Рандом (СИ)

Осень. Глава 1. Влада

РАНДОМ

Посвящаю маме

- «Нельзя поверить в невозможное! – сказала Алиса.

- Просто у тебя мало опыта, - заметила Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!»

Льюис Кэрролл «Алиса в зазеркалье»

Пролог

…А потом я сидела на крыше Исаакия. Под приливным дождем, под куполом, заслонившим небо тусклым золотом. Я сидела на железном мостике, свесив ноги в темноту. Струи дождя, скатываясь по гладким листам, падали мне на лицо, смывая слезы. Я чувствовала на губах только воду, лишенную вкуса - и это было к лучшему.

Я плакала первый раз после того, как все началось.

В узких окнах собора, прямо за моей спиной на подоконниках горели свечи. Их зажгла я. Самое странное, что меня продолжала пугать темнота. Словно она была виновата в том, что случилось. Подкралась незаметно, когда я спала, вырвала из моей груди живое настоящее, проросшее кровеносными сосудами знакомого до мелочей мира, равнодушно подбросила как мяч высоко в небо. А в пустое нутро втолкнула отчаяние, заменившее друзей, семью. И будущее.

Мне не нужно было присматриваться, чтобы разглядеть Кира. Он послушно стоял там, где я его оставила - под фонарем. Свет то вспыхивал, то гас. Кир стоял под этой азбукой Морзе, в которой давно точки перепутались с тире. И свет то выпускал из темноты его крохотную фигурку с белым лицом, облепленным черными волосами, то снова прятал во мраке. Мне каждый раз казалось, что свет потеряет Кира - он останется в темноте, а в белом круге под фонарем проявится лишь потрескавшийся асфальт, да мутные потоки воды.

С другой стороны площади, мимо гостиницы «Англетер», среди застывших без движения машин брела лошадь. Время от времени она останавливалась и роняла голову в высокую траву у бордюра.

Я, Кир и лошадь – мы втроем встречали ненастный закат первого октября.

Город жил. Им словно овладела болезнь. Она влажным туманом текла из пор канализационных люков, невнятно бормотала, пенясь у забитых стоков. Она промозглой сыростью придавила проспекты, площади, улицы. И намертво застряла в глотках каменных львов – призванных и не сумевших защитить город.

Время давно потеряло свое значение. Не стало будней, ожидания праздников. Время перестало делиться на рабочее «ой, не хочу, но надо», и «ура, наконец-то, выходной!». Туда же, в небытие отправились и праздники. Хотя… Я тут подумала: Новый год, наверное, я буду ждать. Я соберу много часов и пусть все они показывают разное время. Я буду по каждым загадывать желание, записывать на бумажках. Я буду жечь их и есть пепел. Я съем килограммы пепла в надежде, что хоть одно из них сработает.

Сначала события казались плохим сном. Потом моим личным наказанием – маленьким адом, уготованным в пятнадцать лет, кто знает за какие грехи? Или чьим-то дьявольским неудачным экспериментом.

Потом объяснений не нашлось. По крайней мере, тех, с которыми я могла бы жить. Пусть и сморщившись, как банный лист. Или как печеное яблоко… Черт бы побрал все эти сравнения! Да и кому их слушать теперь? Кому исправлять? Делать умное лицо и говорить, устало качая головой: «Владислава, сколько раз тебе повторять – морщиться можно как печеное яблоко. А банный лист липнет. Так говорят про людей»…

«Мама! Не называй меня Владислава! Ты же знаешь, я люблю, когда меня зовут Влада!» - безумно хочется крикнуть той, кто сейчас стоит у плиты и жарит блины на сковородке.

Женщина с отросшими волосами, давно потерявшими форму, исхудавшая, с ввалившимися щеками, повторяет снова и снова то, что делала вчера, и позавчера, и месяц назад: она осторожно наливает тесто из ковша на сковородку.

Только теста в половнике нет. Как нет молока в холодильнике, яиц и масла. Женщина наклоняет ковш над сковородкой, не замечая, как потрескивает металл, нагревая пустоту.

Часть первая

Осень

Влада

«Тяжелая бронза давила на каменную глыбу. Вырванный из могилы, Гром-камень застыл на набережной. Petro, Catharina – чужеродные буквы, как отметки с надгробной плиты, растерявшей от времени даты. Неподъемный груз держали седые плечи камня: мертвец с приставленной головой, сидящий верхом на коне, протыкал костистой рукой горизонты. Неумолимый взор всадника топил крыши зданий Лосиного острова, бронзовые пальцы сжимали металлическую грудь ростральных дев. Их стоны – тяжелые, вливающиеся в вой вечных ветров Севера, владели городом».

Мой гимн уходящему Питеру. Или как-то так.

Поднимите руки те, кому знакомо чувство перед самым пробуждением, когда еще толком не понял – спишь ты или проснулся. Тело не отвечает, мозг блуждает неизвестно в каких далях. Хорошо, если те дали светлы и тихи. А если они наводнены кошмарами? Там за тобой гонятся, а тебе приходится убегать. Но куда бежать, если тело лежит неподвижно? По позвоночнику к затылку ползет легкая вибрация. Она застывает у корней волос, потом мурашками принимается бродить по черепу. Такое знакомое и послушное тело лежит себе без движения. И плевать хотело на твои жалкие потуги шевельнуть рукой или ногой.

Сонный паралич. Вот как называется это состояние. Только не говорите, что знали! Все равно не поверю.

Когда такое случается со мной, я просыпаюсь в плохом настроении. Ноги-руки ватные, голова болит. Раньше – давно – считалось, что в это время в тебя вселяются потусторонние силы. Вспоминая, как у меня шевелятся волосы на голове перед самым пробуждением, я бы сама рискнула выдвинуть эту теорию. Ну, если бы ее не было.

В то утро я проснулась в дурном настроении. Мне приснился дурацкий сон. Потом я пыталась его вспомнить и не смогла. Помню лишь чувство – мерзкое. Вот с ним я и села на кровати, не дожидаясь, пока в комнату войдет мама.

Она все равно вошла, к моей досаде.

- Влада-а, - тихо, но настойчиво позвала мама, - чуть поживей. Опять опоздаешь.

Я фыркнула, набираясь злости для ответа. Но когда я открыла рот, ее шаги затихли в коридоре. Ее стихли – зато от топота брата затряслись стены.

- Эй, голопузик! – зло сорвалась я – не пропадать же накопленному добру? – Потише там! А то дождешься!

- От кого это еще? – В дверь просунулась белобрысая голова. – От тебя что ли? Нашлась мне тут…

Я сделала вид, что поднимаюсь с кровати и брат скрылся из виду. Плотно закрытая за ним дверь подтолкнула меня к нехорошему: я без сил упала в еще не успевшую остыть постель.

Яркое солнце смотрело в окно. Его наглый порыв не могли сдержать плотные шторы. Говорят, в Питере на триста шестьдесят пять дней в году солнечных приходится лишь шестьдесят пять. Мне хватило бы и меньше.

В лицей идти не хотелось. Я могла бы смело назвать две причины. Но, на мой взгляд, хватило бы и первой – доклад по биологии я не подготовила. А вторая причина – Ринка, она же Екатерина – наоборот. В смысле, подружка наверняка подготовила новую порцию соплей на тему «жизнь не удалась». Парень по прозвищу Хакер (ой-ой-ой) выносил ей мозг месяца два, не меньше. Какие в сети царили страсти, невозможно даже описать. Где-то слышала, что первое время знакомства называется «конфетно-букетное». На мой взгляд, у них было ромашковое. От всех этих «любит - не любит, бросит - поцелует, к сердцу прижмет - к черту пошлет» меня тошнило. Если бы гаджеты умели впитывать эмоции, они бы давно испортились. У чувака от той ярости, с которой он выбивал многочисленные знаки препинания, у Ринки от слез, которые капали.

Я пробовала давать советы подружке на первых порах. Ну, как на первых порах – часа два. Ровно до той минуты пока не узнала, что они с Виталиком (он же Хакер) в реале так и не встретились. Хотя встречи назначали раз пятнадцать на дню, не меньше. Мои попытки вплеснуть в разгоряченный виртуальными отношениями мозг толику здравого смысла успеха не принесли. Подружка горела, разбрызгивая искры вокруг себя. Доставалось и мне – я стояла слишком близко.

А может, я врала самой себе. И все, что подталкивало меня к раздаче бесплатных советов – элементарная зависть? Вот у нее был парень, пусть даже и виртуальный, а у меня нет. Никто не слал мне душераздирающих посланий с сотнями знаков препинаний. Не угрожал покончить жизнь, если я не отвечу, никто не провоцировал меня на беспричинные смех и слезы… Так же тоже могло быть, верно?

Солнце светило. Я продолжала лежать. Пока ни послышались уверенные шаги. Ровно за секунду до того, как открылась дверь и коридорное пространство вытолкнуло основательно заведенную мать, я подскочила как ужаленная – мне еще ко всем неприятностям не хватало добавить семейный скандал!

- Так, - распаленный внутренним монологом взгляд мамы угас, натолкнувшись на мой, почти осознанный. В заготовленный шаблон запросились другие слова. – Сидим, значит. Влада, я тебя в последний раз предупреждаю: если через пять минут не увижу тебя за столом, то вынуждена буду применить санкции.

Со вздохом, равносильным последнему перед глубоководным погружением, я поднялась. Мне не улыбалось сегодняшним субботним вечером просидеть дома. Наша теплая компашка – Светка, Ринка, Дрон и я – собиралась встретиться в ближайшем ТЦ. Так, ничего особенного – пицца, кола, киношка…

Только не надо делать из меня хорошую девочку! Я пробовала уже кучу всяких неприятностей! И то, что дымится, и то, что горло жжет, и то, что действует, но не пахнет. Мне не понравилось. Все сразу и в отдельности. Супер умной я себя никогда не считала, но когда пропадает связь мозга с телом, мне становится… Жутко. Так что, когда мы собираемся вчетвером – все такие принципиальные, нам бывает весело. Именно нашу коллективную принципиальность, я считаю целиком своей заслугой. Почему-то люди, с которыми я долго общаюсь, начинают вести себя так, как хочется мне. Таково одно из моих достоинств. Многочисленных, между прочим.

Поначалу мама отпускала меня с неохотой. Конечно, ей было бы спокойней, если бы по вечерам я сидела дома, за компом! Но в свете последних событий, когда парень, помешанный на игрухах, избил свою мать – решение давалось ей не в пример легче.

Размышляя об этом, я нехотя поплелась в ванную. Оттуда на кухню – давиться своими шоколадными хлопьями с молоком.

Антошка трещал без умолку. Складывалось впечатление, что его жизнь в детском саду отличалась большей насыщенностью, чем моя. Поймав себя на этой мысли, я нахмурилась - нестерпимо захотелось дать ему подзатыльник.

- Девчонки – отсто-о-ой, - тянул долгие «о» Антошка. Нахмуренные светлые брови настойчиво полезли друг к другу. – Как можно играть в эти дурацкие куколки с утра до вечера? Я вот никогда не выйду замуж!

- Антон, когда подрастешь, ты женишься. Выходят замуж только девочки. Это значит… - попробовала вставить мама, но брат ее не слушал.

- Только Ленка нормальная. Она играет с мальчишками, и в машинах разбирается, но, – он всплеснул руками, - как же с ней можно будет вместе жить? Она же дерется!

- На тебя не угодишь, голопузик, – выдавила я из себя.

- Мама, а что, правда есть такая песня? – Антошка оторвался от овсяной каши. Он завыл тоненьким голосом: – Мне нравится, штаны больны не мной…

- Как-как? – не сразу поняла мама.

- Вчера Ленка пела: «Мне нравится, штаны больны не мной». Она говорит, в кино так поют! А я вот думаю: разве штаны могут болеть?

- Нет, солнышко, - мама улыбнулась. – Песня, действительно есть. Но там текст другой.

- А какой?

- Мне нравится, что вы больны не мной. Леночка ошиблась…

Мама налила себе кофе. Терпкий запах заставил меня поморщиться. Как она может пить эту гадость?

- Влада, - сказала она, устраиваясь за столом, – может, останешься сегодня вечером? Я блины испеку. Посидим, поболтаем.

Я долго и продолжительно вздохнула - красноречивый ответ на заданный вопрос.

- Мама, а что такое стриптиз? – ляпнул вдруг Антон, недовольный тем, что выкатился из центра внимания.

Мама, уже сделавшая глоток, поперхнулась. Пока она собиралась с мыслями, я задала встречный вопрос:

- Где ты это слышал?

- Вчера Толик в тихий час стал дрыгать ногами и снял трусы. Девчонки ка-ак закричат. А он говорит: «Дуры вы все, это же стриптиз!».

- Да ладно, - не поверила я, - прям трусы?

- А что сказала воспитательница? – спросила мама.

- Ее там не было. Когда она пришла, Толик уже в кровати лежал… Только никому не говорите! – он запоздало метнул на мать насупленный взгляд.

- Обещаю. – Мама со вздохом поставила чашку на стол. – Это какой Толик? Ивасенко? Из соседней парадной?

- Так да.

- Вот блин, - усмехнулась я. – Юный эксгибиционист подрастает…

И тут же получила под столом вполне ощутимый пинок от мамы. Антошка навострил уши, услышав новое слово.

- Мама, а что такое…

- Антон, - заговорила мама, бросив на меня сердитый взгляд. Она рассудила, что объяснять «стриптиз» не в пример проще, чем «эксгибиционист». – Ты же знаешь, что бывают разные танцы. Так вот, стриптиз, это когда человек под красивую музыку снимает с себя одежду.

- Зачем? – открытый взгляд Антошки выражал недоумение.

- Такой вот танец, - пожала плечами мама. – Ты же знаешь, что в некоторых танцах бывают нужны разные вещи. Помнишь, мы с тобой смотрели выступление гимнасток? Там девочка танцевала с длинной лентой. Ты тогда тоже спросил «зачем?». От гимнастки требуется показать, как она умеет владеть собственным телом…

- Даже когда ей мешает лента, - закончил за маму Антон.

- Ммм, - давясь от смеха, фыркнула мама.

Потом я собралась, терпеливо выслушала обычные наставления и потащила свое унылое тело в лицей. Мне повезло – в тот день никто из училок меня не заметил. Хуже пришлось подружке: пока кипел мой мозг, пытаясь переварить очередную серию виртуальной переписки, Ринке досталась пара устных замечаний с призывом к тишине и одно письменное. С занесением в электронный дневник. После учебы, не заходя домой, мы вчетвером рванули в кафешку, где смело бросились в объятия выпивки (кола) и обжорства (пара пицц).

Когда усталая, но удовлетворенная я вернулась, Антошка спал, а мама клевала носом перед телевизором. Она еще попыталась общаться со мной, забросив удочку со словами «Где были?», но у нее не клюнуло. В смысле, я отмахнулась от нее вечным «Ой, все» и пошла спать.

С чистой совестью, еще незамутненной осознанием того, что я плохая дочь. Чувством, которое будет преследовать меня. Потом.

После.

Я пропустила ту минуту, когда все началось. Может, открой я ночью глаза, ничего бы не случилось!

Утро нового мира сперва попыталось пробить мой крепкий сон маминым «Влада … опять опоздаешь». Эмигрантка из будних дней, фраза пролетела мимо моего сознания, подарив еще пять минут безмятежности. Меня поднял с постели не ультиматум о будущих санкциях, а острое чувство несправедливости - стоило только осознать, что тебя будят в воскресенье!

За окном шел не просто дождь – настоящий ливень, со всеми атрибутами ранней майской грозы. Молнии пробивали опухшее брюхо тяжелой тучи, запоздало гремел гром. Исполненная негодования, я появилась на пороге кухни, путаясь в полах растянутой до колен туники.

- Мама, а что такое стриптиз? – по-вчерашнему спросил Антошка, бросив первое зерно в почву нового осознания действительности.

- Тебя заело что ли, голопузик? Мама, могу я хотя бы один раз в неделю отоспаться? Какого черта сегодня происходит? Я не помню, чтобы мы куда-то собирались! В любом случае, надо было меня вчера предупредить! – Пока я выстреливала гневной тирадой, зерно, брошенное заботливой рукой Антошки, проросло и дало стремительные всходы.

- А что сказала воспитательница? – опять спросила мама.

- Ее там не было. Когда она пришла, Толик уже в кровати лежал… Только никому не говорите!

- Обещаю. – Мама со вздохом поставила чашку на стол. – Это какой Толик? Иващенко? Из соседней парадной?

- Так да.

Всходы зазеленели и расцвели пышным цветом. Без сил опустившись за стул, я молчала, получив от мамы под столом вчерашний пинок ногой.

- Мама, - наконец, промямлила я. – Вы что, сговорились? Что за тупой розыгрыш…

Я говорила вместе с ними. Мои слова с трудом пробивались сквозь мамино объяснение стриптиза, и Антошкино уточнение о гимнастках.

Они меня не слушали.

- Это не смешно! – зло сорвалась я, вскочила и натолкнулась на полную участия и какой-то неприкрытой тоски просьбу мамы остаться вечером и поболтать.

Потом я слышала это много раз и несколько раз даже отвечала. Я ловила мамин взгляд, сжимала теплые ускользающие руки и говорила, шептала, кричала. Я орала, что я останусь вечером, что сделаю все, что она только захочет, что буду самой примерной дочерью на свете!

Что буду сидеть дома!

Что буду сама печь эти чертовы блины!

Только пусть очнется!

Пусть все будет как прежде!!..

А в то дождливое воскресенье, полная еще неясного, но однозначно отвратительного предчувствия, я наспех собралась и на вылете случайно – как выяснится позже - в тему поймав сухое мамино «не задерживайся!», бросилась за дверь.

Мама не напомнила мне о зонте, как было всегда. Я взяла его машинально.

Я стояла на улице и словно видела себя со стороны – маленькую, худую, с короткой стрижкой темных волос, с фиолетовой прядью, падающей на глаза. Крупные капли наотмашь били по прозрачной поверхности зонта.

Дождь, от которого впервые никто не прятался, стеной падал на город. По тротуару шли люди. Промокшие насквозь, они улыбались, обменивались друг с другом ничего не значащими простыми фразами. К мокрым лбам липли волосы, косметика стекала по женским лицам, пачкая одежду. Мамы вели в школу детей, нимало не беспокоясь о том, что под дождем мокнут неприкрытые детские головы.

Я одна стояла под зонтом, наблюдая будничный, тихий, заполненный стуком капели и расходящимися на лужах кругами, конец света.