Рассказы о товарище Сталине и других товарищах

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА

Автору этих строк довелось встречаться с товарищем Сталиным.

Первый раз автор встретился с товарищем Сталиным на Красной площади 1 мая 1949 года. Миллионы демонстрантов проходили мимо Мавзолея, на котором стоял товарищ Сталин. Автор тоже шел в колонне демонстрантов и кричал ура товарищу Сталину. Товарищ Сталин увидел автора в колонне, улыбнулся и отдал ему честь. Потом он наклонился к товарищу Молотову, стоящему рядом с ним на Мавзолее, и что-то шепнул ему, показывая глазами на автора. И товарищ Молотов тоже поднял руку и поприветствовал автора. Автор сказал своему другу Марку, шедшему рядом: «Видал, как товарищ Сталин поздоровался со мной?» «Почему это с тобой? — обиделся Марк. — Это он со всеми поздоровался». Автор оставляет на совести своего друга это заблуждение, потому что, как сможет увидеть беспристрастный читатель, с какой это стати товарищ Сталин будет здороваться со всеми в тот момент, когда он ясно видит автора, идущего по Красной площади! Это просто смешно.

Второй раз автор виделся с товарищем Сталиным в театре в 1950 году. Конечно, это был МХАТ, который поставил в те годы грандиозный спектакль под названием «Залп Авроры». То есть, если говорить совершенно честно, автор встретился тогда не с самим товарищем Сталиным, а с артистом, игравшим роль товарища Сталина. Но он был так похож на товарища Сталина, что автор, глубоко переживавший события, происходящие в пьесе, при некоторой доле воображения может сказать, что это был все-таки товарищ Сталин. Спектакль этот был этапным в развитии всего театрального искусства. Ни до, ни после автору не довелось встречаться с таким количеством действующих лиц и их исполнителей. На сцене было около трехсот артистов и статистов. Они играли вождей революции и революционные массы. Если прибавить сюда около пятидесяти зрителей, то станет понятным, что главный герой этой пьесы, товарищ Сталин, вызывал в сердце каждого зрителя (в большинстве своем это были командировочные, считавшие своим долгом по приезде в Москву посетить Третьяковскую галерею, Мавзолей Ленина и МХАТ) много важных и, я бы сказал, священных чувств. Суть пьесы была такая. Товарищ Сталин говорил выдержки из «Краткого курса истории ВКП(б)», а товарищ Ленин поддерживал товарища Сталина словами: «Совершенно верно, Иосиф Виссарионович!». Например, товарищ Сталин говорил: «Я думаю, что мы начнем революцию 7 ноября по новому стилю, или 25 октября по старому. Как вы думаете, Владимир Ильич?» И Ленин отвечал: «Совершенно верно, Иосиф Виссарионович!» Или товарищ Сталин в присутствии товарища Дзержинского говорил: «С врагами надо поступать по-вражески. Это мы их уничтожим, и до конца!» И Владимир Ильич, мягко грассируя, немедленно отвечал: «Совершенно верно, Иосиф Виссарионович!» Изумительная была пьеса!

Последняя встреча автора с товарищем Сталиным произошла в марте 1953 года в Колонном зале Дома Союзов, куда полузадушенный и растерзанный автор прорвался, чтобы сказать последнее «прости» тому, кто так ласково приветствовал его на Красной площади несколько лет тому назад. Товарищ Сталин лежал в гробу, усыпанном цветами. И все плакали, проходя мимо гроба. И все думали, что жизнь России кончилась со смертью товарища Сталина.

Все это дает автору право записать несколько историй из жизни товарища Сталина. Жизнь его остается загадкой для современников и потомков, потому что никто еще не решился ее описать. Разумеется, товарищ Сталин не рассказывал автору ни одного эпизода, которые вы прочтете ниже. Может быть, товарищ Сталин и хотел бы что-нибудь рассказать автору, но не успел этого сделать. Не рассказывали этих историй автору ни товарищ Молотов, ни товарищ Жданов, ни товарищ Микоян. Товарищ Берия тоже ничего не рассказывал автору. И это не удивительно. Автор не был знаком лично с этими товарищами. С какой это стати стали бы они делиться с автором своими воспоминаниями о товарище Сталине? Даже товарищ Каганович ничего не сказал, а ведь мог бы, наверное, пролить свет на эту любопытную во всех отношениях жизнь.

Но автор слышал эти истории от тех, кому довелось слышать их от других. Поэтому автор не может положить руку на Библию и поклясться, что все изложенное им есть правда, только правда и ничего кроме правды. Но тут на помощь автору пришел социалистический реализм, который автор впитал вместе с молоком матери. Именно метод социалистического реализма дал автору моральное право, во-первых, записать эти рассказы, а во-вторых, предать их публикации.

Лучшие умы от литературы и искусства бились над расшифровкой этого загадочного термина. Общепринятой была такая формулировка: «Социалистический реализм — это отображение жизни в ее революционном развитии». Но тут задумались лучшие умы партии. Что значит «в революционном развитии»? Какое такое революционное развитие, если каждому ребенку ясно, что «революционное» развитие в России кончилось 7 ноября 1917 года, а потом были и будут только эволюционные переходы от индустриализации к коллективизации, от социализма к коммунизму и так далее. Ведь, чего доброго, можно подумать, что и после Октября возможно какое-то мифическое «революционное» развитие, которое по отношению к событиям 7 ноября будет попросту контрреволюционным! Социалистический реализм очень хорош, только его значение настолько глубоко и сложно, что сформулировать его нет никакой человеческой возможности. Но тут автор берет на себя смелость заявить, что он придумал расшифровку этого термина. И если эта расшифровка удовлетворит лучшие умы в партии, государстве и за рубежом, то автор не прочь бы войти в историю, как человек, додумавшийся до истины. Итак, (будьте внимательны!) социалистический реализм (по автору) можно сформулировать так: «Это могло быть — значит это было». В самом деле, советский народ мог бы жить хорошо — значит он живет хорошо! Разве не в доказательстве этого цель всей литературы, выходящей в СССР?

С этим критерием автор и подошел к «Рассказам о товарище Сталине». Это могло быть с товарищем Сталиным — значит это было! И все! Поэтому все описанное ниже — правда. Абсолютная правда! Чистая правда! С точки зрения социалистического реализма. Читатели, возможно, выскажут свои упреки, что, мол, автор рисует товарища Сталина акварельными, мягкими мазками, что по другим источникам у них сложился иной, более жесткий образ великого вождя. Но автор сразу отбрасывает эти упреки. Во-первых, рассказы эти гуляют по России именно в том виде, как их записал автор, а во-вторых, автор хочет остаться художественно самостоятельным и оставляет за собой право на те краски, которые он нашел в своей палитре. А то, что товарищ Сталин иногда будет казаться в его рассказах человеком, не лишенным чувства юмора, то это — целиком на совести тех, кто первый рассказал эти истории. А может быть, таково веяние века — некая тоска по товарищу Сталину в определенных кругах, всё вздыхающих по «добрым, старым временам». А может быть, это следование старой французской пословице: «О мертвых — только хорошее!»

О мертвых только хорошее?

Тишина на кладбище, тишина...

ЛЕГЕНДА О БАДАЕВЕ

Товарищ Бадаев был депутатом Государственной Думы от фракции большевиков. А может быть, это называлось не фракция, а как-нибудь еще. Автор не ручается. Он изучал историю по советским источникам, поэтому он не вполне, что ли, образованный человек. Итак, Бадаев был большевик очень известный, с дореволюционным стажем. И когда началась «большая чистка», товарищ Бадаев был послан полпредом в одну из западных стран, установивших дипломатические отношения с СССР. Но у него был маленький недостаток: он был пьяница. Ну не совсем пьяница, но он очень любил выпить. Короче говоря, он был алкоголик. И на одном светском рауте товарищ Бадаев, будучи во фраке и при галстуке, упал на пол, в присутствии дипломатического корпуса и представителей государства, к которому он был аккредитован. Конечно, вышло не совсем, что ли, ловко, была даже заминка, но война из-за этого не началась, и все, будто, посмеялись, а потом продолжили свои дипломатические разговорчики о Чемберлене и Лиге Наций, ну, автор не знает, о чем обычно разговаривают послы, не о бабах, конечно.

А Бадаева отнесли в посольство и наутро отправили в Москву.

И собралось Политбюро судить товарища Бадаева.

Товарищ Бадаев сидел на стуле бледный и трезвый, а члены Политбюро вслух обсуждали, что с ним делать, когда он подорвал всю политику и уронил в грязь, на дворцовый паркет всю свою честь пламенного и кристального большевика. И нет ему за это оправдания. И каждый член Политбюро предлагал свой вариант наказания. Один сказал, что он бы с удовольствием кастрировал этого негодяя, другой сказал, что всю кожу с него содрать будет мало, а третий вообще сказал, что им нечего говорить с этим гадом, и пусть с ним лучше поговорит товарищ Ежов (или товарищ Ягода, или еще кто-нибудь, кого автор не знает даже), вот тогда этот сукин сын будет знать, как падать на пол в присутствии капиталистического окружения.

Товарищ Сталин никогда не председательствовал на Политбюро. Он мягко ходил вокруг стола в своих мягких хромовых сапожках и курил свою маленькую трубочку. Он только слушал, что говорят другие. И вот когда кто-то предложил сию секунду расстрелять товарища Бадаева, чтобы другим неповадно было падать за рубежами страны победившего социализма, товарищ Сталин сказал:

— Разрешено ли будет мне сказать несколько слов?

Председательствовавший товарищ Молотов (или Ворошилов, автор не знает точно) заверил товарища Сталина, что ему будет тут же разрешено.

И товарищ Сталин, попыхивая своей маленькой трубочкой, сказал:

— Тут было несколько предложений, как нам поступить с товарищем Бадаевым. Боюсь, что мы не будем расстреливать товарища Бадаева. И кастрировать его мы тоже не будем. И уж кожу с него мы тем более не снимем. Потому что он старый, заслуженный большевик. Но он болен. То, что он сделал — это болезнь. Болезнь старого заслуженного большевика, именем которого у нас названы заводы и фабрики. Но он очень провинился перед партией и страной. Он, будучи послом в капиталистической стране, упал в пьяном виде и тем самым опозорил имя товарища Бадаева и нашей партии. Поэтому...

Тут товарищ Сталин подошел сзади к товарищу Бадаеву, наклонился к нему и продолжал:

— ...поэтому, будь ты проклят, товарищ Бадаев. Ты поедешь на пивоваренный завод своего имени и будешь работать там до конца своей жизни!

И товарищ Бадаев повалился на пол и стал целовать мягкие хромовые сапожки товарища Сталина, крича:

— Ты что делаешь со мной, Иосиф? Пожалей меня, Иосиф! Как же это я!..

— Нет! — сказал товарищ Сталин. — Будь ты проклят, товарищ Бадаев!

И товарищ Бадаев поехал на пивоваренный завод имени Бадаева и работал там заместителем директора до самой своей смерти.

ДВОЙНИК

К товарищу Сталину прибежал товарищ Берия и сказал:

— Товарищ Сталин, по Москве ходит ваш двойник. Рост такой же, и возраст, и голос, и усы. Что будем делать, товарищ Сталин?

— Расстрелять! — коротко сказал товарищ Сталин.

— А может быть сбреем усы? — задумчиво спросил товарищ Берия.

— Можно и так, — согласился товарищ Сталин.

ОБРАЗ ВОЖДЯ

Обычно роль товарища Сталина исполнял артист М. Геловани. Он играл ее и в кино, и в театре. И, конечно, он был очень известный актер. И он поэтому зарвался и стал просить руководителей советского искусства разрешить ему побыть некоторое время рядом с товарищем Сталиным, чтобы, как он выражался, поближе познакомиться с образом великого учителя, чтобы потом еще более правдиво воплощать его в театре и в кино, куда ходят миллионы. Он хотел побывать в Кремле и на одной из загородных дач товарища Сталина. Руководители искусства долго не решались доложить эту просьбу товарищу Сталину. И, наконец, один из них, измученный приставаниями актера Геловани, на одном из приемов сказал товарищу Сталину, что артист Геловани, известный товарищу Сталину исполнением роли вождя, хотел бы... в том смысле, что... изучение образа любимого... величайшего... и это, в свою очередь подняло бы, может быть, наше искусство на недосягаемую высоту... И товарищ Сталин сказал: «Актер Геловани хочет изучить мой образ. Он хочет понять мой жизненный путь. Это неплохо. Пусть начнет с Туруханской ссылки».

И мы не помним теперь, где, когда и при каких обстоятельствах умер артист Геловани. А жаль. Он был очень похож на товарища Сталина.

СЫН

К товарищу Сталину пришел с докладом генерал Антонов и после оперативных новостей сказал:

— Товарищ Сталин, разведка доносит, что ваш сын Яков Джугашвили находится в немецком плену, и немцы готовы обменять его на плененного нами фельдмаршала Паулюса. Какое будет ваше указание на этот счет?

Товарищ Сталин засмеялся и сказал:

— Я солдат на маршалов не обмениваю.

ТАНЦЫ

Однажды в Кремле был банкет и танцы. Все вожди весело смеялись и отдыхали от государственных дел. А два министра, Зверев и Кафтанов, стояли у двери и разговаривали. Они были пожилые и очень толстые. Огромные. И животы у них были огромные. Музыка играла вальс. Вдруг из-за двери появился товарищ Сталин. Он прищурился и сказал:

— А вы что не танцуете, товарищи?

— А мы танцуем, товарищ Сталин, мы танцуем, — сказал обомлевший Зверев. Он обнял за талию Кафтанова, и они закружились в вальсе.

ДОСТОЙНЫЙ ОТВЕТ

Однажды корреспондент зарубежной газеты спросил товарища Сталина, почему делегаты XVII съезда партии были расстреляны без суда и следствия.

Товарищ Сталин ответил: «XVII съезд был съездом победителей, а победителей, как известно, не судят.»

А. М. ГОРЬКИЙ ПИШЕТ СТАТЬЮ

Однажды на дачу А. М. Горького приехали Сталин и Ягода. Товарищ Сталин сказал:

— Алексей Максимович, было бы очень хорошо, если бы вы, великий пролетарский писатель, написали статью на такую, скажем, тему: если враг, допустим, не сдается, его, допустим, уничтожают! Такая статья очень помогла бы нашей партии расправиться со всеми и всяческими врагами социализма, мечтающими реставрировать помещичьи порядки в нашей стране.

— Понимаете, — сказал А. М. Горький, — боюсь, не справлюсь, Иосиф Виссарионович. Съезд писателей надо готовить. Детскую литературу поднимать. «Дело Артамоновых» кончать надо, да и «Клим Самгин» не завершен. Боюсь, не справлюсь, Иосиф Виссарионович...

— А вы попытайтесь, Алексей Максимович, — сказал товарищ Сталин. — Попытайтесь... Попытка, как говорит мой друг Ягода, не пытка...

ШУТКА

Во время войны на всех заседаниях Политбюро присутствовал генерал, отвечающий за снабжение фронта. Или он отвечал за тыл. Он за что-то отвечал, но автор не вполне точно знает, за что. Назовем его Сидоров. Или Петров. Кому как нравится. Пусть будет Раппопорт. И каждый раз товарищ Сталин, встречая его на заседаниях, говорил:

— А что, товарищ Раппопорт, разве вас еще не расстреляли?

Не знаю, как вы, дорогие читатели, но автор просто обливается холодным потом, ставя себя на место этого Раппопорта. Тем более, что он отвечал за снабжение. Тут человек работает простым продавцом в магазине и то ночами не спит, все ждет, когда его заберут за хищение социалистической собственности. А тут снабжение всего фронта. Или тыла. С ума сойдешь! А товарищ Сталин при каждой встрече говорит:

— Как, разве вас еще не расстреляли, товарищ Раппопорт?..

И так было изо дня в день!

Но вот кончилась война. И в Кремле был дан грандиозный прием в честь победы. И на этом приеме товарищ Сталин сказал:

— Мы прожили тяжелые и трагичные годы. И весь наш коллектив, весь наш аппарат работал дружно и напряженно. Но даже в эти тяжелые годы мы всегда находили время для шутки. Товарищ Раппопорт не даст мне соврать. Верно я говорю, товарищ Раппопорт?

ИНТЕРЕСНЫЙ ЧЕЛОВЕК

У товарища Сталина были ученики.

Один из них был маршал Буденный. Он носил вот такие усы! Ни у кого не было таких длинных горизонтальных усов, как у маршала Буденного. И был генерал Ока Городовиков. У него были вот такие бакенбарды. Удивительно большие бакенбарды. Любой швейцар в мире мог позавидовать таким бакенбардам. Так они и шли по жизни — один в усах, другой — в бакенбардах. И вот Ока Городовиков умер. На его могиле маршал Буденный сказал речь. Надо сказать, что они были старыми товарищами. Еще в гражданскую войну Ока Городовиков служил конником в Первой Конной армии Буденного.

И Буденный сказал речь на могиле Оки Городовикова. Он сказал:

— Умер Ока Городовиков. Он был интереснейший человек. Бывало, возьмет Ока шашку, хрясь! — и человек до пупа пополам разваливается! Интересный человек был Ока Городовиков...

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

В Москве в одном из домов на старом Арбате жил писатель. Он не был ни лауреат, ни кандидат, ни депутат. Он был просто писатель и жил поэтому в коммунальной квартире. И соседи у него были хорошие. И токарь Никодимыч был хороший: он придет с работы, выкушает бутылку водки и сидит себе на диване и слушает по радио про футбол, когда играет любимая команда «Спартак», и никого не трогает, ну разве только даст по шее жене, чтобы не топала, когда он радио слушает. И студент Коля тоже был хороший. Его дело и вовсе легкое. Когда мама на работу уходит, приведет Коля девчонку, и попискивают они у себя в комнате и никому не мешают. И бабушка Анна Григорьевна тоже была хорошая. Она себе живет не тужит, милостыню собирает у церкви, творога себе купит — а там и день прошел. И только кладовщица Валентина из пятой комнаты была плохая. Она не любила писателя и везде его преследовала разными гадкими словами. Она ходила в своем противном розовом халате по кухне и говорила:

— Какой такой он писатель? Бездельник он, вот и все. Все советские люди на работу ходят, а он, небось, только в 9 утра зенки свои продирает. Надо будет в органы сообщить, пусть проверят, что он там цельный день на машинке стучит.

Писатель просто доходил до исступления, слыша за дверью этот противный голос. А поменять комнату или, еще лучше, получить отдельную квартиру он не мог, потому что, как автор указывал выше, он был рядовой писатель. И вот он написал книгу. Наверное это была отличная книга в духе событий. Автор думает, что она была в духе событий, потому что другую книгу в то время и не издали бы. В те годы был моден конфликт «хорошего и отличного». Ну например, очень хороший директор завода не хотел внедрять новую технику, а тут пришел отличный главный инженер и внедрил. Попутно, он спас тонущего ребенка и женился на жене директора, которая тоже любила внедрять новую технику. Вот такую, скажем, книгу и выпустил наш писатель. А может быть, другую. Историческую. В которой доказывался бы приоритет русской науки перед иностранной. Или еще какая-нибудь прогрессивная идея. Короче говоря, книга эта увидела свет.

Однажды ночью, когда в квартире все спали, раздается телефонный звонок. Писатели спят чутко, потому что основные мысли о будущих произведениях приходят писателям по ночам. Писатель вскочил и в трусах и в майке выскочил в коридор, где и стоял их общий коммунальный телефон. Голос по телефону говорит:

— Это писатель такой-то?

— Да...

— Одну минуту, сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Писатель чувствует, что все перед глазами у него поплыло, и он не может понять, спит он еще или уже умер, и это некое потустороннее явление. С другой стороны, какая-то мыслишка о розыгрыше приятелей, хотя какой же приятель позволит себе такой розыгрыш, ведь не сумасшедший же он. А в трубке говорят до боли знакомым голосом:

— Здравствуйте, товарищ писатель. Я тут прочел вашу книгу. И, знаете, получил удовольствие. Вы совершенно правильно ставите вопрос о повышении производительности труда...

Писатель слушает, переминается босыми ногами в коридоре, а тут Валентина, чертова кладовщица, отворяет свою дверь, выходит как есть в бигуди и в розовом своем халате, кладет ручищи свои на бедра и говорит:

— Нет, вы только взгляните на него! Люди добрые спят, им завтра на работу идти, план для государства выполнять, а этот замухрышка, бездельник этот задумал по телефону разговаривать! А я вот сейчас вызову милицию...

Писатель одной рукой трубку закрывает, чтобы товарищ Сталин не слышал противного валентининого голоса, а второй рукой так делает, мол, иди, иди себе с богом!

Валентина, кладовщица эта, говорит:

— Смотрите на него, он еще и рукой размахался, ишь ты шустрый какой, ты у меня сейчас намахаешься!..

Тут наш писатель не выдержал и говорит:

— Оставьте меня в покое, не видите, я с товарищем Сталиным разговариваю...

Валентина, эта кладовщица, от изумления просто потеряла дар речи. Но не надолго. Она говорит:

— Определенно, ты не только дармоед, но еще и сумасшедший. А за эти твои слова про товарища Сталина я тебя просто выселю из нашей квартиры. Это как же ты посмел такую контру говорить. Да еще в четыре часа утра. Я сейчас же иду в милицию.

Товарищ Сталин спрашивает:

— Что там у вас, товарищ писатель, я, кажется, слышу еще чей-то голос...

Писатель говорит:

— Понимаете, товарищ Сталин, это соседка наша Валентина. Вообще-то у нас все хорошие, и токарь Никодимыч хороший, и Коля — студент — тоже хороший, вот только Валентина, кладовщица эта... Господи, о чем это я? Товарищ Сталин, разрешите я позвоню вам из автомата, а то мы здесь и поговорить как следует не сможем.

Сталин говорит:

— Из какого автомата?

— Да у нас на улице телефон-автомат, я бы вам сейчас же перезвонил.

Товарищ Сталин говорит:

— Ну хорошо, сейчас мы уладим это дело.

И раздались короткие гудки. Писатель думает: ну все, погиб я! О чем я говорил товарищу Сталину? Ну при чем тут токарь Никодимыч! И при чем тут эта проклятая Валентина! Надо теперь собирать вещи, потому что, видимо, пробил мой час. И зря я написал эту лживую книжку про конфликт «хорошего с отличным», перед коллегами стыдно! Сейчас придут...

И действительно, через пятнадцать минут раздался звонок в дверь.

Валентина, холера эта в халате, бежит открывать. Входят военные.

— Писатель такой-то в какой комнате?

Валентина, от радости вся красная, бежит показывать. Военные что-то говорят за дверь, входят солдаты, тянут кабель, приборы всякие, военный дает трубку писателю и говорит:

— Продолжайте, пожалуйста.

Писатель трясущимися руками берет трубку, а из трубки голос товарища Сталина говорит:

— Надеюсь, что теперь нам не помешают? Итак, я прочел вашу книжку и считаю, что вы абсолютно правильно ставите вопросы о повышении производительности труда...

А в дверях стоит эта дура Валентина с открытым ртом и токарь Никодимыч с женой, и студент Коля с девчонкой (его мама как раз в ночную смену работала), и бабушка Анна Григорьевна, и смотрят они во все глаза, как солдаты в наушники слушают, и военные стоят по команде «смирно», а писатель с товарищем Сталиным полемизирует со словами: «Да, Иосиф Виссарионович, конечно, Иосиф Виссарионович...».

Автор не знает, как сложилась дальше судьба этого писателя. Скорее всего, он теперь и лауреат, и кандидат, и депутат. Ведь не каждому же писателю вот так запросто звонил товарищ Сталин. И квартира у писателя, автор думает, теперь отдельная, со всеми удобствами, окна выходят на Кремль, чтобы никогда не забывал, что товарищ Сталин любил читать книжки.

ТОВАРИЩ СТАЛИН СМОТРИТ ФИЛЬМ «ЧАПАЕВ»

Товарищ Сталин очень любил кино. Он, как и товарищ Ленин, считал его важнейшим из искусств. Поэтому все новые кинофильмы, созданные советскими режиссерами, он лично утверждал. Разрешал. Или запрещал. И он никому не передоверял эту обязанность. Он был первый зритель и первый критик. И он всегда с нетерпением ожидал нового фильма. Чтобы, во-первых, его просмотреть. А уж потом разрешить его показывать другим. Или, в крайнем случае, запретить. Уж кому как повезет. Но работа эта была не слишком напряженная, потому что фильмов тогда выходило не очень много. Шесть штук в год. Или четыре. Но все четыре должны были быть шедеврами и сразу идти в золотой фонд мирового искусства.

А тут братья Васильевы создали фильм «Чапаев». Это теперь к герою гражданской войны Василию Ивановичу Чапаеву относятся почему-то плохо, рассказывают про него смешные анекдоты и издеваются над его простотой и необразованностью. А тогда он был настоящий герой.

И братья Васильевы решили снять про него фильм. Собственно, они не были братьями. Они были однофамильцами. А, может быть, они просто так придумали себе псевдоним — братья Васильевы, автор не очень точно помнит, почему их так звали. Но фильм они сделали хороший. И начальник Главкино повез его показывать товарищу Сталину. И взял с собой братьев Васильевых. Наверное, товарищ Сталин велел ему их взять. Не сам же он до этого додумался.

И вот они вчетвером смотрят фильм «Чапаев» в Кремле в просмотровом зале товарища Сталина. Братья Васильевы с трепетом ждут своего приговора. Кончился фильм. Все молчат. Товарищ Сталин говорит:

— Сейчас мы посмотрели с вами замечательный фильм «Чапаев». Это великолепный фильм, который с энтузиазмом встретят рабочие и колхозники нашей страны. Наша партия давно ждет такого произведения искусства. Без преувеличения можно сказать, что советский народ пойдет на эту картину, как на праздник.

Но в этом фильме есть сцена психической атаки «каппелевцев». Белые офицеры под командой полковника Каппеля идут в атаку во весь рост с винтовками наперевес, а чапаевцы от них бегут. История гражданской войны показала, что, наоборот, это белые удирали от победоносного наступления Красной армии... Эту сцену надо...

Все молчат. Потом говорят: «Спасибо, товарищ Сталин. До свидания, товарищ Сталин.» В коридоре Кремля один брат Васильев говорит, волнуясь, начальнику Главкино:

— Спиридон Елпидифорыч (или как его там звали). Вы поймите, эта сцена для нас с другим братом Васильевым очень дорога. Она художественно показывает, что несмотря на психические атаки белых, Красная армия все же победила в гражданской войне. Без нее фильм не будет таким уж хорошим. Нам без этой сцены просто и жить не хочется. Попросите товарища Сталина, пусть оставит эту сцену, а?

Начальник Главкино говорит:

—Да ты просто спятил, брат Васильев. О чем это ты? Ты, кажется, рехнулся от общения с товарищем Сталиным. Как это я попрошу? У меня жена, дети. А ты, хоть и брат, да не мой. Иди с богом, брат Васильев со своим братом.

Но братья Васильевы день и ночь просили этого начальника. Они звонили ему в кабинет и ловили его у подъезда, они уговаривали его знакомых и знакомых их знакомых, и, наконец, начальник сказал:

— Черт с вами, попробуем показать этот фильм товарищу Сталину еще раз. Прошло несколько месяцев, быть может, товарищ Сталин забыл об этих ваших «каппелевцах».

Вот сейчас автор жалеет, что не помнит имени и отчества этого начальника, потому что такой поступок автор считает героическим и уж, по крайней мере, не уступающим подвигам самого Василия Ивановича Чапаева.

И — действительно, через некоторое время в просмотровом зале в Кремле четыре человека снова смотрели фильм «Чапаев». Кончился фильм. Товарищ Сталин говорит:

— Сейчас мы посмотрели с вами замечательный фильм «Чапаев». Это великолепный фильм, который с энтузиазмом встретят рабочие и колхозники нашей страны. Наша партия давно ждет появления такого произведения искусства. Без преувеличения можно сказать, что советский народ пойдет на эту картину, как на праздник.

Но в этом фильме есть сцена психической атаки «каппелевцев». Белые афицеры под командой полковника Каппеля идут в атаку во весь рост с винтовками наперевес, а чапаевцы от них бегут. История гражданской войны показала...

В этот самый момент один из братьев Васильевых, тот, который был однофамильцем своему брату, не выдержал нервного напряжения и в глубоком обмороке упал на пол просмотрового зала.

— Что это с ним, товарищ Главкино? — спросил товарищ Сталин, раскуривая свою маленькую трубочку. — Неужели это он из-за «каппелевцев»? Бог ты мой, ну пусть останется!..

И фильм вышел со сценой психической атаки.

А товарищ Сталин, провожая деятелей кино к дверям, сказал начальнику Главкино:

— В следующий раз привозите фильм один. Без режиссеров. Слабый это народ — режиссеры...

ПИСАТЕЛИ ТОВАРИЩА СТАЛИНА

У товарища Сталина были любимые писатели.

То есть, не то, что он их любил, но они его любили и думали, что он за это их любит тоже. Они считали себя любимцами товарища Сталина. Потому что они писали про него песни и оды. Но он их, наверное, тоже любил. Это была взаимная любовь. Скорее всего.

Один из них, поэт Островой, шел однажды по двору Литературного института, где он состоял доцентом или профессором. Он напевал песенку, которую он сам и сочинил. У него было превосходное настроение.

Великий русский писатель Андрей Платонов работал дворником во дворе Литературного института. Он, вероятно, не был любимцем товарища Сталина. Вот он и работал дворником.

Поэт Островой увидел Андрея Платнова, подметающего двор, и сказал бодрым и звонким голосом:

— Здравствуй, Платонов!

Платонов говорил «ты» только самым близким, сокровенным людям. Он посмотрел на Острового, перестал мести двор, снял шапку и сказал:

— Здравствуй, барин...

ШОССЕ БЛИЗ ТРОПИНКИ

Однажды автор был в Грузии. И он с друзьями поехал на озеро Рица. Это удивительное озеро, зеленое чудо. Автор и сейчас помнит синие ели, малахитовую гладь озера, извилистую горную дорогу, «тещин язык», как называют такие дороги в Закавказье. Когда едешь по такой дороге, извивающейся, как змея, на такси с лихим грузином — водителем, и каждую секунду смотришь в обрывы и ущелья то справа, то слева, куда бы ты неминуемо свалился, если бы не мастерство усатого белозубого водителя. И только — ух ты! — ветер свистит в ушах, да ревут проносящиеся мимо машины с воющими от страха женщинами.

А на Рице — блаженная тишина и шашлыки, и сухое холодное вино.

— А что в этом доме с зеленой крышей, там, за озером?

— Тише ты... Это бывшая дача Сталина.

— А можно пойти посмотреть?

— Кому можно, а кому нельзя.

— А мне можно?

— Ты таксу знаешь...

— Ах, Гиви, я из-за тебя голым вернусь в Москву.

— Поехали, бичо, не будем терять золотого времени. Я знаю одну дорогу, которую мало кто знает. Она к даче ближе всего.

И вот мы едем по «тещиному языку», а потом сворачиваем на узкую тропинку, которая уходит в гору и вдруг превращается в широкое и прямое, как стрела, шоссе.

— Куда ведет это шоссе?

— Увидишь...

Мы едем минут двадцать пять, а потом шоссе неожиданно обрывается. Прямо на дороге стоит чахлый родничок в виде водопроводного крана, из которого капает не то боржом, но то нарзан, что-то желудочное, одним словом.

— Куда ведет это шоссе, Гиви?

— Сюда.

— А что здесь?

— А здесь ничего.

— А где же дача Сталина?

— Внизу, полчаса ходьбы.

— А почему туда не ведет это шоссе?

— Потому что товарищ Сталин не приказал.

— Так зачем оно? Оно ведь никуда не ведет...

— Это целая история, бичо. Пойдем к даче, по дороге расскажу... Я сам, конечно, не видел, но люди говорят, однажды товарищ Сталин гулял здесь по тропинкам. Он шел, задумался, наверно, и споткнулся о камень на тропинке. Говорят, он что-то про себя вполголоса сказал. То ли ругнулся, то ли тропинку обругал. А один генерал, что сзади сопровождал товарища Сталина, услышал эти слова. И он захотел отличиться перед товарищем Сталиным.

На следующее утро он вызвал две дивизии и приказал им пробить в горах это шоссе. Ты, конечно, не знаешь, что такое построить дорогу в горах. Да еще такую. Ты спроси у строителей, они тебе скажут. Это было похоже на смертельный бой. Рвались горы, тысячи солдат, сотни механизмов! В ударные сроки построили эту дорогу. Но вот куда? Ведь товарищ Сталин не дал никаких конкретных указаний. Потому что его уже не было на даче. Он давно уехал в Москву. И, может быть, никогда больше не возвращался на Рицу. И шоссе закончили у того паршивенького источника. Теперь каждый может пройти с той стороны Рицы по этому прекрасному шоссе и попить здесь водички...

А дача была красивая. Из сотен пород деревьев. Она была, как инкрустированная игрушка. Тогда ее отдали под профсоюзный санаторий. Что теперь там, автор не знает. Может быть санаторий. А может, там поселился какой-нибудь вождь. А может быть, это дом для приезжающих на Рицу прогрессивных коммунистических деятелей мира. Не знаю.

Будете на Рице, попробуйте разыскать шоссе, построенное для товарища Сталина. Погуляйте по этой дороге.

Дороге в никуда...

ТОВАРИЩ СТАЛИН И КОЛЛЕКТИВ

Однажды товарищ Сталин был в отпуске. Не надо думать, что он не нуждался в отдыхе. Он, может быть, нуждался в нем больше всех, потому что ему приходилось думать за всех и каждого. Ведь некому было доверить ни одного, даже самого простого вопроса! Все сам, все сам. И вот он возвращается из отпуска, едет на машине к Кремлю и видит на улицах афиши: «Новый кинофильм „Академик Иван Павлов“». И товарищ Сталин вспоминает, что он не смотрел этого фильма. Как же он попал на экран?

Товарищ Сталин приезжает в Кремль, а там уже сидят все члены Политбюро, ждут его.

Товарищ Сталин спрашивает:

— Я сейчас видел на улицах афиши фильма «Академик Иван Павлов». Кто разрешил его выпуск в свет?

Все молчат.

Товарищ Сталин спрашивает:

— Кто разрешил его...

Встает товарищ Молотов и говорит:

— Вы были в отпуске, товарищ Сталин. А тут подошел юбилей великого русского физиолога, академика Павлова. И было мнение...

Товарищ Сталин говорит:

— Я спрашиваю, кто разрешил выпуск этого фильма?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Ну вы же знаете, Иосиф Виссарионович, что я занимаюсь только военными вопросами, и у меня нет привычки лезть не в свои дела.

Товарищ Берия говорит:

— Я, товарищ Сталин, как вы знаете, ни черта в кино не понимаю. И без кино голова кругом идет. Вот сейчас как раз раскрыли новый заговор...

Товарищ Сталин говорит:

— Кто персонально разрешил выпуск этого фильма в свет?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Ой, чувствует мое сердце, что кое у кого из присутствующих сегодня полетят головы. Это же надо додуматься: без товарища Сталина разрешить выпуск этого фильма!..

Товарищ Сталин говорит:

— Кто разрешил выпуск этого фильма?

Встает товарищ Щербаков и говорит:

— Товарищ Сталин, это глубоко патриотический фильм, идея которого — русский ученый никогда не покинет свою родину ни за какие буржуазные подачки.

Товарищ Сталин говорит:

— Ну и кто разрешил его выпуск в свет?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Ну не могу, не могу смотреть на людей этих! Это же надо, до чего додумались. Вот мы, военные люди, без приказа ни-ни, это просто поразительно, как они додумались до такого...

Встает товарищ Жданов и говорит:

— Товарищ Сталин, фильм этот поднимает нашу науку на недосягаемую высоту. Он — наш ответ космополитам, формалистам и их американским хозяевам. В этом фильме, как нигде, доказывается приоритет русской науки перед заграничной, и он, как нельзя лучше, помогает партии разъяснять народу некоторые наши меры против...

Товарищ Сталин говорит:

— Кто разрешил выпуск этого фильма в свет?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Нет, определенно полетят некоторые безответственные головы...

Тут встают Молотов, Жданов и Щербаков и говорят:

— Это мы разрешили, товарищ Сталин. Коллективно.

Товарищ Сталин подумал и сказал:

— Правильно сделали, товарищи!

ДРАМА ДРАМАТУРГА

Товарищ Сталин очень любил ходить в театр. А пьесы были плохие. Хорошие пьесы в театр не принимали, потому что они были вредные. А плохие пьесы были очень полезные. Они ставили острые вопросы, отмеченные в последних постановлениях ЦК КПСС: о повышении урожайности в нечерноземных областях, о внедрении новой техники, об улучшении качества изделий швейной промышленности, о повышении производительности труда, о снижении себестоимости выпускаемой продукции.

Отрицательные герои, не внедрявшие, не повышавшие, не снижавшие и не улучшавшие, к концу пьесы исправлялись и подтягивались до уровня положительных героев.

Была целая плеяда драматургов, изготовлявших такие пьесы, но самым лучшим среди них был драматург товарищ Суров. Он писал пьесу за пьесой, их ставили во всех без исключения театрах страны, он получал Сталинские премии, а иногда даже по две в год.

Надо заметить, что искусство Сурова, Софронова и других горных орлов литературы быстро пошло в гору после разгрома так называемых «космополитов» в 1948-1949 годах. Космополиты хотели затравить все передовое, прогрессивное и полезное. Они все поголовно были агенты Джойнта и американского империализма. Газеты писали, что сионистское отребье, окопавшееся в советском искусстве и литературе, хотело исколоть своими отравленными стрелами патриотизм советских людей. И затравить замечательных патриотов Сурова, Софронова и других. С космополитов срывали псевдонимы, под которыми они скрывали свою сущность, и народ мог видеть, что Иванов — это по-настоящему Рабинович, а Петров — это просто Абрамович. Космополитов выгнали с работы, лишили квартир, а так как жить на улице зимой нельзя, то им предложили государственные квартиры в Лефортовской тюрьме и в сибирских лагерях. А некоторых просто лишили зарплаты, что, с точки зрения автора, адекватно предоставлению государственных квартир, так как человек в России может жить только от зарплаты до зарплаты.

Ну Бог с ними, с космополитами, так как лет через десять или двенадцать, в году этак 1958 партия простила этих безродных космополитов. И те, кто выжили, снова влились в могучий отряд советской творческой интеллигенции.

А сейчас продолжим повествование о любимом драматурге товарища Сталина — Сурове.

Хотя автор обещает, что в конце этого рассказа он вернется к космополитам.

Писатели часто спорили между собой, кто из них лучший, талантливейший писатель нашей эпохи. Суров говорил, что он. И Софронов говорил, что он. Бубеннов говорил, что он. А Бабаевский говорил, что он. Поэтому Суров однажды в Доме Литераторов набил морду Бубеннову. А Бубеннов взял стул и обрушил его на голову Сурова. Вот это он зря, потому что в голове у Сурова были в это время новые идеи относительно пяти или шести пьес, которые должен был поставить Московский Академический Художественный театр, куда часто ходил товарищ Сталин. Злые языки рассматривали этот конфликт с точки зрения искусства и усмотрели в нем конфликт «хорошего с отличным». Правда, они не решались персонально назвать «отличным» Бубеннова, чтобы не разозлить Сурова и, наоборот, не решались объявить «отличным» Сурова, чтобы не получить стулом по башке от Бубеннова.

Про Сурова ходил такой стишок:

Ясно, что если сам начальник советской литературы товарищ Фадеев «не обожал», то товарищ Суров их просто сживал со свету. Потому что все они были космополиты безродные и не любили свою Родину, свою партию и лично товарищей Сталина и Сурова. Проклятые американские шпионы!

И все было бы отлично для товарища Сурова, и все его пьесы шли бы в театрах до сих пор, и слава его затмила бы славу Шекспира и Шоу, если бы не маленькое происшествие, которое не позволило товарищу Сурову подняться на требуемую высоту.

Однажды Союз писателей получил письмо, подписанное несколькими космополитами. Они жаловались на то, что замечательный советский драматург Суров не выполняет своих обязательств по отношению к ним, презренным и безродным. Он, видите ли, забыл, или не захотел заплатить им месячную зарплату в размере около ста рублей, что ставит под угрозу само физическое существование их лично и их детей. А эту зарплату товарищ Суров обещал платить им за те пьесы, которые они написали за него, товарища Сурова, и которые вот уже много лет не сходят со сцены наших театров и приносят товарищу Сурову славу и сотни тысяч рублей авторского гонорара. Поэтому было бы очень гуманно со стороны Союза советских писателей, бывшими членами которого являлись подписавшие письмо космополиты, попросить товарища Сталина дать им немного, ну совсем немного денег на жизнь.

Союз писателей очень огорчился и доложил о письме товарищу Сталину. Автор не знает, что именно сказал товарищ Сталин, но, может быть, что-то вроде:

— Жаль. Он хорошо начал. Он мог бы хорошо кончить.

И товарищ Суров загремел вниз.

Но не очень.

Автор встретил его несколько лет назад в редакции Всесоюзного радио и центрального телевидения. Он ведал вопросами литературы. Ну что ж, он специалист, ему и карты в руки.

А у товарища Сталина появились другие любимые драматурги. Не хуже товарища Сурова.

НАХОДКА В СЕЙФЕ

Товарищ Сталин был осужден товарищем Хрущевым. А вторым человеком в партии после товарища Хрущева был товарищ Фрол Козлов. Он был сначала вождем в Ленинграде, этой колыбели революции, этом городе трудовой славы на Неве. А из Ленинграда он переехал в Москву и стал вождем № 2 после, разумеется, товарища Хрущева.

Товарищ Хрущев разогнал тогда всех любимых вождей советского народа. И товарища Молотова, и товарища Кагановича, и товарища Берию. Только некоторых оставил. И новеньких привлек. Козлова. Суслова. Хотя Суслов, конечно, не новенький. Он из стареньких. Ну а Козлов — из новеньких. Фрол Романович.

А тут в Ленинграде погибает в автомобильной катастрофе товарищ Смирнов — мэр Ленинграда. Вообще-то мэры крупнейших городов мира редко попадают в автомобильные катастрофы. А Смирнов попал. Это тем более странно, что в СССР, когда едет по дороге вождь, все движение останавливается, милиция стоит на каждом перекрестке и вежливо говорит зазевавшемуся водителю: «Куда прешь, дубина? Не видишь, кто едет?»

Но Смирнов — попал. То ли он сказал своему шоферу по пьяному делу: «Дай я сам поведу!» А у самого, небось, и прав-то не было и за руль сел первый раз в жизни. То ли еще что случилось, ну откуда нам знать? У них свои дела. И когда бьет их час, известно только богу и тем товарищам, которые этот час организуют.

Так вот безвременно погиб мэр Ленинграда товарищ Смирнов. И комиссия, назначенная передать дела его заместителю, вскрыла его сейф. И нашла там, что бы вы думали, американские доллары! Много. Кучу. Вообще-то, советский человек не имеет права хранить доллары. За доллары в СССР по головке не гладят. А просто отнимают эту головку у ее владельца. Вместе, разумеется, с долларами. Проще говоря, за доллары в СССР расстреливают.

Но то, если человек простой, советский. А если это руководитель, скажем, покойный мэр Ленинграда? Ведь не фарцовщик же он и не спекулянт. Откуда у него эти доллары, это другой вопрос, может быть, кто-нибудь опишет это в другом художественном произведении. Автор же вместе с комиссией задается вопросом — зачем?

Тогда комиссия вызывает жену убиенного мэра и говорит ей:

— Ну-ка, милая вдова, извольте рассказать, зачем и откуда у вашего мужа лежала в сейфе куча долларов?

Вдова в слезы.

— Это, — говорит, — Фрол совсем запутал моего мужа. Это он его надоумил. Береги, говорит, доллары, мало ли чем дело кончится, а доллар он и при царе — доллар.

Комиссия просто глаза вылупила.

— Какой, — говорит, — Фрол?

— Да Козлов Фрол, он когда в Ленинграде вождем был, мой с ним вместе работал.

Комиссия просто полегла от страха. Если бы это был рядовой Фрол, тут и сказке конец. А это Фрол № 2. После Никиты Сергеевича.

И доложили это дело Никите, товарищу Хрущеву. А товарищ Козлов как про это узнал, так расстроился, что сразу лег в свою кремлевскую больницу.

Очень разгневался товарищ Хрущев. Даже ногами топал. Он так сказал:

— Ну то, что он эти доллары собирал, я бы ему простил. Но то, что он намекает на то, что «мало ли чем все дело кончится», это на что же он намекает? Какое это «дело»? Уж не советскую ли власть матушку он имеет в виду? Вот этого я ему никак простить не могу!

И будь он № 2 или любой другой номер! Ну, погоди, Фролушка! Если он, сучий хвост, выздоровеет и выйдет из больницы, исключу его из партии, а если не выздоровеет и помрет — похороню на Красной площади, чтобы не позориться перед всем народом.

И товарищ Козлов умер и был похоронен с воинскими почестями на Красной площади. А доллары, конечно, конфисковали в пользу внешней торговли с зарубежными странами.

Конечно, товарищ Сталин не дожил до этого дела. А то бы сюжет этот неизвестно как повернулся. А товарищ Козлов лежит неподалеку от товарища Сталина, потому что он тоже был настоящий коммунист.

СУЛИКО

Товарищ Сталин очень любил музыкальное искусство. Но особенно он любил грузинскую народную песню «Сулико». Он мог часами слушать эту песню. И он хотел, чтобы все искусство было похоже на песню «Сулико», чтобы его можно было слушать часами. Композиторы очень старались понравиться товарищу Сталину. Они писали песни про товарища Сталина, марши и музыку, похожую на песню «Сулико». Автор до сих пор помнит все эти песни и готов спеть их любому желающему их послушать. Автор обладает небольшим приятным голосом и достаточным слухом, чтобы не искалечить мелодии, которые он напевал всю свою жизнь. Автор бы с удовольствием записал ноты этих музыкальных произведений, но он не обучен нотной грамоте и лишает поэтому читателей неизъяснимого удовольствия проиграть их на своих домашних инструментах.

Зато товарищ Жданов, которому товарищ Сталин поручил ведать литературой и музыкой, умел играть на пианино. Наверное, мама взяла для него педагога, когда он был ребенком, чтобы товарищ Жданов умел вести себя в обществе и при случае сыграть по нотам какой-нибудь опус Чайковского или Шопена. Это, конечно, бросает тень на социальное происхождение товарища Жданова, потому что дети прачек и сапожников до революции редко играли на пианино, но все-таки эта учеба не прошла даром, и товарищ Сталин, видя подле себя такого выдающегося интеллигента, доверил ему-таки музыкальную культуру. И небось ставил его в пример остальным членам Политбюро. Может быть, он говорил Микояну: «Ну что вы, товарищ Микоян, все о торговле, да о торговле. А вы ноктюрн сыграть смогли бы, скажем, на флейте водосточных труб? Не смогли бы. А товарищ Жданов, определенно, смог бы.» И товарищ Микоян уходил пристыженный и подавленный.

Товарищ Жданов знал, что музыка — очень опасная штука. Возьмем, к примеру, симфонию. Что означает такое сочетание звуков: «Тра-ля-ля-ля, ля, та-ра-ра»? Что это может означать? Зовет ли это советский народ на новые свершения? И не заложена ли в это «та-ра-ра» бомба замедленного действия, которая взорвет к чертовой бабушке все стройное здание социализма? Когда композитор пишет песню:

— здесь все ясно. Тем более, что имеются слова, показывающие, о чем поется. А если нет слов? Каждый слушатель должен домысливать сам! А в голову к нему не влезешь. А надо! Надо, чтобы не думал, чего не положено. С классиками все в порядке. Ни Бетховен, ни Чайковский, ни Бородин не были врагами советской власти. В их произведениях трудно уловить антисоветские ноты. А эти? Сегодняшние? Если они не против, почему они не пишут песен, похожих на «Сулико»? Ведь им никто не мешает их писать.

С этими мыслями товарищ Жданов собрал композиторов. И он сказал им:

— Товарищи композиторы! Весь ваш отряд советских композиторов пишет замечательные оперы, сонаты, рапсодии и песни о товарище Сталине, о партии и народе. И это понятно. Как учил товарищ Ленин, «Искусство должно быть понятно народу». И как учит товарищ Сталин, «искусство принадлежит народу». Но что мы видим? Мы видим, что некоторые композиторы типа Прокофьева, Шостаковича, Мясковского оторвались от народа. Их искусство не принадлежит народу. Ну привезем мы симфонию того же Прокофьева в колхоз — поймут ее колхозники? Ясное дело — не поймут. А это никуда не годится. Не для того наша страна тратит на вас такие средства, строит для вас консерватории и музыкальные инструменты, чтобы вы писали кто как вздумает. Теперь возьмем Шопена...

Тут товарищ Жданов подошел к роялю, сел и вот так запросто сыграл вальс Шопена. Не весь, только кусочек.

— Смотрите, как прелестно, — сказал он. — И все понятно народу. Или возьмем песню «Сулико»...

И он сыграл «Сулико».

— ...Вот это музыка, нужная народу. И я советую, товарищи композиторы, давайте перестроимся и создадим новые произведения, достойные нашего народа. А то, не дай бог, выйдет постановление партии о формалистах в музыке, что вы тогда запоете, а? Так что давайте лучше по-хорошему...

Композиторы хлопали в ладоши и кричали ура товарищу Сталину и товарищу Жданову за их великие советы и неоценимую помощь.

Но тут встал композитор Сергей Сергеевич Прокофьев, простер руки и изумленно сказал:

— Товарищи, кто этот человек, который учит меня играть на фортепьяно? И почему он разговаривает с нами в таком тоне?

Композиторы ахнули и стали смотреть на дверь, из-за которой, как они полагали, немедленно должен показаться конвой.

— Вот это он зря, — сказал товарищ Жданов, — я ведь хотел по-хорошему.

— И не так сказал товарищ Ленин про искусство, если уж на то пошло, — продолжал Сергей Сергеевич Прокофьев. — Он сказал в своей статье, написанной по-немецки, буквально следующее: «Искусство должно быть понято народом». А в переводе это почему-то приобрело упрощенный и, я бы сказал, вульгарный вид.

— Ну-ну, — сказал товарищ Жданов, — вы полегче с именем вождя. И мы не позволим вам ревизовать слова товарища Ленина. Как переведено — так и правильно. И не смейте поднимать руку на партию, народ вам этого не простит. Верно, товарищи?

Композиторы буквально разорвали зал своими рукоплесканиями в адрес товарища Жданова.

— Вы лучше подумайте о том, что музыка — это тоже оружие в классовой борьбе!

Автор не может удержаться, чтобы не рассказать в этом месте, какую сценку он видел на пляже в Сочи через пятнадцать лет после разговора Жданова с композиторами.

Представьте себе — знойный август на сочинском пляже, засиженном людьми. Жарко. Между телами загорающих лавирует сочинский милиционер в полной форме, в сапогах, портупее, фуражке. В руках у него полевая сумка с квитанциями. Это его участок, и он следит за порядком. Девчушка лет шестнадцати лежит на животе и загорает. Очень жарко. Поэтому она расстегнула купальный лифчик, прикрылась руками. Загорает. Милиционер подошел к девчушке, постоял над ней, потом сказал:

— Эй вы, уберите грудя. Грудя уберите. Грудя — они тоже половой орган!..

... — Итак, — сказал товарищ Жданов, — музыка — это тоже оружие в классовой борьбе. И мы не можем доверить это оружие всяким там формалистам от музыки.

— Позвольте, — сказал Сергей Сергеевич Прокофьев, — мои произведения исполняются во всем мире, и никто...

— Во-во, — сказал товарищ Жданов, — все ищем сомнительного успеха среди империалистических кругов. Вот о том и говорит вам партия. Или возьмем композитора Мурадели. Он написал оперу «Великая дружба». Очень нужная и важная тема вечной негасимой дружбы между русским и закавказскими народами после великого Октября. И что же получилось? Ни одной запоминающейся мелодии, ни одной песни, которую зрители могли бы вынести из зала. Ведь, казалось бы, закавказские мелодии. Вот сюда бы и вставить «Сулико», преломленную через сознание композитора. А товарищ Мурадели не воспользовался этой возможностью. Поэтому народу не понравилась музыкальная часть этой оперы. Конечно, Мурадели тоже формалист. А всем ясно: сегодня он формалист, а завтра? Я вас спрашиваю: что завтра?! Вот, то-то...

И композиторы снова аплодировали и кричали свое ура.

...Сергей Сергеевич Прокофьев умер 5 марта 1953 года. Говорят, никого не было у его гроба. Страна провожала в эти дни другого дорогого покойника. В тот день ушел от нас товарищ Сталин.

И когда автор вспоминает тот год, он всегда думает об этих двух музыкальных гениях. Он наливает рюмку водки и тихо поет своим небольшим приятным голосом:

«БУРЯ»

Писатель Илья Эренбург написал роман «Буря». В одной из библиотек Москвы проходило обсуждение этого романа. Время было страшноватое: за романы сажали. Впрочем, сажали и без романов. Присутствовавшие резко отрицательно относились к роману Эренбурга. Одни говорили, что автор много внимания уделяет буржуазной Франции, любовно описывая всякие там кафе и шантаны. Другие говорили, что автор мало внимания уделяет советским людям, показывая их не такими, какими они должны быть, а такими, какие они есть, что в свою очередь может рассматриваться, как тайное пристрастие к космополитизму. Третьи прямо называли Эренбурга космополитом и удивлялись, что он такой хитрый и не придумал себе псевдоним, который теперь было бы самое время сорвать.

Эренбург встал и прочел телеграмму: «Читал ваш роман „Буря“ тчк очень понравился тчк Сталин тчк»

Все присутствующие тоже встали и устроили бурную овацию товарищу Сталину. А те, кто выступал перед Эренбургом, даже кричали с перекошенными лицами: «Да здравствует товарищ Эренбург!»

И все расстались большими друзьями.

ЕСТЬ ПРОРОКИ В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ!

Умирающий Ленин вызвал к себе товарища Сталина.

— Я умираю, Коба, — сказал он. — Что делать? За кем народ пойдет?

— Народ за мной пойдет, Владимир Ильич, — просто сказал товарищ Сталин.

— А если не пойдет? — страдая, спросил Ленин. — А если не пойдет?

— А если не пойдет за мной, пойдет за вами, — улыбаясь, ответил Иосиф Виссарионович.

ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА

Эти маленькие рассказы автор припомнил совсем недавно. И он подумал, что было бы совсем неплохо записать их, чтобы они не пропали, как пропадало все в нашей России. Автора не столько интересовали факты, связанные с именем товарища Сталина и других товарищей, сколько атмосфера, обстановка, фон, что ли, характерный для той эпохи. Потому что интересно, конечно, знать факты из жизни личностей, вращающих колесо истории, но еще более интересно, как эти факты отражаются на жизни их современников. И чем эти факты грозят потомкам. И жителям иностранных государств. А они грозят.

Автор уверен, что многие читатели знают другие истории из жизни товарища Сталина. И других товарищей. Автор был бы безгранично благодарен, если бы эти читатели поделились с ним своими байками. Автор бы очень бережно их записал, придав им легкую и веселую форму. Ибо, как сказал Карл Маркс, учитель товарищей Ленина и Сталина, «человечество смеясь расстается со своим прошлым». И хотя товарищ Сталин, с точки зрения автора, не фигура прошлого, а наисовременнейший деятель этого кровавого столетия (чему не надо находить объяснения, достаточно лишь взглянуть на карту мира), автор, тем не менее, желает весело говорить о прошлом и оптимистично смотреть в будущее.

Потому что — у него нет другого выхода.