Религиозные смуты и гонения. От V в. до XVII в.

Два разных потока приобретают в наше время возрастающее влияние в сфере мысли и жизни: научный, вступивший в борьбу с догматическими верованиями, и религиозный, направленный к их защите и к возбуждению интенсивности церковной жизни. С одной стороны, успехи опытных наук, разъяснив многое, что прежде казалось непостижимым, наводят на мысль, что самое понятие о непостижимом преимущественно опиралось на одно наше неведение и что нельзя более верить тому, чему мы до сих пор верили. С другой стороны, практика жизни и всюду всколыхавшаяся под нами гражданская почва возвращают во многих мысль к убеждению, что есть нечто, нам недоступное на земле, нечто высшее, нечто более нас охраняющее и обеспечивающее, чем все кодексы и все изобретения, нечто исключительно уясняющее тайну нашего бытия – и что это нечто именно заключается в области наших преемственных верований. Движение двух потоков не одинаково. Первый течет ровно, спокойно, самоуверенно, отражая в своих водах обрывы подмываемых им берегов догматики. Второй встречает препятствия на своем пути, задерживается, разветвляется, потом озаряется внезапным светом, вновь соединяет свои струи и оставляет за собою, в обновленном виде, берега, подмытые другим потоком.

Христианский мир, в котором с самых начатков его исключительно сосредоточилось поступательное движение человеческой мысли, представляет в наше время ряд самых противоречивых явлений. В Риме, столице Италии, недавно, например, праздновалось с торжественностью пятидесятилетие священства верховного пастыря латинской церкви. Оно праздновалось при участии представителей всего латинского мира и многих других стран; но король и правительство самой Италии в нем не участвовали, подчиняясь временным условиям политического свойства. Во Франции, с одной стороны, религиозные символы изгоняются из школы, и отчуждение государства от церкви официально признается; но с другой – влияние духовенства тем не менее сохраняет свою силу в среде сельских и высших классов населения. В Германии продолжавшаяся в течение нескольких лет упорная борьба между правительством и латинской церковью привела только к утверждению этой церкви в том положении, в каком она находилась до начала борьбы. Между тем среди евангелическо-лютеранской церкви возникла новая агитация, направленная к созданию для нее более независимого положения в государстве и к установлению в ней самой цельности и единства, противоречащих коренному началу протестантизма. В Англии наступательные действия диссентеров против государственного англиканства встречают с его стороны усиленный отпор, и в то же время латинская церковь продолжает распространять круг своих последователей, а близкое к ней ритуалистическое движение не подавляется принятыми против него карательными мерами. Христианство, таким образом, везде поставлено, с одной стороны, в оборонительное положение и вновь как бы призывается оправдывать и отстаивать свои права господства в мире; а между тем христианские церкви по-прежнему относятся неприязненно одна к другой и как будто не сознают своей солидарности ввиду враждебных им сил.

Впрочем, история христианской Церкви, в ее совокупности, и христианских церквей, в отдельности, не составляет в наше время предмета тщательного изучения. Она вошла в общий круг исторических дисциплин и даже между ними не занимает почетного места. Большинство образованных людей менее точно и подробно знают историю Вселенских соборов, разделения церквей и реформации, чем историю Пелопоннесской и Пунических войн, или римских императоров, или открытия Америки, или войны за наследство испанского престола. Между тем многое в нынешнем быте церквей объясняется только предыдущими фазисами их истории, и многое в этой истории так тесно связано с другими историческими событиями, что в виду их она как будто отходит на дальний план, или теми событиями заслоняется, или с ними смешивается. Таким образом в нашей памяти сохраняются о некоторых фактах церковной истории только отрывочные и недостаточно определенные представления. Сюда относятся, между прочим, бывшие в разные времена и в разных странах гонения за веру или из-за веры. Мы все знаем, что такие гонения происходили; мы помним их, так сказать, огульно и помним, в отдельности, такие выдающиеся явления, как испанскую инквизицию, тридцатилетнюю войну, правление герцога Албы в Нидерландах (и то преимущественно благодаря Шиллеру и Гёте) и Варфоломеевскую ночь. Но относительно продолжительности, преемственности, размеров, форм и психологической основы религиозных междуусобиц, преследований и гонений мы большею частью ограничиваемся смутными и шаткими понятиями. В настоящем очерке имеется в виду представить читателю одну сжатую хронику таких междуусобиц, преследований и гонений, с половины V века, потому что тогда уже был решен арианский спор и Вселенскими соборами окончательно установлены коренные христианские догматы, до конца XVII века, потому что отмена Нантского эдикта была в Европе последней мерою жестокой религиозной нетерпимости, направленной против масс безвинного населения.

Психологическая основа междуусобиц и гонений заключалась в изумительном сочетании христианских верований с совершенно нехристианскими способами распространения и защиты этих верований. В наше время нам продолжают быть понятными твердость, самоотвержение и, во многих случаях, геройское мужество гонимых. Гнет всегда усиливает встречаемое сопротивление, а в делах веры он возбуждает чувства нравственного долга, ставит прямой вопрос между земным и горним и вызывает энтузиазм, доходящий до фанатизма. Напротив того, нам трудно уразуметь действия гонителей, трудно понять их бесчеловечную свирепость, не щадившую ни возраста, ни пола, их изобретательность по части пыток и казней, их пренебрежение к нравственным страданиям и их равнодушие при виде физических мук. Мы достоверно знаем, что многие из них были люди безукоризненные в нравственном отношении, даже человеколюбиво-благотворительные, притом искренне веровавшие в истину тех христианских начал, которым их зверская жестокость так явно противоречила. Единственное объяснение этого противоречия можно находить в извращении человеческих чувств превратным пониманием своего долга, которое проистекало от непреклонной суровости догматических убеждений. Мысль, что вне резко очерченного катехизического пути нет спасения для души человека, лежит в основании всех средневековых религиозных преследований и всех пыток и казней испанской инквизиции. Эта мысль упрочилась уже в первые века христианства. Бл. Августин утверждал, что если из двух детей одной матери один ребенок случайно умер до окрещения, то его душа обречена на вечную погибель[1], а по другому поводу ставил вопрос: Что может быть смертоноснее для души, чем свобода заблуждений?[2] В пытках и мучительных казнях усматривали для еретиков ту пользу, что они побуждали их к отречению от ересей и как будто предоставляли для раскаяния льготный срок[3]. Постепенное смягчение нравов постепенно смягчало и практическое применение догматических взглядов; но они, тем не менее, долго сохраняли свою силу, и их влияние отражалось в проливаемых потоках крови. Веротерпимость признавалась преступлением против самой веры; преследование – долгом веры и логической необходимостью. Даже в Англии, в царствование королевы Марии, архиепископ Гардинер и другие богословы утверждали, что учение о свободе совести основано на самом явном нечестии, на равнодушии к какой бы то ни было вере и что из всех видов преследования самый жестокий и кровожадный наиболее может быть оправдан, как наиболее действительный[4]. Тот же самый дух нетерпимости господствовал и между пресвитерианцами. «Папизм, – говорит Бакстер[5], – магометанство, неверие и язычество суть пути к вечной погибели (damnation); но свобода их проповедовать и совращать есть способ делать из людей папистов, магометан, неверных и язычников; следовательно, эта свобода есть путь к вечной погибели людей». Замечательны также отзывы Паскаля о младенцах, обреченных на такую погибель[6], и Ж.-Ж. Руссо и Чарльза Фокса – о невозможности согласовать веротерпимость с крайними догматическими взглядами[7].

Не без основания сказано Граттаном, что совесть, стесняющая всякие пороки, сама становится источником пороков в деле религиозных гонений[8].

После Эфесского собора 449 года, известного в истории под наименованием разбойничьего, вследствие насилий, совершенных председательствовавшим на нем александрийским архиепископом Диоскором[9], император Маркиан, заменивший на византийском престоле императора Феодосия, созвал в Халкедоне законный Вселенский собор, бывший по счету четвертым Вселенским. Всех отцов было на нем до 630. Председательствовал Анатолий Константинопольский. Собор осудил действия Диоскора и его единомышленников, низложил Диоскора и по догматической части точнее определил вероучение, противное несторианству и восторжествовавшему на Эфесском соборе монофизитству. После собора император издал строгие законы относительно монофизитов. Приказано было всем принимать учение, определенное Халкедонским собором, а монофизитов ссылать в заточение или изгонять: сочинения их сжигать, а за распространение их – казнить[10].

Таким образом правительственная власть распространила на всех последователей еретических учений действие карательных мер, которым прежде подвергались основатели этих учений и еретики духовного сана или звания. Епископы были низлагаемы, ссылаемы, заточаемы; пресвитеры и монахи были гонимы; борьба между враждебными партиями сопровождалась кровопролитием; но религиозные раздоры, тем не менее, имели преимущественно характер междоусобиц. Со второй же половины V века эти раздоры представляют общую черту с прежними гонениями, направленными против христиан языческими властями. Место единоличных преследователей заступает огульное преследование всех последователей того или другого учения, осуждаемого, как во время иконоборческих распрей, правительственной властью.

В течение VI и VII веков церковные смуты продолжались под видом монофизитской, а затем монофилитской ересей, по временам находивших себе поддержку или некоторую терпимость в среде самого правительства[11].

В начале VIII, при императоре Льве Исаврянине, началось гонение иконопочитателей. В 730-м году издан эдикт, которым повелевалось вынести иконы из храмов. Епископы, противившиеся этому распоряжению, низложены; мятежи, им возбужденные, подавлены силою; иконы выведены из церковного употребления. Но, несмотря на жестокости императора, домашнее иконопочитание продолжалось.

По смерти Льва Исаврянина гонение икон было приостановлено захватившим престол его зятем, Артабардом, но возобновилось еще с большей силой при сыне Льва, Константине Копрониме, который в 743 году свергнул Артабарда с престола. В 754 году он собрал в Константинополе собор, который назвал Вселенским. На соборе было 338 епископов. Он постановил, что иконопочитание есть идолопоклонство и предал анафеме всех его защитников, в том числе особенно Иоанна Дамаскина. Определения собора приводились в исполнение с необыкновенной жестокостью. Преследование простиралось на домашнее иконопочитание, на почитание святых и их мощей и на монашескую жизнь; монахи были изгоняемы, а некоторые из них, открыто порицавшие действия императора, были предаваемы мучительной смерти. Воля императора исполнялась везде, кроме Рима[12].

После смерти Константина Копронима и его сына, Льва Хозара, вдова последнего, императрица Ирина, управляя государством в малолетство его сына, Константина Порфирородного, восстановила иконопочитание и в 787 году созвала в Никее собор, на котором присутствовали 367 отцов. Хотя в числе их были и иконоборческие епископы, но они составляли меньшинство и отреклись от иконоборства. Этот собор признается вторым Никейским и седьмым Вселенским. Однако же при императоре Льве Армянине, в первые годы IX века, иконоборство снова взяло верх. Возобновлялись прежние гонения, ссылки и разрушение монастырей. Почитание икон окончательно восстановлено только при императрице Феодоре, управлявшей государством во время малолетства сына, Михаила III, в 842 году[13].

Дальнейшие судьбы церкви на Востоке и Западе предопределились двумя главными историческими событиями: отделением западной латинской церкви от кафолической восточной, окончательно совершившимся в XI веке, и постепенным завоеванием византийского Востока магометанами, завершенным в 1453 году падением Константинополя. В оборонительном, а затем в угнетенном положении восточной церкви не было простора к распространению новых ересей и к религиозным преследованиям. На Западе между тем постепенно упрочилась единоличная власть римского престола, утвердилось значение подчиненной папе церковной иерархии и организовалась сильная духовная рать монашеских орденов.

Но церковная жизнь на Западе в XI–XV веках представляла, по выражению нашего историка[14], ряд ненормальных явлений. «Папы пользовались своей духовной властью только для приобретения мирского господства и являлись не столько иерархами церкви, сколько деспотами, попиравшими все законы нравственности и справедливости; епископы, также в большинстве не отличавшиеся нравственностью, заботились только о мирских интересах; клирики поражали своим невежеством и нравственной испорченностью; народ, при отсутствии всякого знакомства с истинами христианства, погружен был в суеверия. Словом, церковная жизнь на Западе приняла чувственное направление, и церковь поэтому представляла из себя не столько божественное учреждение, сколько человеческое. Такое омирщение церкви в людях, дороживших интересами религии, возбуждало недовольство и протесты. Протесты нередко доходили до того, что недовольные строем жизни в господствующей церкви отдалялись от нее и образовывали самостоятельные религиозные общества… Но, вооружаясь против злоупотреблений в господствующей церкви, отделявшиеся от нее сами переступали границы дозволенного и становились сектантами».

До конца XII века карательные меры, направляемые против отпадений от церкви, имели свойство временных распоряжений и действий подлежащих властей. Они ограничивались единичными случаями, не принимая размеров огульных гонений, ознаменовавших позднейшие времена. Но учащение таких случаев привело к органической системе преследования и подавления всех сектаторских движений. Папа Иннокентий III установил инквизицию в 1208 году; Григорий IX учредил в 1232 г. инквизиционный суд и предоставил заведование им доминиканскому ордену, а Иннокентий IV в 1259 г. разрешил на суде употреблять пытки[15].

Еще до формального установления инквизиционного разбирательства дел о вероотступниках Иннокентий III решился принять крайние меры к уничтожению распространившейся в южной Франции секты альбигенсов[16]. Он с этой целью отправил туда в 1198 г. легатов с неограниченными полномочиями. Но они не имели успеха относительно обращения сектаторов, и один из них был убит в 1208 году. Тогда Иннокентий поднял на альбигенсов крестовый поход под главным предводительством графа Симона Монфортского. Его войско, составленное большей частью из отчаянных разбойников, целых двадцать лет опустошало владения графа Тулузского, покровительствовавшего сектаторам. При взятии одного города Безьера побито 20 000 человек обоего пола и всех возрастов. При этом папский легат, цистерианский аббат Арнольд, в виду нерешительности крестоносцев, опасавшихся вместе с еретиками умерщвлять и католиков, кричал им: «Бейте всех! Господь распознает своих». При таком взгляде на дело и таких способах истребления секты она наконец была действительно почти уничтожена. Но ревность церкви озаботилась и мерами предосторожности на будущее время. На Тулузском соборе в 1239 году были постановлены строгие правила относительно дальнейшего разыскивания и наказания еретиков.

Одновременно с альбигенсами существовала на юге Франции еще другая, по общему направлению к ним подходящая, но не столь многочисленная секта, известная под наименованием вальденсов. Ее основателем был лионский купец Петр Вальда, который по изгнании из Лиона странствовал в Италии и Германии и наконец поселился в Богемии, куда перешли и некоторые из его рассеявшихся последователей. Вальденсы сначала не имели в виду отделяться от господствующей церкви, но когда лионский архиепископ запретил им евангельскую проповедь, а папа предал их проклятию, хотя сами католики одобрительно отзывались о их безукоризненно нравственной жизни, – они стали в прямую оппозицию к церкви и отчасти примкнули к кафарам. Переселившиеся в Богемию стали впоследствии в ряды гуситов.

Уничтожение ордена Рыцарей Храма (тамплиеров) при французском короле Филиппе Красивом было, в сущности, событием более политического, чем религиозного свойства. Главную цель составляло завладение имуществами ордена. Но предлогом послужили возводимые на него обвинения в отступничестве от христианства, и как суд, так и казни были облечены церковными формами. Папа Клиент V, по настоянию короля, повелел в 1308 г. произвести повсеместное следствие над членами ордена, а эссенский (Sens) архиепископ, не ожидая результатов следствия, предал постановлением областного собора великого магистра Матвея Молей и 54 рыцарей смерти на костре[17]. Орден окончательно упразднен папской буллой 22 марта 1312 года[18].

«Никакая власть, – говорит английский историк Ленки, – никакое человеческое учреждение не пролили столько безвинной крови, сколько римская церковь»[19]. Дошедшие до нас сведения о гонениях, предпринимавшихся ею в разные времена и в разных странах, так неполны, что в настоящее время нет никакой возможности составить себе хотя сколько-нибудь определенное понятие о числе жертв этих гонений. Даже трудно приблизительно определить число жертв, причитающихся на долю правильно организованных инквизиционных трибуналов. Оран (Retention), имевший доступ к архивам инквизиции в Испании, утверждает, что по ее приговорам сожжено более 31 000 человек и более двухсот тысяч присуждено к карам менее тяжким, чем смертная казнь. Число казненных в испанских владениях в Америке, на Сицилии и Сардинии неизвестно. В Нидерландах казнено при Карле V до 50 000, при Филиппе II – до 25 000. Но эти цифры еще не так красноречиво повествуют о настроении духовных властей, как постановление верховного инквизиционного трибунала, 16 февраля 1568 г., присуждающее к смерти всех обывателей Нидерландов как еретиков. Королевской прокламацией, состоявшейся десятью днями позже, это постановление утверждено и послано к исполнению. В трех строках, таким образом, присуждались к смертной казни три миллиона людей, без различия пола и возраста[20].

Но не одно число жертв инквизиционного изуверства приводит в ужас всякого из нас при мысли об этом кровавом, целые столетия обнимающем прошлом. Нужно еще вспомнить о варварской изобретательности тогдашних фанатиков по части пыток и казней и о придании этим казням, в некоторых случаях, вида торжества веры. Обреченных на смерть иногда сжигали на костре медленным огнем. В Испании даже королевские бракосочетания праздновались публичными auto-da-fé. В 1680 году в Мадриде по случаю бракосочетания Карла II всенародно преданы огню осужденные евреи обоего пола. Большая площадь была убрана в виде амфитеатра. Король и королева присутствовали. Придворные дамы были в пышных нарядах. Осужденные проходили мимо них на пути к кострам. Сохранилась память о молодой 17-летней еврейке, которая поразила всех своей красотой и обратилась к королеве с просьбой о милосердии, ссылаясь на то, что она осуждена только за исповедание веры отцовской и материнской. Королева ничего не ответила, но отвела от нее глаза. Верховный инквизитор, епископ Вальдарес, был главным распорядителем торжества, и в мадридской картинной галерее память о нем увековечена картиной работы Франциска Риччи[21].

При всей возмутительной свирепости гонений, которыми ознаменовала себя латинская церковь, было бы, однако же, весьма несправедливо ей одной приписывать дух жестокой религиозной нетерпимости и порождаемые им преследования. Тот же самый дух был свойствен и протестантским церквам. Различие в размерах и формах протестантских гонений преимущественно зависело от того, что протестантскому духовенству не принадлежали влияние и власть, которыми латинское духовенство могло пользоваться в латинских странах. Догматическое оправдание, даже догматическая проповедь гонений и насилий одинаково встречались как в латинском мире, так и в протестантском. Кровь проливалась, ad majorem Dei gloriam, в том и в другом. Одним римским папой одобрено избиение альбигенсов, другим торжественно принесено благодарственное молитвословие за Варфоломеевскую ночь. Меланхтон и другие протестантские богословы письменно выразили свое сочувствие сожжению Сервета Кальвином. Нокс (Knox) предпочитал нападение десяти тысяч врагов отслужению в Шотландии одной латинской мессы.

Несправедливо было бы также не признавать великих заслуг западной церкви в предшествовавшие гонениям века. «В течение нескольких столетий, – говорит Лекки, – благодатное влияние церкви обнаруживалось по всем направлениям. Язычество было подавлено, и случаи преследования по делам веры встречались редко. Наказание еретиков признавалось необходимым в принципе; но ереси не возникали или, по крайней мере, не могли распространяться. Римское католичество совершенно соответствовало, в то время, умственным потребностям и общественному строю западной Европы»[22]. Оно не было деспотическим, потому что допускавшийся им простор мысли был на уровне требований времени. Церковь была не обособленным органом, действовавшим в виде одного из прочих элементов, друг друга уравновешивавших властей, но всеобщей, всепроникающей силой, оживлявшей весь общественный строй. В то время образовалось типическое единство всех частей этого строя, которое впоследствии уже не восстановлялось. Сословия, гильдии, феодальная система, монархизм, народные нравы, законы, научные занятия, даже публичные увеселения – все проистекало от учения церкви и ее представителей, все осуществляло понятия и взгляды духовенства, обнаруживало одинаковые общие стремления и представляло бесчисленные черты аналогического соответствия или согласия. Коренных противоречий не встречалось. Церковь была средоточием христианского мира; ее дух проникал во все круги обыденных отношений общественной жизни и придавал особые оттенки даже тем учреждениям, которые им не были созданы. При таких условиях не было простора для ересей. Особенности той или другой ереси могут зависеть от личных свойств и взглядов ее основателя; но успех и распространение еретического учения, тем не менее, показывают, что в данное время общее настроение мысли и степень твердости верований начинают уклоняться от строя понятий и убеждений церкви. Пока церковь достаточно могущественна, чтобы образовать весь умственный быт века и определять общую точку зрения для обсуждения всех современных вопросов, – ее авторитет бесспорен. Она так верно отражает в себе совокупность народных понятий, что встречающиеся частные затруднения не могут того авторитета поколебать. Средневековое католичество обладало этим могуществом в более полной мере, чем какая-либо организованная власть прежде или после него. Оно сплотило разнородные и анархические элементы, оставшиеся налицо после падения Римской империи, водворило в христианском мире понятие о единстве, стоящем выше всех племенных разделений и различий, и понятие о нравственных началах, превосходящих начало грубой силы; оно заменило полное рабство крепостной зависимостью, предуготовило почву для свободы и труда и создало коренные основы новейшей цивилизации. Католическая церковь своим влиянием и при помощи своей превосходной организации способствовала возникновению обширной сети политических, муниципальных и общественных учреждений, которые дали значительную долю материала для позднейшего образования почти всех учреждений нашего времени.

Но такое положение дел могло быть только переходным. Оно требовало подавления всякой критической и спекулятивной деятельности человеческого ума. Оно опиралось на неверные понятия о мировых событиях и должно было разрушиться при распространении более правильного на них взгляда. Разрушение началось при возрождении наук и сопровождавшем его оживленном движении мысли. С этой поры католицизм, стремившийся к невозможной в сфере его влияния неподвижности, обратился к системе крутых репрессивных мер для подавления несоответствовавших его взглядам движений. Избиение альбигенсов и учреждение инквизиции обозначают начало новой эпохи.

Строй римской церкви тогда резко противоречил, как выше упомянуто, тем началам христианства, которые ею проповедовались. На стороне иерархии не было нравственных сил, и самая идея церковного единства, лежавшая в основании главенства римского престола, была потрясена в конце XIV века так называемым великим расколом. Наступил период двоевластия (1379 г.), когда один папа распоряжался в Риме, другой – в Авиньоне. В эпоху Констанцского собора (1414 и след. гг.) даже три лица – Иоанн XXIII, Бенедикт XIII и Григорий XII – одновременно носили или присвоивали себе папский титул[23]. Весьма естественно, что недовольство возрастало между мирянами, и всюду подготовлялась почва для частных попыток таких реформаторов, которые по своим личным свойствам были способны влиять на массы и увлекать их за собою.

Во второй половине XVI века английский богослов Джон Виклеф начал распространять учение, сперва направленное против злоупотреблений монашества, но потом доведенное до непризнания авторитета предания и значения священства и до отрицания существенных католических догматов. Над ним был назначен суд, и его сочинения признаны еретическими; но лично он не подвергался каре, потому что король Ричард II, при тогдашних натянутых отношениях Англии к римской курии, счел удобным защитить его от дальнейшего преследования. Последователей Виклефа называли лоллардами. Его мысли пустили корни не только в Англии, но и в других странах, особенно в Богемии, где с его сочинениями познакомился профессор богословия в Пражском университете Иоанн Гус. Но Гус, восставая против злоупотреблений римской церкви, не отрицал, подобно Виклефу, существенных религиозных догматов. Главным предметом его желаний, еще до ознакомления с мыслями Виклефа, было причащение мирян под обоими видами и богослужение на славянском языке. Впоследствии он и его друг Иероним Пражский пошли далее. Они стали решительно высказываться против римской церкви и в духе Виклефа отзывались о главенстве папы. Когда в 1412 году папа Иоанн XXIII, устраивая крестовый поход против своих врагов, прислал в Богемию буллу с полными индульгенциями для крестоносцев, Гус восстал против нее в своих проповедях, а Иероним Пражский публично сжег буллу. В 1413 г. последовала новая булла с отлучением Гуса от церкви и интердиктом на Прагу[24]. Но богемцы стали решительно высказываться за Гуса и против римской церкви. Между тем открылся Констанцский собор, и так как Гус еще прежде издал апелляцию к Вселенскому собору, его потребовали в Констанц. Император Сигизмунд дал ему охранную грамоту. Но, несмотря на эту грамоту, Гус был заключен в тюрьму и после семимесячного заключения осужден как еретик и погиб на костре 6 июля 1415 года. Той же участи подвергся, 30 мая следующего года, Иероним Пражский, сперва отрекшийся от мнений Гуса под страхом осуждения, но затем отказавшийся от своего отречения. Оба выдержали казнь с геройским мужеством и умерли вознося среди пламени молитвенные песни[25]. Констанцские костры не только не прекратили реформаторского движения в Богемии, но придали ему свойство всеобщего восстания против римской церкви. Последователи Гуса, именовавшиеся гуситами, ввели у себя причащение мирян под обоими видами, и когда Констанцский собор признал такое причащение еретическим, решились оружием защищать свои убеждения. К ним пристало большинство дворян и граждан, и почти вся Богемия поднялась против латинства. Первым предводителем гуситов был Иоганн Жижка (Ziska), а после него – два Прокопа (Большой и Малый); кровопролитная, всеми ужасами полуварварской войны сопровождавшаяся борьба продолжалась целое двадцатилетие[26]. Гуситы несколько раз отбивали предпринимавшиеся против них походы и своими набегами опустошали сопредельные с Богемией немецкие земли. Решительное поражение нанесено им только в 1434 году, при Богемском Броде, когда оба Прокопа пали и почти вся гуситская рать была истреблена. Какого свойства была эта война, достаточно усматривается из двух эпизодов ее заключительного фазиса. При снятии осады Пильзена, в апреле 1434 года, Прокоп Большой сжег свой собственный лагерь и в нем своих же раненых и больных; а после битвы при Богемском Броде пильзенские граждане заперли в сараях и в них сожгли тысячу человек пленных[27]. При таких приемах понятно, что гуситы сошли с исторической сцены. Впоследствии, около 1450 г., остатки их образовали, на радикально измененных основаниях, небольшую общину под наименованием «богемских и моравских братьев». Они тогда старались только устроить свою жизнь в тиши уединения, сообразно с началами евангельского учения, и в них трудно было узнать преемников тех воинствовавших гуситов, которые огнем и мечом целый ряд годов опустошали окраины Силезии, Бранденбурга, Саксонии и Баварии.

Вскоре реформаторское движение проявилось в самой Италии. Доминиканский монах Иероним Савонарола, уроженец города Феррары, переведенный во Флоренцию по ходатайству Лоренцо Медичи, выступил в 1490 году в качестве проповедника-реформатора. Назначенный в следующем году приором монастыря Сан-Марко, он начал с кафедры обличать развращение современных нравов в среде общества и духовной иерархии, не щадя папства и не стесняясь покровительством, первоначально оказанным ему со стороны Медичи. Замечательно, что Савонарола принадлежал к тому самому ордену, которому было вверено попечение о деятельности инквизиции, и что он, по распоряжению этого ордена, был переведен во Флоренцию. Замечательно так же, как признак подготовленности общественной среды к свойству его проповеди, что он мог в таком близком расстоянии от Рима продолжать ее беспрепятственно в течение нескольких лет. Он подавал собою пример строгой монашеской жизни, проповедовал восстановление нравственности силою веры, благодати и правильных церковных порядков и поражал воображение своих слушателей пророчествами, относившимися, впрочем, большей частью до ближайших и по обстоятельствам неизбежных событий. Обладая увлекательным красноречием, Савонарола вскоре приобрел неограниченное влияние на народ и сделался, по смерти Лоренцо Медичи и изгнании сына его Пьетро, полновластным повелителем во Флоренции. Но он не ограничился призванием церковного реформатора и, устроив деспотическое правление на полутеократических, полудемагогических началах, вскоре возбудил против себя высшие слои местного населения. Папа Александр VI воспользовался этим и в 1497 году отлучил его от церкви. Савонарола был в том же году арестован, предан суду, осужден как еретик и обольститель народа, и 20 мая 1498 года вместе с двумя монахами, его главными сподвижниками, сперва удавлен, а потом сожжен на костре[28].

Таким образом, ни альбигенсы, ни гуситы, ни Виклеф, ни Савонарола не потрясли на Западе владычества римской церкви. Но время сильного потрясения этого владычества было уже близко.

31 октября 1517 года августинский монах Мартин Лютер прибил к дверям виттенбергской замковой церкви свои знаменитые 95 тезисов, с объявлением готовности защищать их публично против всякого спора. Великому реформационному движению XIV века было в этот день положено прочное начало и дан бесповоротный ход.

Подробности последовательных фазисов реформации не могут входить в круг настоящего очерка. Его цель – не столько перечень событий, сколько перечень жертв, которыми они сопровождались. Прямым или, точнее, окончательным поводом к взрыву восстания против римской курии был декрет папы Льва X о выпуске индульгенций на покрытие издержек по сооружению собора св. Петра. Лютер восстал против продажи индульгенций и против других злоупотреблений церковной власти. Через год после того (1579) таким же образом восстал против индульгенций и вместе против некоторых латинских вероучений Цвингли в Цюрихе, а несколькими годами позже – Кальвин в Женеве. Тезисы Лютера и учения Цвингли и Кальвина быстро распространились в Германии и Швейцарии и привлекли к ним многочисленных и горячих последователей. Различия этих учений (понятия об Евхаристии Цвингли и Кальвина и теория предопределения Кальвина) немедленно разделили отщепенцев от римской церкви на два стана (нынешних лютеран и реформаторов). Главные силы охватившего центральную Европу движения сосредоточились в руках Лютера.

Папский престол на первых порах имел надежду подавить означенное движение авторитетными мерами. Но эта надежда не оправдалась. Чем решительнее становились распоряжения римской курии, тем смелее и упорнее оказывалось сопротивление Лютера. Он пошел гораздо далее, чем сам первоначально предполагал идти, и силою обстоятельств был вынужден вывести практические последствия из своих виттенбергских тезисов. Стремление к церковной реформе и отпадению от Рима встретило сильное сочувствие в разных слоях народа и поддержку со стороны некоторых германских владетельных князей. Отлученный папскою буллой от церкви, Лютер предстал в 1521 г., по требованию императора Карла V и под защитою охранной от него грамоты, на рейхстаге в Вормсе и там твердо отстаивал свои мнения. Когда его противники напомнили императору, что охранная грамота в Констанце не спасла Гуса, Карл V отвечал: «Я не намерен краснеть вместе с Сигизмундом».

К религиозному движению присоединилось аграрное. Понятие о свободе веры пробудило понятия о свободе гражданской. Жестоко угнетенное сельское население во многих местностях восстало против своих феодальных притеснителей. Некоторые рыцари[29] стали на его сторону. Но опустошения, производимые мятежами, и зверства мятежников[30] вызвали против них дружные усилия правительственных властей, и ряд мятежей, известный в истории под названием крестьянской войны (Bauernkrieg), был подавлен силою, при употреблении казней не менее зверских, чем поступки самих мятежников. Лютер никогда не одобрял аграрного возмущения и не оказывал ему никакой поддержки.

В последовавших затем и с некоторыми промежутками более столетия продолжавшихся кровопролитиях примесь политического элемента заменила примесь аграрного. Интересы германских государей, принявших новые учения, интересы рыцарского и городских сословий, а затем и самые результаты возгоравшихся войн повлияли на их продолжение или возобновление до самого Вестфальского мира, заключенного в 1648 году. Но главным двигателем событий тем не менее оставалась перешедшая вскоре за пределы Германии и Швейцарии борьба между латинской церковью и последователями Лютера, Цвингли, Кальвина и примкнувших к ним во Франции, Великобритании, Нидерландах и Швейцарии вожаков церковной реформы.

Первыми открыто стали на стороне Лютера курфюрст Саксонский Иоанн, ландграф Гессенский Филипп, маркграф Бранденбургский и герцог Прусский Альбрехт, герцоги Брауншвейгский и Мекленбургский, князь Ангальт, графы Мансфельд и город Магдебург. Они заключили союз в Торгау (1526 г.) против составивших католическую партию трех курфюрстов духовного сана, баварских герцогов Вильгельма и Людвига, и саксонского герцога Георга. Вооруженного столкновения на первых порах не последовало, потому что император Карл V был занят войной с Франциском I и принятием мер против опасностей, угрожавших со стороны турок. Но во владениях партии реформы, называемой евангелической, практически осуществлены главные начала Лютерова учения. Монастыри упразднялись; отменено безбрачие духовенства; введены причащение под двумя видами и проповедь на немецком языке, а также повсеместно распространялся Лютеров перевод Нового Завета, напечатанный в 1529 году.

Между тем повторялись попытки к прекращению смуты или к соглашению противных сторон. На первом шпейерском рейхстаге, в 1526 году, католики безуспешно домогались исполнения вормсского эдикта об изгнании Лютера из пределов империи. На втором, тремя годами позже, решено отложить разбирательство догматических вопросов до предложенного обоими рейхстагами общего собора, но зато отменить право князей империи управлять духовными делами в своих владениях. Евангелическая партия протестовала, и от ее протеста произошло наименование «протестантов», усвоенное всеми последователями новых противолатинских учений. В следующем году (1530) на рейхстаге в Аугсбурге Лютер и его главный сподвижник Меланхтон представили ряд пунктов или положений, в которых их учения были определительно формулированы. Эти пункты, или так называемое аугсбургское исповедание, составили коренную основу доктрин лютеранской церкви; но швейцарские цвинглисты к тому исповеданию не пристали, по его несогласию со взглядами Цвингли. В Швейцарии возгорелась война между кантонами, где преобладало влияние Цвингли, и кантонами, оставшимися на стороне латинства. Последние одержали в 1531 году решительную победу при Раппеле; сам Цвингли пал в битве, и его приверженцы впоследствии примкнули к женевским кальвинистам[31]. В том же 1531 году протестантские государства и десять городов заключили оборонительный союз, известный под наименованием смалькальденского. Но до смерти Лютера (1546) не представилось надобности прибегнуть к вооруженной обороне. Католики не могли рассчитывать на помощь императора, по-прежнему озабоченного другими делами.

Между тем в Вестфалии возникла новая религиозная смута. Перешедшие из Нидерландов анабаптисты восстановили чернь в городе Мюнстере и предавались там всякого рода неистовствам (1534 и 1535 гг.). Мюнстерский епископ и ландграф Гессенский только после долгой осады вновь овладели городом и предали жестоким казням главных вожаков бунта.

После мира с Францией, заключенного в Креспи (1544), император предпринял, в союзе с папой, покорение протестантов. Началась так называемая смалькальденская война, продолжавшаяся, с промежутками и переменными успехами, до Пассауского договора (1522) и Аугсбургского мира (1555), обеспечивших протестантам свободу вероисповедания. Бедствия войны пали на протестантские города и земли, в особенности на Саксонию. После взятия Виттенберга, при помощи испанских войск, герцог Альба предложил императору приказать вырыть из могилы погребенного там Лютера и сжечь останки еретика. Карл V отвечал, что ведет войну с живыми, а не с мертвыми, и сам посетил могилу.

Между тем Кальвин господствовал в Женеве и оберегал суровыми мерами свое суровое учение о предопределении. В 1550 году по его настоянию сожжен на костре обвиненный в разных ересях испанский врач и богослов Михаил Сервет. Из Женевы кальвинисты распространились во Франции и Нидерландах, а затем и в Англии, и в Шотландии.

Через год после Аугсбургского мира император Карл V отрекся от престола и передал своему брату Фердинанду (I) германскую корону и габсбургские владения, а сыну Филиппу (II), вместе с испанской короной, Нидерланды и все владения в Бургундии (Franche-Comté), Италии и Америке. Управление Нидерландами перешло, при номинальном наместничестве сестры Филиппа Маргариты Пармской, в руки ее советника, аррасского епископа, впоследствии кардинала Гранвеллы. При нем усилилось жестокое преследование протестантов в духе испанской инквизиции, которое началось еще при Карле V и, наконец, привело к отпадению Нидерландов от испанской короны. О казнях, которыми преследование сопровождалось, уже было перед этим упомянуто.

Нидерландские области, или «штаты», находились в цветущем положении благодаря своей производительной и торговой деятельности и особым правам, которые им были предоставлены. В то время в них насчитывалось до 350 городов и 6300 местечек или значительных поселков. Штаты дорожили и гордились своим политическим устройством, учреждениями и привилегиями. Нарушение этих привилегий усилило волнение, возбужденное религиозным гонением. Вследствие принесенных Филиппу жалоб Гранвелла был отозван в 1564 году; но эдикты, изданные против еретиков, не отменены, и постановления Тридентинского собора (1545–1563), окончательно определившего латинские догматы, признаны имеющими в Нидерландах безусловно обязательную силу. Сопротивление католическому гнету возрастало тем с большим единодушием, что между сословиями не было розни. Принц Вильгельм Нассау-Оранский (Молчаливый) и любимец народа граф Эгмонт стали во главе движения. Они старались его сдерживать в законных пределах, но не могли предупредить (1506) бунта черни, которая в некоторых местах опустошила церкви и предалась разным неистовствам. Бунт был подавлен вооруженною силой, и принц Оранский увидел себя вынужденным оставить край. Его примеру последовало несколько тысяч обывателей купеческого и ремесленного звания, которые переселились в другие страны, преимущественно в Англию. Тогда Филипп отправил в Нидерланды 20 000 испанского войска под начальством герцога Альбы, вскоре заменившего, в звании наместника, не сочувствовавшую его жестокости герцогиню Маргариту.

Настала эпоха кровожадного гонения. Костры, четвертование, вешание, обезглавление стали ежедневными событиями. В 1568 г. были казнены обезглавлением графы Эгмонт и Горн и 20 других членов рыцарского сословия.

Но пламя не заливалось кровью. В 1572 году вспыхнуло новое, более общее, восстание под руководством возвратившегося принца Оранского. Борьба продолжалась с переменными успехами и сопровождалась свирепыми проявлениями обоюдного ожесточения. Английская королева Елисавета оказала помощь протестантам. Герцог Альба был отозван (1573); но его менее жестокие преемники, дон Цунига Реквезенс, дон Жуан Австрийский и Александр Фарнезе, успели удержать за испанской короной только южные штаты (нынешнюю Бельгию), где преобладало католическое население. Семь северных штатов образовали особый союз (известный под наименованием Утрехтской унии), избрали наследственным правителем (статсгудером) принца Оранского и в 1581 году объявили себя независимыми от Испании[32].

С 1618 года начался ряд войн, известный под общим наименованием Тридцатилетней войны. В первой половине этого периода главным мотивом и двигателем событий была борьба между католичеством и протестантами. Во второй, вследствие вмешательства Швеции, а потом и Франции, как противников габсбургского императорского дома, преобладала примесь политических элементов. Тридцатилетняя война, таким образом, распадается на четыре друг от друга различаемые войны: 1) богемско-пфальцскую (1618–1623), 2) датско-саксонскую (1625–1629), 3) шведскую (1630–1635) и 4) шведско-французскую (1635–1648). По странному совпадению обстоятельств, одна и та же местность, город Прага, была сценою первого и последнего актов войны. В 1618 г. 23 мая протестантские сеймовые депутаты под предводительством графа Турна выбросили из окна вышгородского замка королевских советников Мартиница и Славату с их секретарем Фабрициусом[33] и овладели правлением. В конце октября 1648 г. шведский предводитель Кенигсмарк уже овладел предместьем Праги и готовился атаковать старый город, когда пришло известие о заключении Вестфальского мира.

Главные фазисы и события Тридцатилетней войны: богемское восстание; подступ графа Турна к Вене (1619); занятие Пфальца испанскими войсками; победа имперских войск в битве при Белой Горе (1620); принятие участия в войне с королем Датским и герцогом Голштинским Христианом IV; победы и жестокости баварского полководца Тилли и двукратно предводительствовавшего императорскими войсками Валленштейна; Любекский мир между Фердинандом II и Христианом IV (1629); появление на театре войны шведского короля Густава-Адольфа (1630); его победы; его победа и смерть при Лютцене (1632); победы его сподвижников Бернарда Саксен-Веймарского и Торстенсона; измена и смерть Валленштейна (1634); помощь Франции – сперва субсидиями, потом войском; союз между Францией и Швецией (1639); наконец самый Вестфальский мир (1648) – могут в настоящем очерке быть только упомянуты. Напротив того, к его предмету прямо относится более обстоятельное указание на бедствия, которые постигли Германию в виде последствий несогласия протестантских вероучений с догматическими постановлениями Тридентинского собора.

Тридцатилетняя война создала на немецком языке обширную литературу. Начиная с Шиллера, который в своей истории живописует картину более верную, чем в своей валленштейнской эпопее, и продолжая позднейшими писателями, мы имеем, кроме общих исторических трудов, ряд пространных монографий, относящихся до этой достопамятной эпохи[34]. Почти вся германская территория была, в тот или другой период тридцатилетия, театром военных действий, отличавшихся такими опустошениями, каких Европа не знала со времен нашествий варваров и не испытала впоследствии. Убийства, пожары, грабительства и насилия всякого рода повсеместно сопровождали борьбу и, в особенности, сопутствовали католическим войскам. Поборы, грабежи и неистовства сборищ Валленштейна были поводом к отрешению его, в 1630 году, от командования, хотя ввиду успехов шведов он в 1632 году был вновь призван к сформированию армии. Ужасы, сопровождавшие взятие Магдебурга войсками Тилли, превосходят всякое описание. Всюду истреблялось имущество, и рядом с имуществом постепенно истреблялось население. Следующие цифры достаточно красноречивы. Предполагают, что в одной Саксонии погибло, в два года, до 900 000 человек. Население Богемии уменьшилось, по местным исчислениям, с 3 000 000 до 780 000. В Гессенском курфюршестве подверглись разорению 17 городов, 47 замков и до 400 селений. В городе Нордгейме опустело 300 домов. В Аугсбурге из 80 000 жителей осталось 18 000. К концу войны все гражданские отношения были опрокинуты, нравственные основы подорваны, земледелие и ремесла в полном расстройстве, художество и торговля исчезли[35].

В Англии религиозные преследования зависели, при Генрихе VIII, Эдуарде VI, Марии Тудор и Елисавете, от того направления, которого держалась королевская власть, и от связи между политическими противоправительственными элементами и религиозными. Степень жестокости гонений была не одинакова в разные времена; но тем не менее на них долго лежала печать суровости нравов и взаимной ненависти христианских исповеданий. Пытки предпосылались казням. Казни совершались всенародно. Ни сан, ни звание, ни преклонные лета не были защитой. Особою настойчивостью гонения отличалось царствование королевы Марии, стяжавшей прозвание Кровавой (Bloody Mary).

При постепенно обострявшихся отношениях Генриха VIII к Риму (1534 и сл.) число протестантов в Англии стало быстро возрастать, несмотря на карательные меры, которые продолжали тяготеть над ними. Новизна реформаторских учений, говорит Юм[36], самодовольство воображаемого торжества в религиозных диспутах, горячая ревность проповедников реформы, их терпение при испытуемых преследованиях, мучениях и казнях, их почти радостная готовность им подвергаться, а с другой стороны – ненависть, возбуждаемая корыстолюбивым тиранством латинского духовенства, влекли многих к отпадению от римской церкви. Но Генрих VIII, хотя и был во вражде с папским престолом, не переставал враждебно относиться и к протестантской ереси, насчет которой он вступил в личную полемику с Лютером. Его министры могли, однако же, влиять на более или менее строгое преследование еретиков. При канцлере Уольсей (Wolsey) протестантам оказывалось снисхождение, которое было ему поставлено в вину в числе обвинений, имевших последствием его падение и назначение на его место знаменитого ученостью и другими личными достоинствами Томаса Мура. Эти достоинства не воспрепятствовали новому канцлеру проявить фанатизм гонения, ставящий его в один ряд с ревностнейшими испанскими инквизиторами. При нем обучение детей даже молитве Господней на родном языке и чтение на этом языке Св. Писания считались признаками ереси, и дела о том ведались епископскими судами[37]. Несоблюдение постов, укрывательство преследуемых проповедников и произнесение речей против пороков духовенства признавались уголовными преступлениями. Адвокат Бэнгам, обвиненный в сочувствии к ереси, был допрашиваем о своих соучастниках в доме канцлера, подвергнут бичеванию в его присутствии, затем, в его же присутствии, подвергнут пытке в Товере; он не вынес мук и отрекся от своих убеждений; но впоследствии раскаялся в отречении, открыто заявлял те же убеждения, искал мученичества и наконец осужден и публично сожжен в Смисфильде, обычном месте лондонских казней. Католический священник Бильней, приставший к новым вероучениям, также отрекся от них по принуждению, но затем также раскаялся, публично проповедовал свои прежние мнения, был осужден, умер на костре и обнаружил на месте казни такую кроткую и благоговейную твердость, что зрители были ею сильно потрясены, а случившиеся там монахи нищенствующего ордена обратились к нему с просьбою публично заявить, что они его гибели непричастны. Бильней эту просьбу беспрекословно исполнил. Другой осужденный, имени которого Юм не приводит[38], в порыве мученического энтузиазма целовал дрова на сложенном для него костре, как орудие достижения блаженства. Такие зрелища не могли оживлять слабевшую преданность по отношению римской церкви.

Генрих VIII держал, впрочем, весы казней по-своему ровно. Если Томас Мур мог быть виновником смерти Бенгама и других протестантских мучеников, то он и сам сложил голову на плаху за то, что не признавал духовного главенства короля. Он обнаружил при своей казни не менее спокойствия и твердости духа, чем жертвы его фанатизма.

Под конец царствования Генриха VIII положение протестантов сделалось более льготным. Разрыв с Римом стал явным при отобрании монастырских имуществ и состоявшемся в 1539 г. издании несогласных с латинскими догматами шести «артикулов веры». Другие дела озабочивали короля, и ревность преследований обратилась в другую сторону. Еще прежде канцлера Мура был казнен (1535 г.) рочестерский епископ Фишер, также не признававший присвоенного себе Генрихом VIII церковного главенства. Впоследствии строгим карательным мерам подвергались противники новых «артикулов», и таким образом подготовлялась почва для другого направления дел после смерти Генриха. При Эдуарде VI правительство перешло на сторону протестантов. Им обеспечены актами парламента и влиянием архиепископа Кранмера льготные вероисповедные условия. Прежние 6 артикулов отменены и заменены 42 новыми, допускающими, между прочим, причащение под двумя видами, браки духовенства и общий молитвослов (Common prayerbook). Но при королеве Марии (1553–1558) наступила новая и крутая перемена. Католической церкви возвращено полное господство. Удаленные со своих кафедр епископы – Гардинер, о мнении которого насчет религиозных преследований уже было упомянуто, Боннер, Тонсталь, Дэ, Гис и Везей – восстановлены в своих иерархических правах, и под их руководством началось общее свирепое гонение протестантов и всех, кто в чем-либо разделял их взгляды. Всюду полилась кровь и запылали костры. Первым был сожжен известный своей добродетелью и ученостью пребендарий церкви св. Павла Роджерс. После него таким же образом преданы смерти и с непоколебимым мужеством перенесли мучения на костре Гупер, епископ Глостерский, архидиаконы Филльпот и Саундерс, Феррар, епископ С.-Давидский, Ридлей, епископ Лондонский, Латимер, бывший епископ Винчестерский, множество других известных лиц, и в 1556 году, после долгого тюремного заключения, архиепископ Кранмер. Престарелый Латимер сожжен на одном костре с Ридлеем, и когда его привязывали к столбу, он обратился к товарищу-мученику со словами: «Брат, бодрствуй! Мы сегодня зажигаем в Англии факел, который, уповаю на Бога, никогда погашен не будет». Гукер страдал в огне целых три четверти часа, потому что ветер отгонял пламя в сторону и сырые дрова медленно горели. Одна из его рук отпала, между тем как другой он продолжал ударять себя в грудь. Роджерсу, который был женат и имел детей, Гардинер отказал в просьбе проститься с женой перед казнью, отзываясь, что по своему духовному званию он не мог иметь жены. Некто Гоукс на пути к костру условился с друзьями подать им поднятием рук знак из пламени, если найдет страдание сносным, действительно – простер руки и умер в этом положении. У женщины, сожженной в Гернзее в последнем периоде беременности, один из стражей выхватил из пламени выкинутого ею ребенка, в надежде его спасти; но присутствовавший судья приказал бросить его в огонь, сказав, что ничто не должно пережить упорной в ереси матери[39]. Этих примеров достаточно, чтобы дать понятие о духе, видах и размерах гонения, в то время постигшего протестантов. «Никогда, – замечает Юм, – человеческая природа не представляется в таких отвратительных и вместе с тем в таких безрассудных чертах, как при религиозных преследованиях. Они низводят человека ниже адских духов по злости и ниже зверей по безумию»[40].

Смерть королевы Марии и воцарение ее сестры Елисаветы изменили все положение дел. Одним из первых распоряжений новой королевы было повеление освободить из тюрем всех заключенных по делам веры и дозволить возвратиться всем изгнанным. Католическая иерархия предвидела падение своего господства. Из всех епископов один Карлейльский согласился, после долгих переговоров, совершить обряд коронования[41]. Но Елисавета действовала осмотрительно и, ограничиваясь заявлениями и мерами веротерпимости, не обнаруживала, на первых порах, своей решимости передать значение государственной церкви тому исповеданию, к которому она сама принадлежала.

Новое царствование было приветствовано со стороны народа теми проявлениями общего восторга, которые всегда возбуждаются в массах прекращением долгого и ненавистного гнета. Въезд в Лондон походил на триумф. В заявлениях сочувствия к новым вероучениям не было недостатка. С одной из триумфальных арок был спущен мальчик, изображающий гения правды. Он поднес королеве экземпляр Библии, и Елисавета, приняв дар, сказала, что она в нем усматривала самое драгоценное для нее засвидетельствование чувств преданности города. Рассказывали, что некто Райнсфорд, ссылаясь на освобождение протестантов из тюрем, отважился сказать королеве, что он желал ходатайствовать об освобождении еще четырех других узников: Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Елисавета отвечала, что она предварительно намерена совещаться с самими узниками и от них узнать, желают ли они свободы.

Намерения и воля королевы, однако же, не замедлили обнаружиться. Актом первого при ней созванного парламента восстановлены в своей силе 42 артикула Эдуарда VI. Эти артикулы пересмотрены тремя годами позже (1571), в числе 39, и с тех пор составляют катехизический и учредительный кодекс англиканской церкви. Католичество не подверглось тому гонению, которому подвергались протестанты при королеве Марии; но оно тем не менее было поставлено в тягостные условия. Воспрещено богослужение по латинскому обряду и вообще всякое богослужение, кроме англиканского[42]. За троекратное нарушение этого закона определено пожизненное тюремное заключение. Другим законом установлены денежные пени за уклонение от участия в богослужениях по англиканским правилам. Эти постановления, естественно, ожесточали католиков и объясняют участие многих из них в тех заговорах, которые неоднократно составлялись против Елисаветы. Заговорщиков казнили, но обезглавлением или вешанием, а не огнем, как еретиков. Костры оставались, однако же, в употреблении для анабаптистов и уличенных ариан[43]. Между тем в Шотландии господствовал фанатизм пресвитерианцев, значительно усложнявший затруднительное положение несчастной королевы Марии Стюарт. Нокс (Knox), о котором перед этим уже упоминалось, публично называл ее Иезавелью. Эдинбургский городской совет своевластно издал прокламацию, изгоняющую из городского округа монахов и католических священников, в качестве «гнусной сволочи антихриста-папы»[44]. Дерзость пресвитерианских проповедников не знала пределов. Самой королеве только потому дозволялось слушать мессы в ее частной дворцовой каплице, что она решительно объявила о своем намерении немедленно удалиться во Францию, в случае отказа.

Но фанатическое господство пресвитерианских изуверов дало место, впоследствии, беспощадному их гонению. «Почти во все время царствования Стюартов в Англии, – говорит Лекки, – преследование пресвитерианцев (пуритан) продолжалось с жестокостью, не уступавшей свирепости других религиозных гонений»[45].

Им руководили шотландские епископы, одобряемые англиканской церковью. Пресвитерианцы искали убежища в горах, но их там преследовали как беглых преступников. Молитвенные сборища были им воспрещены. В случае такого сборища в частном доме проповедник мог быть приговорен к смерти. В случае сборищ в открытых местах этой каре могли подлежать все участники. Женщин публично секли на улицах. Мужчин клеймили горячим железом и подвергали увечьям при пытках. Весьма многие были отправляемы в ссылку на остров Барбадас. Если в то же время таким насилиям не подвергались в Ирландии католики, составлявшие там весьма значительную часть населения, то в отношении к церкви они, тем не менее, были всячески стеснены… В 1696 году тамошние протестантские епископы под председательством епископа Юшера протестовали против всякой льготы, заявляя, что «вера папистов – вера еретическая и суеверная и что предоставлять им право свободно ее исповедовать есть тяжкий грех (grievous sin)»[46].

Во всей Великобритании католики не пользовались полными политическими правами до первой трети нынешнего столетия (1829).

Французские протестанты, в реформационный век, носили именование гугенотов, быть может, происшедшее от названия, усвоенного себе женевскими реформатами: «iguenots», т. е. союзники. Религиозное реформаторское движение возникло на юге Франции почти одновременно с таким движением в Германии. Королева Маргарита Наваррская покровительствовала новым учениям Русселя и Лефевра. Затем, как уже было сказано, распространилось учение Кальвина. Король Франциск I сначала относился к реформатам снисходительно, но впоследствии дозволил их преследовать. Строгие карательные постановления были изданы, и значительное число новых еретиков сожжено. При Генрихе II наступил период сравнительной терпимости. Когда же дом Гизов приобрел решительное влияние при французском дворе, жестокое гонение возобновилось. При Франциске II пылали костры, и кровь лилась на эшафотах. Между тем число протестантов увеличивалось; ими уже руководили лица высших сословий, и организованное восстание стало возможным. Вождем был избран принц Людовик Конде, и на съезде в Нанте (1560) постановлено требовать свободы вероисповедания и удаления Гизов, а в случае неудовлетворения этих ходатайств – захватить в плен короля, находившегося в Блуа, и провозгласить принца Конде наместником. Но двор успел удалиться в Амбуаз, и когда к Амбуазу подступили протестанты, они были разбиты и 1200 пленных казнены. Наместником назначен Франциск Гиз.

В том же 1560 году умер Франциск II. На престол взошел несовершеннолетний Карл IX, под опекой матери, Екатерины Медичи. Она удалила Гизов, наместником был назначен Антон, герцог Бурбонский, и в январе 1562 года издан эдикт, предоставлявший протестантам свободу вероисповедания. Но в марте месяце произошло кровопролитное столкновение между стражей герцога Гиза и протестантами, совершавшими богослужение в Васси. Этим был подан знак к первой так называемой гугенотской войне, продолжавшейся под предводительством принца Конде с одной стороны и герцога Гиза с другой, до марта 1563 года. Она заключилась, после смерти Гиза, павшего при Орлеане, Амбуазским миром, вновь предоставившим протестантам свободу веры, за исключением некоторых местностей. Но борьба двух исповеданий, при возраставшей силе протестантской партии, продолжалась, с некоторыми перерывами, до восшествия на французский престол Генриха IV и до издания в 1598 году знаменитого Нантского эдикта, которым окончательно признаны и определены права протестантов. В промежуточный период времени история насчитывает при королях Карле IX и Генрихе III еще семь гугенотских войн[47], с изменчивыми для той или другой стороны успехами; а между третьей и четвертой войнами она заносит на свои скрижали вероломное избиение протестантов в ночь дня св. Варфоломея, с 24-го на 25-е августа 1572 года. В эту ночь погибли в Париже около 5000 человек, захваченных организованными отрядами убийц в домах или на улицах города. В числе жертв пали адмирал Колиньи и многие другие вожди протестантов, преднамеренно завлеченные в Париж по случаю бракосочетания принца Генриха Наваррского с сестрою короля. Заговор был устроен по соглашению королевы Екатерины с Гизами, и его действие распространено на всю Францию. Всюду были разосланы приказания убивать протестантов, и в продолжение двух месяцев их погибло, в разных местах, до 30 000[48]. В продолжение последовавших за Варфоломеевым побоищем остальных пяти войн французский двор находился под господством партии Гизов – до убиения кардинала Гиза и его брата, герцога Гиза, в Блоа в 1588 году, подосланными от двора убийцами. Король Генрих III убит монахом Клеман в 1589-м. В 1593-м его преемник, Генрих IV (принц Наваррский), перешел в католичество и в 1598-м издал Нантский эдикт. Таким образом тогда положен конец кровопролитию из-за веры; но политическая самостоятельность партии протестантов, опиравшаяся на города, где они господствовали, и попытки католической партии упразднить действие Нантского эдикта при Людовике XIII и кардинале Ришелье дали повод к возобновлению борьбы. Она окончилась падением Ла-Рошели в 1598 году.

Протестанты сохранили право исповедания своей веры, но лишились права политических собраний.

До последней четверти XVII столетия, при управлении кардиналов Ришелье и Мазарини и в начале царствования Людовика XIV, протестанты не подвергались систематическому стеснению завоеванной ими себе свободы совести. Но около 1675 года, под влиянием придворного духовенства и маркизы Ментенон, направление правительственной власти изменилось. Для обращения протестантов в католичество стали употребляться насилия. Отряды войска, сопровождаемые монахами, разрушали в южной Франции протестантские церкви, принуждали обывателей к отречению от их веры и нередко убивали проповедников. Эти военные похождения приобрели себе историческое наименование «dragonnades». В случае упорства предоставлялся полный простор неистовствам солдат. Повивальным бабкам воспрещалось дозволять крестить младенцев иначе как по католическому обряду. Смешанные браки были запрещены. Протестанты не допускались ни к каким должностям, даже муниципальным. Насильственно обращенные обязывались присутствовать при католических богослужениях, а в случае уклонения предавались криминальной юстиции местных парламентов. Одним словом, на юге Франции господствовал всеобщий противопротестантский террор, и все это происходило в век блеска французской литературы, в век версальских пышностей и в век того короля, которого французы называли le Grand Roi.

Наконец 22 октября издан королевский эдикт, которым отменялись не только постановления Нантского эдикта, но и все вообще когда бы то ни было состоявшиеся относительно протестантов (реформатов) льготные узаконения, постановления или правила. В эдикте значилось, что за возвращением в лоно церкви большей и лучшей части королевских подданных, в тех постановлениях уже не предстояло дальнейшей надобности. На этом основании предписывалось безотлагательно разрушить все протестантские церкви[49].

Всякое общественное богослужение, даже в частных домах, воспрещено протестантам под страхом смертной казни и конфискации имущества. Проповедникам приказано в 14-дневный срок, под опасением каторги (на галерах), выехать из пределов Франции.

Протестанты большей частью принадлежали к промышленным классам населения и пользовались достатком, которым были обязаны своему трудолюбию и бережливости. Вскоре после первых признаков систематического угнетения их началось между ними движение к переселению в другие страны. Это движение усиливалось по мере возраставшего гнета преследований, и еще до отмены Нантского эдикта сотни тысяч успели перейти в Швейцарию, Голландию, Англию и Германию. Они везде встречали радушный прием. После 1685 г. переселение продолжалось, несмотря на принимавшиеся против него карательные меры, и часть протестантского населения укрылась в Севеннской горной местности, где продолжала тайно отправлять свое богослужение и впоследствии пыталась оказать вооруженное сопротивление католическим властям. Это было поводом к так называемой Севеннской войне, продолжавшейся с 1702 по 1706 год, в сопровождении всевозможных насилий и жестокостей. В общем результате Франция лишилась до 900 000[50] полезных граждан, трудолюбие и промышленные знания которых принесли выгоду тем странам, куда они переселились.

Не одни христиане преследовались во имя христианства. В конце XV века в Испании кардинал Хименес лично руководил обращением в католичество гранадских мавров, сжег в 1499 году значительное количество арабских книг и своими жестокостями довел несчастное население Альпухарраских гор до восстания, которое, с не меньшей жестокостью, было подавлено. В феврале 1502 года издан закон, в силу коего в провинциях Кастилии и Леоне все мавры мужского пола свыше 14-летнего возраста, а женского свыше 11-летнего, не принявшие крещения, обязывались выселиться из страны до конца апреля месяца того же года. Им разрешено было продать их имущество, но цену его им дозволялось вывозить не золотом или серебром, а только в виде каких-нибудь к отпуску разрешенных товаров. Кроме того, запрещалось переселение в турецкие владения и такие страны Африки, с которыми Испания вела войну. За нарушение этих постановлений определялись смертная казнь и конфискация имущества. Часть мавров притворно приняла христианство, но за нею наблюдала и подозревавшихся в отпадении немилосердно преследовала инквизиция; другая часть оставалась в более льготном положении в провинции Гранаде. Первых прозвали марранами, вторых – мавресками. При Карле V им предоставлялась некоторая свобода относительно вероисповедания и нравов. Мавританские имена, язык, одежда были терпимы. Но преследования тем не менее постоянно возобновлялись, проливалась кровь и продолжалось насильственное выселение наиболее трудолюбивых и достаточных обитателей страны. Наконец, в 1564 и 1565 годах были изданы новые, во всех вышеозначенных отношениях стеснительные для мавров постановления. Вспыхнуло общее восстание в Гранаде и сопредельных с этой областью горах. С 1568 по 1571 год продолжалась упорная и кровопролитная борьба, кончившаяся истреблением или выселением мавров. Они долго держались в горных долинах и укрепленных городах, как Альбацин, Гапера и Типола. Война велась с обеих сторон с большим ожесточением и могла три года продолжаться преимущественно потому, что испанцы, ввиду современных потребностей, не выставляли против мавров достаточно сильного войска. Главное начальство над испанцами принял под конец войны дон Хуан Австрийский. При взятии в 1570 году крепости Гапера все защищавшее ее население, до 6000, без различия пола и возраста, предано смерти, и такие поголовные избиения мавров совершались не в первый раз. Пленных отсылали в неволю на королевские галеры и даже продавали частным лицам. Последним актом войны было овладение Альпухарраскими долинами и горами. Там в течение одного месяца до 10 000 человек было убито или обращено в неволю. Затем издано королевское повеление вывести из прежних мест жительства всех без исключения мавров, даже и не принимавших участия в восстании. Они были расселены в других провинциях. Часть успела спастись бегством в Алжир и Фец[51].

Несравненно более продолжительное историческое явление представляет гонение евреев. Преследование израильского племени, говорит Лекки[52], началось с первых времен перехода гражданской власти в руки христианских правительств. Изменялись свойства и степень интенсивности преследования; но, в сущности, оно не прекращалось до эпохи Французской революции. Религиозные движения в лоне церкви и перемены престола, когда на него всходят правители, одушевленные религиозной ревностью, постоянно были поводом к усилению законодательного гнета. Людовик Св., Изабелла Католическая, латеранский собор, которым ознаменовалось оживление западной церковной жизни в XIII веке, папа Павел IV, содействовавший такому оживлению в XVI в., и все монашеские ордена стояли в ряду самых ревностных гонителей. Евреи всячески выделялись из общего состава населения. Они должны были жить в особых кварталах и носить особую одежду. Христианам воспрещалось всякое с ними товарищество в делах торговли или промыслов. Во времена Св. Людовика христианин, виновный в любовной связи с еврейкой, подвергался сожжению на костре. Даже при совершении казней они отделялись от других преступников, и до XIV века изыскивались оскорбительные для них оттенки[53]. По мнению св. Фомы Аквината, их имущество могло быть законно конфискуемо, потому что происходило от ростовщичества. Изгнанные из Франции при Карле VI, из Англии при Эдуарде I, евреи нашли себе покровительство в Испании у тамошних мавров, но они лишились и этого убежища, когда призрак магометанского владычества исчез с высот Алгамбры. Под влиянием инквизитора Торквемады состоялся эдикт о их поголовном изгнании[54].

Еще до издания этого эдикта евреи подвергались в других частях Испании всякого рода насилиям, в видах обращения их в христианство. В 1390 году в Севилье под впечатлением проповедей известного своим красноречием Фернандо Мартинеца, католики напали на еврейский квартал и в нем умертвили, по единогласному показанию современников, до 4000 евреев. Такие же побоища повторились в других местах Валенции, Толедо, Кордове, Бургосе и Барселоне. Принимавших крещение по принуждению, но впоследствии отпадавших инквизиция преследовала и предавала сожжению. Но эти частные бедствия бледнеют перед тем общим бедствием, которое постигло евреев при изгнании из Испании. Историк Пик Мирандола сравнивает их участь, в эту эпоху, с их участью при разрушении Иерусалима. Они обязывались выселиться в трехмесячный срок под угрозой смертной казни за нарушение этого срока. Им разрешалась распродажа имущества, но воспрещался вывоз золота и серебра. Число изгнанных определяется различно разными историками – от 120 000, по Кардозо, до 800 000, по Мариане. Множество выселенцев было захвачено морскими разбойниками и увезено в неволю. Около 80 000 укрылись в Португалии, положившись на обещанное королем покровительство. Но их надежды не оправдались. Испанское духовенство возбудило фанатизм в среде португальского. Король, уступая его настояниям, издал эдикт еще более жестокий, чем эдикт королевы Изабеллы. Повелено изгнать всех евреев, но сперва отобрать от них детей моложе 14 лет, для воспитания их в христианской вере. Тогда несчастным изгнанникам изменила твердость духа, с которой они до тех пор переносили свои бедствия. Дикие сцены отчаяния о том свидетельствовали. Матери убивали своих детей или бросали их в колодцы, чтобы не отдавать в руки христиан. Затем оказалось, что суда, на которых они должны были отплыть от португальских берегов, преднамеренно были угнаны или задержаны, и по истечении указанного срока наличные евреи были обращены в неволю и насильственно окрещены. Историк Парамо говорит, что португальский декрет об изгнании евреев просто заменен декретом о их насильственном окрещении. Большинству невольников впоследствии возвращена свобода по более человеколюбивому настоянию римской курии.

Мученическое израильское племя, далее говорит Лекки, тринадцать столетий сряду испытывало все виды угнетения, которые мог изобретать самый яростный фанатизм. Оно переносило всякие обиды, клевету, лишение имущества, нарушение драгоценнейших для человека уз и жесточайшие физические страдания, но не отступало от веры праотцев. Преследование тяготело над ним в самых страшных формах – но в сопровождении таких мелочных стеснений и притеснений, которые отнимали у преследования внешний характер величия и препятствовали возбуждению энтузиазма в его жертвах. Но евреи не только переносили, но и вынесли бремя этого многовекового гнета. Во мраке средневекового невежества они продолжали свои научные занятия; они передавали западной Европе труды арабской науки; они были лучшими врачами и финансистами, и в особенности главными двигателями и представителями коммерческой деятельности. В продолжение нескольких столетий торговля сосредоточивалась почти исключительно в их руках. Путешествия знакомили их с особенностями и нуждами разных стран. Они вели между собой постоянную и обширную переписку, учредили систему денежных переводов и ссуд, которой тогда не было подобной в Европе, сделались необходимыми посредниками при тогдашнем общественном строе, для удовлетворения экономических потребностей христианских государств, и приобрели среди претерпеваемых ими бедствий большие богатства и значительное влияние на дела[55]. Во время процветания итальянских республик евреи селились в Ливорно, Пизе, Генуе и Венеции и там пользовались терпимостью несравненно большей, чем в других странах.

В ряду религиозных преследований отдельное место занимает преследование чародеев, колдунов и особенно колдуний, начавшееся в XIII веке и продолжавшееся, постепенно ослабевая, до второй половины XVIII[56]. Первая исторически удостоверенная казнь колдуньи состоялась в Тулузе в 1275 году. Сожжена женщина 60 лет, обвиненная в связи с сатаною. Последние казни совершены в Вюрцбурге в 1729 г., в Ландсгуте в 1754 и 1756 гг., в Испании в 1780 г. и в Гларусе в 1782 г. В Вюрцбурге сожжена помощница игуменьи ингерцелльского монастыря Мария Рената, сознавшаяся в бесновании; в Ландсгуте обезглавлены две будто бесновавшиеся девушки 13 и 14 лет; в Испании – колдун, в Гларусе – женщина, за колдовство.

Пределы настоящего очерка не позволяют входить в рассмотрение психологического и физиологического вопросов о понятиях, долго господствовавших в Европе насчет колдовства и беснования, и о явлениях, на которые те понятия опирались. Но факт их господства не подлежит сомнению. Католическая церковь их догматически изъясняла, распространяла и утверждала. Папа Иннокентий VIII подробно изложил в булле Summis desiderantis (1484) учение о ереси колдовства и об инквизиционном над еретиками суде. Подобные буллы изданы и двумя другими папами, Юлием II (1504) и Адрианом VI (1526). Инквизиторы Шпренгер и Кремер подробно определили в составленном им руководстве Malleus maleficarum порядок следственного производства для обличения виновных в чародействе и колдовстве. Но такой взгляд на дело не принадлежал исключительно католической иерархии. Лютер отзывался в том же смысле и сказал[57], что он безжалостно сжег бы всех колдуний. Джон Уэслей (Wesley), с лишком двумя столетиями позже (1768), писал, что отказываться от веры в колдовство значит, в сущности, отказываться от Библии[58].

Нам должно казаться невероятным число казненных за колдовство в течение трех столетий, хотя это число удостоверяется множеством разных показаний и обширной по этому предмету литературой[59]. Во Франции состоялись относящиеся до него определения парламентов парижского, реймского, руанского, реннского, тулузского, бордосского и дижонского, и за каждым таким определением текли потоки крови. В Тулузе, местопребывании инквизиции, до 400 человек казнено одновременно. Реми, один из судей Нанси, хвалился сожжением 800 колдуний в течение 16 лет. В Париже, по словам современного писателя, даже трудно было определить число казней, совершенных в несколько месяцев. Бежавшие из Франции в Испанию – там преследовались и сожигались инквизицией. Во Фландрии ожесточенное преследование колдуний продолжалось в течение всего XVI века и большей части XVII. В Италии в одной провинции Комо казнено до 1000 человек в один год. То же самое происходило в других местностях Италии, в Швейцарии и Савойе. В Женеве, где тогда управление сосредоточивалось в руках епископа, казнено до 500 колдуний в три месяца. В Констанце и Регенсбурге сожжено 48 и до 80 в небольшом городе Валери, в Савойе. В Швеции в 1670 г. осуждено до 70 и многие из них сожжены. В Англии не было такого фанатического гонения колдовства – английское духовенство тому не сочувствовало. Но в Шотландии ревность пуритан не знала пределов и свирепствовала не менее упорно, чем ревность католических фанатиков в других странах. Торжественно собравшийся в Эбердине синод, в 1603 году, вменил в обязанность всякому приходскому проповеднику произвести, при содействии двух приходских старшин, точнейшее тайное исследование о могущих оказаться на месте колдуньях, спрашивая под присягой всех прихожан о том, что по этому предмету им могло быть известно. Последняя казнь за колдовство состоялась в Шотландии, по одним показаниям в 1772 г., по другим – в 1727 году. Но еще гораздо позже, в 1773 г., члены соединенного присутствия постановили «резолюцию», в которой заявляли свое верование в колдовство и выражали сожаление о распространившемся относительно его неверии. Нельзя притом забывать, что и в Шотландии, как и в других странах, преследования сопровождались самыми жестокими пытками, и этими пытками, большей частью, вынуждались признания обвиняемых.

Оглядываясь на залитую слезами и кровью область религиозных гонений, мы с ужасом размышляем о неисчислимом числе жертв, о свирепости казней и о тех бесчеловечных мучениях, которые предпосылались казням. Но не на одних только жертвах этих гонений останавливается наша мысль. На загадочном числе погибших и на сумме ими перенесенных страданий она остановиться не может. Она невольно обращается и к другой сумме, еще более значительной, к сумме нравственных страданий тех, кто переживал погибавших, кто с ними был близок, кто с ними был связан самыми драгоценными для человеческого сердца узами, кто страшился за них, кто мог тщетно надеяться, мог напрасно умолять, кто знал о пытках, часто был свидетелем казней и до конца своей жизни должен был о том хранить неизгладимую память. Перед этим страшным, скорбным итогом сам собой ставится вопрос: к каким результатам приводило до сих пор и, в конце концов, привело его вековое приращение?

История свидетельствует, что цели гонений достигались только там, где преследование переходило в истребление. Альбигенсы исчезли. В Испании инквизиция выжгла начатки протестантизма. Но герцог Альба не успел их выжечь в Нидерландах. Гуситы не исчезли, но только видоизменились, или скрылись временно, и потом слились с другими протестантами. Тридцатилетняя война не воспрепятствовала половине Германии сделаться и остаться протестантской. В Англии католическая иерархия восстановилась рядом с англиканством и диссентерами. Во Франции, несмотря на гугенотские войны и на отмену Нантского эдикта, реформаторы свободно исповедуют свою веру. В Италии и в самом Риме римская курия пользуется меньшим влиянием, чем в других католических странах. Везде изменилась церковно-общественная почва. Она изменилась наперекор действиям церковных и гражданских властей, и прежде на ней возможное – ныне бесповоротно стало невозможным.

Никто не сожалеет о том, что теперь костры не пылают и палачи прямо не призываются к служению церкви. Но в наш век всякого рода анализов, в том числе и анализа исторического, небесполезно вдумываться в вопрос: много ли пользы приносило то служение в прежние времена? Религиозные настроения и движения масс не могут быть насильственно возбуждаемы и направляемы в предопределенном смысле. Гнет вообще вызывает не фанатизм содействия, а фанатизм отпора. Между тем в выделяющемся из масс и отделяющемся от них меньшинстве, пользующемся большим досугом мышления, насилие и суровый догматизм возбуждают колебания и сомнения, постепенно переходящие в сознательное, систематическое и строптивое отрицание. Религиозные смуты и гонения предуготовили удобную почву для Бэйля, Гиббона, энциклопедистов, для тюбингенской школы и для современных ученых, как, например, профессор Гексли. Христианский кодекс Священных Писаний подвергся разлагающему критическому разбору, и влияние этого разбора ясно отражается на первом из двух потоков, о которых упомянуто в начале настоящего очерка. Нельзя забывать, что всякая критика воспринимается легче и сразу производит более ощутительное впечатление, чем всякое назидание, и что это впечатление почти одинаково при критике мелочной и поверхностной и при критике, имеющей другие свойства. Не без основания сказано одним из самых даровитых наших писателей, что «если мы, верующие, перестанем быть мелочными догматиками, то мы этим отнимем самое сильное оружие у мелочной критики».

Пора гонений миновала. Епископ Вальдарес, архиепископ Гардинер и аббат Арнольд в наше время и впредь невозможны со всей их обстановкой. Но нельзя сказать, что дух религиозной нетерпимости ослабел в одинаковой мере с возможностью переходить от разномыслия к преследованию. Полувраждебные взаимные отношения разных христианских исповеданий до сих пор служат союзниками рационалистическому взгляду на христианство. Всматриваясь в современные обстоятельства, мы должны сознавать, что мы далеки от единения церквей. Но, быть может, от нас зависело бы менее быть далекими от мира между церквами и более постоянно памятовать сказанное нам, в Нагорной проповеди, о миротворцах, милостивых и кротких.

Граф П. А. Валуев