Равнодушие

После того как Чонси Мак-Дэйд погиб в аварии на шахте, его жена взяла маленького сына и покинула округ Лакаванна, штат Пенсильвания, чтобы найти работу на текстильной фабрике в городке Лоуэлл, штат Массачусетс. Вынужденная оставлять ребенка с хозяйкой, вдова работала многие часы в тяжелых условиях за низкую зарплату. Несмотря на финансовые затруднения, ей как-то удавалось сводить концы с концами, и когда Лиам подрос, то помогал матери, работая в местной таверне, где подавал еду, протирал полы и мыл посуду. Он был не только трудолюбивым работником, но и привлекательной личностью, что располагало многих посетителей. К шестнадцати годам парень занял место за стойкой, где разливал напитки.

Однажды вечером, когда бизнес шел плоховато, он взял метлу и начал подметать пол. Во время работы Лиам стал насвистывать одну из любимых материнских песен «О, Благодать». Мелодия стала энергичной, и в конце концов он запел:

Лиам заметил, что половина присутствующих смотрит на него, и лицо покраснело от смущения.

— Простите, — извинился он. — Не заметил, что громко пою.

— Не извиняйся, — сказала в дверях кухни жена владельца таверны. — Все отлично.

— Вот именно, — согласился один из посетителей. — Спой-ка еще раз.

Бармен повторно исполнил «О, Благодать», а Пэдди Галахэр, хозяин заведения, его жена и другие посетители захотели послушать еще. Несмотря на то что Лиам не всегда посещал церковь, он знал несколько псалмов, но вместо них, вспомнив народные песни, которые распевали шахтеры в штате Пенсильвания, порадовал посетителей исполнением «Энни Лэри», а затем «Милыми берегами Лох Ломонд». А после последнего припева «ни я, ни моя настоящая любовь никогда не встретятся снова на милых, милых берегах Лох Ломонд» обычно грубый Пэдди смахнул с глаз невольную слезу, сунул руку в карман и протянул певцу найденные монеты.

— Не нужно… — начал было возражать бармен.

— Ерунда, ты заслужил.

Некоторые присутствующие последовали этому примеру. Лиам удивился, когда в конце вечера, подсчитав деньги, обнаружил, что заработал на пении больше зарплаты в таверне.

Вскоре по Лоэллю прошел слух о таланте молодого человека. Каждый, кто никогда не ступал ногой в таверну, теперь заходил послушать его. Пэдди с радостью встал за стойку, чтобы работник мог развлекать все большее число посетителей. Вскоре Лиам стал так популярен, что даже завсегдатаи, которые приходили в таверну поздно, не могли сесть за столик и вынуждены были стоять. С появлением дополнительного бизнеса, приносящего намного больше денег, Пэдди нанял двух посменных барменов и сделал Лиама певцом, при этом повысив ему зарплату.

— Не могу поверить, что мне платят за пение, — сказал матери молодой человек, когда та, уставшая, вернулась с фабрики после тяжелого трудового дня. — Теперь я достаточно зарабатываю. Бросай работу, я прокормлю нас.

— Это очень великодушно с твоей стороны, сын, — ответила она, — но я не могу уйти с работы: мне никогда не найти другую. Кроме того, тебе нужно копить деньги. Никогда не знаешь, когда наступит черный день и тебе нужно будет на что-то опереться.

— Даже если мне пришлось бы потерять работу в таверне, это еще не означает конец света. Вот на прошлой неделе человек, который слышал, как я пою, сказал, что могу отправиться в Нью-Йорк и и получить работу в одном из менестрель-шоу[1].

Миссис Мак-Дэйд одобрительно улыбнулась и не стала беспокоить его своими сомнениям.

Мать Лиама прожила еще полгода и умерла в конце октября в возрасте сорока трех лет. Сын был безутешен, но заставлял себя развлекать публику.

«Я пою не потому, что счастлив, — постоянно твердил он, — а потому, что это моя работа».

Есть старое выражение: время лечит раны, что оказалось справедливым и в данном случае. К тому времени, когда зима подошла к концу и теплое солнце пробудило от сна весенние цветы, Лиам почти полностью оправился от своего горя. В чем-то ему помогло появление Кэтлин Кросби, дочери местного учителя. Парня познакомил с симпатичной девушкой ее брат, который частенько захаживал на обед в таверну.

Однажды в воскресенье, единственный выходной день, Лиама пригласили на ужин в дом Кросби. Когда появилась Кэтлин, он не мог отвести от нее глаз. Рыжеволосая, зеленоглазая семнадцатилетняя красавица была видением для созерцания. Ее также привлек молодой человек. С согласия ее отца Лиам стал ухаживать. Многие воскресные вечера он проводил в доме Кэтлин и после ужина часто пел для семьи, даже нашел время, чтобы разучить любимый псалом мистера Кросби, и считал, что школьный учитель скоро станет его тестем.

Хотя благие намерения были понятны возлюбленной, он все еще не делал официального предложения, и вот однажды летним вечером 1853 года его пригласили на ужин. Семейную традицию в тот вечер нарушили тем, что не слушали пение в гостиной. Вместо этого решено было обсудить роман Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

— Ты читал роман госпожи Стоу? — спросил мистер Кросби ухажера дочери.

— Нет. Видите ли, у меня не так много свободного времени на чтение. Я работаю в таверне по двенадцать часов шесть дней в неделю.

— Очень плохо. Если когда-нибудь найдешь время, весьма рекомендую прочитать. Еще ни один роман не пронизан таким духом против рабства.

— Ну, я не сторонник отмены, — признался Лиам.

Школьный учитель и двое его взрослых детей повернули головы и с недоверием посмотрели на гостя.

— Неужели ты сторонник рабства? — спросил мистер Кросби.

— Я ни за, ни против установленного порядка. Если честно, то меня это не интересует.

— Что? Миллионы чернокожих живут в неволе в скверных условиях, а ты считаешь, что тебе это не интересно! — в ужасе воскликнула Кэтлин.

— А с ирландцами обращаются лучше? Нас не с радостью приняли в Америке. У меня, может быть, и белая кожа, но вышел из семьи бедного шахтера. Отцу не так легко было, как и матери, и другим женщинам и детям, работающим на фабриках Лоуэлла. Я не вижу, чтобы кто-то захотел улучшить их жизнь.

— Это совсем другое, — возразил девушка. — Хоть и трудна была жизнь твоих родителей, но они были свободными и ходили куда хотели. Они не были чьей-то собственностью.

— Рабство, может быть, незаконно в Пенсильвании, но эти рудники такие же плантации, как на Юге, потому что владельцы загоняют рабочих в могилы. И пока ты сочувствуешь чернокожим, то подумай, никто из них не умер от «черных легких», собирая хлопок.

Учитель, чтобы всех успокоить, сменил тему разговора на Йенни Линд, «шведского соловья»[2], чье недавнее турне по Америке вызвало много шума. Беседа перешла на Ф.Т.Барнума[3], человека, который убедил певицу пересечь Атлантику. Однако, как только речь пошла о «Генерале Мальчике с пальчик» и фиджийской русалке[4], обсуждение было исчерпано, и в комнате воцарилось неловкое молчание.

Лиам, заметив поздний час, распрощался и покинул дом. Теперь его не только не приглашали, но и Кэтлин прекратила всякие взаимоотношения.

Со смертью матери и потерей надежды на брак Лиам не видел смысла оставаться дальше в Лоуэлле. За полгода он накопил денег, а затем бросил работу. Пэдди пытался уговорить остаться, но тщетно.

Ни шахтерские города Пенсильвании, ни фабричные штата Массачусетс не могли подготовить молодого Мак-Дэйда к жизни в Нью-Йорке. Это был город сильных контрастов. Грязные перенаселенные бандитские трущобы казались слишком далекими от особняков городской элиты.

«Это тот дом, в котором я когда-нибудь буду жить», — подумал он, смотря на искусно построенный таунхаус, которым владел известный промышленник.

Лиам глупо полагал, что, прибыв в Нью-Йорк, сразу же найдет высокооплачиваемую работу в менестрель-шоу, однако, когда обходил театры, ему не предлагали даже прослушивание. Зная, что его скудные сбережения скоро иссякнут, он взялся за первую попавшуюся работу: бармен салуна в пользующемся дурной славой районе Файв-Поинтс. Как и в Лоуэлле, посетители слушали его пение, и он собирал толпы. Прошел слух о его таланте, и однажды вечером менеджер нью-йоркского театра «Никербокер» посетил салун, чтобы послушать народные песни, исполняемые барменом. Не удивительно, ему понравилось то, что услышал.

— Приходите в театр в пятницу, — сказал менеджер, когда покидал убогое заведение. — Посмотрим, сможем ли найти тебе работу получше и вытащить из Файв-Поинтс.

Лиам, став новичком в театре, появился в хоре в гриме чернокожего. Первые дни в «Никербокере» походили на стажировку. Несмотря на прекрасный голос, ему пришлось учиться танцевать, рассказывать анекдоты и играть на бубне. Через полгода работы в менестрель-шоу певец уже был готов к сольному выступлению. Он исполнял песню «О, Сусанна», в то время как Тэмбо и Боунс[5] подыгрывали на банджо. Зрители наслаждались живым исполнением «Кемптаунских скачек» и «Реки Суони», но когда он медленно запел сентиментальную «Джини со светло-каштановыми волосами», то завоевал сердца слушателей. Спустя пять лет певец стал самой популярной звездой в Нью-Йорке.

Когда Лиам узнал о том, что труппе предложили шестимесячное турне по южным штатам, у него это не вызвало восторга. Отношения между Севером и Югом неуклонно нагревались, и он боялся, что рабство в конце концов приведет к насилию. Ему пришлось вспомнить разрыв с Кэтлин Кросби и узнать, как отчаянно аболиционисты станут действовать, чтобы положить конец этому явлению.

Однако теплый прием после первого же шоу в Ричмонде успокоил его. Поскольку труппа гастролировала по Вирджинии и штату Каролина, его оценка южанам возросла. Он считал их гостеприимными, любезными и деликатными, чем грубая аудитория в Никерброкере.

— Разве не ты хотел остаться в Нью-Йорке? — спросил Саймон Уиллис, когда двое мужчин сидели в поезде, идущем на запад.

Саймон, изображавший на сцене Боунса, родился, как и Лиам, в бедной семье и воспитывался в деревенской общине на северо-западе штата Нью-Джерси. У молодых людей, стремящихся к лучшей жизни, было много общего, и вскоре они стали близкими друзьями.

— Да, но тогда я не видел ничего лучшего. Дальше Пенсильвании нигде не был. Если честно, хотел бы жить на Юге.

— Только не я. Здесь слишком жарко.

— Мне жара нипочем.

— Ты так говоришь, потому что начало марта и никогда не был в июле или августе.

— Я бы не против приобрести красивый дом в Чарлстоне или Саванне, — проговорил Лиам.

— Подожди, пока не увидишь французский район в Новом Орлеане и дома плантаторов вдоль Миссисипи.

Продолжая гастролировать по Джорджии, они говорили о южной кухне, красавицах в пышных юбках, запахе цветов магнолии и вкусе мятного джулепа. Не раз их разговор становился предметом обсуждения рабства. Несмотря на неприглядные стереотипы расистских карикатур рабов, которых они представляли на сцене, никто и не думал о положении порабощенного чернокожего населения Америки.

«Слава Богу, что Саймон Уиллис не аболиционист, как отец и братья Кэтлин Кросби. Уж тот, несомненно, прочел бы лекцию о зле рабства и испортил всю поездку».

В общем-то, Лиам ничего не имел против афроамериканцев. В отличие от белых у него не было враждебности. На самом деле он испытывал к ним равнодушие. Действительно, после пересечения границы между Севером и Югом Лиам не обращал внимания ни на рабов, ни на свободных граждан. Для сына шахтера они, должно быть, были невидимыми.

Покинув Новый Орлеан, который певец нашел столь же красивым, как Чарлстон и Саванна, труппа отправилась в Батон-Руж. Хотя длительность большей части остановок составляла минимум две недели, актеры дали три представления в новой столице штата Луизиана. Затем последовал Натчез, богатый город, хорошо известный обширными хлопковыми и сахарными плантациями, где каждое представление собирало полный зал.

Находясь в поездке четыре месяца, многие артисты сильно желали вернуться в Нью-Йорк. Лиам не относился к их числу. «Теннесси, Кентукки, а затем домой», — с горечью думал он, когда смотрел на лунный свет над Миссисипи с балкона гостиницы «Натчез-Блафф».

— Вот ты где! — воскликнул Саймон. — Я повсюду тебя ищу.

— Я сразу ушел из театра после окончания представления.

— Почему? У тебя свидание с одной из южных красавиц?

— Нет. Завтра у нас последнее выступление. Прежде чем уехать на север в Джексон, мне бы хотелось последний раз взглянуть на реку.

— Не выгляди мрачным. Возможно, через пару лет мы снова отправимся на Юг.

— Не будь так уверен, — скептически ответил Лиам. — Если этот человек, Линкольн, победит на выборах…

Саймон резко поднял руки вверх и воскликнул:

— Прошу, не говори о политике. Мне становится плохо, когда слышу о правах штатов и о законе «Канзас — Небраска»[6]. Послушай, двенадцатый час, я умираю от голода! Пойдем, перекусим.

— Ступай один. Я догоню через несколько минут.

После того как Саймон скрылся в ночи, Лиам обратил взор на Миссисипи, по которой пароход направлялся вниз в сторону Нового Орлеана. Он закрыл глаза и прислушался к всплескам от водного колеса.

«Я буду скучать», — подумал он, когда открыл глаза и с тоской посмотрел на дом плантатора на другом берегу. От мысли вернуться в Нью-Йорк с переполненными, вонючими, многоквартирными домами и грязными улицами ему становилось тошно.

— В следующий раз, когда я приеду на Юг, то останусь, — поклялся он, не понимая еще, что дома с колоннами белых обитателей были также недосягаемы, как особняк Астора в Нью-Йорке.

Когда пароход проплыл, он решил присоединиться к Саймону, прежде чем лечь спать. По дороге в таверну, где ждал друг, он минул трех белых мужчин, чья пропитанная потом одежда говорила о них, как о простых работягах, которые в большинстве были докерами и грузили-разгружали пароходы. Трое тащили чернокожую девушку в кусты и срывали на ней одежду.

— Помогите! — кричала девушка, ее карие миндалевидные глаза молили Лиама, а мягкие, полные губы тряслись от страха.

Хотя его и нелегко было испугать и он никогда не убегал с поля боя, но три мужика против одного — вряд ли справедливо. Несмотря на сострадание к девушке, Лиам пренебрег положительными качествами своей натуры и отвернулся.

— Прошу, не оставляйте меня!

Певец продолжал идти, не обращая внимания на ее упорные мольбы.

— Так будь ты проклят! — злобно крикнула она, когда трое пьяных спорили, кто будет первым. — Проклинаю за твое бессердечие и трусость.

— Хватит болтать, малышка, — предупредил один из нападавших и ударил ее по скуле.

«Молю Бога, чтобы ты узнал, что значит быть во власти таких людей», — подумала она и потеряла сознание.

На следующий день Лиам проснулся поздно, проспав до середины дня. Вчерашний сон неоднократно прерывался ночными кошмарами девушки-рабыни с мягкими, полными губами. Когда он, наконец, встал, то почувствовал угрызение совести.

«Нужно было ей помочь, но я был один. Какая у меня возможность справиться с тремя мужиками?» — подумал он, оправдывая свои действия и успокаивая совесть.

Плотно позавтракав, Лиам упаковал в чемодан одежду и личные принадлежности. После вечернего представления труппа должна была сесть на поезд и отправиться в Джексон. Предвкушая неудобную поездку в поезде, он решил размять ноги и немного прогуляться. Лиам, выйдя на центральную улицу, прошел мимо нескольких рабынь, следующих за хозяевами. Показалось ли ему или нет, но они смотрели на него глазами, полными гнева.

«Нет, — заключил он. — Эти женщины боятся глядеть в глаза белому человеку».

И все же жуткое чувство того, что стал предметом ненависти, преследовало его. Впервые, будучи раньше очарованным довоенным миром в Чарлстоне, ему захотелось сбежать в безобидный Манхеттен. Но Джексон, как и Теннесси и Кентукки, — рабовладельческие штаты, — ждали его впереди, и последнее представление должно было пройти в Натчезе.

Направляясь в театр, он стойко переносил, как казалось, полные негодования взгляды мимо проходящей чернокожей девушки.

«Отвернись», — говорил он себе, как сделал прошлой ночью, когда напуганная девушка отчаянно нуждалась в помощи.

Лиам вошел в театр со служебного входа в задней части здания. Прибыв на место рано, ему не нужно было пробираться в гримерную сквозь толпу. За общим туалетным столом сидели лишь двое актеров. Он быстро переоделся и сел перед зеркалом, взял баночку с гримом и аккуратно стал накладывать краску на лицо. Покрыв щеку, он заметил перемены в отражении: черты лица стали другими, более мягкими и похожими на женские. В зеркале он увидел ее лицо.

— Проклятье! — вырвалось у него, и он оттолкнул стол.

— Что случилось? — поинтересовался сидящий рядом партнер.

Лиам снова посмотрел в зеркало и увидел свое лицо в образе чернокожего.

— Ничего, — пробормотал он в ответ. — Думаю, что нужно пойти на свежий воздух.

Лиам вышел через служебную дверь в теплый миссисипский вечер и глубоко вдохнул. У него, потрясенного необычным случаем, не было никакого желания говорить с коллегами по сцене, южная ночь успокаивала, и он не уходил, пока зрители не заняли свои места и шоу не началось.

— Вот ты где! — воскликнул Саймон, когда увидел Лиама за кулисами. — Я думал, что ты собрался пропустить вечернее представление. И где же ты был?

— На улице.

— Просто не можешь оторваться от красоты Юга, не так ли?

— Полагаю…

Слова пропали, когда Лиам посмотрел на зрителей. Это чернокожий, сидящий в третьем ряду?

«Как глупо, — сказал он себе. — Только белым позволено находиться в театре».

— Ты в порядке? — спросил Саймон. — Выглядишь так, будто увидел призрак.

Оркестр, который стал играть классический менестрель, возвестил о начале представления и избавил Лиама от необходимости отвечать.

Во время прощального выступления в Натчезе певцу показалось, что увидел в зале лицо своей мучительницы. Дрожа от страха, он как-то сумел сохранить спокойствие. Однако после исполнения последней песни он вбежал в гримерную, не дождавшись вызова на поклон в конце представления. Лиам сел за столик, схватил тряпку и стал стирать с лица краску. Певец был в ужасе, когда под ее слоем показался темный цвет кожи.

— Что за черт? — воскликнул он.

Когда Лиам отчаянно старался избавиться от грима, он услышал, как в комнате эхом раздалось проклятие рабыни: «Черт бы тебя побрал. Проклинаю тебя, бессердечного труса, и молю Бога, чтобы узнал, что значит быть в милости таких людей».

Краска была снята, но лицо оставалось черным.

— Эй, парень — закричал помощник режиссера, когда увидел, что в комнате сидит чернокожий. — Ты знаешь, что тебе нельзя здесь находиться.

— Но это же я, — крикнул певец. — Лиам Мак-Дэйд. Я певец менестрель-шоу.

— Да-да. А я Томас Джефферсон. Пошел вон, пока я не надрал тебе задницу.

Когда Лиам покидал гримерную, он слышал аплодисменты зрителей. Все исполнители покинули сцену и поспешили переодеться: они старались успеть на поезд до Джексона. Лиам подбежал к Саймону Уиллису в надежде, что друг узнает его.

— Что такое, парень? — спросил молодой человек из Нью-Джерси. — Тебя отправил сюда твой хозяин с посланием для кого-то?

— Ты не узнаешь меня? — спросил певец.

— Нет. Я не вожу дружбы с чернокожими.

— Это же я, Лиам Мак-Дэйд!

— Пошел вон, — сказал Саймон, отталкивая его. — Мне нужно успеть на поезд, и нет времени на глупости.

Когда Лиам увидел, что к нему приближается помощник режиссера, он выскочил через служебный ход и побежал на вокзал, но цвет кожи не позволил сесть в пассажирский вагон.

«Что делать? Что делать?»

Единственной мыслью было бежать, он направился к Миссисипи. По дороге, примерно в том же месте, где прошлым вечером насильно схватили девушку, он столкнулся с группой пьяных докеров.

— Посмотрите-ка, кто у нас здесь, — медленно произнес самый высокий.

— Ведь ты не станешь убегать, парень? — спросил человек пониже.

Лиам отчаянно пытался объяснить.

— Я не раб, а певец в менестрель-шоу, родом из Пенсильвании, где отец был шахтером.

— Похоже, что тебя бросили в угольную пыль, — сказал высокий, вызвав смех у остальных спутников.

— Я белый человек, честно! Это всего лишь грим. Он, должно быть, обесцветил кожу. Я на самом деле певец в менестрель-шоу.

— Певец, да? — спросил тучный мужик. — Тогда послушаем, как ты поешь.

Лиам пытался исполнить песню Стивена Фостера, но слова не приходили на ум: от страха он их забыл. Высокий мужик, подкрепившись спиртным, схватил его за руку и потащил к росшему неподалеку раскидистому дубу. Один из спутников вынул веревку и перекинул конец через крепкий сук, в то время как его товарищ завязал другой конец вокруг шеи Лиама.

— Ты не можешь петь, черт возьми! — сказал высокий, наблюдая, как его сообщники будут вешать молодого человека из Пенсильвании. — Теперь посмотрим, как ты танцуешь.

Беспомощно хватаясь за веревку, которая перекрывала кислород, Лиам Мак-Дэйд видел лица, наблюдавшие судороги его тела. У всех были глаза, полные триумфа, и мягкие, полные губы, которые довольно улыбались.

Май 2018 г.