Рэмбо 2

1

Рэмбо занес над головой увесистый молот, полностью отдаваясь блаженству этого истинно дзэновского мгновения, выхваченного из потока времени. Он не чувствовал тяжести молота, и, описывая им широкую дугу, с удовольствием ощутил силу собственного размаха. Казалось, он вложил в удар всю мощь своего духа, когда молот обрушился на железный клин, загнанный в расселину великолепной — хотя бы потому, что она просто существовала на свете — скалы. Он мог разглядеть каждую трещину, каждую выбоину в камне, словно под увеличительным стеклом. Молот со звоном ударил по железу, глыба раскололась, и клин выпал. Острые камешки шрапнелью разлетелись во все стороны.

Свобода! Эта мысль пронзила его, и он внутренне сжался, пытаясь избавиться от нее.

Нет!

Он тряхнул головой.

Он запрещает себе думать о свободе.

Он запрещает себе думать о чем бы то ни было.

Только работать. Ничего больше.

Капли пота стекали по лбу и падали на металлическую поверхность клина, сверкая на солнце. Эти блестевшие в солнечных лучах бусинки вновь напомнили ему…

Об осколочных снарядах. О снарядах, выпущенных с артиллерийских кораблей. О минах-ловушках. О гранатах. О том, как полыхают огнем джунгли. Как стонут солдаты. И льется кровь… Не думать!

Ничего, кроме работы, если хочешь выжить. Он вогнал клин в следующую глыбу, взмахнул молотом и вновь яростно ударил по металлу.

Снова!

И еще раз!

И!..

Скрежет и лязг металла эхом отдавались в глубоком, продолговатом карьере. От прокаленной солнцем поверхности белесых скал исходил жар. Рядом с ним другие заключенные в изодранных, пропитанных потом робах с жирной буквой «3» на спине, задыхаясь, шатаясь от изнеможения, долбили своими молотами камень.

Им неизвестен мой секрет, думал Рэмбо. Они собачатся по вечерам, проклинают судьбу, мочатся и жалеют себя.

Никто из них не догадается, что все лишено смысла. Все, кроме самой жизни.

Даже боль может доставлять радость. Если настроить себя должным образом. Отсечь прошлое и будущее и не думать ни о чем, кроме этого мига, в котором ты живешь. Прекрасного, даже, если он наполнен болью.

Мышцы заныли. Он скользнул взглядом по угрюмым лицам часовых, державших в поле зрения каждое движение заключенных. Винтовки у них были двенадцатимиллиметрового калибра или же Спрингфилд 30/06 с оптическим прицелом.

Повода они от него не дождутся!

Наваливаясь всем своим мускулистым телом на металлический клин и ощущая дрожь ударной волны, он не мог не думать о том, что привело его сюда. Город. Полицейский. Да, Тисл. Но какого черта тот лез на рожон? Почему не спустил все на тормозах?

А ты-то сам хорош, ответил он себе.

Но у меня есть на это право.

Какое право?

Я себя не щадил, сражаясь за то, что считал благом для страны.

И все же, признайся, ты мог показаться ему подозрительным.

Только потому, что я провел несколько суток в лесу? Что у меня была помятая и небритая физиономия? Но я не сделал ничего дурного. Чего он ко мне привязался?

Ты же мог объяснить ему это. Признайся, ты действительно был похож на бродягу. Это уж точно. И потом у тебя не было работы.

Какая у меня может быть работа? Кому я нужен? Меня учили одному. Во Вьетнаме мне доверяли оружие стоимостью в миллион долларов. Там я управлял артиллерийским катером. Что же мне после этого припарковывать машины? О, Господи!

Он вновь с силой ударил по металлическому клину.

Тисл. Он цеплялся ко мне. Это он арестовал меня. Его люди побрили меня. Он ничем не лучше того вьетнамского подонка, что расписал мне грудь ножом.

И ты сорвался.

Нет, я защищался.

Ну да, сбежал из тюрьмы и болтался в горах, с этой шайкой бандитов. Все равно бы у них ничего не вышло. Ты держал под обстрелом этот город. Вспомни, как ты поступил с полицейским. А теперь…

Рэмбо опустил голову, изнемогая от волнения. Теперь, когда от его блаженного дзэновского состояния не осталось и следа, он готов был крушить направо и налево. И Рэмбо с остервенением продолжал лупить по каменной глыбе.

Теперь он расплачивается за свое военное прошлое. Да, из него сделали хорошего солдата. Там он им был нужен.

Неужели они думают, что так легко обо всем забыть? Почему его не удосужились научить тому, что могло бы пригодиться после войны?

Или это невозможно? А что если ты уже потерян для мирной жизни?

Потерян? После полугода в лагере для военнопленных в Северном Вьетнаме? Может статься, что и так. Одна тебе, видно, теперь дорога — прямиком в ад.

Как будто это не ад. Из одной тюрьмы в другую.

На этот раз в Америке. Страна свободы, доблести отчизна…

Эх, если бы только этот полицейский… Что?

Если бы он просто поинтересовался, как я живу.

2

Он опустил молот и смахнул пот со лба. Впрочем, без толку. И лицо, и руки были мокрыми от пота. Он посмотрел на ближайшего к нему охранника, и перевел взгляд на ведро с водой, стоявшее на уступе скалы футах в десяти над ним.

Охранник сжал губы и легким кивком головы ответил на его немой вопрос.

Рэмбо, тяжело ступая, начал подниматься по тропе. Впереди шел изможденный негр. Доходяга, подумал Рэмбо, наблюдая, как тот пьет из ковша, прикрепленного цепью к ведру. На какую-то долю секунды глаза обоих заключенных встретились.

Дьявольщина, казалось, говорил негр. Не могу больше.

Если каждый раз думать об этом, долго не протянешь, мысленно ответил Рэмбо. Но взгляд его сказал: дерьмовая жизнь, ясное дело. Ты, парень, не гони волну. Расслабься.

Негр покачал головой и принялся устало спускаться в забой.

Рэмбо окунул ковш в припорошенную пылью мутную воду. Теплая жидкость отдавала ржавчиной. Во Вьетнаме ему доводилось пить и не такое. Он окатил себя водой из ковша, но и это не принесло облегчения.

— Рэмбо! — услышал он резкий окрик и обернулся.

Солнце слепило ему глаза, лица охранников расплывались в знойном мареве.

Он не проронил ни слова. Разговаривать было запрещено. Скажи он хоть что-нибудь, и последует наказание — зуботычина, удар прикладом.

— Давай сюда, — продолжал тот же голос. Говорил охранник, стоявший слева. — Шагай вперед.

Они держали автоматы наизготове.

Рэмбо изо всех сил стремился казаться невозмутимым, хотя у самого засосало под ложечкой. Любопытство сменилось недобрыми предчувствиями, лишь усиливавшимися от замечания охранника:

— Кто его знает, что они там затевают. Мне приказано доставить тебя к начальству. Какая-то шишка хочет тебя видеть. Приготовься.

3

Полковника звали Сэмюэл Траутмэн. Войска специального назначения. Высокий, худой, с острым подбородком, он был в форме. Зеленый берет молодцевато сдвинут набок. На вид лет пятьдесят. Добрую половину из них он прослужил в армии. Он учился сам (а потом учил других) убивать из любого оружия, от автомата Калашникова до пистолета, спрятанного в шариковой ручке. Он воевал в пустыне и в джунглях, скрывался в гористых ущельях, был трижды ранен. У него на глазах пули косили солдат, прошедших вместе с ним огонь и воду, солдат, которых он считал своими сыновьями.

Но в сравнении с тем заданием, что предстояло ему теперь, все прежние испытания казались не более, чем тренировкой во время учебных сборов. Самая ответственная за всю его карьеру миссия ожидала его впереди.

Полковник шел, печатая шаг, по узкому тюремному коридору, в который выходили двери камер с маленькими зарешеченными окошками. Яркий свет, лившийся с потолка, заставил его прищуриться. В нос ударил запах пота, застоявшегося воздуха, и еще чего-то — резкий, пронизывающий все. Запах отчаяния и безнадежности.

Безнадежности.

В сопровождении солдата он приблизился к дальнему концу коридора.

— Здесь? — спросил он, кивнув в сторону последней двери.

— Отойдите лучше в сторону.

Охранник, держа пистолет в одной руке, другой отстегнул от ремня связку ключей и вставил один из них в замочную скважину. Ключ со скрежетом повернулся.

— Я постою в уголке. На всякий случай.

— Нет.

Охранник вздохнул.

— Я понимаю, что мне приказано оставить вас наедине, но этот тип… Заключенные разные бывают, а этот из самых опасных. Я за него отвечаю. И за вас тоже. Кто знает, что ему взбредет в голову.

— Нет.

Охранник покачал головой.

— Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Если не хотите, чтобы я шел с вами, возьмите пистолет, а то…

— Помалкивай.

Траутмэн отстранил часового и толкнул дверь. Дверь тяжело подалась, и полковник увидел тесную камеру, утонувшую во мраке.

Охранник нажал на выключатель в коридоре.

— Точно. Так я и знал. В чем дело?

— Выпендривается как может. Осторожно!

Не обращая внимания на предупреждения охранника, Траутмэн шагнул в камеру. Он достал рукой до потолка и повернул лампочку. Свет загорелся.

Полковник обвел взглядом бетонные стены. К полу привинчена железная койка. В углу камеры — круглая дырка в полу, размером дюйма в три, служившая уборной. Узкое, зарешеченное оконце под потолком. Захочешь посмотреть — не дотянешься. Да и тянуться незачем: окно выходило на стену соседнего здания.

Он продолжал осматривать камеру.

Слева от него, присев на корточки, словно готовился вот-вот броситься на гостя, напрягшись всем телом и не сводя с вошедшего глаз, сидел…

Рэмбо.

Траутмэну вспомнилась пантера в клетке. Вот так целыми днями она бегает по своей клетке, натыкаясь на решетку, туда — сюда, туда — сюда, а потом скорчится в углу и ждет чего-то, сверкая неистовым взглядом.

Только теперь, оказавшись в том каменном мешке, Траутмэн отчетливо понял, что происходило в душе Рэмбо после того, как двери полицейского участка захлопнулись за ним и эта история только началась. И тут же поправил себя. Нет, началась она гораздо раньше. Новое чувство горечи, жалости, сострадания до боли сжало ему сердце. Он и не надеялся, что будет легко, но дело, видно, серьезнее, чем он думал.

— Вольно.

Траутмэн повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, и прежде чем она захлопнулась с металлическим лязгом, он успел заметить направленный на него выжидательный взгляд часового.

— Я тут побуду, — обратился к нему солдат через маленькое, прикрытое решеткой отверстие в двери.

Выполняйте то, что вам приказано, — ответил Траутмэн. — Отойдите в тот конец коридора и оставьте нас одних.

Но я должен запереть камеру.

— Выполняйте!

Ключ снова со скрежетом повернулся в замочной скважине. Эхо шагов часового замерло вдалеке, и лишь тогда Траутмэн перевел взгляд на пленника, который так и не шевельнулся, хотя полковник, закрывая дверь, намеренно повернулся к нему спиной, тем самым давая понять, что доверяет Рэмбо и полагается на его благоразумие.

— Ну что, вольно? — повторил он на этот раз с вопросительной интонацией.

Ответом ему была звенящая тишина.

Рэмбо медленно поднялся, мало-помалу распрямляя сжавшееся в тугую пружину тело, словно боясь неосторожного, резкого движения.

Молчание становилось невыносимым.

— Джон.

— Полковник.

Рэмбо полоснул горящим взглядом по лицу гостя.

Разводить всякие антимонии этот парень не станет, подумал Траутмэн. Да и я не любитель ходить вокруг да около. А вслух произнес:

— Не возражаешь, если я присяду?

И он опустился на скрипучую койку. Жестко. Грубое одеяло кололось.

— Вот оно как на родине, — попытался он пошутить. Лицо Рэмбо исказила гримаса, он пожал плечами.

— Там. На воздухе, в карьере. Может быть, родина там? А здесь… Не знаю. Эти стены…

— Зато я знаю, Джон. Все будет хорошо. Я пришел помочь тебе. Я и так сделал все, чтобы ты не попал в этот ад.

Рэмбо фыркнул.

Бывало и похуже.

— Тоже знаю.

Траутмэн подумал и о том вьетнамском лагере, где пытали Рэмбо. Он опустил глаза, собираясь с мыслями, и заметил какой-то предмет под кроватью. Помятая коробка из-под обуви. Вот это да! Единственная не казенная вещь здесь.

— Можно посмотреть? Рэмбо не ответил.

Полагая, что молчаливое согласие ему уже дано, Траутмэн достал коробку, открыл ее и… у него перехватило дыхание.

— Твои?

Траутмэн проглотил подступивший к горлу комок и начал перебирать старые, потертые фотографии. Призраки прошлого воочию вставали перед ним. Ребята из части спецназа. Те, что когда-то были с Рэмбо. Вместе и поодиночке. От одного снимка он не мог оторвать взгляда. Рэмбо! Совсем еще юный, тщательно выбритый, с открытой улыбкой на лице, сохранявшем наивное выражение.

Траутмэн с болью разглядывал стоявшего перед ним головореза. Из всех, кто прошел через его руки, ближе и дороже этого парня у него нет. Он откашлялся и бросил, как ни в чем не бывало:

— Крепкий народ. Такую команду поискать.

Все погибли. Но ты-то жив.

— Я должен был умереть вместе с ними. Траутмэн опустил глаза. В горле перехватило.

— Почетная Медаль Конгресса.

Почет большой, это точно. Если добавить двадцать пять центов, хватит на чашку кофе. Разговор получался трудный.

Плюс две Серебряные Звезды, четыре Бронзовые, два Солдатских Креста, четыре Креста за Боевые Заслуги во Вьетнаме, — Траутмэн помедлил, — и сколько там еще Пурпурных Сердец?

— Пять штук… Мне разрешили взять побрякушки с собой. Хоть я и не просил. Зачем они мне нужны?

— А что тебе нужно?

Даже не знаю. После всего, что было со мной там, я просто хотел… хотел, чтобы кто-нибудь подошел ко мне, пожал руку и сказал: «А ты молодчина, Джон». И все. Главное, чтоб от души сказал.

Но в той войне ты стал героем, Джон.

— Выбирать не приходилось. В герои не лез. Делал…

Траутмэн подождал и спросил:

— Так что же ты делал?

— То, что мне приказывали. То, что должен был делать, чтобы выжить!

Он перевел взгляд на стены своей камеры. Стены, казалось, давили на них.

Дальше тянуть нельзя. Траутмэн поднялся, следал шаг вперед.

— Джон, я говорил, что постараюсь вытащить тебя отсюда.

Рэмбо молча смотрел на него, ничем не выказывая своей заинтересованности.

— Ты хочешь этого? Ответа не последовало.

— Понятно, не можешь не хотеть.

— И что я должен для этого делать? Здесь, по крайней мере, все просто, как дважды два. Да, я ненавижу эти стены. Но там, в забое, когда светит солнце, все не так уж и плохо. Мне там даже спокойнее.

Траутмэн прервал его кивком головы.

— Сначала выслушай меня. Нет, не так. Выслушай нас обоих.

— Вас?

— Давай прогуляемся. Траутмэн забарабанил в дверь.

— Эй, ты! Я и так знаю, что ты подслушиваешь. Отпирай эту чертову дверь.

4

Широко раскрыв глаза, словно перед ним был не обычный тюремный двор, а мираж в пустыне, Рэмбо смотрел на газоны, заросшие сочной зеленой травой, которую только что обильно полили. С наслаждением вдыхая аромат свежести, напоминавший ему о дожде, Рэмбо в сопровождении Траутмэна поднимался по тропинке к ожидавшему их грузному человеку в строгом сером костюме.

Двое охранников наблюдали за происходящим, держась поодаль. Щелкнул затвор. Перед этим они с особым тщанием проверили замки на его наручниках.

Это Мэрдок, — сказал Траутмэн. — Ну вот, Мэрдок, а это Рэмбо.

Мэрдок протянул ему руку, но Рэмбо лишь приподнял свою, демонстрируя наручники, сковывавшие его запястья.

Мэрдок только ухмыльнулся на это и зажег сигарету. Комфорта у тебя маловато. Ну да, ладно. Здравствуй. Рад видеть тебя.

Рэмбо скользнул оценивающим взглядом по лицу этого человека. Так себе лицо, ничего примечательного. И в то же время есть в нем что-то незаурядное. Вот, скажем, улыбочка, вежливая, радушная, а в глазах холодный блеск. Рэмбо озабоченно посмотрел в сторону Траутмэна и снова принялся изучать незнакомца.

— Вы из разведки?

Улыбочку Мэрдока будто рукой сняло.

— Меня предупреждали, что ты здорово сечешь. Угадал. ЦРУ, отдел специальных операций.

— С цэрэушниками дел не имею.

Не так уж мы и плохи. Поймешь, когда познакомимся поближе.

— Эту ошибку я уже совершил в шестьдесят восьмом. Во Вьетнаме.

В авантюру с карательной экспедицией ребят-спецназовцев из команды «А» его втянули цэрэушники. По заданию ЦРУ зеленые береты расстреляли группу вьетконговцев в одной деревушке близ Сайгона. После этого оказалось, что разведка дала маху, и погибшие мирные жители к диверсантам не имели отношения. Однако разведчики немедленно открестились от этой акции. Команду «А» в полном составе арестовали и судили тут же, в Сайгоне. Все они испытали на себе прелести сайгонской тюрьмы, прежде чем были отправлены в Штаты. Эта история взбудоражила тогда все части зеленых беретов во Вьетнаме. Спецназовцы даже задумали налет на тюрьму, чтобы освободить товарищей. Но как только информация о недовольстве спецназа просочилась в разведку, военное командование в Сайгоне начало проводить политику ослабления частей спецназа и постепенного вытеснения их из Юго-Восточной Азии.

Рэмбо сам не участвовал в той операции, но в ней оказались замешанными его друзья. С какой стати скрывать от этого типа, что ему известны грязные игры ЦРУ?

— В шестьдесят восьмом? — переспросил Мэрдок. — Это просто маленькое недоразумение. К тому же все о нем забыли. А главное, ты все еще не понял, о чем идет речь.

Холодный, колючий взгляд сверлил Рэмбо.

— Речь о том, что нужно сделать сейчас. Наш дорогой полковник, видно, не успел сообщить тебе, что у меня есть приказ освободить тебя. Ты ведь сам этого хочешь, не так ли? Или желаешь и дальше ловить кайф в каменоломне?

Рэмбо смотрел мимо него. Неподалеку вовсю работали поливные машины. Перед глазами Рэмбо проносилась его теперешняя жизнь: прокаленный зноем карьер, духота тюремной камеры. Брызги воды упали ему на лицо. Рэмбо внутренне подобрался. «Если хочешь выжить, надо работать. Только работать. Больше ничего».

— Послушать можно. Что от меня требуется?

— Вот это другое дело. Правильно, парень. Совсем немного требуется. Ты по этой части крупный специалист. Обычное спецназовское дельце. Слетать в одно место и быстро вернуться. Одна нога здесь, другая там. И устроить там веселое кино.

— В армии и без меня хватает зеленых беретов. Какого черта искать специалиста в тюрьме?

— Нам нужен именно ты. Компьютер в Лэнгли, заметь, выбрал не кого-нибудь, а тебя. Семь секунд — и выдал твое личное дело. Полное соответствие по всем параметрам. Отличный послужной список. Знание местности.

— Какой еще местности? — нахмурился Рэмбо.

Не торопись, дружище. Ты еще не сказал, что согласен.

— Заранее ничего не обещаю.

— Ого, может, я чего недопонял? — Мэрдок обратился к Траутмэну. — Я думал, ваш парень хочет выйти на свободу. Да или нет? Мы тебя забираем или ты остаешься? Отвечай немедленно. Если не согласен, разговор закончен. Соглашаешься — будешь работать не для ЦРУ. Информации никакой. Объяснений сейчас не будет. Сечешь?

Так и не сделав ни единой затяжки, Мэрдок бросил сигарету и раздавил ее остроносым ботинком.

— Скажите ему, — вмешался Траутмэн, — я за него отвечаю головой.

— Северный Вьетнам. — Мэрдок презрительно скривился. — Они теперь называют его Демократической Республикой Вьетнам.

Рэмбо замер. Он помнил лицо того солдата, чей нож вырезал кресты на его теле. Он помнил, как сидел в зловонной отхожей яме, куда солдаты сбрасывали нечистоты. Протухшая еда с копошащимися червями? Он привык к ней. Болото нечистот? И этим его не удивить. Вот только крестообразные шрамы на груди и на спине не дают ему покоя. Днем ли, ночью его ни на минуту не покидает желание расквитаться за них.

Траутмэн подался вперед, и Рэмбо вдруг ощутил соединяющие их невидимые узы воинского братства.

Джон, тут такое дело… Наши ребята остались там. В плену.

— И вы хотите сказать, что только теперь, после стольких лет, вспомнили о них?

Мы своих людей в беде не бросаем, — заметил Мэрдок.

Дрянная история. Но, может, справедливость и заключается в том, что он поможет этим парням?

Во взгляде Траутмэна, устремленном на него, он читал участие, надежду и уверенность в победе. Да, черт подери, хотя бы небольшой победе в той войне, которая опалила их души.

— О'кей, я согласен.

Точно рассчитанным, молниеносным движением он высвободился из наручников и отшвырнул их на траву. Мэрдок изумленно уставился на него.

Оставшись один в своей клетушке, Рэмбо сел на холодный бетонный пол, скрестил ноги. Перед ним зияла дыра в полу — его уборная.

Позади, за дверью, на этот раз незапертой, ждал охранник. Рэмбо спиной ощущал присутствие удивленного и раздосадованного таким оборотом дел стража.

С благоговением верующего, который обращается к святыне, он открыл картонную коробку из-под обуви и погрузился в созерцание своих сокровищ.

Одни воспоминания остались от его давно ушедших друзей. Обрывки воспоминаний.

Награды. Призрачные символы мужества.

И смерти в бою.

Он потрогал подошву своего ботинка, и в руках у него, словно по волшебству, появились спички.

Он даже не дал себе труда обернуться. Он и так представлял, как вытянулась физиономия охранника, как тот напрягся у своего наблюдательного поста.

Смотри, смотри. И знай, что в любую минуту я мог дотла спалить всю вашу богадельню. Интересно тебе, наверное, что я еще припрятал?

Зажав спички в одной руке, он нашарил в коробке свои награды и одну за другой принялся бросать их в дыру. Ордена и медали падали в воду с негромким плеском.

Вот эта!

Эта!

И эта!

Он не сумел бы объяснить, что толкнуло его на такой поступок, но теперь ему стало легче. Ничего хорошего от предстоящего задания он не ждал. Вполне возможно, он не вернется оттуда, и незачем потом кому-то копаться в его вещах.

Он чиркнул спичкой и поднес ее к фотографиям. Вот навсегда уходит его товарищ. Еще один. Вспыхнув, снимки быстро сгорали, их останки с шипением погружались в воду.

А теперь очередь его фотографии. Туда ему и дорога.

Недобрые предчувствия не покидали его. Подспудно он догадывался, что по сравнению с тем, что задумал Мэрдок, даже каменоломня может показаться детской игрой.

С глубоким удовлетворением наблюдал он, как пламя охватывет его собственную фотографию. Прежнего Рэмбо.

Не успокоившись на этом, он поднес спичку к картонной коробке.