем рождения!

- Кир, мы…

- Как ты не понимаешь?! Для меня твоя семья – это моя семья! У меня никого – ты слышишь? – никого не осталось! Я каждый раз езжу туда с тобой… И как будто о своих забочусь! Вы что, все считаете, что мне не нужно это? Родные, о которых нужно заботиться? Пусть даже так… Я тебе не Алиска! Это она была бы счастлива, если бы ее родители… неизвестно где… в самолете… А я хотел, чтобы остались! Чтобы ездить к ним, кормить с ложки! Маму! Отца! Сеструху! Чтобы хоть кто-то… Хоть кого-то…

Я слушала, не дыша. Он почти плакал, в его голосе было прежнее то, от всех этих «лю-юди, умоляю, хоть кто-нибудь».

- Слушай, Кир, ты чего завелся? Езжайте с Владой, – недоуменно пожал плечами Макс, но я его перебила.

- Кир, мы едем к моим. Сейчас. Собирай продукты.

Он сник в один миг, как оставшийся без ветра парус. Пару раз набирал полную грудь воздуха для ответа, но каждый раз слова выходили из него тяжелым выдохом. Он едва сдерживал слезы.

- Ладно, ребята, увидимся позже. Обещанные яйца на столе. Бывайте, - попрощался Макс. Он зачем-то собрал грязную посуду и исчез на кухне.

- Соберешь продукты, или тебе помочь? – Я не знала, как принято успокаивать плачущих парней.

Кир кивнул. Волосы снова закрыли лицо. Круто развернулся, сбив стул. Его длинные тонкие пальцы оторвались от столешницы и взлетели куда-то к вороту толстовки.

…А потом я сидела на мостике, обегающем купол Исаакия. Мои ноги болтались и до опоры была сотня метров. Позади меня в окнах горели свечи. Их пламя металось. Так же как пламя, металась моя душа. Выл ветер. С бешенством налетал на железную конструкцию, давно требующую ремонта. Я могла погибнуть. Скажу больше, я думала об этом так же просто, как думала о том, чтобы встать и уйти.

Шаг вперед, шаг назад.

Я запретила Киру подниматься на смотровую площадку и он честно держал данное слово. Он стоял под мигающим фонарем и дрожал от страха: он не знал, чего от меня ждать.

И я не знала, чего ждать от себя – шаг вперед или шаг назад.

Я до последнего занимала свои руки, тело действиями, чтобы оттянуть момент истины. Теперь действия кончились и началась пытка. Память не стеснялась в деталях. Она подсовывала мне их – яркие, четкие картинки, словно была не моя, а чья-то чужая, специально заброшенная в мою голову, чтобы свести меня с ума.

Память толкала меня вперед.

Полдня назад я, онемевшая, столбом стояла в своей квартире. Дома, у открытой в кухню двери. Раньше, когда я отгоняла от себя страшные мысли, мне представлялось, как все будет ужасно. Но было еще хуже.

Я хотела отвернуться и не смотреть, но стояла и смотрела. Кир говорил что-то успокоительное. Если бы слова могли оказывать такое же действие, как таблетки, мне бы наверняка помогло. В моей голове замкнулась мысль, бегущая по кругу: как я смогу это пережить? Мама умерла у плиты, так и не закончив печь свои вечные блины. По странному стечению обстоятельств Антошка умер вместе с ней. Он упал со стула, и так получилось, что они лежали вместе, голова к голове. С открытыми глазами. Они смотрели друг на друга – худые, бледные. Их связывала одна тайна, к которой я отношения не имела. Она называлась смерть.

Я шагнула на кухню и меня словно выключили. Я опустилась на пол и долго просидела без движения, слушая стук сердца. Я даже не догадывалась, что оно может так тяжело толкать ребра. Каждый стук я ждала с замиранием, заранее готовилась к нему. Так больно мне не было никогда. До такой степени, что я захотела: пусть следующий удар станет последним! Но сердце билось, не обращая внимания на мое желание. Выбрало где-то в груди самую болезную точку и долбилось, долбилось в одно место.

- Завтра, - сказала я между двумя пытками - тук-тук. – Мы похороним их завтра.

Мы долго шли к Исаакию. По дороге мы зашли в Казанский за свечами. Мне показалось важным зажечь их в ночи.

- Знаешь, Влада, я никогда тебе не рассказывал, что почувствовал, когда осознал, что мои никогда не вернутся, - Кир начал говорить и я остановилась. Повернулась и закрыла ему рот рукой.

- Не надо, - еле слышно попросила я.

Я шла, неся в сердце каждый из этих больных тук-тук, и у меня не оставалось сил ни на что другое. Оставив Кира, я поднималась по долгой лестнице на смотровую площадку. Каждую из пятисот шестидесяти двух ступеней я брала штурмом. Мне хотелось бы наполнить их пятьсот шестьюдесятью двумя воспоминаниями о маме с Антошкой, но перед глазами стояли два тела, лежащие рядом.

Шел дождь. Я промокла насквозь. И мне хотелось только одного – чтобы все кончилось. Внизу под фонарем стоял Кир, бродила невесть откуда взявшаяся лошадь. Подступающая темнота обманывала меня, скрывая сотню метров пустоты под ногами. Шаг назад…

Шаг вперед.