Родник пробивается в скалах

Над горами

Я видел горы свысока,

Идя путём вершин.

Мне в мозг впечаталась строка:

«Прекрасен сход лавин…»

Окликни тишь, что спит века,

И всё сойдет с основ…

Но стыли синие снега

На спинах ледников.

Казались пропасти игрой

Горячечной мечты,

Смыкались там гора с горой

В бескрайние хребты.

Лепились села, точно мох,

Убоги и тесны,

И реки брали мир врасплох,

Срываясь с крутизны.

Наш самолет бросало в дрожь

Над безднами лететь.

И я подумал: вот где ложь

Не сможет уцелеть!

Тропы

Случается в жизни решиться на шаг,

Отбросив, как хлам, что придумали люди.

Пусть глянец на всём, чую: что-то не так,

И лишь самому докопаться до сути.

А мне говорят: «Светел мир и велик,

Где правят расчёты и точные числа.

Живи, как другие — не лезь напрямик.

Что толку в метаньях и в поисках смысла?

Хлебнув передряг, ты вернулся назад,

А было б спокойней остаться у дома.

К чему рисковать и блуждать наугад,

И так ли уж плохи одни аксиомы?»

Но всем вопреки путь я выбрал иной,

Минуя дороги, прямые, как стропы.

С тех пор простираются передо мной

Глухие, кривые, Окольные тропы.

Мы живём, открытые ветрам…

Мы живём, открытые ветрам,

Над обрывом в глинобитном доме.

Притерпелись к вечным сквознякам,

Хлеб жуём и деньги экономим.

От порога тропы — круто вверх.

В сторону шагнёшь — сломаешь ноги.

Сохнут слёзы, застывает смех

От того, что натворили боги.

Пласт — на пласт, скала вросла в скалу,

Прилепились домики, как гнёзда.

Здесь вольготно одному орлу,

Да и тот предпочитает воздух.

Те, кто хвалят хмурый горный край,

Либо лгут, или в горах не жили.

Их бы на полгода в этот «рай»,

Мигом всю б романтику забыли.

Следишь за миром через «цейс»…

Следишь за миром через «цейс»

В глухом безлюдье постоянном,

Живёшь в горах, как эдельвейс,

Вдыхая холод и туманы.

На высоте чистейший слог

Сгорает в рифме и длиннотах,

И только тишина и Бог,

И через месяц день отлёта…

Горная ностальгическая

Что тянет нас к бедовым кручам,

Когда внизу намного лучше?

Вершины скрыты в хмурых тучах,

А нам унынье ни к чему.

Готовы вниз нестись лавины,

Нам не пройти и половины,

Но ждут невзятые вершины,

И нас подруги не поймут.

Мы лезем в скалы не за риском,

Не за уменьем альпинистским.

Мы к небесам подходим близко, —

Как хорошо на высоте!

Внизу долины, точно карты,

Сдувает ветер нас с азартом,

И понимаешь, что не стар ты,

А истина лишь в простоте.

Когда мы сходим с небосвода,

Раз в пять труднее переходы.

Мы говорим: «Прощай, свобода,

Нас ждут глухие города…»

Но ветер, пахнущий снегами,

Но эдельвейс прекрасной даме,

Но высоту за облаками

Душа запомнит навсегда.

Нога с уступа соскользнёт…

Нога с уступа соскользнёт, —

Когда-нибудь случится это,

И бывший друг перешагнёт

Через тебя, не зная, где ты.

А ты во льдах заснул навек,

Пятью обвалами засыпан.

Зачем стремишься, человек,

К горам? Скажи, что там забыто?

Вершины ль видимая даль

Тебе доступнее сокрытой?

Он скажет: «Не твоя печаль! —

Мне по душе страна гранита».

Чайки в городе

Чайки в городе, в городе… Птицы!..

Не людей, так хоть их пожалеть!

Чайкам голодно, надо кормиться

И в полете не умереть.

Вот зима, но исчезли вороны.

Странный признак! — чего им не жить?

Только чайки летят на балконы,

Рвутся в окна, прося их впустить.

Чайки, чайки, хорошие птицы.

Трудно вам? Я впущу вас, впущу!

Только где же вам всем разместиться?

Что, не в гости? Хоть корм притащу!

Но пугливы вы страшно — и точка.

Подойдешь — всех, как ветром снесет,

Не берете из рук ни кусочка.

Верно! Пуганый дольше живет.

Всё равно вам, кто чуток, не чуток…

Всё меняется, всё до поры.

Снег пойдет через несколько суток,

А пока чайки белят дворы.

Эдельвейс

Где туманы дремлют и поныне,

Порожденьем недоступных мест,

Рос цветок прекрасный на вершине,

Нежно называясь Эдельвейс.

С высотой небес устав бороться,

Пролетал орёл к исходу дня

Там, где Эдельвейс тянулся к солнцу,

Головы бесстрашно не клоня.

Так и жил бы он, ничьей рукою

Не встревожен, так же свеж и чист,

Но однажды в этот край покоя

Вторгся, страх презревший, альпинист.

Лез по скалам он, как по ступеням,

И вершин без счёта покорил,

Чужд был сожаленьям и сомненьям,

И цветистых слов не говорил.

Тот, кому победы мало значат,

Сделал на вершину первый шаг,

И сорвал цветок, как приз удачи,

А потом впихнул его в рюкзак.

И — назад, свою развеяв скуку,

Покоряя дальше белый свет.

Но тому, кто поднимает руку

На красу Земли, спасенья нет.

Зашатался камень под рукою,

Задрожал и канул свод небес.

Покоритель спит в краю покоя,

Рядом с ним — увядший Эдельвейс.

Что ж, на свете всякое бывает, —

Погибают люди там и тут…

Горы боль свою не забывают,

Эдельвейсы снова прорастут.

Я живу в высотном доме…

Я живу в высотном доме

На последнем этаже,

Крыш, небес и солнца кроме —

Только молнии стрижей.

По проспекту ходят люди,

Сверху — точно муравьи, —

Так о нас и боги судят,

Без пристрастья и любви.

Мчатся разные машины,

Отравляя мир вокруг,

Ну а мне с моей вершины

Грузовик — и тот, как жук.

Просыпаюсь — сразу к свету,

Вся отдушина — балкон.

У кого балкона нету, —

Жизнь влачит в плену окон.

Поутру на воздух выйду,

Сигарету закурю,

Сам себе прощу обиду,

Сам с собой поговорю.

Не хожу давно к знакомым

И скупее стал в речах

Потому, что лифт поломан,

А вода — лишь по ночам.

Сталь куют за стенкой справа,

Слева крутят «Бони М»,

Снизу тетка злого нрава

Сочиняет тьму проблем.

Но о том ли все мечтали?

Знали бы, как мне вас жаль!

Ах, какие видно дали,

Если вглядываться в даль…

Люд в свои стремится норы,

Скукой мается, а зря.

Надоел мне этот город,

Между нами говоря.

Бьёшь баклуши на работе, —

До зарплаты как дожить? —

И ещё не старый, вроде,

А куда исчезла прыть?

Годы мчатся неуклонно,

Скоро пенсия

— и что ж?

Сиганул бы я с балкона,

Да на землю упадёшь.

Но все беды, словно мыши,

Убегают в никуда,

Если дождь идёт по крыше,

С потолка течёт вода.

Если с крыши, если с крыши

Тихо капает вода…

Дождь в городе

Зеркал асфальтовых не счесть —

Их полирует дождь.

Бормочет он… О чем? Бог весть…

О том, чего не ждешь.

Вот взять бы и расколдовать

Звон капель, дробь в окно,

И записать в свою тетрадь

Решенье хоть одно.

Но вместо слов дыханьем снов —

Нет сил их удержать, —

Смывая пыль со всех основ,

Дожди идут опять.

Столовая общепита

Что — помню, а что — забыто,

Но где-то на самом дне

Столовая общепита

Всплывает, как в давнем сне.

С десяток столов и стойка,

Где борщ, котлеты, компот,

А хлеб — хватай его столько,

Сколько рука наберет.

Прибавишь стакан сметаны,

И всё это на поднос,

И дешево, как ни странно,

И съесть это — не вопрос.

Подсядешь к окну, и сыто

Икнешь полчаса спустя.

Столовая общепита,

Живу, о тебе грустя.

Лермонтов

Перелистай историю, расстроя

Внимание от скучных цифр в строке,

Покажется: вчера погибла Троя,

И час назад — дуэль на Машуке…

Погиб поэт, но есть другой,

Не менее опасный,

Его недрогнувшей рукой

Написан стих ужасный.

Он забияка и фрондёр,

Гроза кокеток светских,

Поклонник демона и гор,

И шуток изуверских.

Им недоволен царь и двор:

Откуда столько понта?

Идет душок с Шотландских гор

От прадеда Лермонта.

Ему и ссылка — не беда,

Он взял себе в обычай

Хлестать, как будто спирт — вода,

С приятелем Казбичем.

Между боями сочинял,

Публиковался редко,

Подозревая, что попал

К жандармам на заметку.

Жил, вынося свою тюрьму,

Поглядывал на тучи,

И зло наскучило ему,

И он ему наскучил.

И пулю предпочтя ножу,

Помедлил на мгновенье,

Сказав: «Печально я гляжу

На наше поколенье».

О том же, как погиб поэт,

Как чтим он в каждой сакле,

Сказал литературовед

Андронников Ираклий.

Русская горянка

У родника, нагнувшись над водою,

Ловя струю в серебряный кувшин,

Стояла дева, строгой красотою

Пленяя взгляды старцев и мужчин.

Белее всех снегов с вершин Кавказа,

Зарёю алой тронутое чуть,

Лицо её, чуть скрытое от глаза

Платком, светилось, обнажая суть.

Из-под ресниц, синей аквамарина,

Пылал огонь, в груди стесняя вдох.

Горянку на Руси назвали Ниной,

Там, где Всевышний не Аллах, а Бог.

Науму Гребневу, поэту и переводчику

Для того, чтоб душа, воспарив,

Устремлялась из сумерек к свету, —

Волнам хаоса мыслей и рифм

Вопреки — континенты поэтов.

Где безмолвье жило до поры,

Пустота заменяла сознанье,

Мастер слов созидает миры,

Как Господь создавал Мирозданье.

В Прометеевом горном краю,

Где случалось ещё не такое,

Дарит он гениальность свою

Тем, кто, может, того и не стоит.

Все другие дела отложив,

Не отмеченный славою вящей,

Он своим вдохновением жив, —

Человек и поэт настоящий.

Вот и память о нём занесли,

Как снега, бесконечные годы…

А по небу летят журавли,

Точно строчки его перевода.

Бывало, пишу себе в стол, как всегда…

Бывало, пишу себе в стол, как всегда,

И грежу зарплатою.

Приходит реальность — уходит мечта,

Нигде не печатают.

Системы разрушены, век на нуле,

Иные правители,

Но я не в союзе, компашке, в числе,

А в дальней обители.

Хотя отношенья с Союзом писак

Приятельские,

Они на дела не влияют никак

Писательские.

Владеют умами и финн и калмык,

Тунгус изощряется,

Но это меня, хоть меняют ярлык,

Пока не касается.

Пусть ищут пути и в добре и во зле,

Вещают пророчества,

Но есть утешенье: на этой Земле

Честней одиночество.

Я получил твое письмо… П. Рамазановой

Я получил твое письмо,

Хорошее и теплое,

И вечером, в часу седьмом,

Пишу под дождь за стеклами.

Сквозь усыпляющую дробь

Идет строка: «Спасибо Вам…»,

И мысль: «Смотри, не засиропь

Слова!» —

С опаской выплыла.

Что напишу и что смогу,

Чью отогрею душу я,

Коль слов и рифм не берегу,

А если трачу — лучшие?

Зажег свечу. Со стен — глаза

Высоцкого и Галича

Мне смотрят за душу и за

Грядущие ристалища.

Мне кажется, я ждал письма,

Вот только к а к отвечу я?

За все бессонные дома

Тебе спасибо вечное!

Скитаясь в поисках свободы…

Скитаясь в поисках свободы

Средь суеты, крови и лжи,

Все земли обойдя и воды,

Мир от усталости дрожит.

Ему прилечь бы в сладкой дрёме,

Чтобы наутро стать собой,

Но свет тернист и неукромен,

А тьма стремится стать судьбой.

Несутся облака, не споря,

Ветрам попавшие в аркан,

Туда, где припадает к морю

Мой край, скалистый Дагестан,

Туда, где пики режут шквалы

Лихих ветров из ночи в день,

Туда, где эхо и обвалы,

И где живёт свободы тень.

Я сам, придя на эту Землю,

Слегка растерян был и глуп,

И истинам затёртым внемля,

Не размыкал, по счастью, губ.

Но прозревая очень скоро

Учений зыбкую мораль,

Предпочитал морали горы,

Горизонтали — вертикаль.

От поражений неминучих,

От самомненья и страстей, —

Меня от бед спасали кручи,

Ведя тропой меж пропастей.

И в высь иного небосвода

Смотрю теперь из суеты,

И там живёт моя свобода, —

Свобода мысли и мечты.

Родник пробивается в скалах…

Родник пробивается в скалах,

Буравя спрессованный пласт.

Он силу подарит усталым,

Надежды и веры придаст.

И струйка чистейшая льётся

Сквозь мрамор, базальт и гранит.

Так слово поэта пробьётся

И души людей напоит.

Писатели строчат о Шамиле…

Писатели строчат о Шамиле,

Поэты составляют срочно оды, —

По Дагестанской выжженной земле

Пахнуло свежим воздухом свободы.

Одни твердят: — Ах, как он был велик!

Другие: — Патриот родного края!

Так говорят, когда иссяк родник:

«Какая в нём вода была живая!..»

Растёт гора бумаги на столе, —

Сумеют ли прочесть всё это люди?

Кто только ни писал о Шамиле,

Но Шамилём никто уже не будет!

Про Дагестан

Давненько же я не был в Дагестане,

Седой Кавказ сильнее поседел,

В живых уж нет иных на годекане,

А кто в живых, пожалуй, не у дел.

Была у нас страна, брат, мировая,

Езжай куда захочешь — всюду ждут,

Последнее кладут и наливают,

И дома ты кругом — и там и тут.

Мне говорят: стреляют в Дагестане,

Не стоит ездить в гости; ну и что ж,

Что знаешь ты где каждый столб и камень? —

Нарвёшься иль на пулю, иль на нож.

Изводят населенье, как чеченцев,

И нет работы, и без счёта вдов,

Гуськом в леса уходят ополченцы,

Чтобы сражаться с бандами ментов.

Не отрекаясь от себя и веры,

Затягивают туже пояса,

Кругом — долги, ну а

миллионеры

Оплачивают спорт и чудеса.

Я знаю, что настали дни крутые,

Уже от бед не поднимают глаз,

Но люди там остались золотые,

И будут жить, пока стоит Кавказ!

Полвека прошло, стало время ценней…

Полвека прошло, стало время ценней,

Пройти его надо достойно.

Тружусь над строкой, а в родной стороне

Опять, говорят, неспокойно.

Вживаясь в чужбины глухой неуют,

Не понят, не принят и странен,

Я плохо живу, но я знаю: живут

И хуже меня в Дагестане.

И я обращаюсь лицом к стороне,

Покинутой в спешке когда-то,

И вижу вершины нетающий снег,

И слышу лавины раскаты.

Хотя мне меч и не с руки…

Хотя мне меч и не с руки,

Но получилось так в итоге,

Что жил я веку вопреки,

И перешёл дорогу многим.

Сулили недруги провал,

Спуская клеветы лавины,

Но я о том не горевал,

А молча шёл к своим вершинам.

Открытьям прошлым — грош цена,

Жизнь прожита наполовину.

Но где-то есть ещё одна

Моя невзятая вершина…