Рассказы

Леонид БАХРЕВСКИЙ

ПЕРВАЯ НОЧЬ

Рассказ

Настоящая темнота не наступала, и это казалось мне странным. Здесь же не север, не Ленинград, откуда белые ночи? Небо светилось неясным теплым светом, и все, что было видно в океане, казалось нереальным, какой-то картинкой, подсвеченной декорацией. Дорога, деревья, трубы, заборы. Все это было незнакомо. Сейчас хотелось пойти по этой дороге, среди тишины и безлюдья. Со временем это все, наверное, очень надоест, но пока в этом унылом пейзаже я вижу что-то таинственное, многозначительное.

Это была первая ночь в казарме. Наконец-то мы спали на простынях, на подушках, под одеялом. И сегодня мы первый раз нормально пообедали. Суп, макароны. Казарма — первое впечатление было мрачноватым, но все же во всякой убогости, во всякой мрачности есть и какой-то уют для души. Место мне вроде досталось неплохое, во втором этаже кроватей. Жить можно. Жили мы сегодня уже лучше, чем предыдущих три дня в поезде, на жестких полках, и, наверное, дальше будет лучше и лучше.

Я всегда очень много думал о своей судьбе, и за те восемнадцать лет, что я прожил, наблюдал постепенное ухудшение окружающей меня Вселенной. Самые первые годы, те, что прошли на зеленом дворе, среди яблонь и вишен, — я видел земной рай. Потом Крым, школа. Здесь тоже все было прекрасно, но не было сада, не было своего царства, здесь появились друзья, настоящая любовь. Потом Ленинград, наука, стихи, романтика, но одиночество, долгое, с редкими просветами. Теперь армия, и, надеюсь, что это будет самой глубокой пропастью, а потом вверх, к свету, к счастью.

Впрочем, не такая уж и пропасть. Старшина с виду страшноват, а вроде ничего, с юмором, да и фамилия какая — Самарин. Надо держаться поближе к нему.

Сегодня вместе с хэбэ нам выдали черные погоны и петлицы с пушками. Иголку в руках я держал, раз пять, поэтому бедные мои пальчики. И все-таки пришил. Примерил на себя, и странно: нет петлиц. На мгновенье я остолбенел, а потом все-таки нашел, они были под воротником.

— Ну ты и кадр, — захохотал круглоголовый чернобровый парень, сидевший на табуретке против меня.

Мне оставалось только согласиться. Завтра придется начинать снова.

Еще одно меня поразило. Язык. Нет, все было понятно, но я не представлял себе, что этот пласт так универсален. Полмесяца назад я сдал "Введение в языкознание", так что вся наука была еще в голове. Лексическая подсистема, приобретающая функции местоименной. Однако при этом отсутствует всякая неопределенность. Все ясно и очень эмоционально окрашено. Интересно, занимался ли кто-нибудь этим всерьез.

Я вспомнил нашу библиотеку, а она потянула за собой последние деньки. Неплохие у нас получились проводы. Друзей маловато, все были в разъездах, и все-таки какие глаза были у наших девчонок, как мы танцевали рок-н-ролл, как пожали мы друг другу на прощанье руки и обнялись. Это не забудется. Надо написать об этом стихотворение.

Как-то неожиданно все это случилось, словно во сне. И два года! Много, хотя если считать по месяцам, то уже не так страшно, а по дням и вовсе, день летит незаметно, а все эти годы состоят из дней.

И вновь я буду стоять на вокзале с чемоданом и ждать поезда. Мне нравится запах поездов. И уехать отсюда я хочу в плацкарте, на боковом месте. Там очень уютно у окна. Я буду всю дорогу смотреть в окно, считать километры. Только куда я поеду? В Москву, в Ленинград, в Евпаторию? Лучше всего было бы, наверно, в Евпаторию. Сейчас она — самое родное место. Пройду через привокзальный сквер, мимо хлебозавода. Там всегда очень хорошо пахнет хлебом. И во двор. Ребята, наверное, все уже будут незнакомые, или те, которые еще недавно играли в песочнице. Я поднимусь на третий этаж и начнется новая счастливая светлая жизнь. Этот день я представляю очень солнечным. Да и должен бы, ведь будет май, или можно тоже — чтобы грозовой, тучи, холодный свет, ливень. Да, это будет прекрасно, но не скоро, ведь я сплю в казарме лишь первую ночь, а завтра начинается другая, неизвестная, трудная жизнь.

АТАКА

Бой начался внезапно. Мы двигались по тактическому полю, отрабатывая тактические вводные, как вдруг застрочило, защелкало, поле задымилось белесоватым дымом, взмыли в небо сигнальные ракеты.

— Противник внезапно обнаружил себя ураганным огнем. Занять оборону, — скомандовал ротный.

Мы прижались к земле. Кто отполз за куст, кто-то откатился в яму. В магазинах у нас были патроны, пусть холостые, но и огонь, и грохот — все есть.

"Противник" находился метрах в трехстах около группы холмов, поросших кустарником.

— Первый взвод, справа по одному, короткими перебежками — вперед!

Справа из-за своих укрытий поднимались товарищи. Бежали, падали, снова поднимались. Пошел второй взвод, наш, — шум от выстрелов и взрыв-пакетов усиливается. Поле заволакивает густым белым дымом. Вот и моя очередь. Я поднимаюсь, бросаюсь вперед и, пробежав метров двадцать, падаю в какую-то заросшую высокой травой ямку. Поле полно земляникой. Эх, некогда! Товарищи подтягиваются. И вдруг я вижу — совсем рядом поднимается замполит. Рука с пистолетом, как в кадрах военной хроники, — вверх, глаза горят, я еще никогда не видел их такими. В лице какая —то решимость, отвага. Волосы у меня стали дыбом, как всегда бывало в минуты восторга:

И крикнул он, сверкнув очами: "Ребята, не Москва ль за нами, Умремте ж под Москвой!.."

— За мной! В атаку! Вперед! — крикнул замполит.

Я вскочил на ноги. Словно кто-то понес меня. В одной руке автомат. В другой — наготове гранаты. Свищут пули, я перепрыгиваю канаву. Ба-бах! Рядом взрывается взрыв-пакет. Я откатываюсь в сторону, поднимаюсь и снова вперед! Смелых пули не берут. Летят они, маленькие смерти, навстречу, и какое счастье смотреть им в лицо без страха. Этому научит только армия. Это можно понять только здесь.

— Ура-а-а-а! — разносится по цепи, и я подхватываю этот наш победоносный клич. Мы убыстряем темп, и вот уже — траншеи "противника". Летят гранаты, потом оглушительные автоматные очереди. Мы прыгаем вниз. Прикладами, штыками, магазинами. Как это здорово, атака!

Мы захватили неприятельский рубеж.

— Отбой, — командует ротный. — Привал.

Мы располагаемся на траве. Никто не говорит ни слова. Все глядят друг на друга, устало улыбаются, потные, раскрасневшиеся.

— Рота, становись! — ротный идет докладывать комбату: — Задача выполнена.

— Видел. Молодцы! — улыбнулся комбат, обычно такой суровый и неприступный. — Действовали умело, четко разбивались в боевой порядок. А особенно хвалю за "Ура!". Закричали так, что у меня аж сердце ёкнуло. Никакой противник против такого не устоит. Минут пятнадцать сейчас отдыхаем и двигаемся дальше. С холмов врага вы выбили, а он отступил к лесу, закрепился на новом рубеже.

Нас ожидала новая атака.

ПОЛЕВОЙ ВЫХОД

Меня разбудил Олег. Полночь. Я выбрался из теплой палатки, вздрогнул, повел плечами и подошел к костру. За мной вылез Серега Соловьев. Два часа нам двоим предстояло охранять наш палаточный лагерь, поддерживать костер. Дровишек-то, кстати, осталось немного.

— Я пойду пособираю, ты посиди, — сказал Сергей. Я кивнул и сел на бревнышко.

Когда мы ложились спать, лагерь был шумен и многолюден. Теперь он затих, тускнеет костер. Я подкинул в огонь несколько березовых поленышков. Затрещало. Палатка вновь осветилась, стал виден каждый ее уголок. Оранжевые язычки подобрались к листьям. Задымило, в небо взметнулись искры, и оттого оно стало еще более черным. Я смотрел на огонь. Меняя свою окраску, огненные струи переходили одна в другую, винтом выскакивали на самую вершину пламени. Но самое красивое было в середине: чистый, почти белый огонь, светлый, как день. В таком древние видели очищение, истину, добро. На таком огне возносили жертвы небожителям.

Сергей явился с целой охапкой хвороста. Он молча сел, перевел дыхание, и мы смотрели вместе.

Я согрелся. Высушилась шинель. Только клонило в сон. Сон — всегда граница, отодвигающая события в прошлое намного дальше, чем это есть в действительности. Так и все сегодняшние события казались далекими.

Сегодня утром я получил посылку. Мы ели апельсины, овсяное печенье, шоколад. А в рюкзаки запихивали банки тушенки, гречневой каши. Мы отправились в поход. И хотя ничего постороннего не брали, но как взвалили все необходимое на плечи — ого-го! Неужели это еще куда-то нести?

Стрекотали кузнечики, мягко тыкались в руки мухи, слепни. Лениво уступали дорогу бурые мохнатые шмели, все, как тогда. И такое же ясное, чистое, глубокое небо. Но сегодня не до впечатлений. Вперед! Не отстать! Автомат то и дело сползает, но — ни секунды расслабления! Ноги сами несут след в след за неутомимым сержантом, у которого на плечах ручной пулемет, килограммов на пять потяжелее нашего АК. Ни секунды расслабления, не то придется догонять бегом. Мимо нас по дороге, подпрыгивая на буграх, промчался БМП — наш маленький пехотный танк. Вот бы ему сейчас на броню! Но нет, пехота есть пехота, пусть и мото. Сначала мы должны познать науку тяжелых сапог, ее знали наши деды и прадеды. Знали и одерживали победы. Я чувствую, что мозоли сегодня будут, и немалые. Сейчас бы перемотать портянки. Долгий марш.

А потом преследование, развертывание в атакующую цепь, снова в колонну. Стрельба, бег, гранаты. Короткие привалы, и вновь — вперед.

Последний раз мы атаковали опушку леса. Я был на самом фланге и первым добежал до большой сосны. Опустился рядом. Лечь можно было только на бок, с рюкзаком возиться долго. Солнце ушло за горизонт, на небе остались только его отблески. Сонная пчела кружила над желтым цветком. А я смотрел на все это безразлично. Порадоваться не было сил.

И дорога продолжалась, и исчез груз на плечах. Хотелось одного — скорее дойти. Где же она, эта заветная полянка. Дорога огибала деревья, обещала, обещала и снова обманывала. Это уже было совсем недавно. И ноги страшно ныли, жгли, ломили. Километров 30 сделали сегодня, наверное. Может, и меньше, а это так с непривычки кажется.

А потом мы ставили палатки, подогревали тушенку. И было холодно в наступившей прохладе и в наших хэбэшках, принявших семь потов.

— Я пройдусь, — сказал я.

Повесил на плечо автомат и пошел кругом лагеря. Костер скрылся за кустами. На пять шагов вперед уже ничего не разберешь. Тишина. Деревья тоже спят. Нет, сегодня они не любуются луной, не подставляют под ее серебряные лучи свои листья. Луны нет.

Только звезды. Таинственные и живые, непонятные. Как маленькие свечки на елке в темной комнате. Большие цветные фонари потушены. И остались они, древние хранители вечных истин, тайн, сокрытых от глупых глаз черным покрывалом ночи. Звезд было много. Я когда-то видел столько, но очень давно, ведь все последнее время жить приходилось в городе. Какие же вечные истины можно поведать городу? А в Спасском созвездия мне показывал папа. И теперь я вспоминал: вот Лебедь, Орел, Волопас с желтым Арктуром. А любимой моей звездой был Сириус. Он был главной жемчужиной моего космоса до тех пор, пока я не понял, что мечты здесь, прямо перед глазами, на земле. И редко взглянешь на небо. А взглянешь — вот они. Смотрят и напоминают о том, куда надо обязательно заглядывать...

Подходило к концу наше дежурство. Уж почти два часа, как наступило завтра, и пора было возвращаться в палатку. Спать. И будет еще одно завтра, и будет еще один жаркий военный день.

НОЧНЫЕ СТРЕЛЬБЫ

— Второй взвод, в классы!

Мы направились в тепло. Тренировка по вскакиванию и выскакиванию из БМП окончилась. Отдыхаем.

Уральское лето. Два дня постоят жаркие, потом откуда ни возьмись ветер, холод, дождь. А потом снова солнце греет.

В классе царила полудрема. Прорешали все варианты задач, сто раз разобрали устройство пулемета. Теперь кто-то разговаривал, кто-то задумчиво глядел в одну точку. Мы заняли освободившиеся места и погрузились в общую атмосферу. Сколько прошло времени, не знаю, как вдруг тишину нарушил крик:

— Обед приехал!

Мы высыпали из класса. Надо было успеть взять миску, не проворонив кружку.

— Сегодня и ужинаем здесь, — объявил замполит. — Сегодня мы остаемся на ночные стрельбы.

После обеда мы занимались уборкой, другим занять нас было нечем. Ждали сумерек. И вот солнце перестало слепить глаза. Поле, дальняя стена начали сливаться. Поднялась на горизонте белая дымка, и наконец я увидел месяц, бледный, матовый, — вестник ночи.

— Война идет и днем, и ночью, — построив нас, сказал командир роты. — Вот и вы, стрелки, должны научиться стрелять в темноте. Для этого сегодняшние занятия.

Первыми стреляли первый и третий взводы.

— Сейчас начнем грохотать, — сказал мне взводный. — А ты пока идешь в оцепление, справа от огневого городка. Смотри, чтоб никто не прошел в зону обстрела.

— Да мимо меня и муха не пролетит, — сказал я и, накинув на плечи плащ-палатку, отправился выполнять приказание.

Хороши здесь вечера, да любоваться некогда. Облака, цвета — все необычно для центральной России. И сегодня небо было красочным. Бледно-желтое сияние там, где только что село солнце, переходило в зеленоватое, потом в нежно-голубое. А дальше были облака. Одни — огненные, клубящиеся, другие — черные, тяжелые, словно базальтовые глыбы. Черные и красные — настроение беды и подвига. Передо мной лежало широкое поле. Вдали все слилось в темный силуэт. Ни ветерка. Трава не шелохнется, словно торжественно встречает надвигающуюся ночь. Почти как на картине Васнецова "Витязь на распутье". Не хватает только воронов да костей белых. Остановился воин, читает надпись на вечном камне. Заветна каждая дорога. Притаилось поле дикое, страна незнаемая. И что только не ждет здесь чужака, пришедшего за чудесами.

Ба-бах! Я вздрогнул, обернулся и увидел стремительно улетавших к дальним холмам красных светлячков. Ба-бах! Это началась стрельба. Новая стайка светлячков унеслась вдаль. Вот один вдруг подскочил, резко ушел в небо. Красиво. Это трассирующие пули. Совсем уже стемнело, а они, легкие, веселые, неслись в неизвестность. Но посылают их для того, чтобы оборвать чью-то жизнь.

Зловещая красота — красота войны. Красивая форма, красивый шаг, красивое во все времена оружие. Все это армия, наша солдатская красота. Но мы призваны сюда, чтобы научиться убивать. Злое умение, но необходимое. Слишком много разбойников вокруг, а сунуться — боятся, боятся наших пуль, наших зловещих красных светлячков. Кто знает, скольким еще поколениям придется овладеть солдатской злой наукой, но я верю, когда-нибудь люди будут учить своих детей только творить, а не уничтожать. Зло и красота станут непримиримым противоречием. И верят в это тысячи людей.

— Ваш взвод стреляет, я сменяю тебя, — подбежал мой друг Женька Федоров.

Взвод построился в две шеренги перед машинами. Назначили командиров и наводчиков. Мне выпало сейчас боевое отделение.

Подали сигнал "К бою!"

Утренняя тренировка не прошла даром. Мы мигом влетали в люки. Я щелкнул тумблерами, включил сетку прицела, передернул затвор пулемета. Передо мною лежало черное поле. Сейчас подымутся мишени.

СОЛДАТЫ И СОЛДАТИКИ

До стрельбища — шесть километров. Встаем мы до света и идем туда потренироваться, научиться класть мишени с первого выстрела. А возвращаемся в казарму, когда уж луна в полном блеске.

Сначала идем мимо разных складов, гаражей, потом лесом. Дальше проходим по поселку и — в поле. Путь неблизкий. Идешь и думаешь себе о разном.

До конца службы еще 500 дней, полтора года или семьдесят с лишним недель. Каждую цифру воспринимаешь по-разному. Днями считать — не так уж долго, неделями — кажется, значительно больше, а полтора года — это и вовсе что-то застывшее, остановившееся.

— Ты службы не бойся, — говорил мне отец. — Пехота — это избитые ноги, это каждодневная беготня по полям, но зато эту жизнь ты будешь знать изнутри. Про кого ни пришлось бы тебе писать или читать, про македонцев, римлян, наших чудо-богатырей — все у тебя будет перед глазами и в памяти.

С начала нашей службы прошло полгода:

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь...

Частью и мы уже так сказать о себе можем.

Ноги, затвердив ритм, сами собой держат шаг. Мы идем мимо хорошеньких деревянных домиков с загадочными наличниками, дымящимися кирпичными трубами. Топят печки. И в колеблющемся воздухе плывут воспоминания. Когда-то и мы большой семьей жили в деревянном одноэтажном доме. Был сад, огород и печка была. Бабушка пекла "наполеон", блины. Как хочется сейчас бабушкиных блинов! А мы были маленькими, радостными детьми. По вечерам мы выходили искать созвездия, мы строили из кубиков дворцы и, конечно, играли в солдатиков, играли в войну.

Каждый солдатик был у нас каким-то героем из мировой истории. Вещий Олег и Ричард Львиное Сердце, герцог Альба и Дмитрий Донской, Король Артур и ИАЬЯ^ Муромец. Наши армии сражались день и ночь. Мы покорили множество стран, сыграли десятки сражений. Мы были увенчаны славой великих полководцев и императоров.

И в наших детских войнах гибли храбрые витязи. Кто от неприятельского меча, кто от меткой стрелы. И всех их было очень жалко, и часто какой-то знаменитый погибший рыцарь вдруг снова входил в игру. Он, оказывается, не погиб, а был ранен и излечился чудесным бальзамом. И почти всегда такой герой, поборовший саму смерть, приносил мир. Мы устраивали парад войскам. Всадники и пехотинцы. Они были могучи и прекрасны. И полководцы смотрели друг другу в глаза, глубоко вздыхали и крепко пожимали друг другу руки. Мир! Враги становятся братьями. И начинается новая сказка, какое-нибудь далекое удивительное путешествие со всеми опасностями и тайнами. И как это хорошо, когда мир.

А теперь мы шагаем в строю. Сверкают бляхи, блестят начищенные сапоги. Взгляните, полководцы, как молоды и хороши ваши солдаты, и взгляните друг другу в глаза. Поймите, как это хорошо, когда мир!

И, наверное, понимают. И поэтому они так строги, так требовательны, наши лейтенанты, капитан, подполковники. Они знают, что если будут у страны хорошие пехотинцы, моряки, артиллеристы, значит, будут и большие семьи, и бабушкины блины, и игрушечные дворцы, и игрушечные солдатики. Значит, будет о чем сказать: как это хорошо!

Брега Тавриды 1998 10