Разведка

Валентина Васильевна Чудакова

Разведка

Ноги мои как ватные. Каждая клеточка тела вопит об усталости. Меня точно расчленили, и все я чувствую отдельно: голову, руки, спину... На секунду закрываю глаза и сразу же вижу подушку. Огромная, в ситцевой наволочке с голубыми цветочками. Она, как живая, сама услужливо лезет под голову. Наваждение. Как строевой конь, встряхиваю головой. При чем здесь подушка? Какая? Ах да, подушка из моего детства, из довоенного далека. Пуховая, набитая сладостной дремой и небылицами. Теплая, бабушкина... Когда это было? И было ли?..

Пытаюсь что-то сообразить и не могу. Мысли, как чугунные осколки, разлетаются в разные стороны, и никак их воедино не собрать. Так о чем же это я?.. С трудом проглатываю густую, как мыльная пена, горьковатую слюну, до предела напрягаю ускользающее сознание. Хмуро оглядываю далеко не стройную колонну своих подчиненных. Грязные, потные, молчаливые, они, как репинские бурлаки, налегают грудью на лямки тяжелых пулеметных волокуш и бредут по снежной целине, едва переставляя ноги и низко опустив головы. Я ощущаю в сердце легкое противное покалывание - это подкрадывается непрошеная жалость.

Ах, вот я о чем!.. Когда же мы спали в последний раз? Не могу вспомнить... Сколько времени человек может не есть? Не пить воды? Ну, сколько? Впрочем, это сейчас не существенно. А вот сколько можно не спать и держаться человеком?.. Трое суток? Четверо? Сколько?..

- Приказываю спать! Немедленно. Всем до одного спать!

- Надо бы соломы.

- Не выдумывайте! Пол не снег. Спать.

Команду повторять не приходится. Солдаты, не раздеваясь и не разуваясь, как подкошенные валятся на голый пол в обнимку с автоматами и засыпают мгновенно. От могучего разноголосого храпа звенят чудом уцелевшие оконные стекла. Промокшие полушубки и валенки исходят паром.

Моя правая рука и заместитель сержант Непочатов принюхивается, забавно морща изрядно подмороженный нос. С трудом раздвигает в улыбке большие потрескавшиеся губы:

- "Букет моей бабушки"... Помните такие духи?

Шутка до меня не доходит. Я лично не слышу никаких запахов. Едва подавляя раздирающую скулы зевоту, еле ворочая языком, осведомляюсь:

- Пулеметы не запотеют?

- Не должны. В сенях холодно. Часового ставить?

- Не надо. В деревне наших полно. Назначьте только дневального.

- Я сам подневалю.

- Ладно. Через два часа сменитесь.

... - Вставайте! Вставайте! - Назойливый голос лезет прямо в уши, и я чувствую явственно, как кто-то довольно бесцеремонно дергает меня за ногу. А очень знакомый голос опять над самым ухом требовательно и въедливо: - Да проснитесь же наконец! Лейтенант до вас пожаловал! Притулин.

Я села с закрытыми глазами. "Притулин? А при чем здесь Притулин? Он мне не начальство. Ах да, он из разведки... А при чем разведка?.."

Теперь уж я совсем отчетливо слышу голос сержанта Непочатова:

- Лейтенант Притулин вас давно дожидается...

Мне наконец удалось открыть один глаз. У порога стоял молодой командир взвода нашей полковой разведки и улыбался. Лучик его жужжащего трофейного фонарика скакал по лицам спящих солдат, заглянул мне в глаза. Загораживаясь рукой, я неласково спросила:

- Что тебе здесь надо?

Лейтенант усмехнулся:

- На свидание пришел.

- Я вот покажу тебе свидание, нахал. Погаси свой дурацкий фонарь!

А голова сама против воли так и клонится на полевую сумку, заменяющую подушку.

- Подожди, пулеметчица, не укладывайся. Дело есть. Хочешь со мной в разведку?

Я вскидываюсь, как пружина.

- Пошел ты со своей разведкой! Брысь отсюда! Четверо суток не спала. Вот дать тебе по шее...

Разведчик хохотнул:

- Ничего себе девушка кроет! Слабый пол. Нежное существо...

- Непочатов! Выставьте его за дверь! И ложитесь спать. Смену себе разбудите.

Разведчик и не думает уходить.

- Слушай, спящая красавица, тебя вызывает командир полка.

- Скройся, болтун!

- Без травли.

- Меня?! Сам командир полка? - На сей раз мне удается открыть оба глаза. - Зачем?

- Не знаю. Айда.

На улице я трижды с подвыванием зевнула, так что заныло за ушами. Долго терла лицо колючим снегом. Кажется, малость полегчало.

Из-за разрушенных мостов, сплошь заминированных дорог и снежных заносов полки нашей дивизии далеко оторвались от собственной и приданной артиллерии, от второго эшелона наступающих боевых порядков. Мы идем вперед налегке, имея при себе небольшой легкосанный обоз с продовольствием и боевым припасом для стрелкового оружия.

Наш полк буквально висит у противника "на хвосте". Но тем не менее нам никак не удается войти в непосредственное соприкосновение с основными вражескими частями и навязать им решительное сражение. Дело пока обходится короткими стычками с немецкими арьергардами (заслонами) да факельщиками поджигателями.

От настоящего боя фашисты уклоняются: то ли окружения опасаются, то ли мечтают заманить нас в западню. На это они мастера. С самого начала войны действуют по шаблону: притворно отступая на каком-либо участке фронта, завлекают в узкий коридор наши передовые силы, а затем вдруг, загнув фланги, смыкаются за нашей спиной. Вот тебе и окружение, излюбленный фашистами "котел".

Наученные горьким опытом, наши командиры решили, что продвигаться дальше, без артиллерии и тщательной предварительной разведки, опасно.

На пути нашего полка лежала уцелевшая от военных пожаров деревня Касня, с железнодорожным полустанком. По рассказам местных жителей, в деревне этой все лето и осень силами военнопленных фашисты возводили укрепления, готовили промежуточный оборонительный рубеж "на всякий случай". Немцев там и сейчас видимо-невидимо. Надо было срочно проверить эти сведения: разведать скрытые подступы к деревне и уточнить силы противника. Решили на эту операцию послать взвод конной разведки лейтенанта Притулина, парня отчаянной храбрости, и один "максим" на санях, в сопровождении офицера-пулеметчика. Выбор пал на меня, и, как я понимаю, по очень простой причине. У нас в полку двенадцать командиров пулеметных взводов - мужчин; кого ни назначь - другим будет обидно. Народ они горячий, боевой. Одним словом, сибиряки. А я одна среди них - тут уж без всякой обиды. Вот почему меня так бесцеремонно подняли среди ночи в самый разгар одурманивающего сна.

Признаться, оказанная честь меня нисколько не обрадовала. И не потому, что совсем не выспалась, и не потому, что операция была рискованной. Мне в принципе это было не по душе. Я считала, что на войне, даже больше чем в мирное время, каждый должен знать свое определенное место.

Эту истину я усвоила с самого начала войны, пережив позор первых дней отступления, панику и два вражеских окружения. А до войны в свои шестнадцать лет о войне я имела самое романтическое представление. Враг напал! Ну и что ж? Верхом на горячего коня, в руку саблю и... марш-марш в атаку! А то - за пулемет, и строчи, точно чапаевская Анка... Как все мои сверстники, в затаенных мыслях я совершала подвиги на земле, на море и в небе; покоряла тайгу и неприступные льды, штурмовала горы, строила далекие чудесные города. И очень досадовала, что так медленно тянутся школьные годы в нашем тихом районном городке. Казалось, пока я расту и учусь, - все уже будет сделано и не достанется на мою долю ни подвигов, ни свершений. Никакой романтики...

Мои мечты осуществились, но совсем не так, как я это себе представляла. Во всяком случае - не столь романтично. Убедилась, что война - это прежде всего труд. Труд тяжелый, повседневный, без учета меры и времени, с пренебрежением к опасности, с величайшим напряжением физических и моральных сил. И вся моя романтика, в возвышенном понимании этого слова, испарилась. Мечты о подвигах и славе сами по себе выскочили из головы. Выдержать, выстоять, выжить, победить. Вот и вся романтика войны. Одна на всех.

И когда меня спрашивают, что я делала на войне до того, как стать командиром пулеметчиков, я без ложной скромности отвечаю: "Все". И это действительно так. Перевязывала раненых, хоронила убитых, писала солдатские письма, помогала полковому писарю, хлорировала питьевую воду, стирала бойцам портянки, драила полевую кухню, доставляла боевые пакеты, в окружении ходила в разведку. Одним словом, зря солдатский хлеб не ела. По приказу комиссара Юртаева случалось даже стихи писать и быть артисткой на коротких привалах...

Не легок и не сладок был мой путь от фронтовой Золушки до пулеметного командира. Вот почему я так дорожила своим местом в боевом строю. Ведь это не шутка - в семнадцать девических лет командовать взводом мужчин, в пехоте!..

И тут вдруг совсем некстати эта разведка.

Правда, командир полка в самом начале разговора сказал, что мое участие в разведке - дело добровольное, а не в порядке приказа. И если мне не хочется ехать, то...

Отказаться?! Да разве это мыслимо? По приказу или не по приказу, но раз уж вызвали и предложили, значит, дело решенное. И я ответила без раздумья:

- Согласна. В случае чего, Непочатов меня заменит. Толковый. Положиться на него можно. Вполне.

Я очень рассердилась на лейтенанта Притулина, когда тот, улучив момент, шепнул мне на ухо:

- Съездим и, как пить дать, все отхватим по медали. А то и по ордену...

Я его осадила:

- Хватай, коли за медали воюешь.

Разведчик промолчал, а на улице опять нарвался на мои растопыренные колючки. Он посоветовал:

- Возьми третьего на всякий случай.

- Хватит с тебя и двух пулеметчиков, - буркнула я. - И вообще не лезь в мои распоряжения.

Я брала с собой лучшего пулеметчика Васю Чурая, парня толкового и исполнительного. Он уже успел ременными вожжами крепко-накрепко прикрутить пулемет к задку штабных легковых саней. В оглоблях выламывался резвый жеребец самого командира полка, пытался сбросить с бархатной спины промерзшую попону.

Провожать нас вышло начальство: командир полка, начальник штаба и наш новый комбат, человек необычно молчаливый и пока непонятный.

- Вот тебе и тачанка! - с наигранной бодростью воскликнул командир полка. - Теперь ты у нас и впрямь Анка-пулеметчица. Видишь, даже коня своего не пожалел для такого дела. Ну, добро. Ни пуха!..

- Не зарываться! - предупредил начальник штаба.

Комбат промолчал.

Поехали.

По заснеженной проселочной дороге мы ехали довольно долго.

Впереди - гуськом разведчики в седлах. Сзади, на некотором расстоянии, - моя "тачанка". О минах мы и не вспомнили. Несмотря на обилие снега, сани заносило на раскатах - видно, под снежным покровом был лед. И я крепко держалась за холодный щит пулемета, глядя в спину Чурая. Он правил стоя и в своем широченном маскировочном балахоне был похож на заснеженный приземистый пень.

...Деревня вынырнула из-за бугра столь неожиданно, что мы с ходу едва не влетели в ее единственную широкую улицу. Осадили коня на опушке мелколесья метрах в трехстах от деревни. Развернули сани пулеметом вперед. Разведчики спешились, лошадям на морды - торбы с овсом, чтоб не ржали. Стали слушать. Тишина. Только кони наши овсом похрустывают да луна светит почем зря.

- Что-то непохоже на укрепленный пункт, - усомнилась я. - А не заблудились мы?

Командир разведчиков отрицательно покачал головой, но все-таки сверился по карте. От лунного сияния было так светло, что даже не понадобился фонарик. Я не совсем уверенно сказала:

- Кажется, задачу мы выполнили. Убедились, что Касня не укрепленный пункт, что подходы сюда удобные... Надо возвращаться.

Лейтенант Притулин вспылил:

- С чем? Кто в деревне? Сколько их?

- Да нет там ни одного черта!

- Ты почем знаешь?

- Что ж тебе фрицы, дураки, что ли? Часовых не выставить...

- Да ты откуда знаешь, что их нет?

- Что ты заладил "почему да почему"? Решай. Нечего воду в ступе толочь.

- Решу. Вот только с братвой посоветуюсь.

- Во-во, самое подходящее время для собрания. Не забудь избрать президиум...

Разведчик досадливо крякнул:

- Ну и характер! - и направился к группе конников.

Вернулся он очень скоро, решительный, возбужденный. Кошачьи глаза мерцают зеленоватыми огоньками.

- Решено. Нападаем!

- А если их там действительно видимо-невидимо?

- Ерунда. Скрыться всегда успеем. Фрицы - трусы, ночью догонять не станут. - И вполголоса: - По ко-ням!

На всем скаку наша "тачанка" вылетела на бугор. Круто развернулись у первых домов деревенской улицы. Мой Вася Чурай, кинув мне вожжи, ринулся к пулемету.

- Я сама. Держи крепче коня! - и ударила длинной очередью вдоль по улице. Сначала по левой стороне, потом по правой. Со звоном посыпались стекла. Забухали двери. В деревне началась паника. А я все строчила.

- Ура! - разведчики со свистом и гиканьем пролетели мимо наших саней, ворвались в деревню, застрочили из автоматов.

Было хорошо видно, как немцы, согнувшись, карабкаются по высокому заснеженному откосу линии железной дороги и переползают через рельсы на другую сторону полотна. Их настигали наши пули. То один, то другой неподвижно замирал на снегу. Несколько фашистов отстали, пытались отстреливаться. Их смяли конники. Деревня была нашей...

Мы сняли пулемет с саней и установили его на снегу, взяв под обстрел дорогу, ведущую во вражеский тыл, и железнодорожный откос. Враг мог опомниться и предпринять контратаку.

К моей пулеметной позиции подошел лейтенант Притулин. С нервным смешком сказал:

- Вот тебе и разведка! Немцы орут с перепугу: "Доватор! Доватор!" Смехотища. Видно, крепко насолил им покойный генерал Лев Михайлович, что до сих пор не забыли...

- Ладно, - прервала я его, - эмоции потом. Что будем делать, возвращаться?

- Ну уж не-ет, - весело протянул Притулин. - Завоеванное не отдаю! Займем оборону. Донесение отправил. - Он взглянул на светящийся циферблат своей трофейной штамповки. - Через два часа подойдут наши. А пока надо держаться. Ты шутишь: с ходу взять населенный пункт и добровольно его оставить! Да кто же это нам простит? Да я и сам себе до смерти не простил бы этакое...

- Пожалуй, ты прав. Интересно: что за насыпью? Может быть, они там засели? Надо бы проверить.

- Послал двоих. Слушай, мои хлопцы фашиста поймали. В одних кальсонах. Трясется от страха, как студень. Хочешь посмотреть? Айда в дом.

Пленный был удивительно несимпатичный. Тощий, как жердь. Тускло-рыжий. Кривоносый. Он был не одет - в нижней теплой рубахе, кальсонах - и глядел на свои соломенные огромные эрзац-боты. Ноги его дрожали мелкой дрожью.

В доме вовсю хозяйничали наши разведчики, весело переговаривались, складывали в парусиновый саквояж все бумажки подряд и жевали соленые трофейные галеты. Меня тоже угостили.

Я глядела на пленного с брезгливой жалостью.

- Да оденьте вы этого черта! - сказала Притулину. - Смотреть противно.

Хорош и такой, - отмахнулся лейтенант, - небось не сдохнет.

Я съехидничала:

- Боишься, не поверят, что взял в одном белье?

- Ну и язва же ты! - Притулин сверкнул глазами. - Ребята, оденьте это чучело. Девушка смущается.

Мы заняли круговую оборону, использовав немецкие заснеженные окопы и трофеи: ротный миномет с изрядным запасом мин и пулемет МГ-37. Позиции были выгодными: с пригорка подступы просматривались отлично. Лесок на восточной окраине, в котором мы первоначально остановились, нас мало беспокоил, вряд ли можно ожидать нападения со стороны нашего тыла.

И мы решили без боя деревню не отдавать, тем более что возвратившиеся из-за насыпи разведчики доложили, что там никого нет.

- Куда же они подевались? - удивилась я вслух, имея в виду немцев.

- В Берлин драпанули! - пошутил Притулин. Его так и не покидало приподнятое настроение. А посланный с донесением наш гонец между тем не возвращался. Связи с полком не было. По истечении трех часов командир разведки заметно стал нервничать:

- Куда он провалился? Давно пора бы тут нашим быть. На мину, что ли, напоролся?

Посоветовавшись со мной, он послал в штаб полка дублера. Нас осталась горсточка: пятнадцать конников и два пулеметчика. Вот и все войско. И если фрицы, опомнясь, вернутся, будет жарко...

Ночь угасала в напряженном ожидании. Мы мерзли в окопах: у нашего "максима" - Чурай, у трофейного МГ - я, у миномета - Притулин. А между огневыми точками невидимо притаились разведчики.

Но фашисты не вернулись. И все еще не было вестей от наших гонцов. А на рассвете нас вдруг атаковали лыжники. Наши! Из соседней дивизии.

Сначала по деревне ударили минометы. В сухом морозном воздухе звук выстрела как бы двоился, было непонятно, откуда бьют, и мы не сразу догадались, что это свои. Но когда вдруг за нашими спинами послышалось "ура", нас как ветром выдуло из окопов. Лыжники вынырнули из восточного лесочка, рассыпались по полю, как белые хищные птицы, и стремительно ринулись в атаку.

Это была бы великолепная картина, если бы не густой автоматный огонь. Нет ничего обиднее, чем погибнуть от своей же пули. Пришлось укрыться за домами. Лейтенант Притулин возмутился:

- Нахалы слепые! По своим лупят! Подкинуть бы им парочку мин, чтоб уж бой был по всей форме...

Обнаружив в деревне нашу разведку, лыжники очень удивились. Поздравляли нас, извинялись, шутили и хохотали: "Своя своих не познаша..." Невесел был только их комбат, молодой и, очевидно, самолюбивый. Но его тоже можно понять: кому же охота прослыть героем досадного и смешного происшествия.

Через рацию лыжников Притулину удалось связаться со штабом нашего полка. Как мы и предполагали, с нашими гонцами было неблагополучно: один из них подорвался на мине, второй - задержался с тяжело раненным товарищем. Не бросишь же его на снегу!

- Угадай: что сказал командир? - спросил меня Притулин.

Я промолчала. Усталость опять навалилась вдруг, да такая - хоть замертво в снег.

- Он сказал: "Спать, герои!" - улыбаясь, продолжал разведчик.

- Герои... - усмехнулась я.

- А то, скажешь, нет?

Я отмахнулась:

- Отвяжись, бахвал! Я сплю на ходу.

Мы с Чураем распрягли и разнуздали озябшего жеребца, с трудом водворили его в тесный хлев. Притащили с позиции пулемет и, привязав к саням, отправились спать.

Я брезгливо скинула с кровати ворох примятой соломы и улеглась на голые доски. Чурай устраивался на узкой лавке. Проваливаясь в небытие, я его спросила:

- Василий, как думаешь, герои мы?

Пулеметчик ответил не раздумывая:

- А, какие там герои! Просто повезло. Вот если бы атаку отбили. А это так, обыкновенное дело.

Он прав. Да, это так - обыкновенное дело на войне.