Репортаж с того света

Глава 1

Оранжевый солнечный диск скрылся за узкой полоской перистых облаков, давая минутную передышку растениям, насекомым и птицам.

Темная голова с всклокоченными кудрями поднялась из травы и начала вращаться на тонкой рахитичной шее. Глубоко вдохнула тяжелый медвяный аромат, исходивший от нагретых трав и земли. Человек снова повалился на спину, раскинув руки. Правая рука ткнулась в «Зенит» с полуметровым телеобъективом, бережно поправила фотоаппарат и передвинула его в тень низкого орехового куста.

Дима Клочков приехал в этот лесок близ дачного массива на Кумыске, чтобы развеяться и поснимать. Вообще-то по образованию он был физик, но так получилось, что перестройка настигла его сразу после окончания университета и найти работу по специальности ему не удалось. Чтобы прокормить себя, родимого, приходилось перебиваться случайными заработками: то продавать газеты, то катать тележки с продуктами на одном из тарасовских рынков, то собирать яблоки.

Труднее всего приходилось зимой. Во-первых, работу было найти сложнее, а во-вторых, Дима просто отчаянно не любил мерзнуть. Поэтому с наступлением лета он блаженствовал. Любимым его развлечением было бродить по окрестным лесам и полям и фотографировать все, что попадало в объектив его «Зенита». Фотограф он был непрофессиональный и снимки делал не ради выставок и наград, а для души, но иногда их печатали местные издания в разделах «Окно в природу» и «Наши земляки», выплачивая Клочкову небольшие гонорары, которые тут же тратились им на приобретение пленки, бумаги и химреактивов.

Из состояния полудремы Клочкова вывел звук двигателя проехавшего автомобиля. Белая иномарка, пропылив по проселочной дороге, остановилась на поляне метрах в шестидесяти от Клочкова. Дима поднял голову над травой, посетовав на то, что нарушили его одиночество, и потянулся за фотоаппаратом. Направив объектив на авто, Клочков увидел, как открылись дверцы, выпуская на лоно природы мужчину и женщину.

«Отдыхающие», – подумал Дмитрий, наблюдая за происходящим.

Женщина сразу привлекла его внимание: высокая стройная блондинка с вьющимися волосами до плеч. Объектив сократил расстояние в десять раз, и он мог ее хорошо рассмотреть. Легкое полупрозрачное платье без рукавов, перетянутое ремешком на тонкой талии, изящно подчеркивало ее высокую грудь. Но самое большое впечатление на Диму произвела отточенная грация ее движений. Она двигалась легко и свободно – ее походка казалась сотканной из танцевальных па. Игриво покружив перед носом дородного лысоватого господина, который с каким-то ребяческим восторгом и удивлением, не вязавшимся с его внушительной наружностью, следил за ее подтанцовками, блондинка протянула ему руку. Голова ее была кокетливо склонена вправо, голубые глаза смотрели лукаво и задорно.

Дима наблюдал за сценой в объектив своего «Зенита». Он видел, в какое замешательство привел полного господина невинный жест его обворожительной спутницы.

«Это же сама жизнь, как она есть», – с наивностью неофита подумал он и принялся щелкать фотоаппаратом, сохраняя свое оправданное высшими эстетическими целями инкогнито.

Лужайка тем временем превратилась в театральные подмостки, на которых странная пара демонстрировала не менее странный балет: мужчина принял молчаливое приглашение дамы и уже сам упоенно выделывал всевозможные пируэты, сотрясая окрестности заливистым баритональным хохотом.

Дима сам еле сдерживался от смеха: таким забавно-неуклюжим по сравнению со своей порхающей подругой выглядел этот важный господин, который неудержимо прыгал и гоготал, как сбежавший с урока школьник.

«Вот так идиллия», – улыбнулся Дима, не переставая снимать.

Попетляв в танце по лужайке, фривольная парочка направилась к островку деревьев и кустов, контуры которого мягкой волнистой линией словно были призваны доказать, что гармония между небом и землей в принципе достижима.

«Оно и понятно, что им еще делать на природе?» – не то от жажды, не то от предчувствия чужого удовольствия облизнув сухие шелушащиеся губы, прокомментировал Дима. С несказанной горькой радостью он в который раз отметил про себя, что его удел – играть в театре одного актера. Так он именовал свою долю стороннего наблюдателя, хотя и тешил себя думкой, что такова роль всех подлинных служителей искусства, к числу которых он смело себя относил. «Смело» не означало отсутствия некоторой оглядки на краснеющие щеки совести, о которой трубили родители и школа, а потом и ученые клуши из университета.

У Димы было два существенных дефекта: заикание и вечная интеллигентская растерянность, которую он пытался «лечить» спонтанным схватыванием натуры в объектив своего верного одноглазого друга. Стоит ли говорить, что подобные недостатки не самым положительным образом влияли на его взаимоотношения со слабым полом, который в наше трудное постперестроечное и посткризисное время с не меньшим пылом, чем в эпоху «валькирий революции» и «девушек с веслом», стремится отбросить любые намеки на свою природную хрупкость на практике, а не в феминистской теории, утвердить себя в качестве воительниц и строительниц нового быта и новых взаимоотношений с так называемым сильным полом.

Дима был еще молод и начисто лишен зависти, чтобы неудачи с женщинами испортили ему жизнь и могли вызвать неодобрительную ироническую усмешку по поводу чужого успеха на этом поприще. В романтическом девятнадцатом веке при наличии аристократических корней и капиталов он мог бы быть деятельно-влюбчивым Фабрицио дель Донго или меланхолично-даровитым Чайльд Гарольдом. Поэтому его короткое замечание в адрес влюбленной парочки не имело ничего общего с насмешливой иронией, а скорее было пропитано пониманием и сочувствием – такая вот стопроцентная интеллигентская деликатность имела место даже на дистанции, даже в отношении незнакомых людей.

«Лечение» застенчивости и социальной невостребованности шло полным ходом: Дима лихорадочно и жадно запечатлевал череду разбавленных танцевальными па объятий, словно был не наблюдателем, а одной из целующихся сторон.

– Б-б-блин, – вслух выругался он, досадуя то ли на себя, то ли еще на что, – п-пленка кончилась.

Клочков на минуту отвлекся от парочки, сел и пошарил в кожаном кофре. Обнаружив, что пленка была последней, выругался еще раз. Когда он снова повернул голову в сторону поляны, мужчины и женщины уже не было видно, лишь светлая ткань платья на мгновенье мелькнула среди ветвей и исчезла.

Он еще некоторое время смотрел на то место, где только что находилась женщина, и ему показалось, что из-за кустов что-то сверкнуло. Что-то похожее на солнечный зайчик, отраженный от зеркальной поверхности. Физическое образование и пытливый ум заставили его задуматься над этим феноменом, но сколько он ни размышлял, так и не пришел к какому-либо логическому объяснению. Никаких светоотражающих предметов поблизости не было.

Может быть, солнце отразилось от фар оставленного на поляне автомобиля? Или ветви деревьев сместились, движимые ветром, и открыли небольшой прогал для солнечного луча? Заинтересовавшись данным явлением, Дмитрий повесил камеру на грудь, ремешок кофра накинул на плечо и, не скрываясь, стал продвигаться по направлению к автомобилю. Когда до него оставалось метров двадцать пять, из-за деревьев вышла женщина и направилась навстречу Клочкову. Ее движения были по-прежнему изящны, хотя, будучи внимательным и чутким, Дмитрий заметил в них некоторую поспешность и скованность. Ленивый ветерок нехотя перебирал ее светлые пряди, полупрозрачная ткань платья эффектно развевалась при ходьбе.

Гордая посадка головы и немного тяжелый немигающий взгляд изобличали в блондинке решительную и волевую особу, которая тем не менее обладала чарующим женским обаянием. Незнакомка явно шла к автомобилю.

«А где же кавалер?» – подумал Клочков, непроизвольно замедляя шаг. Он повернул голову к кустам, из которых выпорхнула эта фея, но никого не увидел.

Заметив Дмитрия, блондинка в нерешительности замерла на опушке и посмотрела в сторону леса. Застенчивый от природы Дмитрий не стал далее ее смущать и, резко развернувшись, широкими шагами заспешил к автобусной остановке. Он и сам покраснел до корней волос и, лишь выйдя на трассу, немного успокоился.

До вечера было еще далеко, автобус шел в город полупустой: дачники горбатились на своих сотках, собирая урожай и перекапывая освободившиеся от ранних овощей грядки. Дмитрий сидел на переднем сиденье, предвкушая, как он придет домой, проявит пленки и будет печатать фотографии.

Погруженный в свои мысли, он не видел, что белая иномарка, на которой приехали мужчина и женщина, неотступно следует за автобусом.

На другой день, красный как рак, Клочков сидел в районном отделении милиции и, сбиваясь, рассказывал дежурному лейтенанту свою историю. Волнуясь, он заикался. Стоявшие рядом милиционеры ржали в полный голос, и от этого он заикался еще больше. Но он твердо решил добиться правды и теперь третий раз начинал все сначала.

– Да я же говорю, – Клочков вытер со лба капельки пота, – была вспышка. Я только потом понял, что это был выстрел.

– Ты слышал выстрел? – лейтенант снисходительно посмотрел на него.

В другой ситуации Клочков возмутился бы, что его называют на «ты», но сейчас он пропустил грубость мимо ушей.

– Нет, выстрела я не слышал, – ему приходилось по нескольку раз повторять фразы, пока не удавалось произнести их без запинки. – Но вот же пистолет.

Он тыкал пальцем в фотографию.

– Я только когда увеличил фотографию, разглядел его. Вы же сами видите, – почти выкрикнул он.

На фото из кустов действительно торчала какая-то штуковина, отдаленно напоминающая ствол.

– Фотографию к делу не пришьешь, если нет трупа, – меланхолично произнес лейтенант, доставая из кармана сигарету.

– Так надо съездить туда, – твердил свое Клочков, пытаясь пятерней пригладить торчащие в разные стороны волосы. – Может, они труп-то не успели спрятать.

– Ты слышал когда-нибудь пистолетный выстрел? – снисходительно посмотрел на него лейтенант, выпуская дым изо рта.

– Слышал, – с трудом выговорил Клочков. – В кино.

Раздалось дружное ментовское ржание.

– Так вот, Клочков, – произнес лейтенант менторским тоном. – Если бы там, как ты говоришь, стреляли, ты должен был слышать выстрел. А раз ты его не слышал, значит, никакого выстрела не было.

– Я видел вспышку. Я только потом понял, что это такое. Сначала я подумал, что это солнечный зайчик, но там ему не от чего было отражаться. Я даже специально хотел поближе к машине подойти, чтобы посмотреть. Может, отражение от нее? А тут она навстречу вышла.

– Кто, машина? – ехидно перебил его лейтенант.

Ему уже порядком надоел этот чудик, и он хотел как можно быстрее от него избавиться.

– Ну какая машина? – покраснел еще сильнее Клочков, беспорядочно и лихорадочно жестикулируя. – Я же говорил, девушка. У нее еще такие движения были плавные, как у танцовщицы. Она вышла, увидела меня и остолбенела.

– Наверное, ты ей понравился, – насмешливо вставил высокий темноволосый сержант. – Надо было не теряться. Что ж ты?

Все снова захохотали.

– Да н-нет… – заикаясь, произнес Клочков.

Он смущенно улыбнулся и вытер пот со лба.

– Я только после понял, что она чего-то боялась, когда фотографии напечатал, – проговорил он после паузы.

– И чего же она боялась? – лейтенант стряхнул пепел в стоявшую на столе консервную банку.

– Как чего? – удивился Дмитрий. – Что я все видел и сфотографировал. Фотоаппарат-то у меня на груди висел, – с ликующим видом произнес фотограф.

– Да она просто была с любовником и подумала, что муж послал тебя за ней шпионить. Вот и струхнула маленько, – весело сказал лейтенант, гордясь, что никому, кроме него, не пришло в голову такое простое объяснение. – А когда ты ушел, она и думать про тебя забыла.

– В том-то и дело, что она вышла на поляну одна, – старательно выговаривая слова, сказал Дима. – Я еще подумал про ее кавалера, мол, пропал куда-то. Но теперь-то и вы должны понять, что его убили.

Он снова стал перекладывать фото, лежащие на столе. Руки его заметно подрагивали.

– Вот она перед ним выделывается, пытается заинтересовать его. Вот начинает заманивать в лес. А потом у меня пленка кончилась…

– Может, ты в следующий раз возьмешь побольше пленки, чтобы тебе хватило, – игриво, но не без ехидства предложил лейтенант, бросая сигарету в консервную банку. – И заснимешь все как следует. Тогда и поговорим, ладно?

– Вы что, смеетесь, что ли? – возмутился Дмитрий, – да я никуда не уйду отсюда, пока вы…

– Что «пока мы»? – лейтенант в упор посмотрел на него.

– Пока вы не поймаете убийц, – пылая праведным негодованием, закончил Клочков.

Он собрал фотографии в большой черный пакет из-под бумаги, положил его себе на колени и поудобнее устроился на ободранном стуле.

– Вот черт, – с досадой произнес лейтенант и почесал голову грязными ногтями.

Несколько минут в дежурке царила тишина, потом лейтенант все же решил расставить точки над i.

– Так, значит, выстрела ты не слышал, Клочков? – бодро произнес он.

– А если у убийцы был пистолет с глушителем? – вопросом на вопрос ответил Клочков.

– Ну ты, друг, детективных романов начитался, – осклабившись, похлопал его по плечу лейтенант, – иди-ка ты домой, а мы уж здесь как-нибудь разберемся.

– А как вы найдете то место? – въедливо поинтересовался Дмитрий, – ну, то, где труп лежит.

– Найдем, найдем, – успокоил его лейтенант, думая, что отделался от надоедливого чудака, – работа у нас такая – разыскивать.

Менты насмешливо переглянулись, сдерживая новый приступ хохота.

Но Дмитрий, который поднялся было со своего места, чтобы уйти, снова сел на стул.

– Нет, вы без меня не найдете. Я покажу.

– О господи, – возопил лейтенант, закатывая глаза, – ладно, хрен с тобой, – он махнул рукой, видимо, приняв окончательное решение. – Матвиенко, – он повернулся к темноволосому сержанту, – бери машину, этого… чудика и осмотри там все, понятно?

– Так бензина же нет, – возразил было Матвиенко.

– Найдешь, – рявкнул на него лейтенант, – понятно?

– Понятно, – сержант хлопнул Клочкова по плечу. – Поехали, Конан Дойл.

Я неслась по трассе со скоростью сто километров в час и едва успевала краем глаза схватывать быстро меняющийся заоконный пейзаж. Настроение было ни к черту. Я возвращалась из Карасева, где провела четыре дня, вдосталь наговорившись с моей словоохотливой и по-деревенски наивной мамой и школьными подругами. Странным было то, что эта поездка на родину, предпринятая в качестве неотложной меры по оказанию себе срочной психологической помощи, повергла меня в еще большую депрессию. Я поняла, вернее, почувствовала, насколько чужой и скучной стала для меня размеренная и непритязательная полусельская жизнь.

Первый день прошел еще вполне сносно, я бы даже сказала, весело: взаимная искренняя радость встречи, длительное застолье, знакомый деревенский говор, местный колорит, свежие новости о том, кто на ком женился, кто кого родил, протяжные, с чувством исполненные песни и, конечно, всяческие солености, которые я смерть как люблю.

Но последующие три дня явились для меня настоящей пыткой. Поначалу я хотела просто отдохнуть, возродиться, выражаясь фигурально, из пепла городской суматохи и отчужденности, почитать, просто расслабиться. Но провалявшись полдня на постели под неусыпным контролем моей матушки, каждые десять минут интересующейся, не принести ли мне чего-нибудь поесть, не налить ли молока, не заболела ли я и отчего хандрю, я поняла, что издергаюсь и свихнусь в Карасеве окончательно, что неспешный ритм здешней жизни не для меня, что отдыхаю я только в процессе работы, но той, которая мне действительно нравится.

И вот я села в свою «Ладу» и отправилась в Тарасов, собираясь окунуться с головой в хорошо знакомую мне суматоху в редакции. Хотя запарок уже давно не было. Скорее наоборот, все шло из рук вон спокойно, и в последнее время я все чаще и чаще зевала на рабочем месте в ожидании авантюрного лакомства.

Ждала, пока не впала в депрессию и квазилетаргию. Дай, думаю, родной Карасев навещу, отдохну, развеюсь. Так нет же – и там заскучала.

Ну так чем же ты тогда недовольна – ты ведь мечтала вернуться в Тара…

Противное пиликание моего сотового заставило меня отложить внутренний монолог на неопределенный срок.

– Слушаю, – вяло отозвалась я на пронзительную ноту аппарата.

– Оля, привет, как отдыхается? – узнала я сочный певческий голос моего заместителя.

– Отлично, – соврала я и насторожилась, как собака, почуявшая дичь. – Что-то случилось?

Номер моего мобильного был известен не многим людям, да и их я просила беспокоить меня только в особо важных случаях. Сергей Иванович Кряжимский, зам главного редактора еженедельной газеты «Свидетель», то есть мой, естественно, входил в это число и попусту беспокоить меня бы не стал.

– Оленька, здесь один товарищ пришел, говорит, что оказался свидетелем убийства в пригороде Тарасова, я бы сам с ним пообщался, но это вроде бы по твоей части. Что ему сказать?

В трубке повисло напряженное молчание.

– Почему он не обратился в милицию?

– Да в том-то и дело, что он только что оттуда. Он долго убеждал их поехать с ним на место преступления, а когда они туда приехали, то ничего там не обнаружили. Вот такое странное у товарища сообщение.

– Ладно, Сергей Иванович, узнайте у этого свидетеля, в чем там суть, и скажите, чтобы пришел часа через полтора-два, к этому времени я уже буду на месте.

– Хорошо, Оля, я понял.

Сергей Иванович повесил трубку, а я прибавила газу, радуясь предстоящей встрече со своими сотрудниками и уже успевшему наметиться делу. Но все-таки до самого города меня не покидало ощущение какой-то нервозности.

«Чем же ты сейчас недовольна?» – язвительно переспросила я себя, когда отутюженное слепящим солнцем небо пересекла горизонтальная дорожная вывеска: Тарасов.

Гибэдэдэшник многозначительно кивнул мне, как бы давая понять, что и он, палимый и гонимый (мысленно, конечно) большей частью автомобилистов мент, простой, покрытый пылью парень, кое-что смыслит в женских прелестях. Я улыбнулась в ответ уголками губ и тут же перевела взгляд на поблескивающую разноцветными крышами и капотами автодорогу.

Мне не привыкать к мужскому вниманию. А уж когда, имея такую сексапильную внешность, ты сидишь за рулем и с пренебрежительно-хладнокровным прищуром кидаешь взгляд то направо, то налево – тут уж действительно чувствуешь себя королевой.

Но жуть как не люблю, когда мне возбужденно и зычно сигналит какой-нибудь небритый доморощенный ковбой на старом «жигуленке» или грузный, потный дальнобойщик. Знаю я их плотоядные усмешечки да пошлые призывы заняться сексом прямо на обочине. Насмотревшись фильмов про американских коллег, они, наверное, думают, что это очень круто – грубым пропитым басом крикнуть проезжающей красотке: «Давай потрахаемся!»

«Проехали, дружок», – обычно шепчу я одними губами таким типчикам.

Ну вот, я снова в Тарасове, как будто и не уезжала никуда отсюда. Солнце все так же сияет в голубом небе, правда, несколько нежнее, чем раньше, – конец августа все-таки.

Последние кварталы до редакции тянулись особенно медленно, светофоры, как назло, светили красным, а пешеходы лезли прямо под колеса.

Теперь, наконец-то, все. Я выбралась из машины, с удовольствием разминая затекшие ноги. В редакции подошла к двери с табличкой «Главный редактор еженедельника «Свидетель» Бойкова Ольга Юрьевна» и открыла ее.

Мокрая, как курица, Марина, прижимая одной рукой тряпку к затылку, зажав щетку в другой, пыталась замести осколки разбитого кувшина. Сцена, конечно, была комичной, но что-то в облике моей секретарши было такое, что смеяться мне сразу расхотелось.

– Привет, что случилось? – я прошла в приемную, вперив в Марину вопросительный взгляд.

– Ой, Ольга, привет, – Марина явно обрадовалась моему приезду, но появившаяся на ее лице улыбка тут же превратилась в гримасу боли.

– Да что с тобой? И где Сергей Иванович?

– Сергей Иванович пошел обедать, – начала она, прижимая тряпку к голове. – Я осталась здесь одна и решила заварить себе кофе…

– Да брось ты эту щетку, – я забрала у нее орудие совсем не секретарского труда и усадила ее в кресло. – Вот теперь рассказывай.

– Так я почти все уже тебе рассказала, – она снова поморщилась. – Я насыпала в чашку кофе, подошла к чайнику и тут услышала, как открывается дверь. Ну, я подумала, Сергей Иванович вернулся. И вдруг ба-бах – искры из глаз, все потемнело, и я отрубилась. Очнулась – вся мокрая – лежу на полу посреди осколков от кувшина, башка разламывается, – Маринка шмыгнула носом и разревелась. – Что же это такое?

– Разберемся, – я наклонилась к Маринкиной голове. – Дай-ка я сначала посмотрю, что у тебя с головой.

Я попыталась снять ее руку с головы, но Маринка заорала еще громче.

– Да не ори ты, ради бога, – прикрикнула я на нее, – или сейчас вызову «скорую».

Иногда даже окрик успокаивает лучше, чем терпеливые увещевания. Маринка хоть и была моей подругой, но относилась ко мне, как к своему начальнику, и к тому же до смерти боялась врачей. Поэтому, когда я убрала с затылка ее руку с тряпкой, она уже не сопротивлялась, а только тихонько поскуливала, как щенок.

Ничего, в общем-то, страшного – раны нет, но огромная шишка выросла уже размером со сливу. Главное – чтобы не было сотрясения.

– Ну что там? – жалобно спросила Маринка.

– Жить будешь, – ответила я, меняя ей влажную тряпку. – Тебя не тошнит?

– Кажется, нет.

– Тогда все в порядке.

Я уже ссыпала осколки кувшина в корзину для бумаг, когда в редакции появился Сергей Иванович.

– Оленька, – обрадованно воскликнул он, – с приездом, как отдохнула?

Я еще не успела ответить, как он, взглянув на Марину, державшую руку на голове, поинтересовался:

– Что это с тобой?

– Кто-то ударил ее кувшином по голове, – ответила я за нее. – Посмотрите, ничего не пропало?

Удивленный Сергей Иванович прошел в мой кабинет и тут же вернулся, необычайно взволнованный.

– Исчезли фотографии, которые принес Дима Клочков… Ну тот, про которого я тебе говорил по телефону.

– Понятно, – протянула я. – Значит, кто-то не хотел, чтобы мы их увидели. Видимо, на них изображено действительно что-то такое, что может изобличить преступника. По крайней мере, он так думал. А где этот герой войны? – посмотрела я на Сергея Ивановича.

– Я думал, он уже здесь, – растерянно произнес Кряжимский, – разве он не приходил?

Я вопросительно посмотрела на Марину.

– Нет, никого не было, кроме… – она поморщилась.

– Та-ак, – я начала расхаживать по приемной, – кажется, дело начинает принимать серьезный оборот. Сергей Иванович, – встав посреди комнаты, я повернулась к Кряжимскому, – Клочков оставил свой телефон?

– У него нет телефона, – с досадой произнес он, – но я записал адрес… На всякий случай.

– Кажется, этот случай уже наступил… – внутри у меня что-то напряглось от нехорошего предчувствия. – Поехали, нам нужно торопиться.

– Ты думаешь, что…

– Не знаю, – оборвала я его, направляясь к выходу. – Поехали скорее.