Разгром линии Маннергейма

Герой Советского Союза младший лейтенант Г. Айрепетьян Я — командир штурмовой группы

Родом я из Азербайджана. Родился в 1914 году. В Красной Армии — с 1936 года. Отслужив срок, окончил на Украине курсы младших лейтенантов.

Осенью 1939 года участвовал в освободительном походе по Западной Украине, но в боях не пришлось побывать. В декабре меня перебросили на финский фронт. Приехал на Карельский перешеек 28 декабря. Назначили командиром взвода.

Мой взвод стоял в пятистах метрах от передовой линии, невдалеке от озера Суванто-ярви, Мы жили в блиндажах.

Прожил я там всего три дня.

На четвертый день меня вызвали в штаб полка. Там были комиссар дивизии и командир полка. Комиссар дивизии объяснил мне задачу группы, командиром которой назначили меня. Эта группа должна, внезапно врываясь в траншеи противника, сеять там панику и этим способствовать захвату траншей.

Познакомился со своими бойцами. Их было 30 человек. Люди все опытные, отслужившие в армии по два года, знакомые с особенностями действий в укрепленных районах.

Я решил, что прежде всего необходимо разработать способ добираться до неприятельских траншей без потерь. Комиссар дивизии одобрил мою мысль. Мы стали тренироваться. Построили из снега учебный дот, траншеи. Днем тренировались, а ночью ходили в разведку, чтобы заранее изучить поле своих будущих действий.

Наша дивизия была расположена на одной цепи высот, финны — на другой. Между обеими цепями высот — овраг. Когда наша пехота обычными мелкими перебежками спускалась по склону для атаки, финны, имевшие возможность обстреливать склон прицельным огнем, наносили пехоте потери и принуждали ее возвращаться.

Ночными разведками нам удалось установить, что перед самыми финскими траншеями находится мертвое, непростреливаемое пространство. «Если бы, — подумал я, — нашей штурмовой группе удалось без потерь достигнуть этого мертвого пространства, мы могли бы ворваться и в траншеи».

11 февраля дивизия пошла в наступление. В 5 часов утра началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась 4 часа без перерыва. Когда рассвело, я получил приказ — ворваться со своей штурмовой группой в неприятельские траншеи.

Группа заняла исходное положение на своем склоне. Я понимал, что если мы двинемся вниз по склону мелкими перебежками, то финны перестреляют нас прежде, чем мы добежим до дна оврага.

Оставалась одна возможность: бежать во весь дух и во весь рост, пока не достигнешь мертвого пространства.

Такое решение я и принял. Послал вперед одно отделение, причем пустил бойцов не кучей, а рассредоточению, на расстоянии 5–6 метров друг от друга.

Смотрю — удалось. Под бешеным огнем все десять добежали до мертвого пространства и залегли вблизи финских траншей.

Тогда я выпустил второе отделение. Опять удача. Посылаю третье — и вот вся штурмовая группа, кроме меня, находится уже на месте.

Нужно перебираться и мне. Пускаюсь бегом вниз по склону. Но финны уже разгадали наш замысел и обрушились на меня огнем.

Чувствуя, что малейшее промедление — смерть, бегу во весь дух. Но огонь был так силен, что до мертвого пространства мне не удалось добежать.

На склоне когда-то стояла жилая постройка. Она сгорела, от нее осталась только полуразрушенная кирпичная печь. Я спрятался за трубой. Печку обстреливали так, что осколки кирпича дождем стучали по моей стальной каске. А только высунешь голову, по каске, словно спичка, чиркнет пуля.

Минут двадцать держали меня финны за трубой. Наконец, успокоились. Видно, решили, что я убит. Тут я и выскочил, Добежал до своей группы.

Между нами и финнами метров тридцать. Слышу их разговор, команды на непонятном мне языке. Разделяет нас длинный узкий бугор.

Пулями им нас не взять. Они начали швырять ручные гранаты. Мы в ответ тоже кидаем ручные гранаты через бугор. Но вижу я, что долго не продержишься под гранатами, нужно итти в атаку. А как пойдешь? Ведь бугор перед траншеями наверняка минирован!

И вдруг финны, обманутые нашим криком «ура» и решившие, что мы бросились на их траншеи, взорвали свое минное поле. Нас завалило снегом и землей.

Однако отряхиваюсь и вижу, что вся моя группа цела. Но тут новая беда. Бугор, защищавший нас от финских пуль, стал гораздо ниже. Теперь мы могли уже только лежать, не поднимая головы. Встать не было никакой возможности.

Гляжу — наш самолет. Истребитель. Летчик, видимо, понял наше положение. Самолет пикировал на финскую траншею, стреляя из всех пулеметов. Финны попрятались на дно. Этим моментом я и воспользовался.

Подбегаем к траншее и забрасываем ее гранатами. Белофинны — кто убит, кто ранен, кто бежит, побросав оружие. Врываемся в траншею.

Три дота, расположенных в системе траншей, не поддержали своих. Прекратили огонь. Из них тоже побежали финны. Я послал часть своих бойцов вправо по траншее, часть — влево, а сам, увидев ход сообщения, уходивший в глубь расположения противника, кинулся туда, чтобы закрыть дорогу возможной поддержке с тыла.

Прямо передо мной бежал финн. Я несколько раз стрелял в него, но не попал, потому что ход сообщения уходил вглубь зигзагами и повороты мешали мне целиться.

Вдруг я заметил, что финн нырнул в какую-то дыру слева. Я мгновенно сообразил: если не пойду за ним немедленно, он может оттуда встретить меня огнем. Остается только одно: ворваться у него на плечах.

И я, не останавливаясь, нырнул в дыру вслед за врагом.

Темный подземный ход. И вдруг вбегаю в комнату, ярко освещенную электричеством. Никого. А пути дальше нет. Где же финн? Куда он девался?

Имея гранату и винтовку наготове, я оглядел комнату. Вдоль стен — широкие нары, в два этажа, как в вагоне. Выше, на стенах, толстые пучки проводов. Посреди комнаты стоит стол, на столе три примуса. На примусах котелки, в котелках варится каша. Всюду грудами валяются винтовки, гранаты, револьверы и полевые сумки. Но ни одного человека. Где же финн, за которым я гнался?

Тут подоспели два моих бойца. Встали рядом со мной, держат винтовки наготове, разглядывают комнату.

В одном углу увидели мы целую кучу шинелей. Гляжу из-под кучи торчит валенок. Сначала я не обратил на него внимания. Стал собирать офицерские сумки, вытряхивать из них документы, карты, схемы, чтобы отправить в штаб дивизии. И вдруг мне пришло в голову: почему этот валенок торчит вверх носком? Если бы он был пустой, непременно свалился бы на бок.

Подошел я к куче шинелей. Держу револьвер в правой руке, а левой сгреб шинели и бросил их в сторону. Под шинелями лежит финн, которого я искал. Мертвый. Револьвер в руке. Застрелился.

Я отправил в штаб дивизии документы, найденные в офицерских сумках, а сам со своей группой расположился в занятой траншее. Стали собирать брошенное финнами оружие. Здесь были целые горы винтовок, автоматов, револьверов, ручных гранат, два станковых пулемета. Мы их сразу повернули стволами в сторону финнов. Возле них были ящики лент с тысячами патронов.

Между тем к нам стали подходить через овраг бойцы. Теперь под моей командой было уже человек шестьдесят. Я этому очень обрадовался, так как с минуты на минуту ожидал контратаки.

Но финны предприняли первую контратаку только вечером. Мы встретили их огнем из их же пулеметов. Лес за траншеей был превращен нашей артиллерией в поле, и им негде было прятаться. Не добежав до траншеи, они обратились в бегство.

Контратака отбита. Но я понимал, что неизбежна вторая и что они ее предпримут с гораздо большими силами. Кроме того, в задачу моей группы не входит удержание этой траншеи во что бы то ни стало. Внеся дезорганизацию в ряды противника во время боя, она свое дело сделала.

Однако не хотелось уходить, не причинив врагу возможно больше вреда. И мы остались ждать второй контратаки.

Она последовала глубокой ночью. Мороз, ветер, снег. Финны развили ураганный огонь и ударили на нас с трех сторон. Бойцы мои дрались, как львы. Мне приходилось поспевать и туда и сюда, чтобы объединять действия всей группы и сосредоточивать удар там, где он в данную минуту был наиболее необходим.

Вскоре я обнаружил, что финны основным направлением контратаки избрали зигзагообразный ход сообщения. Здесь было особенно жарко. Мои бойцы, отстреливаясь, начали отходить.

— Гранаты! — кричу. — Давайте мне сюда побольше гранат!..

Гранатой я умею работать, знаю и люблю это оружие. Еще до Красной Армии, в Азербайджане, я завоевывал на соревнованиях первые места по гранатометанию. Обычная хорошая дистанция для гранатометчика — 45–50 метров. Мой рекорд — 68 метров.

Мне подали связку гранат. Я занял в ходе сообщения позицию и стал швырять гранаты в наступающих финнов, медленно пятясь и прикрывая отход своих бойцов. Когда гранаты кончались, я требовал новых, и бойцы подносили мне их.

А тем временем бойцы мои мало-помалу оставляют траншею. Требую еще гранат, но мне отвечают, что не осталось ни одной. Надо и мне уходить. С последней гранатой в руке стою один в траншее. И сразу передо мной появляются три финна с винтовками, направленными на меня.

Хотел швырнуть гранату, но вдруг почувствовал, что правая рука повисла, как плеть. Схватил в левую руку револьвер и выстрелил. Один финн опрокинулся, другие отпрянули и скрылись за изгибом траншеи.

Зная, что через секунду они вернутся, я стал выползать из траншеи, к своим, не спуская глаз с противника.

За мной бросился финн с автоматом. Я уложил его из револьвера. Еще один сунулся за мной. И этот грохнулся, подбитый пулей.

Но чувствую, в глазах темнеет, дыхание становится частым и прерывистым. Тут только начал я понимать, что ранен не в руку, а в правую половину груди. Сколько ни заберу воздуха, он до легких почти не доходит, а вырывается наружу, и кровь булькает в ране.

Траншея позади меня имела пологий выход на склон горы. Я повернулся к финнам спиной — больше уже все равно не мог сопротивляться — и пополз.

Ползу. Финны ведут сильный огонь. Пули пролетают надо мной.

В сумраке вижу наших. Они мне кричат.

Я теряю сознание.

Очнулся я 15 февраля в госпитале.