Рапорт Пилата

В Центральный архив новейшей истории

В соответствии с установленной процедурой посылаем направленную Следственным департаментом в наш адрес папку номер 5/6 с материалами, касающимися событий сентября прошлого года. Экспертная оценка материалов прилагается.

Отдел исторической документации

Главное полицейское управление Следственный департамент

Во второй половине дня 20 сентября я исполнял свои служебные обязанности как заместитель начальника полицейского участка в IV–м секторе, ограниченном с юга речным устьем, с севера жилым кварталом, с востока площадью Побед и прилегающими к ней зданиями парламента и Главного полицейского управления. Западная граница обозначена беспорядочно разбросанными мусорными свалками, кладбищем старых автомобилей и комплексом предназначенных на снос бараков. Участок, скажу прямо, не из легких – вдоль реки тянутся ресторанчики и кабачки, посещать которые с проверкой весьма небезопасно. Впрочем, речь, собственно, не о том, это как раз всем известно, а что касается обеспечения безопасности, то о какой безопасности тут можно говорить, если вспомнить о тех патрулями 20, 21 и 22, причем, если принять во внимание ситуацию в целом, наша задача была, в сущности, простой – вмешиваться только в крайних случаях, а так – лишь вести наблюдение и сообщать о вновь образующихся горячих точках на периферии главного района (где таковые уже были локализованы). Пользуясь случаем, добавлю, что все наши подразделения, согласно решению, принятому на совещании у начальника полиции, – что, впрочем, общеизвестно, хочу лишь напомнить – были ориентированы единственно на сдерживание главного напора, а не на подавление его, хотя, по моему глубокому убеждению, получи мы подкрепление в лице спецподразделений, полный разгром основных сил демонстрантов был бы в наших возможностях. Однако мы, подчиняясь приказу, лишь локализовали уличные волнения, беря их в кольцо в центре и следя за соблюдением порядка на автострадах, на вокзалах и в аэропортах. Но с того момента, когда ОН был впервые арестован, а затем отпущен под залог и когда нам приказали снять блокаду с дорог, напряжение усилилось. Не стану скрывать, хотя не мне, конечно, оценивать действия Главного полицейского управления, я был удивлен этим решением. Однако именно после того, как ОН оказался на свободе, дело дошло до тех имеющих политическое значение актов вандализма (разгром иностранных торговых представительств), которые ознаменовали начало включения в беспорядочное общественное движение все новых и новых группировок, до этого враждовавших между собой и поэтому легко удерживавшихся нами в определенных для них рамках. Говорю об этом для того, чтобы объяснить, почему я, хотя уже фактически отослал своих людей на патрулирование, приняв телефонный звонок этой женщины, не стал тратить времени даром, а отправился по указанному адресу. Разумеется, предположи я тогда, что может случиться то, что случилось, я поступил бы иначе, однако действия мои с точки зрения несения текущей службы были правильными и меня никак нельзя обвинить в некомпетентности. Итак, составив патрульную команду из трех человек, я посадил их в машину и отправился по указанному адресу.

Граждане то и дело дезинформируют полицию, считая это хорошей шуткой, но на этот раз в голосе женщины звучало нечто такое, что, на мой взгляд, требовало проверки. Женщина заявила, что ОН находится там, откуда она звонит, и что сопровождает ЕГО лишь один человек. Сказав это, она рассмеялась. Позже, уже в ходе допроса, выяснилось, что те искаженные телефонной трубкой звуки, которые я принял за смех, были скорее рыданиями.

Говорить с ней было трудно, ибо она находилась в состоянии алкогольного опьянения и, думаю, наркотического тоже, поскольку на ее предплечьях заметны были следы уколов. Из–за этого да еще того, как она выглядела – беременность на последних месяцах и размазанная на губах помада, – мне показалось, что женщина старше, чем в конце концов оказалось. Кабаре, куда нас вызвали, было хорошо нам известно как место торговли наркотиками, и обычно народу в нем было – пальца не воткнуть, но на этот раз лишь несколько человек вяло колыхались в том, что здесь называют танцем, у стен, а каменный пол был залит водой, которая, как заявил (и не соврал, кстати) хозяин, текла из прохудившихся калориферов, что дополнительно затрудняло быструю ориентацию в ситуации, не говоря уже о том, что в отблесках разноцветного и белого света, отбрасывавшихся двумя рефлекторами, можно было видеть посетителей этого притона только в течение очень коротких промежутков времени. Я приказал включить нормальный свет, тут возникло некоторое замешательство – некоторые из посетителей метнулись к дверям, но мы их задержали. Владелец кабачка не замедлил заявить, что с наркотиками уже издавна не имеет ничего общего и что его оклеветали. Оборвав хозяина на полуслове и заверив, что нас это не касается, я спросил, где тут у него прячется ОН, чем вызвал его искреннее, как мне показалось, недоумение. Эта женщина сообщила, что ОН, видимо, сбежал, причем в ее голосе не чувствовалось сожаления, что меня поразило. Хозяин подтвердил, что именно она звонила по телефону, и еще раз заявил, что ЕГО не видел. Впрочем, добавил он, если бы и видел, то вряд ли узнал бы, поскольку у этих длинноволосых оборванцев мужчины от женщины не отличишь, а вдобавок, люди, когда выпьют, все выглядят одинаково. И к тому же, по слухам, ОН возглавляет демонстрантов перед парламентом. Тут мои люди, которым я приказал на всякий случай обыскать забегаловку, извлекли из дамского туалета кряжистого и давно не бритого и не стриженого субъекта с бутылкой в руке. Женщина крикнула, что этот тип был с НИМ с самого начала, с того момента, как ОН въехал в город и еще раньше. Она сама находилась в компании с двумя мужчинами, один из которых оказался страховым агентом, а второй – оркестрантом. Обоих мужчин я позже отпустил на свободу, поскольку не видел, чем они могут оказаться в этом деле полезными. Упоминаю об этом лишь для того, чтобы доказать, что ко всему подходил с доброй волей и в соответствии с установленными правилами. Женщина, повторяю, сама указала на того мужчину, который заперся в женской уборной, и заявила, что он был с НИМ с самого начала. Мужчина, на вид двадцати с небольшим лет, ответил, что ни о чем таком понятия не имеет. В его кармане нашли лицензию профессионального боксера, и, действительно, судя по криво сросшемуся носу и характерной форме ушей, так могло быть. Мужчина утверждал, что в кабачок зашел случайно – что, в самом деле, мне нельзя, что ли, и рюмашки уже опрокинуть? – что ни ЕГО, ни этой женщины и в глаза никогда не видел, а уж прятаться и вовсе не собирался. Зашел, дескать, в туалет помочиться, а что попал по ошибке в дамский – так такая промашка со всяким может случиться, что же в этом плохого? Поскольку в сложившейся ситуации для его задержания не было достаточных оснований, я разрешил ему удалиться, что он сделал как бы неохотно и даже, уже у дверей, остановился, повернулся, как будто хотел что–то сказать, но передумал и все же вышел. Младший из патрульных заметил, что этот парень вроде бы и в самом деле боксер и что, кажется, он его уже видел где–то на ринге, но вот где и при каких обстоятельствах – затрудняется сказать. Тем временем мы решили допросить эту женщину, проститутку, во всяком случае, записать на магнитофон хотя бы часть того, что она там бормотала, в надежде на то, что, быть может, наткнемся на что–нибудь важное о НЕМ, узнаем, откуда она ЕГО знает, кто ОН такой и почему она решила ЕГО выдать.

Фрагменты записанного 20 сентября в 18 часов 00 минут на магнитофонную ленту признания проститутки Магдалины, 38 лет, без постоянного места жительства, замужней. В начале записи имеются искажения звука.

…как это не знаю, когда это было? Ну да, тогда и было. Их шло, ну, не знаю, десяток с лишним, это я потом увидела, потому что этот сукин сын гнался за мной. И лучше бы догнал. Но нет, не догнал. Я выскочила на мостовую, не помню где. Да сейчас, сейчас, перестаньте трясти меня, фараоны проклятые. Вы говорите с нечистой тварью, все зло и все свинства, которые вы творили, творите и творить будете – ничто по сравнению с тем, что я натворила. Ангелочки долбанные! Ну почему ОН мне так велел, почему? Он тогда догнал бы меня, этот мудозвон, отобрал бы тот сратый бумажник, который я у него сперла, иссинячил бы морду, ногами помутузил – и все, свободна, ничего больше. Почему же все это так случилось, зачем ОН так приказал, такой добрый? А тогда за НИМ шли двенадцать, должно быть двенадцать, впрочем, может и больше, это потом уже были целые толпы. И когда этот толстяк, кабан этот гребаный, гнался за мной, ОН положил мне руки на голову, и только тогда я увидела ЕГО, а толстяк, которого держал тот, которого вы отпустили, рвался с воплями ко мне и ЕМУ тоже орал: «А ты, ты еще кто такой?» Так кричал этот кабан позорный, который перед этим меня поимел, как хотел, и у которого я стырила лопатник, а он, сволочь,– бегом за мной на улицу, а там столпотворение, там ОН и остальные за НИМ – идут мимо машин, а те гудят, дудят, все вокруг бурлит, грохот ужасный. А я иду рядом с ослицей, ощущаю на голове ЕГО руку и чувствую себя в безопасности, как ребенок, только не так, как тот выродок, который у меня уже есть, и не так, как тот недоносок, которого я таскаю в себе и из–за которого мне приходится красть, о чем, впрочем, я сказала ЕМУ, ведь кто меня теперь захочет с этим ярмом, кроме извращенцев, с которыми всегда иметь дело опасно. О Боже, о Иисус, творивший чудеса, в которые вы, дряни в погонах, не верите, ни капли не верите, а должны бы верить и молиться, да, молиться, а я это видела, все видела. Кто видел? Я видела. Кто запомнил? Я запомнила. Я помню это, вижу, слышу. А ОН меня любил, ОН пришел ко мне, чтобы меня спасти, но кто бы мне сказал, зачем, зачем ОН приказал мне это сделать. Может, вы это знаете, вы, умники, пальцем деланные, зачем я это сделала, почему не сдохла при этом, почему шевелится еще во мне этот проклятый плод, почему вы, сволочи…

На этом кончаются показания, записанные на магнитофонную ленту, потому что в этот момент проститутка начала возносить ЕМУ молитвы, а сержант, человек верующий, весь затрясся, и мне пришлось чуть ли не силой его удерживать, чтобы он на нее не набросился. Впрочем, бормотание проститутки становилось все более и более нечленораздельным, и в конце концов ее тело начало содрогаться в конвульсивных судорогах, напоминавших приступ эпилепсии, что, учитывая ее беременность, выглядело воистину омерзительным. Следует добавить, что как тому парню, что выдавал себя за боксера, так и проститутке задавали ряд вопросов относительно выстрелов с крыши, которыми были убиты полицейский и один из тех фанатиков, которые заперлись с НИМ в том доме. Дело тем более интересное, что именно из этого карабина, как выяснено с абсолютной определенностью, за три дня до этого была выпущена пуля, убившая женщину, при этом стреляли с церковной колокольни.

И именно ОН, сдавшись полицейским с этим самым карабином в руках, сознался в этих трех убийствах, был допрошен начальником полиции и им же отпущен на свободу под залог.

Поскольку я в тот день принимал участие в блокаде дома, а также присутствовал при доставке злоумышленника и начале допроса оного начальником полиции, которого специально известили и который немедленно приехал,– могу привести фрагменты того, что слышал, для всестороннего анализа ситуации, причем хочу повторить, что, на мой взгляд, отпустили ЕГО слишком рано. Начальник полиции вошел, как обычно, в сопровождении черной собаки, породу которой я затрудняюсь определить. В комнате, кроме НЕГО, находились два инспектора, несколько полицейских и я. Это происходило уже после формального начала допроса, когда ОН на все стандартные вопросы относительно ЕГО фамилии, имени, возраста, профессии ответил молчанием, чем вызвал раздражение тех инспекторов, которые вели допрос. Начальнику полиции, однако, удалось ЕГО разговорить. Поглаживая по голове эту свою черную бестию, он задавал вопросы, начав с основополагающего – действительно ли перед ним сидит ОН и несет ли ОН людям мир и единение. И услышал в ответ – нет, напротив, ОН пришел разделять. На вопрос о том, идет ли речь о разделе денег между бедными или фабрик между рабочими, последовал ответ – нет, разделять следует отца и сына, мать и дочь, брата и сестру, а на вопрос о том, что же будет с миром и любовью, допрашиваемый ответил, что близится судный день и что мир и любовь восстанут из огня, который ОН разожжет. Начальник полиции совершенно справедливо заметил, что представлял себе ЕГО несколько иначе, причем мне показалось, что он иронически выделил слово «несколько». И затем начальник спросил, допускает ли ОН, что любви ближнего своего можно добиться насилием, поскольку нам, как мы ни старались, это не удалось. На это ОН ответил, что тут дело в том, что мы употребляем насилие ради насилия, а ОН – во имя любви. Шеф, продолжая поглаживать пса, спросил, действительно ли ОН считает, что таким образом можно изменить все, что нас окружает (полагаю, он имел в виду вообще весь мир, в котором мы живем). А ОН, нисколько не удивившись вопросу, с непоколебимой уверенностью в себе заявил, что пробил час и что сейчас либо правда победит, либо мир прекратит свое существование.

Тут был долгий перерыв, во время которого, видимо, поступили какие–то важные сообщения, во всяком случае, начальника полиции отозвали. Допрос закончили на следующий день. Уже в самом начале начальник полиции сообщил ЕМУ, что ОН свободен и может вернуться к своим сторонникам. А надо отметить, что после ЕГО ареста размах демонстраций снизился, потому что эти толпы нуждались в НЕМ как вожаке. Должен сказать, что, по–моему, ОН удивился не меньше, чем все те, кто присутствовал при допросе. На вопрос, почему ЕГО отпускают, хотя ОН сознался в том, что стрелял и убивал, начальник полиции ответил, что это неправда, что ОН лжет. И добавил, что Нового Евангелия ждать не следует, что не будет вопросов о том, кто убил, не будет и повода для мести. А затем спросил: не кажется ли ЕМУ мученичество приемом варварским и примитивным, и заверил, что той печати, которая ЕМУ требуется, ОН от нас не получит. С этого момента все в допросе было поставлено с ног на голову, поскольку ОН домогался, чтобы ЕГО арестовали, а начальник полиции вежливо ЕМУ объяснял, почему решил ЕГО отпустить, утверждая, что того, что ОН сознался в преступлении, мало, нужно еще доказать ЕГО вину. Тут ЕГО бесстрастность несколько поколебалась, и ОН, чуть повысив голос, напомнил, что был захвачен с оружием в руках, а именно с тем самым карабином, выстрелами из которого были убиты люди. На достаточно каверзный вопрос начальника полиции допрашиваемый ответил, что не суть важно, кто стрелял, потому что сам ОН тоже стрелял бы, а когда ЕГО спросили, осуждает ли ОН убийцу, сказал, что, напротив, пришел ему на помощь.

Что касается дальнейших после обыска указанного кабачка событий, поясняю, что я, допросив ту проститутку, о которой речь шла выше, направился с патрульными к центральной площади, производя на ходу, согласно инструкции, осмотр местности. Со стороны площади доносились крики и приглушенный гул, мы проехали мимо патрулей 26 и 27 и направились к главному заслону перед зданием парламента. Под высоко установленными телекамерами над толпой колыхались разноцветные кресты, причем как цветов, так и крестов изрядно прибавилось, поскольку, как я уже сообщал, к толпе присоединились разные группировки, и я сам был свидетелем тому, как демонстранты сломали транспарант с революционным рабочим лозунгом и сбили с него красный крест. Там были также черные и желтые кресты и транспаранты с надписями: «Я пришел поджечь мир», «Я дам вам уста и премудрость», «Входите тесными вратами», «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень», «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные…» окончания последнего транспаранта я не успел прочитать. Помимо всего прочего, профсоюзы объявили забастовку, требуя повышения заработной платы. В толпе также находились представители национальных меньшинств, члены левых политических организаций, взывавшие к проведению радикальных реформ, священники, требовавшие отмены целибата, гомосексуалисты, многочисленные темные личности, домогавшиеся легализации торговли наркотиками. Мы проехали мимо огромного рекламного плаката крупнейшей электрической компании, на котором возвышался ОН с электрической лампочкой в руке над надписью: «Я есмь свет миру». На улицах люди читали газеты, заголовки которых гласили: «Столкновения полиции с фанатичными приверженцами фальшивого пророка; Имеются убитые и раненные; Кто возглавляет хиппи?; Quo vadis, Domine; Хотим любви, а не войны; Доколе «Красный Спаситель» будет оставаться на свободе?; Крестный путь мирных граждан; Дубинками не решишь проблему; Поврежденные телефонные сети, разоренные магазины, нарушенная почтовая связь – вот результат властвования того, кого называют Спасителем; Четверо убитых в уличных беспорядках; Коммунисты согласны на переговоры; Кто должен поддерживать порядок в городе?»

Автомобили в сочетании с проволочными заграждениями эффективно перекрыли улицы, преграждая доступ к зданию парламента, лишь время от времени толпа напирала, и тогда дело доходило до бросания петард и использования слезоточивых газов, после чего демонстранты возвращались на исходные позиции. «Интересно,– подумал я,– там ли ОН? И каким образом ОН, как это следует из донесений, руководит разгромом и опустошением заводов и фабрик, пребывая в то же самое время где–то в другом месте?» Невнятные выкрики заглушал голос из мегафона, громогласно возвещавший: «Давайте, и дастся вам», «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», ”И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними», «Ударившему тебя по щеке подставь и другую». Стремясь разобраться в ситуации, я направился к офицеру, командовавшему объединенными полицейскими силами – хотел как сообщить о телефонном звонке и допросе женщины, так и найти подтверждение тому, что я не вышел за рамки уставных положений и что дальнейшие поиски ЕГО имеют смысл. Мне сказали, что офицер находится в радиофицированном автомобиле. Я открыл дверцу, хотя слышал запрещающий окрик, и вошел внутрь. Майор не обратил на меня внимания, погрузившись в чтение толстой книги в черном переплете, в которой я узнал Библию. Его галстук был развязан, и он казался измотанным до крайнего предела. Охрипшим голосом он монотонно читал в микрофон: «Молитесь за обижающих вас», «Любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего». Только некоторое время спустя майор увидел меня и раздраженно махнул рукой, указывая мне на выход. Он прервал на миг чтение, отхлебнул из стоявшей рядом бутылки и продолжил декламацию, как будто меня рядом и вовсе не было. Поскольку информация, которой я располагал, не казалась мне столь уж существенной, я вышел из автомобиля и выпил кофе, приготовленный на маленькой кухоньке, установленной за машиной. Мне хотелось спать, потому что ночью мне пришлось успокаивать жену, которую мучили сонные кошмары. Краем глаза я наблюдал за телепередачами с площади, и надо сказать, что прием на мониторы, установленные в полицейских автомобилях, был отвратительным. Я поинтересовался, видели ли среди демонстрантов ЕГО, несколько полицейских ответили утвердительно, другие не были в этом уверены.

Я решил вернуться в участок. По радио шли дебаты в парламенте. Министр внутренних дел заявил, что предпринимает все возможное для того, чтобы навести порядок и арестовать предводителя мятежников. Однако он тут же признал, что ситуация опасна, чем вызвал бурю протестов, а у нас – удивление. Один из парламентариев потребовал принятия срочных мер, введения жесткого правления.

Мы медленно продвигались по кварталу пустых бараков и старых гаражей, также, впрочем, предназначенных на снос. Здесь вечером редко встретишь людей, но, может быть, у меня было нечто вроде предчувствия, поскольку я приказал водителю двигаться именно этим маршрутом, хотя это была не самая короткая дорога. Мы ехали, пока не услышали крик. Я приказал затормозить. Вновь послышался некий неясный крик, он доносился из–за высокого забора, из глубины заросшего бурьяном двора, где возвышалось какое–то строение. Мы направились в ту сторону. Обнаружив дыру в заборе, подкрались к бараку. Поначалу нам показалось, что речь идет о сведении счетов между бандитами, что в этих местах не назовешь редкостью. Из реплики, прозвучавшей за дверью, следовало, что мы, похоже, окажемся свидетелями сцены ревности. Мы ворвались в комнату с оружием наизготовку. Первым заскочил сержант, распахнув ударом ноги дверь, которая, насколько мне помнится, не была заперта на ключ. В комнате почти ничего не было видно. Из неплотно закрученного крана сочилась вода. Что там было из обстановки в этом бараке – накрытый покрывалом топчан, электрическая машинка, а также кое–что из продуктов – мы осмотрели позже, потому что в том луче света, который отбрасывал электрический фонарик сержанта, перед нами предстало нечто такое, что способно поразить даже старого (девятнадцать лет службы) и умудренного опытом полицейского. Я узнал ЕГО сразу же – ОН висел, прикрученный железной цепью к скрещенным на стене и поддерживавшим крышу балкам. Лицо ЕГО было залито кровью, стекавшей с поцарапанного колючей проволокой лба, что имитировало события, известные из основ религиозного учения.

Выглядело все это так, будто кроме НЕГО в бараке никого не было, но луч сержантского фонарика высветил еще кое–что. Прислонившийся к стене и сжимавший в руке железную цепь парень глазом не моргнул, когда мы его окрикнули. Сержант, не сдержавшись, что можно понять, но не оправдать, сшиб его со скамьи, на которой он сидел, ударом кулака в челюсть. Парень рухнул, даже не пытаясь открыть губы, рассеченные костяшками сержантского кулака. Мне пришлось удержать сержанта, который, войдя в раж, принялся бить его ногами. Сержант стащил с головы шлем, повторяя сквозь зубы: «Ах ты, сукин сын!» Убедившись в том, что у парня нет оружия, водитель и второй полицейский попытались освободить ЕГО. Хуже всего было с этой проволокой на лбу. Поскольку ОН пребывал в сознании, я, в соответствии с уставными правилами, задал ЕМУ обязательные вопросы, хотя находился рядом с начальником полиции, когда тот производил допрос. Ответа я не услышал. В то же время этот второй, у которого также не нашли никаких документов, даже водительских прав, начал говорить.

Сержант включил магнитофон. Водитель, окончивший курсы полевой санитарии, осмотрел ЕГО раны. Тем временем ОН все–таки потерял сознание, и мы ждали, когда ОН придет в себя, надеясь, что ЕМУ удастся собраться с силами и мы сможем ЕГО увезти оттуда.

Фрагменты записанных на магнитофонную ленту признаний задержанного в бараке мужчины, без постоянного места жительства, отказавшегося назвать фамилию и имя, возраст 20 – 21 год.

… Ничего не скажет. Я тоже хотел с НИМ поговорить. Узнать кое о чем. Я не хотел ЕГО убивать теперь. Раньше – да, хотел. Когда ОН появился в городе. Я видел, как ОН въезжал. Весь этот цирк. Держал ЕГО на мушке. Но не выстрелил. Хотел кое–что проверить. Разузнать. Как и вы, только для себя. Да. И знаете, я хотел, чтобы это был ОН. Глупо, правда? Это я стрелял. Ну да. И тогда, три дня назад, это я убил вашего полицейского и одного из тех щенков. Да, когда вы окружили тот блок, в котором ОН прятался. Эти ЕГО агитаторы натаскали колючей проволоки, забаррикадировали окна и двери. Вот тогда–то вы и примчались. Весь день и всю ночь уговаривали их выйти. Это же надо, день и ночь. И как у вас терпения хватило. Я тоже терпел. Пробрался к ним незадолго до того, как вы объявились. Позже тоже проявил терпеливость. Во время этой нашей прогулки, которая вот тут завершилась. Думаю, что ни на миг я не верил, что это – ОН. Хотя видел своими глазами это якобы чудо. В самом начале, сразу после того, как проскользнул вслед за ними в тот дом. Мы прошли через гараж. Все другие двери были заколочены. ОН уселся в этом гараже. Я стоял в тесной толпе. Смердел вместе с ними. И содрогался от омерзения, глядя на них. Они курили коноплю, блевали друг на друга. Часть из них разошлась по дому, многие легли на пол. Они ждали неведомо чего, и я ждал с ними. Я вглядывался в НЕГО. На какой–то миг мне показалось, что ОН ответил взглядом. В этой тесноте и вони мне было не по себе. Боялся даже, что начнется приступ. Стукнул сам себя пару раз кулаком по морде. Иногда это помогает. И тут увидел ее – эту мою суку. Она глаз не сводила с ЕГО лица. Отвратительно выглядела. Прижималась головой к ЕГО ладони. Ластилась. Они пили и ждали. Глазели и ждали. ОН принялся бормотать что–то, раскачиваясь. Молитву, что ли? Нечто бесконечное. Транс – так, вроде, это называется? И вот она поднимает голову – она на полу лежала, а тут вижу – поднимает голову и хрипит что–то. Затем откашливается и уже громче повторяет то же самое: «Вина бы». И все замолкают. Все глядят на нее во все глаза. А она морщится, тужится – вены на висках набухают, кажется, вот–вот рожать начнет. Подскакивает к красной противопожарной бочке с водой. Той, на которой написано «Feuer» – «Огонь» стало быть. Перла прямо по лежащим. Сует голову в бочку и тут же орет: «Вино!» И лакает, как истомленная жаждой собака. Все лицо мокрое, с подбородка льется. Ну, тут и началось. Вой, вопли, все к бочке рвутся. А те, которые дорвались, тоже орут: «Вино! Вино!» Я до бочки так и не дотронулся. А эти, вокруг, вижу, уже чувствуют себя святыми. Сволочи. Гам такой стоял, что я, по правде говоря, затрудняюсь сказать – не орал ли я что–нибудь вместе с ними. Меня оттеснили в угол, я так отпихивался кулаками от бетонной стенки, что кожу содрал на костяшках пальцев. Не мог повернуться, стоял прижатый мордой к стенке. А когда повернулся, ЕГО уже не увидел. Стало чуть свободнее, многие поволоклись за НИМ. Переступив через валявшиеся на полу тела, я направился в коридор, помню – расталкивал локтями, переступал через лежащих. ЕГО нигде не было. На одном из этажей я не успел увернуться, она крепко прижалась ко мне, и я почувствовал, как ее брюхо сминает мое тело. Она все прижималась и прижималось, а ее живот, казалось, увеличивался. Меня чуть не вырвало. А она принялась гладить мое лицо, шептать что–то ласковое. И вдруг отшатнулась. «Зачем ты это сюда принес?» Почувствовала оружие под плащом. Умело обыскала, держа в материнских объятиях. А я и сопли развесил. Бормотала, что меня к НЕМУ не пустит. Цеплялась за меня, колотила кулаками и кричала, что ОН пришел, чтобы ее спасти. Я отшвырнул ее к стенке, она взвыла: «Убийца!» Я услышал чьи–то шаги в коридоре и поспешил убраться подальше от нее. Она царапала ногтями стену, извивалась в приступе болезни. Вот уж что мне было, спасибо ей, хорошо знакомо. Это единственное, чем она меня щедро одарила.

В просторной комнате стоял у стены крест, сбитый из клепок той самой бочки. Толпа равномерно колыхалась, повторяя за одним из вожаков: «ТЫ – жизнь, ТЫ – вера, ТЫ – надежда. ТЫ – любовь, ТЫ – доброта». И все такое прочее в том же духе. Многие держали в руках такие же клепки. А я уже изрядно устал, блуждая по этажам. На самом верху, в пустой комнате, я наткнулся на НЕГО. ОН расхаживал, прихрамывая, из угла в угол. Голый по пояс. Спина вся в шрамах. Вроде как от ударов кнутом. Что–то бормотал вполголоса. Похоже, боялся. Может быть того, чем вы оттуда, снизу, нас через мегафон накачивали. Я расстегнул плащ, достал винтовку, собрал ее. ОН, несомненно, услышал, что я вошел в комнату, но не повернулся ко мне. Только сказал: «Ну вот. Это ты стрелял в тех людей». ОН не спрашивал – утверждал, чем меня, признаюсь, удивил. Но, в конце концов, должен же ОН был хоть чем–то отличаться от простых смертных, если сумел заварить такую кашу. «Хочешь узнать – зачем?» ОН покачал головой. Я почувствовал соленый вкус пота на губах. «Из ненависти. Ты стреляешь из ненависти». «А ТЫ? ТЫ считаешь, что только из любви можно убивать?» «Я не хочу убивать». А я ЕМУ: «Придется». И прицелился в НЕГО из винтовки. Как я уже говорил, убивать ЕГО тогда я не собирался. И сразу после этого сунул ЕМУ винтовку в руку, потому что через эту штуковину, прицел, все выглядит иначе. ОН взвесил на руках винтовку. Я думал – сейчас выстрелит. А ОН протянул винтовку мне. «Что тебе надо? Чего ты здесь ищешь? Зачем тебе все эти штучки?» В ЕГО голосе звучала брезгливость. Я обрадовался тому, что ОН мною брезгует. «А ведь я у ТЕБЯ вызываю отвращение»,– сказал я ЕМУ. «Ты во МНЕ нуждаешься»,– ответил ОН. Но у меня мелькнуло в голове, что это не я в НЕМ, а ОН во мне испытывает нужду. «Мне кажется, я понимаю, чего ТЫ хочешь»,– сказал я, а затем вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Внизу рухнул наземь один из тех, что в НЕГО верили. Я выстрелил снова. Это были меткие выстрелы. Я подстрелил фараона, попал ему, похоже, в живот. Он свалился прямо на колючую проволоку.

В этот момент на магнитофонной ленте зарегистрирован шум – это водитель набросился с кулаками на допрашиваемого, они с убитым полицейским были друзьями.

«Ты убийца» – это ЕГО слова. «Убийца». Ладно. Я сделал это для НЕГО – и так ЕМУ и сказал. «Хватит болтать, ведь знаешь, что я сделал то, на что у ТЕБЯ духу не хватает. Не так ли? Наверное, боишься?» Я сунул ЕМУ в руки карабин. Видели бы вы мину, появившуюся на ЕГО лице. Тут вы начали стрелять. Автоматными очередями. На наши головы посыпалась размолотая пулями штукатурка. ОН подхватился, выскочил на балкон. Я смотрел, как ОН вскидывает винтовку. Казалось, вот–вот начнет стрелять. Но нет, ОН только поднял руки вверх. Стрельба прекратилась. Когда ОН спускался вниз, я крикнул ЕМУ вслед: «Убийца!» Те, что были с НИМ, хотели ЕГО задержать. Верзила, похожий на боксера, обхватил ЕГО руками за талию. ОН оттолкнул его. Подошел к заграждению из колючей проволоки, которое ваши люди растаскивали. Винтовку держал над головой. Полицейские приблизились. ЕГО люди подскочили с железными прутьями в руках. Но ОН их остановил. Я видел, как ЕГО окружили, как надели на НЕГО наручники. ОН хотел взглянуть вверх, на меня, но получил дубинкой по голове. ЕГО запихнули в машину. Одновременно с этим ваши люди взялись за зачистку дома. Да, думаю, неплохой подарочек я ТЕБЕ преподнес…

В этот момент в магнитофоне закончилась пленка, пока заправляли новую, этот тип продолжал говорить, и изрядный фрагмент допроса поэтому не был записан. Речь идет о промежутке времени от момента ЕГО задержания до момента ожидания допрашиваемого у особняка издателя, то есть до слов: «Вовсе не удивился». Этот утраченный фрагмент допроса не кажется мне сколько–нибудь существенным, поскольку он касался дальнейших действий допрашиваемого – как тот вышел из дома, как отправился к Главному полицейскому управлению с целью продолжения наблюдения, как проследил за автомобилем издателя, как, наконец, таился в парке.

С целью соблюдения строгой хронологической последовательности я счел возможным поместить в этом месте часть рапорта старшего лейтенанта В.К.М., как известно, трагически погибшего утром следующего дня при обстоятельствах, которые я считаю до сих пор не до конца выясненными. Старший лейтенант В.К.М., как штатный фоторепортер влиятельнейшей из наших газет, присутствовал на приеме в особняке известного газетного издателя и с самого начала следил за развитием событий. Хочу напомнить, что это происходило 19 сентября, то есть на второй день после ЕГО задержания и содержания в камере предварительного заключения следственного изолятора.

Фрагмент рапорта старшего лейтенанта В.К.М., касающийся оговоренной выше части событий, от слов «Мы сидели в машине…» до слов «…загорелась мебель» (стр. 4 – 7).

Мы сидели в машине добрых полчаса, пока, наконец, не открылась дверь и мы не увидели вырывавшегося из рук тащивших его полицейских и цеплявшегося за все, что попадалось под руку, человека, которому, судя по всему, так понравилось сидеть под замком, что требовалось приложить немалые усилия, чтобы убедить его в необходимости изменить свои планы. Забавнее всего то, что ни мне, ни водителю «роллс–ройса», смахивавшему, скорее, на его владельца и сидевшему рядом со мной, надувшись, словно жаба, и в голову не пришло, что это ОН, и лишь тогда, когда ЕГО спустили с лестницы, я вдруг понял – да это же наш клиент. Водитель, до которого это, наконец, тоже дошло, выскочил из машины, распахнул дверцу и, склонившись в низком поклоне, пригласил ЕГО внутрь. При этом он продекламировал текст, которым его снабдили в особняке и который начинался со слов: «Приветствую ТЕБЯ, о ГОСПОДИ», и сделал это со столь явной неохотой, что я с трудом сдержал смех. Но ОН уселся сзади, на том огромном диване, на котором поместились бы шестеро таких же, и застыл, словно манекен, не задавая никаких вопросов и глядя прямо перед собой, и взгляд ЕГО, помнится, напоминал взгляд завсегдатая бара в момент закрытия сего злачного заведения.

Я довольно долго наблюдал за НИМ в одном из десятка, наверное, зеркал, невесть зачем установленных в этом лимузине, и, клянусь, в какой–то миг ЕГО лицо показалось мне чертовски знакомым. Я говорю, конечно, вовсе не об этом удивительном сходстве, из–за которого и загорелся весь сыр–бор, дело в другом, но вот в чем именно – я так и не сумел вспомнить. Иногда у меня в голове захлопывается какое–то там оконце, и тогда пиши пропало, но я готов был голову дать на отсечение, что этого человека где–то видел. Распахнулись ворота, мы проехали по огороженному парку к торчавшему посреди его, подобно, я бы сказал, кактусу, этому самому особняку с огромными стеклянными оконными панелями. ОН вышел из машины, и я сверкнул лампой–вспышкой, делая первый снимок. В тот же миг открылись двери, в проем которых мог бы въехать танк, ни за что не задев, из них вышел один из секретарей этого издателя, директора, магната и черт его там знает кого еще, поклонился нам, вымолвил то же самое приветствие и с дьявольски бесстрастной миной на лице повел нас за собой через походивший на музей холл к дверям, за которыми нам открылся огромный салон, в коем творилось нечто среднее между банкетом, совещанием и послеполуденной оргией в борделе. Многие дремали, вольготно откинувшись в креслах, распростершись на диванах, кушетках и черт знает, на чем еще. Я прислонился к мраморному постаменту для лучшей опоры и пару раз щелкнул спуском фотоаппарата, чтобы оживить настроение. Тут из глубины салона, закутанной сигарным дымом, вынырнул хозяин, чем–то похожий на толстую женщину. Несколько гостей поднялось с места, два сморкача, передо мной допущенных на этот прием, – оба, впрочем, из газет этого самого толстяка – тоже схватились за фотоаппараты. Вокруг нас собралось около десятка важных особ, самый бедный из которых стоил пару сотен тысяч, и этот не то баба, не то мужик подошел, улыбаясь к НЕМУ, все еще неподвижно стоявшему с устремленным неведомо куда взглядом и с такой миной на лице, словно действительно с неба свалился, и воскликнул: «Как это мило с ТВОЕЙ стороны удостоить нас СВОИМ присутствием!» Он обнял ЕГО, вновь лучезарно улыбнувшись,– что послужило сигналом для нас, и мы вновь схватились за фотокамеры – и, повысив голос, возвестил: «Имею честь представить вам героя последних событий. Это Сын Человеческий, мемуары которого я буду издавать. Плененный солдатами Пилата, ОН был выпущен из темницы под залог и вот теперь находится среди нас». А затем, обращаясь к НЕМУ, торжественно продекламировал: «ТЫ будешь творить новый мир, а я сотворю ТЕБЯ». Некоторые из гостей зааплодировали, какая–то женщина расхохоталась, а вторая, облаченная в нечто такое, что я сумел бы стащить с нее одним пальцем прежде, чем она успела бы затянуться сигаретой, хрипло шепнула: «Красавчик» тоном стопроцентной нимфоманки. Кто–то со стороны заметил: «Да их не различить», а юнец в белом смокинге пренебрежительно хмыкнул: «Босяк». Хозяин огляделся по сторонам, сдернул с похрапывавшего на топчане деятеля киноиндустрии, мужа этой самой нимфоманки, пурпурный плащ и набросил его ЕМУ на плечи. Затем он выудил откуда–то из–за батареи бутылок корону, нахлобучил ее ЕМУ на голову и, заговорщически ухмыльнувшись, заверил: «Ничего страшного, венец пластмассовый». Вновь огляделся, выругался вполголоса и спросил: «Кто стащил трость?» Его секретари нервно заметались по залу, а худощавый мужчина в очках с серебряной оправой и толстыми стеклами, который возлежал до той поры на кожаном диване, ласково перебирая пальцами волосы спавшей рядом молодой прелестницы, пожал плечами, повторяя: «Чушь, чушь, чушь!» Издатель забавно развел руками и заявил: «Жаль, что так вышло с этой тростью. Я тоже придаю большое значение символам. В конце концов, ведь мы с ТОБОЙ коллеги. Оба творим что–то из ничего. Для других. Но и о себе забывать тоже не следует»,– назидательно закончил он. Магнат подтолкнул ЕГО к креслу, действительно напоминавшему трон. Сам он опустился в такое же кресло рядом. Не хватало только третьего – и их фотографию можно было бы разместить на лицевой странице сатирического журнала, снабдив ее пожеланиями всего наилучшего в Новом году. Я крутился рядом с ними, скорее подслушивая, чем занимаясь фотосъемкой, поскольку вся эта комедия начала мне надоедать. В то же время я шарил взглядом по салону в поисках той нимфоманки, надеясь, что успею, если ей станет плохо, предложить проводить ее домой. И все же мне никак не удавалось предаться, как все прочие, безудержному веселью, потому что я не мог выбить из головы мысль о том, что где–то лицо этого человека уже видел. Тем временем эти двое на «тронах» продолжали разговор, то есть говорил исключительно издатель, время от времени ставя вопросы, но, похоже, не особенно рассчитывая на ответы, мне даже показалось, что они его и вовсе не интересовали. Оба держали в руках рюмки с виски. Я подошел к ним, наполнил их рюмки до краев и уселся на диван, опершись спиной на какое–то жуткое растение, чьи колючки тут же вонзились мне в кожу. Издатель сказал ЕМУ, что ОН выглядит именно так, как должен выглядеть, что это прекрасная мысль – люди хотят знать о НЕМ все: кто ОН такой, что им обещает, откуда родом и так далее и тому подобное, что он покупает у НЕГО право на публикацию мемуаров – тут магнат назвал цену, мягко говоря, не низкую, и указал ленивым мановением руки на сидевшую поблизости женщину, которая уже не единожды, обнажая в улыбке длинные зубы и напрягая вялую грудь, предпринимала попытки вмешаться в разговор. Начала она столь же по–дурацки, как и выглядела – с этой ее плоской и низко декольтированной грудью и седыми и взбитыми в высокую прическу волосами. А именно: спросила ЕГО, не приходилось ли ЕМУ видеть на сцене ее последнюю пьесу «Сны о крови», чего ОН как бы и не заметил, что показалось мне исключительно тактичным, поскольку я лично питаю к писаниям этой писательницы глубочайшее отвращение. «Да, кстати,– сказал издатель,– позволь представить ТЕБЕ, это Лука, золотое перо. Есть и другие, которых ТЫ призовешь: Иоанн, Матфей и Марк. Они неплохо потрудились, провернули всю основную работу. Все о том, что у ТЕБЯ случилось в прошлом, уже изложено на бумаге». И добавил с понимающей усмешкой: «Разумеется, в ходе творения ТОБОЙ новейшей истории мы будем вносить поправки, но, вполне возможно, ТЕБЕ понравится то, что мы делаем, и в поправках не возникнет нужды». Магнат вознес рюмку, предлагая ЕМУ выпить, но ОН ответил молчанием как на это, так и на вопрос, который задала ЕМУ настырная женщина–Лука: «ТЫ – гомосексуалист?» Издатель, откинувшись на троне, визгливо расхохотался, смахнул капли пота с бледного лица и повернулся к НЕМУ. «Уж прости меня за то, что я нанял женщину. Она хороша, воистину хороша. Читатели от нее без ума. Как и все женщины от ТЕБЯ. Пригодилась бы, кстати, и ТВОЯ женская ипостась. Ладно, не будем об этом. Я избрал ее из трех великолепных конкурсантов, каждый из которых написал свою версию ТВОИХ дневников: если есть желание, выбери другого. По правде говоря, разница между ними минимальная, потому что все они писали, придерживаясь строгих указаний и учитывая то, что читателям хотелось прочитать. Отличие лишь в подходе к частностям, а также в разнице темпераментов». «Так ТЫ – гомосексуалист?» – повторила вопрос женщина–Лука, скаля собачьи зубы, на что тот, в очках с толстыми стеклами, все так же поглаживая волосы своей спящей красавицы, проворчал: «Нонсенс» и, отхлебнув из бокала, пояснил: «ОН над полом. ЕГО андрогены реализуются в сфере метафизики». И, пристально вглядевшись в НЕГО, добавил: «Меня мутит от вас. Терпеть не могу мошенников. Жалею, что дал втянуть себя во все это. Какой позор». Губы магната расползлись в улыбке. «Наш Лука честен и независим, поэтому так высоко ценится,– пояснил он, доверительно наклонившись к НЕМУ,– с ним считаются. Ну и, разумеется, прекрасно разбирается в теме. Ну–ка, разбудите Иоанна». Кто–то из рядом сидящих попытался было растормошить молодого человека, но вскоре отказался от этой бессмысленной затеи. Хозяин развел руками – ничего, дескать, не поделаешь. «Матфея нет,– сказал он со вздохом,– уже ушел. А этот Иоанн из бунтарей, некоторым нравится его читать, вот я и нанял его на всякий случай».

Моя нимфоманка плыла по направлению к нам словно дрейфующий парусник, и была так симпатично пьяна, что я мог бы безошибочно перечислить все то, что она пила, чтобы прийти в столь благодушное состояние. Став на якорь возле издателя, она заразительно зевнула и потянулась столь обольстительно, что я чуточку протрезвел. «Послушай, папулечка,– промурлыкала она с улыбкой издателю,– может, твой гость, наконец, что–нибудь покажет? Ты ведь обещал нам какие–то там чудеса». «Точно, точно,– подхватил один из наших соседей,– пусть покажет. Я тут пару дней назад сидел в ресторане, так там был один такой – в бутылку влез. И как это ему удалось – я до сих пор голову ломаю». Этот не то мужик, не то баба на троне глянул на НЕГО вопрошающе. «Что скажешь? Конечно, решай сам, я не собираюсь ТЕБЯ принуждать к чему бы то ни было…» Какая–то пышнотелая дама, на которой было вдвое больше одежды, чем на нимфоманке, из чего вовсе не следует, что ее тут же не арестовали бы, выйди она на улицу, за оскорбление нравственности, упала перед НИМ на колени и, вскинув руки, воскликнула: «Яви чудо!» И тут же расхохоталась, как над хорошей шуткой. Многие присоединились к ее смеху, из чего следовало, что дама была важной особой.

«Пусть воскресит твоего мужа»,– подсказал тот зловредный красавчик в белом смокинге нимфоманке, столь откровенно ее лапая, что прямо–таки напрашивался получить по морде – я бы, кстати, охотно выполнил бы такого рода задание. «Яви чудо!» – неустанно повторяла коленопреклоненная дама, перемежая возгласы раскатами хохота, напоминавшими то громыхание, которое издают раскупориваемые бутылки шампанского. Тем временем красавчик подхватил нимфоманку под руку, потащил ее за собою в салон, а затем и дальше – за одну из дверей. В этот миг я утратил всякий интерес к жизни, что большинство из присутствовавших сделало гораздо раньше, в силу чего значительно с ними сблизился. Интерес к НЕМУ тоже заметно ослабел, а этот второй король, харя эта бледная, также выглядел несколько разочарованным, наверное рассчитывал на более занимательные развлечения – в чем, кстати, не ошибся, но об этом чуть позже. «Давайте подпишем договор, с его текстом вы потом досконально ознакомитесь. А сейчас чувствуйте себя здесь как дома»,– сказал он и поднялся с кресла, явно думая уже о чем–то другом. ОН тоже встал, прошел через полуоткрытую дверь на террасу и оттуда вышел в парк. Когда ОН остановился там, освещенный сзади, ЕГО силуэт опять показался мне чертовски знакомым.

Тут, однако, начались те забавы, которых так не хватало хозяину, а именно проснулся с криком муж нимфоманки – лишь для того, чтобы, широко перекрестившись, перевернуть ненароком канделябр с горящими свечами. Шторы на окнах тут же вспыхнули – такие вещи всегда хорошо горят,– а я, глядя на двери, за которыми исчезла нимфоманка с этим молодчиком, подумал, что есть–таки на свете божеская справедливость. Поднялся шум и гам. Шторы свалились наземь, загорелась мебель.

Записанное на второй магнитофонной пленке продолжение показаний задержанного в бараке мужчины, без постоянного места жительства, фамилия и имя неизвестны, от слов «…вовсе не удивился…» до слов «…Не знаю».

…вовсе не удивился. Я нашел место в решетке парковой ограды, где прутья согнуты. Через эту дыру я туда и пролез, когда увидел, что ЕГО повезли в особняк. ОН шел за мной. Мне и оглядываться не надо было, чтобы убедиться в этом. А особняк уже пылал, как костер. Я стащил с НЕГО плащ, сбил с головы этот дурацкий венец. Огляделся по сторонам – как и прежде, ни души. «Неплохо это у ТЕБЯ получилось – поджечь шторы. Тут ТЫ мастер. Не то, что во всем остальном». ОН пробормотал что–то насчет того, что жертва должна быть принесена. Мне уже блевать хотелось от всей этой болтовни. Но делать нечего. Начал доноситься шум. Пробежали эти с крестом. Да, им было куда спешить. ОН на них даже не глянул, они ЕГО тоже не заметили. Проехали полицейские в машинах. Не успел я глазом моргнуть, как мы оказались в том еще борделе. Кто–то драл глотку, как на площади. Вот это был спектакль. Один актер играет ЕГО, другой – Пилата. Первый спрашивает второго: «Ты Царь Иудейский?» А тот отвечает: «Это ты так говоришь, или другие тебе обо МНЕ сказали?» Ага, вот этими или почти этими словами. Ну сущий балаган, этого только не хватало, правда? Давка в толпе все сильнее. Душно так, что пот сыпется градом. Обсуждают ограбления магазинов и разгром фабрик. Протолкались какие–то старухи с церковной хоругвью. Мегафон надрывается: «Молитесь за обижающих вас». Тут уж начался форменный митинг. Один орет: «Нам нельзя идти за НИМ, с ЕГО устаревшими религиозными взглядами». Второй кричит в ответ: «Главное, что еще горшими врагами являются те, кто выступают против НЕГО». «Когда победим вооруженных врагов, останутся враги без оружия, но они – тоже враги»,– не уступает первый. Я, знай себе, работал локтями. Еще та работенка, доложу я вам. У воров был праздник. В толпе говорили о рабочих, которые выступили на решительную и бескомпромиссную борьбу. По радио транслировали допрос людей, разгромивших фабрику. Они говорили, что действовали, вдохновившись ЕГО призывом, по наитию. Ничего себе! Ладно еще, что ЕГО никто не узнавал. Забыли о НЕМ, что ли? Мы продирались сквозь толпу. Я уже не в силах был понять, о чем тут треп и к чему все клонится. Вырвались в парк. Там стояла такая же жара, как и в городе. Он нырнул под дерево. Я свалился рядом. Прошло какое–то время. Наверное, я вздремнул.

К вечеру холоднее не стало. Я потащил ЕГО к той забегаловке. Думал – помирает, похоже, что с голоду. Ввалились через заднюю дверь в меньший из залов. Вышибала, что стоял на дверях, узнал меня. А в зальчике было как всегда. Несколько парней сидели на полу. Я, случалось, снабжал их товаром: коноплей, гашишем. Мы проковыляли в большой зал – проход был тщательно замаскирован. Яркий свет ослепил глаза. Я прислонил ЕГО к столу. Людей было мало. Я вынудил ЕГО открыть рот и влил туда немного вина. Заставил есть. Не знаю, как это случилось, но тут вдруг рядом с нами оказалась пара молодчиков из тех, что в самом начале вошли с НИМ в город. Особой радости они не выказывали. Как будто даже немного обижались на НЕГО за то, что ОН их в это втянул. Что–то там мололи о потасовках, столкновениях с полицейскими – вовсе не рвались в драку, толпа затянула. Не похожи были на святых обновителей. И не слишком к НЕМУ прислушивались, когда ОН стал вдруг вещать о том, что жертве надлежит быть принесенной. Что этот мир должен воспылать в огне. Уговаривать их сохранять терпение, потому что ОН сам все за них сделает. Сделает сам, но от них требуется еще немного, совсем немного помощи. Только один из этих ослов заявил, что пойдет с НИМ до конца. С такой рожей, впрочем, терять ему было нечего. Одного из них полицейские уже держали под арестом, обвиняя в убийстве нескольких человек. Этот мордоворот шепнул, что если им это потребуется, они вынудят ЕГО сознаться. Так или иначе, тюремной камеры ЕМУ не миновать.

И тут я увидел ее. Узнал по смеху. Сидела с двумя сволочами. Выглядели так, как и должны были выглядеть. Богатые свиньи. Она приподнялась. Один из этих двоих хотел ее удержать, но она вырвалась. Не сводя с НЕГО глаз, похлюпала по той проклятой воде, как утка. ОН обрадовался. Принялись шептаться. ОН уговаривал ее что–то сделать, она, протестуя, мотала головой. ОН настаивал. «Если ты МЕНЯ любишь, сделай это» – донеслось до моих ушей. Она ушла. «Истинно говорю вам,– сказал ОН,– что один из вас предаст МЕНЯ. Уже вскоре жертва будет принесена». «Это который? – взревел мордоворот. – Ткни в него перстом!» Остальные, мне кажется, вообще пропустили это мимо ушей. Несколько, попрощавшись, ушли. Я поплелся за ней. Она задернула за собой занавеску, бросила монету в щель телефона–автомата. Номер, который она набрала, был мне прекрасно знаком. Напрягая слух, я пару раз услышал: «… да здесь ОН, здесь, куда ЕМУ деться». Щелкнуло – видать, повесила трубку. Автомат был испорчен – посыпались монеты. Выгребла их со смешком. Прошла мимо, но меня не узнала. Однако эти двое не забыли, зачем с ней пришли. Один из них поймал ее за руку, швырнул в кресло. Увидев ее растерянность, прижег ей ладонь сигаретой. Она расхохоталась. Он так удивился, что отпустил ее. Мордоворот дремал, остальные разошлись кто куда, и я потащил ЕГО к двери. Выволок наружу. ОН пытался оказать сопротивление, но я это дело быстро пресек. Мы уже изрядно отошли от забегаловки, когда перед нею остановилась полицейская машина.

Я тащил ЕГО с все более гаснущей надеждой, но без малейшего сомнения в том, что должен ЕГО держаться. Как и ОН – меня. В этом бараке мне часто приходилось ночевать. Там, где я раньше жил, меня разыскивали. За сутенерство и все такое прочее. Втолкнул ЕГО, валясь с ног от усталости. ОН упал на топчан. Я рухнул рядом. Моя рубашка насквозь пропиталась потом. Однако дело следовало довести до конца. Снова прошло какое–то время, прежде чем я собрался с силами, чтобы подняться на ноги. Сил–то как раз у меня и не было. Я дал ЕМУ напиться. ОН сделал несколько глотков. Я вкатил ЕМУ затрещину. ОН и бровью не повел. Тогда я продел ЕМУ под руками цепь, ОН так и повис на ней. Я подтянул ЕГО немного выше, к скрещению балок. Закрепил цепь сзади, теперь ЕМУ некуда было деться. Положение – лучше не придумаешь. ОН открыл глаза. Я сказал ЕМУ, что встретился сегодня с матерью. ОН кивнул – дескать, знаю. «Она – шлюха»,– говорю я ЕМУ. И добавляю, что ЕМУ–то прекрасно известно, почему она такая. Ведь ОН вообще много чего знает; так сказать, преисполнен мудрости, если собирается пострадать за весь мир. «А коли так,– говорю,– скажи, почему я убиваю? Ведь ТЫ знаешь, не так ли? Или не знаешь, потому что ТЕБЯ не научил тот, кто ТЕБЯ нанял?» Если бы ОН хоть слово проронил в ответ, я бы оставил ЕГО в покое. Или хоть бы глаза закрыл. Но нет же, нет. И я хлестнул ЕГО этой цепью, крича во весь голос: «Это из–за ТЕБЯ я убиваю! ТЫ – убийца! И из–за ТЕБЯ я буду убивать! И я заставлю ТЕБЯ говорить! Или вырву проклятый ТВОЙ язык из ТВОЕЙ пасти!» Ах, сволочь такая, педераст гребаный! А ОН открыл рот и шепчет: «Брат мой…» Ну надо же? «Брат…» И я его снова – цепью! Что там дальше творилось – не помню. Признаюсь – хотел ЕГО убить. Кто стрелял? Я стрелял. Зачем стрелял? Хотел стрелять – и стрелял. Почему хотел? Не знаю. Кто виноват? Я виноват. Кто еще? Не знаю. А кто знает? Никто этого не знает. Почему? Не знаю? Почему боюсь? Не знаю. Что со мной будет? Не знаю.

Здесь – практически конец записи. Далее задержанный издавал, правда, нечленораздельные выкрики, но я их здесь не привожу, поскольку не вижу в этом смысла. Он свалился наземь в припадке той болезни, о которой упоминал,– похоже, эпилепсии. Сержант сковал ему руки наручниками по ряду причин: во–первых, насколько нам известно, железо помогает при этой болезни, во–вторых, чтобы помешать кататься по земле, в–третьих, чтобы легче было его подхватить, когда он придет в себя. Запись допроса заняла, впрочем, очень мало времени, и теперь мы ждали лишь окончания припадка, чтобы направиться к машине, стоявшей, как сказано выше, в некотором отдалении. И мы не ошиблись в наших ожиданиях – эпилептик вскоре успокоился, что позволило нам тронуться в путь с обеими задержанными на руках. Когда мы вышли из барака, обнаружился источник гула, отголоски которого беспокоили нас уже некоторое время. Из–за поворота хлынула толпа, заполняя собой всю проезжую часть и оба тротуара. Некоторые из шагавших в толпе держали в руках деревянные кресты того или иного цвета. Увидев нас, толпа вроде как ускорила движение, а во главе ее семенила, покачиваясь, эта беременная проститутка, которую было нетрудно узнать даже из немалого отдаления. Она тыкала в нас пальцем и кричала что–то, чего было не разобрать из–за гудения толпы. До машины оставалось пройти еще несколько десятков метров, и я понял, что мы попросту не успеем дотащить этих двоих, сесть, завести мотор и уехать. Поэтому я приказал полицейским вернуться с задержанными в барак и оставаться там, пока не выяснится, чего хотят эти оглашенные, сам же остался на месте и выхватил табельное оружие, пытаясь обеспечить своим людям прикрытие при отходе. Из толпы доносились крики, среди которых можно было уже различить возгласы: «Отдайте нам ЕГО!» или «Выдайте нам ЕГО!» Такие возгласы, по–моему, смешивались друг с другом, и, как позже выяснилось, действительно были и те и другие. Я дважды выстрелил в воздух, чтобы сдержать толпу, однако эти сумасшедшие во главе с проклятой сукой, верещавшей: «Легавый! Предатель!», мчались, не сбавляя хода, как будто осознавая, что в одиночку мне с ними не справиться. И действительно, становиться им поперек дороги в данной ситуации было бы для меня равносильным самоубийству. Так как мои люди уже добрались до барака, я предпринял отступление, весьма обеспокоенный дальнейшим ходом событий, так как толпа, судя по всему, была настроена фанатично, и то, что вела ее эта женщина, не сулило нам ничего хорошего. Вот так, под указанные возгласы, пытаясь выработать стратегию дальнейших действий, я отступал, бессильно наблюдая за тем, как толпа, захлестнув нашу машину, перевернула ее, а затем и разнесла в пух и прах, пустив в ход кресты и транспаранты с противоречивыми лозунгами.

В бараке я немедленно приказал одному из полицейских, который, к счастью, действуя в точном соответствии с инструкциями, прихватил с собой радиотелефон, а не оставил его, как все прочие, в машине, связаться с начальством с целью получения инструкций. Остальных я послал забаррикадировать двери, а этим двоим задержанным подыскал более или менее безопасное место в расположенной за нашими спинами бетонной части барака. Излишне пояснять, что тревога моих людей по меньшей мере не уступала моей. Правда, когда я приказал взять оружие наизготовку, они повиновались, но сделали это с явной неуверенностью и неохотой. Нам никак не удавалось наладить связь с Главным полицейским управлением, тем временем нас окружили, и доски начали гнуться и трещать под людским напором. От нараставшего гвалта закладывало уши. Я пару раз выстрелил в потолок – гвалт немного утих, и я крикнул, что хочу вступить с ними в переговоры. Тут как раз наладилась связь, и, дожидаясь указаний, как нам действовать в создавшейся ситуации, я решил попытаться выиграть время и вышел из барака в сопровождении младшего из полицейских, у которого явственно дрожали руки, державшие оружие. Действительно, окружавшая нас толпа выглядела весьма грозной. Я поднял руку – постепенно воцарилась тишина. Я смотрел на заросшие щетиной физиономии, скользил взглядом по другим лицам – похоже, к бараку перекочевала вся та толпа, которая бушевала перед парламентом. Ее составляли не менее двух тысяч человек. Я спросил: «Чего вы хотите?» И услышал в ответ выкрики «Выдайте!» и «Отдайте!» Кричали долго, не меньше минуты – чему я про себя радовался, поскольку ждал этих самых указаний сверху. Когда интенсивность выкриков пошла на спад, я предложил собравшимся во имя сохранения тишины и порядка немедленно разойтись и заявил, что, находясь при выполнении своих служебных обязанностей, я должен доставить ЕГО в Управление. Вслед за этим я пригрозил последствиями, которые может повлечь за собой их безответственное и безрассудное поведение, воззвал к их здравому смыслу. Затем, предложив им хотя бы на некоторое время воздержаться от каких бы то ни было насильственных действий, я вернулся в барак. Толпа за дверью ожидала, сохраняя молчание, и это молчание было еще более мучительным, чем тот гвалт, к которому я уже стал привыкать. Тем временем пришло указание, которое я мог выполнить и которое звучало следующим образом: «Немедленно отпустите ЕГО! Не провоцируйте столкновения!» Я посмотрел на НЕГО, ОН казался спокойным. Поскольку мне не известно было, что они собираются с НИМ делать, я приказал на всякий случай сообщить начальству, что не могу взять на себя ответственности за обеспечение ЕГО безопасности. Толпа к тому времени уже вновь пришла в волнение, по стенам барака барабанили камни. Я понял, что так или иначе придется им ЕГО выдать, и в этот момент получил личный приказ начальника полиции любой ценой спасти ЕГО и обеспечить ЕМУ охрану, а также известие о том, что подкрепление уже в пути. Стены барака затрещали под тяжелыми ударами толстых бревен. Я сунул в только что образовавшуюся в стене дыру белый платок, помахал им и вышел из барака, таща за собой этого второго задержанного. «Вот убийца! – сказал я толпе. – Он убил одного из вас. Забирайте его, если хотите». Толпа всколыхнулась. «Нам нужен ОН!» «ОН нам нужен!» Мне в голову полетел камень, кровь потекла по моему лицу, я выстрелил в воздух, а в толпе принялись поджигать щепки. Я понял, что они вот–вот сожгут нас в этом бараке как крыс, поднял руки вверх и крикнул: «Ваша взяла! Ждите!» Вернувшись в барак, я сказал ЕМУ: «Боюсь, тут ничего не поделаешь. Придется к ним выйти». И добавил, что помочь ЕМУ ничем не могу, но надеюсь, что все обойдется. Говорил я без особой веры в сказанное и чувствовал себя хуже некуда – как никогда за все годы службы в полиции. Кто–то бросил зажженную щепку через выбитую в стене дыру в барак, сержант вовремя погасил уже занимавшийся пожар, затоптав вспыхнувшее пламя. Кровь залила мне глаза, и я на какое–то время потерял способность хоть что–либо видеть. И тем более напряженно вслушивался, надеясь услышать сигналы подъезжающих машин. Сержант помог мне отыскать водопроводный кран, и я смыл струей воды кровь с лица и рук. Повернувшись и увидев в ЕГО глазах нечто вроде удовлетворения, я подумал, что мир воистину препаршиво устроен, махнул рукой, чтобы разбирали баррикаду, и попросил у НЕГО прощения. ОН направился к выходу из барака, и выражение ЕГО лица было все таким же спокойным и безмятежным. За НИМ последовал тот второй, с которого я между тем приказал снять наручники, чтобы он мог, по крайней мере, свободно передвигаться в той создавшейся ситуации, в которой я не в состоянии был обеспечить ему безопасность. Тут мы получили очередное распоряжение начальника полиции – ни в коем случае ЕГО не отпускать, если толпа настроена в отношении НЕГО враждебно, но при сложившемся положении отдай он и еще десяток подобных приказаний, ни одно из них мы не смогли бы исполнить. Я подошел к двери барака, пытаясь совладать с болью, терзавшей раненую камнем голову. Уже теряя сознание, я увидел, как вокруг них обоих сомкнулась толпа. Я свалился наземь, именно тогда хлынул тот самый ливень, который длился два дня напролет, заливая сцену, на которой разыгрывалось окончание данной истории, известное мне лишь из донесений. Полагаю, что именно ливень в значительной степени повлиял на ход дальнейших событий. Так или иначе, толпа, подстегиваемая стихийными, зачастую противоречившими друг другу выкриками, взывавшими к немедленным действиям, волновалась и бурлила, как это всегда бывает при отсутствии общепризнанного лидера. Дополнительный беспорядок вносило противостояние представителей враждующих фракций, часть из которых, поддавшись науськиваниям вышеуказанной проститутки, сочла ЕГО предателем и полицейским агентом – это следом за ней устремилась в самом начале в поисках ЕГО толпа, обуреваемая жаждой мести.

Поскольку дождь усиливался, толпа начала редеть, причем, согласно показаниям, данным позже одним из задержанных, эта проститутка предотвратила ЕГО гибель, выкрикнув в ключевом моменте, что она взвела на НЕГО напраслину, что ОН вовсе не предатель и не полицейский агент. Это способствовало ЕГО освобождению и спасению от смерти, кто знает, может быть и на кресте, поскольку крестов там воистину хватало. Фактически, это могло послужить также причиной убийства этой проститутки, труп которой был, согласно некоторым сообщениям, обнаружен позже, а также мужчины, последовавшего за НИМ. Этих двоих убили фанатики, часть из которых была арестована, а один, насколько мне известно, сознался в преступлении, утверждая, что мстил за измену ЕМУ. Заканчивая рапорт, я вновь прошу дать оправдательную оценку моим действиям. Следует добавить, что я перед только что состоявшейся сменой состава правительства из–за недостатка информации не имел возможности досконально разобраться в происходящем. Я не понимал многих из принятых решений и в то же время не получал точных и непротиворечивых инструкций. Приказы прежнего начальника полиции, ныне главы правительства, доходили до меня искаженными и лишенными ясности, доказательства чего я попытался привести выше, вместе с объяснением того, почему я оказался вынужденным выдать ЕГО толпе, единственным, впрочем, неоспоримым результатом чего является тот факт, что ОН бесследно исчез. И еще – все мои действия объясняются усердием, с которым я исполнял свои служебные обязанности, не имея, повторяю, точных указаний. Прежде чем поставить точку, я хочу выказать мое восхищение тем, с какой неукоснительной твердостью и безоглядной решительностью был наведен прежним начальником полиции, а ныне главой правительства порядок, и нижайше прошу оставить меня на прежней должности, ссылаясь на девятнадцать лет беззаветной предыдущей службы.

Заместитель начальника 16–го участка, лейтенант Р.Н.С.

Это дело, расследовавшееся представителями новых властей, излагается также и в иных версиях. Не подлежит, однако, сомнению то, что новому правительству удалось полностью ликвидировать напряженность ситуации, одержать верх над склонными к либерализму и левачеству элементами и завоевать доверие капиталистов Южного района. Вся эта история послужила в конце концов государству на пользу. Наведение порядка и установление жесткого правления вывели страну на путь процветания. Судебные процессы и суровые приговоры виновным в возбуждении беспорядков, а также казни осужденных на смерть за убийства устрашили бунтовщиков, устраняя одновременно с этим из жизни лояльных граждан элементы неуверенности и неустойчивости. Была также реорганизована полиция. Офицеру, рапорт которого приведен выше, было предъявлено обвинение в невыполнении приказов вышестоящего начальства. Его показания, надо отметить, содержат множество несоответствий. Зачем лейтенант искал ЕГО, если ОН был отпущен на свободу под залог, а соответствующее донесение издателя о том, что случилось в особняке, еще не было отправлено по назначению. Сомнение, впрочем, вызывает и многое другое. Ныне имеются и другие описания указанных событий. Согласно одному из них, ЕГО выдали толпе, которая, поддавшись подстрекательству проститутки, вопившей, что ОН – тайный агент полиции и провокатор, заволокла несчастного на ближайшую свалку мусора. Там ЕГО замучили насмерть и вместе с этим вторым мужчиной уже мертвыми распяли на крестах. Вот тогда–то проститутка и начала орать, что солгала и что ОН невиновен. Пришедшая в неистовство толпа набросилась на обманщицу, но у нее начались роды, и все, окружавшие ее, притихли и ждали в тишине, угнетавшей не меньше, чем до этого вопли. Как только она родила, они очнулись, толпа вновь набросилась на нее, и рядом с теми двумя крестами появился третий. Усиливавшийся ливень разогнал толпу, люди, поскальзываясь на мусоре, бросились врассыпную. Кто–то из них, видимо, подхватил на руки младенца. Некоторые утверждают, что это сделал начальник полиции, который как раз в этот момент подъехал к месту событий. Сильный ветер перерос в ураган, шел столь неистовый дождь, что его струи ранили лица. Спустя час от свалки мусора ничего не осталось, а тела этих троих бесследно исчезли.

Согласно другой версии, когда эта проститутка принялась кричать, что ОН – никакой не агент, что она все выдумала, толпа утратила всякий к НЕМУ интерес, а ОН, сверля женщину исполненным ненависти взглядом, закричал, что она ЕГО предала, именно сейчас предала. И побежал, омываемый струями дождя, за расходящейся толпой, пытаясь догнать этих людей, заставить их подвергнуть ЕГО казни. Тут прозвучали два выстрела: первым была убита эта проститутка – стрелял ее сын–убийца, который мгновением позже выстрелил себе в рот. Тогда ОН рухнул наземь и зарыдал, а размытая дождем мусорная куча расползлась под ним, как скопище червей, и поглотила ЕГО. Рассказывают также, что в том месте, где ОН утонул в мусоре, появилась беременная женщина, и ОН спрятался в ее чреве, поскольку счел, что время явить СЕБЯ людям еще не пришло.

Говорят также, что ЕГО спросили, чего ОН, собственно, хочет от них, что им следует делать дальше. И когда ОН смешался, начал что–то невнятно бормотать, они разбежались, подгоняемые ливнем, и ОН остался наедине с той проституткой – единственной верившей в НЕГО до конца, но от этой веры ЕМУ не было никакого проку. Они ушли вместе и, вроде бы, живут где–то в городе. Она родила ребенка. ОН смотрит за ребенком, а она вновь пошла на панель – на ее заработок они и живут. И вовсе никого не застрелили, но какая–то женщина умерла от удушья – бегущая толпа ее затоптала. Однако это был не более, чем несчастный случай.

Кстати говоря, в признании проститутки в том, что ОН является полицейским агентом, в чем обычно видят только попытку взвести на НЕГО поклеп из ненависти или с целью мести, хотя, как знать, не сам ли ОН принудил ее к этому, имеются некоторые детали, на которые следует обратить внимание. Речь идет о деле, упоминающемся, впрочем, в рапорте, а именно о гибели старшего лейтенанта В.К.М. – он описал прием у издателя и затем погиб при обстоятельствах, оставшихся невыясненными. Начальник полиции посвятил ему замечательную речь, анализируя его трагическую преждевременную смерть.

Так вот, старший лейтенант якобы все–таки узнал этого человека. Он вспомнил некоторые подробности расследования, в котором он участвовал около полугода назад, когда удалось разгромить группу анархистов, устраивавших покушения на жизнь членов правительства на протяжении уже весьма длительного времени. Был арестован один из злоумышленников, молодой человек, которому эта преступная организация поручила исполнение ее приговора и который то ли со страху, то ли из–за отсутствия опыта вел себя настолько неестественно, что привлек к себе внимание полиции. Этот задержанный молодой человек был, разумеется, подвергнут длительному допросу, который предположительно велся, к сожалению, с применением не предусмотренных законом средств. Поставленная цель, однако, была достигнута, поскольку у парня в конце концов развязался язык. Пользуясь полученной от него информацией, полиция окружила дом, в котором собралась вся преступная группа. Когда полицейские предложили осажденным выйти с поднятыми руками, те открыли огонь, но спустя некоторое время стрельба прекратилась. Полицейские ворвались в дом и обнаружили, что все террористы покончили с собой. Среди них была молодая, очень красивая девушка, якобы возлюбленная этого парня. Она тоже была мертва. Парня вскоре после этого отпустили на свободу, и старший лейтенант В.К.М. утверждал, что он и ОН – одно лицо. Возможно, ОН искал смерти, желая искупить ею предательство, сделать то, на что у НЕГО тогда не хватило решимости.

Идентифицировав ЕГО после приема у издателя, старший лейтенант В.К.М. якобы доложил об этом начальнику полиции. Тот высказал сомнение в истинности выводов старшего лейтенанта, но приказал ему явиться в Главное полицейское управление с материалами этого дела. По дороге в Управление старший лейтенант В.К.М. стал жертвой дорожного происшествия, попав под двигавшийся с огромной скоростью автомобиль, и умер, не приходя в сознание. Автомобиль скрылся с места происшествия и не был найден, а папка с документами пропала. Таким образом, доказать хоть что–либо по данному делу оказалось невозможным.

Политические противники начальника полиции, которых до недавних пор хватало и в Главном полицейском управлении, распространяли слухи, согласно которым начальник полиции якобы узнал ЕГО в тот же миг, когда встретился с НИМ, но не подал виду. Он приказал ЕГО отпустить, потому что ему нужен был человек, сеявший хаос и замешательство, для реализации далеко идущих политических планов, предусматривавших дискредитацию старого правительства и приход к власти нового правительства, способного навести в стране порядок. Получив первое из донесений о ЕГО появлении в городе, он якобы воскликнул: «Слава тому, кто ЕГО прислал». Поговаривали также, что начальник полиции намеренно парализовал деятельность полиции, более того, его люди разжигали ненависть в толпе, провоцируя ее на бесчинства, в частности на разгром фабрик, принадлежащих представителям крупного капитала из Южного района. Каждый день разрухи шел ему на пользу, и преждевременное ЕГО разоблачение было бы для него нежелательным. Высказывались даже подозрения в том, что и несчастный случай со старшим лейтенантом В.К.М. был подстроен по его поручению, а папку с документами опять же его люди перехватили и уничтожили.

Были и такие, которые считали, что этот человек, равно как и тот второй мужчина, а также проститутка, с самого начала являлись секретными агентами начальника полиции, а ЕГО въезд в город был тщательно инсценирован. Все вышесказанное, впрочем, не имеет сейчас никакого значения. Наш отдел уже завершил разработку официальной версии этих событий, и после утверждения ее нынешним главой правительства она будет представлена вниманию общественности.

Отдел исторической документации

Перевод с польского языка Владимира Аникеева.