Родина далекая и близкая. Моя встреча с бандеровцами

Глава первая

Весь перрон гудел, и пассажиры двигались беспорядочно в разные стороны, как муравьи на пригорке. Вымытые, еще мокрые, вагоны с блестящими глазками-окошками радушно приглашали гостей. Проводники с зачехленными флажками в руках улыбались и излучали само гостеприимство. Мама поправляла мне воротничок на рубашке и что-то говорила, говорила… Меня, двенадцатилетнего, в первый раз одного отправляли к бабушке и дедушке в Днепропетровск. Мама, как всегда, была красива и благоухала французскими духами. Мне страшно было оторваться от нее, потому что я был «маменькиным» сынком (а как могло быть иначе при такой красавице-матери), обожал ее и постоянно чувствовал ее необъятную любовь к себе. И в то же время мне не терпелось поскорее сесть в вагон, чтобы почувствовать себя самостоятельным и взрослым. Звали меня Валеркой, официально — Валерием, а уж совсем по-домашнему — Лерчиком.

— Лерчик, передай бабушке, что я буду через две-три недели. Сдадим первый акт, и я к вам, Самосуд (дирижёр оркестра, народный артист СССР) уже дал согласие. Но чего мне это стоило, если б ты знал. Так ей и расскажи, я репетирую оперу «Евгений Онегин», партию Татьяны. Так всё и расскажи всем, а то они обидятся, что мы не приехали вместе.

— Так всё и расскажу, мам.

— Денег вам должно хватить. Кстати, ты их хорошо спрятал? Во вшитом кармашке?

— Но ты же сама зашивала.

— Пиджак не снимай.

— Но я же спарюсь.

— Не спаришься, солнышко. Зато деньги целей будут.

— Мам, ну вот, объявили посадку.

— Будь умницей, не лазь на шелковицу, не гоняй поросенка и кур по двору, бабушка скажет — к кому за молоком ходит.

— Мамочка, я все помню. И думай не обо мне, а о Татьяне.

— Господи, мне обо всех вас думать надо. Давай поцелуемся, скоро увидимся. Дайте телеграмму сразу же, как доедешь.

Я с трудом оторвался и бросился к вагону.

— Один едешь? Довезем! То-то мамаша волнуется.

Мне не понравилось слово «мамаша», но не буду же я с проводницей объясняться. Мальчишество! Я забрался в вагон и встал возле окна. У меня в купе были две женщины с ребенком. Ребенок — не очень хорошо, но могло быть и хуже. Самое интересное наблюдать за перроном за минуту до отхода поезда. Одни бросаются целоваться, другие спешно вскакивают на подножку вагона, третьи, подойдя к окну, кривляясь и строя рожи, пытаются сказать самое главное. О, вспомнил, — это называется «мимикой».

Была у меня и еще одна причина поскорее отправиться в путь. В прошлом году, когда перед самым Днепропетровском поезд въезжает на мост, соединяющий берега, и где Днепр особенно широк и могуч, я в страхе отшатнулся от окна и зажмурил глаза. Мне показалось, что мост так узок, что колеса впустую вращаются над бездной, не касаясь рельсов. Мне казалось, что поезд вот-вот сорвется в Днепр. Я вернулся к окну только, когда мы уже были на другом берегу. Конечно, никому не рассказал о минутной слабости. Но сейчас, год спустя, я рвался к мосту, чтобы проверить себя, будучи уверен, что мост не так уж узок и никогда поезд не сорвется, потому что его строили умные инженеры. Паровоз пыхтел, шипел, явно выражая недовольство этой вокзальной суматохой. Наконец, машинист дал три коротких гудка, и перрон медленно двинулся от меня. Все махали руками, что-то кричали. Я нашел маму, на лице была застывшая улыбка, и она что-то мне говорила. Я почувствовал, как подступают слезы и быстро взял себя в руки. Это еще что? Ведь я был уже взрослым, еду к родным, где меня так ждут, а мама скоро приедет. Поезд набирал скорость, за окном уже мелькали подмосковные леса, дачи, — короче говоря, летние каникулы начались.

Я стоял в раскаленном чистом белом песке по щиколотку, на небольшом островке в самом центре Каховского моря. На мне были плавки, на голове старая соломенная шляпа с опущенными рваными полями. За моей спиной просматривались очертания Каховской ГЭС.

На левом берегу виднелась деревянная двухэтажная постройка, напоминающая большую лодку или баржу, — это была моя гостиница. Правый берег в дымке, и впереди — одна вода, вода, вода…

Я уже начинал «тлеть» и бросился в воду. Ее утренняя прохлада привела меня в чувство. Центр островка украшал небольшой кусочек зелени. Это был колючий кустарник вперемежку с осокой. Но я обрадовался и этим «джунглям». Вернувшись в гостиницу, обнаружил новых постояльцев. Это были трое англичан-инженеров, приехавших на ГЭС, и с ними — миловидная переводчица.

Когда жара спала, и со стороны Днепра повеяло ветерком, я вышел на террасу. Эта широкая терраса опоясывала всю гостиницу и напоминала палубу, да и сама гостиница походила на древний фрегат. Может так и задумывалось строителями. На палубе были разбросаны плетеные кресла, и я сел в одно из них. Смотрел на тихую гладь воды и думал, что это море затопило десятки деревень, домов, усадеб, построек, тысячи фруктовых деревьев, в том числе и усадьбу моего деда с большим домом, хозяйскими постройками, конюшней и чудесным садом, вишневым и абрикосовым, о котором я слышал от мамы. А дед мой, Азарий Филиппович Надион, был всего лишь мастером — фрезеровщиком на металлургическом заводе им. Петровского. И откуда взялась эта фамилия? Правда, много позже я не раз ее встречал на юге Украины. Как не любопытны мы к своим предкам — и детей воспитываем такими же безразличными. А ведь история страны складывается из историй семей. А хорошо ли мы знаем свою историю, российскую?

Но продолжим. И осталась семья деда с бабушкой и тремя маленькими детьми без дома, без сада и без нескольких ассигнаций в банке, которыми дед очень гордился и в которые очень верил. Хлеба не было тоже. Зато, слава богу, были пока все живы. Бабушка ходила на базар, где продавала последние вещи, дед по-прежнему стоял у станка и получал за это иногда хлеб. Вот о чем я думал, глядя на это море, созданное на человеческих судьбах.

Вышли на палубу и мои соседи. Они восхищались ночным пейзажем, упоительным воздухом и тут же, попросив разрешения, закурили. Я взглянул на переводчицу, сидевшую рядом со мной, и предложил ей пройтись вокруг «корабля». Мы оба не курили. Ночь опрокинулась на нас внезапно, и только небо — ох это украинское небо! — миллионами звезд освещало нам путь. И, видно почувствовав наше восхищение, Космос решил продемонстрировать нам весь свой арсенал. Он включил звездопад. Эти летящие беспорядочно по куполу звездные дуги были с характером. Некоторые, совершая короткий стремительный бросок, быстро сгорали, другие, взвившись в небо по длинной дуге, плавно спускались, рассыпаясь в воздухе, и даже касались Земли, на радость ученым, которые собирали все осколочки. Это был вселенский спектакль, не сравнимый ни с чем. Я представил, как Всевышний где-то там, на самой вершине мироздания, как дворник окурки, сбрасывает вниз старые угасшие звезды, астероиды, метеориты и прочие ненужные предметы, очищая небо для новорожденных звезд, для новых жизней.

Мы совершили полный круг вокруг гостиницы и вернулись к своим креслам. Джентльменов уже не было. Моя спутница, ее звали Женя, тихо сказала: «Такой ночи я еще не видела». Я молчал и смотрел в бездну Космоса, чувствуя себя его неотторжимой частицей. Я мог быть яркой звездой, едва ощутимым дыханием, принесшим запахи Днепра и садов, нежным плеском прибрежной волны… Женя зябко поежилась, и я обнял ее за плечи. Она, как ребенок, тесно прижалась ко мне, ища тепла. Мы оба настолько были подавлены величием ночи, что почти не разговаривали. Наконец, встали и подошли к моей комнате-каюте, я открыл дверь и пропустил Женю вперед. Мне казалось, что из Вселенной какая-то звезда наблюдала за нами.

На следующее утро позвонил администратор, сообщил, что концерта сегодня не будет и спросил, не хочу ли я съездить на плантацию помидоров, посмотреть, как их собирают и «откушать» борща, который девчата варят себе на обед. Я с радостью согласился. «Газик» подкатил нас прямо к зеленому полю, по которому, как пестрые бабочки, были разбросаны косынки колхозниц. Они сидели на корточках, собирая с кустов крупные, с ладонь, помидоры. Время от времени вставали, выпрямлялись, потирая спины, и вновь сгибались над кустами. Нелегкий труд. Мы пошли по краю поля к деревянному навесу, под которым стоял длинный стол с лавками. В этот момент повариха стала бить молотком по подвешенному куску рельса, созывая всех на обед. Колхозницы потянулись к нам.

— Ой, дивчины, и що це буде?

— Який артист с самой Москвы.

— Тю! Тильки одын?

— Нас же вин скильки!

Все дружно захохотали.

Я сел в окружении девчат. На стол поставили несколько буханок хлеба, уже порезанных, и каждому — большую миску с борщом. В борще плавал немалый кусок мяса. После многочисленных вопросов и разговоров «за жизнь» я почитал им А. Пушкина и Т. Шевченко. Валял дурака, рассказывал московские анекдоты. На следующий день я уезжал в Херсон.