Рисса

1. Рана

Он дышал глубоко и тяжко. Воздух со свистом вырывался из больших ноздрей. Где-то в глубине его гулкой груди хрипело и хлюпало. Глаза, выпуклые, блестящие, покраснели от усталости и боли.

Высокий сугроб скрывал лося от ветра, снег подтаивал под его горячим боком… Зверь лежал неподвижно, только спина и холка чуть приподнимались от трудного частого дыхания. В правом боку нестерпимо жгло. Там, в мышцах, у самой лопатки, застряла пуля. Рана саднила, и боль, острая, непреходящая, словно прокалывала все тело и мозг этого большого вольного зверя.

Яркая струйка крови уже проточила твердый наст. Дымясь и клубясь жарким въедливым паром, она стекала в черную ямку, словно сама жизнь, горячая и густая, уходила из тела. Но могучий организм не хотел сдаваться. Сердце мощными толчками разгоняло кровь, возле раны она густела, запекалась, нарастая вокруг плотной коркой, чтобы уменьшить, остановить эту предательскую струю, уходящую в мерзлую землю мартовского леса.

Раненый лось плохо видел. Слезы застилали глаза, и березы, всего в нескольких шагах, казались ему расплывчатыми белыми пятнами в сером предрассветном сумраке.

Было тихо. Только посвистывала поземка, вихрясь и скользя по заснеженному склону опушки. Заметно посветлело.

Наконец его гудящая, больная голова прояснилась, глаза высохли, и он увидел четкие очертания стволов, ветвей, снежного склона. Подобрав под себя ноги, он чуть подался назад. От напряжения боль в правом боку усилилась. Ему казалось, что рана сцепилась с жесткими крючьями кустов и силой держит его у земли, пронзая все тело длинной колющей болью.

Снег, плотный, мерзлый, чуть подтаявший сверху, хрустко крякнул под тяжкими широкими копытами, и бык встал… Но тотчас снежная земля качнулась перед ним, деревья поплыли в сторону, и он, чтобы не упасть, прислонился к толстой сосне, под которой отлеживался в сугробе.

Ему не хватало воздуха, задние ноги мелко дрожали, удары сердца больно отдавались в голове, с толстой нижней губы стекала густая слюна усталости, но он устоял. Упорный и живучий, он, шатаясь, пошел по опушке. Наклонялся, жадно брал губами снег, снова шел. И, словно уступая его силе жизни, все тоньше становилась вытекающая из раны струйка. Капли темной крови все реже метили его дорогу.

Трудно и долго шел раненый зверь через небольшую опушку к молодому осиннику. Есть не хотелось, но он ел. То ли подчиняясь привычке кормиться на рассвете, то ли чувствуя, что новые силы возвратят его к жизни, он медленно сжевывал тонкие ветви дерева. Потом наклонился, долго лизал корочку льда на осиновом стволе, а когда почувствовал кору, подцепил ее снизу зубами и, задирая морду, выдрал длинную полосу. Тщательно пережевывая, съел.

Он почти не разобрал вкуса привычной и любимой еды, но почувствовал себя лучше. Его уже не шатало, и он ушел в густой, увязший в глубоком снегу березняк, выбрал место повыше, откуда все хорошо слышно и видно. Постоял, прислушиваясь, переступил ногами и лег…

Тонкий звенящий наст сломался, сугроб обнял лося, закрыл от чужих глаз, мирно подтаивая под ним. Зверь лежал, набираясь сил. Над сугробом настороженно и совсем незаметно возвышались, сливаясь с черными прутьями кустов, чуткие уши лесного гиганта. Поземка еще посвистывала вокруг, скользя по насту, ветер позванивал в голых ветках берез и осин, но этот подтаявший наст уже был настойчивым признаком весны, и лес готовился ее встретить, долгожданную, бурную и солнечную.

Уг пролежал в сугробе до вечера. Солнце прогревало спину, пронизывая легким и сладким теплом все его огромное тело. Ему казалось, что эти желтые живые лучи шевелили, окутывали теплом жизни каждый волосок его длинной бурой шерсти, проникали в каждую пору толстой, но чувствительной кожи. Время от времени мелкая, едва заметная дрожь проходила по спине лося — от высокой, покрытой густой шерстью холки до короткого хвоста, — и это была приятная дрожь оживания… Лось спокойно и расслабленно дремал, улавливая, однако, все оттенки звуков леса, голоса птиц.

Когда большое солнце ушло за вершины сосен, разливая по стволам и ветвям свой алый холодный свет, потянул ветерок. Уг поднялся, немного постоял на затекших ногах, потянулся, поочередно разминая задние голени. Голова не кружилась, но он не ощущал своей обычной силы и уверенности. Нет-нет да и подрагивали предательски задние ноги. В раненом боку боль притупилась, но еще беспокоила, при каждом шаге давая о себе знать.

Лось вышел на опушку, постоял, вслушиваясь в наплывающие вечерние сумерки. Медленно, неуверенно ступая, спустился по отлогому склону к осиннику. Мерзлая корка наста иногда звонко подламывалась под его копытом, резкий звенящий звук катился по вечернему лесу, и тогда бык замирал, несколько мгновений пережидая, слушал эту серую мглу, наступавшую со всех сторон. Он понимал, вернее, чувствовал всем существом своим, что, случись сейчас встретиться с волками, ему вряд ли удастся убежать. Да и обороняться всерьез он бы, пожалуй, не смог. Единственной надежной защитой оставалась осторожность…

Войдя в осиновый молодняк, он сразу же, с краю, стал жевать молодые ветки, ел их с удовольствием, уже в полной мере ощущая вкус сочных ароматных побегов. Съел и тонкие березовые ветви с почками, попавшиеся ему.

В лесу стояла настороженная тишина. В такое время хищники готовятся выйти на охоту, а звери и птицы, ведущие дневной образ жизни, устраиваются на ночлег. Деревья в эти мгновения едва шевелят ветвями или совсем замирают. Даже ветер молчит, пережидая, пока день передает свои права ночи.

Медленно перейдя через овраг, Уг вышел к озеру. К тому самому, возле которого — он знал — было жилище людей. Обошел залив, внюхиваясь в запахи, идущие оттуда. Запахи были сложные, связанные с человеком. Значит, жилище не покинуто. Но сейчас — в этом Уг был уверен — людей в доме нет.

Лось полукольцом обогнул дом сбоку, не подходя к нему особенно близко. Зверь ступал осторожно, стараясь не скрипнуть, не хрустнуть копытом на мерзлом снегу. Почти бесшумно подошел к приотворенной двери сарая и заглянул внутрь. Это был старый сенной сарай, построенный, может быть, прежде самого людского жилья, стоящего неподалеку. Такие строения нередко можно встретить на северных таежных пожнях, по берегам лесных озер. У сарая не было одной боковой стены, и он не показался лосю опасным. Там было почти пусто, только у дальней стены оставалась высокая поленница дров, не истопленных за зиму, а на полу лежало прошлогоднее сено — трава, хоть и сухая, но зверь так соскучился по траве… Ему было тревожно — ведь он пришел к человеку! Бык в нерешительности стоял у входа. В лесу поднялся небольшой ветер, а внутри сарая было тихо, и запах сена дурманил голову лося. Он шагнул в темный проем, прошел в угол, лег. И сразу стал жевать эту пахучую вкусную сухую траву. Но почти тотчас встал. Его ничто не потревожило, просто он привык кормиться стоя. Зверь устал, потому что был ранен, болен, ему хотелось лечь, но он неспокойно ходил по сараю, торопливо жевал сено.

Стены и тревожили его и успокаивали. Они закрывали ему пространство для наблюдения, но защищали от ветра, прятали от врагов. Хотя волки вряд ли придут сюда. Если только прямо по его следу…

Поев сена, Уг прилег в углу, мордой к проему. Густой пар шел от его тела, выходил из ноздрей, изо рта.

Неожиданно с громким резким звуком доска под ним дернулась — он тотчас же вскочил, шарахнулся к выходу, у самых дверей замер. Старая половица дощатого пола не выдержала тяжелого лося и надломилась. Это испугало его, но умный зверь сразу же понял: такое случается… Бывает, с треском ломается ветка, на которую неосторожно наступишь. И успокоился.

Всю ночь ветер ударял в стены сарая, словно пытаясь расшатать их, гудел, скользя вдоль крыши. Уг слышал эти звуки, но не чувствовал холодного пронизывающего дыхания ветра, и это было приятно. Однако под натиском ветра все время раскачивалась и скрипела входная дверь сарая, и этот скрип тревожил и беспокоил быка.

Густые сладкие запахи березовых, осиновых, сосновых поленьев заполняли его ноздри, гортань. Немного раздражал острый запах ольхи — Большой Уг никогда не ел ни коры, ни побегов этого горького дерева, — но в общем смешении запахов ольховый дух был едва различим…

Доски пола под лосем быстро нагрелись и казались ему горячими. Дыхание быка стало ровным и глубоким. Он спал.

Под утро его внимание привлек какой-то новый звук, похожий на жужжание шмеля. Сначала в полусне он был воспринят зверем как привычный, но потом бык резко встал, застыв на месте, — он понял, что ошибся.

Постояв мгновение, Уг шагнул к двери и осторожно высунул голову наружу, прислушиваясь к странным звукам. И почувствовал, что это — опасность. Далекое жужжание мотора нарастало — люди возвращались на базу на своем газике. Высоко вскидывая передние ноги, бык быстро перемахнул через старые доски, лежавшие возле сарая, через канаву, оказавшуюся на пути, резвой рысью промчался по берегу, огибая озеро. Удары копыт гулко раздавались в предрассветной тишине, земля, сырая, едва оттаявшая, гудела под его ногами. Он наступил на тонкую кромку прибрежной наледи, копыта звонко стукнули, и лось ускорил бег, как бы подстегнутый этим резким звуком. Бежалось легко, впервые после ранения Уг почувствовал прежнюю силу. Рана почти не болела — он выздоравливал.

Когда люди подъехали к базе, лось был далеко в лесу. Он стоял в низине у ручья и, подняв морду, втягивал большими ноздрями лесные запахи. Солнце уже взошло, но дневное весеннее тепло еще не опустилось на лес. Утренняя прохлада освежала и успокаивала разгоряченного зверя. Опасных запахов не доносилось, однако чувство острой тревоги не прошло. Угу казалось, что кто-то наблюдает за ним. Внимательно осмотревшись, он заметил знакомую ему крупную рысь. Она лежала невдалеке, на склоне холма у корней большой сосны, и наблюдала за лосем. Пробивавшееся через стволы утреннее солнце высвечивало ее, но пятнистая окраска смешивалась с яркими бликами, и разглядеть зверя было трудно. Рысь грелась, наслаждаясь теплом весенних лучей, и ее пушистая шерсть казалась солнечной, светящейся. Для Уга рысь была не опасна. Лось — непосильная добыча для рыси, разве только умирающий от раны, от болезни или совсем молодой теленок.

Уг иногда встречал эту крупную рысь. Она жила в здешних местах, в его же угодьях. Но рысь и лось не мешали друг другу.

Не обращая больше внимания на Риссу, скользя копытами по льду, Уг вошел в ручей. Чистая студеная вода, еще не замутненная бурным таянием снегов, струилась в ледяных промоинах. Ноздреватый рыхлый лед податливо оседал под широкими копытами, и лось ступал очень осторожно. Он долго пил холодную воду, пресноватую от талого снега, пахнущую корнями деревьев, свежей почвой. Ручей поил его студеной водой, освежая и охлаждая горячее горло и грудь, наполняя тело новыми живительными силами.

Утолив жажду, Уг постоял в ручье, потом вышел, пошел вдоль берега, с удовольствием ощущая дыхание ручейной воды, поднялся на пригорок, опять постоял, вслушиваясь в птичьи голоса, в шорохи сосен, и спокойно двинулся дальше по светлому, оживающему лесу.

— Карл!

Бык знал этого старого ворона, который жил здесь всегда. Очень давно, много весен и зим назад, когда Уг был совсем маленьким теленком и у него за целое лето вместо широких ветвистых рогов вырастал только маленький отросток, уже тогда Карл был таким же старым и черным, а крик его таким же хриплым и пронзительным. И хотя к ворону все жители леса привыкли, как привыкают к соснам и валунам, несокрушимым и вечным, привыкнуть к его звучному выкрику «Карл!» было невозможно. Гортанный хрипло-раскатистый звук его голоса был всегда тревожен. Его нельзя было спутать с карканьем ворон. Какая-то скрытая сила таилась в этом крике — глубоком, зовущем, предупреждающем.

Уг всегда очень серьезно относился ко всем лесным звукам, и к говору и пению птиц, конечно, тоже. Однако голос старой большой черной птицы вызывал у быка особое внимание, настороженность. После крика Карла обязательно что-нибудь происходило. Старый ворон не болтал попусту.

Лось остановился, прислушиваясь. Лес звенел от голосов синиц, тревожных звуков не было. Но вот неожиданно впереди треснула ветка. Уг, подняв морду, тщательно внюхался в прохладный воздух и уловил знакомый, приятно волнующий запах сородича. Вскоре появился и он сам — высокий, молодой, но уже взрослый лось-бык. Он приветливо фыркал, легко и пружинисто ступая по снегу, подтаявшему и плотному, покрытому звонким настом…

Уг обыкновенно жил один. Он давно привык к одинокой жизни. Только в дни ранней осени, когда зов природы сближал его с самой стройной из всех, с полюбившейся ему лосихой, он не был одинок. Но это длилось недолго. Едва первый снег, робко касаясь кустов и ветвей, начинал застилать небесной белизной землю, как Большой Уг расставался со своей подругой. Зато он был независим.

А его собратья лоси почти постоянно жили вместе — по двое, по трое, до пяти зверей в группе. Он встречал их, мог покормиться рядом раз-другой, поиграть с ними, но вскоре уходил.

Сейчас он был рад молодому быку (даже зверю может опостылеть одиночество). Тот сразу признал старшинство Уга, подошел к нему, негромко фыркнул, отступил в сторону, явно уступая дорогу, и, когда Большой Уг дружелюбно прошествовал мимо, послушно последовал за ним.

Целый день лоси бродили по лесу. В полдень выбрали высокое место среди сосен, где снег частью стаял, обнажив почву с прошлогодней травой, брусничником и белым ягелем, и немного подремали. К вечеру они были готовы вновь торить долгую морозную мартовскую тропу — тропу кормежки, тропу жизни.

2. Засада

К вечеру подморозило. Лоси шли по опушке, мерзлый снег звенел под копытами и выдавал их путь притихшему лесу. Оба быка старались осторожно ступать на твердые оледенелые кочки или обесснеженные мшистые выступы земли, чтобы меньше шуметь.

Начало смеркаться. Выползла белая луна. Ровный холодный свет залил лес, будто в пору белых майских ночей.

Надо было выбирать место для ночлега.

Внезапно лоси застыли как вкопанные — невдалеке завыл волк. И тотчас этот одинокий протяжный голодный вой подхватил второй волчий голос, третий… Волки были за оврагом, в опасной близости, и лоси рванулись, стремительно и размашисто расходясь в стороны, чтобы их нельзя было преследовать всей стаей. Среди волчьих голосов Уг узнал хорошо знакомый голос матерого вожака. Это был Вой. Большой Уг знал и семью Воя. Он различал своих врагов по следам, по голосам, по запаху. Однажды даже видел с высокого холма, как эта стая шла по его следу. Тогда Уг оплошал, вовремя не обнаружив волков, за что чуть было не поплатился жизнью. Обычно он уходил от стаи быстро и далеко при первых же малейших признаках ее появления.

Уг бежал вдоль леса по опушке, чувствуя, что волки сзади. Он хотел пересечь бугор, возвышавшийся впереди, и выйти на открытое пространство, где рассчитывал оторваться от погони. В беге по безлесью Уг имел преимущество перед волками: днем подтаивая, ночью подмерзая, снег на открытых местах осел и не был таким глубоким, как в лесу, где твердая корка наста выдерживала волков, но не выдерживала лося. Проваливаясь, Уг опасно резал голени. Поэтому он обходил лес.

Однако, едва бык взбежал на холм, впереди на его пути внезапно вырос волк. Уг шарахнулся в сторону. У него оставалась только одна дорога — вниз, в лощину… Волки очень умно построили охоту. Зверь, появившийся на пути Большого Уга, был там не случайно, он ждал лося, которого гнал другой волк, ждал, чтобы отрезать ему путь к спасению.

Теперь лось несся по длинному оврагу, прижимаемый волками к крутому заснеженному склону. Сами они бежали по отлогой стороне. Преследователи надеялись утомить быка, прогнав через всю лощину. А в самом ее конце, в засаде, поджидала лося волчица. Она затаилась на уступе крутой стены над тем местом, где должен был пробежать бык…

Ничего этого Уг не знал. Он даже не мог учуять волчицу, потому что дул попутный ветер. Однако, разгоряченный бегом, возбужденный близкой опасностью, лось все-таки чувствовал, что не вся опасность на виду. Сзади его преследовали вожак — старый опытный Вой — и молодой волк-переярок. Но бык знал, что в стае шесть волков. Может быть, остальные помчались за другим лосем?..

Уг стремительно бежал. Его тяжелые копыта гулко вырубали след в мерзлом снегу, пар шел из больших ноздрей. И этот пар и запах пота доводили до исступления двух голодных волков. Они изо всех сил старались настигнуть его именно там, у выхода из лощины, где в засаде лежала волчица, вся превратившись в слух, в ожидание. Она слышала погоню и готова была в любое мгновение прыгнуть на лося вниз. Каждый нерв этой опытной хищницы был натянут, как струна. Волчица словно вросла в оледенелый снег на высоком уступе. Такая засада с нападением сверху необычна для волков. Но чего не случается в сложной и трудной лесной жизни!

У стаи был большой охотничий опыт, и руководил ею мудрый и смелый вожак… Когда лось почти поравнялся с волчицей — она прыгнула. Ее длинное серое тело темной тенью взметнулось над широкой спиной быка. Бросок был стремительным и точным. В последнее мгновение Уг увидел над головой оскаленную пасть волчицы, ее ослепительно-белые, длинные и острые клыки, голодные глаза. Он не успел отвернуть, и волчица всеми четырьмя лапами вскочила на его спину. И в этот момент жестокая, неуемная свирепость овладела быком. Его налитые кровью большие глаза засветились бешенством. Он забыл о страхе, забыл об усталости. Волчица не успела вцепиться ему в загривок — Уг резко рванулся в сторону и сбросил ее на жесткий мерзлый снег. Глухой короткий и злобный рев вырвался из его груди. Стремительно встав на дыбы, полуобернувшись, он увидел молодого волка, нападающего на него сбоку, и резко ударил его передним копытом в голову. Волк не успел увернуться — слишком быстрым и точным был удар. Уг увидел его оскаленную пасть под самым своим копытом, услышал отчетливый хруст волчьего черепа. Он чуть развернул свое крепкое пружинистое тело и заметил, как шарахнулась в страхе волчица, как отпрянул назад старый опытный Вой, увидев перед собой поднятые для удара тяжелые передние копыта разъяренного быка.

Сделав длинный быстрый прыжок, Уг бросился прочь из коварного оврага. Стремительным звонким галопом взбежал он на ветреную крутую опушку, и долго еще раскатывалось под высокими соснами гулкое эхо от ударов его копыт. Торопливых, мощных ударов. Звук быстро улетал к горизонту, еще светлому от гаснущего заката.

Волки не преследовали Уга, но он уходил, упорно и неутомимо. Зная коварный нрав своих врагов, их настойчивость и терпение, он уходил все дальше, через ручьи и овраги, через холмы и перелески. Сначала бежал, потом шел и снова бежал.

И только когда ночь уже стала клониться к рассвету, лось присмотрел место для ночлега. Отдых был необходим зверю: он снова почувствовал боль в правом боку. Не совсем зажившая рана дала о себе знать после такого изнурительного бега. Бык вошел в густую сосновую рощу, островком стоящую среди редкого мелколесья, сделал длинную петлю и, вернувшись к своему следу, не дойдя до него сотни шагов, улегся у корней большой сосны, головой в сторону этого следа, чтобы учуять, услышать своего преследователя, будь то волк или человек…

Уг дремал, настороженно выставив свои чуткие широкие уши, и ему, только что побывавшему на грани жизни и смерти, виделась в полусне роковая лощина, куда загнали его враги. Он боялся и ненавидел волков. Но на сей раз его спасла ненависть. Она породила в нем смелость и неистовство, перед которыми хищники отступили. Больше всего Уг опасался старого вожака. Осторожного, сильного, умудренного огромным опытом, а потому неимоверно хитрого. Это он придумал такую коварную ловушку в овраге! И сейчас Угу нет-нет да и чудилась оскаленная пасть Воя с длинными желтыми клыками, и запах вожака — острый, удушливый, пугающий — снова вползал в его ноздри. И тогда бык стряхивал дрему, резко поднимал голову, вслушиваясь в тихую лесную ночь. Он знал, что волки не могли так долго его преследовать, да и след он запутал, но эти видения одолевали его утомленный мозг. Зыбкая, как через пелену тумана, близкая и непомерно огромная пасть старого волка постоянно являлась во сне и очень беспокоила быка, не давая полностью отдыхать.

В это самое время в избушке на лесной базе чернобородый зоолог, сидя за столом, что-то писал при свете керосиновой лампы. Его помощник сидел, вытянув ноги, у печки и задумчиво смотрел на красные угли, по которым метались легкие синие язычки пламени.

— Дел нынче много. Прежде чем займемся учетом и наблюдением, надо избу чинить. Да и плотину на озере поправить не грех.

— Это верно, — рассеянно согласился бородатый.

— Кстати, к нам гость приходил.

— Это кто?

— Да лось — здоровенный бык! Во дворе его следы.

— Угу. — Зоолог продолжал писать. Лосиные следы на лесной базе не в диковину.

— Он ночевал у нас.

— Как? — удивленно спросил ученый. Он бросил ручку и, резко повернувшись к помощнику, уже внимательно посмотрел на него.

— Да нет, — засмеялся тот, — не в избе, а в сарае. Я видел два следа. Один вечерний, второй — утренний. Вчера он пришел прямо к сараю, вошел внутрь, даже доску одну в полу проломил — здоров, чертяка, — а утром ушел. Видно, услышал — мы едем. Сенцом нашим подкормился — там оставалось чуть.

— Ну и на здоровье. Что ж ты сразу, днем еще не сказал?

— Да как-то с разгрузкой этой, за делами и забыл. И потом, подумал, может, ты сам видел. Бычина здоровенный — следы большие, глубокие.

— Что-то неладно с ним. Может, болен. Или волки загоняли. Надо сена в сарай подложить. У нас где-то должно еще быть. Подложи. Раз уж приходил кормиться, может, и еще придет.

3. Медведь-шатун

На рассвете Уг вышел на просеку. Место было знакомое, хоть и удаленное от его родных угодий. Он и прежде бывал здесь и помнил, что неподалеку деревня. А вблизи ее, по краям лесных полян, в начале зимы он находил высокие стога. Сено в них было сухое, пахучее, такое же, как в лесном сарае. Угу очень захотелось найти такой стог. Он обошел несколько пересекающихся просек, осмотрел, обнюхал встреченные на пути поляны. Стогов не было. Только в одном месте в воздухе стоял аромат сухой травы и примятый снег был присыпан сенной трухой. Пахло человеком и домашним животным.

Он пошел по следу человека и лошади, по следу стога, увезенного совсем недавно. Пошел не только из желания поесть сена, но и из любопытства, свойственного всем животным. Неудержимого любопытства, из-за которого, случается, зверь даже забывает об осторожности.

Пьянящий дух сена еще витал в воздухе, вызывая в памяти Уга теплое лето, душистые травы лесных полян: сладкий клевер, кислый хрусткий щавель, пахучую ежу, нежную овсяницу, тимофеевку, высокий кипрей…

След вывел его на дорогу, идущую по краю леса, и лось беззаботно шел по ней, предаваясь приятным воспоминаниям, пока не приблизился к самой деревне. За изгородью первой избы, стоящей на отшибе, он увидел и лошадь, и сено, и человека. Сена было очень много, оно возвышалось на возу, большой кучей громоздилось во дворе.

Лошадь в упряжи поразила, испугала Уга. Он понял, что сооружение из палок и ремней, надетое на нее, лишает лошадь свободы.

Человек уходил со двора — поднимался на крыльцо избы, — и Уг вполне мог перемахнуть через забор: ближе познакомиться с животным, обнюхать его, но лося настолько встревожили путы, надетые на лошадь, что он застыл как вкопанный.

И тут, обернувшись, человек заметил его. Немного согнутый, с морщинистым лицом, человек этот был очень стар. И видимо, очень добр, потому что, увидев лесного гостя, он сказал:

— Ну что, небось сена пришел попробовать? Оголодал, бедолага.

И он не спеша сошел с крыльца, прихватил небольшую охапку сена и направился к забору.

Не понимая слов, Уг почувствовал их доброжелательный тон и, может быть, даже взял бы сено, но тут из-за дома выскочила собака. Маленькая, невзрачная, но непомерно злобная, — как часто бывают злыми те, кому не дано ни силы, ни красоты, — она, захлебываясь заполошным истеричным лаем, торопливо устремилась в сторону лося.

Уг настороженно осмотрелся. В визгливом голосе собачонки была уверенность, что на ее крик сбегутся и собаки, и люди. И тотчас же к лаю шавки присоединились голоса других собак…

Осторожный зверь побежал прочь от околицы, сначала рысцой, а потом быстрым галопом.

День был светлый и солнечный. В лесу начиналось бурное весеннее оживание. Со всех пригорков стекали ручьи; холмы и склоны, уже очистившиеся от снега, зеленели мхом и брусничником. Лес серебрился в солнечных лучах, играл бронзовыми бликами сосновых стволов, чистых и строгих. Уг часто останавливался и, поднимая морду, внюхивался в запахи лесного дня. Деревья, ободренные солнцем, источали дурманящий дух. Они спешили пробудиться, набухнуть почками, распахнуться в небо зеленой листвой. Березы переполнились сладким соком, который, казалось, просвечивал через их белую, словно светящуюся кору. Он сочился из ранок, нанесенных человеком, зверем или птицей, из надломов, появившихся от порывов ветра и ураганов. Уг очень любил слизывать эту прозрачную вкусную жидкость, приятно пощипывающую его большой широкий язык. Лось мог долго стоять, внюхиваясь в пьянящее дыхание оживающего леса, на ходу он тоже дышал глубоко и с наслаждением.

Прошло несколько дней. Бродя по тропам и лесному бездорожью, Большой Уг постепенно приближался к своим родным угодьям, к местам, где он обитал почти постоянно, откуда угнали его волки. Старый Вой со своей стаей и другие его собратья заходили туда нечасто и долго не задерживались.

К человеческому жилью он подошел в сумерках, когда солнце уже легло за горизонт, а в лесу вязко растекалась сумрачная тишина и немного похолодало. Еще издали Уг уловил запах дыма из печной трубы, так непохожий на дым костра с его сложными запахами пригорелой земли, травы, мха. В дыме из людского дома лось чувствовал пахучее веянье самой печи — сухой глины, разогретых кирпичей. Чутко подрагивая ноздрями, Уг глубоко втягивал эти непривычные запахи. Тонкие нежные полоски дыма зыбко и бледно тянулись по лесу. Они и тревожили зверя и манили к людскому жилью, к знакомому деревянному сараю, где после его ухода еще оставалось ароматное сено.

Обходя дом сбоку, он заметил, что окно светилось. Пошел к сараю, стараясь не шуметь. Дверь была так же, как и в прошлый раз, приотворена, сеном пахло еще сильней, внутри никого не было. Уг постоял у входа, внюхиваясь и вслушиваясь в тишину. Люди были в доме, он это знал, и все-таки решительно вошел в сарай, прошелся от стены к стене. Все было как и тогда, только сена лежало больше.

С удовольствием жевал лось эту сухую траву, время от времени замирая, чтобы прислушаться. Насытившись, улегся в самую середину кучи, где было повыше и помягче. Дух трав пьянил быка, сладкие, терпкие, острые ароматы лета обволакивали рот, ноздри. В чуткой полудреме ему казалось, что он лежит на сухом летнем лугу и стоит ему приподнять голову, как нежная трава приятно коснется и защекочет его похожую на бороду чувствительную серьгу, отвисающую под подбородком.

Бык отдыхал. Звучные удары его выносливого сердца отмеряли течение короткой весенней ночи, отстукивали время его жизни, время ночного земного покоя.

Когда он выглянул из сарая, солнце уже поднялось над лесом. Стояло светлое безветренное утро. Уг, приподняв морду, несколько раз потянул ноздрями воздух, постоял и пошел прочь со двора, не спеша осматриваясь, запоминая запахи. Внезапно стукнула дверь дома. Лось вздрогнул, хотя ждал какого-то подобного звука, который могут издавать люди. На крыльце появился человек, но бык продолжал обходить дом.

Высокий бородач, жмурясь от яркого света, с улыбкой изучающе смотрел на лесного гостя. Настороженно приподняв голову, скашивая внимательный глаз на человека, Уг шествовал по двору.

Зверь и человек присматривались друг к другу. Осторожный Уг чувствовал доброжелательность человека. Особым звериным чутьем улавливал он доброту своего нового знакомого и не боялся его. А человек думал о неожиданно возникшей возможности общения с лесным великаном и радовался этому.

Отойдя подальше, лось побежал. Не от страха, с запозданием охватившего его, не для того, чтобы быстрей скрыться в лесу, перешел он на бег. Нервное напряжение от необычайного для него знакомства — тревожного, волнующего, влекущего и все-таки пугающего его — нашло выход, разрядку в этом галопе.

Лес оживал с каждым днем, с каждым часом. Многочисленные ручьи, превратившиеся в бурные потоки, днем и ночью звенели, журчали, плескались, наполняя всю округу радостными звуками движения, жизни. Угу нравился шум воды. Он вообще любил воду, подолгу купался летом, особенно в жаркое время. Любил постоять в воде, всегда долго пил, но только чистую воду — из родника, озера или ручья. И никогда не пил из болота.

Снег — единственное, что осталось от зимы, — кое-где лежал в лесу.

Уг шел по широкой просеке спокойно, не торопясь, высоко поднимая ноги. Почва здесь была сырой и неровной — с кочками, пнями, поросшими мхом и заполненными талой водой рытвинами.

Рядом треснула ветка. Лось замер, повернул голову на звук. И вдруг уловил чужой грозный запах… Запах был очень слаб, потому что враг подходил с подветренной стороны.

Лось рванулся вдоль просеки, и тотчас сбоку из-за молодых еловых зарослей выскочил медведь. Длинный, худой и стремительный, он взревел на высокой ноте, с подвыванием, в котором сквозило раздражение и ненависть, и бросился наперерез Угу.

Медведь был крупным и тощим. Его длинная бурая шерсть свалялась и потускнела, глаза горели лихорадочным огнем, широкие когтистые лапы легко несли большое тело. Видимо, давно уже поднятый из берлоги, зверь шатался по лесу в поисках пищи. Таких медведей люди называют шатунами. Второй раз в берлогу они не ложатся и ходят по лесу до лета, голодая и злобясь на все и на всех.

Уг встречал медведей только летом, близко не подходил, потому что их запах вызывал у него безудержную, даже паническую тревогу, хотя непосредственной угрозы при этих случайных встречах, казалось бы, не возникало — медведь не крался за Угом. Даже встретившаяся однажды с ним нос к носу медведица с медвежатами только грозно и отпугивающе зарычала, явно прогоняя лося. И все-таки Уг не искушал судьбу — при виде медведей он тотчас убегал. Видимо, существовавшее издревле, перешло к нему по наследству чувство тревожно-трепетного почтения к медведю, чувство страха перед этим громадным хищником, сильней которого нет никого в северных лесах.

Уг сделал несколько стремительных прыжков и в эти короткие мгновения понял, что медведь нагоняет его. Тогда он резко свернул влево от просеки, в сторону глубокой ямы с крутыми склонами, на дне которой журчал ручей. Яма была широка, но разогретый испуганный бык вложил в прыжок всю силу своих жилистых длинных ног и перелетел ее. Голые ветви березы больно хлестнули его по глазам, и он помчался по пологому лесному спуску — благо лес был здесь редким, — разгоняясь все больше и больше…

Упустив быка, медведь замер на краю ямы, встал на дыбы, заревел длинно и пронзительно, бросился назад, вперед, попробовал передней лапой спуск с обрыва — земля, глинистая и мокрая, отвалилась под этим нажимом, упала на дно канавы — и зверь, разочарованный и еще более, чем прежде, раздраженный, как-то странно, вприпрыжку, побежал вдоль ямы, видимо искать брода и не теряя надежды по следу найти удравшего лося. Он негромко урчал, коротко взревывал, снова урчал на бегу. В этих звуках слышались и злость, и обида. Грозный и свирепый его рык чередовался с почти жалобным урчанием.

Уг все бежал и бежал, путая след, по ручьям и оврагам и потом, когда перешел на шаг, еще долго не мог успокоиться. Даже неожиданно взлетевшая ворона испугала его — он вздрогнул. И в этот момент как-то вдруг осознал, почувствовал, что опасность-то миновала совсем. Он глубоко вздохнул несколько раз и стал выбирать место для дневного отдыха.

4. Испытание

Белые ночи пришли как-то незаметно. Постепенно мгла к полуночи становилась все бледнее и наконец совсем исчезла. И тогда ночь стала прозрачной, как летний ручей, серебристой, белой. Снега уже давно не было, и тихие прогалины, покрытые обнажившимися зелеными мхами, были приятным ложем для Большого Уга. Проросла молодая трава, вкусная, сочная, приятно хрустящая на зубах. Ветви деревьев опушились листвой и при дуновении ветра уже шелестели, а не постукивали, как тогда, когда были еще голыми.

Наступила пора бурного цветения. А Уг все еще был один. И хотя он привык к одинокой жизни, иногда ему становилось не по себе, он искал встреч с другими лосями, а когда находил их, тяга к общению уже проходила, и он, совсем недолго побродив рядом, уходил, чтобы снова жить в одиночестве.

Был тихий теплый пасмурный день. Уг спускался к ручью, чтобы попить, прополоскать копыта в чистой воде. И вдруг на него дохнуло родным до головокружения запахом. Он быстро свернул в сторону, на запах, и увидел совсем рядом лосиху-корову, а за большим кустом можжевельника двух маленьких лосят. Уг подошел к ним. Лосиха приветливо пофыркала, переступила ногами, и Уг, и она осторожно обнюхали друг другу морды, корова даже лизнула его слегка, но Уг гордо качнул головой и отступил. Все трое ему понравились — и мать-корова, и лосята. Он долго обнюхивал одного из лосят, несколько раз лизнул — это лосенку понравилось. Он был очень тоненький, с нежной бархатистой кожей, неуклюжий и смешной. Малыш еще не умел как следует рвать траву, земля попадала ему в рот, и он забавно отфыркивался. Взрослые лоси смотрели, как едят лосята. Случайно увидев в этот момент Уга и лосиху-мать, можно было подумать, что они смеются, глядя на малышей. По-своему, по-лосиному, одними глазами.

Потом Уг учил лосенка пить. Маленький теленок уже многое умел: легко отыскивал по запаху мать-лосиху за кустами, быстро бегал на своих тонких ножках, но пил неумело — то и дело захлебывался. Хорошо он мог только высасывать материнское молоко.

Они заходили вдвоем в ручей — неглубоко, чуть выше копыт. Уг пил рядом с лосенком. Малыш глотал, захлебывался, смотрел на Большого Уга, как тот пьет, снова сам пил, снова захлебывался, но уже чуть-чуть меньше… Потом они бегали. Догоняли друг друга — играли. Мать в это время занималась вторым лосенком: пряталась, а он искал ее и находил. Всем четверым было хорошо и радостно.

Несколько дней провел Уг в обществе лосихи и телят и уже стал скучать по своей одинокой жизни. Даже игры с лосятами не доставляли ему такой, как прежде, радости, постоянное присутствие кого-то рядом раздражало быка, отвлекало его от привычных наблюдений за жизнью леса. Уг не показывал своего раздражения, но вскоре расстался со стройной и спокойной лосихой и ее маленькими телятами — игривыми, радостными, быстроногими.

Теперь он снова был один.

Белая ночь мягко опустилась на деревья и кусты, и они словно засветились изнутри. Уг прилег между мшистыми сухими кочками в редком осиннике на холме. Ночная дремота не пришла сразу, он лежал, закрыв глаза, и ему все вспоминались маленькие забавные лосята, которые заигрывали с ним, вставали на дыбы, поднимая свои тоненькие передние ножки, то один, то другой ласково лизали большую голову Уга…

Солнце уже взошло. Лось проходил через молодую березовую рощу, останавливался, выискивая на кочках свежую траву. Постепенно он подошел к асфальтированному шоссе и пасся среди кустарника, невдалеке от обочины. Иногда по дороге с шумом проносились машины, однако бык обращал на них мало внимания.

Когда он ступил на асфальт дороги, чтобы перейти на другую сторону, где, как ему показалось, трава была выше и гуще, из-за поворота выскочил грузовик. Уг не видел автомашин вблизи, не знал, что это такое, но они казались ему безопасными. Они всегда мирно проходили по шоссе мимо, не задерживаясь, их гуденье вовсе не напоминало рычание хищника, у них не было видно ни пасти, ни зубов — почему же их надо было бояться?

А сейчас можно было рассмотреть машину вблизи… Бык остановился посреди шоссе, с интересом разглядывая движущийся к нему автомобиль.

Шофер тоже увидел лося. Он и раньше встречал лосей около лесных дорог. Но чтобы прямо на шоссе — стоит и смотрит, — это было впервые.

В мозгу шофера лихорадочно мелькали мысли: «А если сбить его? Спрятать в кустах? Дорога пустынная, ездят редко, успею спрятать. Потом по частям и вывезу. Ух, сколько мяса будет! Бесплатно!» И он нажал на педаль газа. Бортовой пятьдесят первый газик, нудно завывая, быстро набирал скорость. А на дороге спокойно и мирно стоял зверь и, ничего плохого не подозревая, с интересом рассматривал незнакомое существо, движущееся к нему. Уг почувствовал угрозу столкновения в самый последний момент, он рванулся назад, в сторону, но было поздно.

Разогнавшийся грузовик сильно ударил лося в бок радиатором, быка развернуло, и он вскользь стукнулся головой о крыло машины.

От удара в глазах сверкнула белая вспышка, и Уг рухнул на асфальт дороги. Он лежал, распластавшись по серому жесткому полотну шоссе; на молодых рогах, еще мягких, не затвердевших, покрытых тонкой кожей и шерстью, в местах ссадин медленно просачивались яркие капли крови.

Водитель выскочил из кабины, огляделся. Машин не было ни видно, ни слышно. Шофер осмотрел капот, бампер, крылья своего грузовика. Незначительные вмятины не огорчили его — их и выпрямлять-то не надо было. Он удовлетворенно хмыкнул. «Хорошо, что не успел сильней разогнаться, — подумалось ему, — а то лось — махина большая, сильно ударишь — сам поуродуешься». И он полез в кабину за ножом, чтобы разделать тушу и по частям спрятать в кустах.

Первое, что почувствовал Уг, — близкий, удушливый, вонючий запах теплого, нагретого солнцем асфальта, смешанный с ядовитым духом машины.

Машина возникла в его глазах сначала расплывчатым зеленым пятном, похожим на большой куст. Потом она приняла четкие, теперь уже ненавистные быку очертания, и он резко встал на ноги. В голове шумело, тело его ломило, но злость, закипающая свирепость захлестнули быка.

В это самое время шофер искал под сиденьем нож. Случайно взглянув через переднее стекло на дорогу, он обомлел. Напротив радиатора, воинственно опустив голову, стоял сбитый им лось и свирепо смотрел на него своими большими, налитыми кровью глазами. Человек перепугался. В этом мрачном, ненавидящем взгляде он увидел злорадный огонек мести, близкой расплаты. У него похолодела спина… Но в следующее мгновение он облегченно вздохнул: ведь от разъяренного быка можно просто уехать!

Шофер включил зажигание. Стартер крутился, но машина не заводилась. Он попробовал еще и еще раз. Напрасно. Видимо, что-то случилось от удара, — может, главный провод выскочил или еще что… Надо было выйти, поднять капот, посмотреть и попробовать завести ручкой. Но выйти было нельзя.

Большой свирепый бык, немного постояв, подошел к машине спереди и вдруг, резко вскинув переднюю ногу, ударил копытом. Зазвенела разбитая фара, звон, видимо, понравился зверю, и он принялся бить машину ногами. Удары были мощными, железо гулко звенело, глубоко проминаясь и лопаясь под прочными копытами. Лось иногда бил поочередно обеими передними ногами, привставая на дыбы.

Водитель сидел, обхватив руками голову, глубоко вдавившись в сиденье, и слушал гулкие скрежещущие звуки ударов, превращавших его почти новый грузовик в металлолом. Он вздрагивал при каждом ударе — такими сильными они были — и с ужасом думал о том, что бы произошло, не окажись он в кабине в момент нападения быка. «И зачем только связался я, — с горечью сожалел он, — с этим диким злобным зверем…»

Изуродовав в машине все, что можно было изуродовать, Большой Уг спокойно прошествовал в лес, на ту сторону, на которую он хотел перейти, когда его сбил грузовик, и скрылся за весело шелестящими листвой березами.

Только тогда водитель отважился выйти из кабины…

Хотя Большой Уг и чувствовал себя победителем, но ему было плохо. От удара тошнило, иногда кружилась голова. И его вдруг потянуло в глухую чащобу, туда, где, он знал, росла ароматная целебная трава. Ему так захотелось понюхать ее, поесть. Она росла только в одном месте, и бык двинулся туда, перешел через несколько оврагов, пересек ручей.

Солнце уже стояло высоко, когда лось подошел к болоту. Оно раскинулось перед ним — широкое, топкое и зыбкое, пьяняще пахнущее багульником. А та самая, желанная, заветная травка росла как раз по другую сторону болота, где невдалеке виднелась березовая роща, а чуть повыше — молодой сосновый лес.

Большой Уг прошел вдоль берега болота в одну и в другую сторону — топям не видно было конца.

Он осторожно пошел по болоту. Зеленая трясина, покоящаяся на плотных сплетениях корневищ осоки и камыша, зыбко колебалась, но держала быка. Густые болотные запахи мягко втекали в его большие ноздри. На слабом ветру чуть шелестели стебли голубики и багульника, розово-лиловые цветы андромеды словно приветствовали его, чуть покачиваясь. Бело-розовые, на длинных ножках росянки настороженно смотрели вверх, приготовив свои аккуратные хищные листочки, чтобы схватить волосками-щупальцами неосторожного комара и растворить его в светло-желтом соке… Лось медленно ступал, пружиня сильными большими ногами. Обе половинки копыта при этом расходились в стороны, растягивая жилистую перепонку, ступня быка становилась намного шире и не проваливалась. Терпеливо, не спеша пробуя перед собой почву, прежде чем окончательно ступить, Уг шел через топь. Оставалось совсем немного до берега, до желанной березовой рощи, когда лось обнаружил, что почва впереди не выдерживает тяжести его копыта. Едва он пробовал надавить ногой — нога проваливалась. Осторожно, зная коварство таких трясин, бык попытался нащупать опору справа и слева от себя. Но и здесь почва уходила из-под ног. И тогда опытный и умный зверь лег на бок и медленно, отталкиваясь ногами от цепких кочек, пополз к близкому берегу. Его не очень длинная летом, гладкая шерсть хорошо скользила по влажной траве и мхам трясины, но все равно продвигался он с большим трудом. Появившиеся вместе с первым теплом комары и слепни, пользуясь его беззащитностью, где могли пробиться сквозь шерсть — на голове, морде, в паху, нещадно впивались в него, кружились и гудели над ним целым роем.

День уже перевалил за середину, а бык все еще упорно и без отдыха полз. Едва почувствовав передними ногами твердую почву, он зацепился за нее копытами, подтянулся, вскочил на ноги, взбежал на пригорок и начал кругами бегать по овеваемой ветром полянке. Ветер разогнал комаров, чистый прохладный воздух освежил зверя, прояснил голову, одурманенную запахом багульника. Достаточно размяв мышцы после однообразных и утомительных движений, Уг пошел на знакомый ему склон оврага искать свою лечебную травку.

Она была терпкой и горьковатой, но очень приятной, бык съел ее совсем немного — столько, сколько хотелось. Потом спустился к ручью, сделал несколько глотков и больше пить не стал — вода, хоть и проточная, показалась ему не очень чистой. В ручье росли желтые кубышки и белые кувшинки, они по-разному сильно пахли, привлекая внимание лося. Он сорвал несколько цветков, съел. Он любил иногда ими полакомиться, но в лесу они попадались нечасто. Поднявшись на склон холма, лось пошел вдоль ручья вверх, против течения, шел довольно долго и обнаружил маленький чистый приток. Пройдя по нему несколько шагов, нашел небольшой лесной родничок — студеный и очень чистый.

Уг долго и с удовольствием пил, потом спустился к ручью, вошел в него почти по колено, потоптался, походил, освежая ноги, опустил в воду морду, искусанную комарами, выскочил на берег, отряхнулся и, звучно ударяя копытами, побежал по узкой звериной тропе через молодой сосновый бор к светлеющей поодаль опушке леса.

5. Огненная ловушка

Наступил июль. В этом году он оказался сухим и жарким. Уг был вынужден бродить и кормиться, почти не заходя в низины и чащобы, потому что там, где не было ветра, оводы и слепни просто заедали его. Лишь в сумерки он заходил в густой лес и в желанной прохладе отдыхал от жары и от нудных и въедливых насекомых.

В эту ночь он лежал, привалившись к мягкой обомшелой кочке, на отлогом склоне холма. Еще с вечера что-то беспокоило его. Воздух был по-особому пахуч, это настораживало быка. Он чувствовал, что приближается гроза, — он уже видел грозы в своей жизни. Но каждый раз, как и все животные, тревожился, боялся грозы, она казалась ему каким-то страшным огненным зверем.

Уг знал, что такое огонь. Он уже был зрелым быком, прожившим немалую жизнь. Однажды он наткнулся на догорающий костер, брошенный человеком. Осторожно обошел его, обнюхал издали, испытывая врожденную боязнь огня и острое любопытство. Казалось, рдеющие угли и алые языки над ними не грозят опасностью — и Уг, приблизившись к костру, опустил голову пониже. Тотчас отпрянул назад, заревел, бросился прочь — но уже попробовал, уже знал, что такое огонь…

Бык лежал на холме и не мог уснуть, хотя была глубокая ночь. Все томительней становилось ожидание грозы. Порывы ветра, резкие и короткие, говорили о ее приближении. Угу хотелось вдавиться в теплую мягкую землю, стать невидимым, и он все теснее прижимался к пушистому мху и телом, и головой и ждал.

Наступило короткое затишье, лес словно оцепенел, замер в тревожном ожидании буйства стихии.

Вспыхнувшая невдалеке молния осветила каждое дерево от вершины до комля, пронизала лес голубовато-белым, слепящим, мгновенным светом. И сразу раскатисто и громко ударил гром. Быку казалось, будто деревья лопаются, раскалываются от молний. Несколько раз подряд, пробив толщу облаков, молнии врезались прямо в лес. Уг, прижав голову к земле, закрывал глаза, чтобы не видеть этих ярких, слепящих вспышек, которые обжигали своим пронзительным светом глаза, уже привыкшие к темноте ночи. Ему казалось, что от страшного грохота на него вот-вот начнут рушиться деревья, но встать и убежать он не решался и продолжал прижиматься всем телом к теплой родной земле.

Хлынул короткий проливной дождь. Гроза продолжала бесноваться, но ливень словно приглушил ее. Удары грома звучали не так трескуче, и между ними не возникало немой пугающей тишины, на фоне которой громовые раскаты казались еще громче. Теплый летний ливень, освежающий и обильный, шумел успокаивающе. Однако он очень быстро прекратился, так и не успев досыта напоить пересохший лес.

Гроза ушла за дальние лесистые холмы и громыхала вдалеке, доходя до Уга негромкими приглушенными раскатами. Он чувствовал в темноте, как парит после дождя прогретая земля, как пар исходит от его горячего тела. Он лежал, отдыхая, расслабившись после испуга, после нелегкого испытания, которое придумала для него природа, погружаясь в сладкую дремоту.

Утром, едва забрезжил рассвет, лось был уже на ногах. Он стоял, задрав вверх голову, и внимательно внюхивался в лесные запахи, раздувая большие нервные ноздри. Его разбудил и обеспокоил запах дыма. Он предвещал беду: дымом тянуло со всех сторон, значит, это не дым костра. Уг, как и все лесные звери, понимал это.

Вчерашняя гроза не прошла бесследно. Иссушенный зноем лес загорелся, а короткий дождь был слишком слаб, чтобы залить вспыхнувшие от молнии сухие, как шелуха на сосновой коре, ветви и стволы.

Бык взбежал на холм. Слабое марево окружало его со всех сторон, местами вдалеке уже густо валил темный дым. Лось бросился вниз, побежал по лесной опушке туда, где, ему казалось, дымом пахло меньше. Быстрой рысью промчался он через два длинных оврага, пересек молодой сосновый перелесок, обогнул глубокую лощину, поднялся на холм и среди едва шуршащих при слабом ветре берез стал принюхиваться, прислушиваться к лесному пожару.

Недолго стоял Уг на холме. Запах дыма постепенно усиливался. И зверь опять побежал в том же направлении, хотя не был совершенно уверен, там ли надо искать спасения.

Бык бежал довольно долго. Уже взошло солнце, позолотив серый дымок, стоящий над лесом, но просветов в дыму он не обнаружил. К его ужасу, дым даже начал сгущаться. Труднее стало дышать. Лось повернул чуть в сторону, немного пробежал — дым стал еще гуще. Он несколько раз кашлянул, и вдруг до его слуха донесся гул пламени, охватившего лес, и треск сгорающих стволов…

Бык что было сил бросился в обратную сторону, прочь от этой ревущей огненной смерти, и долго мчался стремглав, длинными прыжками перемахивая ямы, рытвины и даже кусты, попадающиеся на пути. Дышать стало легче, но он не замедлил бега, все дальше и дальше уносясь от огня, оставшегося за спиной.

Замедлить бег его заставил вновь появившийся запах дыма, а вскоре он уловил своим чутким ухом рев и треск идущего с другой стороны пожара.

Уг понял, что этот путь спасения ему отрезан: огонь идет с двух сторон, а может, и с трех… Он бросился вниз, к воде, к вытянувшемуся невдалеке между лесными холмами озеру. Постоять в воде, с удовольствием вдыхая еще достаточно чистый здесь воздух, Угу не удалось: глубина начиналась у самого берега, и бык поплыл, отфыркиваясь, к маленькому островку, маячившему вдалеке. Длинный путь до острова не утомил Уга: он умел и любил плавать.

Островок был невелик, болотист, на его отдаленном мысу шумела небольшая березовая роща.

Уг вышел на берег, отряхнулся, далеко разбрызгивая сверкающие на солнце капли. Прошел вдоль кромки воды — медленно, вглядываясь туда, откуда приплыл. Берег озера уже затянуло дымом, пламя яркими языками прорывалось в нем…

Не спеша, как бы отдыхая от гонки, осторожно ступая, словно ощупывая копытом незнакомую землю, бык прошелся по острову. Пожевал немного сочной травы… Есть не хотелось, во рту и в носу чувствовалась горечь дыма, которого лось так много наглотался. Дымом попахивало и здесь, но слабо. На воде он рассеивался и почти не доходил до острова.

Наверно, где-то и был выход из огненной ловушки — по лесу, по суше, — но Уг поспешил к озеру. Он знал, что именно вода — его союзник и защитник от огня, и в момент крайней опасности бросился в воду. И она его спасла.

Он долго стоял на пригорке и смотрел, как горит лес. Гроза зажгла его с двух сторон, огненные валы сошлись у озера, и это ограничило распространение пожара, но зато создало опасную ловушку для зверей.

Уг видел, как на совсем маленький соседний островок переплывали две рыжие лисицы, у самого берега плескался в воде медведь. Разглядел, как рысь торопливо поплыла на тот же остров, вслед за лисицами. Многим удалось уйти от пожара. А кто-то и не успел…

К вечеру берега озера почти очистились от дыма, всюду, сколько мог видеть Уг, бушевал огонь. Яркий, трескучий пожар завладел озерными берегами. Казалось, что само озеро тоже было охвачено огнем: пылающие берега, отражаясь в воде, делали и ее огненной.

Пожар свирепствовал всю ночь. Бык пытался спать, ложился, снова вставал, ходил по освещенному пламенем острову до утра.

К утру пожар стал утихать. День выдался пасмурный, ветра почти не было, и лес догорал до полудня. Может быть, он и дальше горел бы, рассыпаясь на угли, но начался ливень и вскоре совсем загасил остатки пожара.

Дождь еще шел, почва, покрытая пеплом и золой, парила, дымилась, а Уг, переплывший озеро, уже бежал по этой черной теплой земле, бежал быстро, взбивая копытами серый пепел и разбрызгивая намоченную дождем золу. Бык спешил как можно скорее уйти, вырваться из этого страшного мертвого леса, еще дышащего запахами вчерашней беды, такой внезапной, жестокой, неотвратимой. Угу удалось избежать ее, но страх до сих пор не покидал зверя (хотя оставаться на острове было еще страшнее), и он, утомленный долгим пленом, не спавший и испуганный, мчался по немой мрачной пустыне, которая еще вчера была живым зеленым царством.

Встречный пожар охватил небольшое пространство, и вскоре лось выбежал на поляну, за которой шелестели живые деревья. Он бросился к ним, как к родным своим братьям, и долго еще бежал, пока не оказался далеко от места всеобщей лесной беды.

Отыскал ручей, вошел в него по колено, долго пил. Потом в первый раз за последние сутки с удовольствием поел сочной травы на пригорке у ручья. Там же выбрал место поудобнее и повыше, улегся и проспал до самых сумерек…

Несколько дней прошло без особых событий. Появились первые грибы. Уг специально не искал их, но когда пасся и в траве попадался подосиновик или подберезовик, съедал с удовольствием.

Ночи стали темными и длинными, травы — высокими, густыми и зрелыми. Рога Уга, начавшие расти весной, поднялись и окрепли. Еще недавно они были мягкими, покрытыми кожей и шерстью, а сейчас уже начинали твердеть, превращаясь из украшения в мощное каменно твердое оружие.

Знакомые лесные дороги однажды привели Уга к человеческому жилью, к той самой лесной базе зоологов, где он дважды ночевал в сарае. Осторожно принюхиваясь, он спокойно вошел во двор. На него тотчас бросились две крупные злые лайки, видимо достаточно натасканные на лосиной охоте. Упускать такую добычу они не собирались. Но появившийся на крыльце бородатый человек резким, даже злым окриком отозвал собак. Ему пришлось несколько раз повторить приказ и потом силой увести лаек, в другой обстановке довольно послушных. Обиженные и недовольные, оба пса убрались восвояси, не переставая рычать ни на миг. Большой Уг не уходил. Знакомый бородач вновь появился на крыльце, спокойно сел на ступеньку. Тогда Уг медленно зашагал к сараю.

После свежей травы ему не хотелось сена, но что-то влекло его сюда. Он заглянул внутрь сарая, потянул ноздрями сладкие запахи сухих трав, — сена заготовлено было много, — посмотрел на человека, оглядел двор.

Неподалеку стояла корзина с вымытой молодой картошкой. Бык обнюхал ее и стал жевать — смачно, с удовольствием. Картошка напоминала ему лесные коренья и нежные молодые побеги осины.

Человек не мешал лосю есть, смотрел и молчал. Потом ушел в дом и вернулся с куском хлеба в руке. Спокойным размеренным шагом направился к быку. Тот насторожился, поднял голову. Ничем опасным от человека не пахло, у него не было в руках длинного ружья, пахнущего порохом, ядовитый и ненавистный дух которого хорошо запомнился Большому Угу, когда его гнали по мартовскому насту и когда жгучая пуля попала в него… Именно здесь, в этом сарае, отлеживался, спасался он тогда.

Бык стоял подняв голову, опасливо смотрел на человека, внимательно, чутко принюхивался, чуть пошевеливая своими большими ноздрями. Он был готов в любой миг рвануться с места. Но пока все-таки стоял.

Человек не подошел совсем близко к лосю — остановился за несколько шагов.

— Ну что, старина? — сказал он добрым спокойным голосом. — Я рад, что ты пришел в гости. — Человек улыбнулся. — На вот, пожуй хлебушка, тебе понравится.

Он положил большой ломоть хлеба на чурбачок для колки дров невдалеке от быка. И ушел.

Зверь постоял немного, потянулся к хлебу, долго обнюхивал его, попробовал губами, откусил, пожевал. Затем быстро съел весь кусок.

Человек наблюдал за зверем из окна дома. Когда лось доел краюху, он снова вышел с хлебом. Бык полакомился и этим гостинцем и сразу же пошел со двора. Наверное, его утомило напряжение, которое он испытывал во время угощения. Он не забывал и о соседстве двух злобных собак, загнанных в дом.

Так или иначе — бык ушел. А человек на крыльце долго и задумчиво смотрел вслед уходящему зверю.

Было тихое и светлое солнечное утро, когда на одной из лесных полян неподалеку от деревни Уг обнаружил домашних животных, немного похожих на его собратьев-лосей. Ему приходилось видеть их и раньше, но издалека, близко знаком с ними он не был. Они жили у людей и служили людям.

Уг долго наблюдал из зарослей, как пасутся эти животные — домашние коровы. Ему захотелось подойти к ним поближе, обнюхать, осмотреть их, и он вышел к коровам. Сначала они почти не обращали внимания на Уга, пощипывали себе траву, медленно бродя по поляне. Но стоило ему приблизиться к молодой корове, как она вдруг мотнула головой, отступила в сторону и, быстро шагнув вперед, попыталась боднуть лося своими острыми, кривыми, очень короткими рогами. Это было уж слишком…

Уг наклонил голову и сильно толкнул ее рогами в бок. Корова заревела — громко басовито — и отошла в сторону. Стали шарахаться от него и другие коровы и тоже заревели.

Он немного растерялся. Несмотря на то что коровы были похожи на лосей, Уг чувствовал, что он находится в стаде чужих и враждебных ему животных. Потому что они сторонились его, не интересовались им и даже побаивались. Тем временем стадо расступилось, и Большой Уг увидел, что напротив него стоит бык. Он понял, что это защитник коров, соперник, властелин стада. Бык стоял в нескольких шагах от лося, враждебно исподлобья уставившись на него налитыми кровью глазами. Он, как и его коровы, был ниже Уга, но, несмотря на это, явно крупней, тяжелей и мощней его.

Голова противника с небольшими острыми рогами была опущена для нападения. Налитая силой и мощью спина горбатилась в холке от напружиненных мускулов. Передней ногой он яростно рыл землю — влажные комья низко и резко летели в траву.

Многоопытный Уг сразу оценил мощь сурового противника и все-таки готов был схватиться с ним. Среди этих животных он чувствовал себя неуютно, но его бычье достоинство не позволяло ему просто так отступить… Однако в тот самый миг, когда Уг приготовился к бою, вдруг громко и злобно залаяла собака. Он боковым зрением увидел огромного лохматого пастушьего пса, несущегося к нему. Теперь выбора не было — лось рванулся в сторону, к кустам. И в этот же момент на него бросился бык. Угу пришлось изогнуться и еще более напрячься в прыжке, чтобы свирепый враг не задел его. Как падающая скала, мимо с шумом промчался противник, а Уг со всех ног бросился в глубину леса.

Его не преследовали. Собака гавкнула несколько раз вслед, но осталась при стаде. Убежав достаточно далеко, Уг шел, поводя ушами и глубоко дыша. Он все еще испытывал растерянность. Период гона, осенних свадеб у лосей еще не начался, желания драться с лосями-быками у Уга вовсе не было, тем более с этим… Но неприятное чувство побитости, поражения все-таки оставалось.

А лес шумел листвой, звенел птичьими голосами, играл солнечными бликами, дурманил и пьянил множеством запахов.

Уг спустился к озеру, постоял на берегу, прислушиваясь, затем быстро вошел в воду. Она обняла его, освежила, проникла своей живительной прохладой под каждый волосок мохнатой шерсти, наполнила усталое тело бодростью.

Большой Уг отфыркивался и плыл, с наслаждением загребая ногами упругую податливую воду, приятно пахнущую землей, травой, кувшинками…

6. Запах пороха

Закат был огненно-ярким. Большое солнце едва коснулось горизонта, а край неба уже заалел и тревожный свет лег на кустарники, ветви, стволы деревьев.

Угу всегда было беспокойно в это предсумеречное время, особенно когда загорался такой закат. Может быть, потому, что он предвещал сильный ветер и ненастье. Или своим цветом и размахом напоминал быку лесной пожар. А может, просто из-за того, что надвигалась ночь — пора хищников, чуждое Угу время мглы.

Уг стоял в устье широкого чистого ручья, высоко подняв украшенную ветвистой короной голову, и вслушивался в притихший лес. Потом он опустил губы в ручей и большими глотками стал пить светящуюся воду, по которой растекалось холодное закатное солнце.

Напившись свежей, пахнущей лесными кореньями воды, вышел из низины, пересек дорогу, окольцовывающую лесной массив, и остановился, прислушиваясь, на кромке поля, засеянного овсом вперемешку с горохом.

Тихо шелестели колосья созревающего овса, с поля тянуло теплом, словно летний день оставил в колосках свое солнечное дыхание и они, покачиваясь на слабом ветру, вливали его в ночную прохладу, чтобы ночь тоже была теплой, чтобы тепло было и полю, и лесу.

Не спеша, со вкусом, Уг пережевывал сочные листья, стебли и мягкие стручки гороха, пахучие метелочки овса, высасывал их сладкое молочко. Время от времени он поднимал голову, внимательно осматривался, принюхивался и понемногу продвигался по краю поля. Все было спокойно. Но внезапно легкий ветерок, чуть шевеливший зеленый ковер широкого поля, изменился. Лось встревожился и замер — на него пахнуло запахом человека. И не просто человека, а человека опасного — с ружьем.

Уг не ошибся: далеко в овсах была засада, хотя люди подстерегали не его, они ждали медведя, который приходил сюда, на поле, полакомиться овсом. Но Уг, чуткий и внимательный, на большом расстоянии разгадал место охотничьей засады. Не торопясь, чтобы не поднимать шума, мягко и беззвучно стал уходить лось от опасного соседства, углубляясь в редкий лес. Он перешел лесистую возвышенность, выбрался на опушку, быстро и долго бежал по краю сосняка. Только убедившись, что овсяное поле осталось далеко позади, стал устраиваться на ночлег.

В последнее время бык чувствовал постоянное беспокойство оттого, что люди и их следы стали чаще встречаться ему. Надо было скорее покидать эти опасные места вблизи деревни и дорог, где он на сей раз неосмотрительно задержался. Обычно Уг постоянно обитал в своих тихих угодьях в полудневном переходе отсюда, где было всего одно человеческое жилье — лесная база зоологов, да и оно зимой часто пустовало. Иногда — от волков или в поисках пищи — ненадолго уходил оттуда. И только в особо снежные зимы лось откочевывал в места, где снега было меньше и легче было ходить. Но едва снега подтаивали и оседали во время оттепели, он снова возвращался к своим родным перелескам, лощинам и озерам.

Его вдруг с неодолимой силой потянуло туда, к знакомому чистому ручью, к озеру, к просторам, где царила тишина и не пролегали шумные человеческие дороги…

Уже засыпая, он вспоминал сочные травы своих угодий, доброго бородача, угостившего его хлебом, старого черного Карла, который все видит и все знает.

На рассвете быка поднял неприятный мелкий моросящий дождь. Едва Уг задевал за ветку намокшего куста или дерева, как лавина холодных капель внезапно обрушивалась ему на голову, на шею. Это пугало его, раздражало. И еще дождь был неприятен потому, что, как всегда, размывал запахи — они становились слабее, незаметно тускнели. Он заглушал своим шелестом и шуршанием звуки. Даже большие чувствительные уши быка улавливали их не так четко, как в ясную погоду. Поэтому Уг тревожился, чувствовал себя неуверенно.

Чувство тревоги все росло. Уг не учуял опасного запаха, не услышал треска ветки или чавканья чужих шагов. Но беспокойство незаметно вползало в его настороженные уши, широкие подрагивающие ноздри, обволакивало его спину и бока, едва заметной дрожью отдаваясь в ногах, неприятным холодком схватывая холку. Может быть, это было только предчувствие опасности, а может, звуки и запахи были настолько слабыми, почти неуловимыми, что еще пока не могли напугать лося, но настораживали, предостерегали чуткого зверя.

Бык медленно, осторожно шел по вершине длинного отлогого холма, поросшего редкими соснами. Наименее опасным в дождливую погоду был именно такой лес — без подроста, с твердой и ровной почвой. Здесь было легче заметить врага и легче от него убежать.

Лось пересек лесную широкую дорогу и вдруг учуял людей. Запах жженого пороха ударил в ноздри. Люди были еще далеко, но Уг отчетливо различал этот пугающий едкий запах.

Лось бросился прочь от дороги. И тотчас услышал позади, там, где были люди, шум машины. Пересекая холм, он торопливо бежал, глухо ударяя копытами по усыпанной иглами, местами покрытой белым ягелем плотной песчаной земле старого бора. А чуткие уши его продолжали ловить машинный гул, который раскатисто метался меж сосен, то приближаясь, то отдаляясь.

Люди на автомашине преследовали быка. Пытаясь угадать направление его бега, они гнали свой легковой газик во всю мочь. Казалось, бык уже был потерян из виду, но неожиданно один из преследователей вновь увидел его на высоком холме. Машина рванулась, подминая по краям дороги мхи, разбрасывая песок на поворотах.

Уг бежал, как обычно, легко и быстро, выбирая более удобный путь. Если бы он знал, что машина может гнаться за ним только по хорошей дороге, то, конечно, спустился бы в низину, в труднопроходимый ельник. В какой-то момент у него даже стало проходить чувство опасности, ему показалось, что люди потеряли его. Он замедлил шаг. Задирая морду, глубоко и с удовольствием вдыхал горьковатый и густой воздух соснового бора. Это был воздух радости, воздух освобождения. Уг уже хотел было пойти поискать воду, чтобы освежиться, как вдруг снова увидел и услышал своего упорного, быстрого и смертельно опасного врага. Он рванулся стремительным галопом, выбрасывая копытами землю, песок, лежалую хвою, рваные хлопья мха…

Бык помчался в гору, спустился в низину, выбежал на новый виток дороги. Машина отстала, но лось был у преследователей на виду. Лес почти совсем поредел, перешел в молодняк по краям поля и не прятал Уга. Невдалеке показались дома знакомой ему деревни, куда он приходил однажды вслед за лошадью. Уг без колебаний устремился туда. Машина неслась следом. Люди настигали его. Они уже были на выстрел от быка. Будь они в кузове грузовика, роковые выстрелы уже прозвучали бы. А из легковой машины стрелять на ходу вслед убегающему зверю почти невозможно. Надо было догнать его…

Уг уставал, на редкость выносливый, сильный, он бежал уже чуть приоткрыв рот и вкладывая в прыжки последние свои силы. Все больше ускоряя бег, несся он по дороге прямо к деревне.

Преследователям — злостным браконьерам — показываться в деревне было нельзя. Пришлось бы отвечать и за преследование лося летом, да еще на машине, и за ружья в лесу в летнее время…

Деревню Уг пересек легким бегом, не торопясь, отдыхая. Отдых был необходим его измученному сердцу, которому, казалось, не хватало места в широкой и вольной груди.

Дыхание быка становилось ровнее, он уже не хватал судорожно воздух, будто воду во время сильной жажды. К другому концу деревни лось подходил почти спокойным шагом.

Стояло раннее утро, окутанная сном деревня молчала, только одинокая собака монотонно и невыразительно гавкала где-то в стороне. Было тихо и пустынно, но люди, гнавшиеся за Угом, не решились приблизиться к деревне. Воровски озираясь, водитель попятился на задней скорости, развернулся и быстро погнал машину прочь.

Лось вошел в воду по грудь, долго стоял, наслаждаясь покоем и прохладой лесного озера. Натруженные мышцы ног расслабились, вода расправила его шерсть, жесткую, густую, ласково щекотала кожу. Бык стоял на песчаном дне, изредка переступая ногами, фыркая и всхрапывая, полоскал рога.

Ему было хорошо: избавившись от беды и страха, он в полной мере ощущал всю прелесть родного лесного мира.

Большой Уг вышел на крутой обомшелый берег озера. Он ступал по-хозяйски, уверенно и неторопливо. Он был в лесу, у себя дома.

Уг спустился по склону в березовую рощу, постоял, прислушиваясь, глубоко втягивая ноздрями лесной воздух, наполненный множеством запахов. Опасности не было. Но все же ему вдруг показалось, что он недостаточно далеко ушел от погони.

Впитанное с молоком матери острое и постоянное чувство осторожности снова властно заговорило в нем. Бык стал удаляться от места, где его настигала автомашина, от деревни, которая спасла его, от своих родных угодий, расположенных по ту сторону деревни. Потому что на пути к родным местам, где-нибудь на развилке лесных дорог, могла поджидать его та самая, зеленая, как болото, автомашина, сверкающая огромным глазом — передним стеклом, отравляющая лесной воздух своим едким духом.

Лось быстро шел. Несколько раз останавливался, прислушивался. Шел долго. Через опушки и поляны — перебегал. Незадолго до полудня прилег отдохнуть. Он дремал, слушая лес. Дыхание растущего рядом можжевельника ласкало его ноздри, но забивало другие запахи, и бык пожалел, что лег около этого куста. Однако остался лежать здесь: в лесу было очень тихо и он мог вполне положиться на свои чуткие уши.

Врагов у лося в лесу было немного. Главные — волк и человек. Но и с волками, и с людьми он был готов при необходимости бороться, а не только уходить от них. И волк, и человек были слабее его. Человека делало сильным оружие, волка бык страшился, когда тот был в стае. Это были очень умные и опасные враги.

Сильней Уга был, пожалуй, один только медведь. Зимой, в голодное время, он спал в своей теплой берлоге под снегом, летом тоже не охотился на лосей. Однако весной медведи, особенно старые самцы, были очень опасны. Они, как и волки, загоняли лосей по насту.

Всех остальных многочисленных жителей леса лось мог не опасаться.

7. Страх

День был пасмурный, дождливый. С утра шел обложной дождь, потом неожиданно запахло грозой. И сразу бык почувствовал себя неуютно. Он уже не мог дремать. Он ждал грозы и боялся ее.

В лесу наступила необычная, мертвящая тишина. Не стало слышно шороха трав и листвы, замолкли голоса птиц, исчезло жужжание шмелей, стрекот крыльев стрекоз. Привычная в эти дни уходящего северного лета свежесть уступила место духоте. Темень, упавшая на лес, словно придавила траву, кусты, деревья, и они замерли, окаменели. Первая вспышка молнии всегда казалась Угу самой страшной. В предчувствии этой вспышки, ожидаемой и все равно неожиданной, бык прижался к земле.

На этот раз одновременно с молнией грохнул удар грома. Потом громовые раскаты продолжали следовать один за другим над самой головой Уга.

Они оглушали быка, лихорадочно дрожащий свет молний, падающих из бездонных глубин необычно черного дневного неба, слепил его. Едва открыв глаза, он снова зажмуривал их. Шерсть на холке быка встала дыбом. Холодная, леденящая волна страха захлестнула зверя. Казалось, грохот и вспышки с каждым мгновением все ближе подбираются к нему. И он не выдержал. Быстро вскочив на ноги, лось бросился прочь от страшного места, захваченного, заполненного могучей грозой. Он рванулся к опушке, вырвался из леса и понесся по дороге — куда глаза глядят, лишь бы дальше, дальше от огненного оглушительного ужаса. Молнии будто преследовали его — они продолжали сверкать над головой, и это подстегивало быка, не позволяло ему остановиться.

Вновь пошел дождь, теплый, не очень сильный. Молнии стали вспыхивать реже и чуть в стороне. В промежутках между ними Уг, все время бежавший галопом, стал переходить на шаг.

Пустынная дорога уводила Уга все дальше. По ее обочинам уже не было леса, появились строения — дома людей. Сначала это были деревянные избы — такие Уг видел в деревне, потом пошли высокие каменные громады, которые — Уг это чувствовал — тоже принадлежали людям. Бегущий в паническом страхе от грозы лось опасался и домов, и людей. Но все-таки они казались ему менее страшными, чем громовые раскаты и ослепляющие молнии, отыскавшие его в лесу, грозящие гибелью. Ему как будто удалось от них убежать!

Может быть, гроза тоже немножко боится и людей, и их огромных домов, за которыми он спрячется, скроется от свирепой стихии. И как бы оправдывая надежды быка на спасение, гроза стала быстро отдаляться, утихать…

Только теперь лось со всей отчетливостью вдруг увидел город, окруживший его каменными глыбами домов, услышал уже не заглушаемый громом шум машин. Нарастающее суетливое движение испугало его. Он шарахался от автомобилей, сторонился людей. Звук от ударов его копыт, четкий и звонкий, эхом отдавался от стен домов, захлебывался и тонул в гуле машин.

Угу казалось, что высокие каменные махины не только загораживают ему дорогу, но и заслоняют небо. Если в грозу это ободряло, то сейчас тревожило быка. Беспокоили его и люди. Они останавливались, смотрели на него, размахивали руками.

Дети бежали за ним вслед, что-то кричали. Но в этих криках не было ни угрозы, ни страха. Поэтому Большой Уг не менял своего ровного, не очень быстрого бега.

— Смотрите, лось! Господи! Как он забрался сюда? — недоумевала какая-то женщина, с сочувствием глядя на зверя.

На бегу он выбирал свободное пространство между домами, сворачивал, снова бежал, снова сворачивал, пытаясь вырваться из этого бесконечного, запутанного, шумного города.

Двор, в который он попал, показался ему неожиданно тихим. Людей здесь не было.

Вокруг высились каменные стены. Они молчаливо смотрели на Уга блестящими глазищами окон. И вдруг в дальнем углу двора лось заметил ряд деревянных сараев. Скорее туда! Но неожиданное препятствие заставило Уга остановиться: рядом с сараями, чуть в стороне, на веревке под ветром хлопало белье. Белые полотнища раздувались, вскидывались вверх, обмякнув, повисали.

Уг постоял, присмотрелся. Понял, что эти хлопки ничем ему не угрожают.

Подойдя к сараям, долго и тщательно втягивал запахи, идущие оттуда. Они были совсем не такие, как в лесном сарае, уже знакомом ему. Здесь не пахло сухой травой и дровами. Уг ощущал затхлый дух пыли и хлама. Различил слабый запах железа. Однако от деревянных стен сараев, от досок, из которых они были сделаны, веяло все-таки знакомым дыханием дерева.

Этот единственно приятный запах и поманил быка. Все равно ему больше некуда было деться. Он стал торопливо обнюхивать двери сараев, искать проем, вход. Лось спешил. Опасливо оглядываясь назад, он быстро прошел вдоль ряда дощатых дверей. Ткнулся в одну, в другую… Ему казалось, что каждый миг во двор могут ворваться машины, заполнявшие город и так похожие на ту, гнавшуюся за ним в лесу.

Наконец он обнаружил широкую темную щель — одна из дверей оказалась приоткрытой. Бык просунул в нее морду. Негромко скрипнув, дверь отворилась. Уг сделал шаг в глубь сарая, осмотрелся. По углам валялись какие-то вещи, загромождавшие помещение. Но в сарае оставалось еще достаточно места, и лось, измотанный стихией и врагами, устало опустился на сухие скрипучие доски пола. Успокоение не приходило к нему. Бык понимал, что здесь, в близком соседстве с людьми, он не в безопасности. Однако изнуренному зверю — его мышцам, легким, сердцу — требовался отдых. Небольшая передышка — и его шумное дыхание стало ровным. Слух по-прежнему был напряжен. Ощущение близкой опасности напрягало чуткие нервы зверя.

Тем временем погода разведрилась. Большой Уг заметил через щели, что день посветлел, темень от плотных и тяжелых туч рассеялась. Но ненадолго — наступающая осень сильно укоротила светлую часть суток, и уже близился вечер. Бык не услышал звука шагов. Видимо, мягкая земля возле сараев скрадывала их, они сливались с общим шумом города. И только когда дверь неожиданно распахнулась и в сарай вошел человек, Уг вздрогнул и тотчас встал, быстро и мягко распрямив свое большое тело. Человек, увидев лося, на мгновение замер от неожиданности. Но только на мгновение. Отпрянув назад, он сразу захлопнул дверь и, позвякав чем-то железным, надежно запер ее.

В каждом человеке, пожалуй, еще живет тяга к охоте, древняя, уходящая корнями в глубокое прошлое. Часто без нужды он лишает зверя или птицу свободы — словно что-то толкает его захлопнуть случайную ловушку. А свобода — одно из главных условий жизни лесного мира.

Закрыв лося, человек ушел.

Уг оказался в западне, хотя не сразу понял это. Он долго стоял прислушиваясь. Дневной шум города постепенно стихал, вечерело. Сгустившиеся сумерки успокаивали зверя. Растраченные силы медленно возвращались к нему. Теперь он уже мог покинуть свое убежище.

Бык подошел к двери, коснулся ее мордой. Он ожидал, что она со знакомым скрипом плавно отойдет назад, но дверь не открывалась, она упорно заслоняла путь Угу. Бык удивленно отступил от неожиданной преграды. Он вспомнил человека, враждебно-торопливо выскочившего из сарая… И тут Уг почувствовал злой умысел. Он не мог знать, почему его заперли, однако инстинкт подсказывал ему, что против него затеяно что-то недоброе. И они — эта дверь и человек, который ушел и которым здесь еще пахло, — его враги.

В груди быка закипела злоба. Нижняя губа свирепо оттопырилась, крупные выпуклые глаза налились кровью. Подогнув задние ноги, он резко привстал на дыбы и сильно ударил в дверь одной ногой и сразу же другой. От резкого и мощного удара дверь треснула и распахнулась.

Бык остановился здесь же, возле сарая, сурово озирая двор. Он был готов рассчитаться с врагом. Но вокруг было тихо и пустынно. И тогда Уг пошел со двора, приподняв морду и внимательно внюхиваясь в незнакомые городские запахи. Выйдя из ворот, замер. Его насторожил фонарь на столбе, чем-то похожий на луну, которую лось привык видеть в звездные ночи. Только фонарь раскачивался. И это очень удивило Уга. Чуть постояв, он пошел дальше, выискивая в густеющих сумерках путь к родному лесному простору.

Большой Уг шел быстрым шагом. От земли, покрытой асфальтом, от каменных домов и железных оград пахло чужим, враждебным — человеческой властью, силой, уверенностью. Бык чувствовал себя подавленно. И торопился. Путаные городские просеки — улицы — казались ему бесконечными. Бык старался сторониться прохожих, прятался за углами домов от ярко горящих, ослепляющих глаз автомашин. Сейчас, вечером, машин было меньше, чем днем, но они так же зло рычали на Уга. Внезапно лось ощутил, как в чуждые городские запахи влилось свежее и чистое речное дыхание. Он поднял морду и, раздувая ноздри, пошел на этот знакомый зов природы. Перемахнул невысокую, ядовито пахнущую краской ограду и совсем близко учуял воду.

Люди, гулявшие по берегу реки, протекающей через город, видели в свете фонарей, как большой лось, черный в сиреневом вечернем полумраке, спустился к реке, вошел в воду и долго-долго пил. Потом спокойно и быстро пошел по берегу. Никто не кричал ему вслед, не преследовал его. И он скрылся вскоре за поворотом реки.

Угу не надо было теперь выбирать дорогу. Повинуясь своей давней привычке, он шел по течению вниз. Так всегда он отыскивал озеро. Поднимаясь вверх по течению находил родник.

Твердая почва отлогого, покрытого невысокой декоративной травой берега позволяла Угу быстро, без остановок, уходить из города.

Люди с набережной едва успевали обратить на него внимание, как он растворялся в темной пелене сумерек. Он шел довольно долго, миновал городской парк, повернул вслед за новым изгибом реки, и тут путь быку преградил забор, уходивший прямо в воду. Но разве он мог остановить лося? Большой Уг вошел в реку и поплыл. Отфыркиваясь, он сильно греб всеми четырьмя ногами. Как и при ходьбе по топкой трясине, в воде, когда он греб, половинки его копыт раздвигались, растягивая перепонку, и копыто становилось широкой гребной лопастью. Уг плыл, рассекая воду, не обращая внимания на мелькающие береговые огни, на людей, которые с интересом и удивлением разглядывали плывущего по освещенной фонарями реке крупного зверя.

Когда на лося надвинулась темная громада моста, он перепугался. Огромное, незнакомое ему сооружение, повиснув над водой, казалось, вот-вот обрушится на него. Мост грозил ему, гулко отражая и усиливая каждый плеск, фырканье, шлепанье по воде… Хотелось повернуть назад, но было поздно, течение увлекало его, и он поплыл еще быстрее.

Большой Уг пронесся под мостом и сразу ощутил облегчение, почувствовав над головой простор ночного неба. Река расширялась. Неутомимый бык все плыл и плыл.

Огни города давно исчезли. На одном берегу ветер гулял над широким холмистым простором, а на другом стоял высокий, укутанный мглой лес.

Лось повернул к лесистому берегу.

8. Поединок

Лось выбрался на берег, отряхнулся, прошел несколько шагов, прислушался. Поднялся на пригорок, насторожив большие нервные ноздри. Было тихо. Пахло семенами лесных трав, зрелыми ягодами, мхами, можжевельником. С опушки тянуло острыми испарениями мухоморов. Приподняв морду, внюхиваясь в запахи осеннего леса, вслушиваясь в обманчивую тишину ночи, Большой Уг медленно углубился в лес. Ночь, тихая, теплая, благоухающая настоем трав и хвои, тоже будто прислушивалась к быку — его шагам, дыханию.

Уг был голоден, но он настолько устал, убегая от грозы, плутая по городу и выбираясь из него в лес, что предпочел еде отдых.

Едва он улегся на мягком пахучем мху у самой вершины холма, как сразу же погрузился в тяжелую дремоту.

Родной лес, будто радуясь возвращению своего сына, окутал его сладкими запахами, укрыл теплой густой мглой.

В последние дни похолодало. Ветреные закаты, огненные от красного и холодного солнца, чередовались с тихими морозными рассветами. Каждое утро Уг замечал все больше пожелтевшей травы, все больше опавших листьев: оранжевых, желтых, багряных. Словно часть алого солнца влилась в эти листья, разметавшиеся по бескрайним лесам, и потому оно теперь грело слабо и редко. Ночью иногда появлялся иней, обнимал снизу стволы деревьев, делал травы похожими на белый ягель и приятно холодил язык.

Приближение зимы не беспокоило быка. За последний месяц шерсть его заметно удлинилась, стала гуще, подшерсток уплотнился — зверь был готов встретить холода.

Теперь Большой Уг редко отдыхал днем. Ему вдруг стало очень тоскливо одному. Он все бродил как неприкаянный по лесным тропам, по дорогам и опушкам, стараясь уловить знакомый родной запах своей подруги, с которой он провел немало радостных дней прошлой и позапрошлой осенью. В поисках лосихи он часто выходил на обнаженные вершины скалистых сопок. Будто утесы над морем, нет-нет да и возвышаются они над чащобами в северных лесах. Деревья редко взбегают на их кручи, потому что скалы едва прикрыты почвой и мхами.

Упираясь копытами в скалу, Большой Уг втягивал запахи, улавливал звуки. Гордо подняв голову, осматривал лес, простершийся внизу. И вдруг, задрав морду, затрубил.

Гулко и мощно покатился грудной, низкий и властный рев. Покатился над холмами и оврагами, озерами и лощинами. Уг звал свою подругу. И одновременно бросал вызов соперникам.

— У-у-у-г-г-г… У-у-у-г-г-г…

Казалось, у каждого уступа скалы, у каждого ствола дерева вибрирует и множится быстрое летучее эхо его голоса. Оно прокатилось волнами и угасло, затонуло в чащобах… Снова воцарилась настороженная тишина.

Бык повернулся, прошел по вершине холма к отлогому склону, спустился по тропе в низину и тут уловил волнующий знакомый запах другого быка.

Скорым шагом, свирепо раздувая ноздри, уже хорошо чувствуя противника, Большой Уг пошел навстречу. Уверенно, без лишней торопливости, ступал он на мшистую почву молодого сосняка, зная, что силы понадобятся ему в борьбе.

Этого, видимо, не учитывал соперник. Ломая кусты, с шумом и треском несся он с холма на запах Большого Уга, на его трубный зов… Это был молодой, но уже самоуверенный, крупный бык. Рога его имели меньше отростков, чем у Уга, хотя были достаточно массивными и высокими. Он выскочил из зарослей и остановился. Оба быка, пригнув головы, несколько мгновений рассматривали друг друга. Молодой первым стремительно рванулся к Угу, тяжелые ветви их рогов сомкнулись с глухим и жестким стуком. Быки напряглись, под копытами младшего соперника заскользил мох, и тогда он отпрянул назад в поисках более надежного места. И снова быки всматривались друг в друга красными от свирепости глазами. Молодой встал выше Уга по склону. Вначале его обеспокоил внушительный вид противника, массивная грудь, высокий рост, рога, очень широкие и ветвистые. Но теперь, когда он стоял выше Уга и смотрел сверху, ощущение превосходства другого быка исчезло. Самоуверенный молодой лось недооценил своего могучего и опытного соперника.

Большой Уг, напротив, проявил обычную осторожность. Ему, опытному бойцу, снизу было бы удобнее напасть, легче поддеть рогами стоявшего выше противника. Но он решил использовать его горячность и неопытность.

Молодой бык сильно и нервно рыл передней ногой землю. Большой Уг выжидал и, еле сдерживаясь, тоже бил землю копытом, резко швыряя назад влажные черные комья, расцвеченные зеленью мха.

Решив, что Уг трусит, противник важно и надменно взревел, броском рванулся на него… И тут Большой Уг чуть отступил в сторону. Соперник, не встретив сопротивления, потерял равновесие. И в этот момент Уг молниеносно ударил его в бок рогами. Беспомощно скользнув ногами по влажному мху, молодой боец отлетел в сторону, перевернулся через спину, вскочил, приседая на задние ноги, отбежал и встал на почтительном расстоянии, униженный и удивленный…

Большой Уг, свежий, почти не потративший сил на этот бой, гордо и уверенно стоял, небрежно повернув голову в сторону от побежденного соперника, словно не замечая его, не удостаивая своим вниманием. Он знал, что тот больше не осмелится противостоять ему и впредь не только не нападет, но и всегда уступит дорогу.

Уг не питал злобы к молодому быку, не считал его врагом. Они дрались только за право быть с лосихой, и дрались только рогами, не пуская в ход самого страшного своего оружия — передних ног…

Поднявшись по склону, почти забыв про побежденного противника, Уг вышел к опушке. Он был все еще возбужден, ноздри его нервно раздувались. Бык слышал гулкие удары своего сердца, чувствовал напряжение в ногах. Каждый миг он готов был броситься туда, откуда потянет на него знакомым долгожданным запахом подруги.

Неожиданный звучный, чуть хрипловатый рев снова вырвался из его горла. В этом звуке — коротком и сильном — угадывалась и сила Большого Уга, и его тоска, одиночество, и вечная вольная его неприкаянность. Но в нем была и надежда на долгожданную встречу.

Лось шел по полуденному лесу, тревожа трепетную осеннюю тишину своим густым раскатистым басом, резким треском сучьев, ломающихся под тяжелыми копытами. Его длинная четкая тень быстро скользила по опушкам, освещенным алым холодным солнцем и сплошь устланным разноцветными опавшими листьями.

Через два дня на рассвете он встретил подругу. Она обычно жила в трех-четырех дневных переходах отсюда. Но осенью приходила к своему избраннику — Большому Угу. Лосиха была намного ниже его, грациознее, шерсть ее, короткая и блестящая, переливалась на солнце. Такая красивая, она не могла не нравиться Угу. Вышагивая бок о бок с лосихой, он все время косился на нее, радуясь, что она рядом. Ее запах, запах родного лосиного рода, радовал и волновал быка. И он, и лосиха были продолжателями этого древнего рода.

9. Гадючья топь

В октябре подул холодный, пронизывающий ветер. Он гудел в вершинах сосен и елей, хватал ветви берез, заламывая их и срывая еще живые, яркие листья. Деревья, задетые его знобящими крыльями, трепетали. Осинник, любимый Угом, все лето шумевший на склоне холма у озера, совсем оголился. Земля, будто в предчувствии скорых холодов, укуталась в пестрое лиственное одеяние.

Улетели птицы, и лес, словно покинутый дом, помертвел, затаился в тихой своей печали.

Посыпались первые крупинки снега. Мелкие и быстрые, они исчезали, терялись в желтевшей траве, в зеленых вересках и мхах.

Большой Уг бродил, сопровождаемый подругой, по притихшим опушкам, по берегам знакомых озер, выискивая остатки зеленой травы. Травы, высыхая, теряли свежесть, но еще слабо дышали запахами лета, уже смешанными с запахами прелой листвы, осенней сырости, набухших дождями мхов.

Иногда, насытившись, бык бегал, играя с подругой, — то лосиха его догоняла, то он находил ее, прятавшуюся за деревьями, легонько толкал рогами в бок около лопатки, фыркал, привставая на дыбы, и словно смеялся, оттопыривая нижнюю толстую губу, чуть поматывая головой из стороны в сторону.

Однажды в полдень Уг вместе с лосихой переходил знакомое болото — Гадючью топь. Здесь в теплое время года у камней и на самих камнях по краям болота грелись на солнце змеи. Черные крупные болотные гадюки с шуршанием и раздраженным шипением шарахались, давая дорогу быку.

Уг змей не боялся, он и внимания на них не обращал, просто знал об их существовании.

Зато люди опасались змей и редко появлялись у Гадючьей топи. Поэтому она казалась лосям более спокойной и безопасной, чем соседние болота. Совсем недавно Большой Уг со своей лосихой пересекал Гадючью топь, благополучно миновав нечастые трясины.

Сейчас подруга шла первой — она была намного легче Уга, двигалась быстро, аккуратно прощупывая почву впереди. Большой Уг — спокойный, солидный, тяжелый — осторожно продвигался за ней, отставая на десяток шагов. Он шел точно по следу лосихи, но все-таки передней ногой прощупывал перед собой почву. Он видел: подруга уже вышла на берег, отряхнулась, будто сбрасывала тягучие, обволакивающие запахи болота. Она встала на пригорке, поджидая своего покровителя, уже подходившего к берегу.

И вдруг толстые жилы травяных корневищ, внезапно предательски хрустнув, лопнули под задней ногой лося… Он попробовал устоять на трех ногах, удерживая равновесие, — несколько мгновений балансировал, пружиня полусогнутыми ногами. Страх, ледяной, колючий, вязкий, охватил быка… В следующее мгновение от возросшей тяжести непрочная в этом месте опора прорвалась и под другими копытами лося, и трясина, громко и жадно чавкнув, обняла быка, уже глотнув его ноги и прижавшись своей ядовито-зеленой травой к широкому животу зверя.

Сгоряча он пытался оттолкнуться ногами, хотя отталкиваться было не от чего — под копытами ощущалась холодная жидкая пустота. Тотчас поняв, что движения втягивают его в трясину, он испуганно замер, затаился в страхе перед ее смрадным гибельным дыханием.

Он лежал, животом и грудью опираясь на густую сеть корневищ болотных растений. Жидкая едкая масса уже захлестнула болотный покров под быком, но сплетения корней пока еще поддерживали зверя, спасая от жадной, тягучей силы топкого болота. Он чувствовал эту силу — словно тупые ледяные зубы схватили его ноги у самых копыт и медленно, упорно тянули вниз.

Приподнять голову он не мог — она тоже служила ему опорой, он только чуть склонил ее набок и застонал…

Отчаяние, боль, страх, надежда на помощь — все было в этом протяжном, вибрирующем грудном реве быка. Приглушенный болотом, он был все-таки звучным, пронзительным, и кто-то должен был услышать его…

Лосиха металась по берегу. Два раза она ответила Большому Угу тонким жалобным криком, каждый раз обрывая его захлебывающимся, всхлипывающим звуком.

В притихшем полуденном лесу, освещенном скудным осенним солнцем, от склона к склону шарахалось эхо, сочувственно охая, и глохло в чащобе.

Не шевелясь, с трудом превозмогая ледяную мертвую хватку топи, Большой Уг напрягся и снова застонал. Он еще раз звал на помощь.

У Вовки разболелась голова. Он не любил собирать ягоды, эта нудная работа его быстро утомляла. И особенно сбор клюквы. От запаха багульника, пушицы, сфагновых мхов на клюквенных болотах голова Вовки наливалась тяжестью, его даже чуть покачивало. Но не поехать нынче за клюквой он все-таки не смог — бабе Маше нужен был помощник. А бабу Машу Вовка любил и ценил. Она, его старая строгая бабушка, имела решающее влияние на отца и была надежной Вовкиной защитой от многих бед.

Крупные, чуть вытянутые, темно-бордовые ягоды с черной точкой на макушке и часто с белым пятнышком на боку россыпями лежали на влажных зеленых лапках мха. Тонкий, как нитка, темный стебелек легко отрывался от ягоды. Вовка отправлял клюкву в рот по нескольку штук. Жесткие, кислые, чуть-чуть сладковатые от первых ночных заморозков клюквинки приятно хрустели на зубах. И трудно было поверить, что после долгого хранения они станут мягкими, пресными, заполненными одним только соком…

К полудню, не набрав и половины ведра, Вовка загрустил. Надышался запахами болотных трав. Устал. С утра, не разгибаясь, он все время собирал ягоды. Да и как было не собирать — при бабе Маше не посачкуешь! Если что, она и хворостину выломает, не посмотрит, что Вовка уже почти взрослый — на голову выше своей бабушки.

И вдруг до Вовки донесся прерывистый крик лося. Спустя минуту рев повторился. Натужный, пронзительный и панический, он не оставлял сомнений в том, что зверь просил о помощи.

— Лось! — сказал Вовка. — Что это с ним?

— Небось в беду попал, длинноногий, — сочувственно откликнулась баба Маша, но тотчас спохватилась: — А тебе-то что?

— Надо пойти посмотреть, может, помощь какая нужна?

— Чем ты поможешь, охламон? Сам в лесу еле ходишь, — ворчала баба Маша, боясь отпускать от себя любимого внука. Однако всерьез задерживать его не стала: лес знакомый, да и внук — парень толковый, зверей знает и любит.

Когда Большой Уг увидел Вовку у края болота, он снова застонал. Но теперь в его стоне, в его крике, трудном и просящем, отчетливо слышалась надежда на спасение. И надежда эта была связана с человеком.

Мальчишку поразил вид быка. Он иногда встречал лосей в лесу, на свободе. Это были гордые, спокойные, независимые животные. Провалившийся в трясину их собрат выглядел испуганным и несчастным.

Большой и тяжелый, беспомощно лежал он на животе, склонив набок широкие ветвистые рога, одним краем уже погруженные в черную жидкую грязь болота. И подбородок, и серьга-борода утопали в грязи. Только ноздри, большие, раздутые, едва возвышаясь над жижей, со свистом и всхлипом втягивали воздух.

Вовка привел людей из ближайшей деревни. С ним пришли пять мужиков. За то недолгое время, пока Вовка бегал за помощью, лось погрузился еще глубже, опора сильно прогнулась под ним, болото вот-вот могло поглотить свою добычу.

На рога лося сразу же накинули ременные вожжи — на случай, если вдруг прорвется под ним спасительная подстилка из сплетений корневищ.

Подруга быка, беспокойно метавшаяся по краю болота, увидев людей, ушла в чащу, все время оглядываясь, словно прощаясь со своим Большим Угом.

А он, измученный, задыхающийся в ледяных объятиях топи, смотрел на людей больными от страданий глазами, смотрел с великой надеждой и благодарностью. Долго и упорно работали люди, спасая зверя, — подсовывали под него жерди, веревки и вожжи, рубили новые ваги, снова подсовывали. Примерялись, пробовали прочность сделанных опор, крепили веревки, привязывая их к стволам деревьев. Когда мокрые от пота мужики и Вовка вытащили тяжелого, весящего более полутонны быка, в лес уже вползали сумерки. Большой Уг, черный от болотной жижи, шатаясь, взошел на пригорок, постоял, молча и кротко глядя на своих спасителей, и медленно двинулся в лес. Он выглядел каким-то неуклюжим и неестественным в сиреневых сумерках осеннего леса.

А люди, тоже с ног до головы измазанные болотной грязью, долго смотрели вслед уходящему зверю, и на усталом лице каждого играла добрая, сочувственная улыбка…

Большой Уг шел, вдыхая чистый лесной воздух, и все никак не мог вдоволь надышаться. Он все еще ощущал смрад и тлен гибельной Гадючьей топи. Чуть кружилась голова от неожиданной свободы.

Его раздражали засыхающие на теле комья грязи, особенно в паху, они царапали кожу при ходьбе, мешая идти. Очень хотелось пить. И Уг заспешил к водоему.

Бык пересек березовую рощу, спустился к небольшому озерку, стал жадно и громко пить. Потом поплыл. Вода озера, как бывало всегда, вливала в зверя новые силы. Подругу он нашел на рассвете — по следу, по запаху. Она ушла недалеко. Очень радостной была их встреча. Лосиха вставала на дыбы, фыркала, играла с Угом. Совсем недавно ей казалось, что ее могучий бык не вернется, уже никогда не догонит ее, не будет пастись рядом. И вот он — здесь…

10. Голый куст ивняка

Волков Уг почуял вовремя. Они шли по следу лосей, торопились, поскольку след был свежим, однако верхним чутьем еще не обнаружили Уга и лосиху. А он, всегда внимательный, настороженный, уже уловил среди многих запахов леса тревожный и знакомый волчий дух. Замер, подняв морду, вытянув ее вверх, несколько раз сильно и шумно вдохнул воздух: ошибки быть не могло, чутье никогда не обманывало Большого Уга — это были волки. Лосиха тревожно смотрела на быка, нюхала слабый ветерок, беспокоилась, глядя на Уга, но сама ничего обнаружить не могла.

Большой Уг рванулся с опушки вниз, к озеру, подруга бежала рядом, а волки уже мчались наперерез… И здесь решающим оказалось то, что бык обнаружил волков раньше, чем они заметили лосей. В тот момент, когда лоси подбегали к самой воде, стая отставала на десяток прыжков.

Это была знакомая Угу семья старого Воя. Стремительно и бесшумно неслись все шестеро по мшистому отлогому склону, старый вожак, как всегда, был впереди, и запах стаи, грозный и едкий запах смерти, неслышной быстрой волной накатывался сзади на двух лосей, придавая их бегу резкую, паническую стремительность. Лосиха не могла так быстро и долго бежать, как ее бык, от частых скачков и прыжков она задыхалась, ей не хватало воздуха. Но спасительное озеро уже было рядом, лоси уже бежали по мелководью, высоко подпрыгивая, чтобы вода не связывала ноги, мчались, окутанные радужным облаком мелких брызг…

Волки сразу от берега вынуждены были плыть. При первых же прыжках они не достали дна и поплыли. А лоси еще некоторое время бежали, расстояние между ними и стаей увеличилось, и, когда они поплыли, размашисто, сильно и плавно загребая воду и врезаясь в тугую гладь озера крупными своими мордами, преследовать их стало бессмысленно.

Старый вожак повернул к берегу. Когда волчья семья выбралась на обомшелый скалистый склон, лоси были едва видны и только вода у берега чуть волновалась, потревоженная шумными, быстрыми и сильными лесными великанами.

Вой постоял немного, повернув большую свою голову к озеру. С каким-то грустным сожалением смотрел он вслед уплывающим лосям. Он смотрел на озеро, но его большие — с человеческую ладонь — уши, обросшие густой шерстью, внимательно и чутко улавливали все, что происходило вокруг. Когда вожак наблюдал или вслушивался, никто из стаи не смел шевельнуться. Помешать старому Вою не решался никто и никогда.

Потом вожак повернулся к стае, широко разинув пасть, нервно и длинно зевнул, издав высокий, чуть хрипловатый, протяжный и лениво-досадливый звук…

Лоси плыли долго, постепенно замедляя движение, наслаждаясь прохладой озера, запахом осенней воды, тишиной, покоем, освобождением от грозных преследователей. Уже скрылся берег, на котором остались волки, а лоси все плыли, приближаясь к другому берегу и вдоль него уходя все дальше от опасного места.

Через две недели выпал снег. Белый, пушистый, обильный, он казался еще белей на фоне желто-оранжево-серого сухо шелестящего леса. Листья, сухие и звонкие от первых заморозков, теперь уже не шуршали под ногами зверей. Едва снег покрыл лес белым мягким слоем, как звонкие звуки в лесу исчезли, сменились едва слышимым глуховатым хрустом первого снега.

Было похоже, что этот поздний снег, хотя он и первый, уже не сойдет, останется, обрастая новыми слоями, вмерзая в почву.

Лосиха радовалась появлению снега. Она брала его губами, нюхала, глотала, даже повалялась на снегу, приятно охлаждавшем спину, наслаждаясь его мягкой, нежной упругостью.

Большой Уг более сдержанно принял первый снег. Он тоже пробовал его губами, глотал, однако не валялся на снегу и восторгов не выражал. Умудренный опытом бык знал, что не только приятную тишину и прохладу несет с собой первый снег. Он хорошо помнил прошедшие зимы и понимал, что с появлением снега его станут преследовать люди с ружьями. Тревогой, острым беспокойством наполнилось чуткое сердце Уга.

Крупные хлопья снега бесшумно опускались с неба, робко скользя по его спине, бокам. На земле они мгновенно сливались с пушистым, слепяще-белым снежным покровом, с безмерной, всюду лежащей массой снега, вмиг переставая быть снежинками, становясь незаметными частицами этой массы. Как и сам Большой Уг, едва родившись, едва войдя в мир, в жизнь, стал неотъемлемой частицей этой жизни, ее великого круговорота на земле…

Для ночлега Уг облюбовал островок сосняка на вершине невысокого холма. Он углубился в этот лесок, лосиха шла следом, — наступало время ночного отдыха. Всю ночь Большого Уга не покидало ощущение близкой опасности, острое беспокойство. И оно было не напрасным. Зимой лес уже не прятал зверей от самого сильного, умного и вооруженного противника — от человека. Если до появления снега человек находил след зверя только благодаря своим помощникам — собакам, то теперь следы на снегу отчетливо говорили: вот здесь прошел волк. Или лось. Прошел туда-то. Остался там, потому что обратного следа нет… Лесок, в котором залегли лоси, был невелик, его легко можно было обойти вокруг и проследить, кто вошел в эти сосновые заросли и кто вышел оттуда. По следам было видно: вошли два лося, судя по твердости корки на следах — вечером. И обратно не выходили…

Ночь выдалась тихой, морозной, сквозь ветви сосен проглядывали крупные звезды, луна, желтая, круглая, озаряла снег, и он светился голубовато и тревожно. В тишине слышался каждый звук. Это, казалось бы, должно было успокоить Большого Уга, но какое-то скрытое тяжкое предчувствие томило его. Он то и дело поднимал голову, вслушивался в ночь, но никаких звуков, ничего опасного уловить не смог.

Поздний зимний рассвет, как и ночь, был безветренным. Багровое мерзлое солнце, едва показавшись ярким краем из-за горизонта, окровавило и снег, и голые ветви, и стволы деревьев своим холодным пронзительным светом.

И сразу же с первыми лучами солнца над лесом взметнулись пугающие звуки. Это был какой-то металлический стук, звяканье, четко слышался лай собак… Лоси были уже на ногах. Подруга Большого Уга нервничала, переступала ногами, но оставалась на месте и смотрела внимательно на быка, ожидая его решения. Уг понимал: в лес пришли люди. Они стучали, гремели толчем металлическим специально, чтобы испугать лосей, выгнать их на опушку, туда, где их уже поджидали… Большой Уг знал, что сейчас бежать сломя голову опасно — можно напороться опять же на человека, да еще притаившегося с ружьем в руках.

И бык, сопровождаемый лосихой, не бегом, а быстрым шагом стал уходить от этого шума, через каждые несколько шагов глубоко втягивая воздух ноздрями, тщательно внюхиваясь в слабые утренние запахи — нет ли в них едкого духа пороха и запаха человека.

Громкие пугающие звуки подгоняли лосей. Лай охотничьей собаки, злобный и звонкий, врывался в чащобу, эхо металось между соснами. Временами Угу казалось, что преследующая его гончая вот-вот выскочит из-за деревьев, чтобы схватить за задние ноги его или лосиху своими острыми цепкими зубами. А лес все больше заполнялся заполошным, торопливым собачьим лаем и необычным для леса резким, металлическим стуком.

Большой Уг понимал, что человек с собакой преследует именно его и его лосиху. Лоси быстро шли. Уг выводил лосиху из сосновой рощи, где они ночевали. И вдруг уже у опушки бык учуял тот самый запах, которого ждал и которого так опасался: едкий, чуть кисловатый, отталкивающий запах горелого пороха, которым всегда хоть немного, но пахнут и ружье, пожалуй даже чищенное и смазанное, и одежда охотника…

Не останавливаясь, Уг и за ним лосиха повернули в сторону, прочь из соснового перелеска. Но едва они сделали несколько шагов, как грозный запах снова преградил им дорогу. Большой Уг уже знал, где находится человек, от которого пахнет порохом. Бык еще не видел его, но чутьем, своим острым обонянием определил: там, неподалеку, в низких густых кустах ивняка притаился охотник. Лось шарахнулся в сторону, пытаясь найти хоть кусочек пространства, свободного от этого горького и жуткого запаха. Лосиха тоже повернулась, собираясь двинуться за быком, но на мгновение замешкалась…

Резкий выстрел словно выплеснулся в лес облаком страха, дыма, грохота. Большой Уг видел, как его подруга, его лосиха, в первое мгновение после выстрела замерла, потом зашаталась, повернув голову в сторону своего быка, и рухнула на свежий снег, издав тяжкий и жалобный вздох. Уг не стоял на месте, он двигался, но не уходил, не мог так сразу уйти без нее, он словно обходил ее, лежавшую на снегу, и видел, как она дернулась задними ногами, судорожно вздохнула, захрипела и вдруг, уронив голову в снег, замерла.

Она лежала на боку, и ее открытый спокойный глаз смотрел в огромное светлое утреннее небо, такой же безразличный, как это небо, и медленно подергивался белой мутью, стекленея. Но бык этого уже не видел…

Он бежал, резко вскидывая ноги, бежал напролом, уже не выискивая спасительного прохода. Страх, совсем недавно целиком заполнявший все его существо, уже уходил, вытеснялся, уступая место свирепости, буйству… На пути быка были кусты. Уг несся к этим кустам вниз по отлогому склону, зная, что там таится человек, пахнущий порохом, человек, у которого было ружье. Это он стрелял в подругу Большого Уга. Но теперь бык уже не боялся вооруженного человека — он его ненавидел.

Человек дважды выстрелил — и не попал. Да и непросто было попасть в стремительно несущегося лося. Кусты окутались едким вонючим дымом, и это еще больше разозлило быка. Он мчался уже не с тем, чтобы убежать, он несся к охотнику, чтобы победить его, растоптать, уничтожить. За этот грохот и лай в лесу, за отравленный лесной воздух, за гибель лосихи, за страх — за все. Человек почувствовал, понял, что лось не просто убегает, что бык несется к нему, возбужденный и свирепый…

Наступил декабрь с обильными снегопадами. Снег укрыл толстым теплым покровом и мхи, и травы, и грибницы, чтобы они сохранились, выжили, несмотря на морозы, чтобы весной снова задышали, забурлили соками жизни…

Большой Уг одиноко бродил по родному лесу, сжевывая тонкие древесные побеги, изредка добывая вкусные стебли черничника.

С тех пор как Уг ушел от охотников, он больше не встречал людей. Не попадал в засады.

То страшное утро бык забыть не мог. В его памяти то и дело всплывало дымное облако над голыми ивовыми кустами, за которыми прятался человек, стрелявший в него. Искаженное страхом лицо человека, его неуклюжая фигура. Охотник бежал, опасливо оглядываясь, на ходу заряжая ружье.

Словно падающая сосна, неотвратимо и тяжело пронесся бык через эти ненавистные кусты, насквозь пропахшие пороховым дымом. Они трещали, клонились и ломались, давая ему дорогу.

Человек не успел добежать до деревьев, не успел зарядить ружье… Большой Уг догнал своего врага и на ходу зло и сильно ударил его передней ногой в спину. Человек упал лицом в снег, ружье отлетело далеко в сторону, черное, блестящее, незаряженное и ненужное…

Бык перемахнул через неглубокую яму и помчался, всхрапывая на ходу от злости.

Он уходил все дальше от опасной рощи, от людей, от запаха пороха и от своей подруги, потерянной навсегда.

Теперь он снова был один, за день проходил совсем немного и стал еще более внимателен и осторожен. Медленно вышагивал он по знакомым тропам, подолгу простаивал в молодых осинниках — настороженный, угрюмый, усталый от тяжести лет и испытаний.

Декабрьские метели неутомимо метались по лесу. Хлесткие снежные вихри крутились, вращались со свистом и воем, похожим на вой волков. Зима набирала силу, заметая звериные тропы, заваливая снегом овраги, отяжеляя белыми навесами кусты и деревья. После сильных снегопадов лес словно вымирал. Но едва появлялось солнце, как снова раздавались птичьи голоса, солнечные лучи высвечивали на снегу длинную строчку следов горностая, торопливый четкий след зайца, парные отпечатки куньих лап, глубокие вмятины от копыт лося — следы зверей и птиц, живущих в этом лесу в метельные и в морозные, добрые и злые для лесных обитателей времена.

11. Краюха хлеба

Большой Уг медленно шел по широкой просеке. Высокие редкие сосны слегка шумели, раскачиваясь под холодным северным ветром. И вдруг резкий и неожиданно близкий лай собаки расколол утреннюю тишину. Набычившись, готовый к бою, Уг обернулся. И тотчас в тридцати — сорока шагах от него из чащи на поляну выскочили две лайки и, злобно ощетинившись, закружились вокруг толстой, не очень высокой, кривой сосны. Задирая головы, они лаяли звонко и призывно, подавая сигнал человеку, охотнику. Того, кто сидел на дереве и на кого лаяли собаки, Уг не видел. Его оцепенение длилось миг. Но за этот миг произошло многое…

Собаки заметили лося — учуяли или увидели — и обе обернулись в его сторону. Видимо, крупный зверь на земле был для них более желанной добычей, чем мелкий — на дереве. Они уже готовы были броситься к нему. И Уг, встревоженный и суровый, уже согнул задние ноги, чтобы сделать первый прыжок, чтобы уйти от этих, хорошо знакомых ему, злых и упорных врагов — слуг человека. Но мгновение словно остановилось. Произошло нечто неожиданное…

Зверь на этом дереве был не мелкий. Крупная и сильная рысь молниеносно рухнула с кривой сосны на одну из собак, сбила ее, перевернулась вместе с ней, зарываясь в высокий сугроб. В момент, когда собаки хотели броситься за сохатым, они показались рыси ускользающей от нее добычей. Такого допустить она не могла.

Рисса — это была она — со всей своей быстротой и ловкостью бросилась на собаку. Ведь у нее с собаками были давние счеты… Оглушенная и раненая лайка взвизгнула и осталась лежать в сугробе, другой пес бросился на помощь товарищу, но, ощущая жестокую неотвратимость прыжка огромной рыси, попятился, заливаясь злобным лаем. Рисса, чуть выгнув спину и подобравшись, искала момент для нападения.

В это время Большой Уг уже несся по просеке, рассекая рогами морозный утренний воздух, быстро уходя от места опасной встречи с собаками и с рысью, которая ненароком выручила его.

К полудню небо затянулось, пошел крупный снег, мороз отпустил. Уг немного полежал в пушистом уютном сугробе и теперь, отдохнувший и спокойный, спустился к озеру, чтобы по льду перейти на другой берег, где рос густой осиновый молодняк. Лед был прочным, даже не слышалось слабого потрескивания, которое лось всегда улавливал, едва только лед становился тоньше. Такой лед никогда не проламывался под Угом, но предупреждал его о близости промоин. Снег скрадывал звуки, копыта мягко ступали и не скользили по мерзлой поверхности озера.

Бык уже подходил к берегу, когда внезапно с треском и шумом лед проломился под его ногами… Спрятанный подо льдом и снегом ручей, впадавший в озеро, промыл свой твердый зимний панцирь, и лед стал тонким, но только в одном месте, у берега, поэтому бык и не услышал знакомого потрескивания, подходя к опасному месту от середины озера, где лед был толстый и прочный.

Загребая задними ногами, лось пытался выбраться на лед, но едва копыта его передних ног находили опору, как лед под ними снова подламывался и зверь оказывался в ледяной воде. Но бык не сдавался. Он снова делал рывок, выбрасывая на лед ноги и грудь, и вновь с глухим треском опора проламывалась под ним.

Густой пар шел от его тела. Борьба — упорная, трудная, долгая — продолжалась до тех пор, пока наконец его путь к близкому берегу не разошелся с подледным устьем, и при первом же рывке лось оказался наверху.

Он тотчас резко отряхнулся, взбежал на берег, снова отряхнул свое сильное тело. Замерзающие на лету брызги разлетались в стороны, окружали зверя ярким искрящимся облаком. Он словно стряхивал с себя холодное коварство лесного озера, такого ласкового, спасительного летом и такого сурового, жестокого зимой.

Большой Уг, продолжая отряхиваться и разминаться, сделал два прыжка. И вдруг под его правой задней ногой что-то звякнуло, неприятный металлический звук, очень негромкий, глуховатый и чуждый, встревожил зверя, и он почувствовал мягкое цепкое сжатие на своем копыте. Это была досадная случайность, порожденная нашим небрежным иногда отношением к лесу, — бык наступил на старую консервную банку. Копыто попало в эту банку, вдавленное тяжестью лосиного шага, и она туго обняла его ржавыми своими стенками.

Сначала Уг резко встряхнул ногой, как обычно встряхивал, сбрасывая налипшую глину, встряхнул сильно и несколько раз — банка оставалась на ноге. Лось пытался сбросить незнакомый предмет, волоча ногу по земле, пробовал сдернуть железку другой задней ногой — все было напрасно. Банка сидела на месте прочно. Два дня бык ходил с банкой, потеряв надежду избавиться от нее. Ходить было неудобно, железка мешала ступать, скользила по снегу, нога казалась Угу слишком тяжелой и неуклюжей. Хотя боли и не было, но этот чужой человеческий предмет все время, с каждым шагом, напоминал о себе и отравлял лосю существование, раздражая его, тревожа и пугая постоянно.

К концу второго дня он почувствовал в ноге боль, верхние острые закраины банки поранили кожу в нескольких местах около копыта, ранки стали болезненными, и к вечеру Большой Уг уже хромал.

Всю ночь его беспокоила боль в ноге, тупая, ноющая, усиливающаяся с каждым ударом сердца, — эти удары волнами, толчками крови больно отдавались в пораненной ноге. К утру она распухла, и лось шел уже по своим лесным тропам на трех ногах, осторожно поджимая правую заднюю — ноющую и тяжелую. Пожалуй, незаметно для него самого ноги вывели его к знакомому домику зоологов… Немало повидав на своем веку, Большой Уг понимал, что люди бывают разные. Среди них есть его враги. Но бородатый зоолог не причинит зла Угу, от него можно ждать помощи.

Лось долго стоял на опушке леса, принюхиваясь к запахам близкого человеческого жилья. Люди там были, хотя двор пустовал. Пахло дымом, сеном, хлебом, были другие запахи, связанные с людьми, пахло и человеком. Собак, которых недолюбливал и боялся Уг, не было.

Бык осторожно, медленно и почти бесшумно двинулся к дому. Приблизившись к сараю, сладко пахнущему сеном, остановился, вслушиваясь в тишину, осматривая подворье, залитое голубовато-розовым светом рождающегося нового зимнего дня.

А человек внимательно разглядывал его через окно в бинокль. Он сразу заметил, что с быком что-то неладно, что он хромает, и теперь, рассмотрев раненую ногу, догадался, что произошло. Взял в карманы большую краюху хлеба, пассатижи, йод, баночку с барсучьим жиром, спокойно вышел на крыльцо, не спеша пошел к зверю. Грустными больными глазами смотрел Уг на знакомого бородача, доверчиво ожидая его приближения. Человек положил на чурбачок около головы быка хлеб и чуть отступил назад. Зверь еще постоял, не шевелясь, потом потянулся к хлебу, понюхал его, лизнул и вдруг, обессиленный, подогнув ноги, опустился на снег, густо усыпанный древесными опилками.

Человек подошел к нему. Когда он коснулся ноги зверя, тот вздрогнул, но продолжал лежать в прежней позе. Человек осторожно снял пассатижами с копыта консервную банку, ранки смазал йодом и барсучьим жиром и спокойно, стараясь не делать резких движений, чтобы не испугать лося, удалился в дом.

Около трех часов лось отлеживался у сарая и потом ушел. Ученый, выйдя во двор, разглядел своего гостя уже вдалеке, на лесной опушке. Прихрамывая, Большой Уг уходил в свой родной лес. На чурбачке у сарая краюхи хлеба не было…

Стояло тихое и светлое утро. Снег хрустел под ногами, и Уг старался ступать подпружинивая, чуть подгибая ноги в коленях, чтобы шаг был мягким и бесшумным. Больная нога за два дня зажила совсем, и бык бодро шел по лосиной своей тропе вдоль широкой просеки, над которой всегда стоял монотонный негромкий гул, толчем напоминавший Большому Угу летнее жужжание пчел, журчание ручьев. Может быть, поэтому он и любил ходить к водопою здесь, под высоковольтной линией.

К незамерзающему ручью, питаемому родниками, бык подходил осторожно, задолго перейдя на медленный, крадущийся шаг. Летом на севере водоемы безопасны. Их так много, что хищникам бессмысленно устраивать возле них засады. Да и ненароком встретить их у водоема тоже случается крайне редко. Другое дело зимой, когда и озера и ручьи скованы льдом. Незамерзших ручьев остается мало. Только самые бурные и быстрые всю зиму поят зверей, птиц и человека, задержавшегося в лесу. Поэтому здесь можно встретить и людей, и волков, и даже медведя, волею случая поднятого из берлоги…

Невдалеке от ручья Уг чуть-чуть выдвинул из-за густых еловых лап голову, принюхался, прислушался. Он знал, что в ручье жила норка. Когда лось подходил к воде и пил, она всегда держалась поодаль, но все равно занималась своим делом: ныряла, плавала в ледяной воде так, словно было лето. В стороне от норки, невидимая ею, в ручье трудилась небольшая черная с белой грудкой птица — оляпка. Она ныряла в быструю воду ручья, пробегая по дну, выскакивала на кромку льда и, потоптавшись на ней немного, снова бросалась в воду за своей труднодоступной пищей, не боясь ни холода, ни быстрого течения. Не напрасно люди называют эту птицу водяным воробьем.

Больше у водопоя лось никого не заметил.

Попив чистой холодной воды, Большой Уг, как всегда, сразу же удалился.

Задерживаться зимой у ручья было небезопасно. Он поднялся на склон оврага и быстрым шагом, уже по другой тропе, углубился в редкий сосновый лес. И вдруг по лесу раскатилось знакомое:

— Карл!

Лось насторожился. Он узнал басовитый и раскатистый голос старого ворона. Эта крупная черная птица, вытянув шею вниз, что-то внимательно рассматривала чуть в стороне от быка.

— Карл!

— А-а-а-р-р-р-л-л… — откликались эхом высокие заснеженные сосны и белые, чуть розоватые от ранних солнечных лучей, склоны холмов.

Но едва затихло звучное эхо воронова голоса, как бык различил посторонний, не лесной звук. Это был какой-то странный скрип с едва слышным посвистыванием. Ни стволы, ни ветви деревьев так не скрипят. Через мгновение Уг уже знал причину беспокойства старого ворона Карла: по лесу на лыжах скользили люди.

Лось затаился за густыми лапами большой ели, внюхиваясь в ветерок, который тянул со стороны людей: не охотники ли это? Не враги ли? Не пахнет ли от них горелым порохом? Нет ли с ними ружей?

Людей было трое. Они шли, нагруженные большими заплечными мешками. Порохом от них не пахло. Лось уже хорошо видел их, проходивших невдалеке за деревьями. Уг всегда опасался людей, сторонился на всякий случай, старался остаться незамеченным. И сейчас он стоял, боясь переступить ногами, чтобы не скрипнуть, втягивал воздух осторожно, негромко, каждый раз сдерживая дыхание.

Лось ждал, когда лыжники, съехав по отлогому спуску, исчезнут в утреннем затишье. Но шедший впереди человек неожиданно остановился. Опершись на лыжные палки, обернулся, что-то сказал подходившим к нему спутникам.

Люди сняли лыжи, поставили их пирамидой и стали утаптывать снег. Они громко разговаривали, смеялись, ходили, не прячась за деревья, не сторожась, и это успокаивало лося. Было ясно, что это не враги.

Люди, розоволицые и веселые, готовили костер. Навалив большую кучу сухих прутьев и ветвей, поджигали ее. Высокая девушка, присев на корточки, разжигала сухую бересту, специально припасенную для этого. Через несколько минут костер уже пылал, длинные нервные языки пламени, бледно-желтые и прозрачные в ярком свете дня, стремительно взметнулись в небо, старательно облизывая толстые дрова, положенные сверху. Искры, крупные и трескучие, сыпались на снег и сразу гасли.

Большой Уг все еще стоял, смотрел на людей, на костер, на лыжи, составленные пирамидой. Желтое пламя костра отражалось в его темных блестящих глазах маленькими яркими огоньками, словно костер этот зажег своими искрами такой же теплый огонь в самой дальней глубине его звериной души.

Быка уже не задерживала за елью осторожность. Но какое-то тайное, острое любопытство не давало ему уйти.

Пламя полыхало, люди грелись у костра, кипятили чай, а лось стоял неподвижно, как зачарованный… Потом, словно очнувшись, он сделал шаг в сторону, повернулся и спокойно, но быстро пошел прочь.

За разговором люди не сразу заметили уходившего от них лося. Но, увидев его, долго смотрели вслед. Величественный, огромный, он уверенно шествовал по сугробам, его ветвистые темные рога то и дело осыпали снег с деревьев, он наклонял голову, стараясь не задевать за ветви, снова задевал, стряхивал снег и удалялся все дальше и дальше, и вот уже его прекрасные рога, словно удивительное резное украшение, подаренное ему природой, мелькнули вдалеке в последний раз — темные, почти черные, среди белого и яркого зимнего заснеженного леса. Было тихо, будто природа оберегала от лишних звуков этот замерший лес, прозрачный в легком ослепительном одеянии. И только вослед Угу невозмутимо и уверенно неслось:

— А-а-а-р-р-р-л-л-л!..

Видимо, старый ворон еще рассматривал лыжников и имел на их счет свое мнение…

12. Новое кочевье

Большого Уга не радовала тихая звездная ночь. Наоборот — он был очень встревожен. В такие ясные, холодные ночи (люди, живущие среди больших лесов, называют их волчьими) волки звучно и долго воют от мороза и голода. А может, еще от чего…

Не появятся ли они и сегодня?

Большая яркая луна залила голубовато-оранжевым светом утопавший в сугробах лес. И тогда над снежными и холодными оврагами, опушками, рощами и перелесками заскользили, покатились переливы волчьего воя. Злые и жалостливые, жесткие и певучие, они, казалось, проникали всюду: в каждую ямку, под каждое дерево, под еловую лапу или куст…

И сразу дремота покинула быка, ему стало зябко и неуютно, колючий знобящий холодок страха пополз по позвоночнику, к затылку, судорожно сжимая крутые мышцы спины, пронизывая кожу и поднимая шерсть на загривке.

Один из волков начинал, второй подтягивал, и все остальные, откликаясь, тянули, выводили свою звучную грозную мелодию.

Большой Уг понимал значение этого воя, его смысл: волки шли на охоту. По голосам он определил направление их пути. Враги были близко.

Нелегко было бы ему отбиваться от волчьей семьи в одиночку, да еще ночью. Но серые проходили с наветренной стороны, они были ниже Уга — он отдыхал на склоне, почти на вершине холма, и можно было надеяться, что они не заметят его, пройдут мимо…

Волки шли и выли — то поочередно, по одному, то по двое, по трое… Эхо возвращало в тишине их голоса, словно лес отвергал, не хотел принимать вызов, который волки бросали ночному миру; голоса волков множились, и в какие-то мгновения Большому Угу казалось, что волки воют с разных сторон.

Лось знал, что сейчас нельзя издать ни звука, ни шороха, ни вздоха. Он уже уловил запах врагов. Слабый, далекий, но пугающий… Невдалеке, на соседней опушке, он услышал их шаги. В чуткой морозной тишине далеко разносились даже самые тихие звуки. Некоторое время волки шли молча. Но вот снова подал голос вожак. Сильный — от низких и до самых высоких звуков, — звонкий и самоуверенный голос волка-вожака заставил лося съежиться, оцепенеть. Вожак этот был незнаком Угу. Он никогда не слышал его голоса. Видимо, волки были пришлыми. Но от этого не было легче. Внутри быка все трепетало, но, опытный и выдержанный, он не шелохнулся. И волки прошли мимо. Еще довольно долго отдаленное эхо их певучих голодных голосов заставляло поеживаться Большого Уга.

Так уж устроена его жизнь, такова природа дикого лесного зверя — ему лучше, чтобы прошли мимо, чтобы не заметили его ни враги-люди, ни враги-звери.

Волчья стая ушла, угасли, умерли в темных ночных сугробах отголоски голодного воя, а лось все еще не мог успокоиться. Словно тени зверей, чужих, враждебных и сильных, чернели лапы елей, волчьими глазами горели крупные низкие звезды. Но настороженные его уши говорили: вокруг — никого. Чутье, острое и точное, более надежное, чем зрение, подтверждало: опасности нет…

Постепенно нервная дрожь в теле прошла, вязкая и теплая пелена дремоты укутала Уга.

Ночь была тихой — ни один звук больше не потревожил быка, и утром он встал свежим и отдохнувшим. Побродил среди ивовых кустов, пожевал молодые побеги и вышел на лосиную тропу, пролегавшую по краю леса.

С тех пор как он потерял свою лосиху, чувство неприкаянности, беспокойство не покидало его. Может быть, его тянуло к собратьям-лосям? Однако он не искал встречи с ними, не ловил ноздрями запах своего племени. В его памяти всплывал только один облик и силуэт, только одни глаза и голос снова и снова являлись ему, особенно во время дремоты, в тишине — его подруги, которой уже не было у него. И ноги целыми днями носили лося по тропам и сугробам, он не знал, куда идет, куда ему надо идти, но шел. Едва отдохнув, снова вставал, отправлялся в путь, звонко похрустывая снегом.

К концу декабря обильные снегопады засугробили лес, опушки, поляны. Ходить стало трудно — Большой Уг, передвигаясь по лесу, почти касался животом снега. Даже на звериных своих тропах он глубоко увязал. Такая ходьба очень утомляла, трудно стало добывать пищу, да и опасность — суровая и неотвратимая — таилась в этих глубоких и вязких снегах. Хотя волки были ему сейчас не очень страшны — они утопали в снегу еще глубже, чем он, однако от охотников, уверенно скользивших по сугробам на лыжах, Уг не смог бы уйти…

И еще особое звериное предчувствие подсказывало ему, что сугробы будут выше, глубже, что снег совсем заметет лесные дороги и тропы. Значит, надо освободиться от этого вязкого снежного плена, надо уходить в другие, менее заснеженные места, где можно при необходимости быстро бежать, где легче кормиться. Такие переходы люди называют сезонными миграциями лосей.

Большой Уг хорошо знал те леса, где бывало мало снега, — в прошлые снежные зимы он уже не раз откочевывал туда, влекомый безошибочным и древним великим знанием, упрятанным в самых тайных глубинах его звериного существа.

Накануне мимо Большого Уга прошла семья лосей. Впереди, пробивая дорогу в снегу, шагал бык, за ним — лосиха. Завершали шествие два молодых бычка. Лоси видели Уга, но не остановились. Наверное, они очень торопились вырваться из власти снегов.

Обычно лоси уходили перед самыми снегопадами, когда идти было еще легко. На этот раз ранние метели опередили зверей, и они выходили из этой снежной глубокой сыпучести, упорно и трудно протаптывая дорогу. Густой пар клубами окутывал утомленных путешественников, но они, пренебрегая отдыхом, продолжали свой нелегкий путь. Только белая с синими тенями глубокая борозда в снегу оставалась там, где только что была семья лосей.

Уга тянуло за ними вслед, но он почему-то не пошел ни сразу, ни позже в тот день, как будто что-то удержало его.

Только на рассвете следующего дня Большой Уг направился к месту своего нового, временного кочевья. Дорогу он выбрал не трудную — уже протоптанную сородичами — и до самого полудня ровно шел, слегка скользя копытами по чуть подмерзшему следу лосиной семьи. Уг мерно и глубоко дышал, шаг его был тверд и бодр, холодное солнце северной зимы чуть пригревало спину, и ему было приятно и спокойно.

Но вот тропа, по которой он шел, плавно повернула, и лось заметил, что слабый ветерок, все время дувший сбоку, теперь стал попутным. Большой Уг остановился. Осторожный и опытный бык никогда не ходил по ветру, это было опасно.

Он стоял на опушке, снег ярко сиял, слепил глаза, но все вокруг просматривалось отчетливо. Перед ним лежала широкая лощина, и непонятно было, почему вдруг вчерашние лоси свернули сюда и пошли по опасному пути, — ведь все засады хищники устраивают с подветренной стороны, чтобы ветер дул от жертвы к нападающему.

Большой Уг с опаской двинулся дальше по свернувшей в лощину тропе. Подняв морду, он внимательно нюхал воздух, надеясь, несмотря на легкий попутный ветерок, все же уловить хоть слабые запахи того, что впереди. Он чутко слушал тишину, насторожив широкие большие уши и медленно и бесшумно переступая сильными своими ногами. Какая-то неведомая сила тянула его туда, куда идти было нельзя.

Замер он, когда уловил грозный волчий дух. Если бы не попутный ветер, он никогда не подошел бы так близко к этому месту — месту страшному, но теперь уже не опасному для него…

В полутора десятках шагов от лося снег был утоптан, сугробы разворочены. Здесь была борьба. Ожесточенная. Не на жизнь, а на смерть… На этом месте лоси отбивались от волков. И снег, и утоптанная площадка пропитались не только удушливым волчьим духом, но и пугающим запахом крови…

Лосям удалось отбиться от врагов. Они ушли, но не все… Один из молодых бычков остался здесь. Он оказался менее проворным, менее сильным и сообразительным, чем его сородичи. И он остался как выкуп за жизнь семьи, как дань дикому беспощадному лесу. Теперь только обломки обглоданных костей, обрывки шкуры оставались от молодого лося. И кровь на снегу алела ярко и тревожно, напоминая лесу о недавнем волчьем злодействе…

Большой Уг попятился, длинная жесткая шерсть на его высоком загривке вздыбилась, он рванулся назад, в сторону от этой роковой тропы, побежал, по грудь утопая в сугробах… Но тотчас остановился, мгновение постоял, затем осторожно двинулся строго навстречу слабому полуденному лесному ветру, чтобы наверняка знать, что ждет его впереди, чтобы вовремя учуять врагов. Останавливаясь, отдыхая и прислушиваясь и снова разваливая сильными ногами пушистую снежную толщу, бык шел до самой темноты. Опасности не было. Скорее всего, волки, сытые, отяжелевшие и довольные, отдыхали… Можно было устраиваться на ночлег и Угу.

Только на третий день хода, к полудню, снега стало заметно меньше, обозначились звериные тропы, а еще через некоторое время Уг вышел на опушку, где ноги утопали в снегу лишь до колена…

Здесь можно было жить.

13. Петля

Через несколько дней Большой Уг уже освоился на новом кочевье. Отыскал удобные места кормления, водопоя. Но все равно подолгу с любопытством бродил неторопливым, спокойным шагом, словно в раздумье глядя на деревья, кусты, на узкую петлявшую лосиную тропу.

В последнее время Уг заметно изменился. Может быть, из-за трудностей, бед, волнений… Может, просто от возраста. Он еще более заматерел, шерсть его потемнела, стала почти черной, особенно на спине и боках. А на загривке самые кончики длинных волос побелели, яркая седина тронула быка — словно иней, светящийся и прозрачный иней севера, пометил самого величественного, сильного, мудрого среди большого и вольного лосиного племени. Седина пробилась и на подбородке, и на серьге-бороде едва заметными снежинками-серебринками, и могло показаться, что снег, к которому столько раз прижимался Большой Уг, остался на его шерсти навсегда.

В это тихое пасмурное утро бык кормился спокойно и с удовольствием. Его окружали привычные мирные лесные запахи, ничто не предвещало беды.

Уг пожевал молодые побеги ивы и осины, постоял, словно в раздумье, и вдруг увидел неподалеку большую поваленную осину. Он подошел ближе. В это время, в середине зимы, покрытые коркой оледенелого снега стволы деревьев не пахнут так сильно. А от поваленной осины расходился сладкий пьянящий дух свежей коры. Это было приятно. Лось наклонился и стал не спеша, ловко поддевая кору зубами, сжевывать ее. Ощутил на влажной коре привкус соли, придававший еде особый вкус. По мере обгладывания коры он двигался вдоль ствола, медленно переступая ногами.

Лось увлекся едой, и для него оказалось неожиданным внезапное прикосновение… Сбоку что-то упругое коснулось его шеи, но это не было веткой дерева или куста. Он это сразу понял. По едва заметному шороху касания, по его твердости и холодности. Испуг — внезапный, сильный, пронзительный — словно невидимыми иглами вонзился в его мозг и сердце. Бык стремительно рванулся вперед… И тогда это нечто упругое мгновенно обняло его, охватив уже всю шею. Петля из толстого стального троса захлестнула горло Большого Уга, и он почувствовал жгучую непроходящую боль.

Бык напрягся что было сил, стараясь избавиться от петли. Сначала ему казалось, что эта хваткая петля достаточно тонка и он сможет ее разорвать. Мышцы его вздулись буграми, копыта уперлись в землю, продавив снег, и он немного сдвинулся с места. Послужившая приманкой срубленная сосна, к которой был прикреплен трос, тяжело поползла за Угом. Длинный и толстый ствол, глубоко бороздя сугробы, словно гигантский дьявольский плуг, волочился за быком. Трос врезался в кожу, окровавился, все сильнее сдавливая шею зверя, но он двигался, пытаясь разорвать страшную петлю.

Пройдя еще немного, обессиленный лось упал. Он уткнулся раскрытым ртом в снег, сглотнул холодную легкую мокрую массу и, тяжело дыша, отдыхал…

Было светло. За серыми низкими тучами угадывалось солнце. Голоса птиц заполняли лес. Снег мягко сиял, над чистыми лесными сугробами раскачивались на ветру молодые деревца — осины, березы, готовые вот-вот стряхнуть снежные тяжелые шапки, не дожидаясь весны. Но не решались, словно боялись нарушить законы времени года, законы природы.

Лес жил своей дневной шумной и радостной жизнью.

Но от этой знакомой жизни своего родного леса Большой Уг был отделен жесткой прочной петлей.

Когда он лежал, отдыхая от неравного поединка со стальным тросом, петля не душила его, хотя там, где она врезалась в тело, острая боль не проходила. Но лось был еще силен и здоров, он не хотел сдаваться, он еще надеялся разорвать эту злую петлю.

Немного отдохнув, набравшись сил, бык встал, натянул трос и вновь попробовал разорвать стальную удавку. Осина снова поползла за ним, бороздя снеговой покров, и боль в израненной шее стала невыносимой. Через несколько шагов зверь снова упал…

Прошли сутки. Большой Уг лежал на снегу и тяжело дышал. Он уже ослабел и не боролся с петлей, не мог больше переносить нестерпимой боли от врезавшегося в тело троса.

Снег около него был забрызган кровью, у самого тела сугроб подтаивал, но стоило лосю чуть передвинуться, как края сугроба снова подмерзали, покрываясь блестящей коркой розоватого, пропитанного звериной кровью льда.

В полдень Большой Уг услышал знакомый скрип лыж. К месту, где он лежал, приближались люди. Он не ждал теперь ничего хорошего от людей. Лось чувствовал, понимал, что петля была поставлена человеком, хотя стальной трос источал сильный запах осиновой коры (он был натерт корой — иначе лось не подошел бы к этому дереву, учуяв запах людей).

Большой Уг насторожился, напрягся, но продолжал лежать. У него еще были силы, чтобы встать, чтобы ударить врага передними мощными копытами, сокрушить, не подпустить…

Когда люди подошли ближе и Уг увидел их, когда запах людей, плотный, близкий, вошел в его ноздри, неожиданно теплая, радостная волна надежды проникла в измученное сердце зверя. Он узнал человека, идущего впереди. Это был добрый человек, его друг, бородатый зоолог.

— Так и есть! Так я и думал, что этот тип где-то здесь петли ставит. И откуда у человека столько свирепости, жестокости?.. Теперь, пожалуй, не отвертится. Хорошо, что пошли по следу быка. Да и успели мы вовремя.

— Пожалуй, лось жив, да, в общем, и цел.

— А вот и еще сюрприз: бык-то этот — мой старый знакомый, даже приятель, можно сказать. Я и рога его помню, и шрамик на морде есть небольшой… Ты постой здесь, не подходи, я сам все сделаю, а то как бы не испугался он…

— Ты сам-то поосторожней с ним.

— Знаю.

Люди говорили на своем человеческом языке, а Большой Уг смотрел на бородача, который подходил к нему, и уже чувствовал, знал: спасение к нему пришло!

Когда человек перекусил ненавистный трос кусачками, продезинфицировал и смазал раны мазью из трав и барсучьего жира, лось еще полежал немного, затем встал, прошел несколько шагов, ощущая свободу, освобождение от смертельного плена, наклонился, глотнул чистого снега, потом вернулся и взял оставленный на пне кусок хлеба, уже не впервые подаренный ему добрым человеком.

В стороне, неподалеку, за кустами, стояли двое людей и провожали взглядами спасенного ими лесного гиганта, с достоинством поднимавшегося по лесистому склону холма. Негромкий, но четкий хруст снега под его копытами еще долго был слышен в чуткой безветренной лесной тишине.

Когда лось ушел, люди вернулись к сваленной осине. Осмотрели и дерево, и трос, и петлю.

— Да, это он. Встречал я когда-то поставленные им ловушки. Не человек, а бандит какой-то. Причем не всегда и за убитым зверем приходит. Губит животных просто так, из злобы или для развлечения…

— А лось твой молодец! Крепкий и умный. Сразу встал и ушел. После такой-то петли! Но — силища какая! Посмотри: стальной плетеный трос местами даже стал тоньше, вытянулся. Вот это да… И умный зверь. Хлеб взял. И тебя как своего принял.

— А я и есть свой…

Большой Уг шел быстро и уверенно, словно освобождение одарило его новыми силами. Он снова утверждался в своих правах среди вольного лесного простора. Ему хотелось отлежаться, но он торопился подальше уйти от цепкой и жгучей петли, от окровавленного снега…

Вдруг он почувствовал знакомое, едва слышное потрескивание в основании своих ветвистых рогов.

Еще несколько дней назад круглая розетка — основание левого рога опоясалась четкой трещиной. Затем надтреснул и правый рог.

Легкое потрескивание подсказало лосю, что сейчас настало время сбрасывать рога.

Взойдя на бугор, он остановился, словно прислушиваясь, встал на слабом ветерке, оглядел сверху хвойный перелесок, оставшийся внизу и, будто приняв решение, низко наклонился и сильно встряхнул головой. Левый рог, отвалившись, мягко погрузился в снег. Уг пошел дальше. Голову неприятно тянуло вправо, он снова встряхнул ею, пытаясь сбросить оставшуюся часть рогов, но она все еще держалась. Тогда бык подошел к сосне, осторожно ковырнул рогом толстый ствол дерева. И сразу почувствовал облегчение… Он словно сбросил не только рога, но и всю тяжесть испытаний, всю боль и горечь, накопившиеся в его чуткой молчаливой звериной душе.

Большой Уг шагал по утоптанной лосиной тропе. Крупный, коренастый, почти черный… Длинная шерсть на загривке поблескивала, а горб на спине, невысокий и крутой, словно подчеркивал крепкую основу большого тела, мощь быка, такого независимого и уверенного в себе.

Поземка скользила по сугробам, присыпая снежными крупинками сброшенные лосиные рога, и кому-то постороннему могло показаться, что в бездонных лесных сугробах утонул лось, его замело, и только рога еще видны из-под снега.