Расщепление. Беда

(1) Сэр Эдвин начинает бракоразводный процесс

Рассерженная содержанием прошения сэра Эдвина о разводе, нашпигованного злобными и клеветническими голословными обвинениями от лесбиянства до скотоложства, от неумения готовить до адюльтера, Анджелика сняла номер в «Клэрмоне», использовав кредитную карточку, которую поверенные сэра Эдвина забыли аннулировать.

По дороге в отель Анджелика заглянула в «Фенуик» — универсальный магазин на Бонд-стрит — и купила там замшевые сапоги выше колен, чулки-сеточку, серебряную юбочку, белую майку и кожаную куртку. Оплатила она их с помощью своей кредитной карточки. Затем в туалете сбросила свою унылую, неприглядную одежду, облачилась в новую, а пышную длинную цветастую юбку, толстый свитер и практичные, вымазанные в глине ботинки на шнурках оставила бы прямо там, но леди Райс сказала, что это будет грешным мотовством, и настояла на том, чтобы рассовать их по пакетам и забрать с собой.

Леди Райс нервничала из-за настойчивого стремления Анджелики вырваться на свободу, сунуть то, что ей требовалось, в карман, а сумочку оставить дома. Когда Анджелика широким шагом направилась к выходу из магазина, Джелли задержала ее и заставила купить юбки по колено, белые блузки, кашемировые свитера, простые туфли на среднем каблуке и набор париков. Анджелика объяснила продавщице, которая глядела на одежду, ею продаваемую, с брезгливым отвращением, что все это — для ее сестры, изображающей в телевизионном рекламном ролике конторскую служащую.

Продавщица сделала вид, будто не расслышала: ей оставалось либо это, либо сцепиться с этой длинноногой, стройной, не стесняющейся в выражениях, нахрапистой, неулыбчивой, немиловидной, но привлекательной покупательницей, которая всегда сумеет оставить последнее слово за собой.

— На здоровье, — вот все, что сказала продавщица.

Как Джелли Уайт Анджелика поступила на трехдневные курсы для освежения навыков работы с компьютером и поупражнялась в стенографии. Она позвонила в фирму «Кэттеруолл и Мосс» и выяснила, что секретарш они нанимают через посредничество агентства «Акме». Она обратилась в агентство и представила рекомендации на бланке райсовского поместья, подписанную Робертом Джеллико, и из Райс-Корта, подписанную ей самой. Не прошло и трех недель, как она устроила себя временной секретаршей в «Кэттеруолл и Мосс» и через несколько дней уже работала только с Брайаном Моссом, имея законный доступ ко всем документам дела «Райс против Райс». С помощью новых навыков работы с компьютером она изъяла все упоминания о кредитной карточке, которая осталась у нее, кроме необходимых для автоматических выплат, когда и сколько требовалось. Все это было на удивление просто.

(2) Прошение о разводе леди Райс

В своем прошении леди Анджелика Райс сослалась на плотскую связь Антеи Бокс и ее мужа на протяжении полугодового периода, предшествовавшего дате, когда она, леди Райс, покинула супружеский дом.

Леди Райс ссылалась на физические расправы; чересчур частые и извращенные половые акты, унижавшие ее; пьянство, наркоманию и финансовую безответственность ее мужа; она заявила, что отношения между ее мужем и собаками носят сексуальный характер. Она утверждала, что была выжита из Райс-Корта, ее дома, чтобы освободить место для любовницы сэра Эдвина леди Антеи Бокс. Леди же Райс, наоборот, на всем протяжении их брака была безупречной и верной женой. Сэр Эдвин вел себя нестерпимо, и она хочет, чтобы это нашло отражение в разделе имущества. И она потребовала назад свои 832 тысячи фунтов.

— Суд за пределами Лондона! — воскликнул Брайан Мосс (именно эта часть письма Барни Ивенса с прилагаемыми документами, казалось, подействовала на него особенно сильно). — Какой кошмар! В провинции у меня нет никакого влияния. Кивок в Лондоне попросту не равносилен подмигиванию где-либо еще. Как мы сможем довести это дело до конца? И как странно, что жена ссылается почти на то же ненормальное поведение, что и муж.

— Полагаю, причина в том, что они состояли в браке так долго, — сказала Джелли Уайт, — и способны читать мысли друг друга.

— Одиннадцать лет не так уж много для брака, — сказал Брайан Мосс. — Недавно здесь побывала парочка, разменявшая десятый десяток, желавшая развестись по взаимному согласию. Я спросил, почему они так долго откладывали развод, а они ответили, что ждали, пока их дети не умрут.

Он хохотнул басистым, хриплым, неожиданным смехом такой силы, что гравюры на стенах с эпизодами скачек задребезжали; и Джелли тоже засмеялась — его шутке. От ее мелодичного смешка ничто не задребезжало, но он ущипнул ее за округлость груди там, где округлость эта скрывалась под блузкой. Легонький такой щипок, дружеский.

— А что вы думаете о деньгах? — спросила Джелли.

— Шансов у нее ни малейших, — сказал Брайан Мосс. — Наверняка они так глубоко погребены в райсовских гроссбухах, что на раскопки ей понадобится целое состояние. И мы снизим содержание сэра Эдвина до нуля и ниже, так что и этого она потребовать не сможет. Эта баба совершенно явная шлюха и стерва.

За изящными окнами эпохи Регентства по Центральному Лондону текли потоки машин или пытались течь. Продвигаться словно бы удавалось только машинам со спецсигналами — полицейским, пожарным, «скорой помощи». Вой их сирен нарастал, проносился мимо, замирал вдали, и все с завидной скоростью.

— Я неплохо зарабатываю, — заметил Брайан Мосс, — на потребности других людей быть правыми; они любят присваивать привилегию пребывать в жертвах. Называть ее шлюхой и стервой помогает, раз мое дело — поставить ее на место, но кто виноват в райсовском семейном крушении, никакого значения не имеет. Важна лишь собственность, и мы позаботимся, чтобы она не слишком глубоко запустила в нее свои алчные пальчики. Клиенты воображают, будто поведение в браке может повлиять на раздел имущества, и тянут в сторону естественной справедливости, но неосмотрительно делать подобные выводы. Разве что в самых крайних случаях.

— Значит, развод Райсов вам таким случаем не кажется? Просто рутина? — осведомилась Джелли.

— Абсолютная рутина, — сказал Брайан Мосс. — За исключением того, что обе стороны принимают все меры, чтобы скрыть свои доходы.

Сэру Эдвину, сказал он, очень повезло, что райсовские бухгалтерские книги обладают мистической сложностью.

— Полагаю, что так, — сказала Джелли Уайт безмятежно.

Ему нравилось ее тихое спокойствие, ее интерес к его работе. Будь бы его жена Ориоль такой же! Свитера Ориоль были все в молочных пятнах, в пятнах детского срыгивания; ее занимали только новенькие близнецы, и разговаривать она могла только о младенцах.

— А в остальном, — сказал Брайан Мосс, — это самый обычный развод. Обе стороны соперничают за моральную высоту, даже не замечая, что высокобалльное землетрясение уже смело всю гору. И обе стороны, благодарение Богу, обогащают меня.

— Вы такой поэтичный, — сказала Джелли Уайт, и Брайан Мосс ухватил прядку ее светлых волос между пальцами и подергал, и она услужливо улыбнулась, а леди Райс вздохнула.

Вот так леди Анджелика Райс когда-то улыбалась сэру Эдвину, своему мужу. Теперь Джелли улыбалась с точной дозой притворства, а не от избытка наивности. Доверчивость и покладистость не принесли Анджелике Райс ни малейшей пользы.

Лгать и хитрить леди Райс толком не умела: это было противно ее натуре. К счастью, Джелли Уайт поступала так с легкостью. Своекорыстие доминировало в ее личности — и к лучшему, не то они все остались бы в мире совсем одни, униженные и без пенса в кармане. Кто-то же должен был зарабатывать деньги.

(3) «Велкро», она же брак

В долгие грустные часы ее бессонных ночей леди Райс, все еще томясь любовной тоской по Эдвину, все еще ошеломленная концом своего брака, вновь оказывалась наверху. Остальные спали или полуспали; им же надо было рано вставать утром и отправляться на работу. Горе и раскаяние в собственных ошибках были непозволительной роскошью. Они лишь смутно слышали ее объяснения, ее рассказ о себе, предназначенный им.

— Я была замужем за Эдвином одиннадцать лет, и липучка «Велкро», она же брак, залипла по-настоящему. Отодрать эту застежку ох как непросто — можно разорвать ткань по живому, если перестараться. Дешевые цеплючие волоконца хорошо делают свое дело. «Злоупотребление — указывается в инструкции — ослабляет «Велкро». Злоупотребление — странное слово: что же, застежку можно залеплять лишь столько-то раз и не чаще? (Или за этим кроется какая-то мораль?) — «Велкро» вообще перестает залипать». Но вначале же я не была злоупотребленной. Наоборот. Когда мы с Эдвином поженились, когда я перестала быть Анджеликой Уайт и стала леди Райс, я была семнадцатилетней и девственницей, хотя про это не знал никто. Целомудренность обычно не ассоциируют с кожаной одеждой, заклепками, сапогами, хлыстами, плетками и крайними крайностями крутого поп-арта, с которыми я тогда соприкасалась. Однако моя велкронная способность стать единой с тем, кого я полюбила, была, как бы это ни выглядело со стороны, первозданной, крепчайшей, готовой к употреблению. «Велкро» прямо с машины. Я «соблюдала себя» до брака, как меня наставлял отец. Задним числом — невероятно. Сколько замечательных случаев упущено! И виню я тебя, Анджелика, — в те дни всем заправляла ты. А когда ты меня бросила, то оставила мне излишнюю разборчивость в вопросах секса, но как леди Райс я не имела ни твоего обаяния, ни сексуальных потребностей. И действительно стала совсем не той женщиной, на которой женился Эдвин, однако не сознавала этого.

В хорошую ночь, уютно лежа в моей высокой мягкой кровати в «Клэрмоне» на и под чисто-белыми, настоящими льняными простынями, я вижу себя ангелом-мстителем. Затем я смеюсь над собственной дерзостью и восхищаюсь тобой. Только вообразить — устроиться секретаршей в фирму адвоката твоего мужа! За это я должна благодарить тебя, Джелли. В плохие ночи вроде этой, когда материя подушки так намокает от моих слез, что пух внутри темнеет, сбивается в комки и причиняет неудобства, когда я ворочаюсь в море уныния, растерянности и утрат — море, которое, учтите, держит меня на плаву, сильно подсоленное моим горем, — ну, тогда я сознаю, что я просто еще одна брошенная и отвергнутая женщина, полусумасшедшая, не заслуживающая ровным счетом ничего. Тогда я понимаю, что поступить на работу в «Кэттеруолл и Мосс», в главный оплот вражеского лагеря, — это дурацкая затея, переоценка своих сил и безумие, даже без намека на лихую смелость, неумное и незабавное. И я жутко тревожусь, что меня разоблачат: я ведь не вполне доверяю тебе, Анджелика, и даже тебе, Джелли, что вы сумеете меня выручить.

Рано утром, пока леди Райс спала, совсем эмоционально измучившись, Анджелика, в свою очередь, откровенничала с Джелли.

— Что за жалкое пассивное существо леди Райс! Вот во что ее превратил брак. Она бы рада проваляться в «Клэрмоне» весь день, мучаясь и страдая, если бы я ей позволила. Она бы даже не потрудилась отвечать на письма Барни Ивенса. Я, Анджелика, — вот кто вынужден каждый день заставлять ее работать, одевать в Джелли Райс, водить в гимнастический зал, следить, чтобы она не нарушала диету, мешать ей курить. Тешу себя мыслью, что я исходная добрачная личность. Просто не могу понять, почему она утверждает, будто доминирующее положение здесь принадлежит ей. То ли потому, что носит титул, то ли потому, что не может смириться с девочкой из маленького городишки, то есть со мной, хотя девочка эта — часть ее и навсегда этой частью останется. Как по-твоему, Джелли? — Но Джелли мудро крепко спала. На работу-то надо было идти ей. И она не могла тратить энергию на препирательства.

(4) Море Грусти леди Райс

В плохую ночь леди Райс качается в волнах моря грусти — она полуспит, полугрезит. Море такое соленое от слез, что утонуть она не может — взгляните, как ее поддерживает на поверхности собственное горе. Порой море становится бурным, кипящим под ударами ветра гнева, ненависти, жгучих обид — как она тогда ворочается и мечется. Она страшится: ее затянет водоворот, она утонет — она утонет в ей же поднятой буре! И в такие минуты она может только молиться; много ей от этого толку! Милый Отче, милый Боженька, спаси меня от моих врагов. Помоги мне. Я буду хорошей, обязательно буду. Пусть буря стихнет. Она принимает таблетку снотворного.

Призрачные барки скользят мимо, в тумане, пиратские сабли, лезвия гнева сверкают, рубят, выпускают кишки, кастрируют. Крепок дух и крепка рука, чтобы сабля не обратилась на того, кто взмахивает ею. Леди Райс и пират, и жертва одновременно. Она это знает. Тем не менее море грусти поддерживает и питает ее. У нее в голове оно зовется Морем Алиментов. И кто его знает, оно ведь может быть и на Луне, подобно Морю Спокойствия; а она может быть в материнской утробе. Может быть в какой-то утонувшей церкви, биться о каменные стены, пока подводные течения увлекают ее туда и сюда; в церкви ее отца. Бесспорно, она истерзана, телесно и душевно. Милый Отче, милый Боженька, прости мне мои грехи. Да избави меня от гнета гнева Твоего.

Порой Море Алиментов спокойно и покачивает ее чувственно, почти блаженно. И тогда ей жаль выплывать на поверхность. Она русалка, оглушенная, выброшенная на белые пески тонких простынь «Клэрмона», унесенная назад волнами, и вновь ее швыряет, пока она не вынырнет с зарей, не проснется в Мире Алиментов: навстречу Брайану Моссу, работе и бунтующим частям себя, — но и навстречу алиментам, исцелению, подкреплениям. Горе подкрепляет, это наркотик, и теперь она зависит от него, все три, ее составляющие. Или их четыре? Она спит, как одна, просыпается, как несколько. Море Грусти засасывает ее, как одну, утягивает на дно в водовороте, выбрасывает на поверхность обломки… Или ее вдребезги разбивает звон телефона? Мужской голос.

— Доброе утро, леди Райс. Сейчас семь тридцать. Вы просили разбудить вас.

Леди Райс глядится в утреннее зеркало и видит лицо, опухшее после беспокойного сна, — накануне вечером она не сняла макияж. Она набирает в сложенные горстью руки побольше холодной воды, которая обильно хлещет из широкого старинного крана — или псевдостаринного? Какая разница! Старинные краны выделяют в воду свинец, новые не выделяют. Свинец полезен для цвета лица, вреден для мозга. Она ополаскивает лицо и не пользуется белыми махровыми салфеточками для лица, хотя их целая стопка. Она презирает салфеточки. Слишком малы. И вообще сегодня утром она презирает все и вся. Ручка крана остается в ее пальцах. Ни на что нельзя положиться, ничто не надежно. Она не трудится позвонить дежурному.

Леди Райс возвращается в постель. Но голоса у нее в голове опять раскричались: такие ясные, что их легко различать; а говорят они сегодня утром малоприятные вещи. Она предпочла бы просто уткнуться в подушку и заплакать, но они ей не дают. Они сыплют упреками, жалобами, подталкивают ее действовать, и все это ни к чему. Она выброшена на берег. Выброшена. Она пыталась включить этих переругивающихся женщин, эти ее альтер эго, снова в себя; теперь она тщится вернуть ощущения себя самой и не может. Она вынуждена слушать их и отвечать им.

И леди Райс наконец все-таки заставляет себя встать — только чтобы принудить их заткнуться, раз уж они не оставляют ее в покое. И она видит, что они могут составить ей хорошую компанию. Тогда она уже никогда не будет одинокой, а одиночества — что бы там ни говорили о единственности — одиночества она боится больше всего. Едва ее ступни касаются пола, как она снимает с себя всякую ответственность, и ее сменяет Анджелика.

(5) Исходная трансформация

Анджелика встала и оделась. Она ушла на работу в черной кожаной куртке, черном парике и черных очках, ничем не напоминая леди Райс — а словно крайне свирепая и решительная любовница какого-то важного обитателя отеля «Клэрмон». В руке она несла сумку, в которой, аккуратно сложенные (руками Джелли; Джелли хорошо складывает одежду — в отличие от Анджелики), лежали части рабочего костюма Джелли.

Это Анджелика садилась точно в 7 часов 48 минут во взятый напрокат, управляемый шофером «вольво». Почти каждое утро автомобиль уже стоял, припаркованный, на Дэвис-стрит. Почти каждое утро она залезала в него, как Анджелика, вылезала, как Джелли. Захлопнув дверцу, она снимала парик Анджелики, высвобождая короткие глянцевитые, прямые, белокурые волосы Джелли; она снимала свою кожаную куртку и надевала светло-голубой блейзер с медными пуговицами из дешевой немнущейся ткани. Она зачесывала волосы назад, и стягивала их светло-розовой атласной лентой, и надевала на шею длинную нитку искусственного жемчуга, чтобы она падала на ее тугой белый шерстяной свитер. Она носила бюстгальтер, притушевывавший ее груди, — облегающий свитер был продиктован модой, а не сексуальностью. Она стирала слишком уж экстравагантную косметику и надевала большие круглые очки. И становилась Джелли Уайт с разрешения Анджелики, прекрасно это понимавшей.

Но иногда «вольво» на месте не оказывалось — он не ожидал ее, когда она выходила из отеля. Нагрузка на фирму проката в утренние часы была очень велика, объясняли ей. А может, не хватало шоферов из-за эпидемии гриппа. Не могла бы она подождать? Ну, около получаса? А она не могла и вынуждена была ехать на работу общественным транспортом. После чего производила обмен эго в женском туалете исторического здания «Судебных иннов», с такой неколебимой смелостью входя в коридор, куда посторонним вход был воспрещен, без малейшего стыда минуя дверь с надписью «Для служебного пользования» и обретая это безопасное, уединенное, высокое, пустое, отлично продезинфицированное место с легчайшим запашком, а покидала его с таким чопорным и праведным выражением на лице, что ни ту, ни другую ее личность никто ни разу не попытался остановить.

Однако она предпочитала заднее сиденье «вольво» — затемненные окна, прямую спину шофера за стеклом, кожаную обивку сидений, которая становилась липкой от соприкосновения с живой плотью, пусть и ее собственной.

И вот она уже Джелли Уайт, обладательница высокоразвитого суперэго, зоркого взгляда, способности различать то, что хорошо и что дурно, а также праведности, чопорности, сопутствующих этой способности; чистоплотная, аккуратная, пахнущая туалетной водой, словно бы совсем не честолюбивая молодая женщина, оценивающая себя не слишком высоко и не слишком низко, вполне реалистично, прекрасно сознавая свои достоинства и недостатки; папочкина дочка, та, что всегда бережется ради него, никогда не рискует зайти слишком далеко, выходит замуж за кого-то порядочного и надежного в надлежащий день в надлежащее время; та, в ком тяга к кровосмешению подавлена, как положено, та, которая обманывает направо и налево, та, кому ложь сама приходит на язык и всегда оправданна, та, для кого иерархия власти всегда важна; по этой причине Джелли вполне подходит для того, чтобы ей недоплачивали, чтобы ее эксплуатировали, чтобы она задерживалась разобрать почту, и она лишь изредка флиртует с боссом, а позже подает в суд за сексуальные домогательства. Конторская приманка: обаятельная улыбка, кроткий вид и умение не упустить случай. Папочка никогда этого не осуждал. «Извлеки, что сумеешь, деточка!» «Не стремись стать боссом; нет, используй босса!»

Пока на работе, инкогнито, Джелли — самое оно. Да и что толку быть Анджеликой — жизнь превратится в одну сплошную ошибку: расплеснутый кофе, не туда подшитые бумаги, долгая назойливая инструкция, жажда свободы, распахивание окна, чтобы впустить свежий воздух, но впускаются только ветер и дождь, ко всеобщему расстройству.

Анджелика стала бы угрозой браку Брайана Мосса с Ориолой, какой Джелли никогда не стать. Он бы никогда не взял Анджелику в секретарши. В нашем мире Джелли, герметизированные против подлинных эмоций, редко пробуждают их в других. Похоть — да, неодолимую тягу — нет. Они сидят за столами в приемных, и каждая могла бы быть всеми остальными. Анджелики же — единственные в своем роде, а потому они страдают и навлекают страдания на других.

Анджелика примерила роль Джелли, и оказалось, что она не только точно сшита по мерке, но и сбрасывается без всякого труда. Джелли не сопротивлялась. Она была удивительно практичной, незаменимой в критических ситуациях, никогда не изнемогала от волнения, не вскидывала руки, не вела себя, как напуганный ребенок.

Сэр Эдвин договорился встретиться с леди Райс и ее адвокатом Барни Ивенсом в кабинете Брайана Мосса. Они попытаются уладить все быстро и по-дружески. Сэр Эдвин в качестве максимума предложит небольшую квартиру где-нибудь у конца одной из пригородных линий. У него не было никакого личного состояния, никакого дохода, но имелись подтверждающие документы. Он был младшим сыном из волшебной сказки, у кого по традиции не было ничего, так что с ним в брак приходилось вступать по любви, Брайан Мосс потирал руки. Барни Ивенс на такую сделку не пойдет, но начало будет положено.

Джелли было нетрудно ускользнуть в туалет и обернуться леди Райс — снять круглые очки, спрятать собственные волосы под бархатной шляпкой, снять городские туфли на высоких каблуках и надеть более практичные, более загородные, наложить голубые тени под глазами, а на губы — пронзительно-алую помаду, сменить выражение лица — и вот она уже несчастливая версия когда-то счастливой леди Райс. И все по вине Эдвина.

Туалет, где Джелли совершила эту трансформацию, прежде был одной из малых спален приятного особняка XVIII века, в котором обосновались «Кэттеруолл и Мосс», кое-как перестроенной. Помещение было обширное, с высоким потолком, с которого сыпалась штукатурка. Стены покрывал толстый слой кремовой краски, как и старинные трубы. Под дверями посвистывали сквозняки. Войди в сортир как машинистка, заставь тело перейти на язык тех, кто приказывает, а не тех, кому приказывают, и возвращайся к клиенту.

Однако сэр Эдвин не явился. Леди Райс гордо удалилась, проскользнула назад в туалет и преобразилась назад в Джелли, обойдясь без посредничества Анджелики. Джелли поняла, что может существовать без Анджелики. У нее было собственное существование. Перфорация была уже почти готова для разрыва.

(6) Дела служебные

Теперь оба адвоката уговаривали леди Райс пойти на соглашение без суда, окончательное, знаменующее полный разрыв, но леди Райс была не готова пойти на это. Поощряемая и подталкиваемая Анджеликой, она готовилась к борьбе.

— Такие соглашения, возможно, устраивают суды и адвокатов, — сказала Анджелика. — Они экономят суду время, избавляют от хлопот, но мне они не подходят. Почему я должна спустить Эдвину его преступления против моей жизни, моего духа? Пусть мой муж несет за меня ответственность до конца своих дней, пусть вечно меня содержит. Он может на время скрыть свое имущественное положение, но в конце концов правда восторжествует. Верно?

Барни Ивенс, могучий битюг в сравнении с Брайаном Моссом, грациозным стремительным скакуном, чихнул, громово высморкался и не сказал: «Нет, по моему мнению и моему опыту, правда редко торжествует». Клиентов полагалось ограждать от внешнего мира, помогать им сохранять иллюзии. Да, справедливость существует — да, Небеса существуют. Это долг адвоката, как и долг священника. «Да не будет коррупции, да не будет смертности! Закон защищает вас, Христос спасает вас».

— Я требую справедливости, — настаивала леди Райс, подобно множествам тех, кому доводилось сталкиваться с системой правосудия в любой стране под солнцем. — Я не успокоюсь, пока не добьюсь ее, и вы не должны успокаиваться!

Да, леди Райс была хуже зубной боли — праведница. Барни Ивенс и Брайан Мосс подтвердили свое единодушие в этом мнении, обменявшись взглядом, легким вздохом взаимопонимания. Напоминание о том, до чего ты дошел, всегда тягостны.

— Я уверен, что уже где-то видел леди Райс, — Брайан Мосс сказал Джелли Уайт, после того как Ивенс Мосс выпил с ним еще рюмку хереса и удалился, а папки «Райс против Райс» были убраны на место.

— Когда-то она была знаменитостью, — сказала Джелли Уайт, чье лицо было повернуто к компьютеру, а пальцы сгибались и разгибались во избежание «тендовагинита от постоянного напряжения» («Уиздом против БТ»), который с такими гибельными последствиями поражает тех, кто постоянно работает на компьютерах. — Это было до того, как она вышла за сэра Эдвина, еще когда она была поп-звездой. Два месяца она удерживала первое место со «Свихнутой целкой» и без конца выступала по телевидению. После этого она была певицей в рок-группе того же названия; они гастролировали с большим успехом. Но и только. Брак положил конец ее претензиям в шоу-бизнесе.

— Я не смотрю телевизор, — сказал Брайан Мосс. — Не хватает времени. Когда я возвращаюсь домой, надо купать малышей. У нас близнецы, как вам известно. Им год и три месяца. Я — Новый Мужчина. И что вообще толкнуло Эдвина Райса жениться на поп-звезде? Ему же была нужна жена для охотничьих балов, так ведь? Куда проще жениться на женщине, которую другие мужчины не замечают. Так было у меня с Ориоль. Я знал, что буду в полной безопасности. Ориоль всегда будет верна, я искренне стараюсь отвечать ей тем же. Алтея Бокс подойдет сэру Эдвину куда больше его первой жены, конечно, если она будет воздерживаться от алкоголя. В их кругу пьют по-черному, если не ошибаюсь. Но она из той же конюшни, что и он, а когда дело доходит до брака, это самое главное. И ведь она с ним, кажется, в каком-то родстве? Надеюсь, с фамильными генами все в порядке. А Барни Ивенс очень приятный и благожелательный субъект. Я учился в школе с его братом. Соль земли.

— Но ведь вам, адвокатам, вроде следует ощущать себя противниками? — спросила Джелли. — Хотя бы от лица своих клиентов. Меня просто удивило, что вы держались так по-дружески.

— Мы соблюдаем проформу, — сказал Брайан Мосс, — но, как все прочие люди, на самом деле мы хотим побольше прибыли и поменьше хлопот, насколько это достижимо. Мы, профессионалы, все на одной стороне, а простофили на другой.

Развод и раздел имущества — процесс крайне длительный и медленный. Леди Райс забрала свое прошение и не стала опровергать прошение сэра Эдвина, поскольку кивок и подмигивание Брайана Мосса намекнули Барни Ивенсу, что в этом случае сэр Эдвин будет щедр. Сэр Эдвин по-прежнему отказывался встречаться со своей женой. Леди Райс жаловалась на неправомерное влияние Антеи Бокс. И действительно, письмо из конторы Брайана Мосса с сообщением, что сэр Эдвин снова попытается встретиться с леди Райс и уладить все по-дружески, было аннулировано звонком Антеи, заявившей, что об этом не может быть и речи. Джелли, которая сняла трубку, сказала, что сообщит Брайану Моссу. Но, естественно, ничего сообщать не стала, поскольку Брайан Мосс о письме ничего не знал — она написала его сама.

Леди Райс получила письмо от Барни Ивенса о том, что в интересах его клиентки перенести слушание дела из провинциального суда в Лондон, поскольку там у них больше шансов и легче найти сочувствующего судью. Леди Райс написала в ответ, что нет, провинциальный суд ее вполне устраивает, и она предпочтет беспристрастного судью судье сочувствующему. Сочувствие способно склоняться то в ту, то в другую сторону, как дерево на ветру. Леди Райс не знала, откуда у нее взялась такая мудрость; порой она чувствовала, что старше своих лет.

Леди Райс по-прежнему уклонялась от прямого ответа, где она живет. Барни Ивенсу для переписки она дала адрес матери. Пусть Эдвин ощутит в ней Лилит, отвергнутую Адамом, — самую первую, незаслуженно брошенную жену, что скитается по дальним пределам вселенной, принося беды человечеству, не зная покоя, вечно злобствуя, вечно тоскуя, заставляя других терзаться.

Она знала, что лучше всего прятаться под носом ищущего. Джелли Уайт ни секунды не сомневалась, что те служащие фирмы «Кэттеруолл и Мосс», в чьи обязанности входило присматривать за личными финансовыми делами сэра Эдвина, не имеют ни времени, ни желания просматривать подшивки, когда отель присылает счета. Кто станет затрудняться и выяснять, что за «Райсом сэром Э.» не следует «и леди А.»? Да никто. И администрация «Клэрмона» не сочтет нужным указывать кому-то, что леди А., которая, согласно газетам, выздоравливает от булемии и анорексии в клинике не то в Ланкашире, не то в Йоркшире, снимает, насколько им известно, их номер для новобрачных. Их вполне устраивало, что у них проживает титулованная дама, пусть эта дама и проживает у них инкогнито.

(7) Ангел рождается

Как-то утром во вторник леди Райс проснулась, выбралась из своего моря грусти и отправилась на работу, как обычно — забралась в «вольво» Анджеликой, с тем чтобы выбраться из него уже Джелли. Шофер вынужден был внезапно затормозить, так как полицейская машина гналась против движения за юным похитителем легковушек.

— Порядок? — обернулся он, чтобы спросить свою пассажирку.

— Все хорошо, — сказала она, но сердце у нее замерло, а лоб стукнулся о стеклянную перегородку. Она правда подумала, что все обошлось и она цела и невредима, как вдруг завыла во весь голос. Как воет в фильме человек, скидывающийся волком-оборотнем, — тело и сознание растягиваются, деформируются — все поглощается перенагрузкой. Она рожала еще одно эго. Имя этой личности было Ангел, но ангелом она не была.

Рам, шофер, сидевший перед стеклянной перегородкой, отделявшей нанимателей от слуги, остановил автомобиль, повернул голову и удивленно вперился в Анджелику/Джелли. Глаза у него были темные, опушенные густыми длинными ресницами и добрые, хотя и мужские. Платье Анджелики вздернулось выше колен. Она как раз меняла черные тонкие чулки на бежевые плотные чулки Джелли. Но ее нога от щиколотки до колена в любых чулках оставалась длинной, стройной и соблазнительной. Она поспешно сдвинула колени, но было уже поздно.

— Это мой глушитель развылся или вы? — спросил шофер.

Леди Райс, Анджелика, Джелли, Ангел снова взвыли. Они выли, потому что было утро вторника, а по вечерам в понедельник Алтея часто оставалась в Райс-Корте. Это миссис Макартур сообщила леди Райс, пока объясняла, что даст в суде любые показания, какие будут нужны Эдвину Райсу. Если Эдвин сказал, что леди Райс и Ламберт лежали в большой парадной кровати, а не в верхней спальне, да будет так. Она предана ему, а не чужачке леди Райс. Жалованье ей платит сэр Эдвин, а леди Антея умеет держаться со слугами — не так, будто они друзья, но вежливо соблюдая дистанцию.

После этого разговора женское общежитие, именовавшееся Анджеликой, обрело привычку с вечера в понедельник пичкать себя снотворным, так что троица во вторник просыпалась за полдень. Однако необходимость являться на работу вовремя положила этому конец, и вот теперь, застигнутые на переходе от Анджелики к Джелли в восемь тридцать во вторник, зная, что именно в этот момент ее муж получал особенное удовольствие от секса и был особенно к нему готов (сколько раз она ускользала из постели пораньше, чтобы уклониться, вспомнилось ей, к вящей ее боли), и хуже того: это обстоятельство повышало шансы, что он скажет что-нибудь интимное, любящее, нежное ее сопернице. И ведь, если подумать, в этот момент ее соперница скорее всего развалилась в их супружеской кровати.

Неудивительно, что комбинированная личность взвыла.

Они больше не пытались сдвинуть ноги. В любом случае на них были французские трусики, которые ничего не скрывали. И тут они сообразили, что не только не сдвинули ноги, но раздвинули их пошире.

И леди Райс удалилась, отчасти больно раненная, а отчасти радуясь, что ей позволили, — удалилась в какую-то меланхоличную часть своего существа покачиваться в своем море грусти и впитывать его скорбные питательные вещества. Теперь наконец она испытала большую радость, что была единственным ребенком и никогда не имела сестер.

— Пожалуйста, не кричите так, — взмолился Рам. — Трудно вести машину.

Ему, решила Ангел, так как внимательно его разглядывала, чего Джелли никогда не делала, а Анджелика и не собиралась, ему где-то под тридцать. Свежий цвет лица, отлично наманикюренные ногти, которые уверенно впивались в мягкую обивку руля: природа наградила его волевым подбородком и проницательными глазами управляющего фирмой. Только шоферская фуражка указывала, что автомобиль — его производственное орудие, а не эмблема его социального положения. Но женщине, застрявшей в своем появлении на полпути, в сущности, было все равно, кто он, что сказал или даже что он увидел — один чулок наполовину стянутый, другой не пристегнутый, и резинки с пластмассовыми зажимчиками свободно болтаются: менять колготки в тесном пространстве сложно, чулки — полегче, но и с ними наплачешься. И этот промежуточный сплав двух «я» и одной «она» вновь взвыл, и по ее лицу покатились слезы.

Рам развернул «вольво» без единого слова, не говоря уж о том, чтобы попросить разрешения у своей многогранной нанимательницы, и направил его в подземную автостоянку. «Места» — вспыхивали красные лампочки в узкой улице снаружи. Когда автомобиль свернул туда, шлагбаум, перегораживающий въезд, поднялся, словно по собственному почину. (В наши дни мир электроники настолько гармонизирует с живым миром, что нечего удивляться, если мы путаемся, считаем себя запрограммированными, неспособными на политические или социальные протесты, а просто влачим привычную рутину.) Автомобиль приблизился, потребовал доступа, барьер поднялся, и распахнулись ужасы подземелья — темные пасти бетонных стойл, пол в лужах, исцарапанные измученные стены, запах мочи, все это казалось результатом того самого требования. Забудь, не возражай, не борись, не пытайся что-то реформировать — техника же не реформирует, а тебе зачем? Ты меньше машин, которые тебе служат, а служа, подчиняют тебя; более склонного к ошибкам, к хаотичной энтропии, чем в дни, когда ты был беднее, но больше подчинял, чем подчинялся. Человеческий дух расщепляется и ломается — иначе ведь он не сможет обтекать технологию, точно амеба, чтобы поглотить ее, как нарастает плоть вокруг занозы, чтобы лучше защитить себя. Четырехсложная личность леди Райс еще не что-то заурядное и обычное, но только пока.

Рам вел свою машину все глубже и глубже под землю. Ангел покачивалась то туда, то сюда на зигзагах пандуса, и голая полоска ее ноги над верхом чулка прилипала то одной стороной, то другой к нагревшейся коже сиденья, пока автомобилю уже некуда было деваться, кроме самого дальнего, самого глубокого, самого черного стойла, за которым указатели въезда сменялись указателями выезда. Рам Макдональд загнал «вольво» задним ходом в узкую щель с замечательным умением. Стекла машины были затемненными. Те, кто внутри, видели снаружи все, но никто не мог заглянуть внутрь. Богатым нравится ездить подобным образом, а поездки в конце-то концов оплачивались сэром Эдвином. Рам покинул переднее сиденье и присоединился к Ангелу на заднем. Она не возражала. Антея обнимала Эдвина, Эдвин обнимал Антею; солнце не погасло, и общество не выказало неодобрения. Так что за важность, кто обнимает кого — от похоти, от любви ли, раз порядочность и справедливость равно пошли прахом?

Сердцевина у амебы жидкая, ее внешние части студнеобразны. Когда амеба желает двигаться, жидкость преобразуется в студень у ведущего конца тела, а у другого конца студень преобразуется в жидкость, и в результате все животное продвигается вперед. «Желает» — понятие неопределенное, и в этом одноклеточном существе словно бы нет точки, способной генерировать эмоции или побуждения, и тем не менее оно «желает». Оно желает двигаться, или решает двигаться, или ему не удается сохранить неподвижность. Какое выражение ни подыскать, амеба демонстрирует намерение. Точно так же тело леди Райс, перетекая, включая, меняясь из жидкости в студень, из студня в жидкость, объявило ей и продемонстрировало ее частям свое слитное намерение испытать объединенный и объединяющий оргазм, пока Рам вгонял и гладил.

Джелли и Анджелика плакали, леди Райс дулась, Ангел энергично соответствовала Раму, хотя уже давно получила собственное удовлетворение.

— Нам нужно повторить, — сказал Рам. — Завтра? Они не знали, что ответить, и поговорили между собой.

— Конечно, мы повторим завтра, — сказала Ангел, а поскольку ртом завладела она, а все тело испытывало приятную легкость, то слышал Рам именно Ангел. — Если только ты не свободен сегодня вечером. Но, может, пока сосредоточимся?

Леди Райс сдалась и начала думать о другом. Пусть Анджелика, Джелли и Ангел предаются эмоциям; ей это дает возможность спокойно поразмыслить. Да, она хотела, чтобы ее трахнули, и получила свое, но выяснилось, что это не ответ. И она предположила, что находится во власти статистики — да, снова. Она принадлежала к тем 34 процентам женщин, которые вступают в неуместные половые сношения, когда только-только расстались с мужьями, и в результате страдают от низкой самооценки. Ее собственное поведение, поняла она, ничего общего с ней не имело. Она абсолютно за него не отвечала.

Интересно, отметила она про себя, что руки Ангел расцепились на шее Рама в момент оргазма. Джелли свои сжала бы крепче. От изумления. У Ангел оргазм изумления не вызывал, а приносил удовлетворенность. В такие мгновения тело Ангел непроизвольно расслаблялось, и его охватывала приятная истома. Анджелика бы напряженно вытянулась и сделала бы финт в сторону — сначала вытянуться, чтобы усилить ощущения, и в последний миг — финт, не сгущаясь в желе, в оргазмическое желе Джелли. Издерганная, обороняющаяся Анджелика, эгоистичная интриганка Джелли. Так им и надо — пусть их подчиняют желания сладострастной бессовестной Ангел!

И какое блаженство, когда из могильной тьмы, окутывающей смерть брака, возник этот слепящий блеск и Ангел такими могучими крыльями смела униженность, эгоизм, разборчивость. Вот как, по мнению Ангел, ее компатриоткам следовало бы воспринять ее рождение. Будь другие способны увидеть его в таком ракурсе! Этот новый источник жаркой плотской энергии разливал волны обрызнутого светом ураганного мрака; и в мерцающей черноте автостоянки Рам Макдональд тоже обрел полноту мощи; волосатые мужские руки и ноги переплелись с ее ангельски нежными белоснежными членами.

«Король Краб Рам» назвала его Ангел, а когда он спросил почему, сказала, что он явно выполз из-под камня и совсем как дома в своей водяной автостоянке; жуткий и все-таки будничный; такой красивый, такой пышущий здоровьем краб, какого еще не видел мир; король замкнутой бухточки под скалой, целой вселенной, пока хоть краешком глаза не взглянешь на океан. Сегодня шофер, но завтра кто?

Если Ангел порхала в тучах сексуального восторга, то потому что наслаждалась их турбулентностью. Хорошая Плохая Ангел, думала леди Райс; ее младшая сестричка Ангел, которой нравится, как нагретая кожа сидений липнет к нагим бедрам, которая упивается туманящей голову утратой личности, ощущением раздвинутости длинных тонких ног, вонзанием чужой твердой плоти между ними; и уже знакомая дрожь и пыхтение, поиски души той, другой, глухо погребенной в плоти. Предоставьте все Ангел!

Хорошая Плохая Ангел, сестричка! Статус матери леди Райс отвергла. Она будет сестрой Ангел; на это она пойти может, но мать в ответе — ни за что. Ей хватило всего этого в дни брака. В ответе за Райс-Корт, в ответе за счастье мужа, в ответе за всеобщую нравственность, как положено хорошим женам, — и мало-помалу, неумолимо, просто в силу того, что ей известно, как лучше, ее превращали в мать, пусть без детей. А какой даже полупорядочный мужчина позволит себе остаться женатым на собственной матери, едва этот статус окончательно определится? Ее мысли разбрелись.

Анджелика поморщилась на лексику, а Джелли волновалась из-за того, что произошло, леди же Райс задремала, похныкала и полностью покинула сознание.

(8) Антея в бельевой

В дреме леди Райс стала телепаткой, видела то, что происходило где-то еще, бродила по собственному дому, как призрак. Поскольку в дверь ее не впускали, ей приходилось проходить сквозь стены. Райс-Корт был ее домом. И если внутри тела, внутри головы становится слишком тесно, кто-нибудь из обитателей обычно отправляется погулять. Дух леди Райс отправился бродить и непрошеным ворвался в Райс-Корт.

Когда Рам наклонился над Ангел, заталкивая свои синие брюки из сержа в глубину «вольво», а Ангел откинулась еще больше на сиденье из настоящей кожи, сдабривавшей происходящее своим ароматом, откинулась и вздернула узкую юбку еще выше, чтобы продемонстрировать свое согласие, чтобы прекратить вой, Эдвин совокупился с Антеей не в супружеской кровати, но в бельевой Райс-Корта на втором этаже, и леди Райс была свидетельницей этого. Здесь полки заполняли аккуратные стопки постельного белья, старомодного, в лучшем вкусе — льняного, хлопчатобумажного, выстиранного до почти невесомой мягкости и сложенного миссис Макартур с ювелирной точностью без единой складочки, — миссис Макартур или ее подчиненными, — как и шерстяные одеяла. И ни единой синтетической перинки, ни единого волоконца, сотворенного человеком.

Леди Райс показалось, что у двери бельевой снаружи она увидела клыкастое чудовище, массивную тварь прямиком из ада, с безволосой шкурой и красноглазую, но поджидало чудовище не ее, а Эдвина. Оно зашевелилось, чуть не задев ее, а она даже не испугалась. Может, это был ее зверь? Может, он принадлежал ей?

Эдвин, могучее телосложение, широкоплечий, мышцы и нервы под мягким слоем плоти, кожа теплая, несмотря на голубую кровь, подбородок от природы властный, но от природы, непрерывно отступающей, ныне в глазах внешнего мира был человеком, которому крупно повезло с наследственностью, как физической, так и в финансовом смысле. Он был крайне рационален, исполнен спокойной уверенности, приятен, отзывчив и достаточно умен, а также с неведомым количеством акций загадочных заграничных компаний. И вот этот человек, этот образец, этот не всегда разумный принц, теперь возмужавший до королевского достоинства, уперся спиной в стеллаж бельевой, коленом раздвинул колени Антеи, вломился между ее бедер и без всяких церемоний совокупился с ней. Антея даже не дрогнула — в отличие от леди Райс. На голове Антеи была такая знакомая косынка, кремовая, из плотного шелка, с узором из якорных цепей и лошадей. Эдвин, поняла леди Райс, предпочитал, чтобы Антея носила эту косынку и в доме, и под открытым небом, а Антея, всегда сознававшая, что ей, возможно, не мешало бы вымыть волосы, ничего против не имела. В этот момент, кроме косынки, на ней ничего не было. Она была узкобедрой, практически тощей. Леди Райс, следя за ними, обнаружила, что мужчина полностью заслоняет от нее женщину, настолько он был шире нее. Бельевой им пришлось воспользоваться явно потому, что миссис Макартур постоянно заставала их врасплох — принося им завтрак на подносе или предупреждая, что уборщицы ждут или что Роберту Джеллико необходимо присутствие Эдварда. Тут они были в безопасности по меньшей мере на час.

Вот и все про духа леди Райс.

Само собой подразумевалось, хотя вслух произносилось редко, что Эдвин женился на Анджелике, поддавшись мимолетной страсти; он женился на девушке, ни с какой стороны ему не подходившей, — безродной, не только не желавшей скакать за гончими, но вставшей на сторону противников лисьей травли; она постоянно отказывала мужу в его супружеских правах то под одним предлогом, то под другим, хотя продолжала присваивать титул. Естественно, что ему пришлось искать на стороне. Антея понимала, что обеспечивать счастье мужчине есть один способ: обеспечивать его сексом до предела, и никаких интеллектуальных задач. Мужчины, едва подростковость остается позади, предпочитают отдыхать.

Увидеть Антею теперь, как ее увидел дух леди Райс: откинулась на стопки пахнущего душистым мылом белья, руки раскинуты, будто она распята на стеллаже, кулаки сжимаются и разжимаются, глаза закатываются, охает «еще!», «еще!», «ах, милый!». Они редко целуются, в этом есть что-то личное. Вот такой секс по вкусу Эдвину, как и Антее. Побольше, побольше и абсолютно безличного.

Моя беда, думает леди Райс или какая-то другая из них, что изначальная Анджелика, бывшая Свихнутая целка, оказалась слишком уж взыскательной. Анджелике требовались ухаживания; она искала романтичности; ей нравились поцелуи, нежные слова; она легко уставала и под конец предпочитала по мере возможности избегать траханья. Мужчине подобные штучки легко надоедают. Соблазнение и обольщения, любовные игры и поддразнивания хороши год-два, но за десять лет бездетного брака вполне могут приесться.

Дух леди Райс настойчиво призывался назад в «вольво». Рык чудовища некоторое время заглушал вопли о помощи других ее альтер эго.

Ибо в тот самый момент, когда в бельевой на втором этаже дома своих предков ее законный муж судорожно дернулся в ее сопернице, на заднем сиденье машины Рама Ангел испустила мычание, равносильное крику, знаменующему ее появление на свет. Пуповина, соединявшая Ангел с леди Райс, была рассечена. Ангел в отличие от Анджелики да и от Джелли тоже понимала, что жизнь может быть прекрасной. Бери то, что она преподносит, а если преподношение мужского пола, бери и его.

Ангел одернула юбку, Рам занял место за рулем и доставил ее до самой конторы, вместо того чтобы остановиться на углу площади. Как можно допустить, чтобы такое бесценное существо прошло пешком хотя бы несколько шагов, когда есть шофер?

(9) Джелли за работой

— Извините, что я так опоздала, — сказала Джелли Брайану Моссу, обладателю бархатно-мягкого голоса, хитрых глаз и костюмов элегантнейшего покроя. — Мне надо было заехать к врачу. Надеюсь, вы не брались за почту, — добавила она. — Вы всегда так все перепутываете.

— Частности я оставляю на вас, моя дорогая, — сказал он. — Я занимаюсь главными проблемами, вопросами, поставленными более широко, как и подобает мужчине. Не выпить ли нам кофе?

— Вы хотите сказать, не сварю ли я его? — спросила она и сварила.

В наши дни найти хорошую секретаршу адвокату не так-то просто, а если такая находится, то обязательно в пожилом возрасте — молодых не прельщает работа, столь ответственная и столь скудно оплачиваемая. Адвокатские секретарши часто исходно обладают сварливым характером, обычным спутником внимания к мелким деталям, а затем человеческие глупости постоянно испытывают их терпение, что добавляет кислоты к этому характеру. Совсем нелегко и крайне неприятно день за днем правильно оценивать ту деталь, на основании которой клиенты тщатся добиться справедливости от мира, упорно этому противящемуся. Люди, как вскоре уясняет адвокатская секретарша, распадаются либо на нарушителей закона, либо на скучных сутяг. На одном конце шкалы — уголовное или семейное право и слишком много трагедий, на скучном конце — договорное или конституционное право, и от зевоты сводит скулы. И даже эта скука служит лишь непрозрачной, но очень хрупкой крышкой кипящего котла преступлений и мошенничества; афер, столь гигантских — от присвоения пенсионных фондов до продажи фальшивых акций и ограбления целых наций, — что даже не верится. Детали подлогов не столько интересны, сколько непостижимы для некриминального сознания. И в документы вкрадываются орфографические ошибки. Появляются отрицательные частицы, где им быть не следует. Работающей на компьютере адвокатской секретарше слишком часто с самого начала становится ясна бесстыдная людская наглость, и она все более склонна замыкаться в молчании. Скверный сон, рожденный скукой, говорит она себе. Этого просто не может быть. Заткнись, помалкивай, не вороши осиные гнезда, позаботься о себе, не потеряй места. Мир ну просто не может быть таким скверным, а люди — такими злодеями, такими невозмутимо уверенными в своих серокостюмных злодействах, — истории, развертывающиеся на экране перед моими глазами, стонет она, попросту выдумки, иначе быть не может. Но нет.

И в конце-то концов адвокатская секретарша, работающая на компьютере, в силу своих профессиональных навыков и душевных склонностей чурается решительных действий, редко втайне жаждет богатства или власти и даже при самом глубоком самокопании обнаруживает в себе столь мало злодейства, что не выглядывает его в других. Возможно, приятная черта, но и опасная. «Я не поверила и не хотела никого подводить» — таково первоначальное оправдание. «Я думала, они понимают, что делают!» — таково следующее. «Я просто выполняла распоряжение» — последнее и дьявольское.

Хорошие адвокатские секретарши обходятся слишком дорого, чтобы тратить их время на приготовление кофе, но Брайан Мосс, Новый Мужчина у себя дома, в конторе пребывал Былым Мужчиной, и ему нравилось, чтобы Джелли готовила ему тонизирующий напиток. И если на то пошло, Джелли ничего против не имела: у Брайана Мосса не хватало терпения дать воде закипеть, и кофе он варил невыразительный.

— Извините, — сказала Джелли под конец утра, когда он ей диктовал.

— Ну, что еще? Грамматика? Исправляйте сами. Осталось еще столько писем! — Брайан Мосс изнывал от нетерпения. Ей нравилось, как его пальцы постукивали по столу — властно и раздраженно. Именно таким, казалось ей, и должен быть мужчина. Он только что додиктовал письмо мечтающему об отцовстве мужу, который подал в суд на местный отдел здравоохранения за причиненное его жене бесплодие. «Поклон вашей супруге. Надеюсь, пуделя полны задора и хвосты их пушисты».

— Пуделям хвосты купируют при рождении, — сказала Джелли. — Вероятно, «пушисты» несколько невпопад.

— Замените чем-нибудь еще в таком же шутливом тоне, — сказал Брайан Мосс. — Это я оставляю на вас.

Он стоял за стулом Джелли, и тут его ладони скользнули под груди Джелли, взвешивая их. Она почувствовала, как ее личность рассыпается, подобно тому как рассыпались жемчужные ее нитки по заднему сиденью «вольво» раньше утром. Смахивало на то, что сексуальное желание изначально враждебно сосредоточенности.

— Вы сегодня не надели ваш жемчуг, — сказал он. — Мне нравится ваш жемчуг.

— Нитка лопнула утром, когда я ехала на работу, — сказала Ангел, говоря губами Джелли.

Анджелика кое-как сумела вывести нерешительную Джелли из кабинета назад за ее стол. Брайан Мосс последовал за ними обеими, считая их одной.

Секретарши фирмы «Кэттеруолл и Мосс» помещались в комнатушках-пеналах, окна которых выходили на прокопченный брандмауэр, так что они всегда освещались искусственным светом. Джелли достался отгороженный угол былой библиотеки, которая служила Брайану Моссу кабинетом — величественным, строгим, старомодным, обшитым дубом, но из-за этой перегородки он утратил гармоничность пропорций. Брайан Мосс редко заходил в комнатушку. Она казалась ему слишком сумрачной — какой и была. По селектору он вызывал ту, которая работала там. С годами она менялась. Теперь он вошел туда следом за Джелли.

— Мы еще не кончили с почтой, — пожаловался Брайан Мосс, — а некоторые ответы необходимо отправить сегодня же. Вам просто придется, мисс Уайт, извинить неизвинительное, если оно так уж неизвинительно, и вернуться в кабинет работать.

Брайан Мосс посмотрел на свою секретаршу умоляюще, точно маленький мальчик. У него были голубые глаза и лицо, красивое на английский манер — медальные черты и сдержанность; его выражение дышало мягкой меланхолией. Сначала Джелли не ответила: она была занята — доставала из ящика стола личные вещи, копировала информацию на компьютере, явно приводя все в порядок для своей преемницы.

— Ну, пожалуйста, — сказал Брайан Мосс. — Я, правда, сожалею. И больше рук на вас не наложу. Обещаю.

Во всяком случае, в пользу Брайана Мосса, сказала Джелли Анджелике, свидетельствует то, что он готов обсуждать свое вторжение в ее телесное пространство. Сколько мужчин, полапав тебя, потом промолчат, предпочтут сделать вид, если получат отпор, что никто никого не лапал. А сколько мужчин, если на то пошло, вмешалась Ангел, проведут с тобой ночь и тоже потом ни разу не упомянут, а женщина, чувствуя себя отвергнутой и униженной, слишком часто идет у них на поводу и тоже умолкает. А если бы прошлое было мужского пола и определялось воспоминаниями мужчины о нем, то женского не было бы и в помине.

— Ну, перестаньте смотреть на меня так, — сказал он. — Скажите что-нибудь. А если не хотите, так, может быть, просто вернемся к работе?

— Сомневаюсь, — сказала Джелли. — Согласно мелкому шрифту в моем с вами контракте, оформленном агентством, я могу в случае сексуальных домогательств расторгнуть его без уплаты неустойки.

— Вам придется доказывать, что сексуальное домогательство имело место, — сказал Брайан Мосс, — а это будет трудно, вернее невозможно. Ваше слово против моего. Как по-вашему, почему мы согласились на этот пункт? Потому что он не имеет никакого смысла, а женщинам нравится видеть его в контракте. Они воспринимают его как доказательство, что к ним относятся серьезно. Но все это — между прочим. Я, в сущности, вполне порядочный тип и не хочу воспользоваться своим преимуществом. Ваша блузка была настолько расстегнута, что я видел ваши соски. И на вас нет бюстгальтера. Ну вот я и решил, что вы не станете возражать. Прошу прощения. Это не повторится.

Джелли поспешно застегнула блузку, которая действительно была расстегнута, хотя и не до той степени, на какую намекнул Брайан Мосс. Без сомнения, Ангел сумела расстегнуть пуговку-другую, пока она, Джелли, думала о чем-то своем. Но каким образом она оказалась без бюстгальтера? Джелли, Анджелика или леди Райс лишь очень смутно помнили о том, чем занималась Ангел, но тело хранило следы (их соски ныли, на их шее остались следы укусов), которые мешали полному забвению.

Джелли признала, что могла, хотя и не отдавая себе отчет, спровоцировать его, и согласилась заняться работой.

Брайан Мосс кое-что рассказал Джелли про свою жену, Ориоль, которую он любил, но которая была до того забывчивой, что утром никогда даже не вспоминала, что надо бы причесаться, а своих старших детей от первого брака забирала в машину, забыв залить в нее бензин. Она была для них опасной. Как-то оставила утюг включенным, и он прожег пол до самого потолка, а оставлять кран открытым, пока вода не начинала переливаться через край ванны, было для Ориоль самым обычным делом.

— Это сочли бы нерациональным поведением при разводе? — спросила Джелли, а Брайана Мосса эта идея, казалось, удручала, и он сказал, что они с Ориоль католики и вопроса об этом вообще не встанет. Но теперь она понимала, почему он прямо-таки с томлением следит за ее движениями, такими уверенными, четкими, быстрыми, — с подавляемой страстью к тому, что эффективно, компетентно и надежно. И ей нравилось это. Ведь эти качества в ней никогда в прошлом не ценились, как следовало бы.

Джелли работала допоздна, как и Брайан Мосс, — он в своем кабинете, она в своем пенале. В здании воцарился сумрак. Компьютерные экраны испускали ровное свечение; растения в горшках словно бы дышали, чуть раздуваясь и спадая при каждом вздохе.

— Я иду домой! — крикнул Брайан Мосс Джелли Уайт. — Надо успеть искупать малышей.

— Прекрасно, — отозвалась его секретарша. — Я выключу свет и включу сигнализацию.

Брайан отправился домой на поезде. Джелли спустилась в метро и с тысячами других втиснулась в пространство, годящееся только для сотен, вдыхая воздух, увлажненный запахом отчаяния. Как спастись? Как не делать этого? Как устроить, чтобы не оказаться в стаде, чтобы тебя не стискивали, не оскорбляли, не насиловали? Взгляните, край моего пальто зажало между дверями, и он будет чиркать по слою грязи на стенке старинного туннеля; каблук-шпилька этой женщины вонзается между пальцами моей ступни, сдирая кожу; пах этого мужчины, задница этой женщины трутся о мои. Мы разделяем одну и ту же муку, вдыхаем воздух, выдохнутый кем-то, используем приемы травмированных, чтобы избежать воспоминаний о поездке; рабов гнали к пирамидам бичами, просто забавы ради, боли ради — ведь исполосованный бичом раб работал вдвое хуже, но человеку следует знать, что он побежден. А потому его господа с начала времен настаивали на том, чтобы всячески унижать свою рабочую скотинку. А теперь, используя свои ложи и конфедерации, они собрались и за шампанским изобрели общественный транспорт, каким сами никогда не пользуются, чтобы гнать работающих на работу бичами — а рабочие места недолговечны, а жить тяжело и опасно, и кто в силах протестовать?

Разве мы не страдаем? Многоголосие метро возносилось к небесам, говорило с небесами. Кто спасет нас? Но ответа не доносилось. Страдание ведь не обязательно указывает, как найти облегчение; то, что что-то началось, еще не значит, что оно должно кончиться; угнетение не делает обязательным появление героя или грех — искупителя. А к тому же все ведь терпят других и в целом, и по отдельности и палец о палец не ударят, чтобы улучшить хоть что-нибудь. Белые ненавидят черных, черные ненавидят белых, и все промежуточные станции; родители ненавидят детей, дети ненавидят родителей; полиция ненавидит граждан, граждане ненавидят полицию, мужчины ненавидят женщин, женщины ненавидят мужчин, старые ненавидят молодых, молодые ненавидят старых, и все ненавидят служащих в форме, которые кричат: «Осторожнее в дверях, пожалуйста!» А иногда упираются могучей дланью в спину какого-нибудь бедняги — так ему и надо! — и втискивают еще одну человекоединицу вибрировать, вжавшись во вздыхающую, отсыревшую, вибрирующую массу внутри вагона. В Лондоне, в Токио, в Москве или в Нью-Йорке, в Йоханнесбурге или Торонто, в Сеуле или в Самарканде в час пик картина совершенно одинакова.

Братская любовь появляется в часы затишья.

Таким образом Джелли доехала до станции «Бонд-стрит», где вышла из вагона. К тому времени, когда она доберется до «Клэрмона», казалось ей, она, как обычно, вновь будет леди Анджеликой Райс, хотя инкогнито, хотя с ноющими грудями в синяках, и саднящим подбородком, и укушенным большим пальцем. День выдался долгий, начался Рамом, кончился жомом. При этой мысли Ангел засмеялась. Ей нравилась всякая игра слов. Она просеменила через двери «Клэрмона», и швейцар посмотрел ей вслед, не распознав в ней леди Райс и гадая, из какого она агентства и почему он не получил за нее комиссионные. Его нормальный первоначальный гонорар составлял десять процентов.

Но леди Райс не слушала. Она была дома и снова плакала.

(10) Посткоитальное

Леди Райс продолжает угрюмо зацикливаться на алиментах. Леди Райс не дает Ангел сбить себя с толку. Та, в сущности, лишь источник развлечений, хотя теперь леди Райс воздает должное применениям секса. Леди Райс все еще намерена получить положенное ей, но она благодарна Ангел за старания. Не желает она слушать и Джелли, которая все чаще жалуется, что потеряет здоровье, если этот развод будет так тянуться и дальше. Да, она понимает, как соблазнительно крикнуть «хватит, хватит!» и уступить, но не кричит и не уступает. Она упряма и исполнена гнева.

Обходиться без гнева, объясняет леди Райс своим субсестрам, равносильно тому, чтобы обходиться без пищи, ставшей насущной. Теперь ее питает хлеб возмущения, обильно сдобренный горькой желчью, подступающей к горлу. Хлеб, густо намазанный и хорошо пропеченный ненавистью к Антее. Сплошь неправедные, нездоровые эмоции, но поддерживающие, и лучше, чем горе. Гнев — это нож в зубах истомленного воина; небезопасное оружие, металл прижат к зубной эмали, острие повернуто наружу. Но конечно, если упасть, он тебя и выпотрошит — твоя собственная вражда, а не враг. Ненависть, как и секс, — тот же наркотик, объясняет леди Райс. Ощущение такое, словно можешь просуществовать на них вечно, что ты родилась с точной дозой ненависти; но конечно, она завлекает тебя, затягивает, убивает. И убьет быстро, если ты превысишь дозу, как убивает героин; ты можешь в один миг захлебнуться собственной желчью. Это — противоположность тихой смерти. Это смерть от невоздержанности, злобы, праведного гнева, тошнотворного отвращения. Или же она будет убивать тебя медленно; ты можешь отпрянуть с воем, как Джелли тогда в «вольво», припаркованном в бетонном стойле, и оставить поле боя другим, зализывая несомненно смертельные раны, дикий зверь, укрывшийся в вонючей пещере, жалкий, издыхающий, но опасный.

Если кто-нибудь проявляет доброту, леди Райс язвительно фыркает — она, та, которая давала такие приятные обеды; если кто-нибудь подойдет слишком близко, зверь отплатит за эту доброту, за это приближение, разорвав в смертных судорогах ни в чем не повинного доброхота в мелкие клочья. Берегитесь воя израненных. Ангел, не чувствуй себя надежно в теле, которое, по-твоему, ты себе подчинила. Ты ведь могла откусить кусок себе не по зубам. Джелли ничем не досаждает, Анджелика почти подруга, но Ангел оставила леди Райс в колготках с лопнувшей резинкой, и леди Райс это могло не понравиться; лучше, Ангел, не полагайся на благодарность леди Райс, будущей разводки. Леди Райс разговаривает очень мило, но даже ее родным сестрам следует поберечься. Не нажимать на нее слишком уж сильно.

(11) Алименты как символ справедливости

Леди Райс теперь, когда она обрела это умение, посылает свой дух к своему адвокату, чтобы он поверил ей и лучше отстаивал ее интересы. Он спит и храпит рядом со своей седой женой, которой снятся любовники, которых у нее никогда не было. Леди Райс говорит от имени всей себя.

Нам нужны алименты! Нам требуется пища насущная; мы растрескиваемся и расщепляемся. Мы истончены и хрупки из-за отсутствия любви — за шесть месяцев мы потеряли тридцать фунтов. Если наш муж не признает наших прав, к нам на помощь должно прийти общество — суды и юристы обязаны противостоять коррумпированной индивидуально совести. Ваш долг свят, Барни Ивенс.

Нами движет не месть и не алчность. Наоборот. Нет! Мы просто утверждаем, что весы правосудия останутся в равновесии, только если «духовному благу» будет дано воссозданное момент за моментом надлежащее, пристойное материальное выражение. Утраченные блага — в данном случае любовь, иллюзии, надежда (хуже, чем утраченные, — в этом последнем случае украдена!) — имеют свой денежный эквивалент; и этот эквивалент должен выплачиваться ежемесячно до скончания времен. Иными словами, «на протяжении ее жизни», что для каждого конкретного индивида равносильно тому же. Алименты!

Великое и сложное сооружение, каким является брак, — сооружение, сложенное из сотни маленьких добрых услуг, тысячи маленьких «назло», десяти тысяч второстепенных поступков из добрых намерений (будь они попыткой не ударить в грязь лицом, снятием муравья, выдергиванием волоска, смехом над неостроумной шуткой, игнорированием ошибок, прощением грехов), — сооружение это не может и не должно как институт быть превращено в развалины. Пусть подпорки будут финансовыми; если ничего другого не остается, необходимы эти.

Если «мы» — а под «мы» я подразумеваю себя (леди Райс), Анджелику, Джелли и, да, к сожалению, Ангел — не получим алиментов от Эдвина, вся наша компашка гикнется: я чувствую, так и будет. От этого зависит жутко много, сами звезды могут провалиться в себя. Чаши весов, на которых реальное уравновешивается с нереальным, разойдутся настолько, что накренятся и опрокинутся, и смысл нашего существования, а с ним и само существование погибнут. Мы все исчезнем, как клочок дыма. Или провалимся в себя, как прогнившая тыква. В конечном счете в живых нас поддерживают деньги, единственное несомненное благо, которым мы обладаем, и абстрактно и подлинно. На справедливости не проживешь, а на деньги так даже очень.

Барни Ивенс спал. Зверь бродил под окнами, и его лунная тень была четкой. Он был реален. В отличие от леди Райс, ибо в эти моменты зверь существовал телесно в большей степени, чем она. Миссис Ивенс застонала во сне. Приятные грезы сменились кошмаром.

Я знаю, мы можем потерпеть неудачу, сказал дух леди Райс спящему адвокату. Суд может постановить — как надеется Эдвин и как вы меня все время предупреждаете, — что мы вполне способны сами себя содержать, а поскольку в бракоразводных делах преобладает доктрина «без вины» и величайшие несправедливости, какие только один человек способен причинить другому, теперь, видимо, утратили всякий вес, суд может заявить, какого черта! Да кто она такая, эта никчемная жена, бывшая поп-звезда, ни разу не скакавшая за гончими рядом с мужем, застигнутая в постели с мужем своей лучшей подруги? И кто поверит ее объяснению, каким образом она очутилась в этой постели и насколько мало в этой постели произошло? Так не присудим же этой женщине ничего! Да, как я слышала, с них вполне станется не присудить нам четверым ни пенни. Если же все мои надежды на справедливость окажутся обманутыми, то как сумеет прожить каждая из нас? А, подобно птицам, если я вас верно расслышала? Поклевывая там и тут. И мы ведь всегда можем прибегнуть к шантажу. Причем не исключено, что и прибегнем. Словечко-другое на ушко масс-медиа, и все они попадают на землю, точно скворцы. Вы этого хотите?

Барни Ивенс всхрапнул. Глаза миссис Ивенс широко раскрылись. Она разбудила Барни.

— В комнате кто-то есть, — сказала она.

Но, конечно, там никого не было.

— Мне надо завтра быть в суде, — буркнул он и уснул, но не прежде, чем они уютно обнялись.

— Шантаж теперь не в моде. — Брайан Мосс, наниматель Джелли, взял и сказал ей на следующий день — поскольку никто уже ничего не стыдится. А она кивнула и вежливо улыбнулась, но сама подумала: «Много ты понимаешь!» Воображение других людей, совершенно очевидно, работало не в ту сторону, как ее. В эти дни в кармане у нее было полно дискеток с крадеными файлами, как карманы других людей полны радуг — во всяком случае, по их убеждению. В хозяйственной сумке она унесла домой в «Клэрмон» папки с письмами и записями подслушанных разговоров, показаниями и заявлениями под присягой из многих источников, причем не только из имеющих отношение к делу о разводе «Райс против Райс». Беседуя со своими адвокатами, люди выбалтывают много лишнего, а Джелли начинала интересоваться и другими, помимо самой себя или самих себей. Главное, как любила повторять Лавендер Уайт, в служебных обязанностях то, как они отвлекают девушку от личных проблем.

Что до леди Райс, так она почти не реагирует, просто не в силах реагировать — гнев до того ее пожирает, что у нее не остается сил удивляться чему-либо, ни криминальным замашкам Джелли, ни въедливости Анджелики, ни тем более блядству Ангел. Леди Райс нравится обличать несправедливость, и в этом она обретает некоторое утешение, но она еще не избавилась от давящего груза сексуальной ревности. Она вынуждает себя созерцать своего мужа в объятиях другой, однако согласие принять реальность и привыкание к источнику боли, когда, не дрогнув, глядишь ему прямо в глаза, не утишает этой боли, как полагалось бы. И только все ухудшает. Ревность бушует по-прежнему, грызет ей внутренности, изматывает ее.

Но зато теперь леди Райс хотя бы видит (спасибо Ангел), что, когда это доходит до этого, она абсолютно не леди.

(12) Немыслимый повествователь

Стресс жизни в «Клэрмоне», оплачиваемой крадеными кредитными карточками, начинает сказываться на Анджелике. Когда звонит телефон, она подпрыгивает. Что, если это администратор? И он предупредит их, что они должны съехать? Их разоблачат, вышвырнут вон, привлекут к суду, опозорят!

Анджелика и раньше жила под страхом неминуемого разоблачения. Не важно, сколько денег на ее банковском счету, — если заверещит телефон за решеткой, пока она стоит у окошечка, она уверена, что звонят о ней, что ее самозванство раскрыто.

Ангел обожает заказывать в номер шампанское и трехслойные сандвичи с мясом и салатом. Анджелика, непонятно почему, считает, что ей безопаснее заказать кока-колу и датские пирожки Леди Райс в силах лишь чуть поковырять лангуста на пару. Ангел предлагает соблазнить рассыльного, доставившего заказ, — пусть забудет занести его на их счет: может, так Анджелике будет легче? Но Анджелика судорожно вздрагивает и отказывается. Заказ большой, но съедается из него очень мало.

Леди Райс подписывает счет, который еженедельно предъявляет ей администратор, и Джелли отправляет его. До сих пор райсовское поместье оплачивало эти счета безо всяких вопросов, хотя и без восторга. Анджелика ахает и охает — кража, мошенничество!

Но последнее время Анджелика слышит у себя в голове новые голоса. Доминирует среди них мужской, в этом она уверена. Звучат они, когда остальные спят. Мужской голос зациклен на грехах Роберта Джеллико, на его эго. Он бормочет и бормочет, создавая рокочущий фон накапливающегося агрессивного недовольства.

Другим она про него не говорит. Ей стыдно прятать в себе мужчину как часть себя — ну, как Ангел оказалась частью леди Райс. Что они подумают! Она ощущает себя извращенной и грязной.

Анджелика ловит себя на попытке починить краны в мраморной ванне и закрепить душ, вместо того чтобы позвонить и потребовать слесаря. Она закрутила их с излишней силой и сорвала с резьбы. Она пинала телевизор, потому что таким способом его можно заставить переключаться на другие станции без помощи дистанционного управления.

Взмах, подними, опусти; взмах, подними, опусти. Анджелике удержу нет. Она выжидает, чтобы остальные уснули. Прислушивается.

Анджелика задумывается над своей проблемой и находит ответ этой задачи. А именно: «Назовем мою проблему X и решим ее». Слишком много иксов для простого уравнения. Возводим его в четвертую степень. X = ех.

Экс-девственница, экс-поп-звезда, экс-жена, экс-светская дама, экс-монастырская воспитанница, экс-все и вся — вот кто я; а исходно — экс-дочь радиоманьяка. Когда папочка не дирижировал школьным хором Барли, он сидел у себя в кабинете, задней комнатушке, куда Лавендер никогда не заглядывала. Сидел в окружении всякой электроники, запутавшись в проводках, оглушенный наушниками, общаясь с другими себе подобными повсюду, с теми, кто предпочтет сказать «привет» абсолютно незнакомому человеку или «желаю приятного дня» радисту на теплоходе, чем поцеловать свою жену или приласкать дочку. Папочка! Папочка, поговори со мной! Не могу, радость моя, мой ангел, я спасаю корабли в море. Какие корабли, папочка? В каком море? Не знаю, радость моя, мой ангел, но рано или поздно, если я буду шарить по радиоволнам достаточно долго, я спасу кого-нибудь, где-нибудь, и ты будешь гордиться мной. А пока, сердечко мое, оставь папочку в покое, а?

Ты папочкина радость или мамочкина маленькая помощница? Один Бог знает.

Моя проблема в том, что я чувствую себя, как, наверное, чувствовал себя Зевс перед тем, как из его макушки выскочила Афина. Я испытываю неимоверное давление. Остальные спят, а я не могу; я страдаю бессонницей; виноватость и тревога не дают мне уснуть: велосильники, велкросильники бродят в моей голове и в голове моих сестер. Черная лента, будто сама голова — это шляпа, начинает стягивать и сжимать. У всего разбухшего роя личностей начинается жуткая головная боль, а я та, которая ее чувствует. Что-то не выдержит и лопнет.

Повторяю: я не могу вечно жить в номере отеля, каким бы он ни был роскошным и отделанным мрамором, в таких розовых оборочках, с такой золотисто-коричневой мебелью, с таким изысканным оборудованием, с таким фешенебельным адресом, с такими именитыми соседями в других номерах. Я просто не могу жить здесь под чужим именем, выращивая альтернативные личности, будто они — комнатные растения. Поливаю их, подкармливаю, потому что больше мне нечего делать, пока я жду и жду, чтобы узел моей жизни как-то развязался, чтобы юридическая профессия наконец почесалась; и все потому, что Эдвину удобно настаивать на том, будто я совершила прелюбодеяние с Ламбертом, любовником Сьюзен, когда-то моей лучшей подруги. Ложь, все ложь, одна ложь! А на самом деле Эдвин захотел жениться на Антее и подстроил мой уход из своей жизни. Эдвину я надоела, и все. То, что я считала браком, который останется прочным до конца нашей жизни, потому что порознь мы ничто, а вместе мы что-то — да-да, что-то! — на самом-то деле был только способ для Эдвина стать взрослым. Я ненавижу Эдвина за то, что он сделал со мной, за мою утрату веры в человеческую доброту и порядочность; он украл мою способность любить, и я ему безразлична, он меня и не помнит толком — даже для того, чтобы обсудить со мной, что и как. Поматросил и бросил, это обо мне, и хуже того — я забыта.

Или взглянем с другой стороны: я — перекрученный телефонный шнур. Поднимите трубку за него и посмотрите, как быстро он раскрутится; до того быстро, что тут же закрутится в другую сторону, и у кого хватит терпения дождаться, пока он повиснет прямо? Во всяком случае, не у меня, кем бы я ни была. Мне проще выдрать его из стены и оставить без шнура. Но как мне стряхнуть с себя этих других, которые сопутствуют мне, куда бы я ни шла и ни ехала?

Слишком много разматывания, вот моя проблема. Слишком много экс, экс, экс, и слишком много разматывания. Конечно, голова разболится.

И все еще никакого отклика от Аякса.

Анджелика решает, что ей, возможно, надо принять ванну, чтобы успокоиться. Ванны в «Клэрмоне» глубокие, широкие и сделаны из мрамора. Кроме того, замечает она, их очень трудно чистить. Она достает порошок из шкафчика под раковиной и с помощью увлажненного личного полотенца дотягивается до той части ванны, которую горничная не вычистила, а когда выпрямляется, то стукается головой о кран душа.

Шатаясь она добредает до постели. Она ложится. Голова у нее болит гораздо, гораздо, гораздо сильнее.

(13) Перфорированная личность

— Я наблюдал различные феномены, — культурным голосом произнес Аякс, когда Анджелика завтракала. — И должен сообщить некоторые свои наблюдения. Анджелика, Джелли и Ангел вовсе не три отщепившиеся части леди Райс, как она полагает. Нет. Все равны. Каждая может и должна нести ответственность: юридическую, фискальную и нравственную за остальных. И тут речи быть не может о том, будто правая рука не знает, что творит левая; одна личность доминирует, контролирует подчиненные, способна захватить их врасплох. В классических случаях расщепления респектабельная А просыпается утром и обнаруживает, что она, например, вся в синяках и вымазана медом, или в чужой одежде, и карман топырится от денег; она теряется, расстраивается и понятия не имеет о том, чем ночью занималась ее другая личность Б, где шлялась В и чем занималась — более того: она вообще не знает о существовании В. Но В существует, а к тому же, вполне вероятно, бок о бок существуют Г и Д, а иногда возникают еще и Е, Ж и 3, которые либо знают об остальных все, либо не знают об остальных ничего, либо знают до какой-то степени, в зависимости от того, входят ли они, так сказать, в команду А или в команду Б, и в какой мере их контролеры им доверяют. Главный разрыв пролегает между спокойными, порядочными, милыми, осмотрительными по одну сторону и распутными, бессовестными, злобными, взбалмошными — по другую.

Расщепление леди Райс точнее будет назвать перфорацией — не полный, однако очень далеко продвинувшийся случай голосов в голове. Подлинное расщепление произойдет только при окончательном разрыве — ну, как вырывают кружок дорожного налога из обрамляющего квадрата. При нынешнем же положении вещей, убей Анджелика кого-нибудь, у Джелли и Ангел не будет оправданий, им следовало бы удержать ее, и такая способность у них имеется. Развейся у Джелли тендовагинит за рабочие часы в «Кэттеруолл и Мосс», права жаловаться у Анджелики и Ангел не будет — это они перетрудили собственные пальцы в избыточном усердии. Подцепи Ангел герпес или СПИД, у Анджелики и Джелли не будет повода удивиться, они же соучаствовали — правда, в том, что они тоже поддались сексуальному соблазну. Эта троица должна и обязана выглядеть единой в глазах мира, даже если они и впредь будут бесконечно обсуждать между собой всякие потенциальные возможности. Случай, пока еще не клинический и при удаче может в клинический и не перейти. Каждая знает про остальных все, и индивидуальные части продолжают составлять достаточно четкое целое. Квадрат продолжает включать в себя кружок. Пока.

Так вот: наша конгломератная личность, которая состоит из Анджелики, Джелли, Ангел, а после брака преобразовала себя в леди Райс, в детстве была окружена любовью и добротой (насколько родители вообще способны на идеальное и безупречное поведение) своих родителей Лавендер и Стивена Уайтов. Зло, психозы, травмы вовсе не обязательно входят в уравнение и не составляют обязательное условие для возникновения перфорированной личности. Расщепление — феномен клинический, тяжкий, патологический; перфорация распространена куда больше. Очень многие из нас страдают легкой формой перфорации — смутное ощущение разобщенности, чуть слышно шепчущие голоса в голове. Бедная я, бедная я! С вариациями. Например: я не знаю, что на меня нашло! Случается это с наиболее восприимчивыми, а вовсе не с наиболее страдающими от жизненных невзгод.

О таком разделении натрое сообщают многие женщины: когда они, смотрясь в зеркало, грациозно кружатся на носках, это Анджелики; когда работают усердно и бесстрастно, это Джелли; когда ступают на дурную дорожку, выпивают лишний бокал, выкуривают противозаконную сигарету с марихуаной, оставляют младенца без присмотра, бросаются на гениталии лиц противоположного пола, ну, тогда они — Ангел. Свои письма они подписывают «леди Райс» в официальной общности.

Когда женщина говорит: «Если бы я могла стать самой собой», это говорят все три личности рядом, ощущая себя Переджеллиной, Анджеликоизбыточной или Ангелированной и восставая против этого. Они ищут уравновешенности. Когда она говорит: «Я должна исполнить свое предназначение», это в ней говорит Джелли (отрываясь от работы, стараясь понять, что с ней, и приходя к выводу, что все дело в отсутствии у нее детей) — Джелли, которая тщится обогнать Анджелику и каким-то способом изгнать из себя Ангел.

Когда женщины держат мужей вместо собачек — носить их сумочки, отказывают им в сексе и принимают вид нравственного превосходства, значит, преобладает Анджелика. Это Анджелика заявляет, что в душе все мужчины — насильники и вообще мерзкие, грязные, агрессивные твари. Скоты. Когда женщина отбивает мужа у лучшей подруги и объясняет: «Эго сильнее меня», или: «Мне стоит щелкнуть пальцами, и твой приятель будет мой» — ну, это Ангел, и скорее всего он будет ее. Берегитесь. Сердце у нее доброе, но в ней сильны страсти, а нравственные начала близки к нулю. У леди Райс «психическое состояние подчиняется обстоятельствам», согласно хладнокровному определению газетных психотерапевтов; иными словами, звездные гиганты в ее психике проваливаются в себя, и зияют черные дыры; пошатываясь, она ищет приюта в Анджелике, Джелли, Ангел. Как вы замечаете, — продолжает Аякс, — себя я в уравнение не включаю. Вы, три, составляете одну. Но я мужчина, отдельный и неделимый. И тут руковожу я.

Женщины ошеломленно молчат.

Но Аякс уже исчез по собственной инициативе. Анджелика пытается его нащупать. Где-то далеко-далеко она слышит крики, басистые команды, скрип корабельных брусьев; до ее ушей доносятся звон меча о щит и грохот валов, разбивающихся о скалы, будто герой Аякс, друг и соотечественник Улисса, берет верх над Аяксом, специалистом по множественным личностям. Быть может, так веселее: активная жизнь более подходит для буйного мужчины, не то что втискиваться в голову к трем женщинам и растолковывать им научно, что с ними происходит.

Джелли в этот день не идет на работу. Анджелика слишком расстроена, ей не до того, чтобы стаскивать леди Райс с постели. Рам напрасно ждет у подъезда отеля. Даже Ангел теперь не до щекотания нервов. Вся комбинированная личность содрогается и трясется; она даже не осознала, как ее ошеломило внезапное извержение Аякса из Анджелики, его клинический анализ их состояния. Насколько легче все, пока его не определят.

У остальных не осталось энергии еще раз объяснить ей, что это не так.

Но правда, что ситуация ухудшается. Подкрадывается травма. И откуда и как явится спасение? Союзная душа подвергается нападению; конфедерация шатается; флаг разорван в клочья — бедная леди Райс не различает, что хорошо, а что дурно; все кажется нереальным, ни на что нельзя опереться, ее прошлое утратило смысл, ее будущее туманно: даже друзья уже больше не друзья. Даже тарелки, с которых она привыкла есть, видимо, вовсе не ее, а фамильная собственность Райсов — во всяком случае, так сэр Эдвин пишет Брайану Моссу. У леди Райс нет доступа к ее атласным простыням, аккуратно сложенным в бельевом шкафу парадной спальни; хуже того: ее соперница Антея упирается спиной в стопки полезных для здоровья, бережно сложенных натуральных тканей, чтобы получить наслаждение от ее, леди Райс, мужа, в бельевой на втором этаже. И неудивительно, если теперь в бельевой заведутся призраки, и миссис Макартур откажется заходить туда одна, потому что в воздухе там веет ледяным холодом и по спине у нее бегают мурашки. Антея и Эдвин ничего не замечают: жар их страсти берет верх над всем остальным.

Бедная леди Райс. Взгляните, как теперь она в беспамятстве еле бредет по жизни, перескакивая с одной личности в другую, как случается с мужчинами и женщинами, когда они обнаруживают, что понятия любви, семейного очага, прочности бытия покоятся не на незыблемой скале, но на зыбучих песках. Когда Велкро расщепляется и рвется, а брюки и колготки сваливаются и все смеются, можно пожалеть даже тех, кто живет в роскошных отелях.

Неудивительно, что люди уповают на Иисуса. Иисус никогда не подводит. На этом краеугольном камне воздвигнута Церковь сия, если, конечно, оставить без внимания кое-какие исторические свидетельства, рукопись-другую Южных Морей. Рукопись Южных Морей — выражение это спаивает воедино Мыльный Пузырь Южных Морей, эту величайшую и скандальнейшую финансовую аферу, с Мертвым Морем — этой бесплодной безжизненностью, этой лужей горечи. Рукопись Южных Морей, символ утраченной веры.

Алименты — вот краеугольный камень, по мнению леди Райс, фундамент того будущего, которое ей остается; Анджелика строит планы, Джелли работает. Ангел трахается, Аякс допекает.

(14) Полный развал

Леди Райс, эта перфорированная, расщепленная личность, этот набор эго в одном теле, связанных лишь постольку-поскольку, сидела в номере «Клэрмона», кутаясь в шелковую накидку, купленную в отельном киоске, оплаченную кредитной карточкой сэра Эдвина, смотрела в зеркало, чувствовала себя одинокой, плакала и под конец не смогла сдержаться. «Мне этого не вынести!» — вскрикнула она, и это была правда. Большинство людей говорят, что не вынесут этого, и лгут: они выдерживают, потому что у них нет выбора. Но спазмы эмоциональной боли леди Райс были так сильны, что вынудили ее не выйти из себя, но загнали в гущу ее эго. Перфорация углубилась.

Она легла на кровать и предоставила остальным коротать вечер как уж получится.

(15) Ангел гуляет

Бармен улыбнулся Ангел. Он был молод и к тому же грек — томные карие глаза, белоснежная рубашка и брюки в обтяжку; он порхал из конца в конец стойки, выслушивая требования своих медленно движущихся клиентов. Ангел, оглядывая его небольшие мускулистые ягодицы, даже облизнулась. Чуть высунула кончик своего розового язычка и быстренько провела им по карминной помаде на губах.

Анджелика редко красилась. Джелли предпочитала мягкие тона и легкий намек на искусственность; Ангел нравилось все в большом избытке. Юбка у нее открывала ноги много выше колен, серебряные туфли были на очень высоких каблуках; посверкивала полоска нагого живота — куртку из черной кожи застегивала эмалевая роза, вещица, которую шейх мог бы купить в самом модном магазине очень везучей девушке.

Бармен кивнул на свободный столик в обшитом панелями углу, мягко освещенный. Бар был отделан в изящных розовых и серых тонах. Анджелике он внушал омерзение, Джелли была от него в восторге, а Ангел ничего не замечала, возбужденная прикосновением ее собственного языка к ее собственным губам. Кому теперь было какое дело до Эдвина, брака, несправедливости, алиментов, суда — все это принадлежало совсем другому миру.

— Я, собственно, обязан отваживать одиноких дам, — сказал бармен, — но при таком застое от вас может быть только польза.

Джелли вознамерилась сказать, что это возмутительно — оскорбление ее принципов: если одиноким женщинам нельзя, то почему можно одиноким мужчинам? Но Анджелика и Ангел не дали ей открыть рта. Ангел села со своим бокалом и небрежно вздернула юбку еще выше и вытянула ноги, чтобы показать их в самом выгодном свете. Пожилые надежно спаренные богачи, которые в этот вечер — такая жалость! — посещали бар, смотрели на них и отводили глаза, а жены смотрели на бармена, ища помощи, но он подставлял им спину, и двое-трое мужей позволили себе еще один-другой задумчивый взгляд.

В конце концов в бар вошли два возможных кандидата, двое по виду гетеросексуальных мужчин без женщин; обоим под пятьдесят, решила она, солидные, краснолицые, не исключено, что американцы; не элегантные, денежные, административные типы, которые попадались в барах в лучшие дни, и не красноречивые, быстрые в движениях опасные арабы, которые ходили компаниями, облюбовывали большегрудую девушку и совокуплялись с ней в порядке старшинства, статуса. Нет, эти были, скажем, инженеры, начинавшие практиками с умелыми руками и кончившие управленческим этажом; знатоки бифштексов с чипсами, а не черной икры; склонные к простым человеческим привязанностям, из тех, что плачут, а не бьют; у них есть солидные некрасивые жены, которых они любят; они шаркают подошвами и глупо ухмыляются, чувствуя себя в баре более уютно, чем в ночном клубе. Ангел вздохнула.

Шепоток на ухо бармену. Он кивнул в сторону Ангел. Парочка повернулась и оглядела ее, примериваясь.

В конечном счете лопухам предстояло получить трех за цену одной, хотя, без сомнения, Анджелика поупирается, а Джелли начнет нудить, но секс — это секс, и стоит телу заняться тем, для чего оно инстинктивно предназначено, остальные две проблемы не составят, а то и прибавят парочку-другую сладких судорог к собственному наслаждению Ангел.

Леди Райс спала. Откуда она почерпнула свою житейскую мудрость? Она вела эмоционально выматывающую, но узенькую, укрытую от внешнего мира жизнь — просто приходится поверить в групповое подсознание. Если поглубже нырнуть в него, то там отыщется накопленная мудрость и опыт не только этой троицы, но и всех женщин мира, — а также все ложные представления и обусловленные реакции. И пока еще никакого смысла из всего этого извлечь не удалось. Леди Райс не ангел, в этом она твердо убеждена, не то бы она не оказалась в такой компании.

Майкл с густой серебристой шевелюрой и единственным золотым зубом, сидел слева от Ангел. Дэвид с редеющими рыжими волосами и голубыми глазами в лучах смешливых морщинок сидел справа от нее. Рады познакомиться с ней, сказали они. Они приезжие. Она улыбнулась и не сказала ничего внятного. Они остановились, сказали они, в отеле дальше по улице. Вот именно — костюмы на них не выглядели такими отутюженными, как обычно в «Клэрмоне». Их сначала запаковали, потом распаковали, и никакой личный слуга за ними не поухаживал.

Майкл и Дэвид настойчиво угостили Ангел еще стопкой джина и внимательно смотрели, как она пьет. Она сказала им, что ее зовут Ангел, что она частнопрактикующая медицинская сестра. Что она ухаживает за перенесшей инсульт старой дамой, которая в настоящее время проживает в «Клэрмоне». Не следовало подавать себя чересчур дорогой или слишком уж профессионалкой. Любительницы в этой игре выигрывают больше профессионалок.

— Ангел по имени, ангел душой, — сказали они. Им казалось, что ей нужно что-то такое, что ее подбодрило бы, и она согласилась: да, пожалуй.

Майкл положил руку с хорошо наманикюренными ногтями на ее левый локоть, Дэвид на правый.

— Вы это мне сказали? — с удивлением спросил Майкл.

— Извиняюсь, — сказала Ангел. — Иногда я говорю сама с собой. Вы привыкнете.

Дэвид наклонился и нежно защемил ее губы между большим и указательным пальцами.

— Это, чтобы помешать вам, — сказал он. — Женщинам не следует много говорить. От этого им бывает большой вред.

Она увидела золотое обручальное кольцо на его среднем пальце. Оно так и бросается в глаза. У него есть жена.

Майкл озабоченно сказал Дэвиду:

— Если ты будешь зажимать ей губы, она не сможет пить.

Дэвид убрал руку, и Ангел просияла улыбкой на них обоих. Бармен услужливо распахнул перед ними дверь, и они помогли Ангел дойти до нее.

— Я так пьяна, что на ногах не держусь, — призналась она бармену и чмокнула его.

— Ошиблась адресом! — сказал Дэвид, оттаскивая ее. — Это ведь вроде бы леди Анджелика Райс? — спросил швейцар у бармена в мраморном вестибюле, когда троица удалилась по улице в поисках их скромного отеля.

— Конечно, это не леди Райс, — сказал бармен. — Так, шлюшка. Шмыгают ко мне в бар и марают его репутацию. Я их напаиваю и выставляю как можно скорее.

— Леди Райс здесь инкогнито, — сказал швейцар, — так что теоретически это не наше дело. Пусть сама за собой присматривает.

Шагая по Дэвис-стрит в сторону Оксфорд-стрит, Анджелика то и дело оглядывалась через плечо.

Ангел споткнулась, чуть не упала, но Майкл и Дэвид справа и слева поддержали ее. Майкл, заметила она, засунул руку ей в куртку и играл с ее грудью. Ей это понравилось.

Прежде чем удалиться, Джелли сумела выдернуть каблук из решетки, а не сбросить туфлю, как с радостью сделала бы Ангел. Ангел не отличалась ни предусмотрительностью, ни бережливостью. Ей нравилось швыряться деньгами и вещами. Туфли были из серебряной сетки — очень дорогая пара, надевать которую леди Райс редко выпадал случай: в кругу Райсов туфли носили простые и прочные. Вскоре Джелли осознала, что леди Райс лежит полураздетая на постели, но не в «Клэрмоне», а в каком-то незнакомом отеле. Ну, чем меньше знать об этом, тем ей лучше! Она просто надеялась, что останется в живых. Случайные половые связи — это безумие.

По краям шкалы «секс с незнакомыми» находились серийные убийцы, ВИЧ-инфицированные сексуальные маньяки, а затем, ближе к дому, следовали садисты, любители пускать в ход кулаки, самоутверждающиеся мужчины, мужчины с потребностью унижать. Если Джелли знала все это, то почему же Ангел с такой охотой подвергает леди Райс опасности? Или Ангел считает, что ужас — малая цена за секс? Зачем двоим мужчинам одна женщина? Или одна женщина позволяет сэкономить цену за двух?

Впрочем, выяснилось, что Майкла и Дэвида интересовали телесные отверстия друг друга, а не Ангел. Ангел, как ядовито заметила утром Анджелика, благополучно вернувшаяся в «Клэрмон», служила свидетельницей страсти, даже любви, и своего рода мягким, сладким, плотским джемом на жесткой, довольно зачерствевшей хлебной корке, намазанным в надежде придать этой корке аппетитность. На что Джелли ответила:

— Ты просто обожаешь эвфемизмы, Анджелика. Это было омерзительно. Мужчины — скоты. Им просто требовалось запасное дуло, чтобы загонять шомпол, если своих не хватило бы. Никакой любви тут нет, ни малейшей.

На что Ангел пробормотала, что они вроде бы любят друг друга, а вообще на кой нужна любовь? Она, Ангел, отлично провела время и заработала сто фунтов наличными; затем, когда Анджелика наполнила ванну и набросала в нее душистых солей, а Джелли аккуратно сложила одежду и неодобрительно заворчала, глядя на ободранный каблук, Ангел утомленно замолчала и спряталась.

Кофе они пили с удовольствием. Черный и очень крепкий. Булочки были свежайшие, и еще восхитительная датская тарталетка с яблоками. В окна лились солнечные лучи.

— Всего четыре часа сна, — сказала леди Райс, совсем оправившаяся, — и полный рабочий день впереди! Только Богу известно, что на меня иногда находит.

День, естественно, был полностью потерян. Леди Райс кое-как продержалась до его конца, как Джелли, мучаясь с похмелья и невыспанности, но боль предположений поутихла, возмущение и слепая ярость, что Эдвин предпочел ей другую женщину, что другая женщина с такой легкостью присвоила ее мужа, ее собственность, ее дом, самую ее жизнь прямо у нее на глазах, чуть-чуть ослабела. Леди Райс использует свои альтер эго в шахматной партии выживания. Что еще ей остается?

Джелли забыла сохранить файл и потеряла работу всего дня, включая письмо к Барни Ивенсу, о котором ничего не сказала Брайану Моссу. Если поступило письмо с жалобой на задержку, она могла потерять и его. Она перестала торопиться. Теперь она старалась выиграть время. И понимала, что начался какой-то процесс выздоровления. Другие согласились с ней.

Оказалось, что выходка Ангел особого ущерба не причинила.

(16) Плохие и хорошие

Тулли Тоффнер позвонил Брайану Моссу. Трубку взяла Джелли. Она сказала, что Брайан Мосс на совещании, хотя никакого совещания у него не было. Она сказала, что попросит Брайана Мосса перезвонить ему, но не попросила.

Воспоминания о браке стирались, да и, собственно, принадлежали они одной леди Райс, во всяком случае, о последних его днях. Несколько ярких эпизодов выступали из общего серого тумана: труба, проваливающаяся сквозь крышу, вручение денег Роберту Джеллико, уход за леди Вентурой, обед, на котором Натали обожгла лоб Сьюзен супом из лангуст. Да, Тулли Тоффнер был там в тот вечер, но что он сказал? Что сделал? Она помнила, как Сара Тоффнер жаловалась на прислугу. Но теперь эти эпизоды висели подобно космическим кораблям в некоем пространстве без начала, без конца. К леди Райс они больше особого отношения не имели. Она не видела Эдвина и не говорила с ним полгода, хотя он несколько раз звонил Брайану Моссу и она соединяла его с ним. Эдвин даже не узнал ее голоса. Много раз она видела каракули его подписи на нижней строке писем и прижимала ее к губам, ища утешения, как ни старалась Джелли остановить ее, восклицая с омерзением: «Господи! Уж эти мне женщины, которые любят слишком сильно! Этот мужчина — просто чудовище!» Леди Райс прибегала к хитрости за хитростью, чтобы добраться до сэра Эдвина по телефону, но он сменил свой личный номер. Трубку снимала Антея или миссис Макартур, и леди Райс вешала свою, а сердце у нее колотилось и прыгало по всей груди.

Антея теперь расхаживала по ее, леди Райс, кухне, пользовалась ее кастрюлями и сковородками, ложилась в ее кровать с ее мужем — леди Райс все это представлялось кошмаром, хотя остальной мир вплоть до Джелли, Анджелики и Ангел ничего сколько-нибудь особенного тут не находил. В наши дни ведь мужчины и женщины обзаводятся сериальными женами и мужьями, так у кого хватит сил и терпения постоянно менять дома и обзаводиться новыми при смене партнеров? Дети, если таковые имелись, требовали привычной обстановки. Никакая дружественная магия в столовых приборах и сервизах, в подушках и сервантах не допускалась, пусть они и были спутниками брака, — это попросту было бы непрактично. Разве в кресле отца Анджелики теперь не сидел новый мужчина и явно не опасался призраков? Пусть новая спутница жизни поливает комнатные растения бывшей спутницы, другого ничего не требуется. Теперь леди Райс благодарила Бога, что у нее нет детей, которые раздирали бы ее в клочья: ведь она любила бы их и ненавидела, искала бы в них поддержки и отвергала, узнавая в них их отца. Не верила она теперь и в то, что, будь у нее ребенок, это хоть как-то повлияло бы на ее брак. Эдвин увидел бы в своем ребенке свою жену и выгнал бы их обоих, только и всего.

Она была благодарна им, но они ведь не понимали толком, как она страдает. Теперь даже в ее снах лицо Эдвина иногда исчезало в меняющихся квадратиках — как на телевизионном экране лицо человека, пожелавшего остаться неузнанным. Это ранило ее сильнее всего остального: он отнял у нее ее дом, а теперь отнимал даже воспоминания о себе. Он украл двенадцать лет. Если она останется жить, выбора у нее нет: придется вновь стать той, кем она была, когда вышла за него, — и точно ребенок, который слишком часто и слишком подолгу пропускает школьные занятия, как она сумеет наверстать пропущенное? Она обречена вечно плестись позади всех.

(17) Джелли берет все на себя

Тулли Тоффнер все-таки сумел изловить Брайана. Он позвонил из Палаты общин.

— Что это у вас за секретарша? — осведомился он. — Вы ее совсем загоняли или что? Она абсолютно не думает о своих обязанностях.

Брайан извинился за Джелли. Тулли Тоффнер желал узнать, сколько у него шансов отправить бабушку жены с ее, бабушки, мужем в сумасшедший дом и получить опеку над ее имуществом. Брайан Мосс ответил, что шансы эти близки к нулю, поскольку тут замешано наследство, и Тулли вышел из себя. Брайан передал трубку Джелли в поисках спасения. Джелли слушала и вспоминала, почему ей не нравился Тулли Тоффнер.

— Хватит кормить меня дерьмом, — вопил Тулли, — о том, что старики — не бумажные пакеты, а имеют собственную волю и права. Я только и слышу это на паршивом посту, который мне швырнули. Будь моя воля, то всякого, кому в этой стране стукнет восемьдесят, перевязывали бы шпагатом, как бумажные пакеты — а они и есть пакеты! — и отправляли бы в мусоросжигатель. А! Звонок к началу голосования. Вопрос особой важности, и мне надо идти голосовать «за» закон о бесплатном топливе для пенсионеров. От вас мне толку ни хрена, Мосс. И насколько я слышал, вы не слишком-то стараетесь оградить моего друга Эдварда Райса от этой жуткой его фитюльки-жены. И как жутко она готовила!

В трубке щелкнуло.

— Быть экс-женой, — сказала Джелли своему боссу, — это быть покойницей, только никто о тебе хорошего слова не скажет.

— Как странно! — сказал Брайан Мосс. — Именно это мне сказала жена.

Когда Джелли в следующий раз встала со стула, он обвил руками ее талию, потискал и сказал:

— Мне хотелось бы оградить вас от всех ужасов мира.

— Вы должны ограждать свою жену, — сказала Джелли.

— Ну, и ее тоже, — сказал он. — На всех хватит.

И все-таки Джелли ему отказывает. На этом настаивает Анджелика. Брайан Мосс объяснил Джелли, что женщина, тщащаяся получить алименты от мужчины, должна прилагать все старания, чтобы ее не поймали в процессе сексуальных отношений с другим мужчиной. Бывает, что судьи и адвокаты обмениваются кивком, подмигиванием. Меньше денег, если она привлекательна и способна подцепить другого мужчину. Меньше денег, если она стара, некрасива и скорее всего навсегда останется одна.

Остальные соглашаются на компромисс. Ангел остается с Джелли, которая будет за ней приглядывать. Леди Райс и Анджелика на время отступят. Что-то должно произойти. Ночи стали такими тревожными. Ангел распаниковалась из-за СПИДа. Леди Райс, по обыкновению, томится по временному забвению (и даже признается остальным, что если бы не они, так она, вероятно, обрела бы нерушимый мир с помощью таблеток и пластикового пакета). Нервы Анджелики совсем истрепались из-за страха, что администрация «Клэрмона» разоблачит ее как мошенницу и воровку. А Раму пришлось уехать на месяц из страны. Это — последняя соломинка. Анджелика и леди Райс машут на прощание Джелли с Ангелом и отправляются отдохнуть от рассудка и эмоций. Джелли высвобождает свой ум — полную силу которого она научилась скрывать от остальных — и смакует сознание, что Брайан Мосс, если ему хочется трахнуть Джелли, может ее трахнуть. Ему только надо бросить намеки и спросить прямо. Все нравственные понятия, особенно ее собственные, бесследно испарились. Ангел же совсем не заинтересована мешать ей.

Но так на дело смотрит Джелли, а не Брайан. Не след женщине, если она не жена — да если и жена, — думать, будто ее желают без всяких оговорок.

(18) Разрядка напряжения

Тулли снова позвонил Брайану Моссу. Бабушка Сары леди Венди Масгрейв девяноста шести лет и ее супруг Конго семидесяти пяти найдены скончавшимися от естественных причин — прекращение сердечной деятельности. Трупы пролежали неделю, прежде чем их нашли. По предположению, один из супругов скончался от шока, увидев, что другой умер. Но кто раньше?

— Видимо, они очень любили друг друга, — сентиментально сказал Брайан Мосс, стараясь дышать ровно. Джелли стояла перед ним на коленях, присосавшись к его члену, как младенец к соску. Движением бровей она осведомилась, не остановиться ли ей, но он энергично покачал головой.

— Черт! — сказал Тулли Тоффнер. — Это-то тут при чем?

— Извините, — сказал Брайан Мосс.

— Я поговорил со следственным судьей, — сказал Тулли, — но он осел. Говорит, что при отсутствии ясности автоматически считается, что первым умер старший по возрасту. Это влияет на вопрос о наследстве. Завещание не нашли; не исключено, что она вообще умерла без завещания. Это означает, что все отходит не Саре, а мужу, а он все свое имущество завещал племяннице.

— Пленительно для племянницы.

— Черт, Мосс! Я разделаюсь с вами за халатность, будьте уверены!

И Тулли хлопнул трубку на рычаг. Джелли и Брайан довели свое общее занятие до естественного финала, и Джелли сказала:

— Брайан, нам не следует заниматься этим так часто. Вы начинаете тратить слишком много времени и энергии. Это ведь затягивает.

— Я знаю, — сказал Брайан.

— И откровенно говоря, — сказала Джелли, — меня это не слишком удовлетворяет.

— Но я не могу изменить жене, — простонал Брайан Мосс.

— Вы правда думаете, что это не в счет? — спросила Джелли.

— Разумеется, не в счет, — сказал Брайан Мосс. — О Господи, что мне делать?

Джелли показалось, что она слышит приглушенное хихиканье остальных трех, но, возможно, ошиблась — так ей хотелось надеяться. Брайан послал ее порыться в документах Сары Тоффнер (старый Джеральд Кэттеруолл, основатель фирмы, одно время был поверенным Венди Масгрейв), проверить, не окажется ли среди них случайно и исчезнувшее завещание. И да, оно оказалось, пожелтевшее, перевязанное красной ленточкой. Венди завещала Путеводную Звезду своей дочери Уне, матери Сары, которая пропала где-то в пятидесятых годах, а в случае, если Уна умерла бы раньше ее, — приюту для бездомных кошек. Брайан припомнил, как старый Кэттеруолл рассказал ему, что Уна была замешана в торговле живым товаром — разумеется, в роли организатора, а не жертвы, — а потому он отказался оставить ее своей клиенткой, хотя и продолжал блюсти интересы маленькой Сары.

— То были дни, — сказал Брайан Мосс, — когда мы могли позволить себе выбирать и отвергать клиентов, исходя из нравственных принципов. Полагаю, я мог бы попытаться отыскать Уну Масгрейв, но, пожалуй, не стану. Пусть наследство Тулли Тоффнера остается выморочным.

(19) Джелли в одиночестве

У Джелли были и другие причины, чтобы поискать одиночества, избавиться от критики и прохаживания своих сестер. Теперь Джелли ежевечерне заполняет одну записную книжку за другой — осколки фактов, вымыслы, эссе, записи о том, что происходит в мире, как что выглядит, как ощущается; записывает различные оценки, какие можно занести на бумагу: о природе людей, вещей и судеб, будто в записях хоть что-то способно стать реальностью. Да, она верит, что это ее особое свойство — она писательница. Анджелика, леди Райс и Ангел довольствуются тем, чтобы чувствовать, и судить, и действовать; им достаточно просто БЫТЬ, — и никаких особых требований к жизни и надежд, только желание счастья и отсутствия страданий и чересчур страстных эмоций. Джелли хочет перевоссоздать мир по собственному образу и подобию, и для этого ей необходимо иметь свободную голову — она хочет обрести возможность поразмыслить на досуге, а не тратить свободное время на бесконечные треугольники и споры. Но только на короткое время, говорит она себе. Скоро ей будет их не хватать.

Она хранит украденные дискеты и папки в глубине обувного шкафчика и, взглянув на свою обувь, поражается. Число пар увеличилось, но она абсолютно не помнит, как их покупала. Сама Джелли предпочитает маленькие аккуратные «лодочки» на низком каблуке, удобные, но элегантные. Анджелике нравится массивная обувь, которая стучит, будто деревянная, — большая, тяжелая, приземляющая эфирный дух, припечатывающая ее сущность к земле. Леди Райс нравятся практичные ботинки. Ангел клюет на высокие сапожки из черной замши, побрякивающие золотыми цепочками. Шестидюймовые платформы — как кто-то умудряется в них ходить? Однако их носили, стоптали — но когда?

На ночь Джелли привязывает себя ниткой за запястье к спинке кровати для проверки, не сжульничает ли одна из остальных, не воспользуется ли на ночь их телом. Но что это докажет? Она бросает эти уловки и уповает на лучшее, что тоже в ее натуре. Быть может, когда она впустит их обратно, они все вместе пройдут курс психотерапии? Но с другой стороны, что такое их разговоры, как не взаимный психоанализ? Ну а пока приятно отдохнуть от непрерывной тревоги, которая разъедает существование Анджелики, и скрытой неизбывной грусти, которая исходит от леди Райс. Однако Джелли очень не хватает Ангел — эта отчаянная девчонка, вечное ощущение, что захватывающее приключение вот там, за углом, и, если оно не кидается тебе навстречу, ты протягиваешь руку всю в браслетах, дергаешь его на себя и, черт дери, встречаешь его лицом к лицу.

Джелли устроила уборку. Вытащила из гардероба кучу ненужной одежды, опустошила его полки: прозрачные блузки, металлические пояса, кожаные штаны, лиловые бархатные гетры, шляпы колоколом с цветами, невероятные колготки, кружевные пояса с подвязками, откровеннейшие трико — неношеные, ненадеванные, почти все с неоторванными ценниками; и всяческая дешевая бижутерия, дорогие кремы для лица, подплесневевшие, спекшиеся, потому что ими не пользовались, открыв просто из любопытства и не навинтив крышку обратно; дешевая веселенькая косметика, бигуди, парики. Все это она подарила горничной, которая, казалось, не прониклась к ней особой благодарностью.

Избавившись от этого хлама, оставив только корректные юбки, пастельных тонов джемперы и теплые пальто, она почувствовала себя почти самой собой, а если у остальных не осталось одежды и аксессуаров, тем менее вероятно, что они попытаются взять единоличную власть. Они с Ангел прекрасно справляются, а Анджелика и леди Райс, как ей стало ясно, слишком уж морально принципиальны себе во вред.

(20) Предложение Эдвина

Эдвин пишет Эдварду Моссу, справляясь, нет ли законного способа отобрать у его жены титул после развода. Она изменила ему, оскорбила его, унизила на глазах у друзей, оказалась совсем не той, на ком он женился, — так не следует ли ему на этих основаниях добиваться не развода, а признания брака недействительным? А затем лишить ее дутого права на титул, который она приобрела обманом? То, что она пользуется титулом, доказывает, насколько она презирает элементарную порядочность. И нельзя ли принудить ее открыть свое местопребывание? Как-то утром Джелли опоздала, и письмо вскрыл Брайан.

Брайан Мосс пишет в ответ, что суд вряд ли допустит, чтобы Анджелика осталась полностью без материальной поддержки. Если сэр Эдвин предложит своей жене квартирку в пригороде и 1000 фунтов в месяц, как исходный зачин для переговоров, вполне вероятно, что леди Райс заберет собственное прошение, так что его прошение будет спокойно рассматриваться и он может рассчитывать, что сочетается браком с Антеей еще до истечения года.

Джелли добавляет ноль к 1000 фунтов в месяц, меняет «квартирку» на «приличный особняк в центральных районах», отпечатывает письмо, стирает изменения на компьютере и восстанавливает оригинал. Когда Эдвин пишет в ответ, что он предложит ей половину указанной суммы и что он не хочет, чтобы его экс-жена жила поблизости от него, она уничтожает письмо и подменяет его на другое с указанием Брайану Моссу предложить его жене 5000 фунтов в месяц, подписывает его и отдает Брайану Моссу для прочтения. Она редактирует ответ Брайана, изымая выражения его удивления такой щедрости сэра Эдвина.

На этом этапе Джелли прекращает радикально вмешиваться в переписку, позволив ей развиваться естественным путем, — мелкие противоречия можно заглаживать по ходу действия. Подпись Эдвина она освоила отлично, в ящике стола она хранит стопку листов, подписанных Брайаном Моссом вручную. Главное — не опаздывать на работу и не заболеть, чтобы Брайан Мосс не начал сам вскрывать свою почту. Ей кажется, что она вполне сумеет наладить свою жизнь без советов и тесного сотрудничества своих сестер.

Джелли в качестве леди Райс говорит по телефону с Барни Ивенсом и воздерживается от упоминания о том, что, последуй она его совету и не подай встречного прошения, позиция ее была бы теперь куда более слабой; она просит Барни написать Брайану Моссу и указать, что финансовое предложение смехотворно мало, учитывая длительность брака, а также поведение сэра Эдвина; как насчет 7500 фунтов в месяц? Брайан Мосс пересылает письмо сэру Эдвину.

Прежде чем бросить письмо в ящик, Джелли целует конверт с тыльной стороны. Она не совсем понимает, почему сделала это. Быть может, вновь вынырнула леди Райс, взбудораженная почти прямым соприкосновением с Эдвином? Джелли очень этого опасается: непреходящая любовь леди Райс к Эдвину может заразить остальных через своего рода осмос, ну а с более позитивной точки зрения просто несколько личностей разделяют общую нужду в деньгах и комфорте. Но так или иначе письмо отправлено. Джелли умеет принимать быстрые решения и, собственно говоря, редко видит необходимость выбирать между чем-то и чем-то — верный шаг ведь абсолютно очевиден! А потому только к лучшему, что письмо отправляла она, а не Анджелика, Ангел или леди Райс. Не то письмо валялось бы на дне ящика, пока она собиралась бы с духом. Во всяком случае, так она убеждает себя. Она же неисправимая оптимистка.

Все представляется Джелли в розовом свете, пока не приходит письмо от Эдвина с просьбой, чтобы Брайан Мосс ускорил процедуру и все уладил: он хочет жениться на Алтее, они хотят иметь детей.

Детей! Джелли, вскрыв эту бомбу, едва пришла в контору, сначала даже толком не прореагировала. Ну да, детей. Почему бы и нет? Но ей становится нехорошо, она вынуждена уйти в туалет, чуть не теряет сознание, но не теряет и начинает плакать. Нет, ей одной это не по силам. Она призывает своих сестер вернуться. Они являются, но утишить слезы не могут.

Джелли, вновь скомбинированная, продолжает плакать и вынуждена объяснить Брайану Моссу, когда он приходит, что маки у нее на столе подействовали на нее аллергически. Он открывает окно и выбрасывает маки вместе с вазой жестом, который напоминает ей об Эдвине, и она снова плачет. Брайан обнимает ее и говорит, что женские слезы всегда на него действуют: он бы хотел заняться с ней любовью, как положено; и сейчас.

Джелли отталкивает его и говорит, что ни в коем случае: это жутчайшее сексуальное домогательство. Он говорит, что слезы — это тоже форма домогательства, но уходит к себе в кабинет и дуется до конца дня. Леди Райс вновь во главе: слезы всегда ее бодрили. И теперь прячется Джелли, разделяя компанию с Анджеликой и Ангел. Ну, хотя бы при Джелли, присматривающей за ней, Анджелика меньше времени проводит в магазинах, что сберегает деньги. И Ангел повеселела — леди Райс предоставляет ей случай на время взять контроль, — но Джелли так расстроена, что печатают они из рук вон плохо. Брайан Мосс спрашивает, не месячные ли это неприятности, и они отвечают: да. Хотя это вовсе не так.

Рам вернулся! Но леди Райс не разрешает ему свертывать на автостоянку.

— Я в процессе развода, — говорит она, — и должна быть сугубо безупречной.

Она не дает остальным вставить: «ну, может быть», или: «пожалуй, у меня с нервами плохо». Ни намека на обычную смену настроений. Рам словно бы обижен: шея у него сзади словно окостенела от досады. Леди Райс чувствует себя виноватой: она как-то не вполне понимала, что и у Рама есть чувства, — чувства давно уже стали тем, что имеют женщины и не имеют мужчины, — но она не смягчается. Рам говорит приятелям, что женщин он не понимает вовсе: никакой последовательности.

(21) Леди Райс о своих альтер эго

Леди Райс страдает уже меньше. Она уже способна думать не только о своем горе. Ее больше не тянет к суициду. Она рассматривает ту свою часть, которая зовется Джелли, и приходит к следующему выводу:

«Не то что я недолюбливаю Джелли, просто она меня не вдохновляет. Это она делает меня такой скучной, какой, мне кажется, я иногда бываю. Во всяком случае, так считал Эдвин, не то бы он не предпочел мне Алтею. Виновата Джелли».

И действительно, Джелли принадлежит к тем женщинам, у которых практически нет друзей: она встает утром, одна вкушает завтрак, испытывает удовольствие после удачного трудового дня, покупает кошачий корм и возвращается на общественном транспорте. Она не испытывает неодолимой потребности часами болтать по телефону; ей не нравится делиться и откровенничать с кем попало; она не прочь пофлиртовать, так как понимает, что рано или поздно ей надо будет выйти замуж и завести детей, да и все любит, чтобы ими восхищались, при этом контролируя ситуацию. Однако Джелли не привлекают и не развлекают беглые заметки о жизни, какие поставляют и в каких нуждаются друзья, — все эти охи, ахи, ты только догадайся, что она сказала, да неужели же он, сукин сын; да как она могла, стерва! Другие словно наслаждаются подобным, а она, откровенно говоря, не испытывает особого интереса или хотя бы любопытства, когда дело идет о других людях. Ей нравится выглядеть подтянутой и свежей, и она, безусловно, не пренебрегает возможностью подслушать или подглядеть, ибо это дает ей власть, — ей нравятся секреты, иметь их, узнавать, но не сообщать. Свой урок о друзьях она выучила отлично. Они могут предать тебя и обязательно предадут, и пусть ты предлагаешь верность, это вовсе не значит, что тебе ответят верностью же. Иуда Искариот вовсе не польстился на деньги, он просто хотел, чтобы Иисуса прибили к кресту. Чем заботливее ты питаешь змею у своей груди, тем скорее она тебя ужалит.

Ищи уединения, думает Джелли Джелли почти не поддается эмоциям, она предпочитает думать. Леди Райс находит ее бесчувственной.

Ну а Анджелика — что же, у Анджелики всегда были друзья. Став леди Райс, она собрала вокруг себя всю окрестную богему, всех писателей, художников, скульпторов, ткачей, экспертов по кулинарии, телевизионных режиссеров, каких там можно было отыскать. Все, что ей требовалось после лет, проведенных в качестве поп-звезды среди людей, чьим излюбленным присловьем была фраза «понимаешь, о чем я?» (поскольку страсти и недоумения далеко превосходили их словарный запас), был обеденный стол. За одиннадцать лет эти обитатели богемы превратились в ее старых друзей. Даже Эдвин находил их бодрящим обществом и входил в дом со словами: «Кто сегодня придет к обеду? А? А?», вместо того чтобы спросить: «Что сегодня на обед?» Разговаривали они о книгах, фильмах, критических статьях, политике, мире образов и фантазий, а не о лошадях, собаках, погоде и видах на урожай, и требовалось держаться наравне с ними, но Эдвин тогда не жаловался. Эдвин читал книги, он читал стихи, хотя считал, что его ноги слишком длинны для театральных кресел, а в кино у него дергались колени.

Эдвин, разумеется, потом регрессировал к своему типу, к тому, чем он был прежде; оставил «ягуар» позади, вернулся к «рэндж-роверу» — к гавгавкающему безделью лисьей травли, к разрыванию на куски голодных зверьков; к пиф-паф-паф охотничьих ружей к возвращению на землю взмывшую к небу птицу мертвой или умирающей — просто чтобы показать, кто здесь кто. Мы — землевладельцы голубых кровей, носители традиций лисьей травли и охоты на фазанов.

Воображение приносит боль, вот почему благоразумные люди его не одобряют. Размышления выбивают из колеи, безмятежная уверенность помогает крепко спать по ночам. Если вы стреляете по диким созданиям, то более вероятно, что вы не застрелите свою жену, что вы вообще ее не лишитесь. В этих переменах в Эдвине, в этой его регрессии леди Райс винила Сьюзен и Ламберта чуть ли не больше, чем Антею. Антея как-никак объявила себя врагом без экивоков. Сьюзен притворялась подругой.

Анджелика стала поп-звездой по чистой случайности, объяснял Эдвин всем и каждому очень доверчиво в те теплые солнечные дни, когда остальным еще можно было доверять. Девочка-подросток с умом и темпераментом, неизмеримо превосходившими заурядность ее родителей, истинная редкость, талант; ее отец умирает, ее соблазняют, — разумеется, не в сексуальном смысле — она была совсем не такой; разборчивость — вот подлинное имя Анджелики. «Разборчивость — вот подлинное имя Анджи», — говаривал он, и Сьюзен кивала своей чуточку задранной головой, качнув колоколом густых белокурых волос; или смотрела на Анджелику блестящими птичьими глазами, нежно улыбалась и говорила: «Увы и ах! Я безнадежна, что угодно может сделать меня счастливой», и все мужчины вокруг хотели бы стать тем, кто делал бы ее счастливой, чтобы их причиндалы были бы этим «что угодно»; и порой Анджелика спохватывалась: а не входит ли Эдвин в число «всех мужчин»? Но, конечно же, нет — Сьюзен ее лучшая подруга. Лучшие подруги же не такие.

Анджелика в «Клэрмоне», решив, что ее сгубил избыток разборчивости, не звонит в обслуживание и не говорит, что поданный ей бутерброд ужасен, так не заберут ли они его и не заменят ли копченый бекон на некопченый. Она взяла себя в руки.

(22) Проклятие из прошлого

«Устные нападки», — заявил Эдвин. То есть что она нападала на него устно. Что он подразумевал? Леди Райс ломала над этим голову. И ломала. Она, по правде говоря, уже не придавала вопросу об алиментах такого значения, как раньше. Несмотря на все ее красивые слова, на вроде бы категоричность ее мнения на эту тему — она словно покорила некий горный пик истины, откуда дороги вниз нет, и вы вынуждены вечно вращаться вокруг собственных выводов, — вопрос этот перестал быть навязчиво-маниакальным. Она предоставит всю юридическую сторону Джелли; она бросит на Анджелику тяжелое бремя поисков старых друзей в попытке восстановить целостность своей личности до брака — глупой девчонки в кожаной куртке и с кольцами в носу, а сама и дальше будет решать задачу своей вины, своего возможного соучастия в крушении ее брака — не то что она верит, будто могла сыграть тут какую-нибудь роль, ни в коем случае, но просто раскаяние (или видимость раскаяния) может вернуть ей мужа; не то чтобы она очень этого хотела, нет, никогда…

В клубе «Велкро», где понимают сердца и души разлученных или ждущих разлучения, хорошо известно, что навязчиво-маниакальные идеи переменчивы, как погода; и что перемена болезненна так, словно липучки «Велкро» — живые дрожащие нервные окончания, и замена одной навязчивой идеи на следующую невыносимо мучительна, когда все вдруг вззззвинчпивается, воздух раздирается визгом, настолько высоким, что его почти не слышно, и вот, и вот — «устные нападки». Была она когда-либо груба с Эдвином? Поносила его, оскорбляла? Нет, конечно же, нет. «Плюх и опало», — как-то сказала она ему, а он понял неверно. «Плюх и опало», — говаривала мать Анджелики, оглядывая расползающееся желе, любимое лакомство своей маленькой дочки. Миссис Лавендер Уайт, урожденная Лэм, частенько готовила к субботнему чаю этот безнадежный десерт, неумело, но истово — попеременно мягко-красные и ядовито-зеленые. «Плюх и опало, — жаловалась она. — Но отчего всегда так?» Риторический вопрос, на который ее маленькая дочка в один прекрасный день сочла нужным ответить.

«Ты же не весь пакет высыпаешь, — сказала Анджелика. — Яснее ясного, глупышка».

Она была папиной дочкой и переняла его манеру мимоходом принижать ее мать — но, правда, Лавендер вроде бы ничего против не имела.

«Я точно следую инструкции, — сказала мать Анджелики. — Не переводить же добро зря! Одну половину пакета на одну пинту воды — как мне указывают, так я и делаю».

Стивен Уайт, вернувшись домой со спевки хора, оглядывал дрожащую оплывающую массу семейного десерта и говорил: «Снова плюх и опало, моя дорогая?» Говорил ласково и любовно и тут же начинал подпрыгивать, чтобы пол завибрировал и желе совсем осело. Из таких-то мелочей, казалось Анджелике, и творятся хорошие браки. В те дни Анджелику называли Джелли, так как крещеное ее имя было слишком длинным и неудобным для произношения.

Но даже блага способны оказаться проклятиями — противопехотные мины, заложенные в дни какой-то давно забытой войны. «Плюх и опало», — сказала однажды леди Райс, лежа в постели рядом с Эдвином. «Плюх и опало», и думала она при этом только о семейном чае и счастливых временах детства до начала переходного возраста. Но Эдвин принял это за колкость, резко отвернулся от нее, сбросив ее обнимающую руку, немного полежал спиной к ней, а затем слез с кровати и оделся. Они были женаты уже десять лет, и пора недоразумений и нежных примирений давно ушла в прошлое. Леди Райс не могла понять, на что он вдруг обиделся. Позднее она сообразила, что ее муж в то время «виделся» со своей кузиной Алтеей.

Неверные мужья разделяются на две категории: те, кто чувствует себя виноватым, дарит цветы, купает малышей, пытается не причинить боли, после чего все портит, покаявшись в содеянном. И те, кто чувствует себя виноватым, но ищет оправдания в поведении жены: смотрите, смотрите все, как она плохо обо мне заботится, как растолстела или подрывает мое самоуважение — да что угодно, в чем там заключается ее слабость; но когда его роман подходит к концу (если подходит), он хранит свою тайну, удерживается от того, чтобы обременить ею жену, она ведь, так сказать, заранее уплатила за его удар по брачной политике.

В то утро леди Райс могла объяснить свои слова: «плюх и опало», убеждала она, вовсе не шпилька по адресу активности ее мужа. Как он мог подумать такое? Да, конечно, последнее время жена перестала вдохновлять его, как прежде, однако леди Райс полагала, что это не более чем нормальные приливы и отливы его сексуальной энергии. Неприятности на работе, быть может. Но Эдвин не принимал ее извинений, хотя леди Райс тараторила и тараторила. Эдвин, который обычно так легко поддавался на улещивания и всегда был рад послушать рассказы о детстве своей жены, против обыкновения оставался угрюмым, безразличным к ее историям и глубоко обиженным.

«Бесполезно, — сказал Эдвин, когда наконец заговорил, — отрицать собственные слова. Сказано то, что подразумевалось, сознательно или бессознательно. По сути, ты накликала на меня импотенцию. Ты опять пытаешься подорвать мою уверенность в себе».

«Ты просто ищешь, к чему придраться, чтобы обидеться, — прорыдала она. — Почему нам так плохо? Что с тобой?»

Он не дал ей ключа к разгадке. А поскольку она была, как утверждал Эдвин, совершенно ненаблюдательна или — как сказала бы она сама — очень наивна, леди Райс не усмотрела связи между претензией ее мужа на то, что она превратила его в мученика, и его виной перед ней. На нее возлагалась ответственность за совершенное против нее преступление. Говоря без обиняков, Эдвин разлюбил жену и был склонен винить в этой утрате ее же. Как ни странно, он ощущал это очень остро, и чем острее ощущал, тем больше винил ее. Какая жуткая неразбериха!

Плюх и опало — словесные нападки. Леди Райс понимала, что подразумевает Эдвин. Нет такой вещи, как случайность; самое непреднамеренное замечание, брошенное мимоходом, обладает скрытым смыслом; не важно, насколько подсознательна потребность высмеять, она существует.

— Ну, хватит же! — сказала Джелли. — Перестань винить себя. Ты безнадежна!

(23) Быть правой

Командует Анджелика. Ее решимость занять высокоморальную позицию несгибаема. Если по пути домой с работы автоматы, выдающие билеты, оказываются неисправными, она найдет соответствующее должностное лицо и заплатит ему, к вящему его раздражению. Чем больше она обслуживает Брайана Мосса, тем праведнее становится. Указывает на недостачу в суммах на мелкие расходы или на волоконце шпината, застрявшее между его передними зубами; она поднимает брови, если он поздно возвращается с обеденного перерыва. Она настойчиво заговаривает о его жене и детях, даже когда ее голова склоняется к его члену.

Остальные понимают всю неразумность этого, но с Анджеликой, когда она в таком настроении, нет никакого сладу. Она даже не позволяет остальным смеяться. Все чересчур серьезно, она окостеневает в корректности. Водит их за покупками в магазины для бережливых и подписывает все петиции, какие только может, — спасает китов и жертвует тунцами ради дельфинов. Она останавливает незнакомую женщину и долго упрекает ее за меховое манто. Она становится вегетарианкой. Джелли полагает, что контролирует ситуацию она, и тут внезапно возникает Анджелика и пользуется ртом Джелли, чтобы говорить. Это опасно. Их конгломерат способен действовать только при общем согласии.

— Брайан, — как-то утром внезапно для себя говорит Джелли, — вы не хотите, чтобы я поместила объявление в «Таймс» с просьбой сообщить о местонахождении Уны Масгрейв, тещи Тулли Тоффнера?

Она стоит на коленях перед Брайаном Моссом. О том, что Джелли примут в штат, больше ничего не говорится, и все согласились, что ее боссу следует потакать ради сохранения работы. Ее рту потребовался отдых: мышцы заныли от перенапряжения.

— Но зачем? — спросил Брайан растерянно.

— Во имя правды, — уныло ответила Джелли/Анджелика.

Эрекция Брайана Мосс сникла, и Джелли решила не продолжать. Она встала с колен и направилась к своему столу писать объявление. Он насупился и заерзал.

— Но с какой стати ты вообще заботишься об интересах Тулли Тоффнера? — спросил Брайан. — Он же абсолютная мразь.

Ему стало ясно, что переход от секса по временам к нормальным отношениям «начальник — служащая» все больше превращается в проблему. Если интимность затянется, Джелли почувствует себя вправе полностью взять на себя его совесть. А за совестью положено приглядывать женам и выслушивать обвинения в занудностях — но не временным секретаршам.

— Извращенец или нет, — ответила эта секретарша, — но Тулли Тоффнер — ваш клиент, и вы обязаны блюсти его интересы.

В некоторых культурах бытует верование, что, спасая жизнь другого человека, вы тем самым берете на себя ответственность за все дурное, что он может совершить впоследствии, и по тому же принципу леди Райс чувствовала, что в долгу у Тулли и Сары хотя бы в такой степени, что право Сары на наследство не должно оказаться вымороченным оттого, что Брайан не хочет палец о палец ударить, или оттого, что она, Джелли, истощает его силы и интерес к его обязанностям.

Ангел говорит, что знает все, что знает леди Райс: просто она, Ангел, признает это вслух, а леди Райс — нет.

На следующий день Джелли, торопясь доказать, насколько Анджелика не права, попросила у Брайана Мосса прибавку.

— Это было бы так пошло, — сказал Брайан Мосс с напыщенностью, которая часто сопутствует финансовым беседам. — Даже грязно — повысить вам заработную плату, если учитывать наши новые отношения. Это ведь понизит вас до положения проститутки. Предположительно, вы хотите, Джелли, когда-нибудь выйти замуж, и, я уверен, подобное пятно на вашей репутации вас вряд ли устроит. Так противно жить с тайнами, коренящимися в прошлом, с бомбами замедленного действия, готовыми взорваться в любой момент. У меня самого есть одна-две таких. Секс никогда не следует менять на деньги, это бросает тень на всех, кто имеет к этому касание. Если вам угодно, я ограничу его обеденным перерывом; чтобы вопрос о сексуальных домогательствах на службе не мог встать. Вы ведь в конце-то концов на почасовой оплате. И предположительно, наши интимности доставляют вам не меньше удовольствия, чем мне, не то вы не прибегали бы к ним.

Брайан Мосс прервал Джелли, повалил Джелли на диван и задрал ее юбку. Наконец-то желание возобладало над виноватой совестью.

— Мне надоело пробавляться эрзацами, — говорит он.

(24) Ангел гуляет

Ангел читает нотацию леди Райс. Если они все вот так подчинились Брайану Моссу, почему она сторонится Рама? Она, Ангел, получала большое удовольствие от поездок на работу. Даже на заднем сиденье «вольво» в подземной автостоянке Рам был куда лучше Брайана, который, конечно, тоже неплох, но заторможен. Слишком много волнуется, что изменяет Ориоль, что постоянно запертая дверь его кабинета может привлечь нежелательное внимание, и не способен отдаться страсти по-настоящему. Только похоть, никакой любви, самозабвения. Время и уединение вполне могли бы поднять возможности ее босса на должную высоту, но где их взять?

Анджелика и Джелли замолкли; выбора у них не было; только дать полную волю и взбалмошному, и упрямому эго. Удержать ее было невозможно. Она, Ангел, завладела их органами чувств — это она двигала руками и ногами, использовала рот, скашивала глаза. Верх остался за ней. Попозже, вместо того чтобы смотреть телевизор или уснуть, они все, включая леди Райс, спустились в бар, сопровождая Ангел, и позволили ей заказать тройной джин и раза два подмигнуть итальянской паре, мужу и жене, элегантным и искушенным, которые на отдыхе, казалось, искали третьего в свою постель. У Ангел было чутье, кому подмигивать и на чьи улыбки отзываться. Отозвалась Ангел именно так, как надеялись супруги, и они заплатили ей аванс. Двести фунтов наличными.

На следующий день пришлось расплачиваться, да еще как! Леди Райс была так разъярена, несчастна и готова наложить на себя руки, что Ангел, присмиревшая, жалкая, поклялась, что никогда больше не повторит, — под угрозой, что леди Райс примет слишком большую дозу снотворного и прикончит их всех. Ангел запомнила урок. Больше никогда она не будет смешивать секс и деньги. Тут Джелли пришлось прогулять работу, чтобы оправиться от ночных эксцессов, а потому они не отправились на автостоянку с Рамом, и она чувствовала себя слишком разбитой, чтобы позвонить Брайану Моссу и предупредить, что не придет. И он подумает, что она вообще ушла от него. И не расстроится, заявила Анджелика, а Джелли, обвинив ее в грубом цинизме, вскоре умолкла — так она была измотана.

Под вечер они почувствовали себя лучше. Анджелика высказала мнение, что мир запретного секса слишком уж полон эвфемизмов, чтобы быть безопасным. Тебя могут убить, задушить или засечь до смерти, а затем избавятся от твоего трупа, и кто про это узнает? «Присоединиться к супругам в постели» звучит очень уютно, снежно-бело-простынно, зевотно и тепло, а оказалось знобяще холодным и негигиеничным, сведясь к срыванию одежды, хлыстам и наручникам, пока жена символически мстила любовницам мужа за прошедшие десять лет, с его согласия, а муж затем утвердил свое право иметь их, как, когда и каким образом ему угодно. Она заметила, что есть какое-то мазохистское наслаждение в роли жертвы, не имеющей выбора, но есть разница между тем, чтобы быть Скверной Девчонкой и Шлюхой, а под конец, если они выживали, шлюхи теряли свои золотые сердца от непрерывного соприкосновения с избытком зла и отчаяния; и они обзаводились безжалостными холодными глазами и безжалостной фальшивой улыбкой, которые пугали детей.

Она смирится с Ангел Скверной Девчонкой, но не Шлюхой. Понятия людей об этих последних чересчур романтичны.

(25) Порыв леденящего ветра

Уна Масгрейв откликнулась на объявление в «Таймс». Точно ответ на молитву Тулли Тоффнера, точно бешеный порыв леденящего ветра, сопровождающего богов в их странствованиях, она ворвалась в нижнюю приемную «Кэттеруолл и Мосс». За столом там как раз сидела Джелли — она помогала Лойс. Лойс, вновь рожденная христианка, подала заявление об уходе — в конце недели она, говорили все в конторе, начнет работать в фирме, где меньше скандальных сплетен и интриг. Хотя Брайан Мосс и сказал Джелли: «Проблема в том, что она влюблена в меня. И ревнует к тебе. Помнишь, как-то мне почудилось, что я запер дверь кабинета, а на самом деле не запер, и она распахнула дверь?..»

На что Джелли ответила: «Ерунда, просто ей недоплачивают и заставляют перерабатывать, как и всех нас»…

Он не обиделся. Казалось, ничто не могло заставить его обидеться — как ничто не могло заставить его платить ей больше. Но в любом случае ему нравится, когда она взъедается. Чем острее ее язычок, тем приятнее заставлять его умолкнуть, тем интимнее его вкус. Они вернулись от полноценного полового акта к его эрзацам — Ориоль победила в своем отсутствии. Все знают, что это не в счет.

Но теперь перед Джелли сидела Уна Масгрейв — сидела на ее столе и смотрела на нее пристально и взвешивающе, будто прекрасно знала обо всем, что происходило за кулисами. Джелли чувствовала, что встретилась со своей судьбой, своим возмездием; что в ее душе читают, как в открытой книге. Ей, решила Джелли, было лет шестьдесят пять — одна из тех женщин, которые рождаются неукротимыми и нестерпимыми; лицо благообразно красивое благодаря косметической хирургии, волосы, поредевшие от белокурости, но глянцевитые благодаря постоянным заботам; фигура, тощая благодаря сжигателям жира; большие кокетливые глаза; высокие силиконовые груди; длинные ногти на пальцах подвижных энергичных рук в буроватых пятнах. Джелли — или Ангел? — подумала, что пятна или не пятна, а длинные, острые багряные когти — это и опасность, и вызов для избалованного члена. И Ангел — или это была Джелли? — подумала: да, но ему придется так или иначе заплатить за это. И дорого.

— Вы можете сообщить мне нечто, представляющее для меня интерес, — сказала Уна Масгрейв. — Я прочла об этом в «Таймс», так что это должно быть правдой.

И Джелли встала из-за стола, бледная, скромная, с тройной ниткой жемчуга от Фенуикса на шее, в миленьком бледно-розовом кашемировом свитере (наполовину уцененном из-за единственной спустившей петли — леди Райс вышла из своего уединения, чтобы привести его в порядок), красной плиссированной юбке, туфлях, несколько поношенных, но великолепно начищенных (ночным дежурным в «Клэрмоне»), и в плотных колготках; волосы аккуратно причесаны, цвет лица на редкость свежий (благодаря ему, клянется Брайан Мосс) и влажный ротик. Встала и проводила Уну Масгрейв в личную приемную Брайана Мосса, все время ощущая на себе взгляд Уны.

На Уне Масгрейв были сверкающие сапоги из черной кожи выше колен, коротенькая красная юбка, белый свитер и широкий пояс из лакированной кожи с пряжкой из чистого серебра, решила Джелли. Брайан Мосс вышел из своего кабинета, заморгал и пригласил ее войти. Джелли почувствовала себя оттесненной, неспособной конкурировать, и даже Ангел съежилась.

Раз в неделю администрация «Клэрмона» преподносила в подарок вазу фруктов — каждое яблоко такое совершенное и румяное, каждая груша такая симметричная, глянцевито-зеленоватая, каждая слива такая безупречная и нетронутая осами, что они составляли разительный контраст с плодами из садов Райс-Корта. Фруктовые деревья Райс-Корта были старыми, корявыми и прекрасными; плоды, которые они приносили, были по коммерческим меркам мелкими и кособокими, но удивительно душистыми и сочными, если вам удавалось найти нетронутый вредителями бочок и вы готовы были куснуть его в надежде на лучшее.

Клэрмонские плоды — а вазу вновь наполнили в этот день — были полностью лишены душистости, сплошное совершенство и облучение. Джелли поймала себя на том, что плачет: а она-то думала, что слезы — это сфера леди Райс, так нет! Ее тоже сокрушали тоскливые воспоминания. Ей так не хватало фруктовых садов, блистающих бело-розовыми цветками ранней весной; ей не хватало ежегодных тщетных попыток отогнать птиц от вишен: смотри, смотри, Эдвин! Они склевали все до единой. Не может быть! Но каждый раз — было. Ей не хватало унылых зимних веток слив в шпалерах у стены елизаветинских времен, ей не хватало огорода, укрытого каменными стенками, и старинных грядок спаржи, которые давно следовало перекопать и которые оставались неприкосновенными, и то, как чертополох маскировался под артишоки. Мысленно она все точно разносила по своим местам: шла между крыжовенными и смородиновыми кустами, зная, какая доля дюйма у нее в запасе, хмурясь на крапиву, ободряюще улыбаясь смелым оранжевым округлостям тыквы, темно-зеленым отшельникам-кабачкам. Всего этого она лишилась; все это у нее украли. Человеческую часть потерь можно было изгладить из памяти. Но эти воспоминания о садах и огороде Антея отняла у нее по-разбойничьи. Антея и Эдвин вместе лишили ее не просто будущего и настоящего, но и прошлого. Она надеялась, что розовые кусты, которые она столько лет разреживала, исцарапают, изранят, заставят истечь кровью до смерти всех, кто посмеет протянуть руку к цветку. У нее разбаливалась голова.

Ангел старалась отвлечь Джелли. Ей не нравилось, как Джелли смотрит на фруктовый ножик, принадлежность вазы с фруктами.

Джелли взяла телефонную трубку. Ангел хлопнула по рычагу. Джелли взяла фруктовый нож и принялась перепиливать свое запястье. Кожа покраснела, но она не допилилась даже до капли крови.

Ангел задрала юбку посмотреть, как поживают ее ноги. Их опушали несбритые волоски.

Она заставила их отправиться с ней за угол на Бонд-стрит в круглосуточный салон красоты и навощила ноги старомодным способом — расплавленный воск лопаточкой размазали по коже, дали ему застыть, а затем содрали. Эта процедура придавала коже особую гладкость, сохраняющуюся дольше, чем после применения более легких, менее болезненных и быстрее застывающих синтетических средств, которыми теперь пользуются чаще. Джелли почувствовала себя лучше.

(26) Запах кожи

Джелли отправилась на службу, обезволосив не только ноги, но и пах, и пригласила Брайана Мосса засунуть ладонь ей под юбку, ощутить и повосхищаться. Брайан Мосс уперся.

— Я не хочу, чтобы то, что существует между нами, стало слишком уж личным, — сказал он. — Вы знаете это. Я очень люблю Ориоль. Если она не интересуется сексом, то лишь потому, что совсем измучена, бедняжка. Двое маленьких детей уморят кого угодно. Мы растим их по-современному, стараясь развивать их личности, а потому они спят мало. По ночам дежурю я. Эльси мучают кошмары, у Энни схватывает животик. Я возвращаюсь в постель к Ориоль — возможно, я холоден, но я люблю, и все же даже во сне моя жена отодвигается от меня. Я словно бы вызываю у нее брезгливость. Она говорит, что мои ступни пахнут и ей не нравится текстура моей кожи. Она утверждает, будто кожа у меня липкая. Но я все равно ее люблю. Полагаю, она права в отношении меня, а я просто безнадежная никчемность.

— Пощупай мою кожу, где я ее побрила. — Вот все, что ответила его секретарша. — Тебе понравится. Гладенькая, но словно колкая под поверхностью; такая белая-белая кожа там, потому что, если подумать, свет дня редко добирается до промежности.

Но Брайан Мосс не соблазнялся — на него не действовали ни слова, ни описания, ни прямое приглашение, когда она провела его ладонью вверх, потерла его палец о выбритую кожу и попыталась засунуть его внутрь мягкой влажной теплоты расщепленности.

— Не понимаю, что на вас нашло, — сказал Брайан Мосс. — Вы никогда прежде такой не были. О Господи, это все моя вина?

И он закурил сигарету, увидев пачку в открытом ящике.

— Вот видите! — сказал он. — Вы понудили меня снова закурить. Ориоль заставила меня бросить курить, когда была беременна. Пассивное курение может причинить неисчислимый вред нерожденным младенцам.

— И тебе тоже, — сказала Ангел. — Но, думается, про это твоя жена не упомянула.

— Вы, видимо, не лучшего мнения о женах, — пугливо сказал Брайан Мосс. Ему казалось, что его секретарша ведет себя как-то странно. Надо будет избавится от нее; он позволил себе связаться с, видимо, очень неуравновешенной молодой женщиной, ему ее будет не хватать, но что поделаешь. Да и в конце-то концов она вовсе не была такой сногсшибательно привлекательной, как ему казалось. И вообще он предпочитает — во всяком случае, вне брака — ту бесстыдную прямолинейность, какую обеспечивают Уна Масгрейв и ей подобные. Награди Джелли близнецами, и она уподобится Ориоль, это бесспорно.

— Да, — сказала Ангел, — я не лучшего мнения о женах. — Она сидела на краю стола, снимая свои шнурованные сапожки, которые Джелли купила у «Маркса и Спенсера». И уронила их на пол. Сначала правый, потом левый. Не сводя глаз с Брайана Мосса. — И уж тем более о женах-кошках.

— Что такое жена-кошка? — спросил он, хотя было неизвестно, куда может завести такой разговор.

— Жена — кошка ищет свой дом и мужика, чтобы он за него заплатил, и кого-нибудь, чтобы обзавестись детьми, а получив чего хочет, шипит и выгоняет его.

Она расстегнула пуговицы свитера, расстегнула застежку бюстгальтера, извиваясь, сбросила юбку.

— Не надо! — взмолился он. — Кто-нибудь может войти.

Его секретарша подбежала к двери (ее аккуратные грудки подпрыгивали), заперла ее, вытащила ключ из скважины и выбросила его в открытое окно. Он услышал сухое позвякивание ключа от удара об асфальт двумя этажами ниже.

— Да-да, я хорошо знаю таких, как твоя жена, — сказала Ангел, расстегивая пряжку его пояса, пуговицы, дергая вниз «молнию». — И надо Бога за нее благодарить. Несчастье одного мужчины, везение любой шлюшки.

— Не делайте этого, — умолял он. — Вы нездоровы. Вы слишком переутомились. Оденьтесь. Скажите Лойс, чтобы она спустилась за ключом и выпустила нас отсюда.

— Не раньше, чем я получу свое удовольствие, — сказала Ангел. — Я ведь заслужила. А сейчас мой обеденный перерыв. И тебе придется делать, что я скажу, а не то я расскажу Ориоль о тебе и обо мне.

— О вас и обо мне рассказывать абсолютно нечего, — сказал Брайан Мосс. Я все опровергну. Шантажа я не боюсь.

— Я расскажу ей о родинке на твоей штучке, — сказала Ангел и хихикнула. — Иногда она выглядит маленькой, иногда большой. Все дело в пропорциональности.

— Я скажу, что вы случайно подсмотрели, — сказал Брайан Мосс, но, поскольку он был обнажен по талию и привалился к стене, его словам недоставало убедительности. Одну кисть его пояс притягивал к ручке ящика у него над головой; его галстук притягивал другую к соседнему ящику; его пенис вздымался медленно, но мощно.

— Что вы со мной сделали? — спросил Брайан Мосс сурово. — Я абсолютно беспомощен.

Он увидел, как изменилось выражение на лице его секретарши: буйное безумие исчезло из ее глаз. Оставив после себя растерянность и ужас.

Они вернулись! Джелли перевела дух.

— Боже Великий, — сказала леди Райс, пятясь от связанного Брайана Мосса. — Я прошу прощения! Правда. Не знаю, что на меня нашло. На самом деле я не ваша секретарша. Я клиентка Барни Ивенса, леди Райс. Хотя компетентно справляюсь с секретарскими обязанностями, так что не чувствую себя совсем уж самозванкой. И не исключено, что, по мнению некоторых, вы вполне это заслужили.

Сумасшедшая, подумал Брайан Мосс, пытаясь высвободить руки из уз и терпя неудачу. Абсолютно сумасшедшая.

Дверная ручка дергалась. Дергала ее Лойс.

— Дверь не открывается, мистер Мосс, — крикнула Лойс сквозь дверь. — Кажется, она заперта.

— Ключ лежит под окном, — отозвалась Анджелика. — Это все Ангел! Сбегай за ним!

— Нет-нет! — вскричал Брайан Мосс, но опоздал. Лойс уже убежала.

— Выпустите меня отсюда, — молил Брайан Мосс, но его секретарша занялась приготовлением кофе: достала его чашку, блюдечко, сухое молоко, пакетик подсластителя — и словно бы его не слышала.

— Пришла леди Масгрейв, — крикнула Лойс сквозь дверь. — Что мне ей сказать?

— Скажи, чтобы вошла, — откликнулась Джелли.

— Нет, нет! — вновь вскричал Брайан Мосс, стараясь высвободиться. Ну, хотя бы его пенис лежал чинно и неподвижно. — Мисс Уайт, вы уволены!

— Благодарение Богу, — ответила его секретарша тем привлекательно звучавшим голосом, который у нее последнее время появился. Брайан Мосс считал это своей заслугой. — Благодарение Богу!

(27) Служебные дела

Уна вошла в дверь, едва Лойе ее открыла, а Джелли вышла. Уна не без восхищения посмотрела вслед Джелли, и подошла развязать узлы Брайана Мосса.

— Не знаю, как вас благодарить, — сказал Брайан Мосс, восстанавливая свое кровообращение, приводя в порядок костюм. — Моя секретарша впала в бредовое состояние. Что-то вроде нервного криза. Может быть, мы перенесем нашу беседу на другой день?

— Ни в коем случае, — сказала Уна. Галстук Брайана Мосса все еще находился у нее в руке. Она его расправила и повязала ему на шею, затянув узел довольно-таки свирепо. Галстук был желтый с красным — и розовыми завитушками, но вовсе не способствовал эффекту, которого он добивался, — первобытного мужчины, предательски запертого в сером костюме.

— Мне кажется, так было бы лучше, — взмолился Брайан Мосс. — Крайне тягостное происшествие.

Но Уна и слушать не хотела, утверждая, что мужчины, как ей известно по опыту, лучшие свои решения принимают сразу после секса. Ей требовался энтузиазм Брайана Мосса, ей требовалось, чтобы он помог ей собрать капитал, необходимый для реконструкции Путеводной Звезды в частный отель. Она никогда ничего не хотела от своей семьи. Она по характеру не семейная женщина, но раз уж на нее свалилось это наследство, она распространит свои деловые интересы на Лондон. Брайан Мосс сказал, что сделает все, чего бы она ни захотела.

Брайан Мосс видел, как Джелли в приемной разбирает свой стол. Она хлопала дверцами, стучала ящиками, громко топала. Он попытался сосредоточиться на том, что говорила Уна Масгрейв о своей семейной истории. Выходило, что Сара Тоффнер была дочерью Уны от ее, Уны, отчима, мужа Венди Масгрейв. Сама Уна была внебрачной дочерью. Сара родилась, когда Уне было пятнадцать.

— Жертва насилия над малолетней! — сказал он. — Какой ужас.

Но сказал он что-то невпопад. Уна пренебрежительно фыркнула.

— Я была малолетней насильницей, — сказала она. — Ненавидела мать и польстилась на отчима просто назло ей. И заполучила его. И чуть заполучила, он мне надоел. Вечная моя беда. А Сара была к тому же такой невзрачной девчонкой и связала меня по рукам и ногам. Я отдала ее на сторону, едва смогла. Я же была слишком юной, чтобы справиться. Но я рада, что она выросла и обрела Тулли Тоффнера. Я не раз замечала, что люди обретают собственные эквиваленты в представителях другого пола и способны обрести полнейшее счастье.

Брайан Мосс подумал, что, наверное, можно без опасений вложить деньги в любое предприятие, которое Уна Масгрейв считает выгодным. Ни сантименты, ни надлежащие чувства не воспрепятствуют ей получить максимальную прибыль.

Брайан Мосс видел, как наклоняется Лойс, помогая Джелли разбираться с нижними ящиками. Может быть, он сумеет уговорить ее остаться его личной секретаршей. Ведь Лойс производила впечатление некрасивой только рядом с Джелли. И в любом случае некрасивые девушки более уравновешенны и менее истеричны, чем хорошенькие.

— Ничьи беды, — сказала Уна Масгрейв, — как я замечаю, никому другому не интересны. Вы даже не слушаете. Собственно говоря, возвращение Путеводной Звезды в мою жизнь — отличный пример совпаденчества, которое сопровождает мой путь по жизни. Вы случайно не читали Юнга?

— Не читал, — сказал Брайан Мосс.

— Если вы не сосредоточите свое внимание на мне вместо вашего драгоценного петушка, — сказала Уна Масгрейв, — я не заплачу вам за эту консультацию.

Брайан Мосс сосредоточился на ней.

— Дом со множеством комнат — чудесная штука, — сказала Уна. — В доме наших грез каждая комната являет тот или иной аспект нашего эго. Вы это знаете?

— Я редко грежу, — сказал Брайан Мосс. — То есть теперь. Слишком устаю. У меня двое детей, которым нет пяти.

Покинув кабинет Брайана Мосса, Уна прервала свой размашистый осапоженный шаг у стола Джелли Уайт.

— Если вам понадобится работа, — сказала она, — обратитесь ко мне. Вы того типа, который мне по вкусу.

— И что это за тип? — спросила Джелли.

— Скромный и себе на уме, — сказала Уна. — И совсем не то, чем вы кажетесь. Ну да какая женщина — то, чем кажется? На мой взгляд, вы женщина с прошлым, которое закатали в рулон, устремляясь вперед, и почти не помните, что случилось вчера днем, а уж вчера ночью — и подавно.

— Это создает проблемы, — сказала Джелли, — и все идет хуже и хуже.

— Самый темный час перед зарей, как известно. У вас помада смазалась, — сказала Уна, доставая из кармана обшитый кружевом льняной платочек и вытирая Джелли уголок рта. — А ротик хоть и маленький, но очень полезный, как я вижу.