Расследования Берковича - 4

Портрет тушью

— Завтра мы поедем на выставку, — решительно сказала Наташа, — и твое настроение исправится.

Настроение у сержанта Берковича действительно было не из лучших. Медовый месяц получался не таким, каким он представлял его в мечтах, размышляя о женитьбе. Еще неделю назад он не думал ни о каких родственниках, ограничивая круг общения ближайшими друзьями. После свадьбы оказалось, что у Наташи есть две тети, дядя, три двоюродных брата и один — с неизвестной степенью родства, и все живут не так уж далеко от Тель-Авива, и каждый хочет увидеть нового члена семьи, а еще есть мать с отцом, которые желают видеть дочь и зятя каждый вечер. У самого Берковича родственников было куда меньше, и это как-то примиряло его с существованием родственных связей.

Каждый вечер уходил теперь на поездку к тем или иным тетям, дядям, кузенам и кузинам. Процедура был стандартной, и уже через неделю Беркович, входя в квартиру, привычно говорил: «Здравствуйте, я Борис, очень приятно познакомиться», а потом, уходя — «До свиданья, было очень мило!» В промежутках между этими двумя фразами он молчал, изображая из себя рыбу, выброшенную на берег, и предоставляя Наташе вести светские беседы, перемежаемые тостами и поеданием слишком сытных даже по израильским меркам обедов.

Настроение у сержанта ухудшалось с каждым новым визитом, и потому предложение жены поехать на выставку он воспринял с энтузиазмом, хотя и не был ценителем живописи.

— А чья выставка? — спросил он. — И где? Если в Иерусалиме, то можно заодно побродить по Старому городу.

— В галерее Рубинштейн, — сказала Наташа и взяла мужа под руку. — Тебе нравится творчество Исая Бехмана?

— Первый раз о нем слышу, — признался Беркович.

— Он умер в прошлом году, и это его первая посмертная выставка.

— Как он, должно быть, радуется на том свете, — пробормотал Беркович.

— Не шути такими вещами! — вспыхнула Наташа. — Бехман — очень известный художник. Пять международных премий. Его картины есть в музеях Франции и Нидерландов. И жизнь у него была удивительной, неужели ты ничего не читал?

— Нет, — покачал головой Беркович. — Фамилию, вроде бы, помню, но не более того.

Следующий день выдался скучным, сержант занимался приведением в порядок дел, начатых еще месяц назад и тогда же законченных. Дела передавались в суд, и нужно было сидеть с адвокатами обвиняемых, желавшими вникнуть в каждую деталь расследования. К вечеру у Берковича болела голова — не столько от усиленной умственной деятельности, сколько, напротив, от полного отсутствия мыслей.

На выставку отправились пешком, Беркович хотел проветрить мозги, а Наташа — разносить новые туфли, купленные специально для свадьбы и ни разу после того вечера не надеванные.

— Исай Бехман, — говорила Наташа по дороге, — был не только художником, но и путешественником. Родился он в Польше, во время войны остался без родителей, бежал из гетто, скитался… В общем, та еще биография. В пятьдесят пятом приехал в Израиль, но за годы скитаний он так привык переезжать с места на место, что высидел в Тель-Авиве всего год и смотался во Францию. Потом жил в Испании, Голландии, еще где-то, я всего и не помню. И везде рисовал. Пейзажи, портреты, у него очень уверенный рисунок, а графика просто замечательная.

— Ты так подробно все рассказала, — заявил Беркович, — что можно и не смотреть.

— Лентяй! — презрительно сказала Наташа. — Иди, купи билеты.

В залах галереи людей было немного, посетители медленно, будто сонные черепахи, переходили от одной картины к другой. Войдя в первый зал, Беркович сразу оживился. Это была действительно хорошая живопись, в ней чувствовалась жизнь: женщины в кафе на Монмартре, бой быков в Севилье, нависшие над водой скалы Гибралтара, хижина аборигена африканского племени, сверкающие на солнце льды Арктики и мрачная пещера со странным названием «Корзинка»…

В одном из залов экскурсию вела маленькая щуплая женщина, быстро говорившая по-английски. Экскурсия состояла из пяти старушек и старичков — наверняка американских туристов, судя по экстравагантности их одежды.

— Погоди, — остановил Беркович Наташу, — давай послушаем. Давно не тренировался в английском.

— Последние годы жизни, — говорила женщина-экскурсовод, — Бехман провел на севере, он жил сначала в Норвегии, откуда переехал в Гренландию, где поселился среди эскимосов. Его работы этого периода отличаются холодным взглядом на природу, на людей и вообще на суть жизни.

— Естественно, — пробормотал Беркович, — какой еще взгляд может быть при температуре минус сорок?

— Последний рисунок Бехмана, — продолжала женщина, — имеет особую ценность. Дело в том, что художник задумал новый цикл, название которого так и осталось неизвестным… В гости к Бехману в эскимосское селение Нугатсиак приехал его друг, тоже неплохой худжник Жоакино Аррагаль. Это было прошлой зимой, стояла полярная ночь, мороз достигал тридцати градусов. Однажды утром… Конечно, утро было только по часам, ведь солнце не поднималось над горизонтом… Так вот, однажды утром Бехман сказал другу, что намерен сделать несколько зарисовок полярных сияний и скоро вернется. Когда прошло десять часов, а Бехман так и не возвратился, Аррагаль забеспокоился и потребовал, чтобы кто-нибудь из местных жителей отправился с ним на поиски. Они пошли по следам, и уже через час Аррагаль обнаружил палатку художника. Когда он вошел, Бехман был еще жив, но чувствовал себя очень плохо. Как потом оказалось, у него начался сердечный приступ, который и свел его в могилу. Увидев друга, Бехман попросил лист бумаги и тушь, которую он носил с собой, набросал портрет Аррагаля на фоне арктических торосов и подарил другу… Этот портрет перед вами.

Беркович и Наташа подошли ближе. Рисунок в рамке под стеклом был небольшим, чуть больше тетрадного листа. Изображен был мужественный бородач лет сорока, меховой капюшон опускался до самых глаз, но не скрывал пронзительного взгляда.

— Какая твердая линия, — тихо сказала Наташа. — А ведь у него уже начался приступ, и через полчаса он умер на руках у Аррагаля. Я читала об этом рисунке и видела его копию в газете, но в реальности он производит гораздо более сильное впечатление.

— Куда уж сильнее, — пробормотал Беркович. — Это и есть Аррагаль?

— Да. Он привез Бехмана в поселок, там его и похоронили. Ты знаешь, сколько стоит этот рисунок?

— Могу себе представить, — сказал Беркович. — Предсмертное произведение известного мастера… Тысяч десять?

— Да ты что! Аррагалю предлагали за него сорок тысяч долларов, а он сказал, что меньше, чем за восемьдесят, не отдаст.

— Сильная личность, и главное — беспринципная, — заявил Беркович, вглядываясь в изображение.

— Почему беспринципная? — рассердилась Наташа. — Как ты можешь судить о человеке, которого никогда не видел? Бехман был…

— Да я не о Бехмане, — отмахнулся Беркович. — Я имею в виду Аррагаля. Он ведь очень сильно рисковал. Кстати, где он пытался продавать этот рисунок? В Израиле?

— В Испании тоже, он ведь испанец.

— Понятно, — хмыкнул Беркович. — А сколько дают за картины самого Аррагаля?

— Ничего, — сказала Наташа. — По сравнению с Бехманом Аррагаль — пустое место. Они дружили много лет, об этом я читала в…

— Скажи-ка, — прервал Беркович, — ты знаешь, где здесь дирекция?

— Зачем тебе? — нахмурилась Наташа.

— Хочу сказать пару слов, — неопределенно отозвался Беркович. — Постой здесь, я скоро вернусь.

Он действительно вернулся через десять минут, следом за ним семенил лысый старичок в огромных очках. Американские экскурсанты уже закончили осмотр галереи и бурно общались где-то в холле, перед портретом никого не было.

— Вы уверены, что это сделано тушью? — спросил Беркович.

— Конечно, — снисходительно усмехнулся старичок.

— Тогда это однозначно подделка, — заявил сержант. — Наташа, — подозвал он жену, — ты читала о том, как умер Бехман, а я не читал. Аррагаль был один, когда нашел палатку художника, или с ним был кто-нибудь из эскимосов?

— Один, — припомнила Наташа. — Вышли они втроем, но потом разделились, Аррагаль нашел палатку, а остальные двое появились потом, когда Бехман уже умер.

— Я так и думал, — заявил Беркович.

— О чем ты, Боря? — с беспокойством спросила Наташа.

— А то, что Бехман умер именно от сердечного приступа — это точно? — продолжал спрашивать Беркович. — Производили вскрытие? Что вы знаете об этом?

Он обращался к Наташе и к старичку, которого привел с собой и который оказался хозяином галереи.

— Вскрытие не производилось, — заявил хозяин неожиданно густым басом. — Местный врач составил заключение о смерти, этого было достаточно.

— Господи! — воскликнул Беркович. — Как порой небрежно относятся к человеческой жизни! И ведь теперь ничего не докажешь. Кроме, конечно, того, что рисунок поддельный и не стоит ломаного шекеля.

— Почему вы сделали такой вывод, сержант? — вскинул брови хозяин галереи.

— Да потому, уважаемый, что вы и все наши израильские эксперты — люди южные, мороз в тридцать градусов для вас всех — абстракция. А я приехал из России, у нас в Питере зимой было так холодно, что тушь застывала. Понимаете, что я хочу сказать?

Наташа и хозяин галереи переглянулись.

— Ты думаешь, — нахмурилась Наташа, — что Аррагаль сам нарисовал свой портрет?

— Сидя в тепле, перед тем, как выйти искать Бехмана, — подхватил Беркович. — При температуре минус тридцать тушь становится твердой, и рисовать можно только спиртовыми красками.

— У Бехмана есть замечательные акварели, вот они — напротив, — оживился хозяин галереи.

— Не сомневаюсь! — отрезал Беркович. — Но этот рисунок сделан тушью. Его не мог нарисовать Бехман, лежа в холодной палатке. Это рисовал сам Аррагаль, уверяю вас! Более того. Он ведь не мог нарисовать автопортрет после смерти Бехмана, потому что рисунок уже был при нем, когда они перевезли тело художника в поселок. Значит, Аррагаль рисовал перед тем, как отправиться на поиски. И следовательно, он знал, что случится. Отсюда следует…

Беркович замолчал, переводя взгляд с хозяина галереи на Наташу.

— Ты обвиняешь Аррагаля в убийстве друга? — с ужасом спросила Наташа.

— Ну… — пожал плечами Беркович. — Это слишком сильно. Но расследование совершенно необходимо. И вообще говоря, почему бы и нет? Аррагаль — бездарь по сравнению с Бехманом. Он наверняка всегда завидовал другу. А тут представился случай. Когда Бехман не вернулся в поселок, Аррагаль мог себе представить, что могло случиться. Если, к примеру, у Бехмана и раньше бывали приступы, Аррагаль об этом, конечно, знал… Почему иначе он срочно набросал свой портрет и взял рисунок с собой, отправляясь на поиски?

— Пожалуй, — неуверенно сказал хозяин галереи, — нужно назначить экспетизу.

— Без сомнения, — кивнул Беркович.

— Вечно тебе мерещатся убийства, — пожаловалась Наташа мужу, когда они возвращались домой. — У Аррагаля такое благородное лицо на этом портрете.

— Но подлог он все-таки совершил, — заметил Беркович. — А относительно убийства… Ничего не докажешь. Давай лучше поговорим о приятном. Пойдем завтра в гости к твоей двоюродной сестре Оле?

— Только не к ней! — воскликнула Наташа. — Терпеть не могу эту дуру. Убила бы ее своими руками.

— Так кто здесь говорит об убийстве? — воскликнул Беркович.