Рождение Зимы

I. Третий век, год 942

Редко кто беспокоил диких козлов, расселившихся на крутых скальных склонах Долины Камней. Эта долина служила единственным путем через высокие горы Тан Дирина, однако эта дорога вела в никуда: мрачная земля севера служила приютом лишь свирепым варварским племенам. Тут ничто не могло привлечь ни торговцев с юга, ни завоевателей из земель Крови Килкри.

Когда человеческая река внезапно потекла вверх по Каменной Долине, это вызвало естественное волнение среди обитателей отвесных круч. Козлы отчаянно топали копытами и созывали козлят. Скоро все уступы опустели, и только молчаливые скалы наблюдали за тем, что происходило внизу. Десять тысяч человек двигались походным порядком в холодные земли — в изгнание.

Огромную колонну вела сотня (может, немного больше) конных воинов, у многих из которых свежи еще были раны после сражения на полях Кан Эвора. У всех, как знак полного изнеможения, были бледные лица и воспаленные глаза. За всадниками шла толпа женщин, детей и мужчин, хотя последних осталось очень мало — множество вдов появилось за этот год.

Тяжелый исход. Их путь пролегал через суровые горы, где тропы усеяны острыми камнями, из-за которых подворачивались ноги и множились раны. Но останавливаться нельзя. Если кто-то падал, его подхватывал шедший сзади и помогал подняться, ободряя воплями, как будто ругань могла вернуть силы уставшим ногам. Если же упавший подняться не мог, его оставляли умирать. Уже дюжины канюков и воронов лениво кружили над колонной. Одни птицы следовали за людьми с самого юга долины реки Глас, другие — обитатели гор — покинули неприступные насесты в надежде на обильную мертвечину.

Кое-кто из спасавшихся прежде был состоятельным торговцем в Гласбридже или крупным землевладельцем под Кан Эворо. Сейчас же они потеряли даже то немногое, что им удалось захватить с собой в паническом бегстве, потому что мулы, перегруженные тюками, спотыкались, падали и, несмотря на плети погонщиков, не могли подняться. Груз рассыпался по земле из-за того, что не выдерживали колеса и оси телег. Слуги-носильщики, на которых уже не действовали ни уговоры, ни посулы, ни угрозы, норовили бросить хозяйское добро. Они так устали, что уже ничего не боялись. Никто не обращал внимания на то, что богатства, на обретение которых у кого-то ушла целая жизнь, валялись по всей долине, словно клочки кожи, содранные с тела толпы каменными стенами коридора.

Тан Крови Гиров, Эванн ок Гир, провозгласивший себя защитником символа веры Темного Пути, возвышался над простым людом. Мужчины, поклявшиеся охранять тана днем и ночью, его Щит, давно уже перестали тратить силы на то, чтобы разгонять толпу, то и дело сбивавшуюся вокруг своего господина. Тан же не обращал внимания на толкотню. Он низко опустил голову и даже не пытался править конем, отдавшись на волю потока.

На щеке Эванна коркой засохла кровь. Он был в гуще сражения под Кан Эвором, своим любимым городом, и уцелел только потому, что Щит, не обращая внимания на приказы и угрозы, вытащил его с поля боя. Однако силы у него отнимала не рана на щеке — тоже не простая царапина, а другие раны, скрытые под одеждами и окровавленными повязками. Копье всадника из войска Килкри пронзило Эванна насквозь, вышло из спины и оставило занозы на всем пути через танскую плоть. В свиту тана входило несколько прекрасных целителей, и, если бы нашлось время на то, чтобы раскинуть палатку, отдохнуть и заняться его ранами, они, может быть, даже спасли бы ему жизнь, но Эванн не разрешал останавливаться и отказался пересесть с коня на носилки.

Все что осталось от армии тана, сейчас следовало за ним. Еще два года назад воины Гира считались лучшими на всех землях Крови Килкри. Но с тех пор непрерывные и кровопролитные сражения уничтожили силу его воинства так же неумолимо, как безнаказанный огонь уничтожает сухостой. В конце концов практически все годные к военной службе мужчины (и многие женщины) Темного Пути, собранные не только из Гиров, но и из других Кровей, были призваны на поле битвы при Кан Эворе. И все-таки противник имел тройное превосходство. Теперь от войска осталось едва пятнадцать сотен человек — потрепанное прикрытие бегущего на север народа Темного Пути.

Человек, проложивший конем путь через толпу и занявший место рядом с таном, был так же изнурен и слаб, как и все остальные: шлем во вмятинах, кольчуга натруди запятнана кровью, весь в зазубринах круглый щит треснул там, где боевой топор ударил под удачным углом. Тем не менее воин держался хорошо, и глаза его еще сохраняли живость.

Он наклонился к Эванну и тихо произнес:

— Правитель, это Тегрик.

Эванн пошевелился, но не поднял головы и не открыл глаз.

— Подошли мои разведчики, — продолжал воин. — Враг поблизости. Всадники Килкри не более чем в часе или двух от нас. Они прижмут нас раньше, чем мы уберемся из долины.

— Что бы нас ни ждало, все давно предрешено, — сплюнув кровь, пробормотал Тан Гир. — Мы не должны бояться того, что записано в книге Последнего Бога.

К ним подъехал один из щитников тана и остановил на Тегрике неодобрительный взгляд.

— Оставь Тана в покое, ему следует беречь силы, — потребовал он.

Услышав это, Эванн вздрогнул, поднял голову и открыл глаза.

— Смерть придет за мной в назначенный час, а до тех пор я не какая-нибудь старуха, чтобы кутаться в шали и питаться жидким бульоном. Тегрик еще смотрит на меня как на тана. Насколько больше это пристало бы моему собственному Щиту?

Щитник кивнул, принимая выговор, но не отъехал.

— Позволь мне дождаться их здесь, — так же тихо попросил Тегрик. — Дай мне сотню. Мы будем держать долину, пока все наши люди не пройдут ее.

Тан оглядел Тегрика.

— На севере нам может понадобиться каждый человек. Дикие племена не обрадуются нашему появлению.

— Мы можем вообще не добраться туда, если враг застигнет нас в долине. Позволь мне остаться здесь, и я обещаю тебе полдня, может, и больше. Здесь каменные осыпи, а скалы над головой сходятся совсем близко. Я смогу долго держать дорогу. Достаточно пролить кровь врагов, и их авангард будет ждать подхода основных сил, прежде чем второй раз сунуться в долину.

— И вас будет сотня против… пяти тысяч? Или шести? — проворчал Эванн.

— По меньшей мере, — улыбнулся Тегрик.

Какой-то старик из толпы упал и вскрикнул, ударившись коленом о камень. Седовласая женщина (наверное, жена), бормоча: «Вставай, вставай», кинулась ему на помощь. Десятка два людей, в том числе и тан с Тегриком, протекло мимо пожилой пары, прежде чем старик сумел подняться. Его жена тихо заплакала, когда старик, прихрамывая, двинулся вперед.

— Многие погибли, защищая нашу веру. — Эванн ок Гир ссутулился в седле, опять склонил голову и закрыл глаза. Казалось, он даже стал меньше ростом. — Если ты дашь нам хотя бы полдня (раз уж так записано в книге Последнего Бога), тебя и твою сотню будут поминать долго. Когда же отобранные у нас земли опять станут нашими, тебя назовут первым и самым благородным среди погибших. Как только этот горький и жестокий мир переменится, как только Боги вернут нам свою любовь, мы с тобой увидимся, и тебе воздадутся почести, которые будут положены тебе по праву.

— Мы свидимся снова в перерожденном мире, мой Тан, — кивнул Тегрик.

Он повернул коня и направил его против человеческого потока.

Тегрик привалился спиной к большому валуну, снял тунику и начал не спеша зашивать разошедшиеся на ней швы. Короткую кольчугу он аккуратно разложил на камне, щит и зазубренный меч положил рядом, шлем пристроил у ног. Это было все что у него осталось, а больше ему ничего и не нужно. Коня он отдал какой-то захромавшей женщине, которая с трудом поспевала за основной колонной. Небольшой мешочек с монетами перешел к мальчику, который то ли от потрясения, то ли в результате ранения лишился речи.

Сверху с отвратительными криками кругами снижались канюки. Тегрик знал, что они слетаются к трупам, которых отсюда не видно. Он с сотней своих людей мог бы одним присутствием надолго распугать падальщиков, но ему не хотелось тратить силы понапрасну. Те, кто когда-то обитал в ныне мертвых телах, больше не нуждались в этих оболочках, ведь, когда в новый мир вернутся Боги, павшие получат новые тела… В том, перерожденном, мире все народы будут исповедовать смирение Темного Пути…

Тегрик видел внизу длинное покатое ложе Каменной Долины. Время от времени он отрывался от работы и бросал взгляд на дорогу, по которой пришли беглецы. Где-то там, далеко-далеко, лежал Грайв, город, в котором он прожил большую часть своей жизни. Грайв, с его зелеными лугами, на которых паслись тучные стада… Как отличалась от него эта суровая Долина Камней! Воспоминания вызвали в Тегрике непривычное волнение. Остальные члены его семьи не видели той истины в вере, которую видел он. Когда Эванн ок Гир, их тан, провозгласил Темный Путь, родным пришлось покинуть Грайв. С тех пор они навсегда исчезли из жизни Тегрика. В каждой Крови, даже Крови самих Килкри, нарастающее влияние Темного Пути раскололо огромное число семей, разорвало узы, крепко связывавшие одно поколение с другим. Но, по мнению Тегрика, об этом не стоило жалеть и этому не следовало удивляться, ибо истина так же трудна для понимания, как и то, что Темный Путь ничем не мог помочь своим последователям. Если только занять более высокую должность среди чиновников.

Тяжело опиравшийся на посох старик в грубом коричневом плаще, хромая, взбирался вверх по долине. Наверное, он был самым последним из беглецов. Даже здесь, на перевале, солнце, и так уже измучившее безоблачное небо, жгло в полную силу, и неудивительно, что лоб человека усеяли капли пота. Он остановился перед Тегриком, всем телом навалившись на посох, и тяжело перевел дух. Воин разглядывал мужчину, слегка щурясь от солнечного света.

— Сильно ли я отстал от остальных? — превозмогая одышку, спросил старик.

Тегрик обратил внимание на обмотанные тряпками ноги и трясущиеся руки.

— Более или менее, — осторожно ответил он.

Старик невозмутимо кивнул и вытер лоб подолом плаща. Ткань сразу намокла и потемнела.

— Вы здесь ждете? — спросил он, и Тегрик кивнул в ответ.

Мужчина внимательно оглядел рассыпавшихся между огромными валунами воинов.

— Сколько вас?

— Сотня, — ответил Тегрик.

Старик неопределенно хмыкнул.

— Значит, вы прошли свой путь до конца. Вся сотня. Пожалуй, я лучше потороплюсь и узнаю, что Судьба уготовила мне.

— Давай, — так же спокойно отозвался Тегрик и некоторое время еще наблюдал, как старик неуверенно шагал по тропе, по которой до него уже прошли тысячи и тысячи людей. Странный, хоть и еле заметный, у него акцент — ничего общего ни с говором Крови Гир, ни с наречием долины Гласа, где правил Эванн.

— Откуда ты, отец? — крикнул ему в спину Тегрик.

— Из Килвейла, земель Килкри, — ответил старик.

— Значит, ты знаком с Рыбачкой? — спросил Тегрик, не сумев скрыть удивления в голосе.

Человек остановился и по-старчески осторожно повернулся, чтобы взглянуть на воина.

— Я знал Рыбачку до того, как ее убили, и слышал, что она говорила.

— Знай же, наступит день, когда Темный Путь опять пройдет здесь, но тогда мы будем двигаться с севера, а не на север. И мы пройдем весь путь, до Килвейла и дальше, — объявил Тегрик.

Старик коротко и горько хохотнул.

— Ты прав. Они выгнали нас из наших домов, и даже вашего тана из его замка, но вера уцелеет. Нам с тобой, друг, не суждено это увидеть, но когда-нибудь Темный Путь будет господствовать в сердцах всех людей, и все дела придут к своему завершению. Хотя эта война не кончится, пока не изменится сам мир.

Некоторое время Тегрик еще глядел вслед удаляющейся фигуре. Потом вернулся к своему занятию.

Прошло какое-то время, и вдруг рука Тегрика прекратила мерное движение вверх и вниз, иголка повисла на полпути. Он присел рядом с разложенной на камне туникой и осторожно привстал на колене.

Слышно было, как один из воинов слева пробормотал:

— Килкри.

Действительно, нечто, на ярком свету сливавшееся с камнем, вполне могло оказаться всадником… И не одним… И вот уже человек двадцать верховых начали прокладывать себе путь по Долине Камней.

Тегрик машинально положил руку на кольчугу и на прохладном металле под пальцами почувствовал запекшуюся кровь, напоминание о недельных, почти непрерывных сражениях. Он не боялся смерти, только опасался за поднимающийся за его спиной в горы Темный Путь, а если чего-то и страшился, то лишь того, что ему может не хватить смелости встретить лицом к лицу все, что бы его ни ждало, с должным смирением.

— Приготовиться, — скомандовал он так, чтобы его услышали только те, кто был рядом.

Пока его слова по цепочке передавались дальше, Тегрик откусил нитку и накинул тунику, потом поднял над головой короткую кольчугу, и на плечи упала знакомая тяжесть. Снизу словно возносился к небу дымок от только что вспыхнувшего пламени, это отряд всадников, вытянувшись в ленту, то свивающуюся, то развивающуюся, поднял пыль, втягиваясь в долину.

Всем известно, всадники Килкри — лучшие наездники, каких только можно найти среди Кровей, но и такое мастерство мало чего стоит, если остановить их взялся Тегрик. Грандиозный камнепад почти перекроет валунами Долину Камней. Возможно, всадникам даже придется спешиться, но тогда уж мечники и лучники Тегрика получат неоспоримое преимущество.

Разумеется, все они потом, когда подойдут основные силы преследователей, погибнут, но это уже не имеет значения.

Тегрик взглянул на палящее солнце, прислушался к крикам канюков и воронов, легко скользивших темными тенями в синем, совершенно чистом небе. Кажется, неплохое место и неплохой день… чтобы умереть. Пожалуй, когда он пробудится к новой, обещанной Темным Путем жизни, такое воспоминание о последнем дне первой жизни и потерпевшем крушение мире не показалось бы ему неприятным.

Тегрик Вин да Гир поднялся и застегнул портупею.

II. Третий век, год 1087

Туман так задрапировал всю деревню, что и вода, и воздух, и земля слились в одно целое, хотя то тут, то там из утренних испарений расплывчатыми могильными холмиками все-таки выступали куполообразные хижины — крыши из дерна, тоже покрытые росой. Тростниковые заросли окружали деревню. По одному из вилявших каналов рыбак осторожно вывел плоскодонку…

Ни единого признака жизни, только над парой хаток поднимались струйки дыма, но ни малейший ветерок не мешал им взбираться высоко в воздух и теряться в мглистой седине.

Одна хижина, крупнее прочих, стояла отдельно от других на высокой насыпи. Выплывшая из тумана фигура — юноша не старше пятнадцати-шестнадцати лет — направилась именно к этой лачуге, оставляя след на мокрой траве. Не дойдя до хатки, молодой человек на мгновение остановился, огляделся, потом глубоко вдохнул и выдохнул влажный воздух, словно промывая легкие.

Как только перекрывавшая вход оленья шкура повисла за его спиной, он оказался почти в кромешной тьме, которую не мог рассеять ни слабый свет, сочившийся из отверстия в кровле, ни тлеющий последними угольками сырой торф. Можно было разобрать лишь смутные очертания примерно дюжины людей, неподвижно сидевших полукругом. Слабые огоньки углей нет-нет да высвечивали какое-нибудь лицо. Юноша знал их, но здесь и сейчас это было бесполезно — они представляли собой волю этого места, Диркирнона, и нынешним утром действовали заодно. Из глубины, еле слышно даже для его острого слуха, доносились какие-то ритмичные скорбные звуки. Он никогда не слышал такого, но понял, что это пение, обряд, позаимствованный у Герона Киринина. Собравшиеся искали мудрости.

— Сядь, — приказал кто-то.

Юноша опустился, скрестив ноги, на землю и уставился в огонь.

Кто-то другой объявил:

— Мы сидели всю ночь напролет и размышляли над этим делом.

Юноша кивнул и крепко стиснул губы.

— Печальный долг и тяжкое бремя вынуждают нас говорить, — продолжал второй заговоривший. — Диркирнон — это убежище, открытое для любого из наших сородичей, кто не смог найти мира и безопасности в окружающем мире. Тем не менее мы собрались все вместе, чтобы принять решение о том, будешь ли ты, Эглисс, изгнан отсюда.

Эглисс ничего не ответил, лицо его оставалось невозмутимым, а взгляд напряженным.

— Тебя приняли, дали тебе покой и утешение. Твой мир умер бы рядом с матерью, если бы тебя не нашли и не привели сюда. А ты сеешь раздор. За дружбу, доверие и поддержку, оказанную тебе, ты вознаградил нас бессердечием и жестокостью. Теперь Диркирнон страдает от твоего присутствия. Эглисс, ты оставишь это место, не обменявшись ни единым словом ни с кем, кто нашел здесь дом. Мы изгоняем тебя.

Что-то промелькнуло в лице юноши, слегка дрогнул уголок рта, и затвердели скулы. Он опустил веки. От сырого торфа в хижине скопилось слишком много дыма: першило в горле, и слезились глаза.

— Ты молод, Эглисс. — Голос из-за дымящего огня стал немного мягче. — Может быть, возраст научит тебя тому, чему не сумели научить мы. Если такое случится, ты будешь призван сюда еще раз.

С холодным гневом во взгляде юноша пристально разглядывал едва освещенное лицо напротив. Потом заговорила женщина.

— Ты пришел к нам из бури и принес бурю. Не в наших силах ее приручить. Она пустила в тебе слишком глубокие корни. Когда она уйдет из твоей души или будет побеждена, возвращайся к нам. Мы отменим решение. Ты здешний.

Во всеобщей тишине вдруг раздался его резкий смех. И хоть глаза юноши наполнились слезами, которые даже побежали по щекам, но на голосе это никак не отразилось.

— Я не здешний, я — ничейный, — ответил он и поднялся на ноги. — Я не принадлежу ни этому месту, ни какому-либо другому. Вы чураетесь меня… вы, которые должны бы понимать более других. Вы говорите о доверии и поддержке, но в лицах вокруг себя я вижу только тревогу и страх. От вашего страха воняет. Он причиняет мне боль. — Юноша сплюнул в уголья. Пепел зашипел, клубок дыма поднялся в воздух.

Эглисс поискал кого-то в царившем мраке:

— К'рина? Ты здесь? Я чувствую, что ты здесь. Ты тоже отвергаешь меня?

— Не отвечай, К'рина, — приказал кто-то.

— Вот именно… «Не отвечай, К'рина», — фыркнул Эглисс. — Делай, что тебе говорят. Здесь только этого и требуют. Ступать тихо, всегда тихо, чтоб ничего не потревожить. Ты обещала любить меня, К'рина, вместо моей покойной матери. Это и есть твоя любовь?

Ему никто не ответил.

— Я любил тебя, К'рина. Любил! — Он сплюнул это слово, как яд с языка. Он ничего не видел из-за слез. — Я только хотел… — Слова замерли у него на губах. Он втянул в себя воздух. — Это не по правилам… Что я сделал? Ничего такого, чего не делают другие. Ничего!

Темнеющие фигуры не ответили. Их непреклонная воля стеной стояла между ним и ими. С проклятием, которое почти потрясло их, Эглисс повернулся и вышел.

После его ухода долго стояла напряженная тишина, но вот откуда-то из темноты сначала чуть слышно, затем все громче послышались сдавленные рыдания.

— Прибереги печаль, К'рина. Он ее недостоин.

— Он — мой пасынок, — пробормотала женщина.

— Больше нет… И это к лучшему. В нем слишком много дикости и жестокости. Мы не можем избавить его от этого, как бы ни пытались.

Повергнутая в горе К'рина затихла.

— В одном он прав, мы его боимся, — сказал кто-то еще.

— В этом нет ничего позорного. Эглисс на все времена сильнее всех в Доле, даже если еще не знает, как можно использовать эту силу в полной мере. Пока он только играл в жестокие игры, наушничал и по-детски проказничал, мы могли смотреть на это сквозь пальцы, но теперь… Девочка все еще плачет по ночам. Если он останется среди нас, то в конце концов мы испытаем большое горе.

— Куда бы он ни отправился, там будет большое горе, — заметил человек со странным рисунком из темных спиралей, запечатленным на лице. — Лучше отказаться от него. Кровь будет наполнять его следы, где бы он ни прошел.

I

Рожок чисто и резко прозвучал под голубым осенним небом. Лай гончих псов вился вокруг выкриков, как плющ вокруг дерева. Оризиан нан Ланнис-Хейг завертел головой, стараясь понять, откуда донесся звук.

— Туда, — обернулся скакавший впереди Нарадин, кузен Оризиана, и показал на восток. — У них что-то есть.

— Довольно далеко, — усомнился Оризиан.

Конь Нарадина волновался, переступал ногами и вытягивал шею. Конь был хороших кровей, специально обученный для охоты. Он знал, о чем сообщил прозвучавший сигнал, рожок призывал его. Раздосадованный Нарадин ударил копьем по земле (на кабана брали специальные копья — с утолщенным комлем).

— Где эти чертовы собаки, за которыми мы поскакали? — воскликнул он. — Они завели нас неизвестно куда, никчемные бестии! На пустое место!

— Они должны были что-то чуять, раз привели сюда, — спокойно возразил Рот. Старший из двух щитников Оризиана остался единственным, кто уже больше мили не отставал от них с кузеном. В не особо густом лесу Анлейна хорошо охотиться верхом со сворой гончих, но все же он довольно велик, и в погоне легко можно было растерять всю свиту.

Оризиан подумал о том, что, если бы гончие не сбились со следа, было бы совсем другое дело. Но свора разделилась, и им с Нарадином не повезло: они поскакали не за теми собаками. Нарадин же не собирался выражать сожалений по этому поводу, хотя чувствовал примерно то же, и кузен это знал, поскольку четыре дня назад Нарадин стал отцом и объявил, что по поводу первого в жизни младенца Рождения Зимы выставит, согласно традиции, на стол мясо, добытое собственной рукой. Скажем, скотовод или пастух по такому случаю просто забил бы какую-нибудь домашнюю скотину, но от Нарадина, наследника тана Крови Ланнис-Хейг, традиция требовала кое-чего другого.

— Ладно, давай ответим. Если мы туда быстро доберемся, они сумеют придержать зверя до моего появления, — сказал Нарадин, натягивая поводья.

Оризиан, с трудом выравнивая копье, выданное ему на охоту, начал разворачивать коня. У Ланнисов копья для диких кабанов рассчитаны на крупных мужчин, и хотя Оризиану уже исполнилось шестнадцать, ему еще не хватало силы так же ловко управляться с тяжелым древком, как кузену или Роту.

— Подожди, — остановил его Рот.

Нарадин взглянул на стареющего воина с чем-то, похожим на приближающийся гнев:

— Мы промахнулись, — настаивал он.

— Кажется, я что-то слышу, — объяснил щитник.

Наследник Крови не собирался прислушиваться к чьим бы то ни было словам, но не успел он ответить, как издалека, с юга, донесся лай гончей. И это был уже не просто брех по следу, а сигнал, что пес видит дичь.

— Эта ближе других, — заметил Оризиан.

Нарадин пару мгновений смотрел на него, успокаивая возбужденного коня, потом коротко кивнул и дал шпоры. Оризиан и Рот последовали за ним.

Почва под ними пружинила. Из-под копыт взлетала опавшая листва. Вороны срывались с вершин деревьев и с хриплым карканьем поднимались в небо. Оризиан отпустил поводья; конь сам найдет дорогу в неразберихе деревьев. Это животное было вышколено в конюшне тана, дяди Оризиана, специально для охоты и в такого рода делах понимало больше наездника. Даже сквозь треск и топот скачки конь слышал гончую. И не ее одну.

Они нашли собак в зарослях лещины и остролиста. Гончие носились вокруг кустов, возбужденно лаяли, изредка подскакивали к зарослям, но все же углубляться в чащу не решались.

Нарадин радостно закричал:

— Наверняка что-то есть!

Рот предложил:

— Протруби в рог, нам нужны дополнительные копья.

— Они тоже ответят рожком, а ждать нельзя, не то упустим.

Рот поскреб бороду и метнул взгляд на Оризиана, который в свою очередь беспокойно поерзал в седле. Хорошо бы кузену с его энтузиазмом проявить немного осторожности. Кабаны тут ходят не маленькие и далеко не кроткие.

— Оставайтесь здесь, — распорядился Нарадин. — Подождите пару минут, пока я объеду вокруг кустов, и потом напускайте собак. А если кто-то выскочит с этой стороны, не убивайте — сегодня он мой!

И, не дожидаясь ответа, послал коня вперед.

Кабан пронесся сквозь собачью свору как ястреб сквозь стаю голубей. Одних гончих он разметал по сторонам, через других, высоко подскакивая, просто перепрыгивал. Собаки, сбитые с толку таким необычным поведением зверя, сначала растерялись. А зверь был огромный, под шкурой горбатились мускулы, желтоватые клыки действовали как сабля в человеческой руке. Он одного за другим вспарывал псов, остальные в это время хватали его за ляжки.

Нарадин повернул коня.

— Мой! — заорал он.

Наконец кабан стряхнул с себя собак и пошел на Нарадина. Тот качнул копьем в сторону зверя. Старый, дерзкий лесной мудрец, развернувшись в последний момент, ринулся под брюхо коню. Острие копья скользнуло по лопатке вепря и рассекло шкуру до кости. Конь Нарадина прыгнул через голову кабана и почти завершил скачок, но в этот момент клык зацепил его ногу, и он покачнулся на мягкой земле. Животное удержалось на ногах, но Нарадина, ухватившего его за холку и все-таки потерявшего левое стремя, отбросило на шею лошади. Натянув повод, он только силой рук избегал падения. Вся тяжесть тела наездника пришлась на голову коня. Тот пошатнулся и через мгновение рухнул бы. Кабан опять подобрался совсем близко. Собаки подлетели, разъяренные, жаждущие крови, но слишком поздно.

Оризиан и Рот вмиг оказались рядом и одновременно набросились на зверя. Трудно сказать, чье копье нашло цель первым, Оризиан попал в бедро, а копье Рота вонзилось под ребра. От сильного удара копье вывернулось из неловкой хватки Оризиана. Рот оказался искуснее, его острие ударило кабана в бок, да еще он налег на древко всей тяжестью своего тела и весом коня. Так он держался несколько мгновений, гримасничая от напряжения, а копье вырывалось из его рук.

Нарадин соскользнул с седла и вытащил из-за пояса длинный нож.

— Поторопись, — сквозь стиснутые зубы с трудом выговорил Рот.

В том, что нужно спешить, Наследник Крови и сам не сомневался. Огромные, ужасные челюсти животного чуть не отхватили ему кисть, когда он протянул руку с ножом к похожей на бочку груди лесного зверя. Нарадин искал и нашел сердце кабана.

Потом они сидели возле огромной туши, а собаки скакали вокруг них. Нарадин вдруг рассмеялся. Оризиан увидел радость в глазах кузена и тоже засмеялся.

— Это стоит запомнить, — сказал Нарадин. — Посмотри, какие клыки. Старый мастер своего дела. Лесной владыка.

— Я было подумал, что мы в опасности, — признался Оризиан.

— Я-то, конечно, пропал бы, если бы не вы оба. — Нарадин отпил воды из бурдюка и немного плеснул на руки, смывая кабанью кровь. Потом предложил мех Оризиану. Вода, зачерпнутая из лесного ручья всего час-два назад, была холодной до зубовной ломоты. В ней ощущалась вся прозрачная прохлада осеннего дня.

— Сегодня удача скакала рядом с нами, — вдруг заявил Рот. Оризиан хорошо знал своего щитника, они были вместе уже шесть лет, и он расслышал то, чего Рот не сказал. Воин не осмелился в присутствии Наследника Крови излагать свои суждения по поводу схватки с матерым вепрем, когда на вооружении имеется лишь несколько собак и всего три копья.

— Нужно позвать остальных, — предложил Оризиан. — Им тоже захочется это увидеть.

— Сейчас, сейчас. — Нарадин поднялся на ноги. Собаки тут же сбились вокруг него. Он подошел к туше и опустился на колени. Его рука почти уважительно легла на бок зверя, и в это время что-то привлекло его внимание.

— Смотрите, еще одна рана. Это ведь не наша, правда?

Рот и Оризиан тоже опустились на колени рядом с ним. Под лопаткой кабана они увидели колотую рану. Грубая шерсть вокруг нее пропиталась кровью, уже подсохшей.

— Я бы сказал, ей день или два, — сообщил Рот, растерев между пальцами немного крови.

— Удивительно, что он мог так долго держаться и драться — задумчиво пробормотал Нарадин.

Оризиан наклонился ниже. В глубине раны виднелось что-то непонятное. Тогда он воткнул в нее нож, покачал им из стороны в сторону и ощутил странное сопротивление лезвию. Еще одним поворотом ему удалось что-то подцепить и вытащить наружу: на ладони лежал наконечник стрелы, плоский и гладкий.

— Вот что там было, — показал он.

— Можно я посмотрю? — спросил Рот, и Оризиан кивнул. Рот взял кусочек металла и, хмурясь, начал вертеть его в руках. Все пальцы воина были иссечены шрамами (первый вестник преклонного возраста), но наконечник он держал привычно и уверенно.

Нарадин выглядел немного огорченным.

— Не так уж приятно узнать, что он носил в себе это.

Рот повернулся к Оризиану:

— Это кирининская работа, стрела лесных тварей.

— Лесные твари? — воскликнул Нарадин. — Охотятся здесь?

Рот только кивнул и огляделся. Не качнется ли где подлесок, не шелохнется ли хоть один листик на деревьях? Настроение щитника изменилось. Он встал.

— За последний год Белые Совы доставили немало тревог, а? — обратился Оризиан к кузену.

— Да, но мы же меньше, чем в одном дне пути от Андурана. Они не посмели бы подходить так близко. — Нарадин тоже стал рассматривать наконечник. — Хотя Рот прав, это Белые Совы.

Оризиан и не сомневался. Рот довольно много сражался с кирининами из Анлейна и всегда узнал бы их оружие. Он взглянул на своего щитника, в позе которого чувствовалось необычное напряжение.

— Я думаю, пора трубить, — сказал Рот, не прекращая рыскать взглядом по лесу. — Не следует оставаться здесь дольше, чем нужно.

Нарадин не возражал. Он поднес к губам рожок и послал длинный низкий сигнал, созывая охотников к добыче.

На следующее утро Оризиан стоял на зубчатой стене замка Андуран, наблюдая, как к северо-востоку от Кар Крайгара сгущаются серые облака. Гряда огромных гор темнела за долиной реки Глас. За грядой, невидимая отсюда, лежала самая гористая часть земель его Крови. Там находились остатки древних городов, давно покинутых их забытыми обитателями. Теперь никто не жил среди скал и облаков.

Вот уже две недели Оризиан гостил в замке дяди, и погода все время менялась. Небо стало тяжелым; все — земля, поля, леса — потемнело под ним. Земля и небо знали, что грядет, и потихоньку готовились к этому, сбрасывая мягкое настроение осени. Скоро даже здесь, на дне долины, ляжет снег. День Рождения Зимы уже близко.

Не самое удачное время для появления на свет, но и это нисколько не помешало ликованию по поводу рождения первого внука тана. Торжества длились несколько дней и завершились охотой, в которой Нарадин должен был добыть кабана. Но вот все празднества остались позади, блаженная истома воцарилась и в замке, и в обосновавшемся под его стенами городе — затишье между бурями, поскольку буйства надвигающегося Рождения Зимы по силе и неистовости, если не по продолжительности, будут как раз под стать прошедшим торжествам.

Пришло время и Оризиану отправляться домой, в Колглас, в замок на волнах. Но эти дикие гуси, что сейчас в высоте перекликались друг с другом и которых он некоторое время провожал пристальным взглядом, проложат свой путь к морю раньше, чем он пустится в дорогу. Он пришел на это высокое место, чтобы в последний раз взглянуть на широкую панораму долины, в которой правит его дядя, долины, которой конца и края не видно. У его Колгласа горизонты куда как скромнее. По ряду причин.

Звук шагов за спиной заставил его обернуться. Из узкого лестничного колодца появился Рот.

— Лошади готовы, — сообщил щитник. Этот хриплый голос всегда вызывал у Оризиана представление, будто у Рота где-то глубоко в глотке перекатываются и сталкиваются тяжелые камни. — Дядя ждет во внутреннем дворе, он хочет попрощаться с тобой.

— Значит, пора идти. Холодно будет возвращаться в Колглас верхом, — сказал Оризиан.

Рот улыбнулся.

— По дороге нас ждет такой же огонь и такая же еда.

Они спустились по винтовой лестнице и вышли на широкий, мощенный булыжником внутренний двор. У ворот в дальней стене, возле сторожки грумы держали трех коней, у которых на утреннем холодке из ноздрей вырывались клубы пара. Килан, второй щитник Оризиана, тщательно проверял копыта лошадей, не смущаясь тем, что у здешних конюхов его придирчивость могла бы вызвать обиду. Около него стоял дядя Оризиана, тан Кросан ок Ланнис-Хейг.

Кросан был на голову выше юноши. Он взял его за руку и с усмешкой смотрел сверху вниз.

— Ты погостил у нас всего две недели. Слишком мало, Оризиан.

— Я бы рад остаться, но к Рождению Зимы мне нужно вернуться в Колглас. Отец должен подняться с одра болезни.

На губах Кросана мелькнула улыбка, он кивнул.

— Да, в душе моего брата прочно поселились уныние и обреченность. Тем не менее Рождение Зимы может поднять его настроение. Во всяком случае, не позволяй болезням Кеннета портить тебе жизнь, Оризиан.

— Не позволю, — ответил Оризиан, хотя знал, что может не сдержать обещание.

Кросан похлопал его по спине.

— Ну и хорошо. Скажи ему, чтобы поскорее навестил нас. Пусть посмотрит, как здесь все изменилось.

— Скажу. А где Нарадин?

Вопрос опять вызвал широкую улыбку на лице Кросана, от чего великий и грозный Тан Крови сразу стал просто гордым отцом и дедом.

— Вот-вот будет здесь. Он просил задержать тебя до их прихода, чтобы и мой внук мог попрощаться.

— Хорошо. Я рад, что мы нашли ему кабана, — улыбнулся Оризиан. — Надеюсь, дитя это оценит.

— Еще как оценит. Уверяю тебя, когда парень подрастет и начнет что-то понимать, Нарадин еще надоест ему рассказами об этом смертоубийстве. А мальчишка всю жизнь будет считать, что вы с Нарадином самые великие охотники, каких когда-либо видели в долине Гласа.

Представив себе это, Оризиан рассмеялся.

— Ну, тогда он будет очень разочарован, если когда-нибудь увидит меня на охоте.

Кросан пожал плечами.

— Не будь так уверен. К тому времени, как он достаточно повзрослеет, чтобы понять разницу, ты уже сможешь соперничать с большинством моих охотников. Как бы то ни было, возвращайся на День Имени младенца, раз уж ты оказался здесь на день его рождения.

— Если смогу, — вполне искренне ответил Оризиан. Наречение ребенка, который когда-нибудь сам станет таном, было событием, призванным воскресить всю долгую историю Крови Ланнис и укрепить узы, сделавшие ее тем, что она представляла собой теперь. И ничто другое не могло бы сильнее выразить надежды Крови на будущее. А после опустошительного налета Сердечной Лихорадки и при виде тех страданий, которые испытывал его отец, Оризиан научился ценить и историю семьи, и родственные связи.

Из центральной башни появились Нарадин и его жена Эйлен. Наследник с почти комической бережностью нес на руках малютку-сына. Он еще не научился обращаться с такой хрупкой жизнью.

Кросан наклонился к Оризиану и заговорщицки прошептал:

— Можешь поверить, Оризиан, что они сделали меня дедом? А? Дедом!

— Мне с трудом верится, что Нарадин стал отцом, и тем более вы — дедом, — улыбнулся Оризиан и подумал, что это только полуправда, хотя и самая невинная. Насколько он помнил, Нарадин всегда был готов к отцовству и страстно мечтал о нем. От того, кто нес на своих плечах будущее Крови, меньшего и не ждали.

Эйлен, прекрасная женщина с мягкой, щедрой и благородной душой, обняла Оризиана. Она напоминала ему мать.

— Счастливого пути, Оризиан, — шепнула она. — Передай своей сестре мою любовь.

Нарадин поднес к Оризиану младенца.

— Ну, малыш, попрощайся с Оризианом.

Крошечное личико безучастно глядело из глубин толстых одеял. Малыш беззвучно пошевелил влажными губками и зачем-то показал Оризиану розовый язычок.

— Вот именно. Даже я не смог бы сказать лучше, — удовлетворенно произнес Нарадин.

— Возможно, — согласился Оризиан. — Присматривай за ним получше и засоли для меня кусочек его кабана.

Оризиан вскочил в седло и похлопал коня по мощной шее. Рот и Килан сразу оказались рядом. Когда Оризиан обернулся в последний раз, Кросан, Нарадин и Элейн все еще махали им вслед. Всадники повернули на юг, чтобы по запруженным народом улицам Андурана выбраться на дорогу, которая через долину вела домой, в Колглас.

До самого того времени, как три всадника, выехав на окраину города, почти исчезли из виду, Кросан ок Ланнис-Хейг наблюдал за ними из одного из самых верхних окон главной башни Замка Андуран. Как это часто с ним бывало, он опять испытал чувство жалости к Оризиану и вслед за этим сложное чувство любви, печали и боли за брата Кеннета, отца мальчика. Казалось, с тех пор, как пять лет назад жена Кеннета Лэрис и старший сын Фариль умерли от Сердечной Лихорадки, мрак, опустившийся надушу Кеннета, только густел, и все, кто жил в Колгласе, до сих пор ощущали на себе тяжесть этой потери. Кросан тоже много лет назад потерял жену и мог понять страдания брата, но он уже отказался от надежды исцелить горе, которое иногда полностью завладевало Кеннетом, и ту боль, которая таким тяжким бременем ложилась на всех, кто его любил. Кроме того, у Оризиана и его сестры Эньяры потери были не меньшие, чем у Кеннета, и все-таки они, в отличие от господина замка Колглас, находили силы нести эту потерю на своих, еще совсем не окрепших, плечах. Тан, вздохнув, отбросил эти мысли и отвернулся от окна.

Слуга ждал возле дверей. Кросан взглянул на него.

— Найди Казначея, — приказал он, не сумев скрыть некоторую усталость. — Попроси его прийти.

Слуга кивнул и покинул комнату. Кросан провел рукой по густой шевелюре и задумчиво оглядел комнату: огромный стол, сделанный в одной из лучших мастерских Андурана пятьдесят лет назад по заказу двоюродного деда Гейхана; три больших гобелена на стенах. Время и солнечный свет кое-где повредили их, но все-таки еще заметна была изысканная манера искусных мастеров Колкира. Гобелены в свое время заказал Сириан Великий, первый Тан Ланнис, они запечатлели сцены из какой-то, уже забытой Кровью, битвы. Кросан некоторое время рассматривал изображения. Возможно, это была не самая подходящая декорация для той беседы, которая ему предстояла.

Сопровождаемый грохотом каблуков, которым слуга пытался известить о прибытии Казначея, вошел величавый Бихоман Тоул да Хейг, эмиссар Тана Танов в землях Кросана. Он небрежно поклонился, и Кросан жестом пригласил его в кресло, одновременно коротким кивком отпустив слугу. Острые черты умного лица и плохо скрываемое высокомерие Бихомана всегда вызывали у Кросана раздражение. У Казначея был вид человека, убежденного, что он знает то, чего не знает больше никто. В уголках его рта постоянно гнездилась презрительная усмешка, напряженно ожидающая любой возможности выползти из укрытия или выскочить на губы. Однако он был глазами и ушами Гривена ок Хейга, Верховного Тана, которому Кросан принес клятву верности, и в качестве такового требовал в обращении некоторой доли осторожности. Для Кросана он был чесоткой, которую не стоит расчесывать.

— Я видел, как уезжал юный Оризиан, — озабоченно произнес Бихоман. — Это упущение с моей стороны. Я имею в виду, что хотел у него осведомиться о здоровье отца. Вы слышали, как поживает ваш брат?

— Я вчера получил новости с юга, — спокойно сказал Кросан. — Мне сообщили, что сражения закончились для Игрина не лучшим образом; что Кровь Даргеннан скоро будет усмирена.

— У меня те же известия, — признался Бихоман, вроде бы нисколько не задетый тем, что Кросан пренебрег его вопросом. — Кажется, мятежников заставят подчиниться, не успеет еще наступить зима, и тогда Крови Хейг сплотятся еще больше.

Кросан продолжал:

— Мне также сказали, что люди Ланнис в боях вели себя с честью. С такой, думаю, честью, что едва ли горстка их вернется по домам.

— Ваша Кровь всегда поставляла воинов самой высокой отваги, государь.

Кросан выгнул бровь и внимательно посмотрел на посланца Гривена ок Хейга.

— Честь и отвага не накормят сирот Андурана или Гласбриджа грядущей зимой. Они не защитят мои земли от лесных тварей или от Крови Гир. У меня пять лет назад от Сердечной Лихорадки умер каждый шестой, и лучшую четверть боеспособного состава забрали на юг, чтобы они там умерли храбрецами.

— В последний раз мы посылали на юг так много людей, когда возле наших рубежей объявился Темный Путь. Тогда мы одержали победу. Но кто скажет, что произойдет, если он опять двинется через Долину Камней? Вы, Бихоман, так же хорошо, как и я, знаете, что в Долине давно уже не было такой стрельбы, как последние несколько недель. Мой собственный сын убил кабана со стрелой лесных тварей в теле, притом всего только в дне езды от нашего замка. Когда это Белые Совы забирались так далеко в мои земли?

— Едва ли Белые Совы могут состязаться в военном искусстве с такой Кровью, как ваша. Копья и луки кирининов ничто против мечей Ланнис-Хейгов. А что касается кровей Темного Пути, я уверен, что, если бы они и собрались пойти против вас, ваша сила повернула бы их обратно, как это всегда бывало, Тан.

— О, избавьте меня от лести, Казначей, — с раздражением отозвался Кросан. — Здесь не Веймаут. Я не хотел бы, чтобы из-за меня вы стерли свой бархатный язык. Можете приберечь его для двора Гривена.

Манеры Бихомана сразу изменились. Исчезла презрительная усмешка, подтверждая прочную узду, в которой он себя держал.

— Как хотите. Возможно, вам приятнее будет услышать другое: что Гривен ок Хейг в ваших неприятностях не виноват; киринины Белые Совы охотятся на ваших дровосеков и пастухов потому, что вы снарядили своих людей расчищать леса Анлейна. Вам следовало бы знать, что тем самым вы вызвали тревогу не меньшую, чем воткнутая в осиное гнездо палка. И если ваши северные границы защищены от Темного Пути хуже, чем вы того желаете, то вам тем более следует согласиться с просьбами Великого Тана о предоставлении земли для размещения его ветеранов. Если бы вы нашли для них место, армия испытанных воинов сейчас заняла бы фермы, опустевшие после Лихорадки. И уж в любом случае, если бы вы действительно верили, что с севера вам грозит что-то серьезное, вы не позволили бы Тейму Наррану и другим уйти на юг. И это был бы не первый случай, когда вы открыто не повиновались бы приказам вашего Верховного Тана.

— Воины Гривена желают поселиться здесь, не принеся присяги мне и моей Крови, — сорвался Кросан.

Казначей фыркнул и махнул рукой.

— Зачем вам нужно пропускать их через устаревшие ритуалы? Все верноподданные Кровей Хейг уже связаны присягой с Гривеном ок Хейгом. Как вы и ваша Кровь, если не забыли.

Кросан помолчал, его взгляд поднялся на мгновение от лица Бихомана на гобелен позади Казначея. Там был изображен Сириан, топтавший убегающие войска Кровей Гир. Кросан почувствовал себя старым и слишком усталым, чтобы впустую тратить слова на этого человека, которому было наплевать на прошлое. В те дни, когда, менее века назад, создавался гобелен, никто не усомнился бы в значении присяги. Но тогда наивысшими среди Высоких Кровей были Килкри, да и многое было другим. Теперь же сам Ленор, Тан Килкри, как и все остальные, преклонял колено перед Гривеном ок Гиром.

— Знай я, что Гривен за мой отказ заберет у меня жизни стольких людей, я бы еще не раз подумал, — наконец отозвался Кросан.

Бихоман развел руками и начал было протестовать, но тан продолжал, не слушая его:

— И все-таки мой ответ не изменился бы: любой человек, способный стать воином, должен принести присягу на верность Крови Ланнис. Еще не так давно такой же закон соблюдался и в землях Хейг, Бихоман, хотя ваш хозяин, кажется, об этом забыл.

— Времена меняются.

Кросан вздохнул.

— Меняются, и действительно появилось кое-что новое. Когда-то у нас были короли. Крысы и собаки унаследовали их дворцы в Дан Эйгле. Мне говорили, что новые особняки в Веймауте соперничают с минувшей славой.

— Великий Тан не желает объявлять себя королем.

— Это вы говорите. Но сейчас не в этом дело. Я послал на юг, к Тейму Наррану, словечко, чтобы он вернулся с теми из моих людей, которые еще останутся живы, как только будет схвачен Игрин ок Даргеннан-Хейг. Хочу быть правильно понятым: речь не о том, чтобы торопиться с отбытием. Только это я и хотел вам сказать.

Казначей кивнул:

— Конечно, Нарран ваш, только вы ему и приказываете. Я уверен, что Великий Тан не желает задержки его возвращения.

— Надеюсь, что он и не желает этого, и не задержит, — ответил Кросан.

Бихоман улыбнулся.

По очень оживленной южной дороге из Андурана приятно было путешествовать. Оризиан, Рот и Килан проезжали мимо пастухов и земледельцев, мимо повозок с овечьей шерстью, шкурами и деревянной мебелью, направляющихся в гавань Гласбриджа. Поздним утром они обогнали обоз из шести груженных лесом телег, их с трудом тащили тяжеловозы, огромные лошади, выращенные лесорубами земель Ланнис.

Недалеко от Андурана они пересекли Глас, и теперь дорога, защищенная низкой насыпью, пошла вдоль северного берега. Хотя вода в реке, вобравшей в себя все дожди, прошедшие за пределами земли Ланнис-Хейг, была высокой, но до того, как она зальет дорогу, было еще очень далеко. Открытые с юга поля такой защиты не имели и уже украсились водоемами, предвестниками зимних наводнений.

Спустя некоторое время дорога начала забирать к северу от Вод Гласа. Огромное болотистое пространство поглощало реку, и русло терялось среди многочисленных озер, каналов и болот. Вскоре все дно огромной долины зальет водой, и ее непроходимая, тусклая толща будет стоять здесь в течение одного-двух месяцев. Проезжавший вдоль границ этого дикого места Оризиан видел неясные в тумане очертания развалин башен старого Кан Эвора. Разбитые башенки и шпили затопленного города поднимались из воды, напоминая своим видом призрачные корабли на морском горизонте. Он как всегда вздохнул, и вздох расшевелил в нем слабую тревогу. Он когда-то, еще ребенком, побывал там со старшим братом. Это было в разгар необычно засушливого лета, вода стояла довольно низко, и они смогли проехаться верхом по пустынным улицам города. Из засохшей корки тины и водорослей над ними, загораживая солнце, поднимались руины. Оризиану это место показалось настолько страшным и опасным, что он не повернул назад только из-за добродушных насмешек Фариля над его страхами. Впрочем, Фариль никогда особо не осторожничал.

— Надо это разрушить, — сказал Килан, проследив за взглядом Оризиана. — Нехорошо оставлять такое дурное место. Тем более что там пропадает прекрасная почва для земледелия.

Рот проворчал:

— Люди нуждаются в напоминаниях. Темный Путь все еще там, на севере. Без этих развалин, этого памятника, прошлое слишком скоро забудется. А для беспамятства и так уже многое делается.

Килан пожал плечами:

— Нельзя винить людей за нелюбовь к такому месту. Со дня последней битвы прошло уже почти тридцать лет.

— Винить людей придется, если они поверят, что мир — это навсегда. Те, за Долиной Камней, каждый день просыпаются с мыслью о том, что Боги вернутся, если только они сумеют обратить нас всех в их драгоценную веру. Или ты воображаешь, что раз они последние тридцать лет не пытались вернуть себе эти земли, то уже и не хотят этого добиться?

Здесь, почти на краю Вод Гласа, дорога была в самом плохом состоянии, иногда колеи были такими глубокими, что кони с большим трудом пробирались по ним. Вдруг, когда они преодолевали очередное такое препятствие, Килан вскрикнул от удивления и довольно рискованно свесился с седла, а выпрямившись, предъявил находку: часть человеческой челюсти.

— Одно из сокровищ Вод Гласа, — улыбнулся он Оризиану. — Знаешь, кое-кто из пахарей считает, что найти что-нибудь подобное — это к счастью.

Оризиан поморщился.

— Я слышал, — признался он. — Хотя не думаю, что нам прямо сейчас нужна удача.

Испачканная землей кость от древности была вся изрыта ямками. Килан с притворным любопытством рассматривал ее.

— Как думаете, герой или злодей? — поинтересовался он.

Здесь, под туманными и угрюмыми Водами Гласа, скрывались тысячи могил тех, кто погиб на полях Кан Эвора в последнем сражении войны, оттеснившей врага в самый глухой северный угол Каменной Долины. Тогда последователей Темного Пути вела Кровь Гир, чьим оплотом в те дни был Кан Эвор. После битвы костры горели здесь повсюду и днем, и ночью, и все равно не все трупы удалось сжечь.

После изгнания Гиров брошенный хозяевами Кан Эвор медленно приходил в упадок, но окончательно был разрушен, когда управление Водами Гласа перешло в награду к Крови Ланнис. По одному из первых распоряжений Сириана, первого тана, город был сожжен и затоплен. Медленное заболачивание и загнивание Кан Эвора должно было служить постоянным напоминанием о решимости нынешнего правления утвердить свою власть в новых владениях.

— Злодей, думаю, — решил Килан в ответ на собственный вопрос. — Снова и снова Темный Путь.

— Он довольно небрежно откинул кость прочь. — Не годится тебе путешествовать в компании племянника Тана Ланнис.

День уже угасал, начался мелкий, но плотный дождик, когда они добрались, наконец, до южной границы Вод Гласа и в поле их зрения появилась кучка низких домиков.

— Ночь проведем на Дамбе Сириана? — спросил Килан.

— А почему нет? — согласился Оризиан. — Завтра в Гласбридже мы особо задерживаться не будем. Хорошо бы за выпивкой и игрой в кости не остаться совсем без сна.

Килан приложил руку к груди.

— Оризиан, ты же знаешь, я не из тех, кто сдается перед соблазнами.

Ехавший чуть впереди Рот насмешливо фыркнул, но ничего не сказал.

Дамба Сириана, по мнению Оризиана, была глухой деревней: тридцать — сорок небольших домиков, между которыми кое-где были высажены деревья, впрочем, плохо прижившиеся на очень влажной почве. Среди домов более или менее выделялся размерами постоялый двор, и свет в его окнах обещал хоть какое-то тепло и еду. Примыкающие к дому сооружения — конюшня, кузница, колесная мастерская — цеплялись за его стены, как дети, ищущие защиты возле нянькиной юбки. Над всей деревней господствовала огромная, суровая линия самой Дамбы Сириана. Сплошная перемычка выше человеческого роста из деревьев, камней и земли протянулась от края до края деревни. Именно с ее помощью Сириан пожелал затопить Кан Эвор. По воле нескольких, сменявших друг друга, танов Ланнис местные жители из поколения в поколение трудились над тем, чтобы возвести этот бастион, который заставит реку против своей воли удерживать Кан Эвор в водяном плену.

Поставив лошадей на ночь в конюшню, Оризиан, Рот и Килан вошли в гостиницу. Не успели они выбрать себе стол, как появился хозяин. Он поклонился Оризиану.

— Добро пожаловать, добро пожаловать. Такая честь видеть вас гостем, мой господин.

Постоялый двор посещали не только путешествующие, но и деревенские жители. Когда вошли и сели за стол Оризиан и его щитники, в комнате на некоторое время установилась тишина, но длилась она недолго: в этом месте родственники тана были не такой уж редкостью.

Оризиан плюхнулся на свое место и немного посидел, наслаждаясь теплом и густыми запахами с кухни, потом стащил обувь и пошевелил уставшими ногами. Он безуспешно попытался припомнить, что ел, когда останавливался в этой гостинице в прошлый раз (было вкусно, да к тому же он был голоден). К столу подошла служанка и сделала реверанс. Она улыбнулась ему так же тепло, как пышная кровать. Он улыбнулся в ответ и ждал, пока она спросит, что он хочет заказать. Но она ничего не говорила, и они пару секунд просто рассматривали друг друга. Ее улыбка становилась все шире, глаза повлажнели. Килан рассмеялся.

— Эль и еду, — вмешался суровый Рот. — Все лучшее, что у вас есть.

Девушка взглянула на щитника, будто озадаченная его словами, и улыбка почти исчезла с ее лица, но все же не совсем, словно ей было не справиться с собственной улыбкой.

— Да, сэр. — Девушка кивнула Оризиану и ушла.

— Вина и воды, пожалуйста, — вслед ей крикнул Оризиан, и еще раз, когда она оглянулась через плечо, на миг увидел сияющее личико.

— Ужасное впечатление ты производишь на женщин, — посмеиваясь, заметил Килан.

Рот бросил на товарища по оружию сердитый взгляд, но его неодобрение осталось без внимания, потому что Килан уже глазел по сторонам, высматривая то ли игроков, то ли общительную женщину.

Оризиан дружески хлопнул второго щитника по колену:

— Это не я, это тот, кому я прихожусь племянником.

— Ты слишком дешево себя ценишь, — смущенно ответил Килан. — Не кабацкой девке считать тебя уродом, даже если она пасет коз твоего дяди.

Оризиан улыбнулся, но это больше относилось к нахмуренному лбу Рота. Пожилой человек часто делал вид, что легкомыслие Килана приводит его в отчаяние, но Оризиан знал, что оба воина питали друг к другу большое уважение. Рот с десятого дня рождения Оризиана был его телохранителем. Килан стал им только прошлым летом — как предполагал Оризиан, зловещий признак того, что стареющий Рот готовит себе преемника, — но даже такой срок давал ему право на дружеские отношения, на которые немногие осмелились бы. Должность защитника племянника тана не обязывала его охранять самого Кросана, но это все-таки не была простая формальность; как и Рот до него, Килан тоже поклялся ценить жизнь Оризиана выше собственной.

Они хорошо поели и вволю напились; владелец гостиницы после недолгого сопротивления принял-таки плату. Им отвели лучшие комнаты в доме. Оризиан не без некоторых угрызений совести понял, что прежние постояльцы были просто-напросто выселены из них. Засыпая, Оризиан перенесся мыслями в Колглас и вдруг обнаружил, что больше хочет оказаться дома, чем сам того ожидал. Но тут сон окончательно сморил его, и он не успел как следует над этим подумать.

Лекан Тирейн да Ланнис-Хейг бежал так, как еще в жизни не бегал. Ужас нес его на враз отяжелевших и непослушных ногах. Он летел по лесу, как будто за ним гналась волчья стая. Он перепрыгивал через кочки, спотыкался, но ни разу не потерял почвы под ногами и не упал. Он ломился через заросли ежевики, не обращая внимания на треск одежды. Он почти не заметил какое-то шарахнувшееся в сторону крупное животное, напуганное его гонкой. Страх перед тем, что осталось позади, подгонял его и заставлял нестись изо всех сил.

Свет угасал. Скоро мрак поглотит лес, и тогда все для него кончится, поскольку тому, кто его преследует, свет нужен еще меньше, чем ему самому. Но все-таки крупинка надежды еще оставалась. Он не знал, где он и далеко ли до дома, но ведь от Драйнена до Колгласа не такое уж большое расстояние. Лишь бы добраться до дороги; там могут оказаться путники, они помогут. Хотя, даже если путников не будет, у него все-таки еще есть шанс спасти Колглас, прибавив ходу на знакомой тропе. До города, должно быть, всего несколько миль на север, и это тоже пугало, да еще как: наверняка его преследователи очень жаждут человеческой крови, раз подобрались так близко к гарнизону Колгласа. Лесные твари никогда еще не проявляли такой безрассудной смелости.

Когда он вчера отправился в лес, чтобы раздобыть для своей семьи чего-нибудь на праздник Рождения Зимы, ему и в голову не пришло, что там его могут поджидать не только кабаны и медведи, но и куда более серьезные опасности. Еще его отец не родился, а в окрестностях Колгласа не было уже ни одного киринина, хотя все знали, что на дальнем востоке, в лесах Анлейна, Белые Совы иногда совершают набеги, но здесь ничего такого давно уже не было, если не считать нескольких украденных лошадей.

Он стоял под огромным обугленным деревом, тяжело переводя дыхание, и озирался в поисках какого-либо признака оленя, за которым гнался уже почти полмили по рощицам и зарослям кустарника. Его внимание привлек какой-то слабый след на земле, очень слабый отпечаток оленьего следа, может быть, той самой важенки, и он наклонился, чтобы рассмотреть его получше. Звук был настолько внезапный и неожиданный, что Лекан сначала не понял, откуда он донесся, а когда увидел дрожащее в стволе древко, даже не поверил своим глазам. Но сомнений быть не могло, это — кирининская стрела. И тогда он побежал, бросив для пущей скорости лук и колчан со стрелами, скинув заплечный мешок. Никаких признаков хоть какой-то живой души, кроме самой стрелы, ее свистящего полета и треска дерева, в которое она впилась, но он шкурой чувствовал, что враг у него за спиной, совсем близко, и что ноги его вряд ли спасут.

Он пронесся мимо большого корявого дуба, показавшегося ему знакомым. Он давно здесь не бывал, но, похоже, это то дерево, по которому он лазал ребенком. А если это так, то до желанной тропинки, которая уведет его от опасности, осталось всего шагов двести или триста. Эта мысль придала новые силы его ногам. Надежда разгорелась с новой силой.

Он не почувствовал боли, только крепкий удар в спину, как будто кто-то бросил в него камнем. Никакой боли, но ноги сразу стали чужими, и он растянулся на опавшей листве, прямо лицом в ее влажный мусор. Он еще цеплялся за землю, пытаясь подняться, но ноги его не слушались. Он дотянулся до стрелы, торчавшей из спины, и почувствовал, как что-то поднимается в глотке.

Потом его крепко схватили за руку и перевернули на спину. Стрела сухо треснула и сломалась, оставшийся в теле осколок под тяжестью тела пронзил позвоночник и грудь. Он вскрикнул и крепко зажмурился, а когда снова открыл глаза, моргая от заливавших их слез, его ждал еще один, последний, сюрприз. Вопреки ожиданиям, он увидел над собой не бледное лицо киринина. Нет, вместо него он встретил взгляд женщины одной с ним расы, одетой в черную кожу, с мечом в ножнах, закрепленных за спиной.

— Тебя подстрелили лесные твари, но справедливее будет, если смертельный удар ты получишь от истинного врага, — сказала она с сильным, неприятным и незнакомым Лекану акцентом.

Позади нее стояли еще какие-то люди. Их Лекан видел неотчетливо. Один из воинов медленно стягивал с ее плеча меч. Она разглядела недоумение в глазах Лекана и сказала:

— Ты должен узнать, за что умираешь. Так знай же, Дети Сотни придут за каждым из вас. Крови Темного Пути вернут себе то, что когда-то принадлежало им, и за тобой последуют все Ланнис-Хейги.

Губы Лекана беззвучно зашевелились, но обрушился удар, и он погрузился в Темный Сон.

II

Второй день дороги был гораздо легче. Оризиан со спутниками ехали уже совершенно спокойно, потому что вся земля вдоль реки была распахана местными фермерами, и от Дамбы до Гласбриджа дорога поддерживалась ими в хорошем состоянии. Хотя народу путникам встречалось немного — из-за моросящего целый день холодного дождя многие не рискнули отправиться в путь, — но два-три суденышка болтались на воде, и Оризиану ничего не стоило бы нанять одно из них, чтобы доплыть до Гласбриджа. Тем не менее он предпочел остаться в седле, поскольку их лошади отлично перенесли дорогу.

К середине дня они уже добрались до северных ворот Гласбриджа, второго по величине города Ланнис-Хейгов, в котором был большой и шумный порт. Они стали спускаться к гавани. Там их встретили морские запахи, крики чаек в небе и толпа. Килан очень оживился, увидев стоявшие вдоль всего причала корабли. Их было около дюжины. Недалеко от берега на высокой волне качалось большое и богатое парусное судно.

Оризиан хлопнул Килана по руке:

— Гляди-ка, это торговый, из Тал Дира.

Когда-то, хорошо набравшись, молодой щитник рассказал Оризиану, что в детстве мечтал служить на кораблях Тал Дира. О похождениях капитанов с этого расположенного посреди моря острова и о богатстве хозяев торговых судов ходили самые невероятные толки. Теперь Оризиан не склонен был верить этим историям, но три-четыре года назад они возбуждали в нем такие же романтические мечты, как и те, что описывал Килан. Было даже время — в памяти оно до сих пор держалось крепко, — когда он все отдал бы, лишь бы сбежать из Замка Колглас. В то время, оглядывая из окна своей спальни простор устья, он думал о том, как было бы замечательно бросить все и так же помчаться по волнам, как эти талдиринские корабли.

— Нам машет капитан порта, — с легким унынием предупредил Рот.

Оризиан посмотрел в направлении, пожалуй, даже хвастливой, резиденции, выстроенной почти у самой воды. Действительно, Ринейрен Тэр да Ланнис-Хейг перегнулся — несколько рискованно, учитывая его габариты, — через балконные перила и энергично махал им в знак приветствия. Проезжая Гласбридж на пути в Андуран, Оризиан пообещал на обратном пути навестить управляющего портом. Сейчас он предпочел бы провести спокойный вечер в прекрасном доме, который в этом городе выстроил для себя Кросан. Но не тот человек Ринейрен, чтобы удалось ему отказать; чувствовалось, что в данный момент его беспощадная радость способна перемолоть даже самую унылую и упрямую скалу.

— Оризиан, сюда, сюда! — надрывался Ринейрен.

— Думаю, нам не удастся сделать вид, что мы его не слышим, — пробормотал Рот.

Тем более что вся толпа уже повернула к ним головы.

— Вечер может затянуться, — проворчал себе под нос Килан.

Пророчество Килана подтвердилось, правда, не для него и не для Рота. Оризиан был выставлен — со всей почтительностью — напоказ перед гостями, которых Ринейрен пригласил на обед. При этом сам себе юноша представлялся трофеем некоей особо утонченной охоты. Портовый капитан очень нуждался в подтверждении своей значимости (его семья всегда имела большое влияние в Гласбридже) и устоять перед искушением видеть в своем доме члена правящей семьи не мог. Оба щитника Оризиана на такое внимание рассчитывать не смели.

Ринейрен отдал дань собственному тщеславию, исключив из числа приглашенных простых воинов, хотя бы и охранявших самого племянника тана. Рот попытался протестовать, но даже он не мог утверждать, что среди первых лиц Гласбриджа Оризиану может угрожать какая-то опасность.

Столовую украшали ветки падуба, можжевельника и сосны: традиционный наряд приближающегося праздника Рождения Зимы. В одном из концов зала на решетке горели сосновые поленья, наполняя воздух острым ароматом. Этот запах пробудил в душе Оризиана болезненные воспоминания о Лэрис, матери. Он очень хорошо помнил, как она любила праздники, а уж в праздник Рождения Зимы в Замке Колглас она была его душой и самым сладким голосом его музыки. Такие вот образы навевал его воображению острый сосновый запах, который накрыл легкой тенью его настроение.

Оризиан, как умел, справлялся с ролью почетного гостя. Он рассказал о торжествах по поводу рождения внука тана, о том, как Нарадин добыл кабана. Когда наконец общее любопытство было удовлетворено, беседа плавно перешла к тем вопросам, которые всегда заботили население Гласбриджа: к уловам рыбаков на прошлой неделе, сезонным ветрам и ожидавшимся штормам, к последним ценам, заломленным торговцами, плававшими на юг, в Колкир. В этом Оризиан понимал мало. Теперь главное было не пропустить момента, когда от него потребуется улыбка, кивок или какое-нибудь одобрительное замечание. Очень скоро ему уже хотелось оказаться за одним столом с Ротом и Киланом, на какой бы кухне он их ни обнаружил.

По мере того как шло время, Оризиан все больше убеждался, что жена Ринейрена, Карьена и его юная дочь говорят именно о нем. Снова и снова поверх кувшинов с вином, мяса и хлеба он замечал, что Карьена смотрит на него неприкрыто оценивающим взглядом. Причины этого он не понимал, чувствовал себя неловко и старался смотреть на что угодно, лишь бы не встречаться с ней взглядами.

Внимание Оризиана особенно привлекал один из гостей, Эдрин Дилайн, капитан торгового судна из Тал Дира. Юноша уже встречался с талдиринцами, когда их корабли заходили в Колглас, но этот человек произвел на него самое большое впечатление из всего племени капитанов, каких он когда-либо видел: высокий, со светлой густой шевелюрой и с шикарной короткой бородкой клинышком, отличительным знаком каждого талдиринского искателя приключений.

Дилайн потчевал гостей историями о сражениях на далеком юге. Многие из людей Ланнисов сейчас как раз находились там, на юге, сражаясь под началом Гривена ок Хейга против мятежных Кровей Даргеннан, и потому за столом интерес к рассказам Дилайна был острейший. Дилайн уверял слушателей, что борьба скоро закончится и тан Игрин, непокорный бунтарь, или умрет, или будет пленен. Ринейрен и его гости, включая и Оризиана, хоть и принимали на веру эти новости, но с весьма скромным энтузиазмом. Между Кровью Ланнис и Кровью Хейг большой любви не было. Оризиан не раз слышал разговоры о том, что две тысячи людей, отправленные под водительством Тейма Наррана на юг по вызову Верховного Тана, сослужили бы лучшую службу, если бы подступили к дворцу Гривена в Веймауте, а не к горным фортам Игрина ок Даргеннан-Хейга.

Чем дальше полз скучный вечер, тем старательнее Оризиан таращил глаза под наливающимися тяжестью веками. Хотя он не забывал разбавлять вино водой, но от тепла и духоты его упорно клонило в сон. Хорошо еще, что гулкий бас Ринейрена не давал ему заснуть и держал в постоянной боевой готовности. Но вот портовый мастер рассмеялся, и Оризиану стало понятно, что все усилия оказались напрасны.

— Подозреваю, слишком много вина и плотной еды для молодого гостя, — сказал Ринейрен.

Оризиан виновато улыбнулся:

— Простите меня, два дня верховой езды берут свое.

— Конечно, конечно, — вскричал Ринейрен. — Можете идти; завтра у вас опять день в седле.

— Благодарю вас за прекрасное угощение, — поднимаясь, сказал Оризиан. Остальные гости тоже встали, выражая ему признательность, кто поклоном, кто кивком. По дороге к двери он обнаружил рядом жену Ринейрена и его дочь и с трудом сдержался, чтобы не кинуться со всех ног под прикрытие выделенной ему спальни. Поскольку за его спиной опять шумно угощались, ему все-таки пришлось задержаться под веселым, но настойчивым и, во всяком случае, внимательным взглядом Карьены.

— Какая жалость, что у нас не было возможности поговорить, но, прежде чем удалиться, вы должны сказать хотя бы пару слов моей дочери Линне. — Она тихонько подтолкнула вперед дочь, та, немного взволнованная, кашлянула, прочищая горло.

— Очень рада познакомиться с вами, мастер Оризиан, — сказала она, одаряя его вежливой улыбкой и ловким реверансом.

— А! — ответил он.

— Линне почти пятнадцать, — многозначительность сочилась в голосе Карьены, как мед из переполненных медовых сот.

— В самом деле… а мне… — Он вдруг обнаружил, что забыл, сколько ему лет.

— Шестнадцать, — охотно подсказала Карьена.

Оризиан не сразу нашел подходящие для расставания слова. Рот ждал его у дверей зала. Щитник сочувственно улыбнулся, когда Оризиан рассказал ему о том, что произошло.

— Шестнадцать — рискованный возраст для единственно подходящего и свободного человека в семье тана, — прокомментировал он события.

На следующее утро Килан был спокойным, даже тихим; его терзали последствия выпивки и того, что можно было бы назвать роскошной серией игр с домочадцами портового капитана. Рот, пребывавший в отличном настроении от перспективы засветло добраться в Колглас, был бодр и весел. Возможно, к несчастью своего товарища. Всю дорогу, пока проезжали по улицам Гласбриджа, перебирались на другой берег широкой реки, текущей по центру города, и выезжали через западные ворота, Рот с Оризианом оживленно говорили об охоте, о Кросане и о растущем великолепии Андурана.

Потом они выехали на вымощенную камнем дорогу, шедшую вдоль южного берега устья реки Глас. Это было многонаселенное пространство, с множеством сельских ферм и деревень вдоль пути. Везде скрипели колеса небольших водяных мельниц, по обе стороны оседлавших стремящийся к морю поток. То тут, то там на камнях лежали вытащенные на зиму из воды рыбацкие лодчонки. Путники остановились у одного из придорожных домов, купили несколько овсяных лепешек и немного сыра и отправились дальше. Настроение Килана после еды немного поправилось, он во всех подробностях изложил сплетни, собранные накануне вечером за игрой в кости (что и говорить, непристойно вести себя подобным образом в доме капитана порта).

Далеко за полдень, скорее даже к вечеру, они обогнули небольшой мыс и наконец увидели Колглас. Окруженный близко подступившим к окраинам густым лесом, город лежал на дальнем от них берегу мелководного залива, усеянного скалистыми островками. Замок Колглас стоял на высокой скале метрах в ста от берега; подвергавшаяся всем ветрам и дождям старая цитадель сама казалась столь же естественной частью пейзажа, как скала, на которой она стояла и о подножие которой разбивались волны. Вода уже спала, и открылся узкий мощеный брод, ведущий от города к замку. Они увидели на дороге телегу, груженную дровами для очагов замка. На лице Оризиана появилась широкая улыбка.

— Догоняйте! — крикнул он и послал коня в отчаянный галоп.

Он услышал сзади сердитый окрик Рота, а потом топот копыт, это оба охранника бросились за ним. Береговая дуга не заняла много времени, но, когда они добрались до окраины города, бока лошадей ходили ходуном.

И главная улица, и разбегавшиеся от нее во все стороны улочки были забиты народом. Как доверху нагруженные рыболовецкие лодки притягивали чаек, так Колглас всегда манил к себе людей на День Рождения Зимы. В палатках, расставленных по всей рыночной площади, шла оживленная торговля всем, что душе угодно: от свечей до зимних башмаков. И хотя много денег переходило из рук в руки, воздух был заряжен добрым юмором и весельем. Многие владельцы палаток и ларьков, зазывая, кричали и махали Оризиану.

В отличие от остальной площади, около памятника в виде небольшой пирамиды из камней было почти пусто, только стайка ребятишек с визгом гонялась друг за другом вокруг нее. Памятник был сооружен в честь битвы при Колгласе. Тогда единоличным правителем был Сириан, он руководил городом от имени тана Килкри в то время, когда изгнанная Кровь Гир и ее последователи были еще очень молоды и страстно мечтали вернуться. Сириан сумел изгнать армию Темного Пути, когда та прорвалась через Долину Камней и потекла на юг по долине Гласа. В награду за одержанную победу Сириану было дано право основать свою Кровь, править долиной, стоять на ее страже и держать ее навечно против изгнанников с севера.

Уже больше века стояла здесь Пирамида, возле нее играли дети и отдыхали странники. Несмотря на кажущуюся фамильярность в обращении с ним, памятник оставался мощным символом значительности Крови Ланнис. Тот, кто после отъезда возвращался в Колглас, не чувствовал, что он и в самом деле вернулся, пока не побывает на площади. Первым Оризиан, за ним Рот и Килан, не слезая с коней, нагнулись и коснулись круглого векового камня, венчавшего пирамиду; от множества подобных прикосновений камень стал уже совсем гладким.

— Теперь в замок? — спросил Рот, и Оризиан кивнул, и все направились к морю.

Как только они выехали на мощенный булыжником брод, облака разошлись, впервые задень, и низкое, закатное солнце раскидало причудливые тени по спокойной воде, а отвесные стены замка показались почти теплыми. Ворота стояли открытыми, и, въехав во внутренний двор, Оризиан обнаружил, что опять улыбается. Хорошо оказаться дома.

Народу во дворе было немного: небольшая группа, сгружавшая поленья возле конюшни, да горстка воинов, острившая мечи на точильном камне возле своей казармы. Половина боеспособных людей замка и города почти год назад ушла на юг, чтобы участвовать в войне против Даргеннан-Хейга. С тех пор замок как бы притих.

Оризиан со спутниками подъехал к конюшням и спешился. Тут же выскочил самый молодой из подручных конюха, Бэр, чтобы принять лошадей.

— Хорошенько позаботься о них, Бэр; они были очень послушны, — приказал Оризиан.

Кое-кто из заболевших Сердечной Лихорадкой пережил эту беду, среди таких была и Эньяра, сестра Оризиана. Ей повезло: болезнь не нанесла ее здоровью большого ущерба. Другим выжившим, как, например, Бэру, повезло меньше, после выздоровления мальчик остался немым. Тем не менее у него было самое живое и выразительное лицо, какие только видел Оризиан. И характер у него был живой, мальчик всегда был весел и приветлив. Бэр с улыбкой собрал все поводья и повел коней в станки.

— Значит, опять спокойная жизнь, — проворчал Рот, притворяясь недовольным.

— Всего-то пару дней. Наступит День Рождения Зимы, и будут тебе любые волнения, какие пожелаешь.

Оба щитника попрощались, вскинули на плечи ранцы и отправились в родную казарму.

Оризиан оглядел центральную башню. Окна были темными и пустыми, здание выглядело необитаемым. С несколько неприятным предчувствием он поднял дорожные вещи и направился к главному входу.

Из леса над дорогой нечеловеческие глаза следили за тем, как три всадника галопом преодолели последний отрезок пути до окраины города. Совсем скоро опустятся сумерки, но даже наблюдателю с его острым зрением не под силу с такого расстояния различить какое-нибудь движение на дороге, когда наступает ночь. И все же, поскольку хуанины с их разбросанными вдоль морского побережья домиками и фермами в темноте все равно что слепые, можно было бы разглядеть что-нибудь еще, если выбраться из-под полога любимого леса и подойти ближе. В этом почти нет никакого риска, тем более что враг явно не подозревает о том, что его скоро ждет; хуанины спокойно продолжали жить своей суетной и горластой жизнью.

Наблюдатель встал. Он неподвижно просидел полдня, тем не менее его ноги нисколько не затекли. Он поправил лук и колчан со стрелами, подобрал копье и длинным, сужающимся к кончику пальцем попробовал острие. Ах, как хорошо будет окунуть копье в хуанинскую кровь! Даже от мысли такой сердце поет. Он в последний раз взглянул на блеклое ожерелье огней, появлявшихся в окнах домов на побережье, и лес поглотил его.

В спальне Оризиана было холодно, зато знакомо и уютно. Стук в дверь раздался как раз в тот момент, когда он закончил переодеваться. Это явилась Илэн, старшая над постельничими.

— Мы не знали, когда вы вернетесь, а то приготовили бы вам что-нибудь поесть. — Тепло и строгость удивительным образом сочетались в ее голосе. Разговаривая, она не прекращала подбирать и прижимать к груди сброшенную им одежду для верховой езды.

— Извини, Илэн, но я не голоден. Случайно так получилось; мы поели на ходу.

— Ну что ж, ничего страшного, просто это испортит вам желудок не хуже сырой рыбы. Хотите отдохнуть?

— Нет, я чувствую себя прекрасно.

Горничная нахмурилась:

— Может, хоть огонь развести и свет зажечь?

— Да, пожалуйста, — сразу отозвался Оризиан. Не такой он дурак, чтоб и от этого отказываться.

Не выпуская из рук одежду, она повернулась, чтобы пойти за свечкой.

— А где все, Илэн? — спросил Оризиан.

— Эньяра, наверное, у вашего отца. Ему все еще нехорошо.

— А Иньюрен?

Илэн возвела глаза к потолку, и Оризиан сразу почувствовал себя виноватым, он еще с детства помнил, как она бранилась, когда была чем-нибудь недовольна. Он гораздо реже, чем Эньяра или Фариль, бывал причиной неудовольствия горничной по поводу какого-либо несчастья, однако именно ему обычно доставались все последствия, поскольку он в отличие от них никогда не умел вовремя удрать. Сейчас он уже слишком взрослый, чтоб она его бранила, но когда Илэн что-то не одобряла, это всегда было заметно, да она и не желала скрывать недовольство. Иньюрен был советником отца и чуть ли не ближайшим другом Кеннета нан Ланнис-Хейга.

— Он, конечно, в своей комнате, — ответила Илэн и удалилась.

Оризиан колебался. Конечно, следовало бы сначала навестить отца, но уж очень хотелось оттянуть этот момент. Пожалуй, будет легче, если сперва зайти к Иньюрену. Хотя бы потому, что встреча с ним вызывает самые несложные и вполне понятные чувства.

Дверь в комнаты Иньюрена, расположенные на верхнем этаже главной башни, была закрыта. Оризиан прислушался и ничего не услышал. Тогда он постучал.

— Входи, Оризиан.

Едва войдя, он сразу почувствовал особенный запах, который был присущ только этому месту: интересная и сложная смесь запахов пергамента, кожи и трав. В небольшом помещении было очень тесно. Вдоль одной стены располагались забитые книгами полки; вдоль другой — связки трав, склянки и горшки с порошками, специями, даже с почвой. На древнем и, судя по отметинам, хорошо послужившем столе раскиданы бумаги, карты и ловко пристроена целая коллекция засушенных грибов. С третьей стороны за занавесом скрывалась крошечная комнатушка, в которой Иньюрен спал. В узком окне на жердочке прыгала ворона Идрин.

Сам Иньюрен сидел за письменным столом, положив перед собой несколько вырезанных из дерева фигурок и небольшую стопку манускриптов. Он вышел из-за стола и подошел приветствовать Оризиана. Невысокий мужчина средних лет с копной русых волос, в которых кое-где уже мелькали серебряные нити. Однако даже тот, кто встречал его впервые, сразу заметил бы, что это был на'кирим — дитя двух рас. В нем сошлись хуанин и киринин. Отец-киринин наградил его пронзительным взглядом прозрачных, чисто серых, суровых глаз, прекрасными чертами лица и тонкими, почти бесцветными губами своего жестокого рода. Тонкие, длинные пальцы с темноватыми ногтями тоже выдавали смешанное происхождение.

Были и другие признаки. У Иньюрена никогда не было детей: никакой на'кирим не мог их иметь. И еще была Доля, это таинственное, неосязаемое царство, лежащее за чертой действительности. Ни один чистокровный киринин, ни один чистокровный хуанин не понимал, как такое получалось, но ребенок смешанной крови иногда получал доступ к секретам и силам этого невидимого царства. Тех, в ком проявлялась такая связь с Долей, называли пробужденными. Иньюрен был одним из таких.

Сколько Оризиан себя помнил, Иньюрена всегда можно было найти здесь, в крошечных комнатах под крышей башни. Он появился в Колгласе еще до рождения Оризиана, найдя у Кеннета нан Ланнис-Хейга редкое по тем временам отношение к себе. Человек предложил дружбу на'кириму! Не все в замке разделяли подобные настроения — Война Порочных навсегда покончила с теми днями, когда хуанин и киринин шли рядом; потомство любого союза, бросившего вызов бремени той истории, не вызывало у окружающих большой доброжелательности, но еще меньшую приязнь они испытывали к пробужденным Долей. Однако Иньюрен долгие годы был верен правителю Колгласа. А с тех пор, как после смерти Лэрис и Фариля Кеннет впал в глубокую депрессию, Иньюрен стал многое значить и для Оризиана.

— Как прошла поездка? — спокойно и тепло спросил Иньюрен.

— Холодно. И немного сыро.

— В таком случае мы с Идрином рады видеть тебя. Как себя чувствует Кросан? Как прошли роды ребенка Нарадина?

Оризиан, наклонившись над столом, разглядывал грибы.

— Да все хорошо. У Кросана очень здоровый внук. Для чего это, Иньюрен? — Он ткнул в один из грибов.

На'кирим отмахнулся:

— Просто любопытно. Одни облегчают рождение детенышей, другие успокаивают больные суставы и так далее. Ничего существенного.

— Значит, ты опять был в лесу?

— Был. Склоны Кар Энгейса хранят много секретов для тех, кто знает, где искать.

— Когда же ты возьмешь меня с собой? — спросил Оризиан.

Иньюрен пожал плечами:

— Посмотрим. Может, скоро. Он всегда так говорил.

Оризиан подошел к Идрину и погладил блестящую грудку. Птица моргнула и склонила голову в надежде, что почешут затылок и шейку.

— У меня все еще остается слабая надежда, что в результате долгих и усердных поисков я найду средство, как излечивать ворон от непослушания, — проворчал Иньюрен.

— Но послушный Идрин это будет уже не Идрин.

— И то сказать.

Оризиан присел на краешек стола.

— Как отец? — тихо спросил он.

Иньюрен вернулся на свое место и вздохнул:

— Боюсь, что для него у меня нет средства. Не то чтобы я не помог ему, если бы мог, но он не хочет видеть никого, кроме твоей сестры. Она ухаживает за ним со времени твоего отъезда в Андуран. От этого его горе должно потихоньку ослабевать. Скоро он придет в себя, Оризиан.

— Он пойдет на праздник?

— Наверняка. Ты же знаешь, такие настроения, как его нынешнее, проходят.

— Знаю. Хотя, мне кажется, они с каждым разом становятся все продолжительнее. Боюсь, что однажды придет день, когда они его уже не оставят.

Губы Иньюрена печально дрогнули, он мгновение рассматривал юношу.

— Отправимся на охоту в первый день зимы? — спросил он. От этого вопроса лицо Оризиана немного посветлело.

— Можно. Я, пока был в Андуране, соскучился по соколам. Дядя Кросан предпочитает продираться по лесу со сворой гончих. Я вынужден был следовать за ним, но такая охота мне не очень нравится.

— Такова жизнь. Таны обязаны производить больше шума, чем простой смертный.

— А что планируется на День Рождения Зимы? — спросил Оризиан.

— Ну, это не у меня надо спрашивать. Как ты знаешь, половина того, что здесь происходит, — тайна для меня, — ответил Иньюрен.

— Вот уж едва ли.

— Ну, во всяком случае, этим я не интересовался. Конечно, будет обжорство. А еще я что-то слышал насчет артистов. Не то группа акробатов, не то что-то подобное приедет в город. Вольные люди.

Оризиан удивленно вздернул бровь. Вольные это те, кто никакой Крови не клялся в верности, большинство из них были торговцами-одиночками или охотниками с холмов и северных гор. Они нередко бывали здесь, но являлись в земли Ланнис-Хейг только за тем, чтобы в Гласбридже или Андуране найти покупателей на свои товары. Он ни разу не слышал, чтобы они приходили больше, чем по двое или по трое вместе.

А Иньюрен продолжал:

— Меня, наверное, тоже позовут. Скорее всего когда начнется обычная раздача милостей.

— Без сомнения, — сказал Оризиан. Он немного понимал в странных и непредсказуемых способностях, которыми обладали некоторые на'киримы (Иньюрен очень не любил говорить о Доле), и знал, что Иньюрен не любит выставлять напоказ свои таланты, но был уверен — они таковы, что куда там каким-то милостям.

— Твой отец любит это. По крайней мере любил в прошлом. Это может… развлечь его немного.

Оризиан кивнул:

— Полагаю, я должен его навестить.

— Должен, — согласился Иньюрен. — Он будет рад. Никогда не забывай, что он любит тебя, Оризиан. Он иногда может забываться, но настоящий Кеннет тебя нежно любит. Ты знаешь, что из всех людей я последний, кто заблуждался бы на этот счет.

Да, Оризиан знал, что это истинная правда. От на'кирима, с его даром видения, не было секретов того, что у кого творится в душе. Иньюрен всегда знал, что у него, Оризиана, лежит на сердце.

— Я знаю, что ты прав, но иногда об этом трудно вспомнить, — признался Оризиан.

— Приходи ко мне, когда тебе понадобится напоминание, — ласково улыбнулся Иньюрен.

— Я и так прихожу, разве нет?

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Иньюрен.

Оризиан чуть не соблазнился предложением, но тут же решительно тряхнул головой. Какие бы трудности его там ни ждали, это их с отцом трудности. Не стоит ждать, что кто-то возьмет их на себя вместо него. Даже Иньюрен, который, Оризиан точно знал, охотно попытался бы это сделать.

Факелы, располагавшиеся вдоль всей деревянной винтовой лестницы, за многие годы так запачкали ее, что Оризиану всегда казалось, будто она отражает тяжелое настоящее. Он помедлил перед дверью в комнату отца. Эта дверь, совсем непохожая на ту, что охраняла секреты Иньюрена, была старой и величественной, с панелями, украшенными резьбой в виде вьющегося плюща. Он приложил ладонь к двери и почувствовал под пальцами прохладное дерево.

Когда он вошел, из распахнутого настежь окна на него дохнуло холодом. В сумрачной и тихой комнате слышно было только, как за окном шевелится море. На огромной кровати у дальней стены лежал отец. Седеющая голова Кеннета лежала на подушке, руки безвольно брошены поверх покрывала, глаза закрыты. На лице такие глубокие морщины, будто от горя кожа сложилась складками под собственной тяжестью. Под глазами пролегли густые тени. За последние годы Кеннет постарел по меньшей мере на пару десятков лет.

Старшая сестра Оризиана, Эньяра, сидела возле кровати и смотрела на вошедшего. Она так устала, что даже потускнели ее длинные, темно-рыжие волосы. Она приложила палец к губам и прошептала:

— Он спит.

Оризиан остановился на полпути. Раз отец дремлет, можно было бы уйти. Но вместо этого он пошел закрывать окно. При звуке его шагов Кеннет пошевелился.

— Оставь так.

— Я думал, холодно, — объяснил Оризиан.

Глаза у отца были красные и пустые.

— Пусть так.

Оризиан подошел и встал рядом с Эньярой.

— Ты вернулся, — сказал Кеннет.

— Всего час назад.

Кеннет что-то проворчал. Казалось, разговор стоит ему огромных усилий, веки его затрепетали и глаза опять закрылись.

Эньяра положила мягкую ладонь на руку брата и слегка пожала ее.

— Кросан желает тебе поправиться, — сообщил Оризиан. — Он хочет, чтобы ты навестил его. Я думаю, ты был бы рад увидеть, как разросся Андуран.

— A, — не открывая глаз, откликнулся Кеннет.

— Ты поправишься ко Дню Рождения Зимы? — спросил Оризиан, и даже ему самому вопрос показался нетерпеливым и жестоким. Он не знал, что и как нужно сказать, чтобы достучаться до того отца, каким он его помнил. И любил.

Отец повернул голову на подушке и взглянул на сына:

— Когда он будет?

Эньяра вмешалась в разговор:

— Отец, мы только сегодня об этом говорили. Послезавтра. Вспомнил? Будут акробаты, песенники и сказители. Помнишь?

Взгляд Кеннета стал более осмысленным, но все же он как будто смотрел не в реальность, а в прошлое, в свои воспоминания.

— Иньюрен сказал мне, что акробаты — вольные люди, — сообщил Оризиан, по себе зная, что воспоминания о прошлых Рождениях Зимы могут принести не только тепло, но и боль. Но они, все трое, часто пользовались таким способом уходить от опасных тем. Сколько сказано, столько и не сказано. Хотя это не всегда помогало.

Кеннет вздохнул и зашелся сухим кашлем. Когда кашель прошел, он сказал:

— Послезавтра. Полагаю, я должен там быть.

— Конечно. Тебе сразу станет лучше, — обрадовалась Эньяра.

Кеннет улыбнулся дочери. Оризиан чуть не отвернулся, увидев эту слабую, неуверенную улыбку.

— Иди с Оризианом, — разрешил Кеннет. — Не нужно все время сидеть около меня. Хотя пусть принесут свечи. Я не хочу мрака. Пока.

— Ему не лучше, — сказал Оризиан, когда они с Эньярой спускались по лестнице. — Я надеялся, что уже наступило улучшение.

— Не намного лучше, — согласилась Эньяра. — Но все-таки он будет на Рождении Зимы. Это уже хорошо. Знаешь, он скучал по тебе. Хорошо, что ты вернулся. Для него хорошо.

Будем надеяться, что так оно и есть. Нездоровье отца больно задевало душу Оризиана. Когда Сердечная Лихорадка унесла мать и брата, от их отсутствия в жизни юноши образовалась неодолимая пустота. В течение нескольких долгих месяцев она была незаживающей раной, но все-таки со временем он научился с нею жить. Казалось, что с отцом происходит то же самое. В течение первого года он как будто окаменел, но, поскольку жизнь продолжалась, казалось, он тоже приспособился к своей печали. Перемены начались после первой годовщины их смерти. Именно после нее на него все чаще стала нападать черная меланхолия, совершенно выключавшая Кеннета из окружающей жизни.

Оризиан глубоко сочувствовал отцу и даже терзался чувством вины за неспособность облегчить его боль. Но иногда у него в сердце возникали и другие, менее добрые чувства, за которые потом ему становилось стыдно. Случалось даже, что ему приходилось бороться с вспышками возмущения и обиды на отца за его столь сильную привязанность к умершим. Эта привязанность отнимала у Кеннета все силы, которыми он, возможно, мог бы поделиться с живыми и тем облегчить горе утраты, жившее и в груди самого Оризиана. Часто, когда отец смотрел на него, у Оризиана появлялось ощущение, что в нем видят — или очень хотят видеть — Фариля, а брат был так силен, так умен, имел такой острый глаз и такие ловкие руки, что ему, Оризиану, никогда с ним не сравняться.

Они с сестрой спустились во внутренний двор. Быстро надвигалась ночь, изрядно похолодало. Облака рассеялись и открыли небо, на котором уже слабо мерцали бесчисленные звезды. Скоро взойдет луна, потом она еще раз вернется, и наступит Рождение Зимы. Брат с сестрой стояли в центре двора, глядя вверх, но скоро Эньяра потеряла к небу интерес.

— Ну и как там Андуран? — спросила она, потирая от холода руки.

— Процветает. У дяди Кросана полно планов, — ответил Оризиан.

— Как всегда.

— Он строит огромный зал на площади и новые конюшни недалеко от замка. Все леса к югу должны быть расчищены под фермы и пастбища. Этим заняты все.

— Хорошо, что не затеял этого раньше времени. Лихорадка давно ушла, — сухо, как будто это ее совсем не касалось, сказала Эньяра. Оризиан вдруг подумал, что ведь и ее он мог потерять. Нет, он еще не забыл, как чувствовал себя, когда сестра находилась на самом краю смерти. Наверное, в каком-то смысле было бы легче самому проваляться те ужасные дни в бреду, чем наблюдать это со стороны.

Эньяра шмыгнула носом:

— Как здесь холодно. Ты голоден?

— Немного.

Она потянула его за руку:

— Пойдем на кухню. Посмотрим, что есть.

— Да ну, только на неприятности нарвемся.

— Ну что ты, как старушка! — усмехнулась Эньяра.

Кухня располагалась на первом этаже главной башни. Как всегда вечером, там вовсю кипела жизнь. Поварята таскали горшки и противни от стола к плите и обратно, повара резали, помешивали, отбивали и болтали в сумасшедшей, но организованной суете. На потолочной балке в ряд висели на крючьях жирные лесные куропатки. На одном из столов остывало около дюжины буханок хлеба, наполняя все помещение восхитительным ароматом. Сначала казалось, что прихода Эньяры и Оризиана никто не заметил. Но через мгновение старший повар Эта уже хромала к ним, на ходу вытирая о передник руки. Невысокая женщина в возрасте, у которой что-то было не в порядке с суставами, и потому со временем походка у нее стала очень неуклюжей. Однако никакие напасти не могли сломить боевой дух Эты. Ладонью со скрюченными пальцами она похлопала Оризиана по руке.

— Вернулся наконец. И как раз вовремя. В этом году банкет будет прекрасный. Не следовало бы его пропускать, — сказала она.

— Я и не хотел, — серьезно ответил он и показал на чернокрылых птиц над головой. — Похоже, мы отменно поедим.

— Да, да. И еще много чего есть.

Ее прервал сердитый вопль. Эньяра пронеслась мимо них, подкидывая на ладонях ломоть еще горячего хлеба, а один из поваров размахивал половником, капли жирного бульона разлетались во все стороны.

— Ну что за девчонка! Как ребенок! — проворчала Эта, потом повернулась к Оризиану и начала тыкать в его грудь жестким пальцем: — А вам, молодой человек, хоть вы на пару лет и моложе, тоже непростительно… Известная парочка. Дня не прошло, как вернулись, а уже ведете себя словно шайка воришек.

Оризиан, притворяясь смущенным, отступал к двери.

Эньяра сидела во дворе, отламывала куски хлеба и тихонько посмеивалась. Он сел рядом с ней, и они молча доели ломоть. Хлеб был теплым и очень вкусным. Они еще немного поболтали, чуть не дрожа на ночном воздухе. Они опять были детьми, дразнились и шептались, и с губ у них срывались клубочки пара. Вскоре во двор вышел один из поварят и начал бить ложкой в большой медный таз, оповещая всех о том, что ужин готов, и молодые люди присоединились к солдатам, конюхам, слугам и служанкам в общем зале.

А за стенами начинался прилив, и волны, окропленные лунным светом, перекрыли дорогу от берега. Замок остался в одиночестве на скалистом острове.

III

От неглубокого, прерывистого сна Гривена ок Хейга, Верховного Тана Крови Хейг, пробудил голос лакея. Тан перевернулся и прикрыл глаза от света масляной лампы, принесенной слугой.

— Сообщение из форта, мой господин, — доложил лакей.

Гривен протер глаза:

— Который час?

— Три после заката, мой господин.

Тан Танов заворчал и сел. Он облизнул пересохшие губы, и привкус во рту был отвратительный, зря он вечером столько вина выпил.

— Принеси мне воды, — приказал он.

Слуга повернулся и вышел из огромной палатки. С ним исчез и свет. Какое-то время Гривен сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к шороху тяжелой парусины, которую шевелил ночной ветер. Очень хотелось спать. В темноте он обернулся простыней и поднялся на ноги, не очень уверенные, и так и стоял, пока не вернулся лакей, по виду еще более взволнованный, чем прежде (наверное, понял, что лампу нужно было бы оставить). Он подал хозяину высокую кружку с водой, и тот выпил все.

— Подай одежду.

Слуга торопливо поднял с тюфяка Верховного Тана плащ с капюшоном. Они были высоко в горах земель Даргеннан-Хейга, и высота добавляла холода осенним ночам даже здесь, на юге. Гривен накинул плащ на плечи, потом взялся за отделанные золотом края и стянул его на груди. Короткий, непроизвольный озноб пробежал по его телу, и он надул щеки. Неловко наклонившись, он натянул сапоги, их кожа тоже была холодной и жесткой.

— Так, что за сообщение?

— Вас ждут возле палатки совета.

— Тогда свети мне.

Верховный Тан опять передернул плечами, будто стряхивая остатки сна. Ханн кивнул, и Гривен вслед за ним вышел на склон. В юные годы сон легко соскальзывал с него. На шестом же десятке казалось, что сна требуют все его кости. Да и холодные ночи вдали от уюта родного дома изматывали.

Небольшие костры его армии усеивали все ближайшие склоны. Из толпы, собравшихся вокруг палаток доносились еле различимые голоса. Гривен поднял голову и обвел взглядом темные контуры осажденного форта. Там тоже светилось несколько огней.

Вход в палатку совета освещали два закрепленных на высоких металлических держателях факела. Ветер подхватывал языки пламени и мотал их из стороны в сторону. Рядом с факелами стояли стражники, бодрые и бдительные, хотя заступили на пост уже давно. Кейл, Мастер Щита Верховного Тана, тоже был тут. И высокий, темноволосый мужчина, должно быть, вестник. Гривен, не взглянув на них, вошел в палатку и сел в деревянное кресло с высокой спинкой.

— Теперь зови их, — приказал он лакею.

Первым появился Кейл, в мерцающем свете он выглядел усталым. Такое лицо, как у него, наверное, вырезают из горных гранитов Эйт-Хейга. За ним вошел вестник: молодой человек, как теперь разглядел Гривен, вероятно, лет двадцати пяти, не больше. Красный значок на груди — скрещенные меч и копье — выдавал в нем наемника королевского дома Дорнак.

Гривен поскреб подбородок и зевнул. Посланник стоял перед ним, шныряющие глаза выдавали его неуверенность. Кейл, как всегда, представлял собой немую статую, только наблюдающую.

Гривен начал:

— Итак, вы выдернули меня из постели, тогда как мои старые кости жаждут покоя. Дело должно быть действительно очень важным и совершенно безотлагательным. Давайте же послушаем, о чем идет речь.

Вестник коротко дернул головой в некоем подобии поклона:

— Меня зовут Джайн Т'ерин, капитан сотни Дорнака. Я нахожусь здесь без ведома людей Даргеннана из форта и говорю один за всех.

— Даргеннан-Хейга, — спокойно поправил Гриван. — Они все еще обязаны почитать меня, хоть и забыли об этом.

— Как скажете. Они воюют по своим причинам, я и мои люди — по своим. Мы удерживаем против вас форт три недели, и могли бы держать еще три, но, кажется, это бесполезная борьба. Ваши армии ищут тана Даргеннан-Хейга на юге, и хоть сейчас он держится вдали от берега, но все-таки по воде может уйти. Без сомнения, вы предпочли бы, чтобы люди, которых вы здесь расположили лагерем, тоже присоединились к охоте. При некотором взаимопонимании можно было бы удовлетворить и ваши, и наши интересы.

Гривен приподнял брови:

— А чего ищете вы? Получить безопасный проход обратно в ваши земли или обменять золото Даргеннан-Хейга на мое?

Джайн Т'ерин еле заметно улыбнулся, теперь он совсем успокоился.

— Если вы пообещаете моим людям безопасность в том, что последует, я передам вам форт. Кроме того, мы могли бы поступить к вам на службу, если пожелаете. Или вернемся на родину.

— Игрин, как всегда, недальновиден. Кажется, он даже верность не способен купить. — Гривен некоторое время рассматривал вестника. — Ты слишком молод, чтобы вести за собой отряд вооруженных людей, но, оказывается, достаточно зрел, чтобы видеть, как должна закончиться эта битва, и попытаться вывести из нее своих людей в безопасное место. Кроме того, полагаю, нужна некоторая смелость, чтобы предстать передо мной.

Верховный Тан на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, то встретил пристальный взгляд Т'ерина, и лицо у того теперь было жесткое и решительное.

— Я отвечу тебе, — заговорил Гривен. — Ты взял монету у моего врага, и твои люди рядом с ним за этими стенами, которые я поклялся разрушить. Игрин ок Даргеннан-Хейг обманулся, когда отверг присягу мне и попробовал отказаться от обязательств его Крови перед моей. Он удерживал у себя налоги, которые по праву принадлежат мне; полагаю, здесь нет ничего другого, кроме жадности. Он дает убежище пиратам и бандитам, которые охотятся на торговцев Веймаута и Тал Дира, а украденные товары попадают в его казну. Когда же я требую компенсации, он не признает моей власти и заключает в тюрьму моего Казначея. Золото, на которое он купил тебя и твоих людей, мое, продажный солдатишка.

Где бы он ни укрылся, в пещере или лачуге, не важно, мои войска скоро достанут его, и он узнает цену предательства. Как узнают все, кто пойдет против меня. От этого форта, что сейчас высится над нами, я не оставлю камня на камне. Ни один из тех, кто сейчас там, за стенами, не увидит рассвета после того, как я их снесу. А тебя приведут и поставят передо мной, с отрубленными руками и выколотыми глазами. Я сам распотрошу тебя и пошлю твою голову в Дорнак, твоей родне.

— Но… — Джайн запнулся, — я же отдам тебе Ан Каман. Тебе не нужно будет проливать кровь своих людей…

Гривен хрипло рассмеялся.

— Ты думаешь, Верховный Тан настолько слаб, напуган или мягок, что его беспокоит чья-то кровь? Или Дорнак так легко забыл характер Истинной Крови? Даже если мне придется плавать в крови собственных людей, я все равно любую живую тварь, что сейчас обретается в стенах форта, увижу мертвой у своих ног. Возвращайся и скажи своим людям, что им нечего ждать от меня, кроме скорой отправки в Темный Сон.

Наемник развел руками и хотел что-то сказать, но не успел он заговорить, как Кейл схватил его за руки и вытолкал из палатки. Верховный Тан вздохнул и сполз поглубже в кресло. Когда вернулся Ханн, Гривен взмахом руки отослал его.

Потом поманил Кейла, тот подошел ближе и склонил голову почти к самым губам правителя, чтобы расслышать каждое тихо произнесенное таном слово.

— Нашему другу из Дорнака не повезло, он оказался в самой плотной паутине из всех, какие видел. В другой раз его предложение было бы принято с удовольствием, но Даргеннан не единственная Кровь, которая нуждается в уроке. Я еще не покончил с Ланнисами и Килкри. Я все-таки увижу, как их силы иссякнут и будут разбиты на этих склонах.

— У них совсем не слабые силы, мой господин. Они прислали две тысячи человек для участия в совместной с вами кампании. А ведь в поход могло бы выступить и меньше половины этого.

— Однако это больше, чем я верну им обратно. Они маскируются лучше Игрина, но и у них мятежные помыслы.

Тан потер пальцами глаза.

— Эх, Кейл, мои кости слишком стары для того, чтобы под покровом ночи плести интриги и составлять заговоры. Мне давно уже следовало бы вернуться в Веймаут. На этот раз все слишком затянулось.

— Ваши кости не так уж стары, — без улыбки возразил телохранитель. — А плетение заговоров — это судьба всех Танов любой Крови. С Игрином почти покончено; он никуда не денется. Я думаю, мы уже через месяц будем в Веймауте.

— Несомненно. — Гриван зевнул и тронул Кейла за плечо. — Ну, сегодня я уже не усну. Разгулялся. А дремота с годами становится все менее надежным товарищем: неодолима, когда ты в ее объятиях, и невозвратима, если ты от нее хоть ненадолго оторвался. Пошли за верными северными капитанами, и пусть кто-нибудь принесет мне более подходящую для их приема одежду.

Кейл, уже пятясь, отвесил не очень глубокий поклон, потом повернулся и вышел в ночь.

Тейм Нарран да Ланнис-Хейг, капитан Замка Андуран, в сопровождении Кейла направлялся в палатку совета. Оба обменивались довольно недружелюбными взглядами. Вплотную за ними шел Рорик нан Килкри-Хейг, младший сын Ленора, тана Крови Килкри. Гривен ждал их, сидя на деревянном троне, теперь одетый в прекрасный церемониальный плащ, на коленях у него лежал меч в ножнах. По обе стороны трона стояли стражники во всем великолепии официальной одежды и смотрели прямо перед собой.

— Слишком холодная ночь, чтобы строить планы, но война всем нам предъявляет жесткие требования, — приветствовал вошедших Гривен.

Тейм ничего не ответил. Рорик неловко переступил с ноги на ногу.

— Слишком холодная, я полагаю, для любезностей, — продолжал Верховный Тан. — Итак, когда вернется свет, мы снова испытаем стены. Ваши отряды пойдут на приступ.

Тейм опустил глаза и стиснул зубы, костяшки на стиснувших меч пальцах побелели. Он еле заметно поморщился, когда услышал сзади тяжкий вздох Рорика. Только Тейм знал, как несдержанно мог вести себя сын Ленора, если ему что-то не нравилось. И действительно, молодой человек не сумел скрыть гневные нотки.

— Мой отец дал мне тысячу лучших воинов, когда вы потребовали у него людей на войну, — заявил Рорик, — и сотни их отдали ради вас жизни. Более полутысячи умерли от ран и болезней или пали на поле битвы, остальные тоже уже не в состоянии подняться со своих циновок. В каждом бою, а теперь еще и в каждой вылазке на стены не столь уж важного замка впереди должны быть только воины Килкри и Ланнис. Я что, всех должен положить на этих склонах? Когда же в атаку пойдут другие Крови?

— Я смотрю, наши северные братья уже не так жаждут славы, как бывало когда-то, — ровным тоном произнес Верховный Тан.

Рорик хотел возразить, но Гривен оборвал его:

— Обращаясь к Верховному Тану, ты должен с большей осторожностью выбирать слова. Давно прошло то время, когда ваша Кровь была первой среди прочих. Твой отец присягнул мне, как и Кросан, поэтому мастер наших друзей, Тейм, здесь. Ты тоже теперь находишься под присягой. Ты молод, и ради твоего отца я оставлю твои слова без внимания, но глупо считать, что все делается ради меня. Это делается ради всех Кровей и всех танов. А если кто-то забывает о своем долге, как это позволяет себе Игрин ок Даргеннан-Хейг, то его необходимо заставить подчиняться! Никогда не добьешься порядка, если такие, как он, будут самовольничать. Ведь и ты не хочешь беспорядка, я прав?

На щеках Рорика вспыхнул румянец, а в глазах мелькнуло бешенство, но он все-таки сумел справиться с собой.

— У нас нет приспособлений, чтобы проломить стены Ан Камана, — упрямо произнес он.

Гривен слегка улыбнулся:

— Здесь не Хайфест, о стены которого может вдребезги разбиться любая армия. Эти годятся лишь на то, чтобы пугать бандитов и грабителей. У тебя есть складные лестницы и храбрость твоих людей: достаточно взять зубчатую стену на ширину руки, и вся армия хлынет вслед за тобой. — Он повернулся к Тейму: — Наш капитан Ланнис-Хейг тоже разделяет эти страхи?

Тейм поднял глаза. У него было более темное и грубо вырезанное лицо, чем у Рорика. Бывшие в забытой юности темными короткие волосы подернула седина. Ничто в лице не выдавало его мыслей, только глаза. В них был сдерживаемый, глубоко скрытый отпор. Он прямо встретил пристальный взгляд Верховного Тана.

— Мои люди, как и я, не боятся умереть, хотя я, как и они, хотел бы иметь более достойный повод встретить Темный Сон. Там, в форте, уже испытывают недостаток в провианте и могут продержаться еще не больше месяца; если мы подождем, то они сами перессорятся друг с другом. С другой стороны, сбежавший Игрин уже измотан, только горы мешают захватить его. Полдюжины посланных вами отрядов охотятся за ним в горах к югу отсюда. Он будет вашим через день или через неделю. И значит, опять же спешка не имеет смысла.

Гривен ок Хейг заговорил медленно и отчетливо:

— Возможно, ты говоришь правильно, Тейм Нарран. Мне это все равно. Пойми меня хорошенько: моя воля, чтобы стены над нами были разрушены и чтобы дорогу к ним проложили именно Килкри и Ланнис. Здесь и сейчас управляет моя воля. Твоя собственная территория — окрестности Замка Андуран, а он далеко отсюда, моя — простирается от реки Глас до этих самых холмов. Я — Тан Танов, правитель твоего правителя. Каждый из твоих людей, способный ходить и держать меч, должен к рассвету быть готов.

— Я хорошо вас понял, мой господин, — склонив голову, ответил Тейм. Рорик еще что-то попытался сказать, но Тейм взял его за руку и повернул к выходу. Он любил Рорика, несмотря на все его юношеские недостатки, и не желал видеть, как тот еще больше уронит себя в глазах Верховного Тана. Они вышли из палатки, им предстояло еще разбудить своих людей и встретить новый день.

Гривен хмыкнул, взглянул на Кейла и сказал:

— Рорик — глупец. Хорошо, что между ним и высоким троном его отца есть другой сын. Я думаю, наш друг Тейм Нарран — штучка поинтереснее.

Кейл пожал плечами:

— Он не знает другой верности, кроме верности Ланнис-Хейгам, господин. Позволь мне послать к нему человека с ножом. Это можно проделать так, что потом никто не ткнет в нас пальцем, зато потеря Наррана больно ранит Кросана, он будет уязвлен.

Гривен рассмеялся:

— Однако! Ты допускаешь, что неприязнь к человеку мешала тебе правильно рассуждать. Моя Теневая Рука, там, в Веймауте, никогда не простил бы такой необдуманный шаг. Нет, поспешные шаги нам не нужны. Завтра Тейм поведет своих людей на убой, хотя в глубине души скорее снес бы голову мне. Спасибо еще, что старые традиции до сих пор связывают их с Ланнисами и Килкри. Поскольку Кросан преклонил предо мной колено, Тейм, в свою очередь, будет действовать по моему приказу. Наверное, его гордыня очень страдает от того, что он не может поступить иначе.

Тан Танов потер руки.

— От этого холода может растрескаться и горный пик. Пусть принесут сюда жаровню. И хлеба. Я должен быть здоровым, сильным и энергичным, если хочу насладиться тем, что принесет мне утро.

IV

Проснулся Оризиан поздно, от сновидения, ускользнувшего раньше, чем он успел его осознать. В это первое, еще затуманенное, мгновение пробуждения перед ним мелькнуло лицо брата. Он сел на кровати и оглядел комнату. В ней он жил с братом, когда тот был еще жив. Пока болезнь бродила по коридорам и палатам замка, Фариль лежал здесь, в поту, в бреду, то впадая в тяжелый сон, то выбираясь из него. В течение тех ужасных нескольких недель Оризиан спал в комнате Эньяры, пока она тоже не заболела. После этого они с Илэн перешли в комнаты горничных.

Спустя несколько месяцев его брата завернули в простыню и отвезли на Могилу на корабле с черными парусами. Оризиан не хотел возвращаться в эту комнату, а когда все же нашел в себе силы вернуться, здесь, к его удивлению, оказалось удобно и уютно. Часто лежа на этой кровати, он вспоминал брата, и почти всегда это были приятные грезы. Иногда ему казалось, что здесь все еще ощущается и присутствие матери, хотя воспоминания Оризиана о ней были немного иными, чем сны о Фариле. Запах ее волос и их прикосновение к лицу; теплые и надежные объятия; звуки ее песен — за прошедшие годы из такой мозаики сложился образ матери. Изредка она ему снилась, он просыпался и в первое же мгновение с удивлением и смятением понимал, что ее нет. Иногда от таких снов одиночество казалось еще горше, а иногда, наоборот, он становился спокойнее.

Не успел еще Оризиан полностью стряхнуть с себя сон, как вокруг него уже засуетилась Илэн, она принесла воду и одежду. Пожелав ему доброго утра, она больше почти не разговаривала с ним, хотя всем видом выражала глубокое недовольство столь поздним пробуждением. Одним словом, к моменту ее ухода Оризиану было уже невыносимо стыдно за собственную лень.

День прошел быстро. Утром они с Эньярой по мощеному броду отправились в город, побродили по рынку, толкаясь в дружелюбной толпе, и там же повстречали Джьенну, прехорошенькую девушку того же возраста, что и Оризиан. Ее отцу, торговцу, принадлежала едва ли не четверть всех прилавков на площади. Джьенна с Эньярой весело сплетничали, более или менее игнорируя Оризиана, но когда тот, воспользовавшись паузой в их беседе, вмешался в разговор и похвалил внешний вид и платье девушки, та рассмеялась. Спасибо еще, что по-дружески и с благодарностью.

Потом Эньяра хлопала его по спине и ужасно дразнилась. Он краснел и отругивался, но беззлобно. Впрочем, она скоро устала от этой игры, и они вернулись к обычной болтовне: сколько гостей приедет в замок на пир, кто станет на празднике Зимним Королем, кто из торговцев больше заработает на предпраздничной торговле.

Они набрели на ларек, в котором продавались пирожки с медом, деликатес, который всегда любил их отец. Когда они были маленькими, он часто возвращался из поездок в Драйнен или Гласбридж с пирожками, спрятанными в каком-нибудь из вьюков. Это была такая игра: Оризиан, Эньяра и Фариль азартно рылись в отцовом имуществе в поисках липких сокровищ, существование которых он отрицал до самого момента их обнаружения. Но время все переменило: и роли, и отношения, теперь уже Эньяра с Оризианом принесут отцу небольшую коробку с пирожками.

После похода в город Оризиан пошел навестить Иньюрена. Он безуспешно обыскал весь замок. В конце концов его направили через узкие ворота в задней стенке конюшни. Оттуда такой же узкий проход в стене замка с обитой железом дверью вывел его на скалы к морю. Там, у мокрого причала, стояла небольшая парусная шлюпка Иньюрена, которую ему нужно было перегнать к дальнему берегу, в устье. Это была простая, но вполне скороходная лодка, достаточно крепкая для коротких переходов при хорошей погоде. Конечно, она не выдержала бы, если бы ее на открытом месте захватил крепкий ветер или крутая волна, и значит, по мнению Оризиана, ее пора было переводить к пристани города. Он всегда радовался, когда Иньюрен брал его с собой, тем более что случалось это редко. Посадка у лодки была очень низкая, и пока она скользила по воде, можно было опустить руку и наблюдать за искрящейся на солнце бороздой. Короткая поездка от замка до пристани, где лодка останется на зимней стоянке, станет последней до того, как зима окончательно скует суденышко.

У него за спиной стоял огромный замок, в котором обитало множество людей, а здесь, на север от устья Гласа до темнеющих за рекой гор за ним глаз Оризиана не обнаруживал никаких признаков ни человека, ни человеческого жилья. Ветра почти не было, и огромный залив был на редкость спокоен. Оризиан стоял, наслаждаясь простором, наблюдая за морскими птицами, устроившими гонки друг за другом почти над самой водой. Кар Энгейс, горный хребет из массивных и суровых голых вершин, возвышался, окруженный темными лесами, подступавшими почти вплотную к северному берегу. Зубчатая линия горных вершин уходила и вправо, и влево. Он знал, что на севере они все сбегались к Гласбриджу и сливались с огромными валами Кар Крайгара, а далеко на юге они спускались к проклятому мысу Дол Херигейг, где горный хребет рушился в море хаосом разбитых скал. Этот мыс еще называли Разрушительным. Там, так далеко, что Оризиану отсюда не видно, лежит не защищенный от ветра, исхлестанный океаном, унылый и промозглый остров. Он держится в отдалении от Дол Херигейга, как будто представляет собой последнюю гору гряды, целиком соскользнувшую в воду и оставившую на поверхности только верхушку.

В преданиях рассказывается, что остров был огромным и на нем жила одна из Первых Рас, канувшая в море. Для обитателей Колгласа он имел теперь особое значение: во время Лихорадки огромное число их родственников обрели на нем свой огненный покой, поскольку тела умерших на кораблях с черными парусами свозили туда на огромные погребальные костры. Таким же было последнее путешествие брата Оризиана и его матери. Их тоже завернули в холсты и втиснули среди других трупов на палубу судна. До того мрачного года остров носил древнее название Ай Дромнон, теперь все знали его под именем Могила.

Оризиан, оскальзываясь на камнях, сполз по скалам туда, где увидел Иньюрена, который, присев у воды, тыкал в нее палкой. Край темной накидки на'кирима волочился за ним по воде.

Оризиан окликнул его:

— Что ты делаешь?

— Ищу морских ежей.

— Зачем?

Иньюрен прислонился спиной к валуну:

— Ну, во-первых, если их высушить и растолочь в порошок, то, как говорят, они предотвращают грудную мокроту, особенно если принимать с бульоном. Сам я в этом сомневаюсь, но кто знает? А во-вторых, у меня было достаточно заготовлено порошка, но Идрину понравилось его склевывать, в результате почти все исчезло между половицами.

— Эх. — Он с огорчения бросил палку в воду. — Ни одного здесь нет.

Оризиан сел рядом. Оба глядели на холмы. Иньюрен наконец заметил, что его одежда намокла, и начал выкручивать ее, что-то ворча под нос.

Через минуту Оризиан прищурился и вздернул голову. Ему показалось, что он видит что-то непонятное, неясное, блеклое. Похоже, тончайшая, не толще волоска, струйка дыма поднималась среди деревьев на том берегу.

— Ты видишь дым? — спросил он, зная, что зрение у на'киримов гораздо острее, чем у него самого.

Иньюрен, даже не взглянув, ответил:

— Конечно. Он уже несколько раз там появлялся. Довольно неосторожно.

Оризиан на мгновение смешался, потом понял и взглянул на на'кирима:

— Киринины? Их лагерь?

Иньюрен кивнул.

— Значит, Лисы? Там ведь только клан Лис может быть, да?

Отец Иньюрена, киринин, тоже был из Лис. Больше Оризиан ничего не знал о нечеловеческом происхождении на'кирима и никогда не осмеливался об этом спрашивать, хотя был почти уверен, что Иньюрен бывал на холмах и в лесах Кар Энгейса не только для сбора грибов или растений, но и для того, чтобы посетить лагерь Лис. Много нашлось бы желающих сопровождать на'кирима в какой-нибудь из его прогулок и взглянуть на лагерь кирининов, но все же, что бы ни думали о нем соотечественники, Оризиан ощущал большее любопытство, чем другие, к кирининам, которые жили на границе его родных земель.

— Только Лисы, — согласился Иньюрен. — Полагаю, они считают себя в безопасности в таком недоступном месте. Я имел в виду, что легкомысленно так явно обозначать себя. Я был о ней лучшего мнения.

— О ком?

Иньюрен моргнул:

— Да кто бы там ни был… О них.

— Но там же нет для них опасности, верно?

Иньюрен пожал плечами:

— Твой дядя заявляет о своих правах на эти земли, даже несмотря на то, что на них никто не живет. Сейчас не лучшее время для кирининов, чтобы появляться так близко от границ Ланнис-Хейгов.

— Но если это Лисы… ведь неприятностей надо ждать от Белых Сов…

Иньюрен, выгнув бровь, посмотрел на молодого товарища:

— Ты действительно полагаешь, Оризиан, что для твоих соотечественников есть какая-то разница между Лисами и Белыми Совами? Или ты это знаешь не хуже меня, или не настолько умен, как я считал. Не все думают так же, как ты. То есть очень даже немногие. Лисы и Белые Совы грызутся друг с другом с таких давних пор, каких все ваши Крови даже представить себе не могут, но для твоих соплеменников-хуанинов и те, и другие всего только лесные твари, и не больше того.

Оризиан и не отрицал. Война Порочных разверзла глубокую пропасть между двумя расами, хотя было время, когда три королевства расы хуанинов — Эйгл, Олсир и Адреван — стояли вместе против объединенных сил кирининовских кланов.

При всей дикости тех столетий не было никакого повода для той резни, что разгорелась в результате обширного конфликта. Мертвых на полях осталось столько, что зловоние душило даже мерзких падальщиков. Рассказывали, что по трупам можно было идти целый день. Кирининский город Тейн, самый поразительный и чудесный из всех тогдашних городов, был разрушен. Война окончилась, только когда анайны, самая мощная и таинственная из всех рас, очнулась наконец от непонятной спячки, овладела разоренным Тейном и вырастила обширные Дебри, поглотившие и город, и его окрестности.

Победившим королевствам никакой награды это не принесло. Олсир приходил в упадок из-за ужасных беспорядков, пока не возродился в виде меньшего королевства Дорнак, и Адреван начал свое долгое отступление в упадок, безумие и изоляцию. Эйгл раздирали внутренние противоречия, которые погасили только кровопускания Бурных Лет, земли Эйгла отошли к тем Кровям, что поднялись из его пепла. Все эти исторические события произошли очень-очень давно, а сейчас Оризиан пристально вглядывался в далекие огни походных костров народа, которого не знал и знать не мог.

— Я еще не рассказывал тебе про кабана Нарадина? — спросил он. — В нем оказалась стрела Белых Сов. Свежая рана. И это случилось сравнительно недалеко от Андурана. Рот сказал, что давно уже ни один киринин не подходил к городу так близко.

— Да, это странно. — Иньюрен на мгновение нахмурился.

— Кросан думает, что это просто несколько молодых охотников решили покрасоваться, забравшись так глубоко в наши земли.

Иньюрен покачал головой:

— Тан не прав в своих предположениях. Сейчас не то время года, чтобы охотникам забредать так далеко. Нет, все это дурно пахнет. И в чем бы там ни было дело, только это не молодость себя показывает. Кросан лучше бы сделал, если бы обратил внимание на такие знаки.

На'кирим еще больше нахмурился и погрузился в долгое раздумье, закрыв глаза и ничего не замечая вокруг. Оризиан опять смотрел на северный берег.

— Они ведь сейчас должны разбрестись по своим зимним жилищам, разве нет? — задумчиво спросил он.

— Да, — поднимаясь на ноги, ответил Иньюрен. — Они как раз туда движутся. Все а'аны, что сейчас пробираются по лесам, соберутся в во'анах, зимних лагерях, чтобы дожидаться весны. А'анов немного, всего десять — двадцать.

Оризиан не отрывал глаз от тоненькой струйки дыма. Однако, несмотря на всю неосуществимость, его страстное стремление самому увидеть, что означает этот дым, никуда не денется. Где-то там существовал мир, в котором прошлое не давило так тяжело, где не было темных, погруженных в печаль и нависавших над ним стен, не было напоминаний о том, как все могло бы быть. Если этот мир не находится на палубах талдиринских кораблей, может, он лежит в лесу, по которому блуждают киринины и за пределы которого они не выходят? И вдруг все признаки костров исчезли, как будто их никогда и не было. Он взглянул на Иньюрена.

— Иньюрен, а тебе никогда не хотелось…

Тот прервал его:

— Не стоит носиться с желаниями, которым не суждено исполниться. Поскольку такое желание — самый быстрый способ отравить сердце. — На'кирим с грубоватой лаской взъерошил волосы Оризиана. — Твое сердце отравлено меньше, чем у всех, кого я знаю, Оризиан. И мне это нравится.

Оризиан прикусил язык. Но желание никуда не исчезло.

— Вот пройдут праздники, и мне надо будет поставить лодку в более безопасное место, — сказал Иньюрен. — Может, ты мне поможешь?

Оризиан заулыбался.

Встало солнце последнего осеннего дня. Его бледные легкие прикосновения сначала пометили заснеженные поля и высокие пики Тан Дирина, а потом соскользнули в долину Гласа. Сначала они упали на хорошо укрепленный город Тенври, расположившийся в нижней части Долины Камней, на самой северной границе земли Ланнис-Хейг. За его стенами уставшие за ночное бдение мужчины покидали наблюдательные посты, и жидкая каша выкладывалась из парящих горшков в миски с раскрошенным хлебом.

Тек серенький свет на юг и на запад, на тростник и камыш, на кочковатые пастбища, и далее к Таргласу. Скот пробуждался от сна, и бекасы с зуйками засуетились между кочками. Добравшись до Таргласа, солнце подсветило столбы дыма, поднимавшиеся от сотен очагов, пока загонщики, гуртовщики и охотники-трапперы разогревали после сна свои кости. Толпились овечьи отары, кричали на собак пастухи. Большая река Глас текла мимо города, и солнце сопровождало ее до самого Андурана.

Город уже наполовину проснулся. Торговцы открывали лавки на площади, собаки гонялись друг за другом по улицам. Замок над рекой распахнул свои ворота с первым намеком на рассвет. Факелы на зубчатых стенах погасили, и в светлеющем небе разоралась стая ворон. После Андурана рассвет добрался до спокойной глади и туманных островов Вод Гласа, поднимая из дремоты их болота. Руины старого Кан Эвора неохотно появлялись из ночи.

Цапли покидали разрушенные стены и, расправив над водой крылья, отправлялись на охоту. На Дамбе Сириана первый дневной свет застал людей уже за работой, они поправляли большой кусок плотины, которая могла не выдержать надвигающегося сезона.

Наконец солнце достигло Гласбриджа и моря. Оживился и зашумел порт, рыбацкие лодки открыли трюмы, и вокруг них сразу собрались толпы, началась торговля за лучший улов. Глас нес свои воды в море, и свет промчался по всему простору залива, заигрывая с пенистыми гребнями волн. На севере он подкрасил верхушки деревьев темного леса на берегу и перевалил за скалистый хребет Кар Энгейса, а на юге гонялся за темнотой от деревень и ферм на побережье до самого Кол гласа. Наконец, день осветил замок, похожий на большой гранитный холм, и лампы, горевшие в его окнах, одна за другой погасли.

Когда этот новый день пройдет своим чередом и превратится в ночь, родится зима.

В это яркое утро Тан Крови Ланнис-Хейг выехал верхом из своего замка и направился в центр Андурана. Половина его домочадцев отправилась с ним. Щит Кросана, неся вымпелы, маршировал во главе процессии. Сам тан ехал сразу за ними, окруженный дюжиной арбалетчиков. Его великолепного серого боевого коня украшали серебряные доспехи, поводьями, в знак особого отличия, служили узкие ленты и такие же свисали с седла. За Кросаном двигались наследник Крови Нарадин и его жена Эйлен, они ехали бок о бок и махали выстроившимся вдоль улиц горожанам. След в след за ними двигались высокие гости из Гласбриджа и Таргласа, чиновники и домашние слуги. Все были ярко и нарядно одеты, как будто в город прибывало некое пышное театрализованное представление, а с развевающимися на свежем ветру флагами и девизами это было зрелище столь же прекрасное, как и то, что устраивалось в Андуране два лета тому назад в честь свадьбы Наследника Крови.

Улица спускалась от замка через Ремесленный квартал на широкую площадь в центре города, всю заполненную народом, дружно приветствовавшим своего тана. Новый Зал Торжеств, Фист-Холл, располагался на западной стороне площади: деревянное здание, затмившее собой все дома по обе стороны от себя. Резную раму тяжелых дверей венчал герб Ланнисов. Перед зданием был сооружен деревянный помост. Кросан остановился и спешился. Пока его Щит выстраивался на помосте, он в сопровождении Нарадина и Эйлен вошел в огромный зал.

Несмотря на весь шум снаружи, в пустынной палате царили тишина и великолепие. Дубовые балки сводчатого потолка, стены и самый воздух, казалось, были наполнены предвкушением праздника.

Кросан повернулся к молодым и улыбнулся.

— Это будет самое счастливое Рождение Зимы, какое когда-либо видел Андуран. — Тан положил руки на плечи сына и невестки и легонько прижал их к себе. — Что может быть прекраснее на свете, чем стать дедом? — Он засмеялся.

— Даже для тана? — спросила Эйлен.

— Особенно для тана. С этого момента мой внук значит для меня много больше, чем все наши земли и замки, вместе взятые.

— Осторожнее, тебя кто-нибудь может услышать, — шутливо предостерег Нарадин.

Кросан засмеялся и снял руки. Нарадин опустился в ближайшее кресло. Эйлен поцеловала тана в щеку.

— Вы будете самым прекрасным дедушкой, какого только может пожелать мальчик, — сказала она.

— Спасибо, — ответил Кросан. — Надеюсь, ты права.

— Конечно, права, — поддержал жену Нарадин.

Кросан подошел к столу на небольшом возвышении. Он встал рядом с огромным креслом, на котором ему предстояло сидеть во время ночного пира, и положил на него руку.

— Какая странная штука, чувствовать, что ты добрался наконец туда, куда стремился… хотя и не знал куда. Андуран процветает, мой внук спит в замке. Я смогу видеть будущее его глазами. Он еще не скоро будет сидеть в этом кресле, окруженный народом и собственными детьми. Но по крайней мере сегодня вечером я могу представить себе, что мне больше нечего делать.

— До завтрашнего утра, — вставила Эйлен.

— До завтрашнего утра, — согласился Кросан. Он вздохнул, и на миг радость исчезла с его лица. — Твоя мать гордилась бы тобой, Нарадин.

Наследник Крови не знал матери, она умерла при его родах, но тоже посерьезнел.

— И ты, — сказал он.

Кросан пожал плечами:

— Я сделал только то, что от меня требовалось. — Улыбка опять вернулась на его лицо. — Ничто не доставляет мне больше радости, чем сознание, что я стал дедом. Я-то волен представлять себе, что мне больше нечего делать, а вот о вас обоих я этого сказать не могу.

Эйлен приподняла брови.

А Кросан продолжал:

— Я хочу еще внучку. И даже больше того. Я хочу, чтобы меня, в моем старческом маразме, мучила целая орава горластых ребятишек. Я требую их толчеи, и чтобы они таскали меня за бороду, проказили на моих слабеющих глазах и своим смехом мешали мне отдыхать. Вот где было бы безмерное счастье.

Эйлен рассмеялась. На лице Нарадина появился комический ужас.

— Надеюсь, ты дашь нам хоть какое-то время, чтобы прийти в себя после первого? — заворчал он.

За это он получил крепкий тычок от жены.

— От чего это ты хочешь прийти в себя, — строго спросила она. — Насколько мне помнится, усилий потребовалось по большей части моих.

— Хватит, хватит. Не спорьте, — вмешался Кросан.

Он опять оглядел все вокруг и удовлетворенно вздохнул.

— Я еще не закончил со строительством, — сказал он. — Я должен преподнести вам и вашему сыну подарок. Дом, подходящий для будущего тана, где вы сможете проводить лето. Нет, это не блажь старика. Мы построим грандиозный дом в Грайве, достаточно близко, чтобы я мог приехать и остаться, когда годы тяжелым бременем лягут на плечи, и мне понадобится отдых от Андурана, хотя бы на несколько дней. Мы разведем сады, и ваши дети будут в них играть, построим конюшни для ваших лошадей и псарни для гончих.

— Счастливая мысль, — сказал Нарадин. — Спасибо.

Эйлен обняла тана и еще раз поцеловала. Довольный Кросан улыбнулся и погладил ее по пышной головке.

— Ты не оставишь меня ненадолго с моим сыном, Эйлен? Может, ты пока займешь чем-нибудь гостей, задержишь их снаружи еще на несколько минут? Во всяком случае, я уверен, что твоя компания понравится им больше моей.

Как только жена Наследника Крови вышла из зала, опять раздались радостные крики толпы.

— Они любят ее почти также, как ты и я, — заметил Кросан.

— Не так же, как я, — возразил Нарадин. — Во всяком случае, они приветствовали бы и наряженную ослицу; год был хороший, они готовы радоваться и веселиться.

Кросан кивнул:

— Лучший год за последнее время. Хотя и сейчас есть еще тень, которой я не смог избежать. Мне хотелось бы, чтобы Тейм Нарран был здесь и разделил все это с нами. Без такого человека, как он, праздник не в праздник. Не нужно было посылать его на юг.

— А что делать? Вряд ли ты смог бы отказать Верховному Тану и не отправить отряд на такое дело: мы могли спорить о пошлинах, о наборе рекрутов или о воинских поселениях на наших землях, но призыв под знамена — совсем другое дело. А Тейм никогда не позволил бы тебе отправить своих людей без него. Ты его знаешь.

— Даже лучше, чем он сам себя знает. Ему больше не нравятся игры с мечом, и только по преданности он этого не признает. Тяжело ему придется в этом кровопролитии с Даргеннан-Хейгом.

— Еще одна зарубка против Гривена ок Хейга, — сказал Нарадин.

Кросан провел рукой по подлокотнику огромного кресла и взглянул на сына:

— Ты сказал. Еще одна среди многих. Не забудь о них. Не люблю говорить о таких вещах в праздничный день, но ты должен знать: я опасаюсь, что Гривен еще не покончил с нами. Из намеков Казначея я понял, что наш Верховный Тан хочет потребовать большей дани, чтобы покрыть расходы на подавление Игрина.

— Значит, крови наших воинов ему мало, — проворчал Нарадин.

— Очевидно, да. Я мог бы долго отказывать ему, если он действительно потребует дополнительной дани, но хотел посоветоваться с тобой. Я больше не могу принимать такие решения в одиночку. Не так уж много лет пройдет, как охрана безопасности нашей Крови ляжет на твои плечи.

— Ты знаешь, как обстоит дело с Ленором? — спросил Нарадин. — Ведь если Гривен думает притеснять нас и дальше, значит, у него на уме то же и для Крови Килкри.

— Именно, — согласился Кросан. — Он не видит разницы между Ланнисами и Килкри, а я не вижу выхода. Я дал знать об этом Ленору; в любом случае нам опять пора встретиться.

Нарадин покачал головой:

— Неужели Гривен настолько слеп, что не видит, как опасно вбивать клинья между представителями Истинных Кровей? Или ему уже все равно, что мы охраняем его границы от Темного Пути?

— Вот! В том-то и дело, не так ли? Кровь Гир уже лет тридцать не шевелилась. Кажется, их больше всего интересуют распри меж собой, чем новые стычки с нами. Из всех братьев только Горин-Гир еще посылает разведчиков и налетчиков в Долину Камней. Я не перестаю напоминать Бихоману, что там то и дело вспыхивают перестрелки, но, боюсь, его хозяин, Гривен, не хуже нашего знает, что угроза с севера уже не та (по крайней мере в настоящее время), что была когда-то, и потому не стесняется играть в свои игры. Кроме того, с Килкри на нашей стороне мы могли бы уничтожить всю Кровь Горин-Гир; с Хейгом — другое дело. Если дело дойдет до открытой войны с ним, Гривен может рассчитывать, что Эйт и Тарал примкнут к нему против нас, а тогда мы продержались бы всего несколько месяцев, и то — в лучшем случае.

— Значит, несмотря на то, что мы давно могли бы бросить вызов Гривену ок Хейгу, нам лучше прикусить языки и постараться сделать все возможное, чтобы по крайней мере избежать открытого столкновения? — спросил Нарадин.

— Вот именно, — вздохнул Кросан. — Я обещал Гривену ок Хейгу свою верность, когда стал таном, как, очевидно, будешь присягать и ты, когда пройдет мое и наступит твое время. Гривен может не посчитаться с этим обещанием, но надеюсь, мы сможем продержаться, несмотря на все его провокации.

Тан потер руки и передернул плечами, словно сбрасывая неприятные мысли.

— Давай не будем задерживаться на делах дольше, чем необходимо, — сказал он. — Начинается праздник, и я хочу присоединиться ко всем.

Нарадин поднялся со своего места и взял отца за руки.

— Когда-нибудь твой внук полюбит тебя так же, как мы с Эйлен. И даже Верховный Тан не сможет у нас этого отнять.

Кросан хлопнул Нарадина по плечу.

— Что верно, то верно. А теперь пойдем к твоей любимой жене; она, наверное, волнуется.

Рот шел в комнаты Оризиана. Во время их пребывания в Андуране регулярные занятия прекратились, и теперь щитник настаивал на том, что их пора возобновить. В результате Оризиан оказался во внутреннем дворе, отражая и нанося в ответ полновесные мужские удары. Они пользовались деревянными тренировочными мечами, но удары от них тоже были весьма чувствительными. Когда Оризиан был помоложе, он очень стыдился таких упражнений — слишком уж часто они привлекали всяких зевак. Болезненный иногда процесс обучения давался ему с трудом, у него довольно долго не было особой ловкости в обращении с мечом. Теперь он уже был достаточно хорош в этом деле, и его действия больше не вызывали бурного веселья у зрителей. Во всяком случае, сегодня все заняты приготовлениями к Рождению Зимы и едва ли кто-нибудь обратил бы внимание на заметное несоответствие партнеров. Единственным исключением стал Килан, который проходил мимо и остановился, чтобы понаблюдать за происходящим. Его присутствие отвлекло Оризиана, и он немедленно пропустил отличный удар по пальцам. Килан тут же удалился, что-то ворча себе под нос и качая головой: Оризиан решил, что второй щитник, возможно, сокрушался по поводу безрукости своего будущего подопечного.

Наконец Оризиан уселся прямо на булыжник, отдуваясь и потирая уставшую от меча руку, а Рот даже пробурчал нечто одобрительное.

— Ты еще станешь фехтовальщиком.

— Если к тому времени у меня не отвалится рука, — отозвался Оризиан.

Рот протянул ему широченную лапу. Поднимаясь с его помощью на ноги, Оризиан почувствовал грубые мозоли на ладони воина. Большую часть жизни Рот провел с мечом в руке, сражаясь то с кирининами в Анлейне, то с налетчиками Темного Пути в Долине Камней, и был не один раз помечен их оружием. Он никогда не был женат; Килан говорил (когда Рот не слышал), что у Рота слишком ревнивый меч, чтобы позволить кому-то встать между ним и хозяином. Хотя для себя Оризиан вряд ли выбрал бы такую судьбу, Рот, похоже, своей жизнью не тяготился.

— Рот, а чем бы ты занимался, если бы не стал щитником? — вдруг спросил Оризиан.

Непривычная на лице воина улыбка еле пробилась сквозь бороду, но гигант почти равнодушно пожал плечами.

— Чем-нибудь стоящим. Как я могу сказать, кем был бы, раз я ничего, кроме этого, не умею?

Ближе к вечеру того же дня Оризиан наблюдал из окна главной башни странную сцену внизу. Приглашенные на банкет акробаты гуськом входили во внутренний двор замка через главные ворота. Это все были крупные мужчины в башмаках и кожаных штанах, их дородность подчеркивалась грубыми, жесткими куртками из плохо выделанного меха, хотя кое-кто кутался в накидку с капюшоном. Каждый нес на плече небольшой сверток. Последние из входящих были нагружены небольшими сундуками, бочонками и грудами одежды. Один тащил пару длинных жердей, похоже, только что срезанных и оструганных.

Их было около дюжины. Оризиан никогда еще не видел столько вольного народа сразу. У всех длинные, окрашенные в странный цвет ржавчины с золотом волосы собраны на затылке в пучок. Несмотря на габариты, двигались они очень легко. Когда Оризиан пригляделся внимательнее, он понял, что среди них находилось и несколько женщин, они были немного ниже мужчин, но одеты так же и выглядели не менее внушительно.

Когда он нашел Эньяру, она околачивалась в дверях первого этажа башни и с нескрываемым восхищением рассматривала вновь прибывших.

— Они очень… большие, а? — сказала она.

— Согласен. И все на одно лицо.

— Ну, наверное, они все родственники, — глупо ухмыльнулась Эньяра. — Ты ведь знаешь, как, по слухам, обычно размножается этот народ. Хотя, по-моему, они довольно неплохо выглядят.

Несколько замковых стражников выглядывали из дверей своей казармы. Время от времени среди них возникал приглушенный смех, иногда даже слышались грубоватые реплики в адрес прибывших дам, но ни один из акробатов так и не повернул головы в их сторону. Явившиеся работали молча, споро и ловко устанавливая на булыжниках и проверяя свое оборудование.

— Их так много. Должно быть, нас ждет хорошее зрелище, — задумчиво предположил Оризиан. — Где они собираются представлять?

— Илэн говорила, что сначала представление будет в зале, а потом они какие-то фокусы покажут во дворе.

— Как ты думаешь, они откуда? Может быть, из Колдерва или откуда-нибудь оттуда; там их много. Не знаешь?

Эньяра пожала плечами:

— А может быть, с морского побережья Килкри. Там, кажется, до сих пор есть деревни вольных людей, или нет?

Оризиан с Эньярой наблюдали за работой из дверей, а любопытный Бэр, подручный конюха, болтался поблизости от возводимых сооружений. Он потянулся потрогать кольцо толстого каната, но один из акробатов схватил его за кисть. Удивление плеснулось в глазах мальчика, а рот широко открылся, и, не будь Бэр немым, он, конечно, заорал бы. Мужчина покачал головой и коротким жестом показал Бэру, чтобы он убирался.

Мальчишка бочком вернулся к конюшне, но все теми же изумленными глазами продолжал наблюдать за работавшими, теперь уже из денника одной из лошадей.

Оризиан поглядел на небо. Солнце полчаса как село, и уже надвигались сумерки. Двор замка погружался в тень. Скоро вынесут факелы, поскольку в ночь Рождения Зимы темнота не допускается.

Оризиан сказал:

— Пора и нам готовиться. Скоро праздник начнется.

Она кивнула и с почти мечтательным видом последовала за ним в башню, через плечо оглядываясь на группу акробатов.

В огромном зале отдельными кучками уже топтались прибывшие на пир гости. Везде лежали пакеты и свертки с подарками, которые они принесли тану. Все были веселы, зал гудел оживленными разговорами. Эта ходила вдоль столов, проверяя выставленные для гостей подносы с хлебом и кувшины с элем и вином. Она все время что-то бормотала себе под нос (можно не сомневаться, перечисляла все выговоры, которые заслужили те, кто эти столы накрывал) и, похоже, совершенно забыла об окружающей ее толпе.

— Нам предстоит долгая ночь, — с легкой улыбкой сказал Оризиан, вспомнив слова Килана в Гласбридже.

— Конечно. Как всегда, — согласилась Эньяра.

Они направились в свои комнаты, чтобы переодеться, но по дороге их перехватил Иньюрен:

— Вот вы где. Вас хочет видеть отец, он послал меня разыскать вас.

— Значит, он встал? — с надеждой спросил Оризиан. — Может быть, облака наконец рассеялись?

— Увидите сами, идите, — уклонился от ответа Иньюрен и, поманив их пальцем, начал подниматься по лестнице.

Войдя к отцу, они нашли Кеннета стоящим посреди спальни, хмуро и задумчиво рассматривавшего церемониальную меховую мантию. Оризиан с первого взгляда увидел, что каким-то образом отец наконец-то пришел в себя.

— Мантия уже совсем не та, что прежде, — печально произнес хозяин Замка Колглас.

Эньяра нырнула ему под руку и крепко обняла. Кеннет слегка покачнулся, словно теряя равновесие, и, по-видимому, не знал, что делать, но затем тоже обнял дочь.

Потом Эньяра отступила назад и сказала:

— На базаре полно пушнины. Купим новую.

Кеннет улыбнулся и даже подержал ее лицо в широких ладонях:

— Вот и хорошо. Так и сделаем.

Оризиан наблюдал за ними со стороны и не мог отделаться от мысли о том, каким старым выглядит Кеннет. Он, может быть, и вытащил себя из мрака, но заплатил за это высокую цену. Однако в глазах появился блеск, хотя под ними еще лежали тени, а тяжелые веки опухли. Когда он повернулся к Оризиану и улыбнулся, создалось впечатление, что улыбка, давно неиспользуемая и забытая где-то глубоко в душе, с трудом пробивается на его лицо.

— Оризиан, подойди сюда, дай на тебя посмотреть, — сказал Кеннет и с ласковым интересом оглядел сына. — Хорошо выглядишь.

— Ты тоже выглядишь лучше, — ответил Оризиан. Он почувствовал определенное облегчение, напряжение начало отпускать его, мрачное лицо юноши немного просветлело. Но, как и всегда в тех случаях, когда отец выныривал из тени, начинал подниматься и страх, что когда-нибудь парализующая отца скорбь никуда не исчезнет и поселится в нем окончательно.

— Пожалуй. Может, это сделали те медовые пирожки, что вы мне принесли?

— А может, возможность объесться и напиться сегодня ночью? — предположил Иньюрен.

— Замолчи, старина. Не стоит портить удовольствие другим только потому, что сам не подвержен человеческим слабостям, — упрекнул Кеннет на'кирима.

Он обнял Оризиана за плечи, а с другого бока прижал к себе дочь.

— Вы простите мне недавнюю слабость?

— Здесь нечего прощать, — пробормотал Оризиан.

— Печаль — это не слабость, — решительно заявила Эньяра.

Отец немного потискал их и отпустил.

— Ну, слабость это или нет, а прошу меня простить. Я избавил бы вас от этого, если бы мог, ведь я вас обоих очень люблю, а вы заслуживаете лучшего… — Тут голос его дрогнул, и на лице на мгновение появилось что-то вроде муки, но он резко, почти сердито, тряхнул головой. — Мне перед праздником нужно отдохнуть. Совсем немного. Но, послушайте, давайте сначала придумаем что-нибудь. Раз пришло Рождение Зимы, давайте куда-нибудь съездим. Мы давно уже все вместе не выходили за стены замка, не так ли?

— Куда? — спросила Эньяра. — В Андуран?

— Нет, — немного поспешно ответил Кеннет. — Брата еще будет время навестить. Нам, всем троим.

— Давайте поедем в Колкир. Там рынки и залив, — быстро подсказал Оризиан. Сам он посещал центр танов Килкри всего пару раз, и ему нравился этот оживленный город, кроме того, он знал, что и отцу это место очень нравится. Кеннет всегда говорил, дующие там западные ветры — самые чистые, а вдыхаемый воздух — всегда свеж и нов. Без прошлого.

— Да, — улыбнулся Кеннет. — Прекрасный город.

Далеко на севере, за Долиной Камней, по голым склонам горы беспорядочно расползся огромный замок. На нескладных стенах и башнях из необработанного камня кое-где виднелись пятна света от зажженных на ночь факелов, и ветер мотал их пламя во все стороны. Над замком носились снежинки. Здесь, на северной окраине просторов Тан Дирина, холод дышал уже давно. Но что ни говори, а по древнему знанию, сегодня — ночь Рождения Зимы, и только с новой луной, как говорят, можно утверждать, что действительно наступил ледяной сезон.

Где-то в глубине замка, в палате, украшенной волчьими шкурами и гобеленами, стояла огромная кровать. Столбы с ногу воина толщиной поддерживали балдахин, под которым на мятых и сбившихся простынях завернулся как в кокон в одеяло хилый сморщенный старик. Недалеко от кровати на куске медвежьей шкуры растянулась охотничья собака: старая гончая с густой серой шерстью.

Дверь в спальню неслышно открылась, и, заслоняя рукой лампу, вошел мальчик. Пес поднял голову, но не издал ни звука. Мальчик на цыпочках подошел к кровати. Старик застонал и повернулся. Мальчик на шаг отступил, и свет задрожал в его руке. В горле старика что-то захрипело, он кашлянул и открыл слезящиеся глаза. Потом сделал попытку облизать потрескавшиеся губы.

— Прости, мой господин, — забормотал мальчик. — Ты велел мне разбудить тебя.

Человек с трудом поднял с одеяла худую руку и провел ею по впалым щекам, словно пытаясь вспомнить, кто он такой.

— Лекари не разрешают входить, но они меня не видели. И госпожа тоже, — сообщил мальчик.

— Ты правильно сделал, — прохрипел человек и уронил руку. — Лекари — глупцы. Они отлично знают, что никакое их беспокойство не остановит смерть, раз уж мой Путь подходит к концу.

Собака, услышав голос хозяина, поднялась и, подойдя к кровати, ткнула носом в безвольно повисшие пальцы старика.

— Сегодня Рождение Зимы, мой господин. Ночь скоро повернет.

— Подними меня, — приказал старик. Мальчик помог ему сесть и подложил под спину подушки. Старик был легким, как будто жизнь уже начала освобождать его от своего бремени.

— Рождение Зимы, — себе под нос пробурчал он. — Значит, сегодняшняя ночь или завтрашнее утро скажет, на кого падет милость судьбы, на нас или на наших врагов.

Из далекого зала по запутанным коридорам и лестницам донеслись звуки веселья.

— Принеси мне что-нибудь выпить, мальчик, — приказал старик. — Сегодня вечером я должен произнести тост за силы сына и дочери, которые несут наши мечты по Темному Пути. Не будет им тепла в это Рождение Зимы. Только сражения и кровь.

Мальчик поставил лампу на стол и быстро вышел. Глаза старика закрылись, голова немного свесилась на грудь. Пес сидел тихо, терпеливо наблюдая за хозяином. Тан Энгейн ок Горин-Гир, умиравший в огромной, продуваемой всеми ветрами крепости Хаккана, будет спать до возвращения мальчика с наполненным до краев бокалом.

V

В большом зале замка Колглас царил такой оживленный шум, какого давно уже не было. Вдоль каменных стен зажгли множество факелов, они отбрасывали пляшущие тени на венки и гирлянды из ветвей остролиста и плюща, а между ними были развешаны гирлянды из сосны. Огонь пылал за массивной решеткой камина, но по всем углам зала еще расставили жаровни. Во всю длину зала выстроились столы и скамьи. Ближе всех к огню на небольшом возвышении стоял стол, за которым сидели Кеннет нан Ланнис-Хейг, Оризиан, Эньяра и Иньюрен. Там же стояли еще два пустующих кресла, а перед ними чаши с вином и тарелки, которые будто ждали запаздывавших гостей, но эти места были предназначены для тех, кто никогда уже ими не воспользуется. Считалось, что Рождение Зимы тревожит мертвых в их вечном сне, поэтому на праздничном пиру для них тоже ставились приборы, это была старая традиция, и в некоторых домах она еще сохранилась. В замке Колглас такой стол накрывался для них каждый вечер весь год. Кеннет, как всегда, сидел между памятью и потерями.

За остальными столами сидели вперемешку гости из города и обитатели замка. В эту ночь все были вместе, и великие, и малые. Празднование началось на закате и будет продолжаться всю ночь, до первого зимнего рассвета. Прошло не больше часа, но поскольку вино и светлое пиво лились рекой, то уже поднимался гвалт. Слуги носились взад и вперед, разнося напитки и блюда с хлебом или мясом. Тем из гостей, кто основательно утолил жажду, уже приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы стуком тяжелых кружек по столу подозвать прислугу с подносом. Одна из молоденьких кухонных девушек споткнулась об охотничью собаку, та с визгом умчалась. Сначала поднялся смех, но потом он сменился гулом огорчения, потому что упавшая девушка разбила кувшин с элем, который несла из кухни. Крики встревожили Идрина, сидевшего на одной из балок под крышей, он сердито закаркал и перелетел на другую балку.

Кеннет смеялся вместе с другими, глядя, как смущенная девушка кое-как поднимается на ноги. Он закутался в огромную меховую мантию, от чего стал похож на убеленного сединами траппера, попавшего под снег. С той минуты, как вошел в зал, он жаловался на холод, но, кажется, чувствовал себя довольно хорошо.

Иньюрен повернулся к Кеннету:

— Пора сказать, Кеннет, пока гости не слишком разгулялись и еще способны слушать.

Кеннет поднялся и стукнул кулаком по столу. Бражники сразу стихли, и все лица повернулись к владельцу Замка Колглас. Он откашлялся и сделал большой глоток эля.

— Я оторву вас от еды всего на несколько мгновений, но есть вещи, о которых нужно сказать в такую ночь, — начал он, перекрывая дружные приветственные крики.

Он говорил непривычно медленно, и в зале повисла мертвая тишина.

— Сегодня — ночь Рождения Зимы, и это единственная ночь, когда в этом месте нет темноты, — говорил Кеннет. — Я прошу и приказываю не гасить факелы всю ночь, и пусть тьма и зима останутся на заливе. Пусть в те холодные месяцы, что наступают, память об этом тепле и свете согревает ваши сердца. Когда Боги покинули этот мир, вместе с ними ушло много теплого и яркого. Но осталась целебная смена времен года, и это не последнее благо, которое нам осталось. Даже в разгар зимы надо помнить, что все вернется, что еще будут летние дожди питать корни. Давайте же погрустим о том, что год соскользнул в сон, и будем праздновать обещание его пробуждения. Обновленным.

Он опустил голову, а когда поднял ее, то заговорил обычным своим тоном:

— Здесь еды и питья достаточно для того, чтобы напоить и накормить вдвое больше людей, чем присутствует. А еще будут песни, повествования и музыка. Но, пока вы опустошаете ваши тарелки и кружки, помните о тех многих, кого нет с нами в сегодняшнюю ночь. Мы не то, что были наши праотцы в дни Богов, — теперь мир не рождает героев, — но мы все еще закаленный и выносливый народ. Хотя даже самый стойкий из нас может печалиться о разлуке с теми, кто ему дорог. Те, кто не может разделить с нами эту ночь, остаются в Темном Сне; они взяты от нас прежде, чем истекло бы их время. Другие еще могут вернуться. Многие из лучших из нас сейчас в далеких горах Даргеннана, где служат присяге, связавшей нас с Хейгами. Я знаю, многие из вас хотели бы иного, и я разделяю ваши опасения.

Но, как бы то ни было, наша честь — честь Крови Ланнис — поддерживается их службой. Без водительства Богов и их заботы о нас мы должны искать другие дела и вещи, за которые можно было бы крепко держаться. И в этом случае честь — не самый плохой выбор. Поэтому я приказываю вам не упускать из виду тех честных людей, которые сражаются на юге, пока мы здесь празднуем поворот года. Будем же надеяться, что и они, как весна, скоро вернутся к нам.

Кеннет сел, раздались громкие одобрительные крики. Шум опять поднял Идрина, он камнем устремился вниз и сел на плечо Иньюрена. Кеннет оглядел их и спросил, перекрывая шум:

— Неужели ты не можешь последить за птицей, Иньюрен? Или унеси его из зала, или привяжи. Что он тут разлетался?

— Я уверен, что Идрину, как и любому из нас, не хотелось бы пропустить такую ночь, а его дурное настроение объясняется тем, что я не обращаю на него внимания, оно должно стать для меня тяжелым испытанием, — ответил Иньюрен и подал Идрину вкусный кусочек со своей тарелки.

Кеннет смотрел с сомнением:

— Ну, тогда хотя бы забери его от меня, раз он позволяет себе такие тонкие чувства.

Легкая улыбка в уголках рта смягчила резкие слова. Иньюрен пожал плечами и снял Идрина. Ворона опять взлетела под крышу. Оризиан перевел взгляд на двери. Почти в то же мгновение в дверях появилась долгожданная фигура. Ее встретили приветственными криками и воплями притворного ужаса. Шум поднялся совершенно оглушительный. На праздник явился Зимний Король.

За небольшой, танцующей, коронованной остролистом и омелой фигуркой тащилась мантия, украшенная сосновыми иголками. Долгожданный гость выскочил почти на середину зала. Сегодня Королем Зимы выбрали Бэра, и он старательно прыгал и гримасничал как сумасшедший, изображая дикий танец; Этна и другие слуги хорошо его натаскали, ведь именно они каждый год выбирали Зимнего Короля.

Бэр бросился вдоль столов, на ходу хватая с тарелок гостей куски еды, опрокидывая винные бокалы и пивные кружки. В результате он так набил рот, что щеки растащили нос. Жертвы воровства притворялись, что пытаются поймать проказника, а он метался по всему залу, пока в итоге не вскочил на один из столов и так неловко махнул сосновой мантией, что несколько задетых ею блюд завертелись. Забрызганные едой и напитками гости заорали уже вполне натурально, а Бэр соскочил на пол прямо перед столом, за которым сидел Кеннет. Оризиан не удержался от смеха, увидев возбужденные и озорные глаза конюшего мальчишки. Эньяра кинула в Зимнего Короля кусочком хлеба и уже собиралась запустить в него кубком, но тут встал Кеннет и наклонился над широким столом. Бэр, еще не отошедший от озорства, сделал шаг вперед и склонил голову, так что владельцу замка Колглас нетрудно было схватить его. Кеннет положил руку на плечо мальчика, а другой осторожно снял венец с густой шевелюры. Потом Бэр повернулся кругом, и Кеннет снял с него мантию из сосновых иголок. Он свернул королевское одеяние и положил на стол, поверх пристроил венок из остролиста и омелы. Бэр тут же удрал прочь. Зимнего Короля больше не было.

Кеннет поднял руки:

— Сжечь мантию Зимнего Короля! — провозгласил он. Один из сидевших поблизости щитников вскочил с места, взял мантию и венок и со всей торжественностью понес к пылавшему и ревущему в очаге огню. Там он остановился и оглянулся на Кеннета.

— Сожги их! — повторился приказ и был подхвачен всеми присутствующими. Оризиан закричал вместе с остальными и обрадовался, когда щитник бросил в огонь свою ношу. Сосновая мантия Зимнего Короля зашипела, затрещала, от нее повалил такой густой дым, и пламя вспыхнуло такое сильное, что стало даже страшно.

Ежегодный спектакль, который разыгрывался во всех залах по всей Долине Камней еще задолго до того, как появились те или иные Крови, закончился, и понемногу гости пустились в разговоры, как и полагается на великих праздниках.

Подносы с едой все прибывали и прибывали, их было больше, чем Оризиан когда-либо видывал, и в результате он потерял счет переменам блюд. Слуги, с еще более раскрасневшимися лицами и вытаращенными глазами, носились из кухни в зал и обратно. Их праздник наступит позже, когда больше никто в зале не сможет проглотить ни кусочка. Но сейчас они были всецело в распоряжении гостей, которым требовалось все больше и больше еды и питья. Фризен уже налился вином до самых глаз, и приятное тепло окрасило его лицо, когда он услышал, как Кеннет сказал Иньюрену:

— Самое время для милостей, мой друг. Если мы подождем еще немного, то можем не услышать собственных мыслей.

Оризиан поерзал и выпрямился на стуле. Иньюрен подошел к небольшому столику, стоявшему за спиной Кеннета. Щитники в определенном порядке, начиная с дальнего конца стола, начали подводить к столу Кеннета гостей, у которых имелись жалобы или просьбы; имена тех, кто по давней традиции получал право искать милости у своего правителя именно этой ночью, определялись жребием.

Первым приблизившимся к столу на возвышении был невысокий и худой мужчина. Оризиан его знал: Ломас, он живет на окраине города со стороны леса и пасет небольшое стадо на лесных опушках. Ломас поклонился Кеннету и с преувеличенной осторожностью положил на стол свернутую и перевязанную красным шнурком шкуру. В шкуре ничего не было, это был всего только символ того, что он, Ломас, желает обратиться с просьбой к правителю города.

— Ты ищешь моей милости? — спросил Кеннет, и Ломас, запинаясь, подтвердил, что так оно и есть.

— И если я выслушаю твое дело, обязуешься ли ты, на основании присяги, которую ты приносил Крови, принять любой мой ответ, будет он в твою пользу или нет?

— Обязуюсь, — сказал пастух.

И удовлетворенный его ответом Кеннет взял сверток.

— Тогда говори.

Просьба была всего одна, к большому разочарованию присутствующих. Всегда была надежда, что какой-нибудь скандальный спор оживит процесс разбирательства и даст возможность почесать языки темными и долгими грядущими вечерами. Вся просьба Ломаса заключалась в том, что он просит прощения, поскольку несколько его животных умерло от копытной гнили, и просит на год освободить его от десятины, взимаемой Кровью. Когда пастух закончил, Кеннет кивнул и поманил к себе Иньюрена. Он советовался со своим консультантом на'киримом шепотом так тихо, что даже за ближними столами ничего не было слышно. Но Оризиан все-таки ухватил большую часть того, что говорилось.

— Он говорит правду, — бормотал Иньюрен. — Он напуган этим обстоятельством и боится, что ты ему откажешь. Я думаю, тут нет никакого обмана.

Очевидно, за прошедшие века не одного великодушного владыку обманывали ради незаслуженных благ. Но с тех пор как в Колгласе появился Иньюрен, никто из тех, кто представал перед Кеннетом нан Ланнис-Хейгом, даже не попытался бы обмануть его. На каждом предоставлении благ он стоял рядом с Кеннетом, и каждый проситель знал, что его истинные намерения не укроются от на'кирима.

Кеннет сказал Ломасу:

— Хорошо, я освобождаю тебя от десятины на год. Но посоветовал бы тебе потратить немного времени и вспомнить правила бережливого ведения хозяйства, тем более что копытной гнили легко избежать, если оказывать животным необходимые им внимание и заботу.

Ломас, в замешательстве и облегчении одновременно, ретировался в конец холла, на ходу рассыпаясь в благодарностях. Кое-кто тут же давал ему советы по предупреждению копытной гнили.

Один за другим подходили другие просители, предъявляли свои перевязанные красным шнуром прошения Кеннету и излагали свои просьбы. Каждый раз Иньюрен наклонялся к правителю и что-то шептал ему на ухо. Оризиан с жадным интересом наблюдал за Иньюреном, безуспешно отыскивая какой-нибудь внешний признак того, какими силами пользуется на'кирим. Таинственный дар, которые носили в своей крови и хуанины, и киринины, мог быть источником удивления, страха, любопытства или зависти, в зависимости от характера наблюдателя. Для Оризиана это было волнующим волшебством. Но даже при этом он в глубине души знал, что чудесное угадывание правды возникает все из того же источника, из какого появилось обладание ужасными силами и властью задолго до и во время Войны Порочных — из Доли. На'киримы невообразимых ныне способностей сражались бок о бок с человеком и киринином в течение всего того долгого кровопролития. В последние месяцы этой битвы обреченный Тарсин, король Эйгла, был схвачен и превращен в раба одним из таких на'киримов — Орланом Кингбиндером, по прозвищу Покоритель Короля, самым выдающимся из всех странных на'киримов того времени. Собственная дочь Тарсина в отчаянии перерезала ему горло охотничьим ножом.

Дни, когда на'киримы сажали на престол и свергали с него королей, давно уже прошли. В мире осталось всего несколько на'киримов, и ни один из них не владеет такой силой, как в былые дни. Но все-таки прошедшие столетия не смогли притупить память о былом, и среди внимательных и вежливых лиц в замке Колглас на нескольких все же мелькало смущение. Обладатели этих лиц склонны были видеть еще не исчезнувшее полностью темное прошлое в мягких и чаще даже благоприятных предсказаниях Иньюрена.

Однако настроение было веселым, а изобилие вина многим не давало возможности надолго останавливаться на таких проблемах. Слезные мольбы Амелии Тирейн, муж которой не вернулся с охоты, отправить кого-нибудь в лес на поиски пропавшего мужа, вызвали приглушенный и сочувственный шепот в публике. Зато некоторые другие просьбы давали лучший повод для развлечения, чем чье-то горе. Пятое и последнее прошение подала Мариен, вдова, известная своей горячностью и острым языком, которая просила Кеннета вмешаться в ее спор с соседями. Кеннет, не обращая внимания на нараставшее по мере изложения дела веселье в зале, выслушал описание бессонных ночей из-за шума, доносящегося из соседского дома, шума, на который, как вполне серьезно и невзирая на солидный возраст признавала Мариен, муж и жена имеют полное право, но не каждую же ночь и не с такой энергией, что это не дает отдыхать остальным.

Оризиан не слышал, что посоветовал Кеннету Иньюрен, но отец объяснил Мариен, что хоть очень сочувствует ее несчастью, но не считает себя вправе вмешиваться в дела, касающиеся брачного ложа. Недовольная вдова вернулась на свое место.

Только после того, как веселье немного улеглось, Оризиан, единственный во всем зале, заметил грусть и усталость на лице Иньюрена и удивился, что такого печального на'кирим увидел в рассказе Мариен.

Дело празднования усердно продолжалось. Оризиан выпил свой кубок до дна и не успел его поставить, как девушка-служанка наполнила его снова. Ему стало тепло, он был счастлив. Казалось, что и отец пребывал в таком настроении, в каком не был уже давно; во всяком случае, временами казалось, что доброй шутки достаточно, чтобы держать память о прошлом хотя бы на расстоянии вытянутой руки. От сытости и довольства жизнью Оризиан даже слегка обвис в кресле. Кеннет наклонился к нему.

— Когда мы отправимся в Колкир, то закажем в нем меч для тебя, Оризиан. Знаешь, там, к северу от Веймаута, лучшие кузнецы и оружейные мастера. Мой отец в тот год, когда стал таном, сделал там меч для меня.

— Владеть таким мечом большая честь для меня, — ответил Оризиан, смутно сознавая, что, наверное, из-за вина его произношению некоторым образом недостает четкости. — Но имей в виду, что лучше бы спросить у Рота, заслужил ли я такой чести. Вряд ли он считает меня своим лучшим учеником.

Кеннет с кривой улыбкой отмахнулся:

— Если ты думаешь, что этот человек может сказать против тебя хотя бы слово, значит, ты его еще не раскусил. Во всяком случае, он давно уже говорил мне, что со временем из тебя выйдет неплохой фехтовальщик. Так что пусть тебя не волнует, так ли уж ты хорош.

— Я… — начал Оризиан, но его прервала какая-то суматоха в конце зала. Входили акробаты. И поднявшиеся радостные крики сделали продолжение разговора невозможным.

Как огромная стая птиц они разлетелись по всему залу, и сразу появились шары и булавы, летавшие в самых неимоверных и захватывающих каскадах. Гости кричали и хлопали тем больше, чем сложнее и замысловатее становился рисунок волшебников-жонглеров. Темп все время нарастал. Двое из них вскочили на противоположные столы и в бешеном ритме перебрасывались булавами чуть не через весь зал. Другие зажигали факелы, и пламя рвалось к потолку.

На Оризиана это произвело впечатление. Он и не думал, что вольные люди на такое способны. Одинокие и необщительные охотники и торговцы, самого дикого вида и кое-как одетые, шатались по всем землям Ланнисов и чаще всего производили впечатление пропащих людей, лишенных тех уз и поддержки, которые даровала Кровь. Всякий раз, когда юноша видел этих людей, они поражали его как осколки дикости, которая сама отделилась и которой не по себе от порядка в городе или деревне. Эти же акробаты были совсем другими: они отличались силой, были сосредоточены на своем искусстве и излучали уверенность.

Один из них вышел вперед. У него в руках были небольшие стеклянные шарики. Когда он начал ими жонглировать, они вспыхнули и засверкали яркой мерцающей дугой, отражая свет от очага. Они даже звенели, сначала тихо, потом громче, поскольку он подкидывал их так, что на лету они подрезали друг друга. Зрители благодарно ахали. Оризиан, чуть не смеясь от удовольствия, оглянулся на своих. И Эньяра, и Кеннет тоже были увлечены зрелищем, их глаза безотрывно следили за пляшущими, мерцающими сферами. Только у Иньюрена на лице было другое выражение. Он тоже внимательно наблюдал за происходящим, но смущение и как будто растерянность проложили тонкие борозды на высоком лбу.

Оризиан опять повернулся к акробатам и увидел, что сферы падают одна за другой на плитняк, что сначала вызвало в публике разочарованный гул, но шарики, не долетая до пола, попадали как раз на носок кожаного башмака. Ловкач раскланялся под возгласы одобрения и поднял руки, призывая к тишине. Когда шум немного стих, он заговорил с легким странным акцентом:

— Нам требуется больше места. Пожалуйста, выйдите наружу, еще не очень поздно, и там не так уж холодно, зато там будут лучшие трюки.

С этими словами он повернулся и вышел через главную дверь, за ним двинулась и вся его компания. Зрители, опрокинув не одну кружку и тарелку, все как один ринулись следом. Иньюрен поднялся гораздо медленнее остальных. Он хмурился и морщился, словно от сильной боли.

— В чем дело? — спросил Оризиан.

Оторванный от каких-то размышлений на'кирим заморгал и виновато улыбнулся.

— Я чувствую себя немного… странно, — ответил он. — Не уверен, но что-то… не так. Возможно, виноват сбор прошений.

— Пошли, — сказал Оризиан, беря друга за руку и чувствуя прилив симпатии к на'кириму. — Не пропускать же самое интересное.

— Нет, давай не пойдем, — предложил Иньюрен, и в голосе его было не столько готовности, сколько озабоченности.

Толпа уже выкатилась во внутренний двор. Голоса и валивший из каждого рта пар заполнили все замкнутое пространство.

На южной стене замка стояли на страже два воина. Круглая башенка, из которой они смотрели, была открыта всем стихиям, но разрешалось изредка пригнуться за парапетной стенкой, чтобы укрыться от ветра и погреть руки над небольшой жаровней. Огни мешали им что-нибудь разглядеть во мраке, но в ночь Рождения Зимы важнее всего иметь свет и тепло.

Не так давно девушка-служанка принесла им с кухни хлеб и толстые, жирные куски мяса. Опустевший поднос теперь валялся на каменном полу. Стражники были вполне довольны жизнью: не так уж холодно, как могло бы быть, да еще они хорошо поели. Снизу, с замкового двора, до них доносились крики и приветствия толпы, выбравшейся из Большого зала. Они не очень обращали на нее внимание. Им вменялось наблюдение за побережьем залива южнее Колгласа. Хотя много ли ночью увидишь, кроме неясных очертаний темных, покрытых лесом склонов?

Звук заскрипевшего люка отвлек их от береговой линии. Из мрака лестничного колодца показалась чья-то фигура. Это был один из участников зрелища: женщина, одетая в брюки для верховой езды и темную меховую куртку.

— Что ты здесь делаешь? — грозно спросил один из стражников и машинально потянулся не то к колу с железным наконечником, не то к багру, прислоненному к зубцу стены.

Женщина скупо улыбнулась.

— Я пришла кое-что показать вам, — низким и звучным голосом произнесла она.

В ее руках, словно просто из ночного воздуха, появились стеклянные шарики. А в следующую секунду она уже плела из них затейливые узоры. Воины успевали заметить только отражавшиеся в стекле желтые вспышки жаровни да мерцающие дуги. Все возражения стражников пали перед замечательным танцем света.

Жонглировавшая женщина подступала все ближе.

— Смотрите внимательнее, — тихо сказала она.

— Очень здорово, — сказал один из мужчин, — но все же…

Она вдруг бросилась вперед и взметнула руками. Два крошечных лезвия вылетели из рукавов куртки и полоснули каждого стражника по горлу. Стеклянные шарики упали и разбились. Стражники с вытаращенными глазами кулями рухнули на каменный пол, схватившись за шеи, инстинктивно пытаясь остановить хлещущую кровь. Она опустилась возле них на колени и ударами кулаков загнала ножи еще глубже под челюсть. Не мирная у стражников вышла кончина.

Она осторожно поднялась и огляделась, нет ли признаков тревоги. Нет, нигде никакого движения. В эту ночь замок Колглас охранялся меньшим, против обычного, числом стражников, да и у тех, к несчастью, глаза были обращены не туда, куда следует, а в ушах плескались возгласы и аплодисменты из внутреннего двора. Осторожно переступая лужи крови, женщина подошла к жаровне, достала из-под куртки кожаные перчатки и натянула их на руки. Потом без колебаний влезла в самую середину жаровни и набрала полные горсти раскаленных углей. Она опять кинула взгляд по сторонам, а потом, довольная тем, что ее никто не видит, наклонилась над стеной и раскрыла ладони. Россыпь желтых и оранжевых звездочек, кувыркаясь и затухая, понеслась с башни вниз и исчезла в воде и на скалах под стеной.

Женщина пошла к люку, скользнула внутрь башенки и начала спускаться по винтовой лестнице, которая должна была вывести ее обратно на внутренний двор.

К югу от Колгласа дорога шла вдоль скалистого берега. Уже в нескольких сотнях ярдов от окраины города к ней вплотную подступили деревья и кустарник, притиснув дорогу к морю. Тьма стояла полная. Самого города, скрытого за небольшой возвышенностью, отсюда не видно, но его присутствие выдает чуть подсвеченное кострами небо. Замок, что стоял невдалеке от берега, был помечен пятнами освещенных окон. Ни звука, только мягкие шлепки набегающих на берег волн, слабый шелест последней, еще не сорванной осенним ветром листвы да еле слышный праздничный рокот, долетавший из замка.

Крупный олень вышел на открытое место и кратчайшим путем спустился к дороге. Там он постоял немного, подняв увенчанную тяжелыми рогами голову и принюхиваясь к ночным запахам. Вдруг его что-то насторожило, он беспокойно оглянулся на лес, сделал несколько шагов по дороге и опять исчез среди деревьев.

Довольно долго вокруг ничего не менялось. Потом с ближнего угла замковой стены на воду пролился поток искр. Это длилось не больше пары мгновений, и искры были слабыми, а потом они и вовсе исчезли, оставив только память о себе у тех, кто их видел. На темной дороге появились молчаливые темные тени: воины, мужчины и женщины, с мечами, притороченными к спинам. Один за другим они с берега заходили на несколько шагов в студеную воду, а затем мощными размеренными взмахами устремлялись вглубь залива. Через несколько минут все тридцать вышедших из леса человек плыли в сторону плохо различимого замка. В ночном мраке их было почти не видно, но и те двое, что, может быть, смогли бы их разглядеть, теперь лежали мертвыми возле жаровни на вершине угловой башни.

Они вышли из воды и, пригибаясь, двинулись по скалам, а потом, примерно в шаге от стены, растворились в темноте. Они пробирались вдоль стены шаг в шаг, прижимаясь к холодным камням, уверенно ступая по неровной и скользкой поверхности. У следующего угла они остановились. Только один из них осторожно пополз дальше на животе по покрытым твердой коркой камням, чтобы осмотреть закрытые ворота. Начинался отлив, то тут, то там грубая поверхность мощеного брода уже прорывала водную поверхность между замком и берегом. В городе полно было света от факелов и костров. Но ни костра, ни факела не было здесь, у замка, возле воды. Разведчик так же на животе вернулся к остальным, снял со спины меч и тоже стал ждать в тени старинного сооружения.

А во внутреннем дворе замка все было в огнях и движении. Публика столпилась у стены главной башни и возле конюшни, криками и аплодисментами поощряя акробатов и требуя от них новых подвигов. Кеннет стоял на верхней площадке лестницы главного входа. Оризиан стоял на ступеньку ниже его и с удовольствием чувствовал на плечах отцовские руки.

Толпа неистовствовала и беззлобно толкалась, выбирая местечко получше. Оризиану со своего места были хорошо видны кувыркавшиеся в освещенном центре двора акробаты. При этом они еще двигались по кругу и на ходу успевали перебрасываться горящими факелами. Потом появились те два длинных шеста, которые, как он сам видел, они принесли с собой. Двое мужчин подняли шесты торчком, и по каждому из шестов проворно взобралась босая женщина. Добравшись до вершины, женщины на какое-то мгновение напряглись, а потом вдруг одновременно перепрыгнули с шеста на шест, обменявшись местами, при этом во время полета они как-то ухитрились развернуться и опять остаться лицом друг к другу. Шесты резко качнулись в момент приземления, но женщины держались цепко и непринужденно раскланялись в ответ на восхищенный рев толпы внизу.

Оризиан услышал, как изумленно вскрикнул отец.

— Отличное зрелище, правда? — прокричал Кеннет ему на ухо и стиснул плечи сына.

Оризиан энергично кивнул. Стоявшая рядом Эньяра взглянула на него и улыбнулась, и он почувствовал, как полегчало у него на сердце. Наконец-то опять можно наслаждаться Рождением Зимы.

Вот вверх подбросили факелы, женщины поймали их и тут же бросили обратно, и так они на сумасшедшей скорости некоторое время обменивались факелами. Те, что оставались внизу, опять принялись кувыркаться, а мужчины оторвали шесты от земли, подняли на вытянутых вверх руках, приняв на себя полный вес, и с напряженными от усилий и сосредоточенности лицами начали осторожно, шаг за шагом продвигаться к сторожке у ворот.

— Что они делают? — спросил подошедший к Оризиану Иньюрен. На плече на'кирима опять сидел Идрин. Ворона склонила голову набок и, помаргивая, смотрела на Оризиана.

— Не знаю, — не отрываясь от представления, ответил Оризиан.

— Что-то неладно, — пробормотал Иньюрен.

Один из акробатов поднял над головой большой бочонок, его лицо даже затвердело от усилия. Оризиан отвел от него глаза и взглянул на Иньюрена.

— Что?

— Не знаю. Не могу сосредоточиться. Что-то с этими людьми… но мне до них не добраться, — ответил Иньюрен.

Ворона вдруг взметнулась с плеча Иньюрена, захлопала крыльями и темным лоскутом начала подниматься к черному пологу ночи.

— Ну и не беспокойся, — засмеялась Эньяра. — Наслаждайся зрелищем.

Иньюрен хмыкнул и тряхнул головой. А у Оризиана упало настроение. На'кирим умел чувствовать склад мыслей в человеческой голове. Оризиан никому так не доверял, как Иньюрену, и если того что-то беспокоит, значит, тому есть какая-то причина.

Но очередной восхищенный вопль толпы немедленно вернул его взгляд к акробатам. И как раз вовремя. Он увидел, как две женщины с вершин шестов перепрыгнули на парапетную стенку над сторожкой у ворот. Стражник подошел к краю стены, чтобы посмотреть, что происходит. Всем показалось, что одна из женщин врезалась в него, и оба упали за зубец, исчезнув из виду. Это было очень неуклюже и совершенно разрушило очарование представления. Оризиан полуобернулся к отцу и хотел что-то сказать.

Мужчины, державшие в воздухе шесты, вдруг отпустили их, и те начали падать, сначала медленно, потом все быстрее, на зрителей, которые испуганно закричали и начали толкаться, стараясь убраться с дороги. Человек в центре, державший над головой бочку, издал оглушительный вопль и швырнул ее вниз. Она ударилась в конюшню, разлетелась на куски и из нее вывалились короткие мечи.

Те двое, что держали шесты, начали бросать в толпу горящие факелы. Ошеломленная толпа закричала.

— Что это, — услышал Оризиан над ухом голос озадаченного и непонимающего, что происходит, Кеннета.

Шесты с грохотом упали на землю. Что-то большое и темное слетело, кувыркаясь, со стены над сторожкой и рухнуло на булыжники. Это был стражник. Во вспышке света от факела Оризиан мельком увидел неестественно вывернутую шею и открытые мертвые глаза воина. Мужчины, бросившие шесты, оказались у ворот. Они подняли тяжелый засов и уже растаскивали створки. Мечи, спрятанные в бочонке, расхватали остальные акробаты, мужчины и женщины. А потом они развернулись против тех, кто только что их приветствовал. В тот же миг весь внутренний двор замка Колглас превратился в сплошной хаос и сражение.

На скрип расползающихся створок поднялись прятавшиеся под стеной воины и понеслись к воротам. В это же время, нахлестывая коня по крупу и поднимая фонтаны брызг, по мощеному броду со стороны города к замку приближался всадник, молодой еще человек.

— Поднимайте замок! Поднимайте замок! — кричал он. — Совы напали на город! Белые Совы вторглись в город!

Почти вся прятавшаяся группа уже вбежала во двор и присоединилась к рукопашной схватке своих товарищей, но один из них не побежал, а припал к земле, чтобы встретить наездника. Он поднял над плечом руку и плавным движением вытащил меч из ножен. Вестник не замедлил хода, только еще громче закричал. За секунду до того, как попасть под лошадиные копыта, воин отступил чуть в сторону и хлестнул коня по передней ноге. От сильного удара меч вылетел из руки воина, а лошадь громко заржала и рухнула вместе с наездником. Молодой человек попытался вскочить, но сломанная при падении рука помешала ему подняться. Воин вытащил нож из башмака и перерезал человеку горло. Не обращая внимания на стоны искалеченного коня, он подобрал меч и тоже направился во внутренний двор замка, держа по клинку в каждой руке. Во дворе царили паника и грохот. Собравшийся на праздник народ разбегался и отбивался изо всех сил, в тщетной надежде найти спасение. Те, что представлялись акробатами, вместе с воинами, проникшими через ворота, явно целенаправленно двигались сквозь паникующую толпу, не слишком обращая внимание на горожан и замковую прислугу. Они прокладывали себе путь мечами примерно так же, как вырубают подлесок, чтобы проложить лесную тропу. Их добычей должны были стать сражающиеся люди замка Колглас.

Тут и там среди толпы взлетали клинки. Это была неравная битва. Конечно, воинов Ланнис-Хейг было больше, но их захватили врасплох, и половина из них к этому моменту хоть немного, да опьянела. Даже когда кто-то из них наносил удар врагу, все равно это было похоже на бой с тенью. Нападавшие действовали с быстротой мысли. Каждый взмах меча, направленный против захватчиков, чаще рассекал пустой воздух, чем попадал в цель, или отбивался ударом с поворотом, который затем плавно переходил в колющий выпад.

Оризиан, не веря своим глазам, увидел, как вражеский воин зарубил одного из щитников Кеннета. Грубая толстая рубашка незнакомца в сражении была разрезана на спине, порвана и висела клочьями. Под каплями еще не высохшей морской воды, которая покрывала мощную спину, он увидел нечто черное, растянутое между лопатками. Татуировка: зловещее изображение ворона с распростертыми крыльями. Оризиан обмер, так вот что это значит!

В тот же миг откуда-то из толпы донесся крик, от которого Оризиан сразу пришел в себя.

— Инкаллимы! Это инкаллимы!

Отец Оризиана с мечом в руке пронесся мимо него вниз по лестнице. Он был неузнаваем в ярости.

— Инкаллимы! — бросил он на ходу Оризиану, врезался в свалку и пропал из виду.

Инкаллимы, вороны Кровей Гир. Они принадлежали к военной элите Темного Пути. Они служили вере лучше любого тана. И у них была жуткая слава. Оризиан стряхнул с себя оцепенение. Эньяра стояла рядом с ним, железными пальцами схватив его за руку, и с ужасом смотрела на развернувшееся по всему двору сражение. Несколько мужчин и женщин (Оризиан узнал торговцев с городского рынка) бросились к лестнице, ища убежища в башне. Не обращая внимания на Оризиана и Эньяру, они хлынули вверх по ступеням.

— Постойте! — взывал Оризиан, но все было напрасно, их с сестрой отбросили в сторону, и они мешками упали с лестницы. Причем Оризиан упал на булыжник, а Эньяра оказалась сверху и так придавила его своим весом, что он не мог ни охнуть, ни вздохнуть.

Откуда-то издалека он услышал голос, кажется, Рота, перекрывший шум битвы и крики ужаса:

— Ланнис! Ланнис! Защитим своего правителя!

Потом чьи-то сильные руки подняли его, и оказалось, что он смотрит прямо в лицо Килана.

— Ты ранен? — спросил щитник.

Оризиан покачал головой. Дышать он еще не мог.

Килан крикнул вниз:

— Эньяра, ты ранена?

— Нет, со мной все в порядке. Только ушиблась, — ответила она, пытаясь встать на ноги.

Воздух, наконец, огромным глотком проник в легкие Оризиана, и он почувствовал облегчение.

— Где отец? — еле выговорил он.

— Где-то в самой гуще, — ответил Килан. — Нам нужно выбираться в безопасное место. Ты вооружен?

Оризиан показал пустые руки. Килан сунул ему нож. Юноша спросил:

— Иньюрен? Где Иньюрен?

— Не знаю, — ответил щитник. — Забудь пока об этом, сейчас все дело в тебе и Эньяре.

Эньяра хотела закричать, чтобы предупредить его, но каким-то непостижимым образом Килан, не столько увидев или услышав, сколько отзываясь на собственное шестое чувство, уже двигался. Он низко нырнул, увернулся и ударил воина инкаллима, который бросился к ним с ножом, мечом по правому колену, и, когда тот упал, перерубил ему шею. Потом он освободил меч и оглянулся на Оризиана и Эньяру.

— Держитесь за моей спиной. Вплотную. Мы спрячемся в главной башне.

Они кивнули.

Он повел их вокруг толпы к лестнице, и ужас происходившего в замке предстал перед ними в полной мере. Весь внутренний двор был завален мертвыми телами. Безоружные горожане лежали вперемешку с воинами. По булыжнику бежали темные ручьи крови. Возле самой казармы инкаллимы окружили кучку людей. В воротах стояли пятеро инкаллимов, кто-то из них спокойно наблюдал за резней, другие смотрели в сторону мощеного брода. Слева в дальнем конце двора с переменным успехом шло ожесточенное сражение. У Оризиана дрогнуло сердце. Он увидел, как отец, Рот и полдюжины других воинов замка с отчаянным безрассудством сражаются с таким же числом инкаллимов, появившихся со стороны залива. Он замер, пораженный увиденным. Одного из воинов Ланнис ударили булавой по колену, и он упал. Кеннет встречным выпадом отвел от его головы удар, который оглушил бы раненого, и сам зашатался как пьяный. Оризиан, машинально стиснув кинжал, кинулся через двор.

— Оризиан, — отчаянно закричал Килан, поднявшийся уже до середины лестницы.

Но было поздно. В голове у Оризиана грохотало, а ноги сами несли к схватке. Из числа охранявших ворота к нему рванулись мужчина и женщина. Оризиан резко остановился и полуобернулся. Подсознательно он понимал, что не успеет ни добежать до отца, ни вернуться под защиту башни. Вражеские воины были уже близко. Шум битвы постепенно стихал, и он расслышал, как гулко бьется его сердце.

Килан пронесся мимо Оризиана и встал между ним и нападавшими воинами. Щитник успел поднять меч и отбить первый удар. Но от этого же удара его клинок выпал, и слишком далеко, чтобы успеть парировать занесенный слева клинок женщины-воина, направленный на его незащищенный бок. Он выставил на пути меча левую руку и принял всю его силу между запястьем и локтем. Клинок отрезал ему руку, кисть отлетела в сторону, оставив после себя торчащий обрубок кости. Килан качнулся и взмахнул правой рукой, оставив неглубокую красную борозду поперек бедра своей противницы. Судя по лицу, она не заметила удара, а спокойно последовала за Киланом, который отшатнулся в сторону и, держа меч двумя руками, одним махом снесла голову щитника с плеч.

От злости у Оризиана что-то заклокотало в глотке, он закричал и бросился вперед. Он слышал, как от дверей башни ему что-то закричала Эньяра, но накинулся на инкаллима, убийцу Килана. Женщина оттолкнула его локтем в сторону, и он растянулся на земле, а потом почувствовал, как у него в животе что-то чмокнуло. От сильного пинка его подняло в воздух и развернуло. И тут его сознание затуманилось.

— Мальчишка? — Ему показалось, что он слышал этот вопрос женщины. Он попытался подняться, но резанувшая по ребрам боль опрокинула его обратно. В глазах чуть-чуть прояснилось, и он увидел занесенный над собой меч.

И в этот момент появился Рот. Огромный щитник летел к ним. Инкаллимы начали отступать от Оризиана в разные стороны. Застонав от боли, которой это ему стоило, юноша приподнялся и крепко всадил кинжал в пятку ближайшего инкаллима. Удивленный воин дернул ногой, и кинжал выскочил из руки мальчика, но этого удара оказалось достаточно, чтобы воин на мгновение потерял равновесие, и тут Рот внезапным выпадом сбил его с ног. Оризиан вцепился в рукоять выпавшего у человека меча так, как утопающий во время наводнения хватается за ветку. Рот парировал удар женщины, повернув острие ее клинка вниз. В левой руке он держал нож с длинным лезвием, и в одно мгновение дважды по рукоятку всадил его ей в живот. Она упала. Как только Рот отвернулся, второй инкаллим сбросил слабую хватку Оризиана и поднялся на колено. Меч Рота снес почти всю челюсть человека.

Рот поднял Оризиана. Женщина-воин еще была жива. Она свернулась в клубок и, зажимая руками живот, издавала странные кашляющие звуки.

— Килан, — пробормотал Оризиан, и жгучая боль пронзила его грудь, больше он говорить не мог. Да Рот его и не слушал.

Прислонившись к щитнику и чуть не лежа на его боку, Оризиан увидел, что вход в башню закрыт. Он огляделся. Эньяры нигде не было видно. Сражение почти закончилось. Осталась еще горстка людей около казармы. Спотыкаясь о мертвецов, они сражались со спокойным отчаянием, их участь была решена. Слева возле стены плотная шеренга инкаллимов окружила и прижала к стене Кеннета и нескольких, еще оставшихся в живых, его защитников, в том числе и Иньюрена. Рот оставил отца, чтобы прийти ему на помощь, понял Оризиан. И что делать с этой мыслью?

Он посмотрел в сторону ворот, почти ожидая увидеть, как в них входит гарнизон, чтобы спасти их. Если это всего лишь ночной кошмар, то они обязательно уже должны быть у ворот. Отряд, входивший в ворота, действительно появился со стороны залива, но это не были их люди. Одни инкаллимы, некоторые верхом. А возглавлял их человек, чья внешность только добавила нереальности происходящему: на'кирим. Более молодой, чем Иньюрен, более высокий и гибкий, но определенно дитя двух рас.

Потом Рот тащил его через двор к конюшне.

— Башня закрыта, — рычал Рот. — Нужно выволочь тебя отсюда.

— Лучше… — Оризиан задохнулся.

К ним приближался инкаллим. Рот толкнул Оризиана в денник, и тот растянулся на соломе. Задетая им при падении бадья опрокинулась, и вода из нее вылилась. В нос юноше ударил запах дыма, где-то что-то уже горело. Лошади фыркали и беспокойно переступали с ноги на ногу. Небольшое тело лежало в соломе, пустыми глазами глядя прямо на Оризиана. Бэр. Одной стороны лица у него не было, торчали только кости. Оризиан с трудом поднялся на ноги и прислонился к лошадиному крупу. Конь тяжело задышал, того и гляди запаникует.

Выглянув из конюшни, Оризиан увидел, как Иньюрена ударили в висок рукояткой меча и сбили с ног. Только что появившийся на'кирим закричал:

— Взять его живым. Он мой.

Последний щитник заслонил собой Кеннета и умер, защищая своего правителя. Кеннет с искаженным от ярости лицом успел срубить еще одного инкаллима, прежде чем его самого одолели и прикололи мечом к стене. Потом из его руки выдернули меч и прижали руки к стене. Его держали, а он все пытался ударить ногой хоть одного своего врага, но ни одного не смог достать.

Оризиан дернулся вперед, понимая, что безоружен, но это его не волновало. В этот момент конь качнулся перед ним и преградил ему путь. Это Рот ударил коня плоской стороной меча, выгоняя его и других из конюшни в сторону врагов. Одновременно он повернулся, свободной рукой схватил Оризиана и затащил его обратно в сумрак денника.

— Нет! — услышал Оризиан собственный крик.

Из-за плеча щитника он увидел, что Кеннет с проклятиями плюет в своих захватчиков. Один из инкаллимов выступил вперед и глубоко вонзил нож в грудь Кеннета. Оризиан застонал, но больше ничего не увидел, потому что Рот потащил его к замаскированным воротам в конце конюшни. Он рвался из рук щитника, но Рот уже скинул перекладину на воротах и по короткому туннелю выволок его к наружной калитке.

Они выбрались на обрывистый берег моря, где не было ни света, ни дыма, один только потрясающий ночной воздух. Оризиан брел, спотыкаясь о камни, и в конце концов поскользнулся и упал, но, хоть и с трудом, поднялся на ноги. Потом Рот опять подпирал его плечом, направляя к еле видному пирсу и маленькой лодке Иньюрена.

— Нет! Мы должны вернуться! — кричал Оризиан.

Рот затащил его в лодчонку и следом закинул меч. Потом перерезал удерживавшую лодку веревку и, пыхтя от напряжения, оттолкнул суденышко от пирса.

Оризиана качало.

— Рот, нет! — закричал он и тут же почувствовал сильный толчок в бок. Ноги у него сразу ослабли, он шлепнулся на дно лодки, потом схватился за рукоятку вонзившегося в него ножа и какое-то время удивленно ее разглядывал. Боли не было.

На скалах показалось несколько фигур. Инкаллимы так быстро продвигались вперед, как будто стоял ясный день.

Лодка закачалась на вольной воде, и в нее запрыгнул Рот. Он встал на колени рядом с Оризианом и начал грести единственным веслом. Они потихоньку отходили из-под стен замка в открытый залив.

Оризиан откинулся назад, чувствуя, как мир ускользает от него. Он всмотрелся в небо, усеянное тысячами холодных звезд. Волосы на затылке у него намокли от набравшейся в лодку воды. Он чувствовал как по руке, все еще лежавшей на кинжале, течет кровь. Он слышал трудное дыхание Рота и шлепанье бьющих в нос лодки волн. Он видел перед собой лицо отца.

Оризиан закрыл глаза.

I

Армия расположилась лагерем в верхней части долины. Море палаток накрыло траву, из которой то там, то тут выступали голые скалы. Сотни спутанных боевых коней бродили по пологим склонам. Солнце стояло над самой долиной. Орлы и вороны медленно парили в небе, обозревая с высоты столь значительное вторжение в их горные владения.

Гривен ок Хейг стоял перед самой большой палаткой. Он сверкал в своем облачении: малиновая мантия Тана Танов, кираса из блестящего металла под ней; ножны усыпаны драгоценными камнями и огромная, еще прадедовская, золотая цепь на шее. Его руки покоились на рукояти меча, воткнутого в землю возле ног, словно показывая, что сама земля покорна ему. Кейл и еще несколько человек из Щита Верховного Тана стояли по обе стороны от него. Сотни воинов собрались перед ними громадным полукругом. В центре полукруга перед Гривеном стоял на коленях Игрин ок Даргеннан-Хейг. На шею разгромленного тана была надета тяжелая колода, запястья связаны грубой веревкой, уже содравшей с них кожу. Еще одна веревка обвивала его шею более свободно.

Гривен разглядывал пленника с нескрываемым удовольствием.

— Где же твоя гордость, Игрин? — спросил он.

Игрин не ответил. Только голова опустилась еще ниже.

— Связан, как простой вор, — издевался Гривен. — Подходящая судьба для изменника, согласен? Для неверного пса? Для того, кто меньше знаком с долгом и почтением, чем даже вольные люди.

Над рядами собравшейся толпы пронеслись возгласы одобрения и насмешки. Гривен поднятой рукой умерил крики и оглядел плотные ряды. Он провел взглядом по рядам, давая понять, что заодно с ними.

— Смотрите, до чего дошел ваш враг! — вскричал он. — Смотрите на плоды его наглости. Он опрокинут и унижен силой ваших рук.

Это вызвало еще более восторженные крики.

— Подними ему голову, — приказал он Кейлу.

Кейл подошел к Игрину и, крепко ухватившись за густые рыжие волосы, откинул назад голову пленника так, чтобы его превратившееся в месиво лицо было обращено к Тану Танов. Борода Игрина свалялась и запеклась кровью. От виска до подбородка шла свежая рваная рана, края которой еще кровоточили.

Гривен продолжал:

— Твоя семья пришла к моему деду и молила о помощи против армии Дорнака, когда вы были не больше чем грабителями и головорезами. Ценой той помощи был твой обет верности Хейгу и Веймауту. Благодаря нашей помощи вы возвысились до Танов в своем праве и из мелкой бандитской вотчины превратились в Кровь. Лучшие люди, чем ты, и лучших Кровей, имеющих такую долгую историю, о которой ваши даже не мечтали, уважают и соблюдают такой обет. И вот ты его нарушил и надумал отбросить его, как будто это не больше, чем платок. Ты отказываешься от десятины, которая принадлежит мне, даешь убежище пиратам и запираешь моего Казначея. Хуже того, мы только что обнаружили, насколько ты забыл свое положение. Ведь ты подкупил людей Дорнака, чтобы они служили тебе против меня! Ничего не скажешь в свою защиту, Игрин? Не стыдишься позора?

Пленник тана разлепил губы, во рту у него тоже была кровь.

— Ничего, — ответил он.

Если Гривен и был разочарован, то виду не показал.

— Очень хорошо. До Веймаута далеко, может быть, ты снова обретешь свой язык к тому времени, как мы туда вернемся. Потом мы обсудим, кто может стать подходящей тебе заменой на месте тана этих презренных земель.

Верховный Тан поднял меч, вложил его в слишком нарядные ножны и повернулся спиной к коленопреклоненной фигуре. Кейл отпустил волосы, и голова Игрина опять упала, а сам он покачнулся. Гривен поманил Кейла. Он говорил тихо, и слова его слышал только мастер его Щита.

— Я не хочу его смерти. Полезно иметь живое напоминание для тех, кто хотя бы на словах рвется в бой со мной. Мысль о гниющем в тюрьме Игрине скорее всего на время заставит их придержать языки. Но пленник, притязающий на трон, все-таки может доставить много хлопот, поэтому пусть живет, но будет не годен на правление. В свое время Короли знали как это делается. Их Милость хорошо послужила в прошлом. Настало время восстановить эту традицию. Проследи за этим сегодня вечером.

Игрина уволокли прочь, оживленная толпа начала расходиться. Тейм Нарран проталкивался сквозь нее, не поднимая глаз. Он не хотел бы встретиться взглядом с каким-нибудь ликующим воином Хейга и притворяться, что разделяет те чувства, которые разделить не может. Он подошел посмотреть позор плененного Тана только потому, что обязан быть свидетелем момента, ради которого погибло так много его людей. Теперь ему хотелось только одного: остаться одному в своей палатке, отгородившись от всех, а если уж без компании не обойтись, так пусть это будут его оставшиеся в живых товарищи. Он на всякий случай распорядился поставить палатки для своих людей вне лагеря остальной армии, на некотором расстоянии от превосходящих числом банд Хейга, Эйта и Тарала, воины которых составляли большую часть сил Гривена.

Погруженный в мысли Тейм проходил вдоль ряда огромных фургонов, когда услышал знакомый и сердитый голос. Он поднял взгляд и увидел, что кричит Рорик нан Килкри-Хейг. Лицо сына тана раскраснелось от гнева. Он в пух и прах разносил мастера каравана, а тот сохранял абсолютно невозмутимый вид, и непонятно было, знает ли он, кто такой Рорик и каково его положение.

— Рорик, — тихо позвал Тейм и взял молодого человека за руку.

Рорик резко обернулся и едва не испустил очередной поток брани, но, узнав Тейма, тут же справился с собой и только тяжело выдохнул.

— Извини, я думал, это кто-то из лакеев Гривена, — пробормотал он.

— Пойдем ко мне, у меня есть вино, да и добрая солонина найдется. Можешь разделить их со мной, — пригласил Тейм.

Бросив через плечо сердитый взгляд на мастера, Рорик позволил себя увести. Краска на щеках потихоньку таяла.

— Я знаю, это нехорошо, — заговорил он, словно предупреждая выговор Тейма. — Но они ведут себя так, словно презирают нас. Этот тип урезал питание для моих раненых. Он сказал, что всех лечат одинаково, но что-то я не вижу, чтобы хейги ходили голодными.

— Я могу поделиться с тобой продовольствием, — спокойно ответил Тейм. — Мы придержали их на дорогу домой.

— Я не просил об этом, — опять вспыхнул Рорик.

— Знаю, но это — честное предложение. Ланнисы и Хейги заодно, помнишь?

— Спасибо.

Дальше они шли молча. Потом им пришлось обойти небольшую толпу. По траве катались двое, нанося друг другу нечувствительные удары. Воюющие стороны заносило то в одну сторону, то в другую, зрители отступали и смыкались снова, подбадривали дерущихся криками, требовали большего усердия, может быть, даже небольшой крови.

Тейм проворчал:

— Наконец-то дело сделано. Игрин захвачен, больше сражений не будет.

— Не будет, — согласился Рорик и с беспокойством взглянул на Тейма. — Я потерял больше тысячи человек, а ведь это люди отца.

— Ты не потерял бы так много, если бы их у тебя не забрали.

— Все-таки стыдно. Отец ужаснется, когда увидит, сколько нас вернулось. Может, даже поставит Гирена вместо меня.

— Ленор выбрал тебя, а не твоего брата, — прервал его Тейм. — Он не будет упрекать тебя за то, что случилось, и ты не упрекай себя. Если бы вместо тебя здесь был Наследник Крови, было бы то же самое. Уж Гривен постарался бы.

— Знаю. В глубине души я это знаю. Но как же все противно! В моей семье тоже были Верховные Таны, а сейчас мы все обязаны подчиняться Гривену ок Хейгу. По его команде мы тут раболепствуем и суетимся. Мы сто пятьдесят лет вели Истинные Крови. Именно таны Килкри преградили дорогу Темному Пути, когда тот явился; это мы удержали Крови вместе, когда Гир угрожал все развалить. Тейм, это Ланнисы больше века держат границы против них. А как обо всем этом заботится Гривен? Никак. Сейчас правит Хейг, и это единственное, что для него имеет значение.

— Рорик… — попытался успокоить товарища Тейм.

— Ты знаешь, что это правда. Эйт и Тарал так тесно связаны с Хейгом, что вряд ли еще достойны называться Кровью. Даргеннан уже разбит, и теперь Хейг не сводит с нас глаз. В один прекрасный день он назовет себя королем. Или сына. Вот увидишь.

— Я не знаю, что случится в будущем. Сейчас меня заботит то же, что должно бы волновать и тебя: я должен вернуть по домам людей, которые у меня еще остались. Пусть Ленор и Кросан решают, что будет после. Зима, Рорик. Веди своих людей к их очагам, теплым постелям и любящим женам. У нас еще будет время сердиться.

Вряд ли Рорик был полностью убежден и согласен, но все-таки промолчал. Тейму захотелось положить ему руку на плечо. Конечно, Рорик — сын тана, но было все же что-то ребяческое в его неистовом гневе и уязвленной гордыне.

С наступлением ночи в долине похолодало, даже подморозило. Но, несмотря на крепкий холод, в лагере царил праздник. Сбившиеся вокруг ярких костров кучки людей, забыв об усталости, пели, кричали и напивались. Кое-где среди них бродили женщины, которые следовали за армией от самого Веймаута. Собаки с лаем носились от костра к костру, от группы к группе и путались под ногами. Хотя было еще рановато, уже многие валялись на земле, а некоторые, шатаясь, выбирались из круга и брели куда-нибудь прочь от костра, не в силах побороть навеянную вином сонливость. Морозная ночь могла прихватить еще несколько жизней, сэкономленных в битвах прошлой недели.

Тейм Нарран пробирался сквозь этот хаос. Он протискивался в каждую толпу и отмахивался от мехов с вином, которые ему предлагали. Такой кутеж был ему знаком. Когда-то, молодым еще человеком, он после победы над Кровью Горин-Гир в Долине Камней, потрясенный и взволнованный азартом первого сражения, несколько дней предавался излишествам в Тенври. Это была не самая крупная битва: всего несколько тысяч захватчиков, которых не поддержали другие Крови Гир. Тем не менее это опьяняло. Кровь Ланнис противостояла старинным врагам, обменивалась с ним ударами и вышла победителем.

Однако сегодня вечером ни радости, ни волнения он не ощущал, только какое-то неопределенное чувство облегчения, что еще жив, и при этом он сам как бы осуждал это облегчение: и дело здесь не в вине за то, что выжил, хотя так много человек, которых он сюда привел, уже нет. Просто он устал не только телом, но и душой.

Тейм подошел к палатке Гривена ок Хейга и стал ждать, пока один из стражников испрашивал разрешения пропустить его. Прохаживаясь перед входом, чтобы спастись от холода, он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Недалеко палатки, почти скрытый тьмой, стоял Кейл и невозмутимо наблюдал за ним. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Тейм отвел глаза первым.

— Пришел просить объедки с высокого стола? — вкрадчиво произнес Кейл.

Тейм напрягся. Слова Кейла и заключенное в них презрение зажгли гнев в его груди. Он всегда считал себя человеком, умеющим владеть собой, но сейчас вдруг обнаружил, что железные цепи могут и порваться.

— Берегись, Нарран, — словно издалека, услышал он слова Кейла, точнее, ему показалось, что они прозвучали в его собственной голове. — Говорят, ты — лучший фехтовальщик в долине Гласа, но сейчас ты играешь в игру покрупнее.

Опять волна ненависти окатила Тейма, он поймал себя на том, что насмерть вцепился в рукоять меча. Но когда он, еще не решив, что за этим последует (и хочет ли он, чтобы последовало), поднял глаза, Кейл уже исчез.

Когда Тейм предстал наконец перед Верховным Таном, то обнаружил в душе полную пустоту. Он думал, что ему труднее будет справиться с гневом и удержаться от слов, которые ему хотелось бы сказать этому человеку. На самом же деле он просто чувствовал усталость, как будто короткая стычка с Кейлом лишила его последних страстей. Пожалуй, он был даже благодарен Кейлу. Он советовал Рорику нан Килкри-Хейгу скрывать свою ярость, а оказывается, ему и самому стоило бы последовать этому совету.

Гривен ок Хейг полулежал среди груды огромных подушек, накиданных перед троном, и наблюдал за почти раздетой танцующей девушкой, извивавшейся в центре палатки. В одной руке он держал золотой кубок, в другой — баранью ногу, которую лениво обгрызал. Позади тана, по обеим сторонам пустующего трона стояли музыканты с лирами и дудками и наигрывали странную, замысловатую мелодию. Они были одеты в рубашки из легкой белой ткани, такие же носят артисты, сопровождающие какого-нибудь выдающегося торговца из Тал Дира. Десять или пятнадцать человек расселись по краям ковра, на котором танцевала девушка: капитаны армии Крови Хейг, судейские чиновники Гривена, воины Тарал-Хейга и Эйт-Хейга. Рорика здесь не было. Вообще никто из Крови Килкри или Крови Ланнис приглашен не был.

Гривен на мгновение оторвал взгляд от девушки и сделал жест растерзанным куском мяса в сторону Тейма:

— Наш капитан Ланнис-Хейга, — перекрывая звуки музыки, сообщил он. — Присоединяйся.

Тейм покачал головой:

— Нет, спасибо, — сказал он и немного отодвинулся, поскольку танцовщица в этот момент проходила между ним и Таном Танов.

Гривен махнул девушке:

— Стой. Довольно.

Музыканты сразу смолкли. Девушка отступила к краю ковра и присела на корточки. Тейм, недолго думая, двинулся вперед, его будто втягивала пустота, образовавшаяся после ухода танцовщицы. Ковер под его ногами был богато украшен сложным переплетением цветов и листьев. Странно было видеть его здесь, в диких горах Даргеннан-Хейга.

— Выпьешь с нами? — спросил Верховный Тан.

— Прости, я зашел просто поговорить. Не знал, что у тебя гости.

Гривен рассмеялся, отложил баранью ногу и вытер пальцы о подушку.

— Конечно, у меня гости! А что еще делать в такую ночь?

— Конечно, — согласился Тейм. Ему было неловко под внимательными взглядами такого числа людей. Он знал, что здесь друзей не найдет. Не нужно было бы сюда приходить, но он вообще стал хуже соображать после бойни в Ан Каман Форте. В конечном счете отряды Ланнис и Килкри пробились в эту крепость ценой двух сотен жизней, если не больше. То, что за этим последовало — методическое уничтожение любого захваченного в плен, — казалось уже лишним. Тем более что всего через несколько дней пришло известие о пленении Игрина. Некогда могущественный Тан Крови Даргеннан был загнан в угол покинутой пастушьей лачуги, при нем осталась только горстка голодных и измученных воинов из его Щита.

— Ну, раз ты не хочешь присоединиться, тогда говори, что хотел сказать.

— Правитель… — начал Тейм, но тут его прервал громкий стон. За кольцом отдыхающих капитанов и чиновников, на соломенной циновке, как ребенок, которому снится страшный сон, свернулся Игрин ок Даргеннан-Хейг. Он лежал спиной к Тейму, с подтянутыми к груди коленями, а на голове — грязная повязка. Как разглядел Тейм, раненые плечи Игрина тряслись, и по всему крупному телу то и дело пробегала дрожь.

Гривен тоже взглянул на пленника.

— А, да, — легко сказал он. — Смотри, даже наш непослушный друг присоединился к нам.

— Он, кажется, нездоров, — пробормотал Тейм. Он знал, что видит. Когда-то давным-давно это называлось «Королевская Милость»: участь правителей, которые посягнули на трон и потерпели неудачу.

— Да, печально, — сказал Гривен. — Он расстался с глазами; нет ничего лучше, чтобы подумать над собственным безумием. Так говори, чего ты хочешь.

Резкий голос Верховного Тана сразу заставил Тейма опять повернуться к нему.

— Я хотел бы забрать своих людей, правитель. Утром.

Гривен вздернул брови:

— Мы через два дня выступаем. И ты это знаешь. Я как раз сегодня послал верховых в Веймаут, чтобы нам приготовили торжественную встречу.

В комнате наступила мертвая тишина. Гости Верховного Тана обратились в слух. Тейм почувствовал, как жар ползет по его щекам.

— Мои люди мечтают о доме, правитель. У них есть жены, к которым они хотят вернуться. Как и я. Приближается Рождение Зимы, а на возвращение потребуется не меньше месяца. Даже больше, поскольку с нами раненые и больные. Погода в землях Килкри и Ланнис ухудшается с каждым днем, это нас еще задержит.

— А как же торжества здесь? — с явной озабоченностью спросил Гривен. — Разве твои люди не заслужили отдыха? Или недостойны разделить с нами радость победы?

Слова тана больно укололи Тейма, и он почувствовал наконец, как в нем легонько зашевелилась та ярость, которую пробудил было, а потом погасил Кейл.

— Ни я, ни мои люди не вкладывали в это душу.

Верховный Тан несколько секунд разглядывал воина. Казалось, он хотел о чем-то спросить. Но нет, он только резко откинулся на многочисленные подушки.

— Ну и в чем же дело? Иди, если должен. Забирай своих людей. Я препятствовать не стану.

Тейм поймал себя на том, что готов вздохнуть от облегчения, но ему удалось справиться с собой. Он поклонился Тану Танов:

— Спасибо, мой господин. Мы выйдем на рассвете.

Он повернулся и поднял полог, закрывавший вход.

— Нарран, — тихо окликнул его Гривен.

Тейм, уже почти вышедший в ночь и успевший глотнуть чистого морозного воздуха, остановился и оглянулся. Гривен, прищурившись, смотрел на него.

— Сколько людей вернется с тобой в Андуран?

— Восемь сотен, если считать и тех, кто еще может умереть, — безжизненно произнес он.

Гривен задумчиво кивнул, не спуская с Тейма глаз.

— Скажешь Кросану то, о чем я просил? — только и сказал он.

II

К тому времени, как лодка ткнулась носом в скалистый берег и остановилась, Оризиан уже не мог подняться. Окровавленная рубашка прилипла к телу, в голове стучало, как будто сердце теперь находилось именно там, от каждого вздоха все тело пронизывала острая боль. Он мучительно кашлял и чувствовал, как что-то клокочет у него внутри. Он слышал, как Рот выпрыгнул из лодки, сапоги заскрипели по каменистому берегу.

— Нужно убираться с берега, — сказал Рот.

Оризиан хотел сказать, что он не может двигаться, но сумел только пробормотать что-то невнятное. Губы пересохли и растрескались. Он провел по ним языком. Тогда Рот обнял его за талию и поднял из лодки. Оризиан вскрикнул от боли.

— Прости, — услышал он шепот Рота.

Оризиан уже ничего не видел, кроме расплывчатых пятен, которые плавали и гасли на краю его сознания с каждым ударом сердца.

— Я ничего не вижу, — прохрипел он в темноту.

Рот не ответил. Они двигались, но Оризиан уже совсем не мог говорить, бок стал влажным и горячим, а руки похолодели и онемели.

— Не уходи, Оризиан. Останься со мной, — услышал он чей-то отчаянный голос. Очень издалека.

Потом он лежал на чем-то мягком и пружинистом. На мгновение его сознание прояснилось. Он увидел, что его окружают деревья, они нагнулись из ночи так низко, словно хотели положить свои ветки ему на лицо. Он и хотел бы отвернуться, но сил не было. Потом послышались какие-то странные, резкие звуки. Через пару секунд он понял — лисий лай.

— Лиса, — пробормотал он, ему хотелось смеяться.

Кто-то склонился над ним. Рот. Близко-близко.

— Что? — спросил человек.

Потом вдруг Рот отскочил. Оризиан услышал сдавленный, похожий на вздох, звук, как будто ветер шевельнул высокую траву, и почувствовал резкий толчок, словно что-то тяжелое ударилось о землю. А потом через него, лежащего, стали перепрыгивать фигуры: бледные, какие-то неземные. Он решил, что это призраки.

Последнее, что он почувствовал, это множество поднимающих его рук. И потерял сознание.

Лихорадка оставила в сознании Эньяры темные углы. Хотя теперь, на пятый год, память о снах с галлюцинациями, преследовавшими ее во время болезни, была уже не так сильна, как в первые недели после выздоровления. Тем не менее иногда еще, особенно поздними вечерами, ей вдруг становилось страшно, и она боялась заснуть из опасения, что можно не проснуться и навсегда затеряться в том жестоком, похожем на смерть пространстве, в котором все сны превращались в кошмары. Но ей никогда не приходило в голову, что ужасы лихорадочного беспамятства могут преследовать ее и в бодрствующем мире. Ночь Рождения Зимы была переполнена кошмарами.

Она упала, когда Килан толкнул ее в открытые двери башни. А когда сумела подняться на ноги, то увидела, что щитник встал между Оризианом и инкаллимом. Она видела, как его обезглавили. Крик ужаса замер у нее на губах, и в этот момент какой-то дюжий торговец отдернул ее от двери, тут же захлопнул дверь и запер ее на засов. Крики и лязг оружия доносились даже через деревянную дверь.

— Прятаться! Надо спрятаться! — кричал торговец.

Небольшая группа испуганных горожан — счастливчики, оказавшиеся недалеко от дверей, — ринулась к лестнице. Торговец подгонял их, как пастух отару овец.

— Наверх, — кричал он.

Они начали карабкаться по лестнице. Торговец схватил Эньяру и настойчиво потащил за собой. Она видела его странные глаза, в них было нечто среднее между ужасом и яростью, и ей стало страшно. Она инстинктивно вырвалась из его хватки и устремилась в большой зал.

Там было пусто. Когда началось сражение, слуги бросились в кухню или кто куда, надеясь найти укрытие. В зале все осталось так, как было, когда все кинулись во двор, смотреть представление: в очаге горит огонь, на столах перевернутые кружки, на тарелках недоеденные куски мяса и ломаные хлебные ломти.

Она застыла, пораженная несовместимостью сцены прерванного праздника и неистового грохота, который доносился снаружи. Грохот в дверь башни напугал ее. Сначала она подумала, что кто-то еще ищет спасения, и хотела уже вернуться к дверям, но потом услышала грубые голоса с акцентом, который еле понимала, и у нее по спине прокатилась волна страха.

Оставалось утешаться тем, что закрытая на засов дверь выдержит. На какое-то время эта мысль помогла. Нужно найти какой-нибудь темный угол и спрятаться до тех пор, пока не появится возможность выйти. Она подавила слабый внутренний голос, который спросил, что будет, если возможности выйти не представится. И кроме того, она не ребенок, чтобы прятаться. Тем более что ей не давала покоя мысль о необходимости видеть и знать все, что творится во дворе. Там отец и Оризиан. Среди криков и звенящего лязга металла.

Эньяра поглядела на высокие окна зала. Они были высоко над полом, но если удастся подтащить к какому-нибудь из них скамью, встать на нее и подтянуться, то можно выглянуть во двор. Она схватила ближайшую скамью за конец и, морщась от усилий, потащила ее.

Окно разбилось, будто в него швырнули огромный камень. Осколки стекла брызнули во все стороны, и в их облаке появилась темная фигура. Эньяра отпрыгнула. Скамья выпала у нее из рук. Инкаллим приземлился на одно из огромных блюд, сбросил на пол еще несколько кружек и тарелок, закачался, как животное, балансирующее на шаре, но успел оглядеться. Обнаженные руки его по локоть были в крови. И тут он увидел Эньяру. Она приготовилась спасаться бегством.

Еще одна крупная фигура нарисовалась в окне и тоже спрыгнула в зал. Пока Эньяра отвлеклась на второго инкаллима, первый воин спрыгнул на пол. Она развернулась и бросилась к двери, но не успела сделать и нескольких шагов, как получила сильный толчок в спину. Ноги оторвались от земли, и она полетела прямо в жаровню, стоявшую у дверей. Падая, она задела ее плечом и, еще ошеломленная падением, почувствовала ужасный жар: жаровня рухнула на пол. Девушка откатилась в сторону от раскатившихся углей. У нее все кружилось перед глазами, но она успела заметить смутные очертания инкаллима, выросшего рядом с ней, и какой-то столбик желтого света, наверное, это пламя отразилось в клинке его меча. Она оказалась прямо у его ног, но он легко отскочил, и она его не задела. В тот же миг острие клинка уперлось ей в грудь, а сильная рука схватила за волосы, чуть не выдирая их с корнем. Голову задрали, а потом шлепнули обратно на пол, очень больно. Она почувствовала, как по затылку потекла кровь.

— Не шевелись, — приказал инкаллим.

— Отпусти меня, — вскрикнула она.

Потом ей завели руки за спину и подняли на ноги. Ее ноздри уловили запах дыма, крови и пота. Подошел второй инкаллим, захватил лицо девушки в ладонь и начал разглядывать, поворачивая ее голову из стороны в сторону. Потом хмыкнул и что-то сказал второму, Эньяра не поняла что. Судя по впечатлению, какое на него производили все ее усилия, он мог быть сделан из камня. Двое мужчин почти шепотом перебросились еще несколькими словами, потом подтащили ее к дверям башни. Потом оглядели лестницу. На ней было темно и тихо. Второй воин откинул засов на двери, и в башню ворвались инкаллимы с убийственно мрачными глазами и готовыми к крови клинками. Они метнулись вверх по лестнице. Эньяру вышвырнули во двор. Она прокатилась по всем ступеням, рухнула на булыжник и осталась лежать, от боли боясь шелохнуться. Кто-то грубо схватил ее и поднял на ноги. Она зажмурилась от яркого пламени, уничтожавшего конюшню. Вокруг конюшни валялись тела защитников замка. Лужи крови темно поблескивали, но то одна, то другая оживала во вспышках пламени. Весь двор заволокло дымом. Нескольких лошадей вывели из конюшни, и один инкаллим еле удерживал их. Животные испуганно топтались, ржали, отскакивали от языков пламени огромного пожара и отбрасывали дикие тени на стены. Возле стены была свалена небольшая куча трупов. В ее центре, сгорбившись, стоял на коленях ее отец. Как раз в тот момент, когда она его увидела, он вдруг резко дернулся и повалился на землю.

— Отец, — закричала она. Чьи-то руки больно стиснули ее запястья.

Направлявшаяся к ней группа инкаллимов заслонила дальнейшее. Они под руки тащили Иньюрена, у которого из раны на голове текла кровь, идти он не мог. С ними шел худой на'кирим, но таких Эньяра еще не видела.

Она начала лягаться и пинаться. Иньюрен поднял взгляд.

— Эньяра, — с трудом выговорил он.

— Молчи! — рявкнул на'кирим.

Они подтащили Иньюрена и Эньяру к лошадям. Инкаллимы опять появились из башни. Они двигались решительно, но без спешки. Эньяра поглядела на окна. В них было темно. Воины вскочили в седла, а связанных Эньяру и Иньюрена подкинули и перебросили через шеи лошадей перед всадниками. Порывы ветра разносили искры и дым по всему замку. У Эньяры жгло глаза. Лошадь дернулась, и Эньяра чуть с нее не соскользнула, но грубая и сильная рука поддернула ее обратно.

Все инкаллимы моментально собрались. Их было меньше, чем в начале схватки, но не намного. Одна из женщин выкрикнула несколько коротких команд, Эньяра их не поняла. Еще полдюжины инкаллимов сели на лошадей, и они тронулись к воротам. Остальные потрусили рядом с лошадьми, несущими Эньяру и Иньюрена.

Когда они ступили на мощеный брод, Эньяра почувствовала на лице холодок морского ветра и попыталась поднять голову, но приходилось слишком напрягать шею, потому что ее сильно подбрасывало на несущейся лошади. И все-таки ей удалось бросить взгляд на город впереди. Он был ярко освещен, но не праздничными кострами и факелами Рождения Зимы, это было более грандиозное освещение. Горели дома. Несмотря на топот копыт и плеск воды, до нее доносились громкие, пронзительные крики. В Колгласе шло сражение.

Отряд инкаллимов, ворвавшийся в город со стороны замка, добавил криков и взлетавших клинков. Не снижая темпа, инкаллимы прогрохотали по узким улицам к площади, отбрасывая или просто убивая тех, кто попадался им на пути. Несколько человек из городского гарнизона, привлеченные звуками сражения в замке и вроде бы поднимавшимся над стенами замка дымом, начали спускаться к мощеному броду. Но их было слишком мало, их захватили врасплох, и они не выстояли против инкаллимов. Эньяра подумала, что в любом случае группу всадников, которая могла в любой момент вылететь на площадь, можно было бы окружить там и уничтожить. Но отряд свернул в боковую улицу. Несколько инкаллимов отстали от общей группы, чтобы задержать преследователей.

Чем дальше они удалялись от центра Колгласа, тем темнее становилось. Потом они проехали мимо пылающего особняка, и Эньяра почувствовала на лице идущие от пожара жаркие волны, а легкие раздирало от дыма. Она спрятала лицо, когда же опять повернулась, они были уже на самой окраине города у выезда на главную дорогу, которая шла вдоль берега на юг. Без какого-либо сигнала отряд вдруг свернул с тракта и начал углубляться в темный лес.

Подлеска на опушке не было: его объедал городской скот. По мере продвижения вокруг них все плотнее смыкался дикий лес. Ветви цеплялись за Эньяру и хлестали по щекам. Она уткнулась лицом в шею лошади, чувствуя, как литые мускулы ритмично ходят под кожей животного. В последний момент, прежде чем смежить веки и хотя бы так избавиться от ужасов этой ночи, она краем глаза увидела полускрытые фигуры, бежавшие сбоку них; это не были инкаллимы, эти выглядели более гибкими и бледными. Но они двигались слишком быстро, а погруженный в ночь лес был слишком темен для нее, и она не представляла себе, какому еще кошмару положит начало дикая скачка.

Казалось, что эта первая ночь в лесу Анлейна длится уже целую вечность. Очень нескоро они сделали первую передышку, и Эньяре наконец позволили сесть на лошади. Веревки, которыми были связаны ее руки, до боли натерли кожу на запястьях. В плотной темноте она почти ничего не видела. Поднялся ветер, и над ее головой зашумели уже сбросившие листву деревья. Она огляделась в поисках Иньюрена и увидела ссутулившуюся фигуру, тоже сидевшую перед наездником на лошади, шедшей недалеко впереди. Потом девушку охватили могучие руки, потому что ее страж разобрал поводья и начал понукать лошадь двигаться дальше. Лошадь резко тронула с места, Эньяру отбросило назад, и она невольно всем телом оперлась на воина.

Лошади шли ровным ходом, петляя по дремучему лесу, все больше углубляясь в Дебри Анлейна. Сначала Эньяре, глядевшей теперь поверх качающейся головы лошади, казалось, что они двигаются вслепую. Деревья смутно вырисовывались в темноте и цепляли ее ветвями. Снова и снова она замечала людей, бегущих впереди. Некоторые из них, судя по крупным фигурам, были инкаллимами, а те, что двигались поодаль, были теми самыми субтильными, поджарыми и длинноногими фигурками, которые она заметила еще раньше. Они брели по лесу молча и напоминали привидения. Она вдруг поняла, что это киринины: лесные твари из клана Белых Сов вели инкаллимов через леса Анлейна. Наверное, они тоже участвовали в поджоге Колгласа, чтобы тот не мог оказать помощи замку. Эта мысль ледяной иголкой вонзилась в ее сердце. Она была в руках врагов не только своей Крови, но и самой своей расы.

Когда сквозь лесные кроны начал кровоточить первый рассвет, деревья выступили из темноты, сбросили ночь и постепенно обрели свои формы. Мысли Эньяры разбегались; у нее было ощущение, что она только что проснулась. Лошадь под ней качалась, болело все, глаза, спина, горло; она боялась, что может упасть в любой момент. Девушка огляделась. Отряд представлял собой длинный, безмерно растянувшийся хвост. Впереди нее осторожно двигались инкаллимы, держась строго друг за другом. Никаких признаков кирининов. Она вытянула шею и заглянула через плечо захватчика. Ей удалось увидеть сзади других всадников, прежде чем захватчик ударил ее по лицу.

Через час или около того, когда серый полумрак рассвета начал превращаться в ясный день, неумолимое движение немного замедлилось. Тропинка стала шире. Эньяра почувствовала, что совершенно изнемогает. Хотя потихоньку теплело, но холод все еще пробирал ее до костей, и, похоже, ей уже никогда не удастся согреться.

Рядом с ними появилась и пошла вровень другая лошадь. Повернувшись, девушка увидела, что перед воином с закопченным лицом сидит Иньюрен. На'кирим выглядел бледным и осунувшимся. Кровь запеклась у него на лбу и засохла темными пятнами на левой щеке. Эньяра хотела что-нибудь сказать, но тут же закрыла рот, услышав совсем близко поступь еще одного коня. Когда лошади поравнялись, она узнала того на'кирима, что появился в замке к концу сражения. Он был намного моложе Иньюрена, безжизненно-светлые волосы на'кирима свисали до плеч, и, на взгляд Эньяры, у него была смертельно-бледная кожа.

Подъехавший был так возбужден, словно и рассвет, и поход, и воины, то есть все вокруг, доставляло ему мрачную радость. Он почти вплотную наклонился к Иньюрену.

— Меня зовут Эглисс, — сообщил он. Иньюрен, даже не моргнув глазом, продолжал смотреть прямо перед собой. — Ты ведь не ощущал меня, правда? И не проник вглубь разума тех инкаллимов? Знаешь, я не был уверен, что смогу скрыть от тебя их намерения. Ты, великий на'кирим, ты умеешь читать человеческие мысли. Я заверил воронов, что сделаю это и позволю им доиграть до конца свой маленький фарс, но в глубине души не был уверен. А смотри-ка! Я оказался сильнее, разве нет? Оказывается, у меня более мощные, чем у тебя, способности.

Иньюрен продолжал его игнорировать. Эглисс, казалось, немного расслабился, сел в седле прямо и поиграл поводьями.

— Сколько тебе лет? — спросил он через пару мгновений. Голос его стал заметно спокойнее.

— Достаточно, чтобы понять, кем была твоя родня, — ледяным тоном ответил Иньюрен.

— И кем же?

— Псами, которые решили, что они волки.

Эглисс засмеялся. Был в этом смехе какой-то резкий, неприятный оттенок, как будто он смеялся над сомнительной угрозой.

— Если бы не я, они тебя убили бы, ничтожество. Дети Сотни не особо жалуют на'киримов. Они терпят меня только потому, что я могу помочь им, и они об этом помнят. Не забывай и ты, что я спас тебя от их немилосердных нежностей. Ну, об этом мы еще поговорим.

Он бросил прощальный взгляд на Эньяру и пнул коня. Тот рванул с места и понесся в голову колонны.

— А что… — начала Эньяра, но ее захватчик напрягся, и она сочла за лучшее прикусить язык. И все-таки ей удалось еще раз искоса взглянуть на Иньюрена, а тот успел кивнуть ей, прежде чем конь понес его вперед и пропал из виду.

Тропинки, по которым они двигались, выписывали такие петли, что Эньяра совсем в них запуталась. Такое было впечатление, что они пробираются через подлесок. Отряд двигался быстро, трусцой, лошади теперь сгруппировались в середине цепи. Киринины появились еще раз. С обеих сторон меж деревьев то появлялись, то исчезали бегущие фигурки, они двигались бесшумно, без топота и даже без шелеста. Время от времени, довольно часто, в лесу раздавался птичий крик, она понятия не имела, какая птица может издавать такие звуки.

Примерно в полдень, если судить по солнцу, они вдруг остановились возле лесного ручья, густо заросшего по берегам ивой и ольхой. Ее и Иньюрена прислонили к камням, пока их охранники-инкаллимы пили из ручья. Бывшие акробаты наклонились над водой и начали смывать краску с волос. Эньяре это вдруг напомнило крестьян, стирающих одежду в мельничном лотке. Завивавшиеся клубы янтарного и красного уносил поток. После этого началось новое и тщательное раскрашивание. Воины достали из сумок, висевших у них на поясах, мешочки с порошком и смешали его с водой. Получившуюся густую пасту они втирали в волосы. На это ушло некоторое время. По окончании процедуры они все, и мужчины и женщины, стали обладателями блестящих и прилизанных черных причесок. Эньяра отвернулась. Инкаллимы, насколько она помнила по рассказам, носили черные волосы как символ птиц, которые некогда сопровождали Бога по имени Ворон — бога смерти.

Подошли несколько кирининов и, присев рядом с Эглиссом на корточки, начали о чем-то тихо разговаривать. От такой их близости Эньяра машинально затаила дыхание. До этого она видела кирининов только один раз, и то мертвых. Воины, посланные отцом на охоту, принесли их из леса. Кожа этих странных, ужасных существ была настолько бесцветной, что казалось, будто она просвечивает. Те особенности, которые Иньюрен получил в наследство от своих предков-кирининов лишь частично, сейчас явились ей в чистом виде: пальцы длинные и аккуратные, кончаются ровными и одинаковыми белыми ногтями; глаза неприятно-тусклого серого цвета; прекрасные, заостренные черты лица; очень светлые, блестящие волосы. У двоих из них были знаки, о которых она слышала в рассказах, — тонкие синие линии завивались спиралями по всему лицу, превращая его в свирепую маску. Если рассказывали правду, такой татуировкой, как знаком чести, украшали самых жестоких воинов-кирининов. Только сейчас, в непосредственной близости наблюдая их за спокойной беседой, Эньяра поняла, насколько действительно этот народ отличается от людей. Причем не только редким изяществом, независимой манерой держаться и безмолвным языком жестов.

Через пару минут киринины поднялись, направились туда, откуда пришел отряд, и скоро исчезли из поля зрения.

— Пошли проверить, не преследуют ли их, — пробормотал Иньюрен. Сейчас он казался не таким иссушенным и измученным, как ранним утром.

— Никого они не найдут, — продолжал он, не столько для себя, сколько для Эньяры. — Мы слишком быстро двигались и далеко ушли. Никто, кроме кирининов, не способен держать такой темп и при этом не сбиться со следа. — Он пожевал нижнюю губу. — Хотя куда мы идем?

Перед ними вырос инкаллим и протянул Эньяре мешок из лосиной кожи с водой. Она чуть было не мотнула головой. Но ей очень хотелось пить. Да и что она выиграет, отказавшись? Воин держал мешок так, что ей удалось сделать несколько глотков. Он предложил мешок и на'кириму, но тот даже не взглянул на него.

— Не в во'ан к Белым Совам, конечно? — продолжал размышлять Иньюрен, когда инкаллим удалился. — И уж точно не в Кан Дредар.

— Это мы узнаем раньше, чем хотелось бы, — мрачно проворчала Эньяра.

— Это верно, — согласился он.

— Ты знаешь, где мы? — спросила Эньяра.

Иньюрен нахмурился:

— He совсем уверен. Мы все время двигались вглубь Анлейна, на север, потом на восток. Ночью мы пересекли дорогу из Колгласа на Драйнен. В этом мало смысла, если только они не собираются провести здесь зиму, а я думаю, что инкаллимы, даже с помощью кирининов, не хотели бы зимовать в лесах.

Эньяра вздохнула. Краем глаза она заметила, что один из их захватчиков сердито смотрит на нее, и опустила глаза.

— Они с ума сошли, если хотя бы попытаются это сделать, — пробормотала она. — Но как бы то ни было, они попытались.

Иньюрен возразил:

— Не сошли. Это имеет смысл, если веришь в то, что делаешь. Кроме того, им нечего терять. Неудача означает только смерть, а они, по их вере, не смогут достичь желанного мира, если сначала не умрут. Они ненавидят этот, наш, мир.

— Почему Белые Совы им помогают?

— Вот. Интересно бы знать, — проворчал Иньюрен. — Но я думаю, что наш неприятный друг Эглисс мог бы стать частью ответа.

Они немного помолчали.

— Иньюрен, — немного погодя сказала Эньяра, — отец…

Его руки дернулись. Она подумала, что он хочет дотянуться до нее, но веревка, их связывающая, все равно не позволила бы.

— Прости, Эньяра. Мы пытались защитить его, но их было слишком много.

— Оризиан?

— Не знаю. Я должен был бы предпринять что-нибудь, чтобы предотвратить это, но я слишком не доверял своим инстинктам и слишком промедлил. Моего дара оказалось недостаточно. Я чувствовал, что что-то не то, но каким-то образом Эглиссу удалось притупить мое восприятие. Никогда еще я так не желал обладать большей или другой силой в Доле, Эньяра. Теперь я ничего иного не желаю.

Он свесил голову. Эньяра чуть не отвернулась, так отчетливо, как эхо, его боль отозвалась в ней.

— А ведь сам, всего несколько дней назад, предупреждал твоего брата, чтобы он не желал невозможного, — тихо произнес Иньюрен.

Они сидели молча, и каждому из них больше всего в жизни хотелось быть не тем, кто он есть.

В эту ночь они спали на узкой поляне, остановившись на отдых, когда давно уже пала темнота. Эньяру и Иньюрена держали порознь. Она, просто свалившись от усталости, кое-как пристроила голову на кочку. Эньяра еле сдерживала слезы, ее терзали горе и отчаяние. Но она не заплачет. Они не услышат ее рыданий! Ей бросили грубое одеяло, но оно было слишком мало, чтобы спасти от подступавшего холода. Она думала, что на жесткой земле, на мокрой траве, под скрип деревьев и из-за боли в онемевших руках она ни за что не уснет. Однако она так устала, что сон настиг ее уже через несколько минут.

Но во сне она все время вертелась из-за боли в спине и руках. Странные звуки доносились до нее сквозь завесу сна: скрип деревьев, жалобные вопли совы, хлопанье крыльев над деревьями и даже один раз переливы тихих, неразборчивых голосов, шепчущихся рядом. Когда кто-то пинком разбудил ее, рассвет даже еще не начал разрушать темноту. Одеяло оказалось сброшенным. Пошевелиться она не могла, так закоченело и болело все тело. Ей казалось, что она только что закрыла глаза.

Этим утром Эньяру и Иньюрена заставили некоторое время идти пешком. Наездница — одна из женщин-инкаллимов — ехала перед ними и тащила их на веревках. Если они пытались поговорить друг с другом, она дергала за веревку. Эньяра чувствовала себя такой же слабой, как в первые дни после выздоровления от Лихорадки. Со времени отъезда из замка им ничего, кроме воды, не давали, от этого у нее кружилась голова. Она спотыкалась, то и дело падала, и некоторое время ее тащило по следу. Тогда Иньюрен кричал наезднице, поката не осаживала коня, чтобы Эньяра могла, хоть и с трудом, подняться.

Изредка позади них то шел, то ехал Эглисс.

— Хорошо спал? — спросил он.

Иньюрен выпрямился и молча шел дальше. Эньяра оглянулась через плечо.

— Я голодна, — сказала она.

— Разумеется, — отозвался Эглисс, но глаза его были прикованы к Иньюрену. — Я спрашиваю, ты хорошо спал?

Иньюрен не отвечал.

— Я есть хочу, — настаивала Эньяра.

— Тебе не вредно поголодать, — наконец медленно ответил на'кирим, на этот раз голосом спокойным, звучным и низким. Звук его слов странным образом успокоили Эньяру. — Твой голод не так уж велик. Такая сильная девочка, как ты, может несколько часов обходиться без еды. Даже дней. Лучше думай о том, чтобы не свалиться с ног. Пусть твоей единственной мыслью будет этот ритм. У тебя сильные ноги. Не обращай внимания на голод.

Эньяра почувствовала, что у нее как бы сместился разум, самоощущение. Эглисс был прав: ей стало легче шагать, ноги сделались как будто устойчивее. Она уже не спотыкалась. Она погрузилась в ходьбу и остальное слышала уже словно издалека, не вникая в смысл.

— Некоторое время она помолчит, — сказал Эглисс. — Мой голос всегда был одной из сильнейших моих способностей. Я могу быть очень… убедительным, но с ней особенно легко справиться.

Иньюрен огрызнулся:

— Она очень устала. Она ослабла от голода и потрясений. А твой голос — это детские штучки. Сомневаюсь, что тебе удалось бы так же сыграть с кем-нибудь бодрым и здоровым.

— Ага, но могу же, могу. Я сильнее, чем ты думаешь. Но наконец-то ты хоть что-то сказал, а то уж я думал, что так и буду разговаривать сам с собой.

— Уверен, что для тебя это не обременительно.

— Ну хватит, Иньюрен. Нам с тобой нельзя ссориться. Мы оба на'киримы. У нашего роду-племени достаточно врагов и без войн между собой.

— Эту войну не я начал и предпочел бы, чтобы мне не напоминали о том, что мы одного и того же вида.

— И все же одного, — настойчиво повторил Эглисс. — Я ведь спас тебя, не так ли? Не дал воронам убить тебя, а? Девчонку они сами с удовольствием забрали живьем. На'киримы должны стоять друг за друга, потому что больше за них никто не заступится.

— Прости, что я не благодарю тебя за спасение от убийц, которых ты сам привел.

Эглисс нетерпеливо вздохнул:

— Я желал только твоей дружбы, Иньюрен. Ты видел, что я умею делать. Во мне пробуждается сила Доли, сам видел. Но я еще слишком молод, мне нужно учиться. Я слышал, что нет никого сильнее тебя в знаниях Доли. Кое-кто отзывался о тебе с восторгом. Вот почему я пришел в Колглас. Инкаллимы пришли за семьей тана. Я пришел за тобой.

Когда Иньюрен не ответил, Эглисс продолжал еще настойчивее:

— Ты мог бы научить меня. А я мог бы поделиться с тобой своей силой. Многие ли смогли бы противостоять твоей проницательности, как я? А я мог бы возвысить нас обоих. И у меня есть могущественные друзья. Без меня Белые Совы никогда не согласились бы помогать Крови Гир. А без этой помощи никто из них ничего не смог бы. Горин-Гир в долгу передо мной. Когда все закончится, я стану самым могущественным. И ты можешь стать частью этого.

— Оставь меня, — сказал Иньюрен.

Эглисс некоторое время молчал, а потом сказал:

— Ну хорошо, со временем передумаешь. Девочка. Эньяра!

Внезапно ставший резким голос встряхнул Эньяру. Она подняла налившуюся тяжестью голову. В глазах у нее прояснилось, поскольку пелена, накрывавшая рассудок, в тот же миг рассеялись.

— Ты голодна, девочка? — спросил Эглисс.

И в тот же момент голод вернулся, и сильнее, чем когда-либо начал терзать желудок. Он высасывал последние силы из ног. Она почти перестала их чувствовать и упала. Иньюрен взглянул на нее, озабоченно и словно с некоторой болью. Она постаралась улыбнуться, но вряд ли ей это хорошо удалось. Она рискнула быстро оглянуться. Эглисс уходил, вот-вот скроется из виду.

— Я почти спала, — сообщила она.

— Не совсем, — мрачно ответил Иньюрен. В этот момент резкий рывок веревки напомнил им о великой мудрости молчания.

Они шли по самой неровной и тяжелой местности. Длинные, невысокие горные хребты бежали через лес, и компания вынуждена была то подниматься и переваливать через них, то спускаться. Они переходили ручейки и петляли среди огромных валунов, которыми были усыпаны склоны. Здесь лес был редкий и представлял собой смесь березы, сосны и поросшего лишайником дуба. Эньяра была уверена, что они все еще находятся на землях ее Крови, но не видела никаких признаков ни скота, ни людей. На эти дикие земли пастухи забредали только летом и то только если не могли найти подходящего пастбища ближе к дому.

Вскоре после полудня они действительно натолкнулись на нескольких человек Ланнис-Хейга. Но никакой радости это не принесло. Они свернули вниз по склону к ручью, журчание которого Эньяра слышала в скалах над головой. Когда они подошли к потоку, она увидела там лагерь охотников. Он был разрушен, палатки опрокинуты, костер, на котором готовилась пища, залит водой. Трое мужчин, хозяева лагеря, лежали там же, у костра, мертвые. Эньяра смотрела на них, когда проходила мимо. Один из них лежал на спине, лицом вверх, с высунутым языком. Совсем молодой, лет шестнадцать. Как Оризиану. У нее перехватило горло. Она отвернулась.

Вскоре после этого их опять вздернули на лошадей, и вся компания прибавила скорости. Желудок Эньяры уже давал себя знать едва ли не болью. Да еще ей приходилось изо всех сил бороться со сном. Но руки сидевшего сзади наездника-инкаллима не давали ей упасть. Она вяло соображала, что теперь они поднимаются вверх по какому-то довольно ровному склону.

Позже, в полубессознательном состоянии, она почувствовала ветерок на лице, и сильные руки столкнули ее с коня. Она рухнула на землю и так и осталась лежать, не в состоянии пошевелиться. Потом все-таки подняла тяжелые веки и увидела облака, стремительно бегущие по сумеречному небу. Впервые за показавшееся вечностью время никакие ветви не мешали ей смотреть. Высоко-высоко над ней, на недосягаемой высоте, над лесом царственно парил орел. А она, лежа на кочковатой тропе, наблюдала за ним некоторое время и представляла себе, как огромные крылья уносят ее далеко отсюда, в покой.

Инкаллимы сооружали лагерь, устраиваясь на ночь. Они остановились на более или менее свободном месте почти у самого гребня гряды. На этом коротком отрезке земля вздымалась над мантией леса и была похожа на спину огромного кита, всплывшего на поверхность моря.

Потом около нее опустился на колени Эглисс. Он наклонился и закрыл ей вид. Она увидела его лицо. Она глядела в серые глаза и ничего не видела. Он перевернул ее и ножом разрезал веревки. В руках сразу болезненно начала пульсировать кровь и стали прокатываться горячие волны. Оказывается, на запястьях была содрана кожа.

— Вставай, — приказал Эглисс и потянул девушку вверх. Эньяру качало. Неожиданно ее за талию поддержали чьи-то руки. Иньюрен.

— Смотри, — велел Эглисс.

Она не поняла, что он имел в виду, и в полном изнеможении всем телом прислонилась к Иньюрену. Он поддерживал ее, помогая держаться на ногах. Потом Эглисс стиснул плечо девушки.

— Смотри, — прошипел он и ткнул пальцем.

Она проследила за простертой рукой. Под ними по длинному склону сбегал вниз лес, а дальше начиналась лесистая равнина. Она смотрела поверх Анлейна и чувствовала, как от этого вида у нее кружится голова. Деревья тянулись почти до горизонта, но там, далеко на севере, появлялся некий намек на открытую землю, а еще дальше, так далеко, что казалась всего лишь черточкой, шла полоса гор: Кар Крайгар неясно вырисовывался над долиной Гласа.

— Что? — спросила она и не узнала собственный голос.

Рука Иньюрена крепче стиснула ее талию, и она не поняла почему.

— Смотри, дым, — подсказал Эглисс.

Она опять посмотрела. И с трудом различила, что где-то между лесом и горами поднимался вверх и расплывался в небе черный дым. Ей пришло на ум, что, должно быть, это очень большой пожар где-то у реки.

— Не понимаю, — пробормотала она.

— Поймешь, — рассмеялся Эглисс и ушел.

Она взглянула в лицо Иньюрену. Он смотрел на север, потом вздохнул и опустил голову.

— Думаю, теперь я знаю, где мы находимся. Это Андуран. Горит Андуран.

III

Воздух был полон резким дымным смрадом. Ветер возносил его над городом и кружил вокруг замка. За серой завесой солнце выглядело бледным диском. Кросан ок Ланнис-Хейг наблюдал за тем, как пепел его города поднимается к небу.

Он стоял на верхней площадке главной башни замка. Где-то под ним, в зале, его советники и чиновники держат совет. Все они забрались на эту самую выгодную для обзора точку, когда почувствовался запах дыма. Через несколько минут он всех отправил обратно вниз и остался один, не в силах оторваться от вида горящего города. То в одном месте, то в другом среди домов взвивались языки пламени. Но больше всего было просто дыма. Как будто сама земля исходила смрадным испарением. Странно, что с такого расстояния доносился, и то еле слышно, только треск дерева и грохот очередного обрушившегося здания. Ни криков, ни стонов, ни рыданий на улицах. Это жуткое молчание добавило к печали Кросана еще и отвратительную дрожь. Все выглядело так, словно город уже умер и идет его кремация.

Они были в огромном новом зале на площади, когда появился вестник. Кросан не мог припомнить, когда еще был так счастлив. Его переполняло светлое воодушевление и нетерпеливое возбуждение, что больше приличествовало бы ребенку. В зале было полно людей, все смеялись, болтали без умолку, ожидая начала грандиозного праздника Рождения Зимы. Потом появился вестник, и все обратилось в прах.

Человек без остановки гнал коня из Тенври и привез сообщение о том, что по Долине Камней движется армия, повторяется кровавая пляска Темного Пути и Истинных Кровей. С последнего появления здесь армии прошло уже больше тридцати лет. Тогда Кросану было семнадцать, и он получил первый боевой опыт под стенами Тенври, отправившись туда верхом с отцом и братом, чтобы отбросить силы Горин-Гира. Слушая измученного гонца, окруженный сверкающим и ни о чем еще не ведающим шумным праздником Кросан сразу вернулся в юность. Ничего не изменилось за все прошедшие годы. Тан опять должен выехать из Андурана и лицом к лицу встретить врага своей Крови.

Через час после появления вестника две сотни человек — половина гарнизона города — уже выходили из северных ворот Андурана. Всадники Кросана рассыпались по всем сельским пригородам, собирая людей в армию. Через пару дней у него уже было почти полтысячи людей, готовых выступить к Тенври. Но выступать не пришлось.

Глубокой ночью один из его щитников потребовал доступа к тану. Кросана нашли в верхней комнате башни, где он заперся с Нарадином и его капитанами для обсуждения ситуации. Они уже выработали план, которому не суждено было осуществиться.

— Это фермер, мой господин, — мрачно говорил щитник. — Сначала мы прогнали его прочь, но он явился снова и с ним другие. И все говорят одно и то же. Иначе мы не пришли бы.

— О чем ты говоришь, — строго спросил Кросан. Его прежнее, веселое настроение исчезло, испарилось. Щитник подтолкнул от дверей взъерошенного человека с всклокоченной шевелюрой и спутанной бородой.

— Темный Путь, правитель! — выкрикнул он. — Они идут из Анлейна. Тысячи. Жгут фермы, жгут дома.

Вокруг стола раздалось недоверчивое бормотание. Тогда щитники тана дружно приподняли фермера и понесли из палаты.

— Моя ферма, собственная, на опушке леса, пропала, господин! — надрывался человек.

— Так говоришь, остальные рассказывают то же? — спросил Кросан.

И довольно скоро этому поверили все. Сельские работники и пастухи, лесорубы и охотники пришли в Андуран, все они бежали из своих разрушенных домов и разоренных земель. Всего через несколько часов после наступления сумерек из лесной тишины армия вышла на открытые поля. Каким-то непостижимым образом враги пересекли всю дикую ширь и бездорожье Анлейна, прошли по владениям этих дикарей, кирининов Белых Сов, и подошли к самому Андурану. Совершенно невероятный проход.

Всю ночь в город целыми семьями стекались беженцы, кто на груженых повозках, кто верхом на худых лошаденках. К сумеркам страх закрался уже в каждое сердце. Богатые и бедные, могущественные и незначительные одновременно пришли к одному и тому же выводу, что их надежда на спасение только в бегстве. С первым же зимним рассветом вся южная дорога на Гласбридж оказалась запружена плотным потоком горожан. И с тем же рассветом в виду стен замка появилась армия.

Кросан понял, что Тенври все-таки пал. Этот город всегда был самой надежной защитой его Крови от Темного Пути: на его силу всегда полагались, если требовалось преградить врагу путь через Долину Камней. Стены самого Андурана были в плохом состоянии, половина гарнизона — и так уменьшенного по требованию Гривена ок Хейга — была на пути в Тенври. Замок Кросана еще как-то мог выдержать нападение; Андуран не мог.

А еще он понял, что он и его Кровь забыли то, что когда-то знали, и разучились делать то, что когда-то умели. Губительные пробелы в их памяти появились в результате долгого мира. Они забыли, что для противостояния непримиримому Темному Пути требовался тот же огонь в крови и сердце, что горел в северянах; что никогда нельзя снижать уровень своей обороны. Кросан подумал, что он сам в первую очередь обязан был заботиться о безопасности. Сейчас, дыша дымом Андурана, зная, что половина жителей города в ужасе бежала даже раньше, чем появился враг, он прочувствовал цену неверных решений.

От черных мыслей его отвлек звук шагов за спиной.

— Не следует так стоять, на виду у врага, — сказал Бихоман Тоул да Хейг. — Я там внизу видел арбалеты. — Бихоман встал рядом и тоже стал сквозь мглу разглядывать городские крыши. — Они слишком увлеклись пожарами. Им еще придется пожалеть об этом, когда пойдут дожди и станет холодно.

Кросан проворчал:

— Они не дураки. Они оставляют большую часть домов и склады. Знают, что делают.

— Я пришел спросить, не вернетесь ли вы на совет. Там, внизу, начали немножко нервничать. Вашим людям нужна твердая рука, которая поведет их.

— Понятно, опять мои люди. Они принадлежат Гривену, когда он в них нуждается, чтобы сражаться за него на юге, но теперь они опять мои.

Бихоман пожал плечами. С тех пор как началась осада, в его высокомерном безразличии что-то изменилось.

— Я тут ни при чем.

— Возможно. Но этого никогда не случилось бы. Верховный Тан думает о юге, и только о юге. Он истекает кровью над богатствами Вольного Берега и Тал Дира, как лиса на поле в момент рождения лисят. Когда правили Килкри, другие земли посылали сюда людей, чтобы принять меры против Темного Пути. А теперь наших людей потребовали на юг. И вот результат: все небо в дыму от наших горящих домов.

— Нет смысла обсуждать, кто прав, кто виноват. По чести говоря, и у меня не очень к этому лежала душа. Моя семья попала в ту же ловушку, что и ваша. Но что сделано, то сделано.

— Сделано, — сдержанно отозвался Кросан.

— Город не защитить, — продолжал Бихоман, словно прочитав мысли тана. — И если вы будете стоять здесь, на стене, вместо того, чтобы быть в замке, мы скорее всего тоже все умрем.

— Сам знаю. Хотя в любом случае мертвых будет много.

— Больше вы людей принять не сможете. Все коридоры забиты семьями. Людей больше, чем лошадей в денниках.

Кросан кивнул. Странно было, что Казначей Гривена совсем не спорит и не ссорится.

— Вы можете уехать, — сказал он, глядя в глаза Бихомана.

— Это правда, но я здесь — Казначей Тана Танов, и у меня есть понятие о долге. — Бихоман задумчиво посмотрел на запад. — Возможно, это глупый выбор, но сейчас я вынужден доверить безопасность жены и детей стенам вашего замка.

— Надеюсь, что они будут в безопасности, — ответил Кросан.

— Это недолго протянется. Скоро станет легче. Ленор придет из Колкира или ваши люди из Гласбриджа и Колгласа. Темные Путники перестарались, хотя и проповедуют скромность. В городе их не больше нескольких тысяч. Если Тенври там, а мы здесь, продержимся, то дальше на юг они не пройдут.

— О да. Они проиграют эту войну. Но моя Кровь уже заплатила слишком высокую цену за победу. — Кросан вздрогнул как от озноба. — Пойдемте, нам лучше спуститься. Я позволил себе побыть здесь, но у меня тоже есть свой долг.

Отряд двигался на север, спускаясь с возвышенности сквозь лесные дебри. Эньяра поймала себя на том, что рассматривает спину женщины-инкаллима, идущей впереди лошади. Она никогда не думала, что увидит хоть одну из них. Всякие там воины-инкаллимы, фанатики, палачи и убийцы всегда казались ерундой из детских сказок. От недостатка проверенных и точных знаний появилось такое огромное множество слухов, толков и мифов о них, что в умах тех, кто жил в южной части Каменной Долины, они превратились в колоссальное, промокшее от крови воплощение самой смерти.

Интересно, скольких убила эта худая, гибкая и крепкая женщина, которая шла перед ней? Женщины Кровей Хейг не брали в руки оружие. Но отец как-то рассказал ей, что необходимость сделала это обычным явлением во всех Кровях Темного Пути, и не только среди инкаллимов. Темный Путь нуждался в каждом воине с первых же лет своего изгнания за Долину Камней, где нужно было подчинять дикие племена тарбенов и отражать нападения преследующих их армий Верховного Тана Килкри. Какова бы ни была причина, а женщина-воин служила отличным подтверждением жестоких требований, которые Темный Путь предъявлял своим последователям.

Они остановились ненадолго, и Эньяра села, прислонившись спиной к дереву. Их с Иньюреном опять держали порознь. Один из инкаллимов принес ей несколько сухих галет и освободил руки, чтобы она смогла поесть. Когда он ушел, она стала поворачивать руки и так и этак, чтобы оглядеть влажные полосы на запястьях. Конечно, раны есть, но ничего особенно страшного.

Она откинула голову на ствол и стала смотреть сквозь голые сучья на бегущие по небу тяжелые серые облака. Пошел дождь. Обычно после Рождения Зимы в долине Гласа часто шли дожди. От собственных мыслей ее отвлекло какое-то темное пятно, двигавшееся в кроне дерева, под которым она сидела. Она повертела головой, пытаясь рассмотреть, что это. Почти незаметная в кроне деревьев с ветки на ветку прыгала ворона. Эньяра на всякий случай огляделась и опять посмотрела наверх. Ворона упорно качалась на ветке. Девушке пришло в голову, да нет, она просто уверена, что это Идрин, ворона Иньюрена. Она открыла было рот, но тут же и закрыла, не зная, что делать, посмотрела на Иньюрена, сидевшего шагах в тридцати от нее. Он смотрел на нее. Она приподняла бровь, не зная, как сообщить ему новость. Нельзя сказать с уверенностью, но ей показалось, что Иньюрен чуть-чуть улыбнулся, а потом едва заметно подмигнул ей одним глазом и тут же отвернулся.

Часы текли один за другим. Она уже потеряла направление. Ночью звезд не было видно, и днем облака скрывали солнце. Ее знобило, она плохо спала, ей нездоровилось. Изредка подъезжал Эглисс, некоторое время наблюдал за ней и загадочно молчал. Она старалась не обращать на него внимания и не видеть его странных, не совсем человеческих глаз.

В эти долгие, тоскливые часы на спине лошади ее одолевали мрачные мысли и образы, которые никак не удавалось отогнать от себя. Огромный праздничный зал и смеющийся отец, глядевший на ловких жонглеров. Он был счастлив тогда. Стоило ей закрыть глаза, и она опять видела его лицо. Еще она видела поникшую у стены замка фигуру. Она не видела тела Оризиана во дворе, и это могло бы означать, что его там не было.

Иньюрен был где-то позади нее в цепочке движущегося каравана, и ей страшно захотелось оказаться рядом с ним. Оризиан был всегда более близок с на'киримом, чем она. Почему-то знание, что один только Иньюрен во всем мире способен заглянуть в ее сердце и разоблачить ее боль и страхи, связывало ее и заставляло держаться от него на расстоянии. И это при том, что он всегда очень по-доброму к ней относился, а сейчас и вовсе был единственным, кто у нее остался. Единственным, кто остался от ее прежнего мира.

В полдень их с Иньюреном развязали и наконец позволили посидеть рядом, пока лошади купались в речушке. Эньяра прижалась лицом к его плечу. Она все-таки не заплакала, но прикоснуться к нему было насущно необходимо. Иньюрен погладил и похлопал ее по колену, но не обнял за плечи, как было хотел.

— Будь сильной еще немного.

— Да, я знаю, знаю.

— Значит, ты заметила Идрина.

Эньяра ответила улыбкой. Лучше говорить об этом, чем делиться мыслями, переполнявшими ее голову.

— Он что, всю дорогу летел за нами? — спросила она.

— О да. Он всегда был очень упрямым. Вороны вообще отличаются упрямством, а уж у Идрина эта черта — в самом чистом виде.

— Когда мы были маленькими, мы рассказывали друг другу, что инкаллимы умеют превращаться в ворон, — пробормотала Эньяра.

— Наверное, ты слышала, что их называют воронами, а дети часто путают ворон и воронов. Но нет, дар превращения имели только врейнины и саолины. Анайны вообще не имели облика, так что они не считаются.

— Значит, все истории про инкаллимов неправда, — устало сказала Эньяра.

— К сожалению, не все.

Они немного помолчали. Эньяре припомнились и другие свои детские страхи, выросшие из историй, которыми Оризиан и Фариль старались напугать друг друга долгими вечерами.

— Эглисс похож на тех на'киримов, что были раньше? Они были так ужасны?

Иньюрен медленно покачал головой.

— Нет, не думаю. Это было очень-очень давно, Эньяра. Не стоит бояться того, чего давно нет. Эглисс, конечно, сильный: в нем кипит Доля. Но не думаю, что он действительно знает, как ее использовать. Сейчас нас осталось совсем мало, да и забыли мы многое из того, что на'киримы когда-то знали. Добрых три века уже нет таких мастеров, еще со времен Войны Порочных, но и о них в рассказах скорее всего много преувеличений.

— Ну, я надеюсь, что не все эти истории претворятся в жизнь.

— Я тоже надеюсь, — ответил Иньюрен.

И так отстранен и серьезен был его тон, что она вздрогнула. Он это почувствовал и улыбнулся ей.

— Не бойся. Нет больше историй.

Скоро их захватчики поднялись сами и подняли на ноги их.

Сильный дождь продолжался еще часа два после того, как инкаллимы поставили лагерь. Они раскинули его на краю поля, заросшего бурьяном, с худосочными ольховыми стволами за ним. Несколько кирининов, десять или двенадцать, которые остались с ними после того, как караван вышел из-под полога Анлейна, нашли убежище поддеревьями, переполошив рассевшихся по веткам и пережидавших дождь ворон.

Как только остановились, инкаллимы соорудили навесы из срубленных тонких деревьев с натянутыми между ними накидками и кусками холста. Они кучками сидели под этими навесами, тихо переговаривались, чистили оружие, жевали галеты и вяленое мясо, потом достали несколько котелков, набрали в них дождевой воды и напились. Лошадей привязали на опушке рощицы. Иньюрена и Эньяру оставили со связанными руками и ногами. Они сидели прямо на мокрой траве. Их волосы и одежда промокли насквозь, они наблюдали за животными, спокойно пасущимися в центре поля. До Андурана оставалось не более часа ходу. На севере уже виднелись размытые дождем очертания его зданий. Дыма не было; наверное, дождь притушил пожары.

К ним не спеша подошел Эглисс и, не обращая внимания на дождь, присел рядом на корточки. Иньюрен опустил глаза и стал смотреть мимо сложенных на коленях рук в землю.

— Что случилось? — едва ли не строго спросила Эньяра. — Почему мы остановились?

— Нас должен встретить Кейнин нан Горин-Гир. Это — честь! — улыбнулся Эглисс.

— Наследник Крови Горин-Гир?! Это они все сделали? Но ему, наверно, было бы легче встретить нас в Андуране, под крышей.

Эглисс пожал плечами:

— Кто его знает, почему сильный делает то, что делает. Говорю тебе, он хотел встретить нас за городом.

— Он все равно убьет нас. Наверное, хочет сделать это не на виду, — буркнула Эньяра.

— Только не тебя, — заверил ее Эглисс. — Он будет доволен, что кого-то из твоей семьи взяли живьем. Я уверен, он придумает, как тебя использовать. Или его сестра. Вот уж если надо кого-то бояться, то, пожалуй, ее.

Он посмотрел на Иньюрена, который упорно не желал вступать в разговор.

— Естественно, у твоего друга может быть другая история. Наследник Крови предпочел бы видеть его мертвым. Если только я не смогу отговорить его, конечно.

Иньюрен со скучающим видом поднял глаза:

— До сих пор никто из Крови Гир не славился милосердием, и я сомневаюсь, что такой, как ты, сможет как-то на него повлиять.

— Такой, как я? Да я привел Белых Сов на сторону их Крови. Если бы Белые Совы подняли свои копья против него, вместо того, чтобы стать его проводниками и снабжать его армию питанием, как бы он провел свою армию через Анлейн? Без меня он не расположился бы сейчас лагерем у ворот Андурана. Я думаю, ты сам увидишь, что Наследник Крови Горин-Гир не забывает своих друзей.

— Белые Совы не забудут то, что ты сделал, — сказал Иньюрен.

— Ты-то что волнуешься, Лиса? Они посчитают нас достаточно хорошими, когда исчезнут Ланнисы.

Иньюрен оглядел собравшихся под навесами воинов.

— Лучше Ланнисы, чем инкаллимы и Крови Темного Пути. Белые Совы уже достаточно хорошо это знают. — Он опять повернулся к Эглиссу. — У тебя мать или отец из Белых Сов?

Молодой человек поколебался, захваченный вопросом врасплох. Показалось, что ему не хочется отвечать.

— У меня и мать, и отец были из крови Горин-Гир. Так что думай, когда говоришь, старик, — ответил он.

Иньюрен некоторое время рассматривал его.

— Наверное, ты родился вскоре после битвы при Тенври, лет тридцать назад, — сказал он. — Твой отец после поражения армии Горин-Гира бежал в Анлейн? Он был захвачен Белыми Совами?

Все произошло слишком быстро, Иньюрен не успел отклониться, и сильный удар по лицу свалил его на землю. Эньяра бросилась на Эглисса, но ее он просто оттолкнул. Иньюрен несколько секунд лежал, потом опять сел. Из уголка рта у него текла кровь, но ее быстро смыл дождь.

Глаза Эглисса налились холодной злобой, Эньяра видела, как ходят желваки на скулах. У нее на мгновение появилось ужасное ощущение, что на'кирим сейчас взорвется и опрокинет на них какой-то страшный, пылающий дух гнева и ненависти.

Эглисс ткнул пальцем в грудь Иньюрена:

— Лучше не говори того, чего не знаешь, — прошипел он и поднялся.

Уже уходя к инкаллимам, он оглянулся через плечо:

— Давайте подождем и посмотрим, что Кейнин захочет с вами сделать.

Озабоченная Эньяра повернулась к Иньюрену. Тот неизящно сплюнул.

— Все в порядке, — сказал он. — Для него происхождение — явно болезненная тема. — Он наклонился к ней поближе. — Остерегайся ее касаться. И что бы со мной ни случилось, держись от него подальше. Он может быть опаснее, чем я думал.

— Он и так уже кажется очень опасным, — пробормотала Эньяра.

Он покачал головой:

— Это все хвастовство, пустые угрозы. Но под всем этим его гложет боль и гнев. Он отравлен этим. Как бы то ни было, он сам не сознает, сколько в нем сил. Когда он так сердится, Доля клубится в нем, как грозовые тучи. Если он научится извлекать эти силы, то будет способен на большие дела.

— Во всяком случае, с тобой ничего не случится, — с напускной легкостью ответила Эньяра.

Иньюрен улыбнулся:

— Только помни, держись от него подальше.

Вдруг среди инкаллимов поднялось какое-то волнение. Они вскочили на ноги. Сквозь серую пелену дождя Иньюрен и Эньяра увидели группу всадников, направлявшуюся к ним с дальней стороны поля.

— Это Кейнин. Наследник Крови прибыл, — сказал Иньюрен.

Наследник тана Крови Горин-Хейг был высоким, сильным человеком, наверное, старше двадцати лет. Черная густая шевелюра намокла и спуталась под дождем, что придавало ему жуликоватый и довольно потрепанный вид. Не знай Эньяра, кто это такой, она, возможно, посчитала бы его даже красивым. А сейчас она почувствовала только прилив ненависти. Из всех кровей Темного Пути Горин-Гиры с их цитаделями в северной части Долины Камней представляли собой самую реальную угрозу.

Наследника сопровождала дюжина воинов его Щита. Их кольчуги мягко позванивали, когда они спрыгивали с коней. Щитники привязали коней, не обращая внимания на то, что среди деревьев находятся киринины, и свободной толпой двинулись следом за Кейнином нан Горин-Гиром.

Эглисс подошел приветствовать наследника крови, но тот прошел мимо него и даже не удостоил на'кирима взглядом. Кейнин огляделся, острый взгляд его пробежался по инкаллимам, один за другим выбирающимся из-под навесов, по воинам кирининам, уже поднявшимся на ноги, но так и оставшимся среди деревьев, и, наконец, по Иньюрену и Эньяре, сидевшим связанными на мокрой траве. Он приглаживал затянутой в кожаную рукавицу рукой мокрые волосы и пристально смотрел на пленников.

— Кто эта полукровка, — спросил Кейнин. Голос у него был громкий, с нотками бессознательной властности, что, очевидно, объяснялось происхождением.

Эглисс несколько напрягся:

— Советник Кеннета. Мы подумали, что он может быть полезен.

Кейнин пошел к Иньюрену и Эньяре. Его воины последовали за ним. Он опустился на одно колено, взял Иньюрена за подбородок и повернул его голову так, чтобы их взгляды встретились.

— Я слышал о тебе. Иньюрен, да?

Иньюрен промолчал. Кейнин отпустил его и повернулся к Эньяре.

— А это племянница тана, я полагаю. Хорошенький трофей.

Эньяра сердито смотрела на него.

— Но сейчас явно не в лучшем настроении, — сдерживая веселье, сказал Кейнин и поднялся на ноги. — Ты бы лучше привыкала к новым порядкам, эта долина возвращается к своим истинным хозяевам.

— Вы это уже когда-то пробовали и потерпели неудачу, — колко заметила Эньяра.

Наследник крови засмеялся. Весело и громко.

— Не на этот раз. На этот раз прошлое будет предано погребению.

Он повернулся к инкаллимам:

— Колглас?

Один из воинов вышел вперед, весь ленивая четкость и сдержанная властность.

— Сожжен, — ответил он.

— А Кеннет и его сын?

— Брат тана мертв. А мальчишка удрал по воде, но он ранен и сейчас, наверное, тоже уже умер.

Тихий стон сорвался с губ Эньяры. Кейнин не обратил на это внимания.

— Наверное? — с еле заметным сарказмом произнес он. — Значит, ребенок удрал от знаменитого Боевого Инкалла? Все Ланнисы должны быть мертвы или захвачены. Вот что было важно!

Инкаллим стиснул зубы.

— Мы отвечаем перед Шревой. Здесь она командует Боевым Инкаллом, не ты.

Пару секунд двое мужчин стояли под дождем лицом к лицу. Глядя на них, Эньяра поняла, что инкаллимы — не простые воины. Этот человек смотрел на сына тана Горин-Гир, как на равного, без особого почтения.

Кейнин успокоился первым и вытер лицо:

— Очень хорошо. Вы найдете Шреву где-нибудь недалеко от рыночной площади. Можете рассказать ей эту историю. В конце концов, тан и его выводок заперты в замке. — Он передернул плечами, потом улыбнулся Эньяре и Иньюрену. — Суровая погода, но я подобрал для вас хорошее пристанище.

Он повернулся и направился к коню, но вдруг остановился, словно вспомнив что-то не очень важное, что только сейчас пришло ему в голову, и посмотрел на Эглисса.

— Я не хочу, метис, чтобы Белые Совы шли дальше. Скажи им, что если их увидят ближе к городу, чем сейчас, мы обойдемся с ними как с врагами.

Эглисс заморгал, как будто его ударили.

— Я думал… — начал он.

Кейнин с насмешливым удивлением вздернул бровь. Легкое презрение прозвучало в его голосе, когда он заговорил.

— Уж не собираешься ли ты со мной спорить? — спросил он. — Белые Совы получили, что хотели, — Кровь Ланнис разбита. Мы в них больше не нуждаемся.

— Но твой отец говорил…

— Не перестарайся, метис. Мой отец лежит больной в Хаккане, и здесь его представляю я. Отныне это земли Горин-Гиров, и я не желаю, чтобы здесь бродили какие-то твари. Ты можешь идти в Андуран, если хочешь, они — нет.

— Белые Совы будут… разочарованы, — возразил Эглисс. — Другие — некоторые из их вожаков — не так уж далеко позади нас. Они могут захотеть встретиться с тобой, чтобы ты подтвердил обещание, данное твоим отцом. Поселения в Анлейне должны быть снесены, крупный рогатый скот и деловое железо в подарок. Я обещал им это от вашего имени, как того хотел ваш отец.

Эньяра заметила странное, успокаивающее урчание в голосе на'кирима.

Кейнин вдруг помрачнел и сделал решительный шаг к Эглиссу.

— Если мне хоть на миг покажется, что ты вздумал поиграть со мной своим голосом, я разнесу твой череп. Я очень хорошо знаю, на какие фокусы ты способен. Своими сладкими звуками ты мог морочить голову лесным тварям, и, пока они мне были нужны, я ничего не имел против. Но ты ошибаешься, если думаешь, что можешь попытаться проделать то же со мной.

Дождь усилился. Кейнин вытер со лба дождевые капли и легонько тряхнул головой. Он даже не взглянул на кирининов, наблюдавших за ними из-за деревьев.

— Когда ты обещал моему отцу, что сможешь привести лесных тварей на нашу сторону, он заключил с тобой договор. Сейчас все кончилось. Я больше не хочу иметь дела с твоими дикарями и, конечно, не буду с ними встречаться. Взгляни на них, эти лесные люди одеты в шкуры. Если им нужен скот, пусть возьмут вон тех. — Он указал на пасущихся недалеко животных. — Если им нужно снести поселения, пусть сносят сами, но предупреждаю, если они сожгут хоть один дом в пределах дня пути от Андурана, я убью тебя, а потом выслежу их. Если они огорчатся, скажи им, чтобы помнили, что скоро мы станем правителями Андурана. Мы напали на непримиримых врагов.

Эглисс открыл было рот, но Кейнин уже вскочил в седло.

— У меня слишком много дел, мне есть чем занять время. Последи, чтобы эти лесные твари не пошли за нами, — приказал он одному из своих щитников, — и приведи в Андуран девчонку и этого, второго.

Наследник крови хлестнул коня и поскакал через поле. С ним отправились трое, остальные остались, поглядывая на растерянно озиравшегося Эглисса. Инкаллимы уже собирали свои пожитки. Несколько воинов Горин-Гира подъехали к Иньюрену и Эньяре. Им разрезали веревки на щиколотках и подняли на лошадей.

— Постой, — заорал Эглисс вслед исчезающему Кейнину. — Отдай мне хотя бы Иньюрена. Тебе он не нужен.

Никто не обратил на него внимания.

Напоследок Эньяра, которую везли к скрытому завесой дождя городу, увидела фигуру одиноко сидевшего на'кирима. Он неотрывно смотрел им вслед и выглядел теперь несчастным и беспомощным. Когда он ее запугивал, она представить себе не могла, что он может быть и таким. За спиной на'кирима уходили и уже почти исчезали в лесу Белые Совы.

Из стаи устроившихся на ночлег черных ворон поднялась одна птица и лениво захлопала крыльями под дождем. Сделав несколько взмахов сильными крыльями, она развернулась и направилась в сторону Андурана.

Город был совсем не такой, каким его помнила Эньяра. Самое великолепное творение ее Крови было разрушено, словно свирепой бурей. Большинство фермерских сооружений в предместьях повреждено не было, хотя вид у них был заброшенный, и возникало ощущение начинающегося распада. Не было видно ни людей, ни света в окнах, не поднимался дым из труб. Совершенно пустынный пейзаж.

Когда они вошли в город, в ноздри им ударил запах влажного горелого дерева. От множества домов остались только остовы. Лошади едва не наступали на еще неубранные тела. Местами дорогу преграждали кучи обвалившихся камней. С одного порога к Эньяре тянулась черная, обугленная рука. В открытом окне одиноко болталась задымленная и пропитанная влагой, когда-то белая, простыня. На остатках деревянной крыши сидел канюк и, склонив голову набок, наблюдал за всадниками.

Они продвигались по улицам, приближаясь к площади и к замку за ней. Тел уже не было. С этих улиц смерть убрали. Только вороны и собаки рыскали по переулкам. Были еще воины, небольшими группами пробиравшиеся по руинам, подбирая то немногое, что еще оставалось. Эньяра мельком увидела нескольких, непохожих на других, людей, ползавших по остаткам дома, словно крысы по телу. На них были шкуры и широкие штаны, а спутанные волосы заплетены в косы и перевязаны кожаными ремешками. Они на мгновение прервали поиски, чтобы посмотреть на проезжающих всадников, потом опять вернулись к своему занятию. Когда они начали перекликаться друг с другом, их грубый язык напомнил Эньяре собачий брех. Она подумала, что, наверное, это и есть тарбены: дикие сородичи северян, которые жили здесь задолго до появления Темного Пути. Если Кейнин и их тоже привел на юг, мало что в долине Гласа избежит разграбления.

Дома, располагавшиеся по южной стороне площади, исчезли; от них остался только лес чернеющих колонн и столбов. Кажется, где-то опять начало гореть; наверное, еще не все торговые дома, магазины и склады оказались уничтоженными. На самой площади было довольно оживленно. Шеренгу привязанных лошадей охраняли угрюмые стражники, прятавшиеся от дождя под выступами крыш. Караван груженных мешками с продуктами и тюками с оружием мулов пересекал открытое пространство; его сопровождал эскорт из тридцати копьеносцев. На западной стороне площади в магазине, в котором торговали перечной мятой, кипела бурная деятельность, оттуда доносился рев раздуваемого пламени и тяжелые удары молота.

На севере над крышами возвышался замок, полускрытый завесой дождя. Там не заметно никакого движения, оттуда не доносилось ни звука. Эньяра думала, что увидит яростное сражение, а все вокруг выглядело так, словно и война тоже улеглась в ожидании лучшей погоды.

Кейнин нан Горин-Гир занял самое большое здание на площади. Торговец мехом так спешил покинуть свой дом, что на полу возле обеденного стола осталась лежать кипа прекрасного куньего меха. Кейнин сидел на ней, когда Эньяру и Иньюрена привели и поставили перед ним. Несколько воинов с суровыми лицами бездельничала тут же, в комнате: кто-то взгромоздился на край стола, кто-то развалился в дорогих креслах.

Там же находилась и молодая, лет на пять старше Эньяры, женщина. На ней была легкая кольчуга из светлого металла. Золотая цепь на шее и толстые, поблескивающие кольца на пальцах. Черные длинные гладкие волосы напоминали нити спряденного обсидиана. Когда Эньяра посмотрела на нее, та ответила холодным, полным высокомерного презрения взглядом.

— Добро пожаловать! — улыбнулся Кейнин. — А я нашел трон, как видишь. — Он погладил рукой черный мех. — Думаю, он стоит дороже, чем трон, на котором в своем замке сидит Кросан. Будь это мой дом, я бы такое в добычу не оставил.

— Теперь это твой дом, — поправила его женщина.

— Действительно. Во всяком случае, должен быть. — Кейнин опять посмотрел на Эньяру. — Прости, я вас не представил. Это моя сестра, Вейн. Вейн, это Эньяра, дочь покойного правителя Колгласа.

Вейн нан Горин-Гир насмешливо склонила голову. Она постоянно крутила какое-нибудь кольцо.

— Рада, — сказала она.

Эньяра ничего не ответила. Насквозь промокшей под дождем, грязной и сплошь покрытой царапинами Эньяре тоже хотелось показать презрение.

— Не обращай внимания на ее невежливость, сестра, — вставая, сказал наследник Крови. — У нее было утомительное путешествие. Не думаю, что инкаллимы и лесные люди подходящая компания в странствиях такого рода.

По комнате прокатилась волна язвительного смеха. Эньяра чувствовала себя так, словно ее окружила стая волков, слишком раскормленных, чтобы убить ее, но и слишком увлеченных видом ее страданий, чтобы просто отпустить.

— Во всяком случае, я эту компанию не выбирала, — огрызнулась она. — А ты выбрал в союзники воронов и лесных людей, да еще тарбенов. Что, никто из других Кровей не захотел с тобой идти? У Горин-Гиров еще меньше друзей, чем я думала.

Кейнин улыбнулся, оскалив зубы:

— Кажется, мы выбрали того, кого нужно, чтобы разбить вас. И что-то я не видел людей Хейгов на стенах замка Кросана, как не видел и всадников в вашей долине. Где ваши друзья, моя госпожа?

— Придут.

— И наши придут, — с холодной уверенностью вмешалась Вейн (как Эньяре хотелось бы такой же уверенности!). — Гиры будут здесь раньше Хейгов. Или ты считаешь нас глупцами, играющими в детские игры? Мы долго наблюдали за вами, дитя: как Сердечная Лихорадка пожирает твой народ, как Гривен ок Хейг отозвал к себе ваших воинов. Мы ждали и дождались. Время пришло.

— Да, считаю глупцами, — закричала Эньяра. — Вы умрете здесь. Боитесь вы или нет, но умрете.

— Не раньше тебя, — прервала Эньяру Вейн. — Или твоего отца. Он боялся смерти?

— Хватит шуток, — опять вступил в разговор Кейнин. Вряд ли его сколько-нибудь огорчила вспышка Эньяры, хотя по ее наблюдениям выражение лица Вейн стало немного кислым. — У меня мало желания видеть их до лучших времен. Пусть лучше нашим гостям покажут их апартаменты. Городскую тюрьму. Надеюсь, вам там понравится.

Стражники поднялись, чтобы вывести пленников.

— Одно слово, метис, пока ты не ушел. — Кейнин предостерегающе поднял палец, впервые признавая, что заметил присутствие Иньюрена. — Мне представляется, что ты тоже, как вся ваша порода, знаешь некоторые фокусы. Хотя Эглисс как-то говорил мне, что твои трюки — жалкие пустяки. И все же. Мы уберем стражников, а охрану вашу доверим засовам и камню. Хотя, будь уверен, за твоей юной подругой будут следить. Если ты придумаешь какой-нибудь фокус, она умрет немедленно. И если это случится, твоя смерть приятной не будет. Может, когда-нибудь ты станешь полезным подарком, но не думай, что я ценю твою жизнь дороже собачьей.

— Мне бы такая мысль и в голову не пришла, — проворчал Иньюрен.

— Замечательно. А теперь, боюсь, я должен отправить вас в путь. Мы еще встретимся. Может быть, время, проведенное в камере дядюшкиной тюрьмы, немного притупит твой язык.

Он с преувеличенной вежливостью поклонился Эньяре. Она отступила на шаг, отвергая его жест, а потом отругала про себя за такую несдержанность, поскольку заметила, что, когда ее выводили из комнаты, губы Вейн нан Горин-Гир насмешливо покривились.

Городская тюрьма Андурана располагалась в конце длинной и широкой Ремесленной улицы, которая шла от площади через северный квартал, в сторону замка. Дождь стал уже таким сильным, а струи его секли так крепко, что запросто можно было лишиться скальпа. Эньяра переступала и обходила плававшие в воде обломки, оставшиеся после падения города. Как и развалины разрушенных и сожженных домов, дорога была усыпана всяким мусором, оставленным убегавшими горожанами или солдатами-мародерами: то соломенная кукла, то шерстяная перчатка, то шляпка матроны, то детский платок. Все это было брошено в грязь или утопало в грязных ручьях и лужах.

Почти в каждом доме, скрываясь от дождя, прятались враги. По дороге Эньяра и Иньюрен то и дело видели в каком-нибудь дверном проеме безжалостное, враждебное лицо. Один раз из верхнего окна кто-то бросил недоеденный кусок хлеба, отскочивший от плеча Эньяры. Она устало потащилась дальше.

Тюрьма напоминала не то крепость, не то казармы в миниатюре. Эньяру и Иньюрена провели через ворота в длинной стене. Внутри двора с каждой стороны располагалось по отдельному блоку с камерами. Забранные железными решетками узкие окна мрачно и печально глядели на новоприбывших. К стенам каждого блока были пристроены караульные и спальные помещения для охраны. Из них выглядывали воины Горин-Гира. Домик старшего тюремщика стоял отдельно. Они увидели, как с расположенных в стороне от зданий временных виселиц снимают тела двух молодых людей.

Спустя пару мгновений Эньяра поняла, что их с Иньюреном разлучат. Тюремщики растащили их в разные стороны: Эньяру повели к камерам на правой стороне двора, на'кирима — на левой.

— Иньюрен, — позвала она.

Он оглянулся, на лице его читалось страдание:

— Держись. Это еще не все.

Эньяра успела кивнуть, но в этот момент чей-то удар заставил ее опустить голову, а потом ее толкнули вперед, и она пролетела через низкую дверь. Ее целиком поглотил мрак темницы.

Позже — уже после того, как она упала на жесткий пол под низким потолком, дверь с грохотом захлопнулась, лязгнули запоры, никого не осталось, и только капли дождя шлепали в крошечное окно, расположенное высоко над полом, — Эньяра наконец заплакала.

IV

Ленор ок Килкри-Хейг некоторое время спорил с Казначеем Верховного Тана. Лейгер Холдайн да Хейг был не худшим казначеем среди тех, с которыми Ленор имел дело за свою жизнь. С тех пор как Ленор стал таном своей Крови, Лейгер был уже третьим хозяином этого кабинета, а, например, Пал-лик к концу своего пребывания в должности казначея стал совершенно невыносим. Даже Гривен ок Хейг в конечном счете признал, что присутствие этого человека в Колкире ничему не служит, и послал его ко двору Игрина ок Даргеннан-Хейга. Ничего удивительного, что Игрин, как слышал позже Ленор, бросил Паллика в тюремную камеру. Тан иногда задавался вопросом, не для того ли именно Паллик был назначен на пост казначея в землях Даргеннан, чтобы спровоцировать Игрина на мятеж. Гривен ок Хейг — или его Теневая Рука — был вполне способен на такие манипуляции, и хотя далеко не все люди могли бы в одиночку поднять восстание, весьма вероятно, что здесь все-таки не обошлось без Паллика.

Кстати сказать, недостатки Лейгера ограничивались ленью и потрясающим отсутствием интереса к проблемам других. Поэтому спорить с ним было неблагодарным занятием. Да и сам Ленор, человек пожилой, подобные усилия находил утомительными. Спасибо еще, что Гирен, старший сын и наследник крови, находится при нем и разделяет его ношу.

— Я не спорю насчет вашего права действовать, — говорил Казначей. Он почему-то не смотрел ни на тана, ни на Гирена, а рассеянно уставился на пылающий за решеткой камина огонь. — Я просто настаиваю, чтобы вы воздержались от похода всей вашей армии в долину Гласа, пока мы, во-первых, не узнаем точно, что там произошло, а во-вторых, не получим известий из Веймаута о намерениях Верховного Тана.

Наследник спокойно возразил:

— Мы уже видели всадников и выяснили, что произошло, но какие бы ни были подробности, вы не можете отрицать, что нужно действовать. Вы получили те же сообщения, что и мы: больше сотни человек из Колгласа и окрестных деревень уже пересекли наши границы, а другие еще в пути. Сам Колглас был атакован, замок и полгорода сгорели, а Кеннет нан Ланнис-Хейг убит. Киринины Белые Совы грабят фермы, а инкаллимы свободно разгуливают по Анлейну. Если вороны Черного Пути устраивают крупные сражения на таком глубоком юге, как Колглас, как можно сомневаться, что беда угрожает всем?

Лейгер почесал нос, нахмурился и задумался.

— Если и есть что-то, что я выучил на всю жизнь, — начал казначей, и Ленор застонал про себя, услышав фразу, которую сам любил повторять, — так это, что очевидные выводы не всегда подтверждаются последующими событиями. Я, немного поразмыслив, полагаю, что Колглас не захватили, на него просто был совершен набег. Весь Боевой Инкалл, насколько нам известно, составляет всего несколько тысяч человек, так что вряд ли они решатся проделать такой путь до Колкира. Нет, по мне, так это больше похоже на какое-то умное высокомерие. Почему-то нескольким инкаллимам удалось проникнуть в Колглас, убить брата тана и улизнуть обратно в Кан Дредар или что там они называют своим домом. С другой стороны, они ухитрились расшевелить лесных людей, что, я готов согласиться, удивительно, но тоже вряд ли такое уж бедствие.

Гирен хорошо владел собой, но Ленор видел, что несколько минут назад его сын чуть не вышел из себя. Наследник Крови имел вообще-то уравновешенный характер — конечно, по сравнению со своим братом Рориком, — но был вполне способен и на неосмотрительную вспышку. Во всяком случае, достаточно часто, чтобы об этом можно было говорить.

— Ну, всю правду об этом мы очень скоро узнаем, — примирительно сказал Ленор.

Казначей поднял взгляд и улыбнулся тану ничего не значащей улыбкой.

— Наши лучшие разведчики сейчас в дороге, мы получим их доклады в течение дня-двух.

— Да, правитель, — согласился Лейгер. — Вполне справедливо. День-другой терпения, а это недолго, и все.

— Между терпением и бездеятельностью есть разница, — заявил Ленор. — При любой неуверенности я имею право поступать так, как считаю нужным, чтобы защитить собственные границы, а также обеспечить безопасность Крови Ланнис. Вы же не думаете, что я буду стоять, пока другие Истинные Крови лицом к лицу… ну, с чем бы они ни столкнулись. — Лейгер смотрел с сомнением, но держал язык за зубами. — Я с удовольствием послушаю мнение Верховного Тана по этому поводу (не сомневаюсь, что по пути в Веймаут он уже получил ваши подробные доклады), но сам тем временем предприму действия, как мне кажется, мудрые и расчетливые. Могу вас заверить, — нарочито резко продолжал Ленор, — что всю армию я в долину Гласа не отправлю. Уясните это себе и можете так и передать Гривену ок Хейгу. Разумеется, вы и не одобрили бы подобного шага, и, поскольку это действительно было бы идиотизмом, я счастлив обещать, что воздержусь от этого.

— Да-да, хорошо, — почти отмахнулся Лейгер. По выражению его лица было видно, что он не слишком высоко ценит это обещание.

А Тан Килкри добавил:

— Конечно, когда мы узнаем, что в действительности произошло, это уже не будет выглядеть идиотством, и тогда я направлю всю армию в любое место, куда пожелаю. Поскольку армия, в конце концов, моя. По крайней мере та ее часть, которую мне оставил Верховный Тан.

После того как Казначей ушел, Ленор сел за стол в узком кругу, в обществе сына и жены Илэссы. Они все были подавлены, и их настроение передалось слугам, невидимо стоявшим вокруг стола в ожидании надобности в них.

Крови Килкри и Ланнис имели давнюю общую историю и дружили. До Сердечной Лихорадки Кеннет нан Ланнис-Хейг был частым и желанным гостем в Колкире. Из двух братьев Ленор ближе был знаком с Кросаном, но ему верилось, что и Кеннет хороший и надежный, заслуживающий доверия человек. Чего не скажешь о Лейгере Холдайне — как и о Верховном Тане, чьим казначеем он являлся, — поэтому для Ленора и его семьи смерть Кеннета была поводом для большой скорби. Тем более если это действительно было делом ненавистных кровей Темного Пути.

Гирен ел без аппетита. Он взял только несколько кусков и сделал несколько глотков.

— Разреши мне пойти, — попросил он.

Илэсса оторвала взгляд от тарелки и посмотрела на сына, но он глядел только на Ленора. Пару мгновений казалось, что тан не слышал просьбы. Он продолжал тыкать в мясо, но на лбу у него пролегла глубокая морщина.

— Сколько человек ты возьмешь? — наконец спросил он.

— Всего две или три сотни, — сразу ответил Гирен. Он говорил нетерпеливо, хотя и старался сохранить ровный тон. — Своих людей: никого из наружной охраны или из замка. Только мой собственный отряд.

Ленор вздохнул и жестом показал, чтобы убрали недоеденное блюдо. Потом налил себе вина.

— До сих пор нет вестей от Рорика, — пробормотал он. — Мы нечего не получали от него уже… Сколько? Две недели?

— Три, — тихо подсказала Илэсса.

— Мы не можем просто сидеть и ждать, и не важно, что там объясняет казначей, — заявил Гирен. — Ты сам ему это говорил, отец. Из всех других мы только Ланнисов можем считать нашими настоящими друзьями.

— Думаешь, я сам этого не знаю? — Тан не сдержал раздражения, но, судя по выражению лица, сразу же пожалел об этом. Ленор примирительно приподнял руку. — В какие времена живем! Почему оба мои сына должны отправляться в опасный путь? Позволь мне сожалеть об этом.

— Они — дети своего отца, — отозвалась на это Илэсса. — Потому и делают то, что делают. Был бы ты в возрасте Гирена, первый бы уехал.

Тан тоже ответил ей нежной улыбкой. Они поженились молодыми, такими молодыми, когда едва понимают, что делают. Но ни один из них никогда не пожалел об этом. Они старились вместе, довольные друг другом, чего может пожелать себе любая пара.

— Я это еще довольно хорошо помню, — сказал Ленор. Когда он был молодым, в нем иногда тоже играла кровь. Он, в бытность свою наследником Крови, был по меньшей мере таким же нетерпеливым и пылким, как Герон. Оглядываясь с высоты своих немолодых лет назад, он уже не мог припомнить, когда осмотрительность, которую можно было бы назвать и страхом, начала разрушать эту юношескую решительность. Скорее всего с того момента, как он стал таном.

Гирен сказал:

— Я не искал драки, но раз уж так случилось, мы не можем отворачиваться от нее. Позволь мне идти. Может, Кросан не нуждается в помощи. Может, все, что я смогу сделать, это сказать ему, что мы разделяем его скорбь по поводу смерти Кеннета. Но если ему нужна наша помощь, наши копья, то стыдно ждать разрешения Гривена ок Хейга.

— Кроме личного казначея Гривена, ты не найдешь никого, кто бы не согласился с тобой. И ничего не меняет то, что он — Верховный Тан. Но мы должны действовать осмотрительно. Я осторожно покручусь около Гривена и его Казначея; ты веди своих людей в Колглас и тоже действуй там осторожно. Я хочу, чтобы оба моих сына вернулись живыми, чтобы отпраздновать следующее Рождение Зимы всей семьей.

V

Оризиан с трудом выкарабкался из бессознательного состояния, словно выбрался из вязкого сна. Его несли по лесу на чем-то вроде носилок. Он не чувствовал своего тела, хотя думать, правда, неотчетливо, мог. Его взгляд подскакивал в такт с шагами тех, кто его нес: то перед затуманенным взором один за другим мелькали березовые стволы; то он видел покров из какой-то грубой травы, темно-зеленого мха и опавшей листвы. Краем глаза он заметил высокие, бледные, проносившиеся мимо и тут же исчезавшие фигуры. И при этом ни звука. Это было бы похоже на сон, если бы не дергающая боль в боку. Он представления не имел почему, но она в безжалостном ритме внезапно нарастала до жгучей вспышки огня и отступала. И Оризиан снова соскользнул во тьму.

Потом он опять открыл глаза, но все еще не мог сбросить державшее его оцепенение. Откуда-то слышались голоса. Он видел и слышал, но ничего не понимал. Появились и другие звуки: беличья трескотня, воронье карканье, шелест листвы, когда пробегал ветер. Его несли мимо странных круглых шалашей, напоминавших собою луковицы. Он видел женщину с тонким, нежным и бесстрастным лицом, присевшую на пороге такого шалаша, она пыталась что-то сказать ему, но он ее не понимал. Шкура животного была растянута на деревянной раме. Он ощутил запах горящего дерева. Мимо пронеслись ребятишки. Как из ночного кошмара или галлюцинаций появилось большое лицо, сплетенное из сучьев и веток, которое косо смотрело на него. Потом был врытый в землю столб и оленьи черепа, закрепленные на нем один над другим. Они смотрели на него мертвыми впадинами, когда его проносили мимо. Под их скорбными взглядами он закрыл глаза.

Когда же открыл снова, то увидел, что над ним склонилось чье-то лицо, дымчато-серые глаза в упор смотрели на него. Нежная кожа была так близко, что он мог бы коснуться ее губами. На щеках и лбу он чувствовал теплое дыхание. Он был уже внутри шалаша, под круглой крышей из оленьих шкур. Откуда-то издалека ему послышался голос, называвший его, он это точно знал, по имени. Потом наступила тишина, и он опять впал в забытье.

В первый момент, снова придя в себя, Оризиан не знал, кто он. Он поморгал и чуть-чуть повернулся на слабый свет. Этого движения оказалось достаточно, чтобы в боку вспыхнула боль. Он поморщился и удивился, что чувствует ее. Боль стала тупой, и он некоторое время полежал тихо. Память медленно возвращалась к нему, но воспоминания казались нереальными, он не мог отделить явь от сна или ночного кошмара.

Он глядел на крышу странной палатки: довольно просторный каркас из жердей, накрытых звериными шкурами. Сам он тоже был накрыт мехами, и нос ощущал их мускусный запах. Еще раз он попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на свет, шедший откуда-то слева. Его опять охватила боль, и хоть он был к ней готов, но все же охнул. Он поднял тяжелую руку и приложил к боку. Там на коже что-то было, теплое и влажное. На него напал кашель, от этого в груди разгорелся огонь, а из глаз посыпались искры. Он наблюдал за их пляской и ждал, пока перестанет кружиться голова.

Потом рядом с ним в палатке оказался кто-то еще. Ему положили на лоб прохладную ладонь и приподняли меха, чтобы взглянуть на перевязанный бок. Сквозь дрему он глядел в это лицо: прекрасное, бледное, обрамленное светло-рыжими волосами. Ясные серые глаза смотрели на него. Рука отдернулась от лба. Он мельком увидел тонкие, как у паука пальцы с длинными белыми ногтями. Тонкие губы шевелились.

— Успокойся, — донесся до него голос, легкий и слегка плавающий, как летний ветерок.

Киринин, подсказала ему какая-то дальняя часть рассудка. Мысль как появилась, так и уплыла.

— Отдыхай, — услышал он и решил отдохнуть.

В этом полусне-полуяви был Фариль. Умерший брат, нагнувшись, вошел в палатку. Он был хорош собой, почти прекрасен и молод. Наклонившись, он придержал волосы, чтобы они не падали на глаза.

— Пойдем со мной, — сказал он, и Оризиан встал и последовал за ним в вечер.

Лес был залит закатным солнцем, деревья отбрасывали четкие тени на траве. Бабочки перепархивали из света в тень и опять на свет. Брат ждал его с распростертыми объятиями.

— Пойдем к морю, — сказал он, и Оризиан кивнул. Деревья раздвинулись, и они пошли навстречу волнам. Вода блестела. Он стояли бок о бок и смотрели на запад. Огромный солнечный шар коснулся линии горизонта.

— Как красиво, — сказал Оризиан.

— Очень, — улыбнулся Фариль.

— Ты надолго уходил, — сказал Оризиан.

Брат поднял камешек и швырнул его далеко-далеко, потом вытер ладонь о тунику:

— Не очень надолго и не так далеко.

— Я никогда и не думал, что ты далеко, — сказал Оризиан.

Они пошли вдоль берега, птицы в высоте пели почти человеческими голосами. В их голосах звучали и тревога, и гибель.

— Я хотел бы, чтобы ты вернулся назад, — сказал Оризиан.

— К сожалению, не могу, — ответил Фариль, не глядя на брата.

— Ты одинок? Есть… — Оризиан замолк.

Фариль ласково рассмеялся:

— Да, она со мной. И отец.

Оризиан замер. Он уставился в затылок шедшего на несколько шагов впереди старшего брата. Брат тоже остановился и обернулся. Оризиан почувствовал, как что-то болезненно сжалось у него в груди. Пронзительно закричали чайки в небе, солнце окрасилось в красный цвет и теперь вызывало отвращение.

— Отец? — как эхо повторил он. Уголком глаза он заметил какие-то черные очертания, пляшущие, ухмыляющиеся.

Фариль показал рукой на море, и там, невозможно близко, стоял замок Колглас. От него осталась одна коробка. Из разбитых окон все еще валил дым, от стен отвалились целые куски, ворота были сорваны, их створки плавали у берега. На глазах у Оризиана из парапета вывалился огромный каменный блок, с грохотом проскакал по скалам и плюхнулся в море. Он протянул руку, как будто мог коснуться разрушенного замка. Ему стало плохо. Глубоко внутри рассудка он видел отца, у которого из уголка рта стекала кровь, а из груди торчала рукоятка огромного ножа. Оризиан начал задыхаться.

— Ты должен забыть, — сказал Фариль.

Оризиан опустил голову:

— Что мне делать?

— Я не могу сказать, — ответил брат. — Никто больше не сможет тебе этого сказать. Ты должен все решать сам.

Оризиан поднял глаза. Брат печально качал головой. Казалось, теперь он был далеко. Оризиан больше не различал его лица.

— Подожди, не уходи! — закричал Оризиан, поднимаясь на ноги.

Фариль что-то сказал, но теперь Оризиан едва слышал его.

— Где Эньяра? — опять закричал он.

Но брат уже исчез в ярком полукруге садившегося в море солнца.

— Не бросай меня, — попросил Оризиан.

Ему показалось, что он тяжело падает обратно, на землю. Он упал на что-то мягкое.

— Не бросай меня, — прошептал он и погрузился в темноту.

Он пришел в себя от легчайшего прикосновения к лицу. Когда зрение стало более четким, он увидел, что его разглядывает, низко склонившись над ним, молодая женщина-кирининка. От нее пахло лесом и теплом. Мягкие пряди красивых волос лежали по щекам. Он пошевелил губами, но звука не было.

— Не волнуйся, — своим удивительным голосом произнесла она. — Самое страшное позади.

— Самое страшное, — повторил он.

— Ты видел смерть и вернулся.

Несмотря на еще затуманенное сознание, он сообразил, что ноющая боль в боку подтверждает ее правоту. Он пошевелился, чтобы сбросить с себя тяжелые меха. Она, положив на него руку, ласково, но твердо удержала Оризиана. Ясные глаза неотрывно смотрели на него. Он видел, что в этих глазах нет ни малейшего изъяна; ни единого порока в чистом поле, окружавшем крошечные зрачки кольцом блестящего кремния. Глаза Иньюрена не были так прекрасны; все-таки в них было что-то от человека. И тут многое вернулось к Оризиану, слишком многое, чтобы это можно было охватить, привести в порядок и как-то к этому приспособиться. В груди, словно задремавшая птица, встрепенулся страх.

— Где Рот? — спросил он.

— Рот?

— Мой щитник. Он был со мной, когда… когда уложил меня в лодку.

— Большой человек? Он здесь. Он жив.

Она вглядывалась в его лицо и как будто касалась его взглядом. Ему стало неловко.

— Где он?

— Здесь, — повторила она.

— Я хочу его видеть.

Она встала и сразу показалась очень высокой:

— Подожди. Я спрошу.

Оризиан провел рукой по животу. Он был очень пустой: частью от голода, частью от тяжелых и горьких воспоминаний, за которые цеплялся его мозг. На одном из них он на мгновение задержался.

— Фариль, — еле слышно произнес он.

Она уже почти вышла, но обернулась.

— Я не слышала.

— Мне приснился Фариль, — пробормотал он.

— Твой брат.

Оризиан хотел спросить, откуда она знает его брата, но оленья шкура уже опустилась за ее спиной.

Вошел Рот, и Оризиан еле успел скрыть удивление. Его щитник выглядел теперь совсем по-другому. Куда делась его дородность? Лицо похудело. Глаза, перед тем как вспыхнуть при виде Оризиана, были тяжелыми. Когда Рот входил, за его спиной Оризиан заметил неясные фигуры. Незнакомцы остались снаружи.

Рот положил широченную руку на плечо Оризиана.

— Хорошо снова видеть тебя. А то я боялся, — мягко сказал старик.

Оризиан попытался сесть, но Рот слегка придавил его:

— Полежи еще. Не утомляйся.

— Я в порядке, — возразил Оризиан.

— Может быть, может быть, а все-таки ты получил плохую рану, и, наверное, ее лучше пока не тревожить. Кто знает, какой еще вред могли нанести эти вмешавшиеся не в свое дело существа.

Оризиан подцепил пальцем повязку.

— Они сделали мне эту примочку.

— Тогда лучше не любопытствовать, что там, — сморщился Рот.

— Как долго это длилось?

— Семь дней, Оризиан.

— Семь дней? Я думал, два, ну, может, три. Ничего не помню.

— Семь. И большую часть времени в движении. Мы пришли сюда только три дня назад. Они все время не говорили мне, что случилось. Ни разу не дали взглянуть на тебя. Да еще отобрали меч. Мой меч, с которым я не расставался полжизни!

Оризиан только тут заметил синяки, уже почти сошедшие, на щеках и лбу Рота, и тонкую красную линию на переносице. Рана уже начала зарубцовываться. Можно себе представить, как рвался к нему этот человек.

Он сказал:

— Ладно, по крайней мере мы опять вместе.

— Вместе. Только пленники в лагере лесных людей. Я хотел доставить нас в Гласбридж, и, правда, старался, но я не очень хорошо управляюсь с лодкой, и течение было сильное. Они притащили нас в Кар Энгейс. Лесные твари взяли нас почти сразу, как мы высадились. — Лицо щитника исказила гримаса боли. — Прости, Оризиан, что я утащил тебя против твоей воли. У меня не было выбора. Я не хотел, чтобы ты последовал за отцом.

— Ты мой щитник, и ты спас мне жизнь. Разве это забудешь? Я был… да ладно, оставим это. Ты не знаешь, где мы?

— Трудно сказать. Мы шли все время, без остановок. Я бы сказал, мы все еще где-то в Кар Энгейсе. Может быть, на южных склонах Кар Крайгара, но не думаю, что мы прошли всю эту землю.

Оризиан немного подумал:

— И что мы будем делать? — поинтересовался он.

— Подождем, пока ты немного поправишься. Надеюсь, этим существам не придет в голову убить нас раньше, чем нам выпадет шанс удрать.

— Должно быть, это клан Лис, — сказал Оризиан. — Им не за что причинять нам вред. Они не похожи на Белых Сов…

— Мне думается, что в мыслях у лесных тварей не больше человеческого, чем в их глазах. Никогда не доверяй им, Оризиан. Мы здесь должны стоять друг за друга.

Оризиан хотел сказать, что все будет хорошо, что из этого клана отец Иньюрена, но он знал, что для Рота в этом нет разницы. Щитник всю свою жизнь был бойцом на службе Крови Ланнис, и всю жизнь для него было только две звезды, за которыми он следовал неукоснительно: угроза со стороны Кровей Гир с севера и киринины, которых полно в лесах долины. Даже Оризиан, знавший, что Лисы и Белые Совы — не одно и то же, все-таки не мог совсем уж выкинуть из головы рассказы об убитых лесниках и сожженных в своих хижинах семьях.

Вернулась женщина. И в глазах, и в руках Рота сразу появилась напряженность, хотя он даже не повернулся к ней.

Она сказала:

— Хватит разговаривать. Выходите оба.

— Ему нужно отдыхать, — буркнул Рот, все еще избегая смотреть на нее.

К удивлению Оризиана, она рассмеялась таким звучным музыкальным смехом, какого он никогда не слышал. Разве только у Иньюрена. Рот нахмурился.

Она сказала:

— Довольно отдыхать. Он уже поправился.

И подошла, чтобы помочь Оризиану подняться, но тут между ними вклинился Рот. Он мощной рукой обхватил Оризиана и легко поднял его с постели. Женщина протянула накидку из густого темного меха. Рот схватил накидку и обернул ею плечи Оризиана.

— Хватит тебе сил? — спросил он.

Оризиан уже подумал об этом. Хотя он чувствовал себя довольно слабым, но боль не слишком давала о себе знать, и тело, кажется, было согласно с женщиной — отдыха ему уже достаточно.

Мускулы у него были вялые, и голова кружилась, но он кивнул:

— Да.

Всем телом повиснув на руке Рота, Оризиан вслед за женщиной вышел на белый свет. Глаза отвыкли от света, и сначала он щурился, но вот его лица коснулся слабый ветерок, и прохладный воздух вызвал в нем такое ощущение, будто он в жаркий летний день окунулся в воду. Он поморгал и вздохнул полной грудью, потом легонько тряхнул головой. Женщина с веселой улыбкой наблюдала за ним.

Чистый и ясный солнечный свет падал с запада. Собака с лаем пронеслась мимо, то попадая в тень, то опять выскакивая на свет. Орава ребятишек с криками и смехом догоняла ее. Увидев Оризиана и Рота, стоявших возле палатки, они замерли как вкопанные, сбились в кучку и уставились на них. Оризиан следил за собакой и видел, как она исчезла между хижинами.

Они находились в большом лагере кирининов-Лис. Куполообразные палатки, сделанные из шкур и кож, рассыпались по всему лесу, насколько хватал глаз. Между ними передвигались киринины, бегали собаки и несколько коз бродили по лагерю, объедая траву и кустарник. Стоял яркий, свежий зимний день. Мирная картина.

Потом недалеко от той хижины, в которой лежал, он увидел некий предмет из переплетенных ветвей и травы на шестах: не то чтобы портрет, но явно изображение лица. Он помнил его, несмотря на то, что тогда находился в полубреду.

— Что это? — спросил он.

Женщина проследила за его взглядом, но ничего не ответила. Собрались киринины. Они явились, словно повинуясь неслышному зову, образовали около Оризиана и Рота широкий полукруг и стали их разглядывать. У многих из них были копья. Рот беспокойно переминался с ноги на ногу. Женщина что-то сказала на родном языке. В толпе кое-кто легонько кивнул. Взрослые помешали детям, но те, пробравшись у взрослых под ногами, опять оказались впереди.

— Голоден? — спросила женщина.

Оризиан кивнул. Толпа безмолвно расступилась. Проходя сквозь их строй, Оризиан чувствовал, что его тоже наполняет неловкость, словно она передалась ему от Рота. Серые глаза окружающих внимательно следили за ними. Эти люди, так близко, что только руку протяни и дотронешься, оказались не совсем такими, какими он себе их представлял. Когда он о них думал, ему казалось, что они должны быть худыми, почти хилыми. Но при всем изяществе их фигур, в них чувствовалась не только сила, но и уверенность. Даже их молчание ощущалось, скорее как спокойствие, чем как безразличие. Он рад был чувствовать руку Рота: в ней была не только опора, но и защита.

Когда они выбрались из полукольца, женщина подвела их к небольшому костру. Над ним девочка поворачивала на вертеле зайца. Жир капал в пламя, а оно шипело и трещало. Едва они приблизились, девочка убежала.

— Ешьте, — сказала женщина.

Оризиан опустился на землю и скрестил ноги. Запах мяса разбудил в нем зверский голод. Рот снял зайца с огня и положил на камень. Они отрезали по куску мяса. Оризиан едва не давился, торопясь утолить голод. Мясо оказалось на редкость вкусным, да еще теплый плащ на плечах — Оризиан впервые с того момента, как очнулся, начал приходить в себя. Он остановился, только когда от зайца осталась кучка обглоданных костей. Оризиан попробовал обтереть рот, но у него это плохо получилось.

Он взглянул на стоявшую рядом женщину.

— Откуда ты знаешь, что моего брата зовут Фариль? — спросил он.

Лицо кирининки ничуть не изменилось.

— Иньюрен говорил о нем, — ответила она и отвернулась.

— Ты знаешь Иньюрена? — спросил он в спину.

Но она подошла к наблюдавшей толпе и с кем-то заговорила. Тощий пес подошел и ухватил одну из костей. Рот замахнулся на него. Пес злобно зарычал, но отошел и сел неподалеку, бдительно следя за остатками еды. Оризиан смотрел в огонь. Он много раз просил Иньюрена взять его с собой в походы на эти холмы. И вот теперь он здесь, среди этих людей, которых на'кирим знал и навещал. Он случайно, в бреду, набрел на тайную жизнь Иньюрена, которая его, Оризиана, всегда так интересовала, а Иньюрена с ним здесь не было. Все не так, как ему когда-то мечталось.

— Она возвращается, — шепнул Рот.

— Вы должны опять идти в хижины, — объявила женщина.

Их опять разлучают. Насильственная разлука вызвала на лице Рота предвещающий грозу гнев.

— Все в порядке, — сказал Оризиан в спину щитника, хотя сам не был в этом уверен. К его удивлению, женщина повела его в ту же палатку и проследила, чтобы он опять лег на свою лежанку. Потом присела рядом на корточки.

— Ты хорошо знаешь Иньюрена? — спросил он.

— Завтра ты сможешь поговорить с Ин'хинир, — вместо ответа сказала она.

Оризиан был озадачен.

— Она во'ан'тир. Ну… — Женщина поморщилась, явно затрудняясь с подбором слова. — Она — воля во'ана.

— Понятно, — ответил Оризиан.

— Кое-кто хотел отправить тебя к плакучей иве.

— Что это значит?

— Чтобы забрать твою жизнь.

— Почему?

— Ты — хуанин. Может быть, не друг Лисам. Некоторые говорят, что тебе здесь не место.

— Но вы же принесли меня сюда, — возразил Оризиан. — Не мы выбрали этот путь.

— Ты умер бы, если бы я не принесла тебя. Тебе нужны были лекарства, а они здесь.

Оризиан закрыл руками глаза. Возможно, Рот был прав. Здесь одна только опасность. Кроме того, лесные люди — дикари, они думают странно, совсем по-другому.

— Во'ан'тир пришлет за тобой. — Она поднялась и пошла к выходу.

— Постой, а ты завтра будешь? — окликнул он ее.

Она покачала головой.

— Они говорят на моем языке? — спросил Оризиан.

— Ин'хинир часто зимовала в Колдерве.

Сначала Оризиан пришел в замешательство, а потом понял: поселение вольных людей в устье реки Дерв за Кар Крайгаром. У него была репутация дикого и опасного города, особенно потому, что на его окраине стояли лагерем киринины-Лисы. Как слышал Оризиан, это было единственное место, где киринины и хуанины все еще жили бок о бок.

— А где ты научилась так хорошо говорить? — спросил он.

— Довольно вопросов. — Она опять повернулась к выходу.

— Как тебя зовут?

— Эсс'ир.

С этим она вышла, и Оризиан остался один. Спустя некоторое время — мертвое пространство в голове, в котором несвязно и хаотично крутятся мысли, — он обнаружил, что у него из глаз текут слезы. Почему? Он не смог бы объяснить.

За ним пришли ранним утром. Он только что проснулся. Лай собак разбудил его еще до рассвета. И опять навалились мрачные раздумья. Вошедший в палатку киринин сначала снял повязку и проверил рану. Рана была красной, воспаленной, но, кажется, начинала заживать. Как только примочка была пристроена на место, молчаливые воины-киринины вывели Оризиана из палатки.

Моросил дождь, но туманно было, как при серьезном ливне. Под этой завесой во'ан казался молчаливым и почти призрачным. Они пересекли кусок лагеря (эту часть он еще не видел) и поднялись по склону к рощице, в которой отдельно от других стоял шалаш. В расчищенную перед входом землю были вбиты высокие жерди. На одной из них друг над другом были закреплены голые черепа, на другой — бобровые шкуры, третья была оплетена ветвями остролиста. Внутрь шалаша его отправили одного.

Воздух в хижине был так густо, просто осязаемо, насыщен запахом трав, словно кто-то прижал к его носу ароматную тряпку. Он боролся с внезапно накатившим на него приступом тошноты. В центре ярко горело пламя, а вокруг него сидело довольно много кирининов. Когда он вошел, все повернулись в его сторону. Одна из женщин поднялась и протянула к нему руку. Он отшатнулся, но она схватила его за плечо и надавила. Он опустился на землю. Гнетущая атмосфера, кажется, понемножечку разряжалась, голова у него перестала кружиться.

— Пей, — приказала она.

Оризиан поднес чашу к губам и отхлебнул горячую, горькую жидкость, которая в ней была. Он не осмелился отставить чашу в сторону, поскольку понятия не имел, что здесь важно, а что нет. Где-то внутри него, не настолько глубоко, как ему хотелось бы, маленький мальчик трясся от страха и одиночества. Он понимал, что сейчас, возможно, впервые, возможно, как никогда, этому мальчику необходимо ясное сознание. Он поставил чашу на колено и огляделся в надежде взять себя в руки и обрести самообладание.

В хижину набилось примерно двадцать кирининов, они сидели и перед ним, и по бокам, и мужчины, и женщины. У некоторых он увидел на лицах татуировки, которые, очевидно, выделяли воинов или вожаков. Он слышал, что во время Войны Порочных королевские воины, срезали кожу с такой татуировкой с лиц мертвых кирининов в доказательство того, каких опасных врагов они уничтожили.

Против него, на той стороне костра, сидела маленькая женщина старше многих остальных. Она была закутана в кусок какой-то ткани грубой выработки с черными и голубыми завитками. Красные полоски дерзко подчеркивали серебро спадавших до плеч волос. Черты лица у нее тоже были заостренными, но глубокие морщины возле глаз и рта выдавали более чем зрелые годы. Ее выцветшие, невыразительные серые глаза в упор смотрели на Оризиана.

— Я Ин'хинир. Я во'ан'тир, — сообщила она легким, чуть пронзительным, не без металла, голосом, от звука которого ему стало совсем тоскливо.

Оризиан кивнул. Жидкость, которую он проглотил, оставила горячий след в горле и груди.

— Мы будем говорить, — сказала Ин'хинир.

— Как хочешь, — еле-еле ответил Оризиан. Он как будто не понимал, что говорить и надо ли вообще что-нибудь говорить.

Ин'хинир продолжала:

— В этом сезоне есть пять во'анов клана Лис, и это хорошее число. И это место, в котором мы находимся, — хорошее место. Склоны обращены к солнцу и богаты лесами. Много пищи, которую мы собираем. Леса щедрые. Этот сезон, когда мы имеем во'ан здесь, первый с тех пор, как я таскала на спине своего первенца. Теперь у нее много собственных детей. Лисы долго ждали, чтобы вернуться. Когда раньше во'ан был на этом месте, хуанины из долины увидели наши дымы, пришли и разыскали нас. Мы провели их по грубой земле и по кручам долин. Мы обменивались с ними убийствами, и они ушли. Ты из долины, толстоногий и неуклюжий?

— Я… я из Колгласа, — запинаясь, пробормотал Оризиан, не ожидавший такого вопроса. Ин'хинир говорила в ровной, усыпляющей манере, и он не вдумывался в ее слова.

— Зачем ты пришел в этот во'ан?

— Я был ранен. Меня сюда принесли. Эсс'ир сказала… — Он хотел продолжить, но Ин'хинир резко фыркнула и перебила его:

— Все в клане Лис знают, что в долине в этом сезоне война. Наше копье во'анов вернулось этим летом из земель врага с вестью от армии хуанинов. Он сказал, что падальщики Белые Совы собираются затеять войну против народов долины вместе с этой армией. Белые Совы, у которых нет памяти, стали слугами хуанинов. Это хорошо. Им же будет хуже. Хорошо также, что в долине война. Если в долине война, то нас никто не тронет, поэтому после многих лет мы вернулись в этот во'ан.

Оризиан старался следить за всем сказанным. Если Белые Совы оказывали помощь инкаллимам, то это объясняет, как они пробрались в Колглас. Киринины могли незаметно провести их через Анлейн. Хотя такой союз кажется совершенно невозможным. Белые Совы не были людям друзьями, а Крови Темного Пути, конечно, не были друзьями кирининам.

— Это хороший во'ан, — продолжала Ин'хинир. — Если все будет хорошо, мы вернемся и в следующем году. А'ан Ир'вирейна нашел тебя и большого человека около воды. Эсс'ир этого а'ана пожелала, чтобы ты поправился, и принесла тебя сюда. Мы разрешили ей это, потому что смерть уже учуяла тебя. А теперь ты выздоровел.

— Смертельно важное дело, что ты и большой человек пришли сюда. Когда кланы были моложе, когда Город сиял как солнце, один хуанин пришел в во'ан Лис из долины дубов по свободному от льда потоку. Он потерялся. Ему дали еду и укрытие. Но он был глупый и говорил глупости, как ребенок, который не знает, как успокоиться. Через некоторое время люди сказали ему, чтобы он уходил. И потому, что сердце у хуанинов горячее и мысли, как огонь, он очень рассердился. Он взял в руку землю и бросил в священный костер токир и обругал Лис. Поэтому его схватили и послали к иве. Много людей в во'ане заболело и умерло следующим летом; огонь из токира, который они несли с собой, сделался нечистым от его гнева.

— Вы хотите убить меня из-за того, что случилось сотни лет назад? — спросил Оризиан, стараясь сдержать напряжение, от которого желудок завязывался в узел.

Ин'хинир поправила его:

— Человек, посланный к иве тысячу и полтысячи лет назад, ушел, когда мир еще отбрасывал волчьи тени. Когда Лисы жили рядом с солнцем, в более добрых землях. Но его имя не забыто. Я знаю имена людей, которые умерли от болезни в то лето, что пришло после его ухода. Они не забыты. Мы все еще поем им. Мы не забываем. А вы? Хуанины забыли прошлое?

— Нет, не забыли, но… Я не такой человек. Его ошибка… его глупость… не моя. — Оризиан растерялся. Решение складывалось из доводов, которые он не совсем понимал. Он чувствовал бессилие. Ему пришло в голову, что Фариль знал бы, что сказать и как поступить в такой ситуации. И Иньюрен тоже. Ему стало даже жарко от неловкости. Стены хижины давили на него.

— Мы знаем, каким добрым и каким злым может быть хуанин, — сказала Ин'хинир. — В месте, которое вы называете Колдерв, между кирининами и хуанинами царит мир. Это было бы хорошо и для народов долины. Два лета назад молодой киринин из а'ана Тейнана охотился. Он был глупый, и кабан ранил его. Человек из долины нашел его и помог. Юноша поправился и вернулся в свой во'ан. Поэтому мы знаем, что в людях долины есть доброта. А в тебе есть доброта?

— Я бы помог раненому. Как Эсс'ир старалась помочь мне. Не все хуанины плохо думают о кирининах, так же, как не все киринины плохо думают о нас. Я не хотел бы обидеть Лис.

— Ты не сможешь причинить Лисам вред, — сказала Ин'хинир, словно пробуя на вкус правду его слов. Она помолчала, а в хижине вдруг установилась напряженная тишина. Оризиан переводил взгляд с одного лица на другое и натыкался на пустые глаза. Ничего в них не разобрать. Никакого контакта с этими людьми не может быть; каждый из них смотрит на него, как палач, выбирающий овцу под нож.

— Эсс'ир говорила, что среди своих ты был высоким человеком. Одним из правителей, — продолжала допрос Ин'хинир.

— Нет, не совсем, — ответил Оризиан. — Мой дядя — тан. А Иньюрен — мой друг…

Она опять фыркнула. Он не понял, чем она недовольна. Он-то думал, что имя Иньюрена добавит здесь дружелюбия. Оказывается, нет. Он спешно придумывал, что еще могло бы послужить ему. Пожалуй, даже Фариль не нашелся бы что сказать. Ведь он не так часто разговаривал с Иньюреном о кирининах, как он, Оризиан, и не собирался посетить лагерь Лис, он даже не подумал бы, что такое возможно. И Фариль не видел разницы между Белыми Совами и Лисами.

— Моя семья не враг Лисам, — сказал он. — И мы не друзья Белым Совам.

— Человек из замка в долине воюет с Белыми Совами. Это хорошо. Ты стал бы воевать и с врагами в Анлейне?

— Сам я с ними не сражался, если ты это имеешь в виду. Сражались воины из моего дома, когда те напали на наших людей в лесу. Рот, тот, что со мной, с ними воевал. Он — враг Белым Совам.

Оризиану опять становилось плохо, наверное, от духоты и крепких запахов в хижине. Он очень устал.

— Все против Лис, — сказала Ин'хинир. — Мы — небольшой клан. Восемьдесят а'анов. Белых Сов, чья стая похожа на пчелиный рой, в пять раз больше. Твой род шныряет в долине, как мыши в траве. Мы — маленький клан, но мы не сдаемся врагу. А чтобы держаться, нам нужно зоркое, как у лис, зрение и острая мысль. Эсс'ир чувствовала себя обязанной помочь тебе, и мы позволили ей это. Наша обязанность — во'ан. Во'ан в безопасности?

— Я хочу только вернуться к моему народу. Я никому не скажу, где находится во'ан. И Роту скажу, чтобы не рассказывал. Мы только хотим обратно.

Он больше не мог говорить. У него уже стучало в голове. Все, что он когда-либо слышал о кирининах, все кровавые рассказы, теперь крутились у него в голове и требовали внимания: о фермерских детях, убитых в собственных постелях, о жестоких пытках воинов, захваченных в лесных перестрелках. И все же он цеплялся за мысль, что все это только рассказы, и они не могут иметь отношение к нему, здесь и сейчас. Он поверить не мог, что избежал ужасов Рождения Зимы только для того, чтобы быть осужденным на смерть старой женщиной с чем-то красным в серебристых волосах.

— Пей, — сказала Ин'хинир. Оризиан сначала не понял, о чем она, и взглянул на нее. Потом спохватился, что небольшая деревянная чаша так и стоит у него на колене. Вспомнив о вяжущем вкусе напитка, он нерешительно поднес чашу ко рту и отпил. Жидкость немного охладила, и, хотя вкус остался таким же резким, но уже не жгла так отчаянно. Голова немного прояснилась, томительный жар отхлынул от лица.

— Чего стоит твое обещание? — спросила Ин'хинир.

Оризиан помолчал, подыскивая слова, которые помогли бы ему наладить контакт с этой женщиной; он в этом очень нуждался. Он заявил:

— Оно налагает на меня обязательство. Такое же, какое ты имеешь по отношению к во'ану, и какое, по твоим словам, имела Эсс'ир по отношению ко мне. Мое обещание — это обязательство, которое я должен выполнять перед самим собой и перед тобой.

— Куда ты пойдешь?

— Пойду? Я… — Он не знал. Куда идти? Отец погиб, Эньяра и Иньюрен, наверное, тоже. До Колгласа слишком далеко, если Рот прав насчет того, что они зашли очень глубоко в эти земли. — Я сначала пошел бы в Андуран. К дяде, тану. Если то, что ты говоришь, правда, то мой народ должен воевать против Темного Пути и Белых Сов. Я должен в этом участвовать.

В глубине хижины кто-то, скрытый в полутьме, затянул песню. Это был приятный однообразный и таинственный напев, такой негромкий, что казался далеким бормотанием. Оризиан не был даже уверен, один ли голос звучит. Слов он тоже не разбирал. Звуки были печальные, почти скорбные.

— Я не собираюсь причинять Лисам никакого вреда, — опять начал он. — Я вам не враг. Если там воюют, то это против других хуанинов и против Белых Сов. Не Лис, — больше он ничего не смог придумать.

Долгое время никто не говорил ни слова. Была только обволакивавшая его песнь. Он опустил глаза и стал смотреть в чашу на коленях и на жидкость в ней. Она быстро остывала. Лишь легкий пар поднимался из нее к его лицу.

— Оставь нас, — наконец сказала Ин'хинир.

Еле-еле справившись с навалившимся облегчением, Оризиан кое-как поднялся на ноги. Торопясь уйти, он даже не обращал внимания на боль в боку. Только когда он уже поднял шкуру на выходе из палатки, сомнение выдало себя.

— Значит, нам разрешат покинуть во'ан? — спросил он.

— Мы будем думать, — только и ответила Ин'хинир.

VI

Он долгие часы просиживал, скрестив ноги, у входа в палатку. Ему дали кунью накидку, от которой шел такой крепкий запах, как будто ее только что содрали с животного. Накидка была кстати, потому что воздух свежел с каждым днем.

Две недели — и целую жизнь — назад осуществилась его мечта попасть в лагерь Лис. Даже теперь, несмотря на тревожные воспоминания о том, что его сюда привело, мир лагеря казался ему немного загадочным, хотя и спокойным. Мимо него то и дело проходили киринины, и все они, и дети, и взрослые, двигались очень плавно, несуетливо, с чувством собственного достоинства. Даже самые старшие из них, сморщенные и иногда немного сутулые, сохраняли ту естественную фацию, какой Оризиан никогда не видел у людей. Взрослые весьма терпимо и снисходительно относились к стайкам носившихся между хижинами детей. Они наблюдали за ними, иногда вмешивались в их потасовки и споры, но Оризиан ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь поднял на детей голос или сильно рас сердился.

Дожди миновали, но, несмотря на стремительно несущиеся облака, большую часть дня небо было ярким. На солнечном свету голые деревья отбрасывали четкие тени по всему лагерю и ложились на траву зеленым напоминанием о лете. Какие-то небольшие птички порхали и щебетали по всему во'ану. Киринины уходили и приходили. Они, как и в любой другой деревне, охотились, собирали хворост, готовили еду.

Но среди уже знакомого попадалось и кое-что такое, чего он не знал и не понимал. Например, его выбивало из колеи огромное, сплетенное из сучьев лицо, стоявшее как часовой в центре во'ана; один или два раза он видел, как киринины прикасались к нему пальцами и что-то бормотали. Иногда ему казались угрожающими шесты, украшенные черепами разных животных, особенно при определенном освещении. Но, наверное, больше всего его нервировало, когда он замечал, что кто-нибудь из Лис тихо стоит между хижинами и смотрит на него. Когда он отвечал взглядом на взгляд, то человек ничуть не смущался. Оризиан всегда первым отводил глаза.

Пару раз в день им с Ротом разрешали побыть какое-то время вместе. Рокочущий бас Рота чаще всего тратился на заботы об Оризиане и планы скорого, как только юноша наберется сил, бегства. Оризиан знал, что, если Лисы этому воспротивятся, им с Ротом далеко не уйти; лучше и безопаснее полагаться на здравый рассудок и терпение, а не на побег. В глубине души Рот и сам это понимал. Наверное, он говорил о побеге только потому, что считал это полезным для подъема духа товарища. Но тогда они оба лукавили, поскольку Оризиан так и не сказал Роту о разговоре с во'ан'тиром. Вряд ли Роту стало бы легче, если бы он узнал о том, что их судьба все еще висит на волоске. Пока, во всяком случае.

Эсс'ир навещала его часто, иногда приносила еду, иногда осматривала рану, иногда просто так — он не понимал зачем. Дошло уже до того, что он поджидал ее. Хотя она редко улыбалась, в ее обращении с ним чувствовалось скрытое дружелюбие. Случалось, в разговоре она, как иногда и Иньюрен, употребляла странные обороты, и Оризиан не всегда улавливал смысл ее слов.

Иногда она отвечала на вопросы. Он спросил, сколько людей в во'ане, она ответила, что две-три сотни. Семь а'анов, которые опять распадутся весной. Где ее родители? Ее родители ушли к плакучей иве. Брат охотится в горах Кар Крайгара.

Если же он задавал вопрос, который выходил за какие-то невидимые рамки, она притворялась, что не слышит, или уходила. Она не говорила о том, что их с Ротом ждет, не обсуждала их судьбу, как не говорила и об Иньюрене. А когда он спросил ее об огромном таинственном лице из прутьев и сучьев, которое надзирало за всем лагерем, она только чуть заметно качнула головой. Он уже научился ходить, потихоньку и осторожно.

По ночам, когда ему никак не удавалось заснуть от странного запаха кирининской палатки, он прислушивался к чужеродным звукам леса и лагеря. В эти одинокие часы, его, объятого тьмой, одолевали образы и воспоминания, которые безостановочно крутились в голове. Чаще всего это были сцены из ночи Рождения Зимы в Замке Колглас. Но был один человек, в ком он нуждался больше всего, чье отсутствие ранило его гораздо сильнее всего прочего, и которого он потерял задолго до той ночи: Лэрис, его мать. Пустота, которую она оставила в его жизни, так и оставалась свежей незаживающей раной. Тогда он плотно закутывался в меха на своей лежанке, как будто укрывался в ее объятиях.

Наутро четвертого дня с тех пор, как он очнулся, когда Эсс'ир принесла ему чашу с жидким бульоном, он почувствовал, что что-то изменилось. Она как будто светилась, чего прежде не было. Он спросил, не приняла ли Ин'хинир решения, но Эсс'ир не ответила.

Только сказала:

— Брат вернулся. Он к тебе зайдет.

Действительно, позже в сопровождении Эсс'ир в хижине Оризиана появился высокий, поджарый охотник. Он оказался внушительнее, чем все киринины, каких до этого видел Оризиан. Он вошел без единого слова и, казалось, занял собою все пространство палатки. У него были длинные серебристые волосы с металлическим отблеском и суровое лицо, сплошь покрытое замысловатой, синей татуировкой. Дымчатые глаза оставались бесстрастными, но уголки рта чуть-чуть дрогнули при виде полусидевшего на лежанке молодого хуанина.

— Мой брат, — объявила Эсс'ир. — Варрин.

— А я Оризиан, — сказал раненый юноша, страстно желая, чтобы его сердце так не колотилось.

Высокий киринин наклонил голову и прищурился. Оризиану показалось, что его чем-то пронзили.

— Альин, — сказал Варрин и вышел на утренний воздух.

Эсс'ир смотрела ему вслед, поглаживая щеку белыми ногтями.

Оризиан откашлялся:

— Что значит альин!

Она взглянула на него:

— Птенец, неоперившийся. Они выпадают из гнезд. Не годятся для охоты, — ответила она и вышла вслед за братом.

Он снова увидел Варрина в тот же день, когда Эсс'ир проводила его к костру, на котором их ждала миска с тушеным мясом. Брат присоединился к ним, когда они, сидя рядом, молча ели. Оризиан краешком глаза наблюдал за ним, украдкой разглядывая густую татуировку, изрезавшую лицо киринина. Наконец, он поставил миску и повернулся к Варрину.

— А что… — он чуть запнулся, — что означают эти знаки? На твоем лице?

Эсс'ир заговорила раньше, чем ее брат успел ответить:

— Это кин'тин. Тройной. Очень немногие имеют такой же.

Она что-то проговорила Варрину. И в который раз Оризиан подивился тому, как звучит ее голос, когда она говорит на Родном языке: как будто ручеек журчит и переливается.

— Я могу рассказать, как он заслужил кин'тин. Он согласен. Хочешь расскажу?

— Да, хотелось бы.

— Первый он получил, когда ему было тринадцатое лето, — почти благоговейным тоном начала Эсс'ир. — Он был копьем а'ана Тин Вир, пересекал земли Белых Сов. Они охотились на врага пять дней. Он положил стрелу в старика из-за дерева. Второй — когда ему было пятнадцать. Он вспорол одного из них ножом. До третьего прошло много лет. Кёркин позвал копье а'ана, и они шли по долине, углубившись далеко в земли врага. Они нашли семью у потока и всех их послали к иве. Варрин взял огонь из их лагеря. Они побежали к реке, но волчья стая врага была сзади. Многие пали. Кёркин и еще десятеро. Только пятеро вышли из деревьев и вернулись. Варрин принес огонь. За это ему дали третий кин'тин. За вражеский огонь.

Пока все это рассказывалось, Варрин рассматривал Оризиана пристальным, но равнодушным взглядом. Тому очень хотелось отвернуться.

Но вместо этого он спросил:

— Как же вы так легко пересекаете долину и добираетесь до Анлейна? А мы, моя Кровь, даже не знаем, что вы там?

Вопрос был адресован Эсс'ир, поскольку Оризиан был уверен, что ее брат его слов не поймет, но Варрин поставил миску, хотя она была еще наполовину полной, поднялся на ноги, сделал несколько шагов и полуобернулся.

— Хуанин не знает. У вас толстые уши и плохие глаза. Как и ваши ноги.

Оризиан остался смотреть, как киринин уходит.

— Варрин не очень любит хуанинов, — объяснила Эсс'ир.

— Не очень, — согласился Оризиан. — А ты, кажется, относишься иначе.

— Я не люблю твою расу. Но Иньюрен говорит о вас хорошо. О тебе.

Оризиан тут же забыл о Варрине. В щите Эсс'ир на мгновение появилась щелка; надо было воспользоваться ее необычной словоохотливостью и выспросить все, что ему так хотелось знать.

— Ты его знаешь? Иньюрена, я имею в виду. Он бывал в лагере?

— Я видела тебя, с большим человеком, и знала. Я тебя видела раньше, три лета назад, с Иньюреном в лодке. Близко от берега. Ты меня не видел, а он знал, что я наблюдаю. Он сделал знак.

— Мы никогда не высаживались на Кар Энгейс, — возразил Оризиан, торопливо соображая, как заставить ее разговориться. — Я всегда хотел пойти с ним в лес. Я знал, что он ходит на ваши стоянки, и хотел пойти с ним. Но он никогда меня не брал.

Эсс'ир смотрела на него:

— Почему ты хотел прийти к нам? Хуанин не ходит в во'ан.

— Я знаю многих людей, которые не любят кирининов. Полагаю, они боятся, но я совсем не такой. Я просто… просто я хотел посмотреть, на что похожи ваши лагеря. Посмотреть, как вы живете. Это трудно объяснить, но в последние годы мне часто хотелось… ну, побывать где-нибудь еще, кроме дома. Где-нибудь в другом, новом месте. И, думаю, мне хотелось узнать, куда это отправляется Иньюрен.

— Он так важен для тебя?

— Да. Несколько последних лет он был очень добр со мной.

Эсс'ир отвела с лица волосы. Жест был настолько небрежный и неуместный, что на одно ослепительное мгновение Оризиан был захвачен этим движением, сковавшим сразу и руки, и язык. Эсс'ир некоторое время оставалась неподвижной. Потом поднялась, словно пришла к какому-то заключению.

— Пойдем, я покажу тебе. Может быть, Иньюрен этого хотел.

Она вывела его за пределы во'ана. Они шли молча, она впереди, он сзади. И тут Оризиан понял, что Рот на его месте усмотрел бы в этом подходящий случай для побега; осилить Эсс'ир и удрать. Хотя Оризиан даже попытку такую обсуждать не стал бы. Во-первых, он сомневался, что бегает лучше кирининской женщины. Во-вторых, тогда Рот остался бы в лагере один. Оризиан знал, что отказ от побега его щитник расценил бы как полный провал. Но оставить Рота? Нет, на такое он не способен. Тем более что многим обязан Эсс'ир. Во всяком случае, он так считал. Ведь если бы она не нашла его и не принесла сюда, то он мог бы и умереть.

Они пришли на ровное болотистое место, заросшее мхом, в котором тонули ноги Оризиана. Перед ними поднималась густая ивовая роща. Из глубины рощи доносилось слабое журчание. Эсс'ир остановилась, не доходя до деревьев. Несколько напуганных их появлением птичек с криком бросились вглубь зарослей. Оризиан открыл было рот, но ничего сказать не успел, как тут же почувствовал на губах ее тонкий, легкий как воздух палец.

— Дыши легко, — сказала она. — Говори тихо. Это не твое место. За тобой наблюдают.

Оризиан ждал ее объяснений.

— Это дин хейн. Место смерти. Тело идет в землю. С ивовым посохом в руке. Если посох расцветет, то дух пойдет в Дарланкин. Если не расцветет, то дух остается. Такие становятся кар'хейнами. Наблюдателями.

Поглядев внимательнее, Оризиан рассмотрел среди густо растущих кривых стволов и ветвей несколько тонких, сухих шестов; должно быть не прижившиеся, «не расцветшие» посохи кирининов. При их виде ему представилось, что на него смотрят призрачные глаза. Бесчисленные ветви живых ив вздыхали и сталкивались, переплетаясь. Он понял, что каждое дерево означало могилу киринина, корни растений переплелись с их костями в мягкой земле.

— Посланные к иве, — тихо произнесла Эсс'ир.

Оризиан подумал о том, какой холодной должна быть могила в мокрой земле возле лесного ручья. Он давно знал, что киринины своих мертвых хоронят, тогда как народ Оризиана усопших сжигал. Хотя о деревьях он все-таки никогда не слышал. Ему пришло в голову, что никто не знает, по скольким таким же могилам кирининов прошлись копыта его коня, когда он со своим отцом или с домочадцами Кросана выезжал на охоту, мимо сколько таких же мест они проехали.

— Если ты сам добр, если в твоем сердце нет зла, кар'хейн не причинит тебе вреда.

— А если не добр?

Вместо ответа она сказала:

— Иньюрен любит дин хейны. Он называет их местами мира. Вот почему я его тебе показала.

— Спасибо.

Когда они вернулись, Эсс'ир указала на столб в центре во'ана. Как всегда, лицо из ветвей показалось Оризиану зловещим.

— Ты спрашивал, что это такое. Это… — она помолчала, подыскивая слово для фразы, которая явно не так уж легко ей давалась, — это ловец мертвых, энхин. Это образ Анайна.

Едва она произнесла «Анайн», он посмотрел на нее и поразился. Как это он раньше не догадался? Анайны были не похожи на все другие расы; они стояли ближе остальных к Богам. Если они и имели какое-то обличье, хотя многие утверждали, что у них его нет, то, конечно, это мог быть только оживший лес, его ветви и листва. Именно эту непостижимую и непознаваемую зеленую землю, раскинувшуюся лесом по диким местам мира, пытались представить себе и соответственно изобразить киринины.

Половина того, что Оризиан знал об анайнах, было легендами и выдумками или почерпнуто им из сказок и слухов. Да и разговоров-то было мало, всего несколько человек сталкивалось с анайнами, и почти все рассказы кончались плохо. Одну из таких историй отлично знал каждый хуанин или киринин: к концу Войны Порочных, когда Короли разрушили Тейн и разбили силы крупнейших кирининских кланов, поднялись анайны. Они вырастили обширные леса — Дебри — там, где его никогда прежде не было. Эти леса поглотили Тейн с прилегающими к нему землями и стали естественной, необитаемой и непреодолимой преградой между человеческими армиями и кирининами, бежавшими далеко на восток. Этим, столько же, сколько осадой и разрушением Тейна, закончилось кровопролитие. И вот здесь, в сердце мирного во'ана, обнаружилось изображение той ужасной силы, наблюдающей за играющими детьми и блуждающими козами.

— Что это означает? — спросил Оризиан, обнаружив, что говорит теперь более спокойным тоном.

Эсс'ир слегка нахмурилась. Это было странное зрелище, как будто пролетевшая птица на мгновение закрыла солнце, и ее тень мелькнула по обычно невозмутимому лицу.

— Если тело не приходит в дин хейн, то… дух не знает покоя. Энхин — сторожит от такого духа и заставляет невидимых анайнов защищать нас от беспокойных покойников.

Беспокойные покойники. Очень точное название. Оризиан не верил в привидения (во всяком случае, он представлял их не такими, какими, по его мнению, их представляла себе Эсс'ир), но у покойников было много и других способов лишать покоя.

— Я и не знал, что здесь какие-то анайны, — сказал он.

— На некоторые места они пришли раньше ока. Дебри, как вы называете. Анлейн, где враг. Дин Сайв. Но око еще не все. Анайны наполняют зеленый мир. Ты их не видишь, но они есть.

Больше она ничего не сказала, но и этого было довольно, чтобы Оризиан несколько часов боролся с ощущением, еще более острым, чем прежде, что за ним наблюдают. И не важно, что Анайн, по словам Эсс'ир, защищает, у Оризиана не было никакого желания находиться под недреманным оком подобных преданий. Той ночью он как никогда тосковал по основательности и незыблемости внушительных стен Колгласа.

Настойчивые голоса прервали тяжелый сон Оризиана, а окончательно он проснулся оттого, что с него сдернули меховое покрывало. Первым его побуждением было сопротивление, он не желал поддаваться телам, которые, как ему казалось, теснились вокруг него. Их было очень много, и он сопротивлялся изо всех сил. Но его подняли и вытолкнули в холодную ночь. Тогда только он сонно огляделся.

Большая толпа кирининов собралась перед его хижиной, очень большая. Он решил, что здесь, должно быть, присутствует весь во'ан, от мала до велика. Они стояли молча и внимательно смотрели на него. Те, кто его поднял, куда-то исчезли, оставив его, все еще полусонного, один на один с толпой. Лес был залит лунным светом, отбрасывавшим невесомые и загадочные блики на бесцветные лица кирининов. Он поднял голову и увидел над собой огромную круглую луну. Полнолуние.

Сюда же, довольно грубо подталкивая, привели и Рота. Щитник выглядел бодро, но явно был встревожен больше, чем Оризиан.

— Держись ближе ко мне, — проворчал он и крепко взял юношу за руку. — Не показывай страха.

Оризиан оглядел плотную стену бесстрастных лиц. Никаких звуков, кроме совиных криков откуда-то из леса. У него появилось острое ощущение, что они каким-то образом из спящего мира попали куда-то в другое место. Что-то случилось или вот-вот случится.

— Ничего не говори, — прошептал он Роту, понимая, что в этот момент его щитник может наделать больше ошибок, чем он сам.

Толпа расступилась, открыв приближающейся фигуре узкий проход. Из-под прямой одежды из шкур видны были босые ноги. Полоски кожи спускались с плеч того, кто был, кажется, кирининской женщиной, но вместо лица на Оризиана и Рота смотрела огромная лисья морда. Голова поворачивалась то в одну сторону, то в другую, и Оризиан сумел разглядеть полоски, на которых маска держалась. Из-под полосок висели седые волосы с красными ленточками. Ин'хинир, понял Оризиан. То, что он ее узнал, ничуть не смягчило дикости момента, особенно когда она повернулась и взглянула на него. В левой руке она держала длинный посох, к которому было привязано около дюжины черепов каких-то крошечных животных. При движении черепа стукались друг о друга и тарахтели. Напряженное молчание немного затянулось, во'ан'тир всматривалась в двоих людей, потом повернулась как на шарнирах и простерла руки. Она стояла так между ними и толпой кирининов несколько секунд. Когда она начала говорить, лисья маска немного приглушила голос, но от этого звук, разносившийся по поляне, казался еще более жутким. Она говорила на языке кирининов, и падавшие в ночь слова звучали почти заклинанием.

— Будь готов ко всему, — пробормотал Рот.

Ин'хинир говорила, и все смотрели на нее. Она тряхнула посохом, и черепа на нем застрекотали. Голос ее то повышался, то падал. Изо рта при каждом слове вылетал пар и поднимался вверх, будто его притягивала к себе сияющая луна.

Вдруг лисья морда с криком повернулась к людям, и Ин'хинир указала на них рукой. Рот дернулся. Оризиан даже не пошевелился; он сделал для них двоих все что мог, когда говорил с во'ан'тиром. Он знал, что бы ни случилось, сейчас уже ничего не изменишь. Ин'хинир умолкла, в толпе зашептались. Все вертели головами, склонялись друг к другу и опять выпрямлялись. Потом киринины исчезли, растворившись в ночной тьме. Ин'хинир попятилась на несколько шагов, по-прежнему обращенная маской к Оризиану и Роту, потом повернулась и ушла, одна. Осталась только Эсс'ир. Она стояла и смотрела на Оризиана. Он услышал, как Рот тяжело перевел дух. Эсс'ир подошла к ним.

— Что произошло? — спросил Оризиан, когда она приблизилась.

— Во'ан'тир говорила, — сказала Эсс'ир. — Вы можете уходить. Завтра. Еще один день, и вас пошлют к иве. Я приду к вам утром.

С рассветом на лагерь опустился густой туман. Оризиан вышел из хижины. После того как собрание разошлось, он немного поспал, хотя в основном больше ворочался и метался. Не давали спать роившиеся в голове мысли.

Из тумана вышел Рот. Приблизившись, он ухмыльнулся:

— Что, манит свобода?

Оризиан тоже улыбнулся:

— Похоже.

— Никогда не думал, что нам удастся убраться отсюда, не попортив собственные шкуры, а вот поди ж ты! — признался Рот. — Будет что порассказать.

Оризиан оглядел во'ан. Плавающие пелены тумана заглушали все звуки и почти уже скрыли несколько удалявшихся фигур. Во влажном воздухе висел запах дыма. Таков был бы конец их рассказа о пребывании здесь.

Появилась Эсс'ир. Она держала в руках пару тощих, обтянутых кожей тушек.

— Поешьте.

Они с Ротом молча наблюдали, как она насадила на вертел белок и начала вертеть их над слабым огнем. Пока они сидели и ждали, появился Варрин. Он встал неподалеку и оперся на длинное копье. Рот оглядел кирининского воина с нескрываемой враждебностью.

— Это Варрин, брат Эсс'ир, — объяснил Оризиан. Рот хмыкнул и опять перевел взгляд на огонь. Варрин ничем не показывал, что хотя бы замечает их присутствие. Даже когда Эсс'ир что-то тихо сказала брату, Оризиан не уловил никакого отклика с его стороны. Наверное, Эсс'ир видела что-то такое, чего не видел Оризиан.

— Куда вы пойдете? — спросила Эсс'ир.

Оризиан взглянул на Рота, он ведь с ним этого не обсуждал, но надеялся, что тот спорить не будет.

— В Андуран. Город в долине.

Щитник кивнул.

— Это ведь близко? — спросил Оризиан у Эсс'ир.

— Не далеко, — ответила она. — Мы проводим вас до опушки леса. Я и Варрин.

— Не нужно, — запротестовал Рот, упорно глядя только на Эсс'ир.

— Так лучше, — заявил Варрин. — В лесу наши люди. Они могут принять вас за врагов и прикончить, натыкав игл в вас не меньше, чем их у дикобраза.

Рот уже, кажется, еле сдерживался:

— Уверен, что мы и сами найдем дорогу, — сквозь зубы, еле цедя слова, сказал он.

— Мой брат… играет, — вмешалась Эсс'ир. — Но он прав. Мы проведем вас такими тропами, чтобы вы никогда не нашли дорогу обратно в во'ан. Мы выведем вас безопасным путем и убедимся, что вы покинули земли Лис. Поэтому во'ан'тир велела нам проводить вас.

Ее слова положили конец всем спорам.

Лицо Рота так и осталось мрачным, а Оризиан отметил про себя, что совместное путешествие щитника и гордого кирининского воина вряд ли будет таким уж легким делом.

— Мы готовы, — объявила Эсс'ир. — Когда вы закончите, приходите к границе во'ана. На востоке.

Они с братом оставили Оризиана и Рота разделываться с белками. Щитник зловеще пробурчал что-то о любви всякого доверчивого киринина к ненужному риску.

— У нас нет выбора, — вполголоса урезонивал его Оризиан. — Не думаю, чтобы им понравились наши возражения. Тем более что это долго не продлится. Они просто стараются обезопасить себя. Им хочется быть уверенными, что нам не так-то легко будет найти дорогу к ним в во'ан.

Оризиан обсосал косточку. Незаметно вокруг них собрались ребятишки. Подняв глаза, он обнаружил, что едва ли не больше десятка детей сбежалось, чтобы напоследок поглазеть на странных гостей их дома. Рот бросил в огонь остатки пищи и поднялся. Дети бросились врассыпную с его пути.

Как и было им велено, они пошли к окраине лагеря. Никто не обращал на них никакого внимания. Они миновали парочку пожилых женщин, коловших орехи на каменной наковальне. Молоденькая девушка растягивала на раме еще влажную и окровавленную шкуру оленя. Она даже не взглянула на них, когда они проходили мимо.

Эсс'ир с братом сидели на самом краю лагеря, там, где теснились последние несколько хижин. Рядом лежали небольшие тючки, копья, полные стрел колчаны и луки. Перед ними с немыслимым для человеческого ребенка терпением стояла маленькая кирининская девочка. Она наблюдала за тем, как Эсс'ир и Варрин пропускали сквозь пальцы длинные кожаные полосы, по всей длине через равные интервалы завязывая на них узелки. Боясь нарушить атмосферу полной сосредоточенности маленькой группы, Оризиан молча стоял рядом с Ротом. Меч и ножны щитника лежали на земле. Не дожидаясь приглашения, Рот поднял меч и начал придирчиво его осматривать.

Каждый аккуратно завязанный узелок смачивался слюной и затягивался еще туже. На полосках узелок добавлялся к узелку, как бусины на шелковом шнуре. Наконец, киринины почти одновременно, оба с довольным видом, закончили работу. Каждый передал свой кусок кожи ребенку. Девочка взяла по одному в каждую руку и убежала.

Эсс'ир повернулась к Оризиану и вынула из-под куртки узкий нож. Он был сделан для метания, с гладкой деревянной ручкой, которой не хватало только крестовины.

— Это было в тебе, — сказала она и протянула нож Оризиану. — У тебя нет оружия. Возьми его.

Он взял нож и заткнул за пояс. Это напомнило ему о ране, и тут же в боку как будто заболело, но лучше иметь хоть этот нож, чем совсем ничего.

— Клинок инкаллима, — почти с восхищением сказал Рот. — Мало у кого есть такой редкий трофей.

Не говоря ни слова, Эсс'ир и Варрин поднялись, разобрали тючки и оружие и направились в лес. Оризиан и Рот переглянулись. Рот пожал плечами, и они отправились следом. Они покидали во'ан.

Только через несколько минут хода Оризиан наконец заставил себя спросить Эсс'ир, что означали эти узелки на кожаных веревках.

— Один узел — одна мысль, — объяснила девушка. — Мысль о людях, иногда о жизни. Это делается перед походом. Если мое тело не вернется, веревка отправится в дин хейм и будет погребена. Она привяжет мой дух к ивам. Мой дух не будет беспокойным.

Киринины сами установили необходимый темп, надо сказать, почти бешеный. Лес был здесь редкий, открытый, между группами деревьев иногда простирались большие пространства, заросшие травой. Каждые несколько сотен шагов небольшой отряд попадал под прикрытие древних дубов. Часто под каким-нибудь дубовым суком направление движения резко менялось, и Оризиан подозревал, что киринины проводили их под этими скрюченными деревьями, используя их как метки на какой-то карте, которую держали в голове.

— Далеко до Андурана? — спросил он идущих впереди.

— Не очень, — даже не повернув головы, ответила Эсс'ир.

Наконец они вышли к такой неразберихе сваленных и гниющих деревьев, окруженных густым молодым лесом, что преодолеть ее не представлялось возможным. Варрин повел их прямо в подлесок. Оризиан и Рот с трудом продрались сквозь него, а, выбравшись, сплошь исцарапанные, обнаружили опиравшегося на копье кирининского воина, который стоял с таким видом, будто ждал их уже не первый час.

— Пронзенный копьем кабан шумит меньше, — сказал он.

У Рота стал такой обиженный и оскорбленный вид, что Оризиан улыбнулся бы, если бы не опасался, что перепалка двух воинов запросто может перерасти в стычку. Хорошо еще, что у щитника не было возможности ответить, потому что, высказавшись, Варрин повернулся и опять исчез.

— Пронзенный кабан… — ворчал Рот. — Эти лесные люди бегают по лесу как дети. Я уже бороду носил, когда этот… был еще… в отцовских штанах.

— Да, тяжелый день, — согласился Оризиан. — Однако нам во что бы то ни стало надо держаться.

Утюжа южный склон Кар Крайгара, они шагали за кирининами по направлению к Андурану.

I

Освещенные последними лучами солнечного света многочисленные стены Веймаута высились перед Теймом Нарраном да Ланнис-Хейгом и его отрядом. За последние сто лет столица Крови Хейг превратилась, можно сказать, в величайший город в мире. С тех пор как пал Блестящий Город кирининов, укрепления Веймаута были незаметны. Южные Золотые Ворота стояли открытыми, их откинутые огромные, обшитые железом створки были прикреплены к стенам цепями. Кучка стражей, прислонив копья к стене, топталась в стороне от ворот и без интереса наблюдала за приближением отряда. Бедняки, чьи лачуги теснились под стенами города вдоль дороги, потянулись к воинам Ланнис-Хейга.

Чем ближе Тейм подходил к городу, тем сильнее ощущал знакомую неприязнь к его амбициозной пышности. Он с удовольствием миновал бы Веймаут и прошел бы на север по прибрежным равнинам Эйт-Хейга, но кое-кто из его людей не выживет без отдыха — десять человек умерли на пути с гор Даргеннан-Хейга. Он уже устал сжигать тела на наскоро сооруженных у дороги погребальных кострах.

Отряд въехал в ворота и погрузился в тень их стен, словно в пасть огромного зверя, но тут дорогу ему заступила фигура. Тейм узнал человека, преградившего путь, и покорился судьбе: Мордайн Джеран, Советник Верховного Тана, рожденный и вскормленный в Тал Дире, но давно осевший и освоившийся в Веймауте. Он служил Гривену ок Гиру уже около двадцати лет. Красивый шатен, каждое движение которого было выверено и продумано, он с легкостью нес свою власть. И с той же легкостью сносил темную репутацию. Когда (время от времени) в запутанных торговых делах двора Хейга возникала некоторая искусственность, Советника называли Теневой Рукой.

— Мне говорили, что вы приехали, — сказал Мордайн, когда Тейм остановил коня. — Так и есть.

Советник улыбался улыбкой насколько ослепительной, настолько и неискренней.

— Я вышел вас встречать, — чересчур открыто произнес он. — Нам многое нужно обсудить.

— Мои люди нуждаются в отдыхе и лечении. Только это мне нужно в городе. Мы немного отдохнем и отправимся дальше.

Мордайн прищурился и положил изящную руку на холку коня.

— Я — Советник Верховного Тана, Нарран. Мое время стоит дорого. Ради пустого развлечения я не пришел бы к воротам встречать странников.

Тейм сразу почувствовал чудовищную усталость и, на всякий случай, поглубже упрятал свой гнев. Он глядел на руку Советника, на разукрашенную манжету его рукава. Прекрасное шитье золотыми нитями по бархату. Одежда скорее всего тайно привезена с дальнего юга; сначала из королевства Адреван в королевство Дорнак, а далее через рынки Тал Дира или через города Вольного Побережья попала в Веймаут. Такая доставка головокружительно подбрасывала цены на товары, и нарядная одежда говорила о статусе Мордайна Джерана куда красноречивее, чем что-либо еще. С этим человеком не стоило шутить, но Тейм подрастерял осмотрительность на окровавленных осыпях под фортом Ан Каман.

— И я не за себя говорю с Советником, — ответил он.

Тейм выдернул повод из руки Мордайна и послал коня вперед. Советник покачал головой, словно вынужден возиться с капризным ребенком, поднял руку, и стражники растянулись поперек ворот. За их спиной, уже на городской территории, собралась небольшая толпа, привлеченная видом своего недостойного Советника.

— Вы устали, дорога была долгой и тяжелой и для вас, и для ваших людей, — сказал Мордайн. — Ваше нетерпение понятно. Однако я вынужден настаивать на том, чтобы вы нашли время для разговора со мной. И лучше рано, чем поздно; я еще не пустил новости по улицам.

Лошадь Тейма резко остановилась, его качнуло в седле. Сзади на него напирали его воины, он чувствовал нарастающую напряженность, даже не оборачиваясь. Все, чего он хотел, это найти спокойную, теплую постель и уснуть без задних ног; непростительные мечты в последнее время. Ему хотя бы на одну ночь хотелось забыть обо всем.

Но он повернулся к Советнику:

— Ладно.

Он сошел с лошади и отдал повод ближайшему человеку, а сам, отправив отряд, пошел с Мордайном и в сопровождении его почетной стражи к Краснокаменному дворцу.

Дворец, одна из нескольких великолепных резиденций для семьи и высших чинов Крови Хейг, был не очень далеко. Он стоял на насыпи, впритык с внутренней стороной городской стены, среди виноградных лоз и кустарника. Стены дворца были сложены из блоков красного порфира. Часовые, в безукоризненно отполированных кирасах, с плюмажами цвета спелой кукурузы на шлемах, стояли на широких ступенях, ведущих к входу.

Когда Тейм с Советником проходил по мраморному холлу, его нос уловил слабый аромат. За стены огромного дворца не проникал городской шум. Колонны, толстые, как столетние деревья, поддерживали расписной потолок. Они прошли мимо решетки гриля, встроенного в стену, и Тейм заметил возле него двух женщин, которые, в свою очередь, проводили их взглядами.

Советник привел его в палату для приемов. Там стоял огромный письменный стол темного, почти черного дерева, украшенный золотым листом. Мордайн Джеран не пошел к столу, а предложил устроиться в удобных креслах.

— Садитесь, пожалуйста. Послать за едой или напитками?

Служанка уже стояла между безмолвными стражами в ожидании распоряжений. Тейм отклонил предложение, и женщина удалилась.

Тейм опустился в кресло и на мгновение удивился, какое оно уютное. В нем так и хотелось расслабиться и отдохнуть. Он с трудом справился с желанием, владевшим им всю тысячу миль перехода от неумолимых гор Даргеннан-Хейга. Голос Мордайна отвлек его.

— Я думаю, вы простите мою настойчивость и отступление от правил учтивости, когда услышите то, что я хочу сказать. Вчера мне сообщили, что инкаллимы захватили и разграбили Замок Колглас.

У Тейма помутилось в голове. Он вцепился в подлокотники, не в силах оторвать взгляда от резных завитков на ручке кресла. Ему опять почудился тот назойливый, пряный аромат, что он уловил еще в холле.

— Ничего определенного, но скорее всего замок сожжен, а нападавшие скрылись в лесах.

— А что с Кеннетом? — Тейму очень хотелось, чтобы это оказалось ложью. Хотя зачем Советнику его обманывать?

— Не могу сказать, но с минуты на минуту ожидаю сообщений. Я вам первому сказал все, что знаю.

— Это невозможно. Они не могли добраться до Колгласа. А Тенври, Андуран?

Впервые слабейший намек на сомнение мелькнул в глазах Мордайна, но длилось это не больше мгновения.

— Упоминались киринины, — сообщил он. — Это… ну, покажется вам нелепым, но лесные твари могли приложить руку к набегу. С другой стороны, знаете, в такие времена бывает столько неразберихи, что я бы не доверял всем сообщениям подряд. Кроме того, если Белые Совы помогали Темному Пути, то это могло бы объяснить необъяснимое.

Тейм не находил слов. Он только качал головой.

— Боюсь, это может предвещать еще худшие события, — продолжал Мордайн. — Маловероятно, чтоб инкаллимов послали так далеко за пределы своих границ и в таком количестве, что они смогли захватить замок, если у Крови Гир нет более грандиозного плана. Скоро вся долина может быть занята, если уже не…

Тейм впился в Советника взглядом. Мордайн оставался невозмутимым:

— Я говорю правду, Тейм. Вы должны были это знать. Инкаллимы зря кулаками не размахивают.

— Что… — Тейм старался взять себя в руки и справиться с потоком эмоций. — Что собираетесь делать?

Мордайн выгнул бровь:

— Я? Буду ждать возвращения Верховного Тана. Я послал вестников на юг сразу, как только узнал новости. Вы наверняка видели их по дороге.

— Ждать? — рявкнул Тейм.

— И как можно скорее собирать все силы, какие сможем. Даже если бы здесь была готовая и оснащенная армия, все равно потребовалось три недели, если не больше, чтобы добраться до Андурана. Воевать придется зимой, и если мы все-таки на это решимся, то потребуются все силы, чтобы быть уверенными в быстрой победе.

— Ленор ждать не будет, — мрачно возразил Тейм.

— Мне думается, Тан Килкри-Хейг будет делать то, что прикажет его хозяин.

— Он не будет ждать, — упрямо повторил Тейм. — Он — настоящий друг моей Крови.

— Тейм, Тейм, сейчас настоящий друг вашей Крови это Гривен ок Гир. Он может привести двадцать — тридцать тысяч человек на помощь Кросану. Да, это потребует времени, зато Гир пожалеет о своих амбициях.

— Меня не интересует Гир, — пробормотал Тейм. — Только Ланнис… Ланнис-Хейг… и мой Тан.

Советник посочувствовал:

— Конечно, я понимаю, но посоветовал бы вашим опасениям не слишком забегать вперед знания. Еще может подтвердиться, что это всего лишь набег. Не говоря уж о том, что ваша Кровь не один раз одерживала победы над Темным Путем. Поддержка Верховного Тана, да и того же Ленора, может быть, даже не понадобится.

— Возможно. Возможно, так и было бы, если бы я и две тысячи моих людей не были отозваны на юг.

Мордайн Джеран примирительно улыбнулся.

— Мы все можем только пожалеть об этом, но вы же знаете, что это было необходимо. Открытое неповиновение Игрина Верховному Тану не могло продолжаться. Истинные Крови ничто, если не будут держаться вместе перед лицом мятежа в собственных рядах. Вполне уместно, что каждая Кровь сыграла свою роль в разгроме Игрина. И не просто уместно, а необходимо. Если наши враги увидят, что между нами разлад, они не замедлят этим воспользоваться.

— Темный Путь — наш самый большой враг, — проворчал Тейм. — Так всегда было. И моя Кровь этого никогда не забывала. Как и Килкри-Хейг. Истинным Кровям легче было бы держаться вместе, если бы и другие разделяли эту точку зрения вместо того, чтобы тратить время на мечты о богатствах юга, которые им достались бы, если бы Вольный Берег или Тал Дир, или даже Дорнак принадлежали бы им.

От дверей послышалось деликатное покашливание, привлекшее внимание обоих мужчин. В дверях стояла такая прекрасная женщина, что у Тейма на мгновение перехватило дыхание. Густые, блестящие темные волосы падали на плечи, на столь великолепное шелковое платье, которое ни на ком другом представить невозможно. В ушах, на шее и на запястьях блестело золото. Излишек драгоценного металла загипнотизировал бы и менее скупого, чем Тейм. Ему показалось, что крепкий дух богатства держался не только во всем дворце, но вцепился и в нее, и, войдя в комнату, она принесла его с собой.

Он узнал ее сразу: Тара Джеран, жена Советника. Он видел ее, скачущей рядом с мужем на церемониальном смотре армии Верховного Тана перед отправлением на юг. Такую внешность, если вы понимаете, о чем речь, не забывают.

Мордайн вскочил:

— Ах, это моя жена, Тара.

Тейм тоже встал и как умел учтиво поклонился:

— Для меня большая честь познакомиться с вами, моя госпожа.

— Для меня знакомство с вами тоже честь. Жаль, что нам не довелось познакомиться в более счастливый день, — ответила она.

Тейм немного удивился, что жена Советника так прямо заговорила об источнике его расстройства, потом вспомнил о слухах, ходивших вокруг этой женщины. В них не было недостатка, и все они предполагали, что она, по-своему, обладает не меньшим влиянием, чем ее муж. Достойная жена Теневой Руки. Тейм предположил, что о событиях на севере она знает все, что знает Мордайн.

— Я просил Тару присоединиться к нам на тот случай, если понадобится как можно лучше устроить ваших людей здесь, в городе, — признался Советник. — Она найдет для них все, что нужно.

— Безусловно, — подтвердила Тара. — Еда, питье, услуги лекарей. Скажите мне, что требуется вашим людям, и все будет, капитан Нарран.

— За их нуждами хорошо присмотрят, — не сумев сдержать раздражения, ответил Тейм.

Он чувствовал себя так, будто на него устроили засаду. От него отмахнулись: вежливо, сочувственно, но вполне сознательно.

Жена Советника слегка кивнула, ее глаза закрылись на самое короткое мгновение, как будто их коснулся ветерок:

— Как пожелаете.

— Но вы-то по крайней мере отдохнете здесь, — предложил Мордайн. — Я приготовлю комнату.

Тейм повернулся к Советнику и еле-еле удержался, чтобы не отвести наконец душу:

— Благодарю вас, но вкусы у меня простые; я отдохну со своими людьми и приготовлюсь к выступлению на Колглас. И на Андуран.

— Вы не дождетесь возвращения Верховного Тана? — невинно спросила Тара. — Уверена, что вы его опередили всего на два-три дня.

Тейм улыбнулся ей, как того требовали обстоятельства, хотя все, что имело для него значение, находилось там, на севере.

— Я должен идти, моя госпожа, — сказал он. — Мое место рядом с моим Таном. И меня ждет жена, которую я более чем когда-либо хочу увидеть.

Андуран и Гласбридж, самые большие поселения Крови Тейма, по сравнению с чудовищным по размерам и населенности Веймаутом были просто деревнями. Улицы, по которым носились толпы людей, можно было сравнить только с полным рыбы неводом. Тейм отказался от предложенного Советником сопровождения под тем предлогом, что хорошо знает дорогу к казармам; ему очень хотелось вырваться из-под агрессивной опеки Мордайна и его ближних. Но сейчас, пробираясь сквозь толпы, он был уже не так в этом уверен. Он дважды бывал в столице Кровей, но грубое, почти непристойное богатство, самодовольство и размеры города все-таки сбивали его с толку.

Странные запахи незнакомых специй и зелени атаковали его со всех сторон; снова и снова звучала музыка неизвестных на севере инструментов. Время от времени привлекали внимание интонации чуждых языков или странный, похожий на жаргон, язык торговцев, уроженцев Тал Дира, или грубые старинные формы его собственного языка, на котором еще говорили в отдаленных местах земель Крови Эйт-Хейг. Его то и дело толкали, но объясняться с каждым не имело смысла.

Тейма удивляло, что в этом энергичном хаосе продолжается жизнь. Его собственный мир рухнул, до основания потрясенный новостями Мордайна Джерана, а на этих улицах день как день. Там, далеко, у северной границы его отечества умирают люди, люди, которых он знал еще с того времени, как служил в гарнизоне Тенври. А здесь торговцы распродают товары, и горожане спешат по своим делам. Он даже почувствовал что-то вроде ненависти ко всем этим людям.

Казармы располагались в самом центре города. До них было еще далеко. Наконец над далекими еще крышами он увидел шпили и башенки с балкончиками Лунного дворца, где жила и откуда правила семья Гривена ок Хейга. Еще один поворот за угол, и толпа стала еще плотнее, потому что улица выходила на широкую площадь. Городские казармы стояли на другой ее стороне, массивные и строгие. По всей площади жонглировали и показывали фокусы артисты, демонстрируя благодарным зрителям невероятную ловкость рук. Был там и человек, ходивший босыми ногами по раскаленным углям. Судя по оливковой коже, цветастой тунике и панталонам в обтяжку, он пришел с Костяных Островов Дорнака. Среди его публики метался невысокий худой человек в тряпье.

— Они не ушли, — кричал он и показывал на небо. — Это неправда. Я видел их, они еще наблюдают за нами. Я в Дрендаре встретил на улице Привратника. Создатель! Я ходил в Скрытый Лес и видел там Дикого. Он лакомился убитым оленем.

Тейм решил, что это сумасшедший. В свое время за такие слова его ждал бы топор палача. Когда рыбачка из Килвейла родила Темный Путь, Монак ок Килкри был беспощаден. Убежденный, что подобные ереси несут только страдания и хаос, он не отступил, даже когда споры переросли в гражданскую войну. Впрочем, этого сейчас никто даже не слушал. Никого такие вещи не волновали, и это здесь, где правил Гривен. Когда-то стабильность и порядок были единственной целью Кровей. Они в конце концов и появились как отклик на Бурные Годы, после того как пало королевство Эйгл. А теперь Тейму казалось, что все Крови служат только одной цели — удовлетворению честолюбия Крови Хейг.

Не обращая внимания на суровые взгляды стражников, Тейм прошел через ворота казармы. Он нашел своих товарищей в самом дальнем закоулке лабиринта зданий, дворов и арсеналов. Именно в такие моменты бремя его должности возрастало непомерно, а при нынешних новостях становилось почти невыносимо. Он увидел крайнее утомление в позах и глазах воинов. Они были угрюмыми, грязными, в оборванной одежде. В конце зала на соломенных тюфяках лежали больные и раненые. Им, да и всем остальным, безусловно, нужен длительный отдых, а вместо этого он вынужден будет поднять их в дальнюю дорогу к дому, и, возможно, их ждут еще более серьезные сражения, чем те, что остались у них за спиной.

Хотя, в конце концов, все оказалось не настолько уж трудно. Он гордился их невеселым решением, но при всей своей усталости спал в эту ночь плохо.

II

В темнице Эньяры было холодно и неуютно. В качестве еды ей давали только жидкую овсяную кашу с несколькими кусками плававшего в ней удручающе серого хлеба. Еду приносили стражники, иногда это были женщины, но никто из них никогда не заговаривал с ней, просто стояли тут же и наблюдали, как она ест. Она чувствовала их презрение и иногда что-то более сильное: почти ненависть. Это ее сердило. Она была племянницей Тана, какими-то самозванцами лишенная свободы в собственном отечестве. Это она должна ненавидеть тюремщиков, а не они ее. Гнев раз от разу усиливался. Она кинула миску под ноги стражника и выплюнула проклятие. Он посмотрел на размазню, расползавшуюся по его башмакам, а потом ударил девушку. Она ахнула и схватилась за нос, безуспешно пытаясь остановить брызнувшую кровь. Он снова ударил ее, теперь по голове, и сбил на пол. Потом поднял пустую миску и унес, лязгнув засовом на двери камеры. После этого Эньяра держала свои чувства на коротком поводке.

По ночам она призывала сон, чтобы сбежать в него от действительности. Он приходил очень неохотно. Она лежала на потерявшем вид матрасе, который ей выдали, и вертелась, как червяк в каменном желудке проглотившего ее огромного животного. Ее неотвязно мучил Темный Путь. Сама Эньяра эту веру считала бесплодной. Ей казалась отвратительной идея, что и жизнь, и смерть в ее конце, все заранее предопределено с самого момента рождения. Но все же теперь собственное бессилие казалось горьким отзвуком этой веры. Все силы, что она набрала за пять лет после Лихорадки, теперь пошли прахом. Кто-то выбрал для нее жестокую, мучительную смерть, а она ничего не могла поделать.

Она еще помнила, как много лет назад, в том мире, который теперь казался призрачным, как сон, она сидела на коленях у отца в зале Когласа и слушала его рассказы о былых сражениях. Как молодым еще человеком Кеннет вместе со своим отцом и братом сражался против воинов Темного Пути под Тенври. В тихом голосе, которым он нашептывал ей истории тех дней, она расслышала нерадостное уважение к врагу. Отряд Инка Уйма стоял в стороне и наблюдал, как под стенами Тенври окружили и разбили армию Горин-Гира. Кто-то говорил, что отряд не участвовал в сражении потому, что вороны желали обуздать высокомерие Кровей, кто-то — что вмешиваться запретил Верховный Тан Гиров, и Горин-Гир был таким образом наказан за неповиновение. И тем не менее, сказал Кеннет, среди избиваемых не было страха. Они час за часом сражались и умирали.

Лэрис отругана Кеннета за то, что он во время еды рассказывает маленькой девочке такие истории, но он возразил любимой жене:

— Она должна знать природу своих врагов.

И хотя это знание сейчас было ей почти бесполезно, она действительно знала врага, его безжалостную и живучую ненависть.

В узкое высокое окно своей камеры она могла видеть только небольшую полоску неба. В нем было мало радости. По нему в основном неслись тяжелые темные облака. Иногда она слышала, как по крыше барабанил дождь, и думала, что даже под этими каплями ей было бы приятнее, если б можно было хоть несколько минут погулять. Часы тянулись еле-еле. В течение многих лет она выстраивала сильную защиту против страхов и боли, против Лихорадки, смерти, страданий отца. Теперь этой защите предстояло самое серьезное испытание.

Большинство своих стражников она узнавала по тяжелым шагам еще до их подхода к дверям каморки. Услышав, после трех или четырех дней заключения, приближающиеся более легкие шаги, она воспряла духом от одной только мысли, что что-то изменилось в сокрушительной рутине. Но ее сердце опять упало, когда она увидела посетителя, переступившего порог. Это была Вейн, сестра Наследника Крови Горин-Гир. Длинные волосы гостьи уже не так сильно блестели, как тогда, когда Эньяра видела ее в последний раз. И одежда была немного запачкана грязью и закопчена, но взгляд не стал ни менее суровым, ни менее презрительным.

Вейн ухмыльнулась при виде Эньяры, которая с трудом поднялась, машинально пригладила волосы и поправила одежду. Прошло то время, когда она старалась притворяться не голодной, не замерзшей и не всклокоченной.

— Эти стены, наверное, никогда не видели еще такой важной гостьи, — сказала Вейн.

— Что тебе надо?

— Как грубо. Может быть, тебе тюрьма не подходит? — Вейн схватила Эньяру за запястье и осмотрела ее ладонь и пальцы.

— Такие мягкие маленькие штучки, а? — веселилась она. — Ты не протянула бы и одной зимы на севере. Слабые женщины делают слабыми мужчин. Особенно с тех пор, как твоя Кровь так легко побеждена.

Эньяра сверкнула глазами и выдернула руку:

— Мы еще не побеждены. Кросан, прежде чем погибнет, получит голову Кейнина и твою.

Вейн засмеялась и пощупала золотую цепь на шее.

— Твоя забота о наших головах очень трогательна, но я не боюсь того, что должно прийти и пройдет. Бог, Скрывающийся Под Капюшоном, прочитал историю моей жизни в своей книге в день моего рождения, и ее конец был определен в тот же момент. Моя нога на Темном Пути, и никто не сумеет это изменить. Во всяком случае, я думаю, именно твоя жизнь пишется здесь и сейчас, а не моя. Я пришла сказать тебе, что мы послали в замок стрелу с сообщением. Мы сказали твоему дяде, что ты у нас и что или он должен снестись с нами для переговоров, или увидит, как мы свежуем тебя под его стенами.

Она помолчала, дожидаясь реакции Эньяры, но ничего не увидев, продолжила:

— Что ты об этом думаешь? Насколько ослабеют люди Ланнис-Хейг?

— Совсем не ослабеют, — заявила Эньяра, надеясь, что посетительница не услышит в ее голосе страха. Она знала, что именно так все и будет. А зачем еще они оставили ее живой, если не для игры вроде этой? Хорошо еще, что она почти сумела справиться со страхом. Всегда есть надежда, говорила она себе с легким осуждением. Только сторонники Темного Пути считают, что события могут развиваться лишь одним-единственным путем.

Вейн сказала:

— Ладно, может быть, ты и права. Тебе же хуже. По крайней мере можешь быть уверена, Кросан будет сопровождать тебя во мрак. Твой ненаглядный тан недолго пробудет в своем замке. Эти земли снова станут нашими.

— Они никогда не были вашими. Вы должны иметь в виду, что они принадлежали Гирам. Я, например, слышала, что семейство Горин было всего лишь бандитами и головорезами в Гласбридже до того, как сбежало на север. Гиры хотя бы происходят от Истинных Танов, даже несмотря на то, что потеряли право на титул, когда они…

Вейн вдруг шагнула вперед, и Эньяра, решив, что ее сейчас ударят, отступила. Вейн согнула правую руку, но передумала, наверное, испугавшись, что может попортить кольца, украшавшие пальцы. Поэтому она только рассмеялась, а потом задумалась и начала вертеть одно из колец.

— Значит, немного духа еще осталось, — наконец сказала она. — Это правда, что здесь будет править Регнор ок Гир, хотя именно моя кровь, мой брат, вернет ему трон. Но трон — это только средство, а не конец. Которого ты не увидишь. Мы будем править, чтобы распространять свет истинной веры, и когда он засияет в каждом сердце, тогда к нам вернутся Боги.

— Ты слишком увлеклась. Вы не сможете продвигаться дальше, пока держится Андуран. И Тенври еще не пал. — По глазам Вейны Эньяра поняла, что так оно и есть. А еще она увидела, что продолжать опасно. Она и не стала.

— Какая уверенность, — улыбнулась Вейн. — Какая самонадеянность даже думать, что стены устоят, если им предписано рухнуть. Ты думаешь, что в этом падшем мире ваши надежды, ваши силы и устремления могут что-нибудь изменить в потоке судьбы? Это та самая гордыня, которую Боги требуют отбросить, прежде чем они вернутся. Темный Путь существует для того, чтобы учить нас смирению. Если бы у наших предков его было больше, Боги не покинули бы нас.

Она опять сделала шаг вперед, а Эньяра пятилась и пятилась, пока не наткнулась на стену. Вейн придавила руки девушки к холодной стене. Эньяра чувствовала ужасную силу в этой женщине; не только в пальцах с их железной хваткой, но и в неподвижно-ледяных глазах. Она никак не могла понять, что Вейн здесь делает. Вряд ли ей просто захотелось попугать пленницу или посмеяться над ней. Возможно, это было простое любопытство: ей захотелось посмотреть, как эта изнеженная девчонка из Колгласа переносит заточение. А может, ей захотелось испытать силу своей веры перед неверием Эньяры.

— Темный Путь восторжествует, потому что он — истинный! — объявила сестра наследника крови. — И пока он не установится, Боги не вернутся, и мир не обновится. Тебе и всему твоему роду нечего этому противопоставить, и потому вы падете.

Она вдруг отпустила Эньяру, повернулась и, не сказав больше ни слова, вышла. Эньяра потерла руки там, где их держала Вейн. Теперь наверняка будут синяки. Впрочем, это не самая большая печаль. От дяди не было ни слова, чтобы избавить ее от внимания палачей Горин-Гира. Не может быть, чтобы ее жизнь ничего не значила по сравнению с жизнью самой Крови.

В замке еще не было заболеваний, хотя бы этому осажденные могли порадоваться. Но еды уже оставалось мало. Удар был нанесен столь внезапно, что времени на доставку в замок припасов с огромных складов Андурана не оказалось. Если бы в замке кормилось не больше, чем обычно, народу, то еды хватило бы на несколько недель. Но когда враг приблизился вплотную, в замок ринулись люди, и население замка удвоилось. На внутреннем дворе, в конюшнях, в комнатах главной башни люди лепились друг к другу вокруг своих пожитков, которые им удалось захватить с собой. В коридорах и переходах матери кормили грудью младенцев. Рацион очень скудно добавлялся из кладовых замка. Плакали голодные дети, напряженность ощущалась почти физически.

Ворота замка закрылись только в самом конце, когда головной отряд Горин-Гира был уже на стенах города и внутри него. И потом Кросан много думал о том, что в жизни не слышал более горестных звуков, чем отчаянные крики оставшихся за воротами.

В тот последний день он очень ошибся в своих надеждах. Если бы из Колгласа или Гласбриджа шли им на помощь, то уже должны были бы прийти, хотя, по правде говоря, он не думал, что эта помощь была бы так уж велика. Большую часть самых боеспособных людей Тейм Нарран забрал с собой на юг. Лучшая и большая часть из оставленных Ланнис-Хейгу людей, находилась на северной границе и сейчас, должно быть, попала в ловушку в Тенври. Единственное, откуда действительно можно было ждать помощи, так это из Колкира, от старого тана Ленора ок Килкри-Хейга. Килкри и Ланнисы всегда были тесно связаны друг с другом, еще с того самого дня, как Сириан стал таном. Появление помощи — вопрос времени. У армии Темного Пути, захватившей Андуран, не было осадных машин для того, чтобы проломить ворота или стены замка; такие машины никому не удалось бы протащить через непроходимые дебри Анлейна. Если помощь явится раньше, чем соорудят эти машины, и раньше, чем в замке кончатся все запасы продовольствия, тогда еще можно было бы посчитаться с врагом за воротами.

Печать Ланнис-Хейгов висела на шее тана. Он поднес к ней руку. На печати был изображен Замок Колглас, родовое гнездо его Крови. Действительно ли его брат умер, как о том говорилось в сообщении Кейнина Горин-Гира? Может быть, и так. Но то, что Кеннет все еще не пришел ему на помощь, может означать и то, что его что-то задержало. Хотя трудно себе представить, каким образом враг захватил Эньяру (что стало известно из того же сообщения), если не через труп ее отца.

Кросан уронил печать на грудь и огляделся. Палата приемов никогда не была так изысканно украшена. Золотистые ленты были натянуты от трона до полированных копий для охоты на кабана, веерами закрепленных на стенах. Висели венки из растений с девизами Андурана, Колгласа, Гласбриджа, Таргласа и Тенври, пяти городов Крови. Красный с золотой каймой ковер растянулся на всю длину палаты.

Именно в этой комнате на шее Кросана когда-то впервые появилась печать. Его отец свалился в лихорадке и умер всего через несколько месяцев после того, как невредимым вернулся из Битвы в Каменной Долине. Кросан взглянул на Нарадина и Эйлен. Эйлен качала на руках сына. И муж, и жена были одеты в простые белые длинные, до полу, одежды. Младенец был завернут в пеленку кремового цвета. За их спинами собралась небольшая группа чиновников и военачальников замка. Их было меньше, чем должно было бы быть. В другие, спокойные, времена от каждой семьи со всех земель тана здесь стоял бы представитель, чтобы засвидетельствовать то, что сейчас должно произойти.

Недалеко от тана стояла дубовая подставка и на ней серебряная купель с водой. Возле нее ждал Этол Кинтин, Клятвенных Дел Мастер Крови Ланнис-Хейг. Седые волосы и борода, сутулые плечи и кожа, как поношенная шкура, создавали впечатление дарованной ему на старости лет мудрости. Его обязанности, которые он разделял еще с десятком Клятвенных Дел Мастеров, лежали в самом центре жизни Крови и ее истории. Одной из таких обязанностей были Именины отпрысков тана. Обычно Именины проводились в конце третьего месяца жизни младенца. По причинам, о которых никто не задавал бы вопросов, нынешние Именины проводились, когда младенцу не исполнилось еще и месяца.

— Нужно начинать, — пробормотал Кросан.

Нарадин и Эйлен подошли к купели и склонили головы перед Мастером.

— Кто этот ребенок? — спросил Этол.

Ответила Эйлен:

— Он сын Эйлен, дочери Клачена и Димейн, и он сын Нарадина, сына Кросана и Лайэн.

Этол кивнул:

— Омой его.

Нарадин с Эйлен сняли с младенца пеленку и опустили его в купель с водой. Они держали его очень бережно. Малыш не заплакал и тогда, когда Нарадин держал его, а Эйлен подняла в ладонях воду и вылила на головенку. Нарадин вынул сына из воды, и Этол подал ему новую, безупречно белую атласную простыню. Малыша в нее завернули.

— Кто этот ребенок? — снова задал вопрос Клятвенных Дел Мастер.

Возникла еле заметная пауза, но Эйлен тут же ответила:

— Он Кросан нан Ланнис-Хейг.

Нарадин взглянул на отца. На лице старика появилась печальная улыбка, но он ее не замечал, только часто-часто моргал заблестевшими влагой глазами.

Этол подошел и завязал на запястье младенца ленточку нежнейшей ткани.

— Кросан нан Ланнис-Хейг, сын Нарадина и Эйлен, добро пожаловать к нам. Носи свое имя с честью.

Мастер выпрямился и улыбнулся молодым отцу и матери:

— Хорошее выбрали имя.

Ропот одобрения прокатился и по толпе гостей.

Эйлен улыбнулась в ответ:

— Мы тоже так думаем.

— Есть еще одно дело, — сказал Нарадин и повернулся к отцу. — Тан, я хочу встать на место моего сына и принести клятву крови от его имени. Такова моя воля.

Кросан вздернул бровь:

— Это не принято… — Он взглянул на Этола.

— Но, конечно, возможно, — подтвердил Мастер. — При некоторых обстоятельствах разрешается одному занять место другого, если… — он помолчал немного, на лице у него появилась неуверенность, он явно колебался, — …если существует вероятность безвременной смерти.

Эйлен, склонившись над ребенком так, словно в мире больше никого и ничего не существовало, гладила щечку младенца.

— У нашего сына есть имя, но этого недостаточно для внука тана в такое время, как нынешнее, — сказала она, не поднимая глаз. — Не годится, чтобы он умер с именем, но не господином.

Кросан вздохнул, губы у него дрожали, кажется, он не мог говорить.

— Хорошо, — наконец хрипло произнес он. — В этом нет нужды, поскольку ребенку никакой вред не будет причинен, но это выбор родителей. Этол, вы примете Клятву Крови от моего внука. Нарадин займет его место.

— Положите ребенка на пол, Наследник Крови, и станьте возле него на колено, — распорядился Этол.

Нарадин исполнил. Белая простыня засияла на темно-красном ковре. Тан стиснул зубы и отвернулся, пытаясь справиться с охватившими его чувствами. Младенец издавал слабые, невнятные звуки и крошечные ручки хватали воздух, как будто хотели поймать какие-то плавающие пятнышки, которых никто, кроме него, не видел.

Этол приблизился, встал между таном и Нарадином и заговорил, звучно и бесстрастно:

— От имени Сириана и Паулла, Энвара, Гейхена и Тевана — Танов, которые были. От имени Кросана ок Ланнис-Хейга, тана, который есть сейчас. И от имени танов, которые еще будут. Я приказываю всем слушать, как будет принята присяга. Я — Тан и Кровь, прошлое и будущее, и эта жизнь будет связана с моей. Я приказываю всем запомнить это.

Он протянул Нарадину раскрытую ладонь:

— Есть у тебя клинок?

Нарадин молча вытащил из висевших на поясе ножен короткий нож с плоским лезвием с роговой рукоятью и положил его острием к себе на ладонь Мастера. Этол внимательно оглядел нож.

— Нож новый? На нем нет крови? Знаков? — спросил он, и Нарадин признал, что нет.

— По какому праву ты говоришь за того, кто приносит клятву?

— Он мой сын.

— Принимается. — Этол тоже опустился на одно колено рядом с младенцем и поднес нож к пухлой ручонке. — Ты дашь свою кровь в знак присяги?

— Дам, — ответил Нарадин вместо сына.

— Этой клятвой твоя жизнь связывается с моей, — торжественно произнес Клятвенных Дел Мастер. — Слово Тана Ланнис-Хейг тебе закон и правило, как слово отца своему ребенку. Твоя жизнь есть жизнь Крови Ланнис-Хейг.

Он сделал крошечный надрез на коже ручки. Выступила капелька крови. Выражение недоумения и обиды проступило на личике Кросана-младшего. Он тихонько захныкал, что могло означать скорый переход к плачу. Этол подхватил капельку на самый кончик клинка присяги и большим пальцем начал втирать кровь в металл.

— Ты вверяешь свою жизнь Крови Ланнис-Хейг?

— Да, — ответил Нарадин.

— Никто не может встать между тобой и твоей присягой, — сурово произнес Этол. — Этой клятвой ты отвергаешь всякую другую преданность. Кровь защитит и поддержит тебя. А ты должен будешь защитить Кровь. Произнеси твою клятву.

Нарадин сделал глубокий вдох и заговорил:

— Я говорю от имени Кросана нан Ланнис-Хейга, сына Нарадина и Эйлен. Своей кровью вверяю свою жизнь Крови Ланнис-Хейг. Слово тана — для меня закон и правило, корень и посох моей жизни. Враг Крови — мой враг. Мой враг — враг Крови. До смерти.

Этол наклонился и положил нож на обнаженную грудку.

— До смерти, — повторил он и отвернулся.

Нарадин взял сына на руки. Малыш уже плакал. Подошла Эйлен и перевязала раненую ручку. По ее щекам тоже ползли слезы. Она наклонилась и поцеловала нежный лобик. Тан Кросан взял у нее внука, поддерживая широкой ладонью головку, и вгляделся в перекошенное и несчастное личико.

— Тише, тише, — шептал тан. — Кровь защитит тебя, малыш Кросан. Кровь защитит.

Он вложил в эти слова всю душу. Он говорил их от всего сердца, но все же знал, что это только часть дела. Кровь не защитила дочь его брата, заключенную в темницу где-то в том самом городе, который построил Сириан. Кросан сам держал над пламенем лампы смятое сообщение осаждающей стороны, и ему казалось, что он наблюдает за тем, как от его руки сгорает жизнь Эньяры. У него не было другого выбора, как и тогда, когда он закрыл ворота замка перед горожанами при приближении врага. Да, Кровь защищала этих людей. Но иногда требовала и их крови. Это могло разбить любое, самое черствое сердце. А сердцу Кросана никогда не хватало черствости.

Однажды Эньяра обратила внимание на то, что на стене камеры нацарапаны какие-то знаки. Водя по ним пальцем, она попыталась разобрать, что это такое. Оказалось, что это было ни больше ни меньше, как отсчет дней: множество коротких, неглубоких линий, оставленных кем-то из предыдущих узников тюрьмы.

Ее собственные дни тянулись невыносимо медленно, каждая минута казалась такой длинной, будто она самая важная. Девушка поймала себя на том, что даже при этом она согласна, чтобы все так и продолжалось, лишь бы оттянуть момент, когда умрет надежда. Каждое утро она просыпалась почти уверенная, что за ней вот-вот придут и поведут убивать.

Она вскакивала и хваталась за прутья решетки на узком окне, чтобы проверить их на прочность и лишний раз убедиться в их неколебимости. Она попыталась завести разговор с одним из стражников, выбрав того, кто показался ей не таким неумолимым, как остальные. Он не ответил и даже не подал виду, что заметил ее поползновения, когда она улыбнулась ему своей самой приветливой улыбкой и слегка приподняла подол рваной юбки. Потом она полдня симулировала болезнь в надежде, что ее переведут куда-нибудь в другое, более безопасное место. Она корчилась на матраце, прижав руки к животу, и издавала звуки примерно такие же, какие слышала в Колгласе, когда рожала какая-нибудь из служанок. Когда пришла охранница и спросила, в чем дело, Эньяра притворилась, что не может слова сказать. Женщина схватила ее за волосы, запрокинула ей голову и несколько секунд всматривалась в лицо узницы, потом фыркнула и удалилась. Потом прошло еще несколько часов, никто так и не пришел. Эньяра оставила притворство.

Прошло еще очень много времени, и она почти поверила, что никто вообще не собирается ее убивать. Но такой мысли она сопротивлялась изо всех сил. Ей нужна была надежда, и сильная, но основанная не на иллюзиях, что мир намерен измениться и подобреть. Она должна сама позаботиться о себе. Впрочем, именно так она всегда и поступала.

III

Семью — мать, отца и двоих юных братьев — казнили на главной площади Андурана. Кейнин нан Горин-Гир сам наблюдал за этим. Эти негодяи пытались спрятать продовольствие от фуражиров наследника крови, но плохо подогнанные плитки на полу выдали несколько мешков муки и вяленого мяса и осудили их всех на смерть. Никто не спорил с приказом: дети тоже, как и их родители, должны умереть. Суждение, общераспространенное среди северных Кровей: если жизнь должна быть взята, то бери ее у того, чья гибель была бы одновременно и местью. Тем не менее Кейнин распорядился, чтобы семья приняла быструю смерть, поэтому их, ослепленных, просто поставили на колени на булыжную мостовую и острыми ножами перерезали всем горло. Подразумевалось, что казнь просто войдет в очередное сообщение для замка, и, значит, лишняя жестокость ничего к этому не добавила бы.

Наследник Крови Горин-Гир был в плохом настроении, но не из-за угрюмого сопротивления, которое оказывал ему простой народ. На самом деле он ожидал, что казнь вызовет большее противодействие. Скорее всего настроение портил тот факт, что он стоит здесь, под выматывающим душу дождем, наблюдая за тем, как умирает какая-то семья, а настоящие противники уютно устроились за крепкими стенами. Он-то смел думать, что поскольку его армия продралась через, по-видимому, бесконечные и дикие леса Анлейна, то судьба будет к нему добрее. Он-то надеялся, что голова тана Ланнис уже будет торчать на колу возле ворот замка, а вместо этого он оказался перед перспективой затянувшейся, утомительной и скучной осады, которая сама по себе со временем может обернуться не меньшей угрозой, чем враг на стенах Замка Андуран. Он старался со смирением, как того требует вера, принимать судьбу такой, какова она есть, но было очень трудно.

Эта война с самого начала представлялась рискованным предприятием и опиралась лишь на надежду, что судьба будет снисходительна к такой наглости. Пограничная цитадель Тенври — слишком крепкий орешек! Ее не так-то легко одолеть (Кровь Горин-Гир еще в прошлом узнала ей цену), но когда полукровка Эглисс явился в крепость Горин-Гира в Хаккане с обещанием, что сможет предоставить помощь кирининов Белых Сов, отец Кейнина Энгейн сразу усмотрел удобный случай. Хотя Кейнин ничего, кроме презрения, не чувствовал к потомству столь непристойного скрещивания, — а Эглисс с самого начала поразил его, как особо неприятный и корыстный представитель этого вида, — даже он был поражен возможностью, которую предлагал ему на'кирим. А предлагал он всю армию Горин-Гира незаметно провести через Анлейн вглубь земель врага, и тогда оставшаяся в стороне крепость Тенври окажется бесполезной. Еще до рождения Кейнина, когда сам Энгейн был всего лишь наследником крови, самые лучшие из Крови Горин-Гир были вырезаны в Тенври армией Ланнис-Хейга. Младший брат Энгейна погиб там, в то время как сам Энгейн лежал больной, оправляясь от раны, полученной на медвежьей охоте. Таким образом, Эглисс предложил тану не просто месть, а своего рода исцеление, когда обещал, что сможет открыть дорогу к сердцу земель Ланнис-Хейга.

Стоя в центре площади, щитник Кейнина громко прочитал приговор. Публики было немного. Кроме наследника Крови и кое-кого из его Щита, всего несколько кучек воинов, кутавшихся в плащи, да с десяток жителей города, которых пригнали на зрелище в качестве зрителей. Это был бедный люд, оборванный и опускавший глаза. Они всеми возможными способами демонстрировали полное безразличие к происходящему, хотя Кейнин знал, что они распространят вести о его правосудии среди всех, немногочисленных, оставшихся жителей Андурана.

Другие Крови Темного Пути сначала осмеяли план Энгейна, не в самую последнюю очередь потому, что у них вызывала отвращение сама идея союза с кирининами. Даже когда сдержанное согласие было даровано, ему выделили не больше тысячи клинков Гир, и тех только для ложной атаки на Тенври. Правда, Верховный Тан торжественно заверил, что придет больше, если счастье укажет путь; разумеется, он считал, что такая возможность существует. И примерно сотня воинов Боевого Инкалла пошла впереди, конечно, со Шревой во главе. Все-таки мысль о том, что инкаллимы тогда, в Тенври, предали его семью, наблюдая с холма, как гибнут воины Горин-Гира, язвила еще кишки Кейнина, и он инкаллимам не доверял. Хотя именно Шрева высказалась в том смысле, что не только тан, но и все члены правящей семьи Ланнис-Хейгов должны умереть, и по собственной инициативе предложила несколько добровольцев для набега на Колглас. Эглисс снова предоставил Белых Сов для этой атаки. Однако насколько бы Кейнин ни презирал на'кирима, его ценность бесспорна. Без пропитания и проводников, которые обеспечили лесные твари, он мог бы потерять половину своих воинов на марше через Анлейн; другую половину, возможно, убили бы в перестрелках те же Белые Совы, если бы не были на его стороне.

Судьба сыграла жестокую шутку в самые последние дни перед выступлением армии. Жизнь уже не так крепко держалась в теле Энгейна ок Горин-Гира. Его силы стали резко убывать, а одного желания недостаточно, чтобы позволить ему выступить в поход. Поэтому, когда настало время, Кейнин и его сестра Вейн преклонили колена у отцовского ложа (при этом запах его болезни ударил им в нос) и пообещали ему положить конец Ланнис-Хейгам.

Палачи завязали сзади волосы жертв. Один из мальчиков — младший, судя по виду, — дрожал от страха. У него тряслись губы, он вздрагивал от рыданий, бившихся у него в горле. Кейнин это видел, но не обращал внимания. Его мысли были далеко от того, на что смотрели глаза.

Они уже почти достигли успеха. На севере атака через Долину Камней заманила в ловушку большую часть сил Ланнис-Хейгов; замок в Колгласе сожжен, и брат тана убит; Андуран до обидного легко пал сам. Но этого было еще недостаточно. Замок держался, и тан в нем ожидал подхода своих союзников. Если бы Тенври был атакован на несколько часов раньше, или сам Кейнин на один день позже выбрался бы из Анлейна, то в Андуране едва ли остался хотя бы один воин, чтобы занять позиции в замке, а Кросана можно было бы захватить по дороге из его столицы в Тенври. Это было намерением и надеждой Кейнина. И вот из-за такой-то малости судьба распорядилась по-своему.

В центре площади дружно блеснули клинки, и четыре тела упали вперед. Ноги колотили по земле, головы подергались и замерли, кровь брызнула на землю и побежала бесчисленными ручейками между булыжниками. Кейнин развернул коня и направил его к дому торговца, который они с Вейн теперь считали своим.

Вейн. Его половина, его сильнейшая половина, как он иногда думал. Он очень хорошо знал, что большинство воинов ее боялись больше, чем его. Усердие и пылкость веры Вейн в Темный Путь и в Кровь были путеводными звездами для всех. Вера и в его сердце горела ярко, но Вейн вносила в нее такую свирепую страсть, что блеск ее мог ослепить.

Энгейн не один раз пытался женить сына. Но ни одна из невест, предложенных Кейнину — ни ласково-льстивые дочери крупных землевладельцев, ни даже гипнотически прекрасная дочь Оринна ок Вин-Гира, — не смогла бы стать равной по силам соперницей Вейн. Кейнин не представлял себе женитьбы, пока не найдет женщину, способную померяться силами с Вейн и выдержать сравнение.

Он нашел сестру наверху, в комнате, которая когда-то была вполне великолепной спальней. Торговец, чья семья жила здесь, очевидно, был очень талантливым торговцем, потому что таких прекрасно оснащенных домов Кейнин в своем отечестве не видел, если не брать в расчет домов танов и их родни. На деревянных панелях, украшавших стены, изображались сцены охоты. В вычурных железных подставках горели свечи. На полу разостлали волчьи и медвежьи шкуры. Их нашли на чердаке вместе со многим другим, что забывает или бросает бегущая семья. Вейн сидела за узким длинным столиком с приделанным к нему полированным щитом и морщилась, расчесывая волосы гребенкой из оленьего рога. Ее немного искаженное отражение морщилось тоже.

— Сделано? — не поворачиваясь, спросила она.

— Сделано. Я предпочел бы видеть их, работающими на стенах.

— Четыре пары рук немногое сделали бы для защиты города от нападения, — возразила Вейн. — Зато четыре пары взрезанных глоток добавили нам еды.

— И то сказать.

Кейнин устало расстегнул кожаную тунику и бросил ее на пол. Легкая юбка, надетая под тунику, промокла насквозь.

— Нужно, чтобы кто-нибудь зажег свет, — сказала сестра. Он подошел и взял из ее рук гребенку.

— Сейчас. Позволь я это сделаю; ты выдерешь все волосы, пока расчесываешь.

Он несколько минут стоял молча, методично разбирая и расчесывая волосы. Сосредоточенность на задаче отвлекла его от тревожных мыслей. Даже грязные и всклокоченные, ее волосы были прекрасны. Он чувствовал запах дыма, грязи и пота.

— Ты хорошо потрудилась?

— Со строителями машин. Здесь дерева и веревок хватит на сотню военных орудий. Есть и умелые руки. Правда, нескольких лучших мы потеряли еще в лесу. Таким образом, еще несколько дней, и мы по горло закидаем их руинами их любимого города.

— Еще несколько дней. И неделя еще, чтобы взломать ворота или стены. Или две недели? Или шесть? У нас есть столько времени?

Она пожала плечами. Глядя на ее сложенные на коленях руки, Кейнин видел, что она перебирает кольца. Он мысленно улыбнулся. Эта старая привычка! Он давно ее заметил и всегда мог ясно представить себе: непослушный, независимый ребенок сидит в ночной рубашке и делает то же, всегда одно и то же, крутит перстни на пальцах. Это случалось, когда ее мозг напряженно работал, словно ее мыслям требовался некий внешний отклик. Она давно уже этого за собой не замечала, и если бы Кейнин сделал ей замечание (а он иногда делал, с самым наивным простодушием), то она впилась бы в него таким раздраженным взглядом, что он не мог не рассмеяться. Это раздражение тоже напомнило бы то серьезное выражение, с каким она, маленькая, смотрела на что-то такое, что по ее ребячьим представлениям было неправильно.

— Стражники сказали мне, что на днях ты ходила в тюрьму, навестить нашу узницу, — сказал он, только, чтобы немного рассеять очарование, какое всегда вызывало у него расчесывание ее волос.

— Ходила.

— И?

— Девчонка сильнее, чем я ожидала. Не такая слабая, как большинство из них кажутся. Конечно, она боится. Они все живут в страхе.

— А как насчет полукровки?

Вейн всем видом показала, что это ей не интересно:

— Не думаю, что он сказал хотя бы слово с тех пор, как его заперли. Стражники держатся от него подальше. Мы можем убить его и покончить с этим.

Терпения никогда не было в арсенале Вейн. Когда они были детьми, она всегда получала выговоры за то, что слишком торопилась и потому теряла собак на охоте, или за то, что зимой выскакивала на лед слишком рано, когда взрослые еще не убедились, что он достаточной толщины. Кейнин знал, как тяжело дается ей бездеятельность. Вот почему она отправилась травить девчонку. Вот почему она так жестко подгоняла строителей осадных орудий.

— Никогда не знаешь, не пригодится ли на что-нибудь даже крыса, — сказал Кейнин. — Взгляни на Эглисса. Он послужил нашей цели. Впрочем, посмотрим. После того как они еще немного потомятся в замке, мы можем дать им понаблюдать за концом девчонки. Может, мы тогда же убьем и метиса.

Руки Вейн оставались в покое. Как правило, это означало, что она пришла к какому-то решению. Кейнин встретил ее отраженный щитом взгляд. Она была взволнована.

— Что-то приближается, — сказала Вейн. — Я совершенно уверена, нутром чую. Путь собирается поворачивать, в ту или другую сторону. Как ты думаешь, что нас ждет? Свет или тьма?

— Или то, или другое, Вейн, — ответил Кейнин. — Одно из двух: помощь придет к нам с севера или к Кросану с юга. Это конь, мы можем только постараться удержаться на нем. Мы не можем вести его туда, куда хотим.

— Да-да, но я все-таки повторяю, что-то грядет. Одно из двух, — и он ту услышал твердую уверенность в ее голосе, которую так хорошо знал.

Огромный человек, сплошные бугры мускулов, появился в дверях: Игрис, начальник Щита Кейнина. Он молча ждал, сурово глядя прямо перед собой. Кейнин отложил гребенку.

— Что? — спросил он.

— Полукровка просится к вам для разговора. Мы сказали ему, что вы не принимаете. — Голос у человека был низкий и громкий.

— Очень хорошо, — согласился Кейнин.

Вейн поднялась и начала застегивать пряжку на поясе с мечом.

— Однако он настаивает, — продолжал Игрис. — Он еще ждет снаружи. Он просит, чтобы ему разрешили поговорить с другим полукровкой, тем, что из Колгласа. Стража завернула его, когда он попытался проникнуть в тюрьму.

Кейнин раздраженно вздохнул:

— Значит, ты у него на побегушках, да?

Впервые за все время щитник взглянул прямо на своего хозяина. В лице у него ничего не изменилось, только в глубине глаз едва заметно мелькнула нерешительность.

— Может, он очаровал вас своим особым голосом? — предположил Кейнин. — Может, вы слишком близко его слушали, когда он предлагал вам передать его просьбу?

— Нет, мой господин. Не думаю.

— Хорошо бы, если б так. Как ты думаешь, Вейн, может, нам избавиться от Эглисса?

Сестра была занята, она большим пальцем проверяла острие клинка и, казалось, это ее интересовало больше всего.

— Он одержим этим ручным метисом Кеннета. Пусть поговорят друг с другом. Какой от этого вред? По крайней мере хоть на какое-то время Эглисс успокоится.

Только в Доле Иньюрен мог обрести мир. Успокоив взбудораженные чувства и оградив свой мозг от любых соприкосновений с окружающим его миром, он мог погружаться сквозь толщи пластов тишины и мрака. Он мог вызвать полное растворение. Это было ощущение, которое способен понять только на'кирим, и то далеко не всякий, и даже среди этих немногих очень мало кто мог достигнуть той глубины, какой достигал он. Там, в этих глубинах, время теряло свое значение, и рассудок мог найти утешение. И небольшую передышку, в которой он так нуждался во время лишения свободы в Андуране.

Пятую ночь заключения он лежал на полу. Он заставил себя не замечать ни холода, ни твердого камня. Он не слышал грубых голосов, доносившихся со двора, и журчания ручьев после дождя, бежавших под стенами его темницы. Он заставил себя дышать неглубоко и ровно. Мысли исчезли, словно унесенные небольшими водоворотами кильватерной струи за кораблем. Его рассудок затемнялся и растворялся. Он стал тысячью и тысячью тысяч. Он был и хуанином, и киринином и даже жизнерадостным саолином. Он бегал среди кирининских охотников, чувствовал благоговейный трепет перед каждой хуанинской матерью и безудержный восторг саолина от перемены облика.

Даже врейнин оставил свои следы в вечности Доли. Хотя волчий род давно перевелся, ни мир, ни Доля никогда их не забудут. Он чувствовал ту первобытную жестокость волчьего рода, которая в конце концов заставила Порочные Расы преследовать и травить врейнинов до полного их исчезновения, но в ощущении этого не было никакого осуждения. Доля была все и вся, и в ней не было ни добра, ни зла, ни правых, ни виноватых. Одно только существование. Или память о существовании.

Только анайны лежали за ее пределами. То есть они тоже там были, как и остальные, — неизмеримым и безграничным присутствием, — но их природа была иного рода, это было нечто такое, чего даже на'кирим не мог ни постигнуть, ни ощутить.

Иньюрен постепенно исчезал, растворяясь в единстве, которое лежит в основе мысли и жизни. Он множество раз предавался таким образом Доле, но на этот раз опыт не удавался. Что-то мешало его погружению в себя, не позволяло очищающего растворения. Как будто кто-то схватился за последние связующие ниточки его рассудка и держит их. Он попытался сам рассеять последние элементы, еще более сосредоточившись, но единство все-таки распадалось. Ощущение, что его мысль кто-то перебивает, было почти физическим. Он очень огорчился, что не может достигнуть облегчения. Чем ближе к поверхности всплывало сознание, тем ближе ощущалось то, что помешало его погружению: беспокойная тень металась над ним и окутывала его острым зловонием душевного разложения. Это нарушало совершенство Доли как капля, упавшая на спокойную гладь водоема.

Он открыл глаза и обнаружил, что возле него стоит Эглисс.

— Я не понимаю, как ты это делаешь, но тоже хотел бы этому научиться, — спокойно сказал гость со слабой улыбкой на бледных тонких губах.

Иньюрен встал и несколько раз согнул ноющее правое колено. Когда-то на'кирим упал на одном из крутых склонов Кар Энгейна и вывихнул сустав, и теперь долгий переход по Анлейну, сырость и холод убогой темницы напомнили ему об этом. Он, не отвечая, смотрел на посетителя, скрывая удивление и появившееся вместе с ним неожиданное предчувствие чего-то ужасного. Ему давно стало ясно, что в Доле Эглисс представляет собой силу и неистовство в чистом виде; то, что это предполагает, получи Эглисс человеческое могущество и власть, посеяло страх в сердце Иньюрена.

— Мы, что, не можем даже поговорить друг с другом? — настойчиво продолжал Эглисс. — Я хочу только учиться у тебя. Мне нужна помощь, твое руководство, чтобы уметь пользоваться силой, которой, как ты сам знаешь, я обладаю.

Он чуть придвинулся к Иньюрену.

— Наши интересы совпадают. Эти люди без долгих размышлений убили бы тебя. Я заступаюсь за тебя с тех самых пор, как мы сюда прибыли.

— Ложь, — невозмутимо произнес Иньюрен.

— Ах, так тебе все-таки интересно покопаться в моей голове? Что ты там видишь? Я мог бы не впустить тебя, как сделал это в Колгласе, но сейчас в этом нет необходимости. Ты должен знать, что я не собираюсь причинять тебе вред.

— Ты мне не друг, и, чтобы это знать, Доля не нужна, — ответил Иньюрен. Хотя это было только частью правды. Он не был готов даже намекнуть на то, как неприятно ему то, присутствие чего он ощущает в Эглиссе. Молодой человек нес в себе такой комок раздражения и гнева, что Иньюрен ощущал их почти на вкус.

— Тогда используй меня, раз отказываешь в дружбе, — настаивал Эглисс. — Я рассчитывал, что на'кирим поможет на'кириму, но, похоже, ошибся. Не следовало надеяться, что на'кирим чем-то лучше любого другого. Да и почему должно быть иначе?

От Иньюрена потребовалось усилие, чтобы не вздрогнуть от боли, которую он расслышал в голосе Эглисса. Так вот что питает те свирепые эмоции, что бурлят в Эглиссе! Под горечью скрывалась боль: глубоко укоренившаяся обида и полное одиночество.

— Помоги мне, потому что я могу помочь тебе, — настаивал Эглисс. — Я не могу заставить тебя, я знаю, что на это у меня не хватит силы. Пока… Но если ты мне поможешь понять, на что я способен, то получишь от этого не меньше пользы, чем я сам. Я могу делать такие вещи, каких никто, даже в Доле, не может. Я знаю это!

Иньюрен во все глаза смотрел на говорившего. Он почти жалел его. Почти, но все же… Он покачал головой:

— Нет, я не смогу помочь тебе.

На какое-то мгновение в глазах Эглисса вспыхнула ярость. Не в силах ее выдержать, Иньюрен отвел глаза, а когда пересилил себя и взглянул на молодого человека снова, ярость уже исчезла.

— Ну, мы, вероятно, сможем поговорить об этом и в другой раз, — сказал Эглисс.

Он вышел и закрыл за собой дверь на засов.

В первом или втором часу рассвета Дети Сотни вышли на рыночную площадь Андурана. Там же был и Кейнин, он выстраивал воинов для отправки их на юг долины. Андуран может и сам скоро пасть, а по всей сельской местности поднималось хоть еще и разрозненное, но беспокоящее сопротивление. Как раз там шатались те, кто уцелел во второстепенных битвах под Таргласом, что на полпути между Андураном и Тенври: их все-таки победили и, вероятно, отбили охоту к такому же сопротивлению у горожан, но это стоило тридцати жизней, потерю которых Кейнин едва ли уже мог себе позволить.

В дурном расположении духа он наблюдал за тем, как инкаллимы попарно занимают свои позиции. Они каждое утро проводили сложные ритуальные бои под строгим присмотром своего лидера, Шревы.

Зазвенела первая схватка, Шрева стояла, внимательная и неподвижная. Это была высокая женщина, гибкая и сильная, с длинными, выкрашенными, как у всех инкаллимов, в черный цвет волосами, собранными на затылке в пучок. Два клинка в ножнах были закреплены крест-накрест у нее на спине. Кейнин еще ни разу не видел, чтобы она их вытаскивала. Она была бы смертоносна. Хотя нести смерть — единственная цель Боевого Инкалла. Всего лишь около восьмидесяти осталось от сотни тех, кто участвовал в долгом марше через Анлейн, — и еще с десяток или около того инкаллимов-охотников, но их дело было не на поле битвы. Впрочем, восемьдесят боевых инкаллимов стоили по меньшей мере двух сотен, если не больше, простых воинов. Инкаллимы повиновались только Шреве, а Кейнин мог приказывать, когда и где им использовать свои навыки, с тем же успехом, что и гонять облака по небу. Во всяком случае, ему не хотелось даже пробовать командовать ими; он преданности воронов доверял не больше, чем какому-нибудь давно вымершему волчьему роду.

Вейн положила руку ему на плечо и тем отвлекла от мрачных размышлений.

— Пора отправляться. Пришло время наших испытаний.

Он вопросительно смотрел на нее.

— Наши разведчики обнаружили армию между Гласбриджем и Колгласом. Она движется южной стороной долины.

— Так скоро? Я надеялся… ладно, не важно. Сколько их?

— Они говорят, три или четыре тысячи. С передовым отрядом всадников Килкри-Хейга.

Это был крепкий удар. Будь Ланнис один, Кейнин мог бы надеяться разгромить его; армия, усиленная гордыми всадниками, это уже совсем другое испытание. То, что надвигалось сейчас из долины, будет очень отличаться от перестрелок, которые несколько дней назад вспыхивали по всей долине. У него в лучшем случае имелось такое же количество, чтобы стоять против врага, но несколько сотен нужно оставить под стенами замка на тот случай, если Кросан попытается из него выбраться. Хуже то, что почти треть его сил — соплеменники-тарбены, под копытами конницы Килкри они будут ниже травы. Шрева и ее инкаллимы — другое дело, но он не станет просить ее о помощи.

— Это будет нам хорошим испытанием, — пробормотал он.

— Значит, следует послать за Эглиссом, — отозвалась Вейн. Она слегка тряхнула головой, заметив сомнение на лице Кейнина. — Он еще надеется заслужить наше расположение. Нужно этим воспользоваться. Он может убедить Белых Сов еще раз вступить в сражение. Может, это ничего не даст, но и от попытки мы ничего не потеряем. Если он преуспеет, то мы, как уже было, дальше сможем обойтись и без него, и без его лесных тварей. А если потерпит неудачу, ну, значит, ему не повезло. Кейнин поморщился.

— Разве все так безнадежно? Мы собирались сделать это с тобой вместе, для отца. Для Крови. Я не хочу этой… грязи. В любом случае, что смогут на'кирим и горстка лесных тварей против армии?

Она пожала плечами:

— Не знаю. А что плохого в попытке? Мне он нравится не больше, чем тебе, но раз уж судьба так распорядилась, что Эглисс — оружие, значит, надо его и использовать в качестве оружия против наших врагов. У нас нет выбора.

— Надеюсь, эти лесные твари хотя бы хорошие стрелки, раз уж ни на что больше не годятся. — Кейнин оглянулся на инкаллимов, клинки которых так и сверкали на раннем утреннем солнце, но увидел, что Шрева не смотрит на своих подчиненных, она открыто наблюдает за Наследником Крови.

Он отвернулся:

— Очень хорошо. Давай поговорим с Эглиссом. Если он сможет вернуть к нашему делу Белых Сов, значит, у него больше талантов, чем я думал. Как ты говоришь, от попытки мы ничего не теряем.

IV

В рядах армии, которую Кейнин и Вейн выводили из Андурана, не было слышно ни песен, ни шуток. Угрюмая тишина висела над плотными рядами воинов. В этом молчании мужчин и женщин Горин-Гира чувствовалась определенная решимость, что заставляло очень нервничать рекрутов-тарбенов, которыми их пополнили, поскольку открытое, массовое сражение с сильным противником не относилось к любимым военным приемам тарбенов. Все-таки в глубине души они так и остались налетчикам, привыкшими нападать из засады.

Хотя Кейнин с сестрой целый час обсуждали самый разумный курс, в исходе никто не сомневался. Оба знали, что не могут отойти на север. Начни они отходить, Кросан и Ленор ок Килкри-Хейг соберутся с силами и пойдут следом за ними. Если же стоять и сражаться, то победа была все еще возможна… если судьба позволит. А в случае победы Замок Андуран может пасть прежде, чем враги смогут организовать еще одну попытку облегчить участь осажденных. Вейн решительно поддержала догадку Кейнина: дать сражение. Испытать судьбу и сделать это в открытом поле, настолько далеко от города, чтобы Кросан, мало ли что, не мог вмешаться. Курс Пути давным-давно предопределен, его не избежать; только лицом к лицу.

Наконец, в поход выступили инкаллимы во главе со Шревой. Кейнин не просил их идти. Этого, как и всего остального, чем занимались инкаллимы, они захотели сами. Хотя перед выступлением выкрасили волосы, которые стали блестяще черными как смола. Очевидно, это означало, что инкаллимы намерены сражаться.

Под тяжелым небом и моросящим дождем они миновали Грайв. В городке было тихо и спокойно. Не поднимались дымы из труб, на улицах пусто, а окна в домах плотно закрыты. Большинство жителей ушли, оставшиеся попрятались. Земля здесь была ровной, пересеченной узкими каналами, то тут, то там виднелись хилые деревца, в основном заросли ивы и ольхи. Брошенный скот безутешно ревел, когда мимо него проходила армия. Кейнин выделил несколько воинов, чтобы они собрали и отогнали скот в Андуран. Над невидимыми отсюда трупами кружились вороны, коршуны и канюки. Кейнин подумал, что скоро и его так же сожрут…

Они недалеко отошли от Грайва, когда вернулись высланные Кейнином вперед конники. Они сообщили, что вражеская армия всего в нескольких часах пути и движется по южному краю Вод Гласа. Кейнин нашел место, на котором любая атака на его ряды вынужденно пойдет через топкое, заросшее травой поле, и построил войско. Каналы на севере и юге затруднят любую попытку обойти его позиции; ему казалось, что хоть и чреватая многой кровью и ранами, но лишенная любой возможности маневра, встреча лицом к лицу дает ему надежнейший шанс на победу. Две сотни и столько же конников он оставил в тылу, со Шревой. Инкаллимы расположились справа, позади главной линии. Они тут же опустились на корточки. Он не вмешивался и не стал ронять свое достоинство, выспрашивая у Шревы об ее намерениях.

С таким малым числом конников он не мог надеяться атаковать. Слишком много лошадей осталось в Хаккане или пошло на еду в Анлейне. Ему оставалось только ждать и надеяться, что копий, храбрости и грязи под ногами будет достаточно, чтобы выдержать нападение, которое, он это знал, вот-вот произойдет. Если Эглисс каким-либо образом сумеет заставить Белых Сов сражаться, это может помочь, но Кейнин никогда не простил бы, если бы метис не выполнил обещанного. Эглисс ушел еще день назад и должен был бы уже вернуться. Впрочем, ничего особенного: как бы на'кирим ни играл своим получеловеческим голосом, Кейнин никогда на самом деле не верил, что он способен, при всем его умении убеждать, при всех его уловках и даже обмане, уговорить лесных тварей еще раз послужить целям Темного Пути. Тем более раздражала бьющая через край готовность полукровки услужить, неослабное и назойливое, а потому жалкое, желание снискать расположение.

Справа от Кейнина, довольно далеко, над плоским простором Вод Гласа неясно вырисовывались какие-то темные очертания. Это мог быть только Кан Эвор, затопленный город, который когда-то был домом Крови Гир, а ныне, как лишенный свободы любовник, взывал к сердцу каждого северянина на много миль окрест. Вот где нужно испытывать судьбу, на виду у этих покосившихся башен. И так близко к Грайву, который стал вечным домом Тегрику, сотня человек которого держала Каменную Долину против Кровей Килкри целый день, пока народ Темного Пути бежал на север. Только инкаллимы называли себя Детьми Сотни, но любой воин мог бы черпать вдохновение из примера Тегрика. Именно здесь и сегодня Кейнин должен занять свою позицию.

Далеко от Андурана, за головокружительными пиками и мощными ледниками Тан Дирина, падал легкий снег на склоны, окружавшие Замок Хаккан. Только-только миновала ночь, впервые за неделю прекратился порывистый ветер, обдувавший все земли Горин-Гир, и утренний снежок ложился на промороженную землю.

Ледок потрескивал под ногами Регнора ок Гира, Верховного Тана всех Кровей Темного Пути. Он шагал к входу в катакомбы, служившие подземным кладбищем. Накидка из соболиного меха мела по земле, поднимая в воздух стайки легких снежинок. За ним шагала дворцовая челядь Энгейна ок Горин-Гира. Воины бывшего Щита Тана шли в середине процессии и несли на плечах завернутое тело. Над процессией стояла полная тишина, только тяжелый топот да колокольный звон, доносившийся снизу из замка и отражавшийся от окружающих скал. Низкие, плотные облака улавливали эхо и тоже отражали его, накладывая один звук на другой и сотрясая воздух.

Верховный Тан держал путь к входу в тоннель, который разинул свою пасть, словно служил убежищем какому-то огромному каменному зверю. Внутри горели факелы, освещая проход в пещеру, где Ангейн должен присоединиться к прошедшим этот путь до него. Регнор не вошел. Он стоял у входа, когда носильщики пронесли мимо него тело и вошли внутрь. Вдова Энгейна, Вэна, облаченная в траур, который носили только вдовы, последовала за ними. Не поднимая глаз, она прошла мимо Верховного Тана. Самая старая охотничья собака ее умершего мужа — большой серый пес, все последние дни не отходивший от постели больного, — вяло и безрадостно шел рядом с ней.

За ней вошла только еще одна фигура, прятавшаяся от взглядов под широким серым плащом. Большой серый капюшон полностью закрывал лицо. Теор, Первый в Мудром Инкалле. Его одежда ничем не отличалась от одежды самого скромного, только начинающего службу инкаллима; ничем, что могло бы намекнуть на огромную власть, не уступавшую власти самого Верховного Тана.

Остальные придворные покойного остановились недалеко от Регнора и остались ждать снаружи. В воздухе начали кружиться снежинки. Никто не разговаривал. Колокола звонили и звонили, теперь праздничным перезвоном. Регнор ждал.

Первым появился Щит Энгейна, исполнивший последний долг. Чуть погодя вышли Вэна и Теор. Двигаясь по проходу, они гасили горевшие по стенам факелы, так что по пути их движения назад к свету, тьма возвращала себе территорию и становилась владыкой мертвого Тана. Когда Вэна проходила мимо, Регнор, склонив голову, предложил ей руку, и она сразу приняла ее. Пес, так и остававшийся рядом с ней, равнодушно взглянул на него.

— Он ждет в покое, моя госпожа, — сказал Верховный Тан. — Счастливый человек, он уже оставил этот горький мир позади.

Он посмотрел на тыльную сторону ее руки. Много лет назад, еще до того, как она была помолвлена, он сам попытался взять эту женщину на брачное ложе. Она была прекрасной, великолепной, надменной девушкой, и она отказала ему. Это требовало некоторой храбрости, поскольку в те дни он отличался довольно сумасбродным характером.

— Действительно счастливый, — ответила она. — Я увижусь с ним снова и с нетерпением жду этого. — Голос у нее был совсем не такой слабый, как рука. В душе она осталась той же девушкой, какой он ее помнил. Она подошла к остальным, и все столпились вокруг нее.

Первый из Мудрого Инкалла стоял рядом с Регнором. Они наблюдали, как толпа делила сласти и чаши с крепким пшеничным напитком. Начались негромкие разговоры, иногда то тут, то там раздавался легкий смех. Наверное, Вэна рассказывала им о первой жизни своего супруга и о том, что ждет его во второй. В землях Темного Пути смерть не повод для слишком глубокого траура. Внизу один за другим умолкали колокола.

Теор откинул капюшон плаща, всем открылись начинающие седеть волосы. Его губы, прятавшиеся в короткой бородке, были в черных пятнах из-за многолетнего употребления стеблей особого растения, используемого во время предсказаний; кожа уже забыла свою юность и обвисла на щеках. Только глаза остались живыми и яркими и скорее подошли бы лицу лет на тридцать моложе.

Скрип тяжело груженной повозки привлек его внимание к дороге, проходившей внизу, по долине. Две лошади, которых нахлестывали несколько тарбенов, тащили телегу по неровной дороге. На ней стояла клетка, в которой, качаясь, низко и протяжно ревел огромный медведь.

— Определенно предназначен Замку Хаккан, — вздохнул Теор и покачал головой.

— Не одобряешь, — констатировал Регнор, разглядывая зверя в клетке.

— Травить медведя по поводу смерти господина — след веры тарбенов, существовавшей еще до того, как здесь появились мы. Тогда медведь был знаком отличия их вождей. Должен ли Мудрый Инкалл одобрять подобное заимствование Кровью Пути?

Телега грохотала, одно из колес билось в колее, медведь ревел, тарбены орали и бряцали копьями по прутьям клетки.

— Теперь это ничего не значит, — сказал Регнор. — Состязание для пьяниц, провозглашающих тост за ушедшего хозяина. И кстати, хорошее состязание. Ты видел, Первый, каких собак они разводят для такой охоты? Таких злобных! Они в момент разделают даже тех чудовищ, которых использует твоя Охота. Однако этот медведь, похоже, и многих из них способен был бы забрать с собой.

Темные губы инкаллима покривились.

— Каковы бы ни были его достоинства, это — плохая традиция. Энгейн ушел дожидаться возрождения в более ярком мире, а не на какую-то гору, которую охраняют медвежьи призраки. У нас достаточно неприятностей и без танов, поддерживающих традиции, дошедшие до нас из тьмы невежества.

Регнор фыркнул:

— Все мы теперь тарбены, Теор.

Теор с негодованием взглянул на Верховного Тана:

— В моем роду тарбенов нет. Как и в твоем.

— Ну, раз ты так говоришь, Мудрец… Хотя на севере остались только две чистые родословные, наши. Но в конце концов какое это имеет значение? Даже моя собственная Кровь, ветви Фейн и Вин, насчитывает множество тарбенов среди своих присягнувших сторонников. Да и в Щите у меня хватает тех, кто в какой-то мере тарбен. И ты не хуже меня знаешь, что в человеке, которого мы только что отправили на покой, чтоб он рассыпался в прах и никогда не пробудился, — Регнор сделал вид, что не заметил, как при этих словах Теор дернулся от отвращения, — много было следов дикости. Говорят, у его бабки были не совсем обычные вкусы. Так или иначе, но если бы мы для оздоровления нашей крови не разбавили ее кровью дикарей, то к нынешнему времени у нас были бы одни уроды и идиоты. Хотя глядя на то потомство, что произвели мои вассалы, невольно задаешься вопросом, достаточно ли мы нашу кровь разбавили.

Теор хотел ему ответить в том же духе, но передумал и опять перевел взгляд на медведя.

— Может, ты и прав, — сказал он. — Во всяком случае, немного осталось тарбенов, так и не преклонивших перед тобой колена. Остальные большей частью Спасенные.

— В самом деле. — Регнор порылся в недрах широкого плаща и достал флягу. Открыв ее, он сделал большой глоток и с удовлетворением вытер губы. Потом предложил флягу Теору, но тот отказался.

— Много теряешь, — проворчал Верховный Тан. — Эта дрянь — мощная защита от простуды. Пойдешь со мной пешком? Не важно, что остальным хочется на тризну, они все равно не осмелятся вернуться в замок раньше нас. Хотя я терпеть не могу, когда они простужаются.

И они пошли рядышком, господин Кровей Гир и господин инкаллимов, а остальные начали спускаться следом, как хорошо вымуштрованные солдаты. Щит Верховного Тана сохранял почтительное расстояние, чтобы не мешать доверительной беседе высоких особ. Внизу, вдоль склона, в ту же сторону ползла телега с медведем, которого в замке ожидала кровавая кончина.

— Ты какое-то время пробыл в катакомбах с Вэной, — поинтересовался Верховный Тан.

— Мы немного поговорили, — ответил Теор. — Ее интересовали мои взгляды на то, действительно ли ее муж угодил Пути, чтобы заслужить возрождение в новом мире.

— Не могу сказать, что очень сожалею о кончине Энгейна, все-таки он был слаб духом, — сказал Регнор.

— В сердце он был верен Темному Пути.

— Это верно. Как и Темный Путь ему. — И Верховный Тан сделал еще один, затяжной, глоток укрепляющей жидкости. Снег сыпал ему на голову, таял и стекал на лоб. — Нашел время умереть, да еще когда дети затеяли эту сумасшедшую авантюру на юге.

Теор возразил:

— Они делают то, чего от них требует судьба, но, согласен, всем нам было бы легче, если бы он прожил подольше или если бы хотя бы Кейнин оставался в Хаккане.

— Да еще там же ваша маленькая воительница, — хохотнул Регнор. — Что за женщина! Я многое отдал бы, чтобы в моем Щите было хоть несколько таких.

Теор забормотал:

— Шрева… своя собственная женщина, и ее не так легко отговорить от того, на что она нацелилась. Она поверила, что Колглас может быть взят. Когда кто-то так страстно желает испытать свою судьбу, это его право. Как бы то ни было, я не вмешиваюсь в дела Боевого Инкалла. Это владения Найва.

— Да уж, он воспитал из Шревы сильного ворона. Тем не менее она может встретить в Вейн достойного противника. Бедный-бедный Кросан; с такими врагами, как Шрева и Вейн, да с таким союзником, как Гривен ок Хейг, он напоминает счастливчика на осле, окруженного волчьей стаей. — Регнор последним глотком опустошил флягу и отшвырнул ее. Она загремела по камням. Он надул щеки и поднял воротник. — Вечером похолодает. Облака разойдутся, как только появятся звезды.

Некоторое время они шли молча. У клетки с медведем опять поднялась суета, и Регнор кинул взгляд вниз по склону. Сопровождающие пытались рычагом приподнять зажатое в колее колесо. Они выкрикивали ругательства на своем грубом языке, телега раскачивалась взад и вперед, бока лошадей уже покрылись кровью от хлыстов погонщиков.

Регнор фыркнул от отвращения:

— Ох уж эти люди, никогда не умели управляться с лошадьми.

— Пока мы не пришли, здесь лошадей не было. Расскажи мне, что, как ты думаешь, случится, если Вейн и Кейнин не вернутся с юга Долины?

— Ах, так ты хочешь обменяться донесениями лазутчиков? Что ж, согласен. Мои сообщают, что канюки Гейвена уже следят за землями Горин. Предположительно, Лаккен готов предложить мне серебро, добытое в рудниках за десять лет, если дети Энгейна умрут. А что тебе доносит Охотничий Инкалл?

Хранитель мудрости пожал плечами:

— То же самое. Но Оринн ок Вин-Гир тоже домогается этих земель и не желает видеть, как они переходят к Гейвен-Гиру. Энгейн сослужил бы тебе лучшую службу, если бы имел большую семью или хотя бы обезопасил наследника.

Регнор улыбнулся:

— Именно его дети не оправдывают моих надежд там. Взгляд Кейнина слишком сосредоточен на доме, а сама Вейн так же нужна тяжущимся сторонам, как вон та скотина в клетке. Они оба — плохой пример для простого народа, которому мы все время твердим, что он обязан размножаться. Горин всегда были той Кровью, которая создает больше проблем, чем решает. Я не пролил бы много слез над его кончиной, даже если при этом Гейвен и Вин костями застрянут в глотках друг у друга.

— Во всяком случае, не больше, чем пролил бы Гривен ок Хейг над Кровью Ланнис, я полагаю, — многозначительно произнес Теор.

— Думаешь?

— Твой отец всегда с доверием относился к инкаллимам. Между ним и моим предшественником секретов не было, кроме того, я поймал себя на том, что не совсем понимаю, с какой целью ты попустительствовал этой войне.

— Когда мы с Энгейном это обсуждали, присутствовали и вороны. Сам Найв дал множество полезных советов. Например, как я припоминаю, по поводу защитных сооружений Тенври.

Первый Мудрого Инкалла глядел мрачно.

— Я уверен, что Энгейн, конечно, был осведомлен о твоих намерениях. Однако мне известны случаи, когда твой отец пускал в ход некие планы, которые так и не доходили до ушей младших танов. Например, обращался к инкаллимам. Вспомни, он поступил так, когда потребовалось наказать Кровь Горин-Гир.

— Я действительно помню, — беспечно отозвался Верховный Тан. — В те дни Кровь Горин-Гир была еще неуправляемой толпой. Но если ты подозреваешь, что я что-то от тебя утаиваю, то так и скажи. Мудрый Инкалл всегда любил прямоту.

— Я тебя ни в чем не обвиняю. Уверен, что любые заговоры и замыслы, какие бы ты ни пустил вход, послужат делу Темного Пути. На пользу и усиление веры, а не на ее ослабление. Или оказание помощи ее врагам.

Регнор остановился. Через пару шагов Теор обернулся и посмотрел на Верховного Тана. Щит Регнора тоже сразу встал и сбился в толпу, озадаченный внезапной задержкой. Но никаких протестов никто себе не позволил. Они просто стояли под тихо падавшим снегом и ждали. Когда Регнор заговорил, то голос у него был негромкий, но просто ледяной:

— Может быть, не обвинение, а угроза? Я убил бы любого, кто предположил бы, что какие-то мои действия ослабляют веру. Кроме одного Мудрого Инкаллима, учитывая то привилегированное положение, которым ваши люди пользуются в вопросах такого рода.

Первый Мудрец улыбнулся.

— Такие привилегии не распространяются за пределы вопросов веры, конечно, — продолжал Регнор.

— Конечно. Но ты неправильно меня понял, Верховный Тан. Я не обвиняю и не угрожаю. Единственное, чего я желаю, чтобы не было секретов между Гирами и инкаллимами. Мы все — корни и ветви Темного Пути, Крови Гир и инкаллимы. В минувшие годы вера спасалась или обновлялась нами сообща и в согласии. Я беспокоюсь лишь о том, что может подорвать единство.

— Да. Хорошо, ты хранитель веры, и… — Слова Верховного Тана внезапно прервали вопли и треск дерева. Оба повернулись и увидели, что одна из ломовых лошадей встала на дыбы, а другая в панике рванула вперед и развернула телегу. Зажатое колесо высвободилось и наскочило на камень. От этого удара и грохота медведь как будто очнулся и привстал на задние лапы.

— Вот дураки! — Регнор понял, что сейчас произойдет, ровно за мгновение до того, как именно это и случилось.

В этот момент телега наклонилась, клетка поехала, и медведь скатился на сторону. Медленно-медленно, но неотвратимо телега завалилась набок, а клетка рухнула на землю, и все это сопровождалось оглушительным грохотом. Тарбены заорали еще громче. Обе лошади начали бить копытами и вырываться. Огромный медведь выбрался из-под обломков и поднялся во весь рост. Люди рассыпались кто куда. Но один из них бежал чуть медленнее, и зверь в несколько шагов догнал его. Одним ударом лапы он сбил человека с ног и тут же захватил в пасть его голову. Медведь разок мотанул свою добычу из стороны в сторону, и вся похоронная команда явственно расслышала звонкий хруст шеи тарбена. Поскольку те, кому повезло уцелеть, уже далеко убежали по дороге, зверь постоял над телом, а потом развернулся и стал внимательно рассматривать стоявших на склоне, ярдов на сто выше его.

— Пожалуй, пора что-то предпринимать, — сказал Регнор. Он слегка кивнул, и его Щит отделился от остальных участников похорон. Уже были освобождены от перевязей арбалеты. Медведь встряхнулся и сделал несколько шагов по направлению к ним. Он был в ярости и опять заревел.

— Великолепен, — пробормотал Верховный Тан. Некоторые из его воинов встали на колено, другие выстроились в ряд за их спинами. Они вложили стрелы на место. Зверь опустился на все четыре лапы и скачками понесся вверх по камням. Потом опять поднялся и проревел вызов. Охотничья собака Энгейна неистово залаяла, словно ее покойный хозяин все еще был рядом.

Запели тетивы, и стрелы дружно впились в грудь зверя. Он зашатался, опустился на передние лапы, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул. Его огромный бок ходил ходуном, все слышали хрипящее и свистящее дыхание. Один из щитников вытащил меч и стал спускаться к медведю, чтобы нанести заключительный удар.

— Великолепное животное, не находишь? — сказал Регнор Мудрому Инкаллиму. — Такому бесстрашию может позавидовать любой сторонник веры.

— Бесстрашию или невежеству, — рассеянно произнес Теор. Он, не отрываясь, смотрел, как воин погрузил меч в шею животного, и чуть заметно хмурился.

— Хорошо, что тебя не интересуют старые тарбенские приметы. Тому, кто в них верит, да в такой день, как сегодня, этот случай показался бы плохим предзнаменованием: ведь это предвестье то ли смерти большого господина, то ли смены времен, то ли еще какой ерунды, — сказал Регнор, повернулся и, посмеиваясь про себя, пошел к Замку Хаккан.

Мастер Мудрого Инкалла не сразу последовал за ним. Он еще посмотрел, как щитник провел по густому меху туши мечом, стирая кровь с клинка. Когда же он отправился за Верховным Таном (в нескольких шагах сзади него), то был задумчив. Потом он опять накинул капюшон, чтобы скрыть лицо. Наверное, от снежинок, потому что снег падал все гуще.

V

Темная линия проступила из тумана. Больше трех тысяч, прикинул Кейнин. Они двигались прямо на него. Некоторые из них выглядели простолюдинами: фермеры, рыбаки и сельский люд, собранный со всех южных земель Ланнис-Хейг. Хотя много было и заслуженных воинов. Две линии стояли на небольшом расстоянии друг от друга, и, несмотря на свинцово-плотный воздух, ему были слышны выкрики, пробегавшие по рядам, перестук лошадиных копыт и бряцанье сбруи. Он видел несколько мягко обвисших стягов. Он даже узнал некоторые из них. В центре один из всадников держал знаки отличия Килкри-Хейгов. Кейнин фыркнул, стряхнул с волос капли дождя и нашел глазами Вейн. Она сидела верхом на лошади недалеко от него, с ней рядом дежурили шесть воинов ее Щита.

— Кажется, у нас есть шанс сделать себе имя, — сказал Кейнин. — Это ведь Наследник Крови Килкри-Хейг, нет?

Сестра усмехнулась:

— Здорово было бы победить такого.

— Как судьба распорядится. Будем надеяться, — пробормотал Кейнин.

Ожидание было мучительным. Дождь прекратился, но вся одежда промокла и липла к телу. Кейнин чувствовал, как деревенеют его мускулы. Тарбены перед ним начинали беспокоиться; они топтались на месте, что-то бормотали и перекрикивались друг с другом на своем варварском языке. Кейнин поехал вдоль шеренги, свирепым взглядом приводя их в чувство. Воины Горин-Гира по сравнению с соплеменниками пока еще были спокойны и не шумели. Хотя некоторые из них что-то бормотали, глядя прямо перед собой. Они видел, как шевелятся их губы, и знал, что они шепчут бессмысленные, на его взгляд, слова «Моя нога на Пути. Я иду без страха. Я не знаю гордыни». И так раз за разом, без конца. Если слова произносить с истинной верой, Бог, Скрывающийся под Капюшоном, должен услышать их и одобрить. И если эта вера все еще будет в сердце, когда придет смерть, то он заберет к себе всех павших, чтобы дать им отдохнуть до возрождения мира.

Наконец, примерно через час началось движение. За линией противостоящей армии поскакали всадники, собираясь на левом фланге. Минуту за минутой они кружились там, их число росло: сотня, две сотни, еще больше. В это же время вперед выступили стрелки, они растянулись вдоль поля, выстроились в шеренгу на расстоянии полета стрелы и опустились на колени. У Кейнина заколотилось сердце, чувство наивысшего облегчения росло в его душе. Сейчас он получит ответ. Что бы ни случилось, это лучше, чем ожидание.

Со свистом и шорохом дугой полетели стрелы. Многие не долетели, другие забарабанили по подставленным щитам, некоторые находили свою цель, впиваясь в чье-то бедро или грудь. Глухой звук, с которым стрела входит в податливую плоть, не похож ни на какие другие звуки. При первой же волне криков конь Кейнина, почуявший запах битвы, нетерпеливо заплясал. Кейнин похлопал коня по шее. Потом была вторая волна стрел, и третья.

— Больше арбалетов перед конницей, — крикнул он Вейн. Она кивнула и не спеша отъехала. Несколько громких команд послали лучников поперек поля слева направо, чтобы занять позицию против всадников Килкри. Прошло немного времени, и поднялся еще больший шум, где-то среди всадников запели горны, закружились боевые кони и начали двигаться по полю. Еще один ливень стрел. Случайная стрела, видимо, сбившись с пути, попала в тарбена, стоявшего рядом с Кейнином. Умирая, он неотрывно и изумленно смотрел на него, своего начальника.

Сначала всадники двигались медленно, придерживая коней. Но вдруг, грохоча копытами и взметая комья земли, конница сорвалась в галоп. Это был уже другое звучание, и ощущалось оно иначе: грубый, нарастающий грохот, от которого дрожала не только земля, но и воздух. Волнующий грохот атаки. Он затронул какую-то азартную струну в душе Кейнина и вызвал нетерпеливую дрожь напряженного ожидания скорого столкновения. Навстречу атаке понесся очередной шквал стрел. Лошади начали падать и сбрасывать всадников на мягкую землю под копыта несущихся сзади. Лучники отступили назад и торопливо перезаряжали арбалеты, а первый ряд ощетинился копьями. Конница налетела, и это было похоже на бессловесный рев тысячи глоток.

Стена копий была недостаточно плотной, чтобы удержать всех лошадей, лавина врезалась в пеший строй и прорвала его. Нахлестываемые всадниками лошади ломились сквозь толпу по телам. Соплеменники-тарбены в ужасе уже готовы были как можно дальше бежать с нынешней позиции Кейнина. Воины Горин-Гира образовали небольшие группы, вокруг которых кружилась конница. Копейщики и мечники рубили и ранили лошадей, в то время как лучники старались уложить всадников. Храп животных, крики людей сливались в напряженную разноголосицу.

Кейнин оглядел остатки своей линии. Везде, где стояли тарбены, линия их прогнулась, часть их дрогнула и попятилась со своих позиций, толкаясь и переругиваясь со стоявшими рядом войсками Горин-Гира. В свое время сами Крови Гир научили их бояться кавалерийских атак, а в отличие от воинов Темного Пути, носивших металлические туники, у тарбенов для защиты от стрел, которые теперь обрушивались каскадами, были только небольшие щиты, сплетенные из ивовой лозы. Кейнин выругался.

Не спеша подъехала Вейн. Лицо у нее было чем-то испачкано, но глаза сияли от восторга.

— Скоро они появятся на нашем фланге, — закричала она, перекрывая шум.

— Займись линией, — закричал в ответ Наследник Крови и показал налево. — Заставь этих дикарей стоять на месте. Я буду держать правый край.

Кейнин повернул коня. За его спиной неподвижными, молчаливыми рядами ждал Щит — двадцать лучших воинов его Крови. Большинство каменноликих воинов, в том числе и Игрис, их капитан, успокаивая, трепали гривы своих коней. Глаза всех были неотрывно устремлены на Кейнина. Из-за Щита на Кейнина выжидающе поглядывали несколько любимых кавалеристов. Они жаждали крови и, что часто случалось с воинами Пути, нетерпеливо ждали момента вступления в сражение. Обычно их мало волновало, с кем драться, с врагом или друг с другом. Сегодня судьба позовет кого-то к хозяину смерти; тот, кто падет, отзовется на зов, прозвучавший при их рождении.

— За мной! — крикнул Кейнин и галопом поскакал по направлению к яростной битве на правом фланге. Дикая легкость наполняла его, когда он врезался в свалку. Здесь он был как раз на своем месте, и это было бы хорошим окончанием для его первой жизни. Всадники Горин-Гира ворвались в толпу всадников Килкри-Хейга, инерция стремительной атаки увлекала их все дальше и дальше. Лошади сталкивались друг с другом, клинки вспыхивали, скрещиваясь с клинками. В воздухе свистели стрелы лучников. На долгие минуты только толкотня и шум, только кровь и смерть. Потом Кейнин обнаружил, что врага перед ним нет. Всадники Килкри потекли назад к собственным линиям. Пешие воины рассыпались на мелкие группы, навалились на раненых и спешенных. Кейнин так резко остановил коня, что тот, протестуя, встал на дыбы и заржал. Наследник Крови огляделся. Земля вокруг была черной от тел. Здесь и там искалеченные кони пытались подняться из грязи. Из куч трупов иногда доносились отчаянные крики о помощи. Кейнин радостно рассмеялся.

Он поехал туда, где ждала его Вейн. Его ликующая команда всадников отправилась за ним. Многие из них пали. Но уцелевшие не расстраивались по этому поводу.

— Что теперь? — просила Вейн.

— Минутку, — сказал Кейнин. Сердце у него колотилось, лицо сияло. Но он справился с собой и сумел обуздать боевой азарт. Он поглядел в сторону врага, и это помогло ему успокоиться. Их все еще было очень много. Дисциплинированные конники Килкри перестраивались, а лучники продолжали свою методичную, неустанную работу. Отряды копьеносцев собирались в центре, как раз напротив.

— Как близко, — пробормотал он. Вейн вопросительно взглянула на него.

— Мы можем только оставаться на месте и сражаться.

— В таком деле от тарбенов пользы не больше, чем от козлов, — проворчала Вейн.

Послышался новый хор горнов и криков. С той стороны поля противник ряд за рядом начал движение вперед. Откуда-то неслась барабанная дробь.

— Тогда посмотрим, что с нами будет, — прокричала Вейн и погнала коня прочь.

Армии Ланнис и Килкри двигались по траве. Центру было трудно продвигаться по полю, и его линия начала нарушаться, потому что люди спотыкались, их ноги увязали в трясине. Появилась конница и, опять разбрасывая землю, пошла в атаку. Кейнин повел свою конницу навстречу. Стрелы, простые и арбалетные, летели из задних рядов. Стяг Гласбриджа упал, но тут же был подхвачен.

Нарастающий рев заполнил воздух, когда армии сошлись, в последнем рывке перекрыв остававшееся между ними расстояние. В первый момент показалось, что линия Горин-Гиров сразу подалась, но, нет, она пока держалась.

Кейнин ударом сплеча рубил любую фигуру, оказавшуюся в пределах его досягаемости. Он хотел найти Гирена, Наследника Крови Килкри-Хейг, чей стяг он видел, но в таком хаосе у него не было шанса отыскать его. Стрела скользнула по закрытому кольчугой плечу. Он поднырнул под взвившийся меч и ткнул клинком в незащищенное бедро владельца меча. Клинок прорезал кожу врага, и оттуда так сильно хлынула кровь, что у Кейнина промокла перчатка. Конь наследника отскочил в сторону и сделал несколько неуверенных шагов, пока не нашел кусок твердой почвы.

Кейнин осмотрел себя и огляделся вокруг. Теперь враг превосходил численностью его армию, и, хотя воины Горин-Гира нанесли противнику большие потери, только вопросом времени был момент, когда они рухнут. Едва лишь эта мысль пришла ему в голову, как ряды сражающихся пронизала какая-то дрожь, по рядам будто прокатилась огромная волна. Он обернулся и увидел, что инкаллимы черной бурей ворвались в битву. Вела их Шрева, ее мечи сверкали, словно яркие лучи. Она разметала по сторонам тарбенов, присела, подпрыгнула и сбила с седла воина килкри. Человек со вспоротым животом умер, даже не долетев до земли. А Шрева уже развернулась и одним махом срубила ноги, видневшиеся под животом второго коня.

Из воинов обеих сторон никто еще не встречался с Детьми Сотни на поле боя, за исключением кучки тех, кто был в Колгласе в ночь Рождения Зимы. Все знали о них только по ужасным рассказам. Теперь их увидели воочию: скачущих, вертящихся, внезапно возникающих то тут, то там. За каждым инкаллимом тянулась кровавая дорожка, которую они прокладывали сквозь сражение с легкостью птиц, играющих со штормовым ветром. В первые несколько минут резни казалось, будто вороны вылетели из сказки в реальность, и человек за человеком падали под их клинками, воля воинов Килкри и Ланнис была потрясена, поколеблена и сломлена. Сначала один, потом десятки, потом сотни повернулись и бросились бежать туда, откуда пришли. В жажде спасения они затаптывали собственных товарищей. Некоторые из всадников Горин-Гира, ошеломленные неожиданным поворотом фортуны, не сдержавшись, погнались за противником. Тарбены, увидев пятки врага, вдруг возжаждали крови и тоже бросились вперед.

Инкаллимы остановились, как только противник был сломлен. Их гнев был холодным и расчетливым. Кейнин закричал, собирая около себя всех воинов, которые могли его услышать. Он, как и Шрева с ее воронами, знал, что битва еще не выиграна. Фланг, может быть, и спасен, но вся линия напоминала водовороты во время прилива. Вражеские стрелки, не особенно заботясь о цели, все еще поливали стрелами поле сражения. А центр Горин-Гира опять выгнулся, сплотился и готов был вступить в дело. Это вам не тарбены, которые уже откатились назад.

Щит Кейнина, точнее сказать, то, что от него осталось, собрался возле него. Кейнин отобрал еще человек сорок — пятьдесят. Он вскинул меч и, ни слова не говоря, толкнув коня, помчался к тому месту, где разгоралась самая жаркая битва. Инкаллимы понеслись вслед за ним. Мир сократился до минимума. Кровь вперемешку с грязью; бесформенный гул сражения наполнял воздух, поглощая все другие звуки. Тела сталкивались и падали, искалеченные, иссеченные, разрубленные на куски. Павшие усеивали землю под ногами живых.

Кейнин вдруг обнаружил свободный кусок земли, и на нем ему не встретился противник. Отрезанная кисть руки валялась в глубоком отпечатке лошадиного копыта. Там же валялось сломанное копье. Грудь наследника бурно вздымалась, он знал, что по лицу течет кровь, потому что чувствовал ее привкус. Он понятия не имел, чья это кровь, его или не его. Конь под ним шатался. Вейн кричала где-то впереди. Он нахмурился. Он видел, что ее губы шевелятся, но слышал только предсмертные крики умирающих и лязг клинков, ему показалось, что они исходили из ее рта.

— Гляди! — услышал он наконец. — Из леса.

Он посмотрел туда, куда показывал ее меч, и увидел сначала что-то непонятное. Позади сражающихся, с юга, по равнине, там, где еще оставались трава и тихое небо, приближались воины. У этого отряда не было стягов, не было лошадей, они приближались беспорядочной массой. Две или три сотни фигур двигались молча.

— Что это? — изумился Кейнин.

— Киринины, — кричала Вейн. — Белые Совы.

Он понял, что она права. Даже в этот серый день и на таком дальнем расстоянии он смог разобрать, что это не человеческая армия. Такое зрелище удивило бы любого зрителя. Несколько больших кланов кирининов, остававшихся далеко на востоке и юге, заявляли, что они еще имеют желание дать сражение в открытом поле, но Кейнин Белым Совам верил с трудом. Хотя то, что они сделали именем Темного Пути, сознательно или нет, наполнило его своего рода восторгом.

Люди Килкри и Ланнис смотрели на это по-другому. Они видели нового врага, очень сильного, накатывавшегося на них с фланга и тыла. В их рядах возникла неуверенность. Кое-кто попытался вырваться из схватки, чтобы встретить опасность лицом к лицу. Лучники, до сих пор державшиеся в стороне от главного места событий, вдруг поняли, что они остались без прикрытия и беззащитны. Их ряды зашатались. Воины Горин-Гира, которые знали, что их ничто не спасет, вдруг почувствовали, что противник дрогнул. У них вырвался общий вздох облегчения, и они с новой яростью бросились вперед.

Белые Совы, еще далекие от места схватки, остановились. На сотнях луков были оттянуты тетивы и тихо спущены. Небо оказалось перекрытым сводом из стрел, пролетевших огромное расстояние. Не успел еще первый каскад стрел найти свои цели, как уже был выпущен второй. Они все накрыли лучников и тыловое охранение.

Шрева и ее инкаллимы прорубали себе дорогу сквозь вражеские ряды.

— Вперед! Вперед! — закричал Кейнин. Рядом с ним бросился в атаку Игрис.

Через несколько минут разгром завершился. Множество пало, завязнув в самой глубокой грязи: воины из Колгласа, Гласбриджа и земель Килкри; горожане и сельские жители, сражавшиеся за свою Кровь. Их тела лежали кучами и напоминали навоз, который ждет, чтобы его бросили в землю. Оставшиеся в живых бежали на юг, их преследовали несколько верховых воинов Горин-Гира. Гирен, придавленный своим огромным упавшим конем, зажатый как в тисках и выпотрошенный ловкими ножами, умер не узнанным.

Группы тарбенов суетились по всему полю, грабили мертвецов, заодно добивая раненых. Кейнин наблюдал, как собирали со всего поля его убитых и раненых. Среди них было много соплеменников-тарбенов. Они стонали и корчились, не в силах терпеть боль. Его Кровь, как все Крови Темного Пути, врезалась в северную территорию только после долгой борьбы с коренными жителями этих земель. Они были, по мнению Кейнина, не многим лучше лесных тварей. Большинство из них уже были Спасенными, и их глаза открылись истине Темного Пути, но по тому, как беспокойно они переносят раны и страдания, видно, насколько еще неглубоко укоренилась в них вера. Его люди, воины Горин-Гира, молчали, когда их несли. Кейнину приятно было видеть, как достойно они держатся. У них даже еще находились силы принять похвалу. Те, кто слишком серьезно ранен, с достоинством встретят Лезвие Целителя — прекрасный нож, который носил с собой каждый целитель, проскользнет между ребрами прямо в сердце — и с радостью отправятся в путь к новой жизни в обновленном мире.

Вейн подошла к брату, чтобы увести его оттуда. С ней было несколько человек, каждый нес на плече битком набитый мешок. В мешках были собранные вражьи головы, их нужно отвезти в Замок Андуран.

Киринины, с тех пор как окончилось сражение, не трогались с места. Но вот от отряда Белых Сов отделилась небольшая группа. Дюжина воинов с разрисованными спиральной татуировкой лицами шла по зеленой траве, потом пробиралась между телами. Они шли свободной толпой, в центре которой двигалась высокая, невооруженная фигура. Кейнин не сразу понял, кто это. Вейн опередила его всего на мгновение.

— Эглисс, — шепнула она.

Когда они подошли ближе и стали проходить между кучками воинов, те смотрели на них довольно враждебно. Белые Совы не обращали на это внимания. Кейнин по лицу Эглисса видел, что тот забавляется ситуацией. Подходя, на'кирим скупо улыбнулся Кейнину.

— Вы, кажется, не очень рады меня видеть? — спросил Эглисс, прежде чем Кейнин успел что-нибудь сказать. — Я надеялся на более теплый прием.

— Я удивлен, вот и все.

Эглисс коротко хохотнул:

— Не сомневаюсь. Но ведь приятно удивлены, не так ли?

Кейнин нахмурился. Как будто не этот метис еще день назад льстил и угодничал, а теперь от этого человека сильно попахивало самоуверенностью и высокомерием. Наверное, он даже воображал себя героем. Все-таки он непредсказуем и непоследователен, как ребенок.

— Вы должны быть мне благодарны, — заявил Эглисс и широким жестом обвел поле битвы. — Если бы мы не подоспели вовремя, все могло бы сложиться по-другому.

Кейнин проследил взглядом за его рукой: тела мужчин и женщин, трупы лошадей, вытоптанная и перепаханная земля без всяких признаков зелени; снующие по полю в поисках трофеев тарбены. Теперь, когда подошел Эглисс, Кейнину это зрелище показалось особенно отвратительным.

— Полагаю, так, — буркнул он.

— Любезность, — отозвался Эглисс с изрядной долей иронии. Кейнин уже хотел ответить, но Эглисс примирительно протянул руку. — Не будем спорить. Нас объединяет победа. Стыдно портить момент.

— Действительно, — согласился Кейнин.

— Я вас больше не потревожу, но, возможно, мы увидимся еще раз, чтобы поговорить. Когда вернемся в Андуран.

Последние слова на'кирим произнес серебристым, успокаивающим голосом, и Кейнин сразу почувствовал, что у него вроде закружилась голова. Ему стало не по себе, и он закрыл глаза, а когда открыл, Эглисс со своим эскортом уже уходил обратно.

— Подожди, — вскрикнул Кейнин.

— Мы последуем за вами до города, Наследник Крови, — не оборачиваясь, отозвался Эглисс. — Я приду к вам туда.

Наследник смотрел вслед на'кириму и его не похожим на людей спутникам.

— Он, похоже, думает, что теперь будет у тебя в любимчиках, — сказала стоявшая рядом Вейн. Ей, кажется, было весело.

— Сумасшедший, — покачал головой Кейнин.

Ремесленники принесли Тану Танов подарки. В Большом Зале лунного Дворца в Веймауте носильщики разложили богатства перед троном Гривена. Такой порядок вещей был заведен еще с тех пор, как Хейги сменили Килкри в качестве предводителей Кровей: Верховный Тан, вернувшийся победителем из сражения, получал дары от Ремесел в благодарность за восстановление мира и процветания.

Накануне простой народ Веймаута заполнил улицы по всему пути от Золотых Ворот до Лунного Дворца, приветствуя триумфальное шествие Гривена ок Хейга. Поездка заняла два часа, такая была давка, такое ликование, так велика была всеобщая потребность поприветствовать армию, возвращавшуюся с вереницей униженных пленников с деревянными колодками на шеях. Теперь настала очередь старшин города проявить свое почтение.

В присутствии всего двора Оружейники преподнесли Гривену пики и булавы, отделанные золотом, Кузнецы — шлем из чистого серебра, Виноделы положили у трона фляги с лучшими винами, Меховщики — шкуру большого белого медведя. Один за другим, все шестнадцать Ремесел воздали должное Гривену ок Хейгу, а он принимал каждое подношение с любезным кивком и улыбкой.

Стоявший чуть позади трона Мордайн Джеран смотрел на это равнодушно. В течение нескольких предыдущих дней он уже получил свои подарки от Старшин Ремесла (от тех, кого особенно остро интересовало то, что трон Даргеннан остался без тана). Даргеннаны были молодой Кровью, без традиций и истории, на которые можно было бы опереться в кризисные времена, кроме того, у Игрина нет сына; поэтому среди родственников борьба вспыхнула сразу, как только он попал в плен. Каждый подарок сопровождался бормотанием о том, как лучше всего восстановить стабильность и кто из разбросанной и недружной семьи Игрина лучше всего подойдет ему на смену в качестве правителя земель Даргеннан. При всей видимой любезности и смирении Старшин Ремесел их гордыня возрастала год от года. Мордайн чувствовал, что скоро придет время, когда придется им напомнить, что Верховный Тан все еще обладает большой властью.

Сидевший на ступеньках, ведущих к помосту с троном, Игрин, падший Тан Даргеннан, был живым олицетворением этой власти и слепой насмешкой над самим собой. Его волосы и борода были теперь подстрижены и расчесаны, его одели в новую одежду, а пустые гнезда глаз прикрыли черной шелковой повязкой, чтобы его прилично было показать блестящему двору. Однако его заставили сидеть на холодных мраморных ступенях. Как ребенка или идиота.

Мордайн не представлял, что идея посрамления власти Игрина вызовет такое замешательство в рядах Старшин Ремесел. Должно быть, они посчитали, что их пути слишком сузили, что их амбиции слишком ущемили, иначе с чего бы такой ожесточенный отклик. Гривен затеял ослепление для другой публики: во-первых, будущего преемника Игрина, и, во-вторых, для беспокойных танов Ланнис и Килкри, хотя сейчас у них самих по горло неприятностей. Врожденные склонности Верховного Тана всегда отличались грубоватостью. Мордайн предотвратил бы это, если бы сам находился в диких краях Даргеннан-Хейга. Столь внезапно возрожденная Милость Королей протянула слишком заметную ниточку от Гривена к давно умершим правителям Дан Эйгла. Лучше было бы просто убить Игрина.

Советник наблюдал, как слуга в одеждах Ювелиров приблизился к Гривену ок Хейгу и, стоя на коленях, развернул на полу бархатный сверток. Он показал ожерелье, сплетенное из тончайшей, тоньше волоса, золотой нити, канители. Слуга поднял украшение, показал всем присутствующим, а потом бережно уложил его обратно на бархатное ложе.

Мордайн с трудом подавил улыбку и бросил взгляд на толпу, выстроившуюся вдоль стен зала. Тара была здесь. Советник в который раз почувствовал удовольствие от того, что его любит такая прекрасная и талантливая женщина. Столько лет брака, а он все еще с трудом верит, что заслужил это счастье. Правда, сейчас он смотрел не на нее, а на скромные золотые капельки, которые качались в ее ушах. Лэмейн, Мастер Ювелиров, вручил их лично в руки Тары только два вечера назад, выразив надежду, что они, может быть, подойдут по рисунку для такой дамы на такой день. Позже, в одной из укромных комнат Краснокаменного Дворца Мордайна, когда они засиделись за кубками с ароматным вином, Старшина Ремесла громко поинтересовался, а не сгодится ли на танство Генн нан Даргеннан-Хейг, кузен Игрина. Мордайн знал, что Генн неотесанный и неразборчивый хвастун, но знал так же и то, что Ювелиры уже несколько лет тайно обогащались за его счет. Возможно, они считали, что к нынешнему дню Генн уже полностью принадлежит им. Холмы Даргеннан-Хейга кое-где густо пронизаны золотыми жилами, и у Ювелиров, без сомнения, появилась идея иметь послушного тана.

Мордайн не поленился передать Старшине Ремесла удовольствие тем, что сережки обрели достойного зрителя. Возможно, Лэмейн уже понял, что Генну никогда не быть таном, но, вероятно, придется подобрать ему какую-нибудь высокую должность, чтобы Ювелиры тоже смогли извлечь выгоду из своих вложений. По крайней мере до тех пор, пока он, Советник, не определит, насколько глубоко они вонзили когти в Кровь Даргеннан-Хейг.

Гривен и сидевшая рядом с ним на помосте Абе, его жена, были великолепны. Темно-красные одежды тана затмили все другие наряды в просторном зале и привлекали всеобщее внимание. Абе, как всегда, не видела смысла, да и не желала скрывать удовольствие, которое принесенные богатства и сама роскошная церемония разжигали в ней. Мордайну, когда он видел жену Верховного Тана в таком состоянии, всегда представлялась свинья, с восторгом купающаяся в грязи.

Эртан ок Тарал-Хейг, окруженный толпой своих предупредительных спутников, стоял близко к помосту. Тан Тарала проводил почти столько же времени в Веймауте, сколько и в собственном городе, Дрендаре. Он почти на все лето устроился в Лунном Дворце, ожидая возвращения Гривена из кампании. Не для Эртана неудобства засушливого центра Тарал-Хейга, где мелкие правители земель осаждают своими бесконечными спорами в то время, как столь заманчиво великолепие Веймаута. По крайней мере на его счет Мордайн мог не беспокоиться: преданность Эртана так давно не вызывала вопросов, что принесла ему и покой, и богатство. Позади Тарал-Хейга и за спинами толпы скрывался Рорик нан Килкри-Хейг. У него был такой вид, словно он мечтает оказаться где угодно, только не здесь. Даже на таком расстоянии Мордайн, хорошо разбиравшийся в человеческих эмоциях, разглядел отвращение и ненависть, которые таились в глазах молодого человека. Но пока отец связан клятвой верности Гривену, ненависть сына бессильна, поэтому Мордайн над этим долго не думал.

Более сомнительная фигура стояла рядом с Таном Тарала: Алем Т'анак, посол королевства Дорнак: посол, с его завязанными сзади волосами цвета спелой кукурузы и хвастливо выставленным напоказ бриллиантовым аграфом, державшим на плечах черный плащ, был странным, экзотическим, едва ли не тревожным явлением. Со времени своего возвращения Гривен отказался даже встречаться с Т'анаком, несмотря на настойчивые просьбы; неустрашимый посол представил требование на компенсации, которые должны быть выплачены семьям двух сотен, если не больше, наемных мечей Дорнака, которых Гривен захватил в плен и казнил во время кампании. Это возмутительное требование, по мнению Мордайна, попахивало своего рода игрой, которая легко могла выйти из-под контроля. Если владения Хейгов будут продолжать распространяться на юг, то война с королевским домом неизбежна, но для нее еще не наступило время.

Дар от Ювелиров был последним. Пропели горны, и их серебряные звуки не один раз отразились от одетых в камень стен зала. Публика потекла к дверям, как неторопливая река, снисходительная и самодовольная.

Гривен был в отличном настроении, когда Мордайн зашел к нему вечером поговорить. От Гривена попахивало сладким вином. Верховный Тан с сыновьями на одной из высоких террас сада, примыкавшего к дворцу, натаскивали орлов для охоты и по ходу дела выпивали. Ни для наследника Крови Эволта, ни для его младшего брата Стревана у Мордайна времени не было. Ни один из них не унаследовал от отца целеустремленную жажду власти, и в этом, по мнению Мордайна, заключалось ничтожество наследников мантии Гривена. Да и его собственной службы. Но Тан Танов их очень любил, поэтому Мордайн держал свои мысли при себе. Будет еще время; рано или поздно тот или другой из них может стать тем, кто тоже будет нуждаться в сдерживании медленного сползания лавины господства Хейгов. Братья убежали поискать где-нибудь более живого зрелища, а Мордайн неторопливо пошел по траве к Гривену. Верховный Тан стоял на краю террасы и сверху глядел на город. На почтительном расстоянии от него стояла группа охотников, каждый из которых держал на руке огромного коричневого орла. С ними был и щитник Гривена Кейл. И птицы, и Кейл смотрели на пришельца, когда он занял место рядом с таном. Мордайн служил у этого человека так давно, что мог без всяких слов угадать малейшие оттенки его настроения, а Гривен имел несколько настроений, которые были бы достойны подробного описания. Сейчас, как показалось Советнику, его господин был в приподнятом настроении.

Под таном теснились тысячи домов, превращая узкие улицы в муравейник, из которого поднимался гул множества его обитателей. То тут, то там, на всем пространстве от Лунного дворца и до видневшихся на горизонте стен города, над вершинами деревьев, словно островки в темном, волнующемся море, поднимались самые высокие здания. Даже собственный Краснокаменный дворец, порфир которого неярко горел в лучах заходящего солнца, отсюда был виден Мордайну, и он подумал о Таре, которая ждет, когда он вернется в ее объятия. Были и другие большие здания: Дворец Наследника Крови, где Эволт устраивал пирушки такого рода, что Мордайн предпочитал их не посещать, и куда Абе переносила свое хозяйство, когда Верховный Тан надолго исчезал из города; Дом Самоцветного Ремесла, башня которого появилась только этим летом и была выше всех в Веймауте (если не считать Лунный дворец). На этом величественном сооружении взгляд Мордайна задержался чуть дольше. Оно было неловким напоминанием о его недавних размышлениях насчет подъема Ремесел. Но сейчас он не позволил себе отвлекаться. У него были другие проблемы, которыми он хотел поделиться сегодня вечером со своим таном.

— Вот это вид, а, Мордайн? — вздохнул Гривен.

— Да уж, — тихо ответил Советник.

— Когда я был ребенком, в городе еще оставались такие поля, что их только на лошади можно было объехать. А фруктовых садов было столько, что яблоками кормили детей весь сезон. Теперь все ушло; кругом одни дома, рынки да мастерские.

В словах Гривена не было ностальгии, скорее, что-то близкое к восхищению. Тан продолжал:

— Мы с тобой впитали в себя этот мир. Построили место, которое притягивает к себе жизнь. Как думаешь, можно сравнить его с Дан Эйглом?

— Нет, — ответил Мордайн, не забыв добавить в голос задумчивости и некоторого осуждения. — Во всяком случае, не по виду.

— Короли Эйгла пали, потому что все еще росли. Они слишком долго не предпринимали ничего нового. Они забыли, что своих военачальников надо устрашать самыми славными победами.

Мордайн подумал, что едва ли это точная оценка падения династии Эйгл. Они пали потому, что растратили свои силы на полях сражений в Войне Порочных. И потому, что шахты на Дальнем Дайне были исчерпаны. А еще потому, что последний Король этой линии, достойный своего имени, стал марионеткой в руках на'кирима Орлана. Тем не менее можно было простить Верховному Тану его насыщенные напитками фантазии. Даже когда он пил, он обычно прислушивался к более мудрому совету, чем тот, который предлагало вино.

— Сильные мира сего никогда не должны быть спокойны, если хотят процветать, — продолжал Гривен. — Они всегда должны двигаться вперед. Юг зовет меня. Эх, заманчивое дело! На следующий год или еще через год, пока я не слишком состарился для испытаний, мы должны помериться с Королевством Дорнак. Если мы сумеем посрамить это гнездо воров и продажных солдат, какое наследство достанется моему сыну, а!

Мордайну ничего не оставалось, как подумать, что Верховный Тан недооценивает потери, ведь годы берут свое. Он уже сейчас не так быстро, как когда-то, восстанавливается после кампании. У него все еще было измученное лицо и темные круги под глазами — их не было, когда он отправлялся на войну с Игрином ок Даргеннан-Хейгом. А ведь кампания против Дорнака потребовала бы куда больших усилий.

Он сказал:

— Действительно, хотя для того, чтобы такое предприятие имело успех, нужно сначала успокоить Даргеннан и решить дело с преемником его трона.

Гривен оторвал взгляд от панорамы и с кривой улыбкой воззрился на Советника:

— Как всегда, практичный человек, — сказал он.

— Просто я разделяю ваши взгляды, — ответил Мордайн и подумал, что у Гривена и половины того, что есть, не было бы, если б его уши не открывались ему, Мордайну. — Но все же и грядущие победы, и следующие два года основываются на том, что мы будем делать завтра, через две недели, через несколько месяцев.

Гривен хлопнул его по плечу и рассмеялся:

— Знаю, знаю. Ты так часто напоминаешь мне об этом, что я уже не забуду. Скоро мы выберем преемника Игрину, хотя я склоняюсь к тому, чтобы оставить его кровожадный выводок, пусть как можно дольше рвут друг друга. Так что, пока там находится тысяча человек, что я оставил, никакого вреда не будет.

Мордайн кивнул и решил, что сейчас подходящий момент поделиться маленькой тревогой, которая уже пару дней грызла его:

— Привлекательно, но все же, боюсь, несмотря на южные перспективы, нам стоит подумать о том, что происходит на севере.

Оказывается, Верховный Тан был не так уж пьян. Он вздернул бровь и окинул своего Советника стальным взглядом.

— Я думал, что там мы в безопасности. Прежде чем отправиться на юг, мы сошлись на том, что все, что бы ни случилось в долине Гласа, не будет иметь в конечном счете большого значения.

— Конечно, — непринужденно согласился Мордин, хотя не был уверен, что чувствует себя действительно непринужденно. — Гир так же желает видеть, как расходуются силы Крови Горин, как мы хотели бы видеть, что она, кровь то есть, засыхает у Ланнисов. Регнор ок Гир не придет на помощь Горин-Гиру.

Советник еще верил, что это станет правдой. Он (а значит, и Верховный Тан) всегда знал, что на долину Гласа, как только они забрали оттуда тысячу лучших воинов Кросана, могла быть совершена попытка нападения, но Мордайн был уверен, что Регнор ок Гир не горит желанием положить там все свои силы. У Мордайна было несколько ценных ушей и глаз, внедренных в Крови Темного Пути, и он кое-что знал о том, как там обстоят дела. Но, что еще важнее, у него были вести и от самого Тана Гира. Если бы стало известно, что последние несколько лет Гривен и Регнор обмениваются сообщениями, а тем более если бы было обнародовано содержание этих сообщений, то это немедленно вызвало бы восстание в обеих ими управляемых странах. Не давалось никаких обещаний, никаких гарантий, но в общих чертах было выработано некое соглашение, и оно заключалось в том, что Гривен не угрожает цитаделям Темного Пути, а Регнор в ответ столь же любезен по отношению к Истинным Кровям. Если какая-нибудь из младших Кровей (само собой разумеется, Ланнисы или Горины не упоминались) решит вступить в драку, ни один из Верховных Танов не допустит, чтобы ситуация переросла в полномасштабную войну, которая позволила бы одной из сторон предъявить претензии на новые земли. Неумеренные конфликты никому не нужны. Пока это соглашение остается в силе, никакого особого ущерба, кроме ущерба гордости Ланнисов, от последних волнений быть не может.

Вот только мешала заноза, которую в уверенность Мордайна загнали последние дни. Совсем не было известий из Андурана от Бихомана Тоула, а в последнем сообщении Лейгера, Казначея в Колкире, говорилось о слухах, что сама столица Ланнис-Хейга в осаде. Не в привычках Советника чему-либо удивляться, но эти новости испугали его. Даже для него было загадкой, каким образом армия Горин-Гира смогла так быстро расположиться лагерем под Андураном. Особенно если учесть мощные защитные сооружения на северных границах Ланнис-Хейгов. Вероятнее и тревожнее всего (кроме того, что Крови Темного Пути объединились для нападения и просто затопили Тенври огромной армией) было то, в чем Советник Гривену признаваться не собирался, но что требует некоторых предупредительных мер. Если это действительно имело место, значит, Регнор ок Гир потерял рассудок. Он должен знать, что рано или поздно Высокие Крови разгромят любую, даже самую большую, армию, какую Темный Путь мог бы собрать на юге Каменной Долины.

— Итак, если вы не боитесь, что Регнор сделает из нас дураков, что же вас беспокоит? — спросил Верховный Тан.

— Я только признаю, что, кажется, силы Горин-Гира движутся проворнее, чем я — чем любой из нас — хотел бы думать, — ответил Мордайн со всем смирением, какое у него набралась. — Невелика беда. У нас все еще достаточно времени, чтобы заняться ими. Нет, мои мысли занимает Килкри-Хейг.

Мордайн верил, что в веренице его доводов достаточно правды, чтобы убедить и Гривена.

— Есть некоторые сомнения по поводу того, насколько долго даже узда ваших приказов удержит Ленора от выхода на поле. Мы не хотим, чтобы славная победа досталась ему одному. Во всяком случае, стоит ли впутывать его до того, как соберутся наши силы, а это дело может оказаться более затяжным, чем обычно. Последствия, конечно, какие-то могут быть, но больше будет… пустой породы.

— Пустой породы, — повторил Верховный Тан. — А ведь ты ненавидишь пустую породу, не так ли, Мордайн? Нуда ты не поднял бы этот вопрос, если б у тебя не было на него ответа, так что я слушаю.

— Мы напомним Ленору, что он должен ждать подхода армий других Кровей, прежде чем начинать боевые действия, мой господин. И, возможно, даже сколько-нибудь вышлем вперед, чтобы убедить его, что мы торопимся. Нескольких сотен должно хватить.

Гривен кивнул:

— Это легко сделать.

Мордайн продолжал:

— И, может быть, проявить совсем немного больше настойчивости в сборе наших главных сил? Ведь если Андуран действительно уже окружен, то от дальнейших проволочек пользы будет уже немного. С другой стороны, вид Темного Пути, который барабанит в его собственную дверь, заставит Кросана задуматься. И если он не осознает, что его наивысшие интересы лежат в поддержании вашего доброго к нему отношения, то уж никогда этого не поймет.

Гривен отвернулся и опять стал смотреть на Веймаут. Быстро наступал вечер, и город уже проваливался в сумерки. По всей столице Крови Хейг раскинулась сеть булавочных уколов света, это горожане зажигали факелы, свечи и фонари. Верховный Тан зевнул и потер лицо.

— Так и сделай, — сказал он. — Мы можем использовать тех, кого я привел обратно из земель Даргеннан-Хейга, они еще не распущены. Власть, конечно, должна двигаться вперед, но мы имеем право надеяться на немного более длительный отдых между триумфами.

Гривен рассмеялся собственной шутке, и Мордайн, удовлетворенный вечерним разговором, присоединился к нему.

Советник верхом ехал в свой дворец, сопровождаемый великолепно одетой стражей, перед которой шли два факельщика, освещавших путь и разгонявших для его проезда уличную толпу. Вечером некоторые районы города казались даже многолюднее, чем днем. Этим летом появилась мода на ночные лавки, и некоторые из них до сих пор были открыты.

Бурлящая толпа расступалась, в основном без протестов, при приближении отряда Советника. Даже тот, кто его не знал, мог по платью и эскорту понять, что едет важный человек. Для сына лесоторговца он поднялся до головокружительных высот. Но Мордайн Джеран никогда и не был похож на сына торговца. Еще мальчишкой в Тал Дире, когда Веймаут для него был еще просто названием одного из многих иностранных городов, его за это не любили ровесники. Сейчас ему представлялось, что он, наверное, рос самонадеянным ребенком: он был умнее, чем большинство, и, даже в том нежном возрасте, вполне осознавал свои способности. Впрочем, он подробностей не помнил. Его детство часто казалось ему прожитым другим человеком, связанным с тем, каким он был сейчас, только самыми тонкими нитями. Когда-то он научился искусству манипуляции людьми сугубо для собственной защиты, и это действительно ему пригодилось. К тому времени, когда он, четырнадцатилетний, оставил остров, у него среди детей было больше союзников, чем врагов, и тот, кто вздумал бы что-нибудь сказать против него, быстро получил бы по заслугам.

Советнику нравилось думать, что при одном взгляде на Веймаут он уже знал, что никогда не вернется в Тал Дир. Торговый остров был все еще ровней Веймауту тех дней, по богатству, во всяком случае, но столица Крови Хейг была так просторна и так до вульгарности полна жизни, что отравила честолюбие юного Мордайна. Пока его отец трудился над созданием своего дела, Мордайн образовывался и воспитывал себя в городском духе. Возможно, сердце отца разбилось, когда сын отказался от талдиринских корней и пошел служить ко двору Хейга самым мелким чиновником. Вполне вероятно, но Советник не был в этом уверен, поскольку никогда больше не видел своей семьи, которая много лет назад оставила город и вернулась в Тал Дир, а те люди, с которыми он связан в Тал Дире, не настолько глупы, чтобы беспокоить его какими-то новостями о ней.

Краснокаменный дворец был напоен сладким ароматом гвоздики, подвешенной над жаровнями, — причуда любимой жены, которой Советник ни в чем не мог отказать. Легкий ветерок играл с шелковыми портьерами в открытых окнах спальни. Мордайн слышал, как внизу на террасе позвякивало железное снаряжение одного из стражников. Звук был так знаком, что он только машинально отметил его и нисколько не отвлекся от своего занятия. Осторожными пальцами он втирал бальзам в обнаженные плечи Тары. Ощущение ее гладкой, податливой кожи действовало на него почти гипнотически. Он глубоко вдохнул крепкий густой запах гвоздики и масла, ее запах. Ничто в мире не могло сравниться с таким моментом.

Он легонько поцеловал сзади ее шею, она благодарно замурлыкала. Он провел по коже языком.

— Я видела, как ты смотрел на меня сегодня утром в Большом Зале, — прошептала она.

— Как же не смотреть?

Она немного наклонила голову и подняла волосы на затылок. Он брызнул еще бальзама и начал массажировать ей шею.

— Ты, наверное, устал.

— Нет еще.

— Гривен дал то, что ты хотел?

— О да. Просить, собственно, было почти нечего. Просто здравый смысл.

— Итак, скоро на юге будет война? Дамы при дворе щебечут, как стая птиц. Давно уже не было такого волнения. Война против Темного Пути была бы более… традиционна, чем сокрушение непослушного тана. В ней по крайней мере нет ничего похожего на суету армий и доклады о далеких победах в качестве приправы к их жизни.

— Когда победы далекие, это лучше всего, — мягко возразил Мордайн. Он прижался ухом к ее спине и стал слушать, как бьется ее сердце. — Еще одна-две таких победы, и у нас будет самый любимый тан, какого когда-либо видела Кровь Хейг.

Ему казалось, что их сердца бьются в унисон.

Она повернулась и обняла его:

— Да, держись подальше от битв и крови, а у нас есть более интересные дела.

VI

Через площадь Андурана несколько мулов тащили огромную катапульту. Машина походила на угловатое создание из другого мира, вторгшееся в упорядоченный город.

— Они передвигают вторую машину, — сообщил Кейнин. Вейн из-за его плеча выглянула в окно. Они стояли у высокого окна присвоенного ими дома.

— Будем надеяться, эта сделана лучше, чем первая, — сказала она. У первой машины треснула и сломалась метательная стрела, когда ее нагрузили. Со спины человека, еще в лесу просмотревшего трещину, за такую оплошность наполовину спустили шкуру.

— Скоро будут готовы остальные? — спросил Кейнин.

— Сегодня утром нам надо сделать три или четыре.

Он хорошо ее знал и сразу услышал некоторую отчужденность.

— Думаешь, не хватит? — все-таки спроси он.

— Кто знает? С победой у Грайва мы получили какое-то время. Но его все равно немного. Кто-то может проголодаться, кто-то заболеть, кто-то уже болен. Наши шансы были бы выше в разгар лета.

— Может быть, — согласился Кейнин. Теперь, когда восторг победы немного отступил, он, как и Вейн, знал, что их положение довольно ненадежно и как всегда опасно. В ближайшее же время в долине может появиться армия крупнее. Они послали вести тем, кто командовал осадой Тенври с юга. Возможно это или нет, но гарнизон Ланнисов устроил бы вылазку при малейшем признаке слабости. Другие сообщения были посланы еще дальше, в Кан Дредар. Они умоляли Регнора ок Гира бросить в бой свою могучую армию, теперь, когда смелости Горин-Гиров доступен был бы такой богатый урожай. Но Кейнин понятия не имел, откликнется или нет Верховный Тан.

Какой-то шум снаружи опять привлек его к окну. Внизу кучка тарбенов тащила вола. Вол упирался, натягивал поводья и ревел. Возбужденные соплеменники тыкали в него копьями и кричали друг на друга. Весь круп животного был усеян кровавыми точками.

— Это еще откуда? — вскричал Кейнин. — Игрис!

Щитник появился сразу и тоже подошел к окну.

— Выясни, откуда они взяли это животное, — приказал Наследник Крови. — Если не дальше часа ходьбы от города, высеки их; им следует знать, что все товары должны быть переписаны и зарегистрированы, не так ли?

— Должны, но ведь тарбены, что дети. В их головах ни одной мысли не держится.

— Меня это не интересует! — рявкнул Кейнин. — Не нужно мне рассказывать, какие они дети. Мне нужно, чтобы исполнялись мои приказы.

От начальственного гнева у Игриса резко выпрямилась спина, а на лице появилось выражение неукоснительного повиновения. Кейнин собрался уж было несколько смягчить грубость, но передумал. Не стоит, пожалуй.

Игрис вышел. Кейнин слышал, как он спускался по лестнице. Такова уж природа гнева, он не только передается, но и нарастает, и сейчас он обрушится на соплеменников на площади.

— Тарбены скоро совсем станут неуправляемыми, — посетовала Вейн. — Сколько их уже разбрелось по всей долине. Почти все дикари ушли. И даже некоторые из Спасенных.

— Пусть уходят. Мы знали, что так и будет. Тем более что они доставят еще немного неприятностей Ланнисам и Килкри. Однако город и его окрестности должны кормить армию. Если Гир даст нам столько клинков, сколько мы просим, нам не нужно будет полагаться на этих варваров.

Внизу появился Игрис с парочкой человек и зашагал по направлению к тарбенам. Он начал громко поносить их, и они закричали в ответ, размахивая копьями. Вол, освободившись от грубого внимания своих захватчиков, стоял вполне спокойно, только помахивал головой, словно искал траву среди неприветливого булыжника мостовой.

— Я собираюсь к замку, — сообщила Вейн.

Кейнин кивнул. Но не повернулся, когда она выходила, а продолжал наблюдать, как Игрис хитрым ударом сбил одного тарбена с ног. Скандал разрастался. Вол побрел прочь.

На зубчатой стене Замка Андуран шевелились фигуры. Вейн из удобного укрытия в одном из домов, стоявших против замка, видела это, но освещение было уже очень слабым для того, чтоб разглядеть их как следует. А те, другие, разместились удачнее: несколько арбалетных стрел впились в открытое пространство под стеной, среди земляных работ и плетеных щитов. Фигуры на стене исчезли. Она была уверена, что они ни в кого не попали. Вейн простояла еще с час в ожидании осадной машины.

Сестра Наследника тихонько выругалась. Шагая обратно к центру города, она пронеслась мимо группы усталых, взлохмаченных воинов и тут же забыла о них. Осада шла плохо, и это ее раздражало. Она знала, что должна принимать все, что посылает судьба (чему бывать, того не миновать); но вера допускала — и даже защищала — надежду. Судьба редко принимает во внимание то, что казалось возможным смертному, но иногда можно было добиться самой неожиданной победы. Не что иное, как появление Эглисса со своими Белыми Совами, доказывает это. Хотя все равно никакие победы, кроме тех, о которых говорится в повествованиях Последнего Бога, не имеют значения.

Ее размышления прервал чей-то судорожный кашель. Признаки болезни стали проявляться во всех рядах армии Горин-Гира. Раны гноились от сырости и грязи. Кого-то обкидала простуда, у кого-то был даже сильный жар. Самые слабые погибли, даже не добравшись до города: не один десяток их умерло еще в лесах Анлейна! Теперь вот надвигается новый отсев.

Настроение осаждающих не поднимало и присутствие огромного стада кирининских воинов, расположившихся за пределами почти реликтовых стен города. Несмотря на их участие в сражении, никто не доверял лесным тварям и не понимал, что на самом деле привело их из леса в таком количестве. К своему раздражению, она поймала себя на том, что опять думает об Эглиссе. Брат отказался встретиться с на'киримом и настоял, чтобы Белые Совы расположились не ближе полета стрелы от города.

Она разделяла его презрение ко всем на'киримам. Само их существование являлось знаком преднамеренного презрения к всемирному и естественному порядку в природе, и потому Боги не могли не отчаяться. Однако она не могла отделаться от впечатления, что в Эглиссе что-то есть. Он уже не однажды доказал свою полезность. Кейнин может отказываться видеть его, но судьба велит использовать даже такие необычные инструменты.

Она нашла катапульту, покоившуюся на улице за тюрьмой и напоминавшую беспомощного морского монстра, которого вытащили на твердый берег. Сломалась одна из осей. Рабочие пытались ее починить, а при приближении Вейн, чуть не отталкивая друг друга, старались превзойти один другого в демонстрации прилагаемых усилий. Вожак группы бросал на нее взгляды, ожидая, что она вот-вот пустит в ход язык. Но нет, она действительно больше не считала, что именно осадные машины — ключик к замку Андуран. Поэтому она оставила их трудиться, а сама пошла дальше.

Она направлялась к городской стене. Взобравшись на ветхую, осыпавшуюся до щебня стену, Вейн стала осматривать доходившее до самого города поле. Кругом палатки и костры кирининов, и, как всегда, тишина. Она еще некоторое время понаблюдала, понятия не имея, что высматривает. Ничего такого, чего бы она уже не видела.

Вейн посмотрела под ноги. Там были огромные каменные блоки одинакового вида и размера. Эта тонкая защитная броня города теперь была прорублена, расколота, свалена в кучу и уже начала многовековое превращение в прах. Время и судьба не считались с намерениями простых смертных.

— Вейн.

Она так испугалась тихого голоса у себя за плечом, что покачнулась и чуть не упала. Его рука тут же поддержала ее. Крепко. Она отдернула руку.

— Не касайся меня, полукровка — прошипела она.

— Как хочешь, — беззаботно ответил Эглисс. Он поглядел на стоянку Белых Сов. — Смотришь на лагерь? И что увидела?

— Дикарей, — от его близости у нее чесалась кожа.

— Они могли бы то же самое сказать о вас. Извечная ошибка, видеть то, что хочется видеть.

Вейн очень хотелось отвернуться от него, от серых глаз и мертвенно-бледной кожи, но голос держал ее.

— Почему ты и твой брат гоните меня? — Он опять положил ладонь на ее руку, на это раз она ее не отдернула. — Я только хотел помочь вам добиться того, о чем вы так мечтали.

— Откуда ты знаешь, о чем я мечтаю? — приглушенно спросила она.

— О том же самом, что и твой отец, и твой брат: месть за последние поражения, торжество Темного Пути, честь вашей Крови. Конец мира. Кайл. Но в тебе это горит сильнее, чем в них, Вейн. Я чувствую это в тебе, как будто ты в груди носишь солнце.

Она высвободила руку и осторожно отступила от него. Она никого и никогда в жизни не боялась, но на'кирим познакомил ее с этим ощущением. Она могла бы свернуть ему шею или в момент вывернуть запястье, но в глубине души знала, что слабее его. И его настойчивый взгляд, спокойный, чарующий голос говорили ей, что он действительно способен дать ей то, о чем она мечтает. Он больше, чем показывает, напомнила она себе. Он может своим голосом поколебать мысли, накрыть пеленой рассудок.

— Ты отодвинулась от меня. Боишься?

— Не тебя. Я не доверяю твоему голосу. Чего ты хочешь?

— Поговорить с Кейнином. Убедить его смотреть на меня благосклоннее. Уговорить его позволить мне помочь вам всем, чем могу.

Она колебалась, хотя до сих пор в ее натуре сомнений было не больше, чем страха. А Эглисс шептал:

— Я сделал то, что обещал. Я подчинил Белых Сов твоей воле. Твой отец доверил мне помогать вам. Учись у него доверию, Вейн. И научи брата.

Ужасное напряжение росло в ней, оно стучало пульсом у нее в голове, от него застывали мышцы, поджимался живот, сковывало плечи. Она этого не выдержит.

— Хорошо, — сказала она, не понимая, что сказала. — Я поговорю с братом. Приходи к нам завтра утром. Мы будем держать совет в зале на площади, — и она начала осторожно спускаться со стены.

— Постой, — сказал он, и она поймала себя на том, что сразу обернулась. — За что ты презираешь меня?

Опять у него был другой голос. Ей показалось, что она слышит в его голосе какую-то потребность. Вот еще, глупости. Показалось.

Она попробовала объяснить:

— Ты — это ты, а я — это я. Я не презираю тебя, но ты не на Пути. И ты не моего рода.

— Но мой отец был твоего рода. В нем текла та же кровь, что и в тебе. Это должно что-нибудь да значить. Но этого мало, да? Для тебя. Я не понимаю, чем я заслужил твое — и твоего брата — презрение. Я делал только то, что ты хотела. Я лишь искал благосклонности в твоих глазах и служил.

— Дураки ищут причины, — мягко ответила она. — Что было, что будет — все едино. Они — это Путь, а происходит всегда только то, что должно произойти.

— Ты будешь смотреть на меня иначе, если я дам тебе то, что ты хочешь? — Он улыбнулся, и эта улыбка потрясла ее. — Я действительно так ужасен в твоих глазах? А ты мне кажешься такой красавицей. Ты не похожа на других. Я хочу только, чтобы ты мне доверяла. Чтобы позволила мне во всем этом участвовать вместе с вами.

У нее дыхание трепетало в горле. Он потянулся к ней. Ей показалось, что она стоит над пропастью и мир уходит у нее из-под ног. Но тут она увидела его ногти. Дымчатые. Она сразу вспомнила, кто он такой. Тогда она повернулась и, перескакивая с камня на камень, спустилась вниз.

— Пожалуйста…

Наверное, ей это послышалось.

Торопясь в город, она все же старалась не бежать, хотя чувствовала, что его глаза, как два тлеющих уголька, прожигают ее спину.

На этот раз Иньюрен даже не услышал, как к нему кто-то вошел. Он просто почувствовал чье-то присутствие, и этого было достаточно, чтобы он очнулся. Как будто кто-то дохнул ему в затылок; как будто в Долю бросили камень. Иньюрен повернулся. Эглисс сидел, прислонившись к стене, подтянув к груди колени и обхватив их руками. Лицо у него было в тени. Стояла тишина, какая бывает только глубокой ночью, когда спит весь мир и его обитатели. Иньюрен ничего не говорил, он только смотрел на посетителя и ждал.

Эглисс заговорил:

— Я никогда не знал имени своего отца. Его убили до моего рождения, как только поняли, что в чреве моей матери уже живу я. Она никогда не рассказывала, что с ним сделали, но они, Белые Совы, очень жестоки. Для хуанина, да еще пленного, который осмелился посягнуть на одну из них… ладно. Они могли бы просто тоже отнять у нее жизнь. И у меня заодно, еще до первого вздоха. Иньюрен не смел пошевелиться. Он почти видел, как внутри этого существа свиваются и развиваются эмоции, словно змеи над огнем. — Когда мне было… шесть? Нет, восемь. Кто-то из других детей… девочка… Как же ее звали? Не могу вспомнить. Она преследовала меня и мучила. Киринины, как и хуанины, тоже не слишком ласковы с такими, как я и ты. В тот день мучений было слишком много. Я сказал ей, чтобы она достала из-за пояса нож, которым снимают шкуры. Я сказал ей, чтобы… чтобы она проткнула им себе руку. Именно тогда я впервые кое-что понял о Доле, понял, почему они боятся меня. Они изолировали меня: наверное, хотели потом убить, я полагаю, но пришла моя мать. Она проделала дыру в стенке хижины и увела меня. Мы ушли в лес, она и я. Ты представляешь себе, что это такое, уйти из во'ана одному в лес зимой?

Он неожиданно хрипло рассмеялся, голова у него дернулась, и он ударился затылком о стену.

— Конечно, представляешь. Ты точно знаешь, о чем я говорю, не так ли? Одним словом, это была плохая зима, когда лучше не оставаться в Дебрях Анлейна одному. Хотя я почему-то остался жив. Она была сильной женщиной. И прекрасной. Да, самой прекрасной из всех кирининок. Я помню, как мы пробирались по сугробам, очень высоким, мне по пояс, а иногда они были такими высоким, что ей приходилось целыми днями нести меня на спине. Мы ушли из земель Белых Сов, пересекли Снейк и уходили все дальше и дальше. И все время прятались. Можешь себе это представить? Я до сих пор иногда ощущаю тот холод и не могу согреться, даже если горит огонь. Это долго продолжалось. Только движение и все время голод. И одиночество.

Руки у него нервно двигались. Иньюрен видел, как они дрожали.

— А потом началась буря, страшнее, чем когда-либо, — продолжал Эглисс. — Однажды утром она так и не проснулась. Как я ее ни тряс. Тогда я лег рядом с ней и обнял себя ее руками. Я знал… я чувствовал, что если найду способ использовать это, то Доля сохранит ей жизнь. Это было похоже на свет, до которого нужно только дотянуться. Иногда мне казалось, что я дотянулся, но стоило мне приблизиться, как все опять исчезало. Я сказал бы, что тепло есть в Доле, но я понятия не имею, как его оттуда извлечь. И никто не научил меня. Итак, она умерла, и я тоже стал ждать конца.

А вместо этого пришли они. Видишь ли, она ушла уже далеко. Она довольно долго держалась. Они нашли меня около нее и взяли с собой…

Эглисс вдруг опять замолчал и в первый раз за это время взглянул на Иньюрена. Лунный свет был довольно скуден, и Иньюрен не мог разглядеть выражения его лица. Однако мертвенно-бледное лицо и затравленный взгляд человека сразу охладили Иньюрена.

— Ты уже знаешь, сначала я услышал твое имя, — опять заговорил Эглисс. — Эти дураки сидели по своим палаткам и хижинам; они болтали, что ты знаешь о Доле больше всех остальных. Я тогда ничего еще не думал, да и потом, долго еще, не думал, но несколько лет спустя оказался в Хаккане, слышал много разговоров о Колгласе и все время вспоминал о тебе. Ха! Почти достаточно, чтобы обратить тебя в веру Темного Пути, как полагаешь?

И вот мы здесь, ты и я, знание и сила. Две половинки, из которых можно создать нечто совершенно новое. Именно так это должно быть. Ты должен стать моим проводником в глубинах Доли. Во мне есть это… грандиозность, безмерность, но я не знаю, как ее изучать, как использовать. Понимаешь?

Иньюрен чувствовал жажду этого человека, его страсть. Что-то в Эглиссе надломилось. Или давно уже сломалось.

Он ответил:

— Я не могу помочь. Я уже говорил тебе.

— Не можешь? — вскочив, закричал Эглисс и разразился бранью. Иньюрену показалось, что тысячи невидимых насекомых впились в его кожу, что он сейчас умрет. Сейчас, здесь, в этой темнице, где никто его не видит, он, Иньюрен, очень легко может умереть.

Эглисс прислонился к стене, одна рука висела вдоль бока, другой он оперся на стену. Перекосившаяся фигура напоминала своим видом огромного, неподвижного паука.

Потом он заговорил, вполне ровным голосом:

— Ты умеешь видеть, что у человека внутри.

— Могу, иногда… понимаю несказанное, — осторожно ответил Иньюрен.

— Что ты видишь во мне? — спросил Эглисс.

Иньюрен на мгновение прикрыл глаза. Он довольно легко проник за напряженный взгляд Эглисса, но ощутил боком холод каменного пола темницы и сосредоточился на этом, не впуская тьму, старавшуюся проникнуть в его рассудок.

Эглисс горько рассмеялся:

— Ты боишься. Все меня боятся. И всегда боялись. Белые Совы хотели меня убить; Диркирнон выбросил меня вон. Даже этот Темный Путь норовит обвести меня вокруг пальца, хотя именно я привел их почти к величию. Что бы я для них ни сделал, они не позволят мне стать одним из них. Я это знаю.

Иньюрен машинально отметил про себя, что знание — это еще не уверенность в глубине души. Что бы Эглисс ни говорил, но надежда — и потребность — в признании и одобрении так сильна в нем, что это всегда выплывает и придает лживость любым его словам. Сейчас он страстно добивается признания со стороны правителей Горин-Гир. Его мечта принадлежать к какой-нибудь — любой — группе была до боли очевидна Иньюрену.

— Они очень боятся, — продолжал Эглисс. — Все боятся, хотя даже сейчас не понимают чего. Я больше не буду изгоем. Не буду! Вы все больше не отвернетесь от меня. — Он дрожал, и дрожали сложенные на груди руки. Его даже качало. — Кто был самым великим из нашего вида? Дортин, который прогнал с юга врейнинов? Минон-Мучитель? Орлан Покоритель Короля?

— В те дни все они были сильны, каждый по-своему, — пробормотал Иньюрен. — Их сила мало радости добавила миру, но в любом случае ты слишком преувеличиваешь, когда сравниваешь собственную силу с их возможностями.

— Ты можешь научить меня их методам, — сказал Эглисс. Он помолчал, а потом, не обращаясь уже к Иньюрену, проговорил:

— Переплести… Связать… Покорить Короля… — Он встряхнулся. — Я думаю… Я думаю, что не смогу больше так продолжать. Мне кажется, я лишусь рассудка. Или умру, может быть. Ты мне поможешь, Иньюрен?

Когда Иньюрен не ответил, Эглисс повернулся, вроде бы собираясь уходить.

Иньюрен приподнялся на руках:

— Я помог бы тебе, Эглисс, если бы мог.

Эглисс остановился и остался стоять, склонив голову и стиснув пальцы.

— Не ради тебя, а ради того, что ты мог бы сделать, — продолжал Иньюрен. — Но… слишком поздно. Твое сердце, твои намерения, твои цели… они слишком… вредны. Я в жизни мало знал любви, Эглисс. Весь наш род давно уже выучил, каково это, быть гонимым отовсюду, быть тем, кого боятся. Я сочувствую тому, что ты перенес, но, где бы ты ни оказался, не надо нести туда боль. Она не должна руководить тобой. Ты не должен сам становиться источником боли.

— Тогда помоги мне. Не отказывайся от меня. Ты — единственный, кто меня понимает. Я сделаю все, что ты пожелаешь.

— Это действительно и все, чего ты видишь в Доле? Власть? Способ подчинять себе других?

— Ты говоришь о власти, как будто это какое-то зло, а я вижу силу, которая дана мне, а не другим. Только дурак отказывается от такого преимущества. Что еще ты хотел во мне увидеть?

— Это все, что я хотел. Если ты используешь Долю, чтобы вредить другим, ты вредишь себе.

— Все. Все! Нет, не все. А ненависть, а страх, а боль? Если другие только и смотрят, как навредить мне — а они всегда этого хотят и всегда вредят, — то не хочешь ли ты, чтобы я лежал тихо и покорно сносил их удары?

— Тогда прости меня. Я не смогу научить тебя видеть то, что вижу сам. Я не смогу исцелить твои раны. Ты не к добру будешь использовать то, чему я тебя научил бы.

Иньюрен вытянулся на полу и закрыл глаза. Он чувствовал, что Эглисс еще стоит там, где стоял, чувствовал тяжесть его присутствия.

— Я подожду, пока ты изменишь свое мнение, Иньюрен. Но недолго. Недолго, — еле слышно произнес Эглисс.

И ушел.

Иньюрен долго не спал. Он лежал без сна и разглядывал стены узилища. По какой-то причине, кроме всего, что он наговорил, Эглисс назвал имена Дортина, Минона и Орлана, самых страшных из всех них. Самых сильных из всех, что были в то время. Тех, которые лепили характер тогдашнего мира.

Нынешние на'киримы были всего лишь бледной копией тех, что жили тогда, когда мир был совсем юным. И Иньюрену всегда казалось, что это и к лучшему. Могущество великих на'киримов плодило страх, одинаковую ненависть и отвращение и в хуанинах, и в кирининах. И те, и другие никогда не могли понять на'киримов. Хуже всего было то, что это вызвало растление и среди самих на'киримов, они пьянели от собственного могущества. У некоторых глаза налились кровью от всяческих бурь и штормов. Такова была компания, к которой вроде бы хотел примкнуть Эглисс; Иньюрен был почти уверен, что так оно и есть. Этот испорченный на'кирим, кипевший гневом и болью, отбросил бы длинную тень, если бы когда-нибудь получил ту власть, какой жаждал. Иньюрен чувствовал ужас перед историей, которой стало тесно в прежних рамках, и она требовала, чтобы ее опять спустили на мир.

Он знал, что этого должны остерегаться все, нельзя допустить этого в обоих мирах, от которых он произошел. Все люди мира были своего рода изгоями — отсюда стремление заменить те достоверные факты, что исчезли вместе с Богами, на другие, — но ни один из них не был таким изгоем, как на'кирим; без роду, без племени, без места — «ничейное дитя». И все же в Кеннете нан Ланнис-Хейг он нашел человека, который мог смотреть в серые глаза и видеть равного себе. Он нашел целую семью, которую мог любить, и место, которого у него никогда не было. Кеннет и Лэрис, чья преданность друг другу согревала холодные залы Колгласа. Фариля, удивительного Фариля, который подносил свои подарки с изяществом, поразительным для его юности. Эньяру, которая не могла скрыть от внутреннего взора Иньюрена все, что так успешно скрывала от других. И Оризиана. Мальчика, выросшего в тени своего брата. Мальчика, у которого разбилось сердце, когда Фариля не стало, и вдруг оказавшегося выставленным на резкий, жестокий свет. Он любил их всех, но Оризиана особенно.

И вот всех потерял. Лэрис и Фариля увезли на Могилу, Кеннет, сам слишком стремившийся к смерти, убит. Может, Оризиан еще жив — он, на'кирим, наверняка знал бы, если бы мальчик умер, — но даже если выжил, то остался без той помощи, которую он, Иньюрен, мог бы ему оказать. Оставалась только Эньяра. Так или иначе, он должен найти способ защитить ее, если позволит жизнь.

За окном темницы послышалось хлопанье крыльев. Он поднялся и посмотрел. Он не смог дотянуться до окна и увидел только ночное небо. Оттуда доносился тихий, настойчивый вороний призыв. Иньюрен печально улыбнулся и лег обратно.

Сон у него был прерывистый. Плиты, на которых он лежал, были слишком твердыми, а тонкое одеяло не спасало от холода. Поэтому он в конце концов поднялся, как будто его позвал чей-то далекий голос. Он протер глаза: первый, еще слабый, утренний свет проник в камеру сквозь высоко поднятое узкое окно. Все было тихо, только скреблись крысы да еле слышно стучал по крыше дождь. Он повернулся на бок, потом сел. Оглядываясь еще не отошедшими от сна глазами, он сначала ничего не заметил. Потом его внимание привлекло неясное судорожное движение воздуха у противоположной стены.

Он вгляделся в появляющееся из пустоты нечто. Это нечто было слишком неясно, неотчетливо, призрачно, а в темнице стоял полумрак, и разглядеть что-либо было почти невозможно, но он сказал бы, что сейчас перед ним плавала и колыхалась женская фигура. Дождь за окном усиливался и все громче стучал по крыше.

— Я думал, что ты, может быть, умерла, — сказал Иньюрен.

— Сомневаюсь, что ты вообще обо мне думал, — донесся почти совсем неслышный, как будто из стены, ответ. Иньюрен хмыкнул и потер подбородок.

— Я тоже не утруждала себя мыслями о тебе, пока вот не наткнулась, — продолжал женский голос.

— Ну что ж, я не жалею, что вижу тебя.

В ответ на это появилась тончайшая струйка смеха и ту же исчезла.

— Это даже ласковее, чем можно было бы ожидать.

Иньюрен раздраженно отмахнулся, хотя знал, что гостья видеть его не может. По крайней мере, как это принято, глазами.

— Сейчас не время возвращаться к прежним недоразумениям, — сказал он. — Ты решила поискать здесь, потому что почувствовала что-то в Доле?

— Я знаю, что ты не звал, если, конечно, не очень изменился с тех пор, как я тебя видела в последний раз, — это был больше чем намек на противостояние.

— Ивен, Ивен, пожалуйста. Я не собираюсь с тобой спорить.

На некоторое время повисла тишина, потом донеслось безжизненное:

— Очень хорошо.

— Здесь другое. Наверное, именно его ты почувствовала. Его зовут Эглисс. Он молод, совершенно невоспитан, очень раздражен, но Доля быстро прибывает в нем. Возможно, мощнее, чем в ком-либо за долгие годы.

— Вот как! — Ее голос сочился недоверчивой насмешкой.

— Да, — настаивал Иньюрен. — Мы спорили. Его гнев тревожит Долю. Он исполнен обиды и ненависти. Они всегда и везде с ним. Тебе знаком мой дар, ты знаешь, на что я способен. Так вот, я говорю правду.

— Что он делает в Колгласе?

— Я не в Колгласе, — устало сказал Иньюрен. — Я в Андуране. Темный Путь захватил меня.

— Темный Путь? Разве Андуран захвачен?

— Почти.

— Хм. Это никогда не кончится, а? Любезные твоему сердцу хуанины только и ищут случая, чтобы наброситься на другую кровь. Как ты-то в эту гущу влип? И что с тем жалким старым вожачком, что держал тебя под своей крышей?

— Ах, Ивен, пожалуйста, — вздохнул Иньюрен.

Он опустил голову, словно лишившись последних сил. Призрачная гостья чуть шевельнулась, словно задетая легким ветерком, хотя воздух был недвижим.

— Значит, ты узник?

— Да. Ивен, если я не выйду отсюда живым, Хайфест должен узнать об Эглиссе. Возможно, и Диркирнон: я думаю, он мог там жить некоторое время. Он говорил, что они выгнали его. Если он продолжит катиться по той же дорожке, что сейчас, то может понадобиться, чтобы Хайфест или Диркирнон обуздали его.

Некоторое время никакого ответа не было, а затем:

— Они помешались на этих кровопусканиях. Гир, Хейг, Ланнис. Все они с колыбели мечтают о мести за преступления или какие-то еще грехи, совершенные в далеком прошлом. Отец убивает отца, ребенок ребенка. Этому нет конца. Оставь их с их жестокими играми. Никто не скажет спасибо на'кириму, который вмешивается не в свое дело.

— Эглисс уже вмешивается, — глядя в пол, сказал Иньюрен. — Крови Гир могут считать его своей марионеткой, но сомневаюсь, что они понимают, с чем имеют дело.

Когда Ивен опять не ответила, он решил, что она исчезла, но она еще оставалась с ним. Контур ее формы все еще висел здесь. Туманный клубок слабо светился внутри.

— Мне… Мне было бы жаль, если бы ты умер, — спокойно призналась она.

— Мне тоже.

— Я должна убедиться лично, — заявила она. Бледная фигура начала расплываться и таять.

— Нет, — свистящим шепотом прокричал Иньюрен и протянул руки. — Ты только встревожишь его. Он опасен. Ивен!

Но она уже исчезла. Иньюрен опять остался один.

Он долго сидел неподвижно. Потом развязал шнурок на одном из башмаков и вытащил его. Закрыв глаза, он начал завязывать на шнурке узлы. Один тугой узелок за другим, проверяя на ощупь надежность узелков и расстояние между ними. За окном светало.

Кровь Горин-Гир держала военный совет в том зале для торжеств, который Кросан выстроил для празднования Рождения Зимы. Под высоким потолком палаты царил полный беспорядок. Столы и стулья перевернуты, а все украшения сброшены на пол. Только в центре стоял огромный стол. Около него собралось чуть больше десятка людей.

Кейнин нан Горин-Гир сидел в большом резном кресле, которое когда-то принадлежало Кросану. Перед ним на столе лежал меч. Вейн сидела слева от него, его щитник Игрис справа. Шрева тоже была тут же, одетая в кирасу из толстой черной кожи, похожую на щиток воинственного жука. Присутствовали и все капитаны армии Горин-Гир. Единственный вождь тарбенов, старый и измученный, в подобии куртки, вырезанной из побитой молью медвежьей шкуры. Чуть поодаль от остальных, на отодвинутом от стола стуле, сидел на'кирим Эглисс: он оказался здесь только по ходатайству Вейн, но Кейнин не разрешил ему сесть за стол.

— Мы должны попытаться, — говорила Вейн с жесткой решимостью и уверенностью в глазах. — У нас не так много времени, чтобы сидеть здесь и ждать, пока нам отдадут замок. Мы должны взять его.

Кажется, никто не собирался с ней спорить, хотя Кейнин знал, что никто с ней не согласен. А у него были собственные сомнения.

— Есть какие-нибудь свежие известия от разведчиков? — спросил он.

Один из воинов качнул головой:

— Вокруг Грайва и Дайка бродят только банды фермеров да селян, но пока нет никаких признаков армии. Они еще долго будут зализывать раны, которые получили от нас на Грайве.

— Только пока не поднялось еще несколько тысяч всадников Килкри, — проворчала Вейн. — А тогда что? Мы не можем воевать с ними, имея только тарбенов и лесных тварей.

Она бросила сердитый взгляд на предводителя тарбенов. Тот ухмыльнулся в ответ, но ничего не сказал. У него не хватало многих зубов.

— Мы еще не знаем, как скоро получим помощь с севеpa, — сказал Кейнин. — Тенври пока не пал и еще несколько дней, а может быть, и недель, не падет. Штурмом его не взять, если только Регнор ок Гир не изменит своего мнения на этот счет и не пошлет в дело всю свою армию. Осада может сэкономить нам несколько сотен копий, но только и всего. По крайней мере сейчас.

Он чуть повернулся к сидевшему рядом со Шревой маленькому, стройному человеку.

— Кенек, что тебе известно о силах андуранского замка?

Человечек поднял глаза. Он носил неопределенную одежду из мягкой кожи, лицо у него было невыразительное, без каких-либо характерных черт. Кто-нибудь, пройдя мимо него на улице, даже не обратит на него внимания, но на каждом предплечье у него были закреплены ножны с длинными ножами. Он был предводителем дюжины воинов Инкалла Охоты. Для поиска информации Охота пользовалась собственными методами, и, хотя Кейнин не желал знать, как они это делают, он с удовольствием извлекал из этого пользу для себя.

— Что ж, конечно, мы не можем быть уверены, — с чуть заметной обезоруживающей улыбкой ответил Кенек. — Мы опросили очень много жителей, но они мало знают такого, с чем можно было бы поработать. Простой народ, сами знаете, редко обращает внимание на что-нибудь действительно серьезное, как, например, продовольственные запасы или силы гарнизона.

Кейнин кивнул со всем терпением, на какое оказался способен. Охота была последней из трех Инкаллов, которые вместе составляли Детей Сотни. Мудрый и Боевой Инкаллы — оба, и по численности, и по старшинству, созданные первыми — собирали вокруг себя самые темные слухи и самые мрачные рассказы. Что бы ни имел в виду Кенек, Кейнин не может полагаться только на сведения, полученные от пленных. Охота располагала множеством оплачиваемых простых людей во всех Кровях по всему Темному Пути, и, если можно верить слухам, даже среди так называемых Истинных Кровей. Если кто-то из присутствующих здесь и знал, что творится за неподдающимися стенами Замка Андуран, так это был Кенек.

Инкаллим провел рукой по волосам и добавил:

— Хотя они уже нуждаются в продовольствии. В этом мы можем быть абсолютно уверены. Что же касается его количества, то здесь мы в основном можем только гадать. Сколько человек прошло за ворота, прежде чем они закрылись? Не могу сказать.

Кейнин нахмурился, но тут же спохватился, и лицо его разгладилось. Не слишком мудро показывать свое неудовольствие. Ссора с Охотой ничего, кроме неприятностей, принести не могла. Однако он подозревал, что Кенек, если бы захотел, мог бы быть более откровенным.

— Если у тебя угрожающее положение, то ты, наверное, мог бы казнить эту девчонку Ланнисов под стенами замка, — предложил Кенек.

Кейнин возразил:

— Это ничего не даст. Она полезнее живой. Пока. Пока в Колгласе еще не схвачен ее брат. — Он кинул взгляд на Шреву, но та сделала вид, что ничего не заметила. — Возможно, в ближайшее же время нам все-таки придется иметь дело с ее братом, и тогда она может пригодиться для заключительной части сделки.

Легкий скрип кресла сзади привлек его внимание. Эглисс напряженно наклонился вперед, словно пытаясь сократить расстояние между собой и столом. Кейнин и отказал бы Вейн, которая предложила, чтобы присутствовал метис, но она была так спокойна и убедительна, что он сдался. Она упорствовала, уверенная, что полукровка мог бы в дальнейшем оказаться полезным, а у Кейнина не нашлось иных доводов, кроме неприязни к человеку противной веры.

— Для защиты стен замка мало имеет значения пятьдесят или пятьсот мечей, — сказала Вейн. — Мы все равно в руках судьбы с того момента, как вышли из Хаккана. Зачем теперь сворачивать в сторону? Преуспеем или погибнем, мы должны смело и охотно прожить все, предсказанное в книге Скрытого Бога.

Кейнин подумал, что она всегда очень уверена и всегда первая готова испытать судьбу. Если бы все мы были бы так тверды в вере в Темный Путь, то наши армии неотвратимым потоком смыли бы и Килкри, и Хейгов, и даже Королевства на юге. Если бы все мы были бы так же непоколебимы, как Вейн, то Кайл, возможно, давно уже вернулся бы.

— Там кто-то есть.

Слова прозвучали так неожиданно и неуместно, что сначала никто не понял, было ли это сказано. На'кирим выпрямился на стуле, задумчиво прищурив глаза. Он склонил голову набок, словно хотел уловить еле слышный шепот. При этом он смотрел вверх, на потолочные балки в самых дальних углах зала.

— Незваный гость, — пробормотал он.

— О чем ты говоришь? — строго спросил Кейнин.

— Тише, — отозвался Эглисс.

У Наследника Крови округлились глаза, он медленно и грозно поднялся.

— Не предполагал, что… — начал он, но сразу замолк, когда увидел, как на'кирим, морщась и гримасничая, пытается встать. Беспокойная рябь пробежала по залу. Эглисс сделал несколько неуверенных шагов к дверям, прижимая к виску пальцы правой руки.

— Ищет меня… — сказал он, будто сам себе. Ясно было, что полукровка вряд ли сознает присутствие Кейнина и других. Вдруг Эглисс остановился, взглянул на помост в конце зала и засмеялся, хотя смех был как бы вынужденным. — Ишь, умный какой. Кто б ты ни был. Как дым… женщина, если я правильно разглядел.

Кейнин, проследив взгляд на'кирима, ничего не увидел. Помост пуст; кроме пыли и разбросанных украшений к Рождению Зимы, там ничего не было. Игрис поднялся, сделал шаг вперед и вопросительно взглянул на Наследника.

— Замечательное мастерство, — сказал Эглисс и сделал шаг к помосту. — Я бы все отдал, чтобы научиться таким трюкам, моя госпожа, если мы еще встретимся. Но, думаю, не сейчас. Нет, кто бы вы ни были, я не хочу, чтоб вы стояли у меня за спиной и заглядывали через плечо.

Его рука резко дернулась, словно хотела схватить то, что он как будто видел на помосте. От усилия у него напряглись плечи и затвердели скулы.

— Прочь. Прочь, — шипел он сквозь стиснутые зубы.

— Он сошел с ума, — прошептал на ухо Кейнину Игрис. — Давайте я его убью.

Кейнин колебался, он в общем-то готов был позволить Игрису решить этот вопрос, но его сдерживали какое-то странные, болезненные и отвратительные чары. Но не успел он что-нибудь сказать, как Эглисс вдруг вскрикнул и грохнулся. Он лежал неподвижно, с окровавленным лицом, потому что прокусил нижнюю губу.

Далеко-далеко, за много миль отсюда, среди древних и гибельных заснеженных пиков Кар Крайгара разнесся болезненный женский вскрик. Он длился всего одну-две секунды и пропал среди заметаемых ветром гор.

В холле Андурана Кейнин изумленно смотрел на существо, без сознания валяющееся на полу.

— Сверхъестественно, — пробормотал Кенек. Кейнин моргнул.

— Убери это, — приказал он ближайшему из капитанов. — Верни его дружкам, лесным тварям, или оставь в какой-нибудь лачуге. Мне все равно.

Когда Эглисса выволокли, он вернулся на свое место.

— Как говорит моя сестра… — начал он.

— Замок можно взять, — спокойно сказала Шрева.

Кейнин с удивлением взглянул на нее. С самого появления здесь она еще не проронила ни слова. Он и не думал, что ее хоть в какой-то мере интересует то, о чем здесь говорилось.

— Это может потребовать большей части сил, которые у вас в резерве, но если вы проиграете, то никакие силы вам просто не понадобятся, а если преуспеете… то, кто знает, что будет дальше?

— У нас единое мнение, — вмешалась Вейн. Кейнин посмотрел на нее и увидел, каким холодным взглядом она смотрит на Шреву. Кейнин знал, что женщины не любят друг друга. Вероятно, они слишком похожи, чтобы легко себя чувствовать в общей компании, тем более что характеры у обеих решительные и непримиримые. И если эти двое собираются с ним спорить, то он уже знает, чем окончится сегодняшний совет.

VII

Для Оризиана поход по лесу в компании кирининов явился откровением. Он довольно часто бывал на охоте — верхами вместе с дядиными людьми или на более тихой, соколиной. А когда был маленьким, то с Фарилем и Эньярой играл на опушке леса, окружавшего Колглас. Или ездил с отцом в гости в Драйнен или Страйн, углубляясь в лесные земли. Но это никак не отразилось на том факте, что сердце его лежало к открытым пространствам побережья и долины Гласа.

И то же чувствовало большинство народа Крови Ланнис. Хотя некоторые пастухи и гоняли скот в глубину Анлейна, когда позволяла погода, и лесники разводили могучих лошадей, чтобы вывозить лес для переработки в Андуран, но даже они не принадлежали лесу. Это было дикое, незнакомое место, источник пищи, строительного материала и корма для животных. В лесу можно было собирать урожай, но только очень осторожно и осмотрительно.

Сейчас, следуя за Эсс'ир и Варрином, Оризиан понимал, что вполне возможно глядеть на лес другими глазами. И дело было не в том, что киринины быстро и уверенно передвигались по земле, на которую не ступала нога человека. Нет, здесь было что-то другое и большее, чего он отродясь не видывал. Когда Эсс'ир впервые остановилась на полушаге и подняла голову, точно так, как это делает олень, прежде чем двинуться дальше, Оризиан растерялся. После того как это повторилось еще дважды, он понял, что она что-то услышала или учуяла, или почувствовала что-то, ему недоступное.

Наконец он понял что: кажется, изменился характер леса. Пролетавшие над их головами птицы вроде бы выкрикивали имя, которое он никак не мог разобрать. Деревья походили на человеческие фигуры, словно врасплох захваченные неподвижностью. На второй день после того, как они покинули во'ан, четверка вышла к границе непроходимых зарослей из ежевики и молодых деревец, и вдруг оба киринина так напряженно замерли, что чуть не напугали двух других. Оризиан и Рот тоже остановились. Эсс'ир и Варрин присели на корточки и жестами показали, чтобы люди сделали то же самое.

Ожидание длилось, кажется, целую вечность. У Оризиана занемело все тело, затекли ноги и начала давать себя знать рана в боку. Ему очень хотелось спросить, что случилось, а еще он знал, что, сколько бы он ни чувствовал раздражения, Рот раздражен во сто крат больше. Его щитник пришел бы в бешенство, если бы посчитал это прихотью киринина.

Но вот где-то впереди раздался хруст и треск ветвей, как будто кто-то тяжелый прокладывал себе путь. Огромное существо двигалось по лесу, взбираясь по склону, и, ни на что не обращая внимания, ломилось прямо через подлесок. Существо прошло мимо, но его было слышно еще несколько минут, а потом все звуки исчезли. Киринин держал их в тишине и неподвижности еще долго. Наконец Варрин поднялся и, даже не оглянувшись, двинулся дальше, как будто ничего не произошло.

— Медведь. Хорошо, ветер в нашу сторону, — объяснила Эсс'ир.

Оризиану сразу представилось, что издалека и откуда-то сверху этот зверь, темный, неуклюжий, наблюдает за ними.

Когда они сели отдохнуть, хуанин и киринин устроились поодаль друг от друга. Рот с подозрением принюхался к предложенной Эсс'ир еде. Это были узкие полоски вяленого мяса с прослойками, такого сухого и старого, что почти черного, и горстка больших зерен, которые Оризиан даже не узнал. Когда он раскусил одно из них, у зерна оказался ореховый, немного острый, но приятный вкус. Рот с настороженной и недоверчивой гримасой грыз размочаленный кончик мясной полоски, а потом, морща нос, долго выковыривал ногтем из зубов остатки застрявших волокон.

— Многое отдал бы за жареную ногу кабана, — ворчал Рот, исследуя ноготь с добычей.

— Может быть, когда доберемся до Андурана, — ответил Оризиан.

— Хорошо бы, — согласился Рот. — И скамью, чтобы не сидеть на мокрой траве. И кровать на ночь.

— Вот не знал, что ты так любишь комфорт, — улыбнулся Оризиан.

— Ничего такого в этом нет, кроме желания быть где-нибудь в другом месте, а не под звездами, когда наступает зима. В моей жизни было достаточно камня вместо подушки и деревьев в качестве крыши. Такие вещи очень истощают терпение и сокращают годы человека. Однако когда мы доберемся до места, нам будет не до удобств, не до пиров и не до сна.

— Да уж, — буркнул Оризиан. Тем путем или иным, но они двигались навстречу войне. Иногда он чувствовал, что не готов к тому, с чем может столкнуться, не сможет встретить это, как следовало бы. А еще в глубине души он чувствовал, что ужасы Рождения Зимы имеют смысл лишь в случае войны. Никогда Оризиан не думал, что у него в кишках заведется такой странный червяк: жажда крови, которая смоет ту кровь. При этой мысли он почти увидел, как Иньюрен неодобрительно встряхивает изящной головой.

Рот почувствовал его мрачную растерянность и похлопал по плечу. Ласковым прикосновением грубой, мозолистой руки.

— Мы пройдем через это целыми и невредимыми, Оризиан, вот увидишь. Кровь сильна. А я не покину тебя, что бы ни случилось.

— Ну, значит, я буду в большей безопасности, чем кто-либо в долине.

— Еще бы. Я убил инкаллима. Даже Тейм Нарран не мог требовать этого.

То, что с ним был Рот, придавало Оризиану силы. И единственное, что не облегчало путешествие, это натянутые отношения между Ротом и Варрином. Рот почти не скрывал раздражения, если не бешенства, из-за того, что вынужден следовать за киринином, куда бы тот ни повел. Достаточно было видеть, как он стискивает зубы и ожесточенно скребет бороду, глядя прямо перед собой.

Со своей стороны и Варрин не считал нужным облегчать переживания Рота. Он не делал скидок на человеческую неловкость или устойчивость на ходу и выбирал маршрут, ничего никому не объясняя. Даже Оризиан, при всей своей интуиции, сомневался, можно ли доверять этим двоим кирининам, тем более что Варрин держался с невыносимым высокомерием. Да еще татуировка, кин'тин, которая украшала его лицо, как танец голубых светлячков. Хотя, конечно, совершенная крамола и подлое предательство допускать такие мысли, но Оризиан подозревал, что Рот неровня Варрину, по крайней мере на этой, лесной, земле. Возможно, между этими двумя мужчинами что-то стояло; наверное, такие воины инстинктивно оценивают друг друга, прикидывая в уме, кто из них в случае чего выиграл бы. Надменность Варрина, вполне вероятно, объяснялась уверенностью киринина в своей победе.

Несколько раз, когда Рот спотыкался на скользком мху или под его ногой хрустела ветка, Оризиан слышал, как Варрин буркал «Альин».

— Что это значит, «альин»? — в конце концов мрачно поинтересовался Рот.

— Не знаю. Должно быть, «осторожнее», — солгал Оризиан.

Они двигались вдоль гор. Иногда с трудом верилось, что они все еще находятся в пределах земель, на которые претендовал дядя Кросан. Пару раз они пересекли дорогу, слишком грубую и скорее всего проложенную кирининами. Варрин не позволил им двигаться по ней. Иногда встречались расчищенные места со следами пасшегося здесь скота или со следами пребывания лесорубов, или остатки охотничьей стоянки. Ни один из этих признаков человеческого пребывания не нанес лесу ран, которые нельзя было бы залечить.

Он вспомнил о лице Анайна, надзирающего за во'аном Ин'хинир. Эсс'ир говорила, что здесь есть анайны, хотя они и не показываются. Оризиан поймал себя на том, что вглядывается в тени, отбрасываемые качающимися на ветру ветвями. Он дернулся от воркотни сорвавшейся с дерева стаи диких голубей. Звонкое лисье тявканье в сумерках вызвало у него дрожь.

Его беспокойство усилилось тем небольшим ритуалом, который все время совершали Эсс'ир и Варрин. Они не разводили огонь, пока не наступит полная темнота, и только когда становилось совсем темно, они раскладывали небольшой костер и окружали его ветками, как экраном, чтобы притушить шедший от него свет. Когда же наступало утро, брат перебирал в оставшемся после ночи костре тлеющие угольки и часть из них складывал в туесок из березовой коры, который носил с собой, а Эсс'ир должна была найти плоский камень. Она находила и клала рядом с остатками костерка камень и на нем раскладывала кусочки пищи, а потом почти неслышно произносила несколько слов. После того как она все это проделает, Варрин склонял над едой голову и бормотал те же слова. Они уходили дальше, а еда оставалась.

Оризиан чувствовал себя неловко, но уж очень хотелось спросить, что это все значит. На третий вечер, когда Эсс'ир присела рядом с ним, ему не удалось справиться с любопытством.

— Пища для беспокойных мертвых. Тех, которые бродят. Здесь нет энхина, чтобы нас защитить. Если один из беспокойных придет ночью, он найдет еду и не тронет нас.

— Беспокойные мертвые? — переспросил Оризиан, чувствуя, как за хилым огоньком зашевелилась тьма. Не преданная земле смерть.

— Ты боишься смерти? — прошептал он.

— Не боюсь. Жалею. Тот, кто не спокоен, не отдыхает.

Оризиан не знал, как себя вести с Эсс'ир. Он чувствовал, что она стала непринужденнее, чем в во'ане. Может быть, потому, что рядом был Варрин, или потому, что больше не была его целительницей, а только стражем и проводником. И кроме того, она не насмехалась над ним и не относилась к нему с пренебрежением, как Варрин. Она разговаривала с ним и даже кое-что рассказывала, хоть и сдержаннее, чем в лагере. Гораздо чаще брата она поджидала их с Ротом и даже помогала подняться, если кто-нибудь из них падал.

Они подошли к потоку, который журчал между покрытых мхом камней. Здесь был и небольшой спокойный водоем, в который вода собиралась перед тем, как обрушиться вниз, в долину. Пока Рот и Варрин сидели молча, Эсс'ир подвела Оризиана к краю и заставила его встать рядом с ней на колени. Он осторожно, придерживая бок, опустился на землю; последние дни рана причиняла ему боль.

Она закатала рукава меховой куртки, обнажив бледные руки. Он наблюдал затем, как сгибаются длинные пальцы. Она сунула руку в воду так осторожно, что почти не потревожила ее — всего лишь намек на поверхности. Заведя руку под самый край берега, она смотрела при этом не на воду и не на руку, а на Оризиана. И он никуда больше не смотрел, только в эти совершенно серые глаза.

В ее лице ничего не отражалось: ни ожидания, ни надежды, ни сосредоточенности. Эта поверхность была не более взволнована, чем поверхность омуточка. Но вот сложенные ковшиком руки показались из воды, и в них оказалась небольшая блестящая рыба с красными пятнышками по бокам. Это была горная форель. Оризиан засмеялся, на мгновение улыбка появилась и на лице Эсс'ир, словно солнце коснулось уголков ее рта.

— Ты, — сказала она.

Он подчинился и тоже сунул руки в воду. Он шарил руками вдоль берега, натыкался на землю и ломал о гальку ногти, потом нащупал что-то холодное, гладкое и скользкое. Осторожно сжав руки, он достал рыбу. Но едва он вынул ее на воздух, она резко дернулась и, выскочив у него из рук, пропала.

Он расстроился и не смог этого скрыть. Эсс'ир снова улыбнулась.

Они больше не ловили рыбу, а разделили скудную плоть первой рыбки на четверых. Ее оказалось достаточно, чтобы этот ужин оказался лучше всех после их выхода из лагеря.

Разглядывая рану на боку Оризиана, Рот поджимал губы. Куртка у Оризиана была поддернута кверху.

— Как она выглядит? — спросил юноша.

Рот уклончиво пожал плечами:

— Интереснее знать, как она себя чувствует.

— Неплохо. Зудит иногда. Она зажила?

— Скоро заживет, если ты будешь осторожнее. Еще красная. — Он понюхал чем-то густо смазанную повязку, которую снял с раны. — Хотел бы я знать, что это они используют для ран.

— Что бы ни было, оно помогает. Я бы на это согласился.

Рот хмыкнул и выпрямился.

Оризиан одернул куртку и тоже выпрямился, очень осторожно, потому что берегся.

— Я уверен, они знают, что делают. Они — кирининские лекари, и все эти средства есть у Иньюрена. Ведь он ими никогда и никому не причинил вреда, правда?

— Однако, не все, кого он лечил, вылечились, — возразил Рот.

— Ну а это помогло.

Рот хмуро рассматривал примочку, которую держал в руках. Оризиан бросил взгляд выше по склону. Там, спиной к ним, сидела Эсс'ир. Она сказала только, что одежду лучше снять, и больше не проявляла никакого интереса. Варрин недавно исчез, то ли пошел на охоту, то ли проверял окрестности. Как всегда, он не потрудился объяснить свои действия.

Рот, не отводя напряженного взгляда, наклонился к Оризиану.

— Мы должны уйти, — прошептал щитник. — Бросим их. Что бы они ни думали, а мы им не пленники.

Оризиан мотнул головой, но Рот настаивал:

— Это и так затянулось. Андуран недалеко. Говорю тебе, если мы спустимся по холму прямо здесь, то через час или два окажемся в долине. Оризиан, эти существа нам не друзья. Они нам не нужны.

Оризиан кинул нервный взгляд в сторону Эсс'ир. Не слышит ли она, что говорит Рот? Кирининка сидела неподвижно.

— Им велено оставаться с нами, Рот. Я и сам хотел бы добраться туда как можно скорее, но их во'ан'тир велела им сопровождать нас и проследить за тем, чтобы мы покинули их земли. Они не могут позволить нам уйти самим.

— Нам не требуется их согласие, — нетерпеливо прошипел Рот. — И это не их земли, а наши, твои. Сейчас как раз удобный случай. Ты почти выздоровел. Братца нет. А ей одной с нами двумя не справиться.

Оризиан снова кинул тревожный взгляд на Эсс'ир. Она сидела все так же неподвижно и спокойно. А еще он заметил, что правой рукой она придерживает лежавшее рядом копье. Он не помнил, чтобы раньше такое было. И он вдруг ощутил страх, и еще что-то мелькнуло перед ним, как будто впереди, всего в нескольких шагах, его ждало что-то ужасное.

— Нет, Рот, — заторопился он. — Остановись. Мы останемся с ними.

Слова были какие-то незнакомые и нескладные, язык еле их выговорил. Он знал почему: он никогда прежде, что бы ни случилось, не командовал Ротом. Никогда. Щитник моргнул. По тому, что мелькнуло в его глазах, Оризиан понял, что ему очень хочется поспорить. Но Рот подавил это желание, и лицо его разгладилось.

— Как скажешь, — сказал щитник, и Оризиан не услышал в его голосе ни следа раздражения или огорчения.

Вскоре после этого вернулся Варрин и молча сел рядом с сестрой. И в это время на них обрушился ветер с дождем. Он пришел в долину с севера и полчаса поливал все вокруг и трепал деревья. Промокшие киринины трясли головами, как отряхивающиеся после воды животные. Эсс'ир наклонилась вперед так, что длинные волосы повисли занавесом, и пропустила пряди сквозь стиснутые пальцы. Оризиан видел, как несколькими такими движениями она почти высушила волосы.

Детское тело скорчилось там, где упало. Одна рука согнута и придавлена туловищем. Рот положил руку на плечо мальчика и перевернул его. Руки и ноги безвольно мотанулись. Смерть недавно настигла ребенка, он еще не совсем окоченел. Оризиан успел бросить взгляд на поврежденное лицо, оно было распорото, виднелись не то зубы, не то осколки кости, и масса крови. Стоявший на коленях Рот поспешно передвинулся и закрыл от Оризиана жуткий вид.

Одежда на трупе была очень бедная, домотканая: кожаные шлепанцы, гетры из некрашеной шерсти. Пастушонок, похоже, или сын лесоруба. Мальчик лежал в неглубокой яме. Деревья склонились над ним. Трава после недавнего дождя была мокрой и ярко-зеленой.

Два киринина стояли сзади, опершись на копья. Они смотрели, как Рот закрыл ребенку глаза, потом вытер о траву руку и перевернул тело, чтобы не видно было лица.

— Недавно умер, — сказал щитник и встал. Оризиан подумал, что его щитник очень устал.

Они были уже не более чем в дне пути от Андурана. Только перевалить холмы, и они увидят долину Гласа. Последние пару часов они шли по лесу, в котором летом хорошо пасти скот — большинство деревьев здесь были еще молодыми и хилыми, от тех же, что могли послужить отличным материалом, остались только пни.

Рот протянул руку:

— Это было в ране.

На ладони лежал кусок тонкого рога с заточенным острием.

— Что это? — спросил Оризиан.

— Северные тарбены приделывают их к своим дубинкам. Те, кто убил его, — тарбены. — Рот метнул взгляд на Эсс'ир и Варрина. — Дикари. Вряд ли это люди.

— Тарбены, — тихо повторил Оризиан. — Это плохо, да?

Рот кивнул и отбросил осколок рога, который исчез в траве, будто его и не было.

— Да, — ответил он. — Если тарбены свободно рыщут так далеко на юге, это очень плохо. Они могли прийти сюда только с армией Темного Пути. Я бы не поверил собственным глазам, но их уже видели.

— Мы должны позаботиться о теле, — сказал Оризиан.

— Небезопасно здесь оставаться. Те, кто это сделал, могут быть еще где-то недалеко.

Оризиан посмотрел на мертвое тело. Жизнь не оставила на нем никаких следов. Трудно было и представить себе, что когда-то в этом бесформенном теле бурлила жизнь. Насколько он мог судить, вся его семья тоже кончила этим: конечно, Фариль и Лэрис, возможно, Кеннет и Эньяра. Все. Он хотел отвести глаза. Но не мог оторвать взгляда от старой, аккуратной заплатки на куртке мальчика.

— Как думаешь, сколько ему лет?

— Не могу сказать с уверенностью, — проворчал Рот.

— И все же сколько, — повторил Оризиан и услышал незнакомую настойчивость в собственном голосе, как будто говорил кто-то другой.

— Двенадцать, может быть, тринадцать.

— Мы должны найти того, кто это сделал, — сказал Оризиан.

— Я не думаю… — начал Рот.

Оризиан указал на край ямы. Трава на нем была примята.

— Даже я вижу следы, — сказал он.

— Может быть, лучше пройти мимо и направиться в Андуран?

— Нет. Этот мальчик не мог быть здесь один. Где-то недалеко должен быть его дом, семья. И родители могут его искать.

— Больше похоже, что они умерли, и тарбены сейчас пируют над их сердцами, поджидая нас.

Оризиан внимательно посмотрел на щитника, а Рот смотрел на него, и лицо у него было очень спокойное, очень решительное.

— Тогда мы их убьем, — заявил Оризиан. — Умно это или не очень, я намерен пройти по следу этого мальчика. Это наши люди. И мы пройдем мимо?

Рот поскреб бороду.

— Я это сделаю, Рот. Я — племянник тана, — тихо сказал Оризиан. Никогда раньше он не думал, что положение дяди может как-то влиять на их отношения; хотя, возможно, и может.

Щитник одно-два мгновения выдержал взгляд Оризиана, потом опустился на колени и начал изучать почву. Оризиан посмотрел на Эсс'ир и ее брата. Они оба не вмешивались и не выказывали особенного интереса к тому, что происходит.

— Мы хотим найти семью мальчика, — сказал он им.

Эсс'ир слегка кивнула. Оризиан понятия не имел, что это означало, кроме того, что она поняла его слова.

— Их было трое или четверо, — сообщил Рот. — Они догнали его и убили дубинками и копьями. Легко сказать, Оризиан, но ты же понимаешь, что, если они нас видят, мы должны убить их. Всех, если сможем. Если хоть один убежит, он может вернуться и привести с собой множество других.

— Конечно. — Оризиан сам услышал, как похолодел его голос. Рот поднялся и посмотрел на Эсс'ир и Варрина. Хотя, когда он заговорил, его слова все-таки предназначались Оризиану: — У тебя только нож. Может быть, те, кто это сделал, здесь не одни. Нам может понадобиться помощь.

Оризиан посмотрел на кирининов. Те оба смотрели на него, не на Рота.

— Эсс'ир, если будет сражение, нам будет нужна ваша помощь. Пожалуйста.

Но ответил Варрин:

— Здесь у нас нет причины для вражды.

— Возможно, нет. Но если тарбены зашли так далеко, они пойдут и дальше. Они с тем же удовольствием будут убивать кирининов, как и хуанинов.

— Мы пойдем, — сказала Эсс'ир. — Мы должны довести тебя до опушки леса. Мы еще не на опушке.

Когда они отправились по следу, оставленному мальчиком и его преследователями, Рот пробормотал Оризиану:

— Я твой щитник, и уж позволь мне охранять тебя. Если возникнет какая-нибудь тревога, оставайся позади меня. Что бы ни случилось, не беги. Тарбены опасны, но они трусы. Они как волки: завиляют хвостом, если решат, что у тебя зубы острее, чем у них. Стой к ним лицом, покажи им зубы. И будем надеяться, что твои друзья знают, как пользоваться луками.

Мальчик пришел не издалека. Он перешел небольшой ручей, пробежал под длинными ветвями огромного дуба, которого пощадил топор, пересек поляну, которая весной, наверное, вся расцветала цветами. Недалеко.

Они лежали на вершине небольшого холма, разглядывая небольшую лачугу, расположившуюся шагах в ста между деревьями внизу. В таких же лачугах проживали сотни простых людей Ланнисов: квадратная, из дерева и камня, с примыкавшим к одной из стен небольшим навесом для дров. Под крышей развешаны силки. Перед навесом валялось расщепленное копье. Как будто в любой момент из хижины выйдет человек с топором. Он может быть углежогом или охотником, или даже бортником, отыскивающим в лесу дупла с пчелами.

Разбитая дверь в домик была распахнута настежь. Доносившиеся из домика голоса явно принадлежали не леснику и его семье. Этого языка, грубого, резкого, крикливого, Оризиан никогда не слышал. Он напрягся. Когда они стояли над ямой с телом, было совершенно понятно, что нужно делать, а теперь, перед лицом последствий своей воли, он был уже не так уверен. Конечно, Рот оказался прав. Мудрее было бы пройти мимо. Но все-таки он был племянником тана, а те, что жили здесь — людьми его Крови. Оризиан принимал присягу, и если она что-то значит, то, конечно, именно защиту людей.

Потом из хижины показалась фигура. Это был мужчина, но Оризиан таких еще не видел. Высокий, поджарый и длинноногий, как тощий пес. Грязные всклокоченные волосы в колтунах. Множество кусочков кости было вшито в мех куртки, создавая отвратительный узор. Руки у него были обнажены, но прикрыты кожаными наручнями, по одному на запястье и у плеча. Он нес на плече ужасное на вид оружие: длинную дубину с утолщенной головой, из которой торчало пять или шесть шипов.

Некоторое время человек непонятно зачем околачивался возле двери. Потом сплюнул, поскреб лицо и огляделся. Хоть его глаза и прошлись по тому месту, где на сырой траве лежал Оризиан со спутниками, он ничего не заметил. Он был спокоен и беспечен.

Тарбен вернулся в хижину. Оттуда донесся новый взрыв громких голосов. Похоже, там спорили. Рот немного подался назад от гребня холма. Как только они оказались вне видимости хижины, все четверо плотной группой присели на корточки.

— Не могу точно сказать, сколько их там, в лачуге, но, судя по голосам, четверо или пятеро, — прошептал Рот.

— Никого из семьи мальчика не видно. Как думаешь, может быть, они внутри? — спросил Оризиан.

Рот пожал плечами:

— Если они и там, то мертвые, а то и еще что-нибудь похуже. Тарбены не берут пленных, Оризиан. Скорее всего они тут наедятся, напьются и отправятся еще куда-нибудь.

— И, может быть, то же самое сотворят с другой семьей, на которую наткнутся?

— Может быть. Но пока они здесь, и я был бы рад увидеть их мертвыми. Хотя сначала нам нужно их выманить на воздух. Если мы ворвемся внутрь, то скорее всего сами станем пищей для канюков.

Варрин что-то прошептал сестре. Она кивнула, и он, низко пригнувшись, пробежал по гребню и исчез. Эсс'ир достала из колчана стрелу и, облизав, смочила оперение изящным, почти привлекательным движением. Рот выглядел встревоженным.

— Что случилось? — Он пытался шептать.

— Они должны быть под небом, да? Чтобы убить их? — и Эсс'ир начала карабкаться к тому месту, с которого они наблюдали за хибаркой.

Рот, выдернув из ножен меч, вздернув брови, поглядел на Оризиана и отправился следом.

Голоса унялись. Вокруг хижины все было спокойно. Только легкий ветерок качал верхушки деревьев. Один из его порывов коснулся двери, и она скрипнула. Оризиан поймал себя на том, что затаил дыхание.

— Что происходит? — опять спросил Рот. Видно было, что он готов рассердиться.

Эсс'ир указала пальцем. Варрин был уже там, он стоял, прислонившись к ближайшей стене хибары. Эсс'ир привстала на одно колено и положила стрелу на тетиву. Рот раздраженно рыкнул, но и сам привстал и проверил, ловко ли лежит в руке меч. У Оризиана инкаллимовский нож пока еще висел на поясе, но он тоже взялся за рукоятку, а когда встал на колени, дал себя знать бок, и юноша вздрогнул.

Варрин постоял, а потом двинулся вперед. У него в руке было копье, а колчан и лук еще оставались за спиной. Он прошел шагов двадцать и остановился на открытом месте перед дверью.

— Я бы сделал не так, — проворчал Рот.

Варрин бросил короткий взгляд в их направлении. Эсс'ир натянула тетиву. Варрин сделал несколько шагов в сторону и встал так, чтоб его было видно в открытую дверь. Он ждал.

— Не забудь, оставайся сзади, — прошептал Рот на ухо Оризиану. Внутри хижины раздались крики. Варрин повернулся и побежал в сторону Оризиана и других. Тарбены высыпали вслед за ним, толкаясь и чуть не падая в спешке. Они увидели только одного удиравшего киринина и ринулись за ним. Их оказалось шестеро. Оризиан видел оскаленные зубы, дубинки и изготовленные копья.

Стрела полетела и нашла цель в груди самого дальнего тарбена. Он споткнулся и упал. Рот вскочил и с безумным воплем «Ланнис! Ланнис!» кинулся вперед. Еще одна стрела просвистела в воздухе и попала в плечо тарбена. Тот закружился, но все же не упал. Двое из тарбенов уже замедлили бег, поняв, что встретили не одинокого противника. Но двое продолжали бежать, слишком взбешенные, чтобы думать о происходящем. На середине склона Варрин повернулся навстречу им. Первым до него добежал тот самый тарбен, что выходил из лачуги. Он взмахнул усаженной шипами дубиной, но киринин скользнул под нее и всадил копье в самый живот. Копье проткнуло мех, подняло человека над землей и вышло из спины. Варрин выпустил из рук оружие, и тело упало. Следующего тарбена киринин встретил ударом по колену, а потом оба сцепились и покатились, стараясь одолеть один другого.

Тот, которого кирининка ранила в плечо, бросился бежать. Она выпустила еще одну стрелу, и та попала ему в спину. Рот держал под контролем двух последних. Одного он всем своим весом оттолкнул назад. А другой замер, не зная, что предпринять: то ли пора проявить храбрость, то ли лучше удрать. Эсс'ир прицелилась, тетива щелкнула, и стрела воткнулась в землю перед ним. Тарбен взглянул вверх. Он долю секунды смотрел прямо на нее, а потом решился, изготовил копье и скачками понесся к ней и Оризиану. Эсс'ир отбросила лук и наклонилась, чтобы поднять свое копье. Тарбен был уже близко. Оризиан отступил на шаг. На него тарбен не смотрел, такое впечатление, что юноша стал для него невидимым.

Эсс'ир встретила тарбена выпадом. Тот пошатнулся, поскользнулся и опустился на четвереньки. Быстрее, чем сокол в атаке, она развернула копье и торцом ударила его в поясницу. Он хрюкнул. Но это был сильный тарбен и от удара только покачнулся. Он сделал ложный выпад, и Эсс'ир отступила на шаг вверх по склону. Тарбен издал странный звук, то ли рычание, то ли стон. Он замотал головой, и во все стороны разлетелись полоски кожи и шкур, вплетенные в лохматые волосы. Оризиан кинулся на него.

Он выступил из-за спины и сделал шаг в сторону, оказавшись почти вне видимости тарбена. Тот запоздал с реакцией, его копье развернулось, но Оризиан уклонился от него и, ударив человека, ранил его где-то в области талии. Тот не упал, а Оризиан почему-то никак не мог развернуть нож так, чтобы нанести правильный удар. Но тут послышался глухой удар и раздался пронзительный вопль, это копье Эсс'ир глубоко вонзилось в плоть тарбена. Такого обилия хлынувшей крови Оризиан еще не видел, даже когда перерезали горло овце. Тарбен пробовал повернуться, но опрокинулся на спину. Оризиан навалился на него сверху и со всей своей силы всадил нож во вражескую грудь. От такого сильного удара рукоятка ножа выскользнула у него из руки. Везде была кровь: на пальцах, на ноже, на одежде. Клинок так и остался торчать там, куда он его воткнул. А потом раздался рев, или, возможно, крик, вытеснивший из головы Оризиана все мысли, унося его прочь на волне ярости и горя. Он выхватил нож и еще раз воткнул его в грудь тарбена, потом еще и еще.

Тарбен не двигался. Он все еще издавал странные звуки, но они становились все тише и, наконец, стихли вовсе. Вся трава вокруг была темной и липкой от крови. Эсс'ир, подпрыгивая, бежала к лачуге. Оризиан не хотел оставаться наедине с мертвым телом и потому последовал за ней.

Рот убил своего противника. Варрин сумел-таки придавить своего, последнего, и сел верхом ему на грудь. Как раз в то мгновение, когда они с Эсс'ир проходили мимо, киринин достал из-за спины, из колчана, стрелу и воткнул ее в шею тарбена. Первый, которого стрелой в спину ранила Эсс'ир, полз на четвереньках в сторону хибары. Он что-то быстро-быстро лопотал на своем непонятном языке. Но и без знания языка, было ясно, что этот поток бессмысленных слов означает только ужас. Рот подошел к нему и занес меч над шеей тарбена. Оризиан отвернулся.

В хижине они нашли мать, отца и двух сестер мальчика. Все мертвые.

Когда все кончилось, Оризиан сидел на траве, недалеко от хижины, спиной к ней и смотрел на лес. Когда смотришь в этом направлении, все кажется обычным, как будто ничего не случилось. Деревья выглядели как всегда, и стволы, покрытые лишайником, ничуть не изменились.

Он все еще держал в руке нож. Рот забрал у него нож и вымыл в бадье с водой, которую нашел за дверью лачуги. Оризиан тоже, насколько смог, почистился, хотя и сомневался, что можно избавиться от всех пятен на одежде.

Щитник подошел и сел рядом с ним.

— Все в порядке?

— Это совсем не то, что на занятиях, да? — отозвался Оризиан.

— Не то. Хотя ты действовал хорошо. Не показал страха, остался жив. Чего еще требовать?

Недалеко от них Эсс'ир доставала и проверяла запасные стрелы, примеряя их к тетиве. Оризиан показал на нее.

— Она его убила. Правда. Так много вышло крови оттуда, куда она его ударила, что он в мгновение ока обескровел до смерти, — говоря это, он сам удивлялся, что правда это или нет, но пустота в желудке никак себя не проявила.

— Возможно. Однако ты все-таки должен был убедиться, что он больше не поднимется. Это очень важно, Оризиан. Сделай только половину дела, и когда-нибудь тебе опять придется заняться смертным делом.

— Я думал, что буду чувствовать себя лучше, — признался Оризиан.

— Лучше?

— Я думал, это будет небольшой расчет. За Рождение Зимы. За отца.

— И нет?

— Нет.

— Это начало. Только начало. Эти люди, которых мы убили, враги нашей Крови.

Но Оризиан больше не был уверен, что какое-то любое количество убийств может сравнять счеты Рождения Зимы. Такое было ощущение, что недавно происшедшее не имело к Колгласу никакого отношения. И даже если бы такое случилось еще тысячу раз, то и тогда у Оризиана не появилось бы возможности сказать отцу, как он его любит несмотря ни на что. Эсс'ир пустила стрелу в ствол березы, та с чмоканьем вошла в дерево и осталась дрожать в стволе.

— А ведь она знает, как пользоваться луком, а? — сказал Оризиан.

— Знает. В этом нет никакого сомнения.

Они оставили тарбенов любителям падали. Но принесли мальчика и положили его рядом со всей семьей в яму перед их домом. По традициям Крови это был бедный конец, но ни о каком погребальном костре речи быть не могло. Не нужно, чтобы кто-нибудь понимающий увидел дым. Потом они хорошо поели и собрали все продовольствие, какое нашли, чтобы взять с собой. Оризиану стало неловко.

— Если оставим, все сожрут крысы, — резонно возразил Рот. — А хозяева еды для нас не пожалели бы.

Весь остаток дня они шли молча. Когда уже наступали сумерки, они вышли на опушку леса, перед ними лежала долина Гласа: несколько закругленных, пологих склонов с вырубленными деревьями, а за ними равнина долины. Огромная плоская земля, раскинувшаяся как лоскутное одеяло. То тут, то там виднелись сельские домики и кое-где пасущийся скот, только все было как-то безжизненно. Не было видно ни людей, ни дыма, поднимающегося из трубы. В душе Оризиана мелькнуло дурное предчувствие. Сейчас лес показался ему безопасным и спасительным укрытием по сравнению с открытой и незащищенной землей.

Андуран стоял не в центре долины, а у ленивого поворота Гласа, левее и восточнее того места, где они стояли. Хоть и вечер, а река еще слабо светилась, несмотря на то, что солнце почти уже зашло. Замок стоял вплотную к берегу. Город, им охраняемый, лежал южнее, темный, бесцветный. Вопреки своим ожиданиям, Оризиан не испытал никакого облегчения. Рот стоял рядом с ним.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Оризиан.

Рот, сосредоточенно хмурясь и прищурив глаза, разглядывал пейзаж.

— Лагерь, — сказала Эсс'ир. — Там.

Рот и Оризиан посмотрели туда, куда она показывала. Оризиан так и не понял, о чем она говорит: что-то неясное, расплывчатое с темной точкой посередине. Недалеко от Андурана. Очень может быть, что это палатки, расположившиеся вокруг большого сельского дома. Но что бы это ни было, этого не было, когда они с Ротом проезжали здесь, возвращаясь из Андурана домой.

— Так что же это? — пробормотал Рот.

— Враг, — ответила Эсс'ир.

— Белые Совы, — добавил ее брат, и впервые в его голосе прозвучало чувство. Он сказал эти слова так, словно они были омерзительны на вкус.

Рот чуть не засмеялся:

— Белые Совы? Да в таком лагере их должны быть сотни. И где? Посреди долины, прямо рядом с Андураном? Ты с ума сошел!

— Нет, — только и сказала Эсс'ир.

— Это невозможно, — настаивал Рот. — Инкаллимы в Колгласе и тарбены здесь — это уже странно, но Белые Совы?..

Оризиан нахмурился:

— Невозможно было даже представить, что инкаллимы доберутся до Колгласа, но они это сделали. Белые Совы помогли им. Именно это говорила Инхинир там, в во'ане.

Варрин присел на корточки. Он больше не обращал на спорщиков никакого внимания и смотрел только на лагерь внизу, на дне долины. Оризиан повернулся к Эсс'ир.

— Ты уверена?

— Да.

Рот раздраженно фыркнул. Оризиан сделал вид, что не слышит.

— Сколько? — спросил он.

— Много.

— Ладно. Я уж не буду возвращаться. Только теперь мы должны двигаться осторожно. Нужно посмотреть, что мы обнаружим.

Эсс'ир сказала:

— Дождемся темноты. Мы тоже пойдем. Нам нужно знать, что делает враг. Там, где вы слепы, мы умеем видеть.

VIII

Стрела катапульты вынеслась вперед, и через стену замка Андуран полетел огонь. Бочки с горящим маслом и смолой ревели в воздухе. Потом осаждающие услышали, как где-то в цитадели тяжко ухнуло. В ответ на это воины, прятавшиеся среди людей, прямо перед замком обслуживающих орудия, разразились злорадным хохотом. Они криками подбадривали метателей, торопили тех скорее отводить стрелу для следующего броска. Катапульт было всего три, зато действовали они одновременно. Вонючий дым от смоляных ракет накрыл всю округу. Некоторое время защитники замка предпринимали попытки поразить людей возле машин стрелами, но точности мешало слишком большое расстояние, да и воины со щитами были на страже. И вот день уже близился к закату, надвигались сумерки, а бочки, камни и разбитые головы так и остались без ответа.

На улицах и в домах, стоявших перед замком за пределами смертоносного пространства, наблюдалась какая-то активная, но приглушенная суматоха. Небольшие отряды воинов с обмотанными тряпками ногами двигались по переулкам, собираясь в брошенных домах и тавернах. Под убийственными взглядами капитанов замолкали все разговоры. У них не было с собой факелов, и в углубляющейся темноте то и дело раздавались приглушенные проклятия, когда кто-то спотыкался или даже падал. Потом всем были розданы кубки с крепким пшеничным напитком, по глотку на каждого. Кто-то из воинов заснул, кто-то — нет. Некоторые бормотали в темноте: «Моя нога на Пути. Моя нога на Пути». И всю ночь, снова и снова, катапульты метали полосы пламенного золота в черное небо.

За несколько часов до рассвета интенсивность обстрела снизилась. Первый дневной свет принес крепкий морозец. На севере, на вершинах Кар Крайгара, собирались облака. Люди на зубчатых стенах, вздрагивая от холода, всматривались в выступавший из мрака город. Катапульты стихли, теперь около них не было никаких признаков движения. В Андуране то тут, то там появлялся какой-то странный свет. То и дело оглушительно трещала горелая древесина.

Если верить глазам, все было спокойно, во всяком случае, вблизи. Среди заграждений и низких земляных укреплений, сооруженных под стенами замка, скопились соплеменники-тарбены, их было больше, чем прежде. Они давились и прижимались друг к другу в поисках хоть какой-нибудь поддержки и защиты. Несколько стрел долетело со стен, но тут же прозвучала команда поберечь стрелы. Среди домов, стоявших перед замком, передвигались фигуры; их было немного, но они двигались торопливо и целеустремленно. Часовые пригляделись и увидели копья и боевые топоры. Они разглядели еще больше фигур, жавшихся под навесами крыш. Темный Путь собирал все силы.

Весть разнеслась по замку как лесной пожар:

— Они попытаются преодолеть стены. Они будут рушить ворота. К оружию. К оружию.

Воины и фермеры, щитники и горожане разобрали все оружие, какое нашлось, и отправились на стены. Им было голодно и холодно. Они устали, поскольку не выспались из-за бомбардировки. Но они взошли на стены и поклялись друг другу, что Темный Путь сегодня захлебнется в крови.

Кросан и Нарадин, Тан и Наследник Крови стояли рядом на стене над воротами. Они старались зря не рисковать, лишь на самый краткий миг выглядывая и осматривая мрачную сцену.

— Они проявляют нетерпение, — сказал Нарадин.

Кросан хмыкнул. На нем были полированные латы, на руке висел блестящий серебряный щит.

— Мы им так легко не дадимся, — ответил Тан.

Нарадин поглядел вниз, во внутренний двор замка. Большинство надворных деревянных построек, примыкавших к башне — конюшни, кузня, сарай с сеном, — лежали в руинах, сожженные во время бомбардировки. Новый огонь разожгли только сейчас: костер, на котором были сложены люди и лошади, а также головы, заброшенные в замок катапультами. Сама главная башня не была повреждена, хотя в нескольких местах имела отметины. На одном из верхних этажей начался было пожар, но его быстро потушили. Нарадин бросил взгляд на стены по обе стороны ворот. Из тех, кто собирался защищать ворота, больше половины вообще не были воинами: в основном попавшие в замковую ловушку горожане, измученные и трепещущие от страха, у которых не было иного выбора, как только взяться за оружие.

— Была бы у нас хоть пара сотен обученных копьеносцев, они решили бы, что мы неуязвимы, — наконец отозвался Наследник Крови.

— Ну, у нас нет этих сотен, — твердо сказал Кросан. — Так что придется положиться на храбрость тех, кто у нас есть. Если мы потерпим неудачу, другие отомстят за нас: Ленор, Кеннет, если они еще живы. Хотя для начала давай постараемся сделать все, чтобы их месть не потребовалась. Наша Кровь еще жива.

Нарадин кивнул.

— Иди в башню, — распорядился Кросан. — Жди там вместе со Щитом и теми, кого еще найдешь. Береги Эйлен и ребенка. Предоставь стены и двор мне. Мы встретимся снова, как только все будет сделано.

Нарадин обнял отца. Они на несколько мгновений замерли в объятиях друг друга, потом разошлись, каждый своей дорогой.

Стрелы катапульт медленно откинулись назад. Корзины с камнями и валунами вручную поставили на место. Кейнин нан Горин-Гир стоял в начале улочки в пределах видимости ворот Замка Андуран, но прикрытый от стрел нависающей крышей. Человек, стоявший впереди него шагов на двадцать, недалеко от катапульты, внимательно следил за Наследником Крови. Кейнин кивнул, и три огромные машины опять загрохотали.

Кейнин повернулся к тощей, редкозубой фигуре, стоявшей рядом.

— Ну, иди, — приказал он вожаку тарбенов. Взгляд у человека сразу стал враждебным, как будто он готов был рассердиться, но, склонив седую голову, старик сделал широкий шаг из-под навеса, втянул в себя побольше воздуха, раскинул руки и заорал во всю силу старых легких. Это был бессловесный, непонятный вопль.

Сотни тарбенских воинов, топтавшихся среди людей, обслуживавших машины, поднялись как один и тоже заорали, словно освобождаясь наконец от напряжения. Возбужденная масса с длинными, плавно качавшимися на бегу лестницами хлынула к стенам замка. Многие пали, затоптанные или отброшенные товарищами. Стрелы и камни ливнем обрушились на них из-за зубцов стен. Некоторые валуны, брошенные катапультами, отскакивали от стен и падали в самую гущу соплеменников. Однако лестницы все-таки были доставлены к замку и прислонены к стенам.

Как только тарбены начали карабкаться вверх (как муравьи на огромный валун), еще одна группа, примерно из тридцати человек, сильнейших воинов самого Кейнина, начала проталкиваться через толчею к воротам. Они толкали тяжелый таран на колесах, изготовленный из цельного окованного железом дуба. Не успели они еще направить ствол огромного дерева на ворота, как сверху на них посыпались стрелы и камни. Человек двенадцать пали, но сзади подбежали другие и заняли их места.

На стенах уже обменивались ударами, кровь лилась рекой. Множество тарбенов с воплями летели с лестниц вниз, прямо на головы стоявших внизу соплеменников, но некоторым удавалось добраться до верха. Там против них бок о бок с воинами замка сражались женщины, старики и дети, вооруженные палками, дубинами, топорами и кухонными ножами. Они убивали, их убивали.

Тан Кросан ходил вдоль стены, Щит не отставал от него. Они выдвинулись вперед, размахивая длинными мечами. У тарбенов не было другой защиты, кроме туник из куньего и рысьего меха. Мертвые валились кучами. Раненые стонали и корчились, их затаптывали. Кросан подошел к торчащему концу лестницы и с яростным криком хлестнул поднимавшегося по ней человека. Два щитника шестами оттолкнули лестницу от стены, и она рухнула. Внизу таран уже бил в ворота.

Тан вытер со лба пятна крови. Поглядел налево, направо. Везде шло сражение, но победу одерживали защитники замка. Тарбены нигде не смогли закрепиться. Совсем рядом с таном огромный валун вдребезги разбил зубец стены и, вращаясь, упал во двор. Кросан выглянул, чтобы узнать, как дела у осаждавших, и увидел, что уже не может быть никакой передышки. Воинство Горин-Гира двигалось по открытому пространству, впереди шли копьеносцы с копьями наперевес, за ними воины с мечами и боевыми топорами. Беспорядочный ливень стрел обрушился на них с тех мест на стенах замка, которые еще не были заняты врагом. Треск разбитого дерева возвестил о том, что ворота повреждены. Армия Темного Пути кишела у подножия стен; еще больше лестниц появилось над зубцами. Едва Кросан отодвинулся за зубец, как шквал арбалетных стрел просвистел у него над головой. Рядом с ним упал один из щитников.

Едва главные ворота были взломаны, воины Горин-Гира разбросали щепки и осколки деревянных ворот и полились в образовавшуюся брешь. Им преградили путь внутренние ворота. А там, под сумрачным сводом прохода между внешними и внутренними воротами из каких-то лазов и ниш в них, как метательные снаряды, полетели мертвые тела павших защитников замка. Таран вкатили под своды прохода, перемалывая мертвых и давя неосторожных, попавших под колеса.

Силы тарбенов на стенах иссякли. Одни из них умерли, другие свалились, третьи откатились назад. Однако свою задачу они выполнили. Одетые в железные туники воины Темного Пути, толпившиеся у стен и дожидавшиеся своей очереди, заняли место тарбенов. Их встретило гораздо меньшее количество уставших защитников. Кросан собрал остатки своего Щита и всех, кого смог найти, во внутреннем дворе, прямо перед внутренними воротами. Подняв глаза на стены, он сразу понял, чем кончится этот день. Темный Путь заплатит большую цену за победу над Замком Андуран, но это будет победа Пути. У тана было еще много людей, однако какая бы храбрость и решимость ни горели в сердцах Ланнис, все-таки их было недостаточно, чтобы перевесить численность врага. Внутренние ворота вздрогнули, затрещали, пыль полетела во все стороны, когда таран ударил еще раз.

Кросан поднял меч и щит над головой и закричал:

— Ланнис!

— Ланнис! — кричал он, и его крик подхватили все вокруг. Потом сдались и внутренние ворота. Кросан кинулся навстречу Темному Пути.

В сумраке подворотни, вокруг тарана и позади него сражение перешло в свалку. Копья разлетались в щепы, ударившись о щиты, или парировались. Или пронзали плоть. Тела сталкивались с телами. Ножи взлетали и наносили удары, неистово хлеща в давке тел и ног. На передние ряды противника напирали задние, и битва, по мере того, как падали защитники Ланнис-Хейга, стала распадаться на отдельные группы сражающихся людей. Перемешавшиеся группы воюющих сторон вкатились во внутренний двор.

Наследник Крови Нарадин с двумя десятками человек бросился в замок. Широкие взмахи их мечей прокладывали им путь к тану сквозь вражеские ряды. На щеке Кросана остался кровавый след от наконечника копья. Он смахнул кровь и срубил женщину, державшую копье. Нарадин, на мгновение потерявший равновесие, получил жестокий удар топором по щиту, рука, державшая щит, сломалась, но он все-таки сумел ударить врага мечом по запястью. Кисть вместе с топором отлетела в сторону. Атака Горин-Гира начала захлебываться, они откатывались назад, их теснили. Покрытие двора стало скользким от пролитой в бою крови. Груды искалеченных тел напоминали кучи опавшей листвы. Того бойца, что поскользнулся и потерял равновесие, пригвождали к земле копьями и убивали.

— Ко мне! Ко мне! — закричал Кросан, находившийся в самой гуще схватки. Он глубоко вонзил меч в бок врага, лезвие застряло между ребрами. А когда человек упал, тан не смог освободить клинок. И в этот момент на его плечо опустился меч, разрубил кость и глубоко вошел в тело. Кросан упал на колени и выпустил оружие из рук. Один из щитников бросился к нему и как смог прикрыл тана своим телом. Нарадин попытался поднять его здоровой рукой. Но со стены прилетела стрела и ударила сына правителя в горло. Он схватился за шею, покачнулся и рухнул. Другие помогли тану подняться. Меч так и не удалось освободить, щит выпал из раненой руки, и тогда Кросан выхватил меч у одного из своих помощников. Он поискал взглядом сына и не увидел его.

Появился свежий противник. И инкаллимы в том числе. И Вейн, и Кейнин, и его Щит. Внутренний двор опять наполнили беспорядочные стычки. Щитники образовали вокруг Кросана кольцо. Море захватчиков кружилось вокруг них. Одного за другим вырубали его защиту. И вот Кросан, Тан Крови Ланнис, уже окружен десятком пехотинцев Крови Горин-Гир. Они обрушили на него множество ударов, и он упал.

Армия Темного Пути, как свора диких псов, понеслась по замку. Скоро во всех коридорах, на всех лестницах стало тихо, если не считать шума битвы во дворе. В кухне и залах мужчины и дети были уложены мечами. Дверь в главную башню с треском распахнулась. Победители шарили по всей башне, по всем углам, в поисках спрятавшихся. Сама Вейн нан Горин-Гир пошла впереди, когда группа воинов взломала небольшую дверь на верхней площадке винтовой лестницы в главной башне. За дверью оказалась палата с голыми каменными стенами и каменным же полом. Возле кроватки в простом деревянном кресле сидела Эйлен нан Ланнис-Хейг и укачивала на руках крошку Кросана. Она молча смотрела на ворвавшихся. Они слегка замешкались, и она успела положить младенца в кроватку.

— Ты жена наследника? — спросила Вейн.

Эйлен ничего не ответила. Вейн подняла уже окровавленный меч и двинулась через комнату. Эйлен взяла стоявший рядом с креслом короткий меч и поднялась ей навстречу.

Довольно скоро Вейн нан Горин-Гир вытерла свой клинок о белые простыни.

Наследник Крови стоял в центре внутреннего двора Замка Андуран. Он опасался, что у него дрожат руки, так он волновался. Сражение закончилось почти час назад, тем не менее он до сих пор держал щит в руке и не вложил в ножны меч. И пот еще струился по спине. Кейнин поморгал, чтобы убрать с глаз слезы, кровь и… Что там еще им мешает? На поясе у него висел небольшой стеклянный флакон. В нем была пыль Замка Андуран, он собрал ее, чтобы отправить на север в подарок отцу.

К нему подошла Вейн.

Кейнин протянул ей руки ладонями вниз:

— Посмотри, не трясутся, а? Не могу говорить. Ты чувствуешь то же самое?

Вейн улыбнулась, а ему захотелось прижаться к сестре и опустить голову на ее сильное плечо. Последние несколько недель, с их напряженностью и неистовыми надеждами, как грандиозный отлив вымыли из него все силы, оставив только своего рода восторженное изнеможение. Вокруг них по всей земле валялись трупы.

Ими были забиты ворота. Дым все еще поднимался от головешек. Защитники замка оказались слабее, чем они думали, но цена, которую заплатила армия Кейнина, тоже была высока. Треть его сил по меньшей мере лежала мертвая вокруг него. Такова была слава.

Вейн сказала:

— Это больше, чем мы надеялись. Наверное, у судьбы на уме есть какие-то добрые намерения, раз она подарила нам такую победу.

Кейнин кивнул. Сейчас его мысли были больше об отце, чем о Темном Пути. Энгейн многие годы мечтал об этом дне. Кейнин и Вейн сделали его мечту былью. И не важно, что будет дальше.

— Сегодня вечером мы можем отпраздновать это в холле наших врагов, — предложила Вейн.

— Да. И послать сообщение на север. Наш отец порадуется. Тут-то Регнор ок Гир и увидит, что это возможно. Он должен прислать нам сюда помощь; он не может отказаться от шанса удержать то, что мы для него захватили.

— Возможно. Мы пошлем голову Кросана и его сына в Тенври. Пусть тамошний гарнизон увидит, что их тан повержен. А в главной башне мы убили Казначея Гривена: он со своей семьей прятался в кухне. Его голова тоже была бы прекрасным подарком.

— Я велю Игрису позаботиться об этом. — Кейнин наконец вложил меч в ножны и прислонил его к ноге. — Пусть сегодня вечером приведут эту девчонку… Эньяру. На праздник. Ей полезно будет посмотреть на останки своей Крови.

Он посмотрел на башню:

— Мы должны выбрать себе здесь комнаты, — сказал он. И почти без паузы, словно давно хотел сказать: — Пусть приведут и на'кирима Кеннета. Кажется, он сильно вскружил Эглиссу голову. Я думаю, победа — достаточный повод положить ему конец.

Далекая какофония со стороны замка донеслась и до темницы Эньяры. Она не знала, что это точно означает, но шум привел ее на грань страха. Она тяжело опустилась на пол, прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и заткнула уши. Теперь она не слышала звуков сражения, но пустоту заполнили самые страшные видения. Она вздохнула и опустила руки. Опять ветер принес крики боли и смерти. Это длилось долго, но в конце концов все стихло, и наступила тишина, которая была еще страшнее. Она поняла, что битва кончилась.

Те, кто несколькими часами позже пришел за Эньярой, не были обычными воинами. Они держались с надменным величием, их тяжелые кожаные туники были обшиты изящными цепями, более подходившими для церемоний, чем для сражения. Круглые щиты были закреплены на спинах кожаными ремнями. Некоторые из благородных стражников, возможно, это был Щит Горин-Гира, нарядились к празднику.

Они вывели ее из темницы, потом провели по проходу и вышли на тюремный двор. Уже почти стемнело. Всего только миг она наслаждалась ощущением открытого неба над головой, потом ее толкнули, чтоб двигалась вперед. Во дворе туда-сюда бегали люди. В толпе воинов Темного Пути Эньяра мельком увидела испуганные лица. Наверное, пленники, решила она. Темницы были переполнены. Потом она увидела, что к ней направляется Иньюрен. Он поморщился.

— Не лучшие хозяева из всех, что я знал, — сказал он.

В этот момент между ними втиснулись воины, и ответить Эньяра не успела. Их вывели из тюрьмы и торопливо повели по улицам Андурана. Они повернули только один раз, к замку. У Эньяры сжалось сердце, когда до ее ушей донеслись праздничные звуки. Последний лучик надежды, за которую она цеплялась до последнего момента, угас. Мимо них с воплями промчалась группа радостно возбужденных воинов. Один тащил за собой длинный кусок материи (где-то сорванный прекрасный занавес), у другого на шее болталась красивая цепь, эмблема какого-то замкового чиновника. Стражники, сопровождавшие Эньяру и Иньюрена, на всякий случай отвели их в сторону, уступая веселой компании дорогу.

Еще один взрыв криков послышался впереди, и она увидела мужчин, которые тащили по улице рыдающую девочку. Эньяра отвернулась. Один из стражников толкнул ее, и они продолжили свой путь по Улице Ремесел. Когда-то украшавшие улицу красивые дома сейчас стояли разрушенные, загаженные и выглядели, как родственники, скорбящие на похоронах. Эньяра чувствовала страх, в ней нарастали дурные предчувствия. Скоро их выведут на площадку перед замком, и у нее не было никакого желания видеть то, что ее там ждало.

Вдруг впереди них на улицу высыпало еще больше воинов. Они размахивали факелами, дурачились и резвились, как сумасшедшие. Таких воинов она до сих пор не видела. Тарбены. Эти люди производили дикое впечатление, как будто они только что вышли из пещеры или из какой-нибудь хибары в захолустье. Некоторые из них были по пояс обнажены с исполосованными золой грязными телами. Когда воины Горин-Гира проходили мимо, тарбены стали что-то выкрикивать, но ответа не получили. Наверное, они были пьяны, и у них кружились головы от отвратительной смеси ликера, грабежа и радости, что избежали смерти.

Эньяра нечаянно встретила затуманенный взгляд одного из тарбенов. Она опустила глаза, но слишком поздно. Она почувствовала цепкую хватку на своей руке, ее дернули в сторону. Воины Горин-Гира повернули на тарбенов. Один из воинов ударил того, что схватил Эньяру, плоской стороной меча. Поскольку соплеменник от хриплого возбуждения тут же перешел к применению силы, воины начали пихать друг друга. Между ними вспыхнула ссора. Женщина-воин встала перед Эньярой, заслонив ее от дальнейших атак. Потом мужчины сцепились и начали кататься по земле. Другие кинулись их разнимать. Некоторые из тарбенов уже вытащили дубинки и ножи; когда один из них попал в цель, раздался пронзительный вопль. Воины Горин-Гира потеряли последнее терпение, и началась дикая свалка.

Эньяра повернулась взглянуть на Иньюрена. На'кирим стоял в нескольких шагах, рядом с женщиной-воином, внимание которой было полностью поглощено дракой. Как только Эньяра обернулась, Иньюрен тихонько вытащил нож из ножен, закрепленных на руке женщины. Женщина-воин заметила напряженный взгляд Эньяры, повернулась и схватила Иньюрена. Но он оказался проворнее и ударил ее ножом в горло. Женщина упала, но, падая, все-таки пыталась вытащить нож из его руки. Эньяра наклонилась над упавшей, но Иньюрен дернул ее и поволок в двери сгоревшего дома.

— Бежим, — только и сказал он, когда они оказались в обгоревшем деревянном зале, и толкнул ее мимо разрушенной лестницы в дверь, которая висела на одной петле. Через эту дверь они выскочили в темную, узкую улочку. Иньюрен, крепко держа ее за руку, повернул направо, и ей оставалось только следовать за ним. Они пробежали несколько шагов и опять нырнули в какую-то дверь. Сзади послышались голоса, они неумолимо приближались. Открытое окно вывело их в другой коридор. Зловоние подсказало им, что где-то рядом находится заброшенная бойня. Замелькали небольшие тени, это бросились врассыпную крысы.

Иньюрен закрыл Эньяре рот рукой и толкнул ее на землю, закрыв собой в самом темном месте у стены. Лежать было неудобно, но он шепнул ей в самое ухо:

— Тихо!

Она слышала, как тяжело он дышит. Звук погони приближался. Слышно было, как по улочке протопали башмаки, как кто-то с кем-то обменялся «любезностями». Кто-то из преследователей убежал. Остальные, еще осторожнее и тише, подходили ближе. Страшно скрипели двери, это они, проходя по коридору, заглядывали в каждое помещение поочередно. Эньяра крепко зажмурилась, как будто это помешало бы им разглядеть беглецов в темноте. Иньюрен трупом лежал рядом с ней. Кто-то, стоявший почти рядом, что-то выкрикнул, и все ушли. Звуки голосов и шагов удалялись и, наконец, пропали в ночи.

Иньюрен приподнялся, сел на корточки и прошептал:

— Быстрее. Какое-то время, очень недолго, они будут думать, что мы впереди них. Надо постараться выбраться из города. Не знаю, есть ли здесь Охота Инкалла, но если есть, то нам от них не спрятаться. Ни от них, ни от их собак. Нужно перелезть через стену.

Они неслись по глухим улицам, перебегая от двери к двери, выбирая только самые темные места. Там, где вместо домов, оказывались руины, они взбирались по щебню, выискивая для укрытия самые укромные уголки и щели. Дважды отряды воинов, рыскавших по городу, чуть не накрыли их, и каждый раз они падали, как можно теснее прижимались друг к другу, стараясь занимать по возможности меньше места, и, затаив дыхание, дожидались, пока преследователи пройдут мимо. Минуло немало времени, пока они добрались до западной окраины Андурана. А там, на очень небольшом расстоянии, они услышали лай собак и посмотрели друг на друга. Лай мог ничего не значить, но они оба подумали об одном и том же: может быть, поднят не только Боевой Инкалл, но и Охота. Убийцы и мучители, охотники и ищейки, инкаллимы, которые в них служили, были, можно сказать, элитой из элит. Для того, кто состоял в Инкалле Охоты, чужая жизнь представляла собой не большую ценность, чем обещание врейнина.

— Нужно перебраться за реку, — шепнул Иньюрен. — Если доберемся до леса, там есть дороги кирининов, я знаю.

Эньяра молча кивнула. Она хорошо знала Андуран, но в темноте, да с врагами за спиной, в разрушенном огнем и сражением городе, она понятия не имела, где они находятся. Хотя Иньюрен, кажется, дорогу знал. Она, доверившись его интуиции, без колебаний последовала за ним.

Они вышли на то место, где городская стена наполовину обвалилась. В течение нескольких напряженных секунд они стояли, чутко прислушиваясь и зорко всматриваясь в темноту, нет ли здесь каких-нибудь наблюдателей. Но только слабый звук голосов слышался сзади. Цепляясь за плющ, которым заросли городские укрепления, они по грудам щебня с трудом вскарабкались наверх. Спрыгнули и оказались в канаве, что проходила за стеной. Эньяра чуть не рассмеялась от радости, ее переполняло пьянящее ощущение, что они убежали. Иньюрен уже через мгновение был на ногах и всматривался в темноту.

— Держись ближе, — сказал он и, раньше, чем она успела ответить, вылез из канавы и помчался в поле.

Здесь не было домов, отбрасывающих тени, а луна светила ярче. От этого деревья и кусты, сараи и далекие сельские домики принимали самые зловещие и угрожающие формы. Они пробирались по переполненным канавам, проложенным для осушения поля. Когда же, наконец, выбрались из воды, у нее совсем окоченели ноги, а рваная юбка прилипла к телу. Она уже хотела спросить, не пора ли им хоть немного отдохнуть, но в этот момент Иньюрен пригнулся и жестами показал, чтобы она последовала его примеру.

— Видишь? — Он указал на что-то на ровном поле.

Сначала Эньяра не поняла, что он имеет в виду, но потом разглядела в темноте крошечные, желтые огоньки костров.

— Я бы сказал, кирининские костры, — пробормотал Иньюрен. — Воинский отряд Белых Сов. И огромный. — Он повернулся к Эньяре и зашептал, сурово и горячо: — Мир перевернулся вверх тормашками, если они объявились здесь и в таком количестве. Эглисс проделал большую работу. Он, пожалуй, может быть опаснее Темного Пути. Много опаснее, потому что непостоянен и непредсказуем. Помни это.

— Запомню, — прошептала она.

— Еще одно. — Он что-то сунул ей в руку. — Глупая вещица, но мне было бы приятно. Возьми это.

На ощупь она поняла, что это шнурок с узелками. А на'кирим шептал:

— Если со мной что-нибудь случится, а у тебя будет возможность, потом, захорони это где-нибудь, где земля влажная, и посади иву над ней. Сделаешь?

Эньяра кивнула. Ей хотелось спросить, что это такое, но она посчитала, что не вправе задавать такие вопросы.

— Что нам теперь делать? — спросила она.

— Добираться до реки. Думаю… эх, хотел бы я быть уверен. Но я не могу быть уверен. Там, за рекой, кто-то, может быть, есть, кто нам поможет. Мне кажется, я ее чувствую… возможно. — В голосе на'кирима слышалась тоска, почти боль. — Я не уверен. Однако нам надо спешить. Если они пустят за нами Белых Сов, то потребуется большой запас времени, чтобы сбить их с нашего следа. Или хотя бы надеяться на это.

— Тогда лучше двигаться, — с уверенностью, которой она не чувствовала, ответила Эньяра.

Иньюрен потрепал ее по плечу:

— Давай только тихо и держись ближе.

Иньюрен повел ее по сельской местности, которой Эньяра не знала. Наверное, несмотря на долгие годы, что он провел в Замке Колглас, в нем все-таки скрывалась кирининская суть. Он шел бесшумно, осторожно, но быстро и молча. Он как будто чувствовал, где проходит канава, а где стоит живая изгородь. Он видел даже небольшие неровности на плоской в общем-то почве, хотя Эньяра не видела ничего. Когда он останавливался и замирал, то совершенно пропадал в серых и черных тонах ночи, и Эньяре даже могло показаться, что она здесь одна. Она старалась утихомирить бьющееся сердце и подгонявший ее внутренний голос, но только и могла, что сосредоточенно следовать за Иньюреном. Откуда-то из темноты донесся звонкий лай. Эньяра знала, что это всего лишь лисица, но в эту ночь и от такого звука бросало в дрожь. Как только их окружили небольшие деревца, ноги стали вязнуть в топкой почве, а когда она споткнулась и упала, то руки глубоко погрузились во влажную землю. Когда она выпрямилась, с дерева сорвалась стая голубей. Иньюрен взял ее за руку.

— Нужно бежать к реке, — прошипел он, и от его настойчивости у нее перехватило горло.

— Почему? Из-за птиц?

Но он уже отвернулся и потащил ее в темноту. Это был тяжелый и стремительный бросок. Каждая кочка и яма, каждая невидимая канава, любые заросли кустарника или ежевики могли стать ловушкой. Эньяра уже не понимала, куда они идут и сколько прошли. Она бежала и бежала, дыхание прерывалось, а сердце готово было выскочить из груди.

Они ощупью пробирались через крапиву, которая жалила ноги, потом по высокой траве, в которой путались ноги. Но все же по каким-то признакам, не то по звуку, не то по запаху, Эньяра угадала реку раньше, чем увидела. Берег зарос низким кустарником и узкой бахромой высокого тростника. Сразу за ними в лунном свете текла мутная река. Глас. Они остановились на мгновение и оглянулись, прислушиваясь. Ночь была тихой.

— Мы поплывем, — еле слышно сказал Иньюрен.

Эньяра с некоторым беспокойством смотрела на темную, безмолвную реку. Но на сомнения времени не было. Иньюрен уже тащил ее к воде.

— Поплывем по течению и наискось, — сказал он и бросился с берега в воду. Она следом. От холода у нее сразу сперло дыхание. Поток подхватил ее. Ей все казалось, что Иньюрена относит от нее, и она едва не впала в панику. Но взяла себя в руки и сосредоточилась на ритмичных движениях руками, чтобы не тянула вниз намокшая одежда, и не утащило беспощадное течение. Наконец из темноты перед ней появились темные очертания тростника, и бледная рука протянулась навстречу ей. Иньюрен тащил ее, и она, то и дело оскальзываясь на слякоти и сползая обратно, все-таки выбралась на траву. И легла, еле дыша.

— Некогда отдыхать, — торопил Иньюрен, поднимая ее на ноги.

Она рискнула оглянуться, но ничего не увидела.

— Нам надо спешить, — настаивал Иньюрен. — Нужно бежать.

— Они пришли? — спросила она, поспешая за ним от берега.

— Думаю, она здесь. Надеюсь, что смогу найти ее.

Они не сделали и пятидесяти шагов, как Эньяра упала. Иньюрен помог ей подняться. Потом она только услышала глухой стук и короткий удивленный возглас Иньюрена. Он вдруг упал на колени, пальцы его соскользнули с ее плеча и проползли по всей руке.

— Прости, — пробормотал он, опускаясь на землю.

Она подхватила его, стараясь поддержать, и оглянулась. Но ничего не увидела. Стараясь поудобнее перехватить его, она нащупала сзади, в его тунике, древко. Стрела глубоко вошла в спину Иньюрена. Ей захотелось закричать и заплакать от горя. Он был слишком тяжелым, ей не поднять.

Она закричала:

— Вставай! Вставай, Иньюрен! Нужно идти.

Ей послышался какой-то всплеск. Как будто кто-то вошел в воду.

И он действительно, опираясь на нее, встал, но голову не поднял. Она попробовала тащить его, и они потихоньку, покачиваясь и пошатываясь, начали двигаться. Она понятия не имела, куда они движутся, но знала, что двигаться необходимо. Если они не будут двигаться, то умрут. Все остальное не имеет значения.

— Она близко, — еле слышно произнес Иньюрен и назвал имя, которого Эньяра не расслышала.

— Двигайся, — умоляла она. Он становился все тяжелее. Она не представляла, сколько еще сможет его тащить.

Она с трудом повернула голову и посмотрела назад. И увидела их. Они подходили. Киринины выходили из ночи. Она сделала еще шаг.

«Не останавливаться», подумала Эньяра.

И чуть не вскрикнула, когда перед ней вдруг выросли две безмолвные фигуры. До них было всего несколько шагов: мужчина и женщина. Не люди. Киринины. Она решила, что это, наверное, Белые Совы обогнали их с Иньюреном и поджидали тут. Хотя что-то здесь было не то. Их одежда отличалась от той, что она видела на Белых Совах в Анлейне; взгляды их, когда они подняли луки со стрелами, почти прильнули к тетиве, сосредоточились не на Эньяре и не на Иньюрене, а на преследователях за спиной беглецов.

— Вниз, — приказала женщина Эньяре, и Эньяра упала, потянув за собой Иньюрена. В тот же миг над их головами просвистели стрелы. Два киринина прыгнули вперед, навстречу преследователям. Она услышала еще какое-то движение, совсем близко.

— Эньяра? — позвал кто-то. Она не поверила своим ушам — этот голос! — и подняла глаза. Большой человек промчался мимо нее, а следом за ним неслась фигура поменьше. Она закричала от радости и облегчения и встала, чтобы обнять Оризиана.

IX

Руки Кейнина нан Горин-Гира, которые так заметно дрожали от изумления перед одержанной им победой, теперь тряслись от гнева. Он старался сдерживаться. В этот момент он находился в зале Замка Андуран: они все там были, радуясь поражению врагов веры, отмечая день, когда Темный Путь вернулся наконец на земли, когда-то бывшие землями Эванна ок Гира. Празднование в залах Андурана должно было отметить исполнение надежд Тегрика и его сотни, принесших себя в жертву на исходе в изгнание; надежд целых поколений верующих, но больше всего надежды отца Кейнина. С сегодняшнего дня должны появиться новые и еще более грандиозные надежды. Может быть, это еще не конец похода к Кайлу, но они сделали большой шаг по пути, который вел к возвышению веры и изменению мира.

А вместо этого… вместо этого…

Кейнин стоял и смотрел на стоявшего перед ним и нервничающего воина. Она была лучшей в его Щите. Она должна была привести Эньяру и этого на'кирима из тюрьмы в замок. Это же недалеко. Минутная работа.

— Вы схватили тарбенов?

— Мы убили двоих и захватили остальных. — Она отвечала тихо, опустив глаза.

— К рассвету их головы должны торчать на пиках над воротами тюрьмы, — прошипел Кейнин. — Пусть остальные на это посмотрят. А ты… ты уйдешь из моего Щита. И из армии. Ты вернешься в Хаккан, бросишься на колени перед моей матерью и скажешь, что я велел тебе служить ей горничной и прачкой.

Женщине не нужно было говорить, чтоб она убиралась. Она просто молча попятилась и вышла из комнаты.

Кейнин тяжело опустился в кресло. В этой комнате, одной из небольших, в самом центре башни Замка Андуран, мало что осталось от обстановки, все остальное посрывали или вынесли. Остались только резное кресло да стол. Наследник Крови ударил кулаком по столу. Это немного остудило его гнев, но все-таки он опять вскочил с кресла. Он обещал отцу, что уничтожит всю Кровь Ланнис или погибнет. А теперь из-за этой девчонки и собственных идиотов он, выходит, солгал?

— Где Кенек? — спросил он у скромно стоявшего в углу Игриса. За женщину, которая так ужасно его подвела, отвечал именно Игрис, и тот знал это не хуже самого Кейнина.

В этот момент вошел Инкаллим Охоты, как будто его уже позвали.

— Хотели меня видеть? — спросил Кенек. Он быстро оглядел комнату, увидел только одно кресло, бегающего взад и вперед Наследника Крови и остался стоять там, где стоял.

— Всех следопытов, всех собак пустить по следу. Найти их и доставить ко мне.

— Да. Будет сделано, как сказано, Наследник Крови. Они далеко не уйдут. Ни девчонка, ни на'кирим не уйдут от Охоты.

— Шрева не говорила мне, что из Колгласа кто-то удрал после битвы, но, как выяснилось, удрал. Говорят, мальчишка был смертельно ранен, но они не могут показать мне тело, не так ли? Посмотрим, справится ли Охота лучше, Кенек. Я хочу видеть тело девчонки.

Горечь в голосе Кейнина не растрогала инкаллима. Он еле заметно улыбнулся и сделал успокоительный жест.

— Если судьба к нам благосклонна, — пробормотал он. — Может быть, вам интересно будет знать, что некоторые уже вышли. Лесные твари заняты тем, что сворачивают лагерь. Многие из них уже отправились к реке. Почему они так взволнованы, я не знаю. Но все же они — хорошие следопыты. Это нам на пользу.

Кейнин резко остановился и уставился на инкаллима.

— Лесные твари?! — словно выплюнул он. — Я не хочу, чтобы они вмешивались. Им там нечего делать.

Игрис бессильно развел руками. При этом показались прикрепленные к предплечьям ножи.

— Я не уверен, что даже вы смогли бы их остановить, если только не силой. Как я сказал, они уже в движении. И… я не любитель доставлять неприятные новости, но этот ваш на'кирим, который устроил такое представление в зале, тоже с ними.

— Эглисс не мой, — рявкнул Кейнин. — Я думал, он лежит больной.

— Лежал, — согласился Кенек. — Лесные твари ухаживали за ним. Так или иначе, он выздоравливает. Во всяком случае, смог отправиться с ними в погоню.

Кейнин пнул кресло, и оно отлетело через всю комнату. Кенек невозмутимо проследил его путь.

— Ему нужен другой на'кирим. Я хочу получить девчонку. Если он встанет у вас на пути, убейте и его тоже, — распорядился Кейнин.

Оризиан прислонился к стволу огромного дуба. Он давно боролся с тошнотой. Рана в боку пульсировала, и он боялся, что растревожил ее. Он чувствовал, что очень устал от боли и головокружения. Никогда в жизни он не бегал так далеко и так быстро.

Их бегство от реки было изматывающим. Варрин неутомимо шагал впереди. По его лицу почти ничего не было видно, но Оризиан знал, что киринина раздражает их медлительность. И ничего с этим не поделаешь. Даже в лучшие времена киринин лучше видел в темноте, чем человек, и по лесу человек двигался медленнее. А движение Оризиана затрудняла не совсем еще зажившая рана в боку. Эньяра уже совсем ослабла. Но больше всего тормозило то, что Рот нес Иньюрена на руках.

Битва у реки закончилась быстро. Эсс'ир и Варрин, и Рот рядом с ними, метнулись в темноту. Оризиан поддерживал Эньяру. Пока он осматривал безвольное тело Иньюрена, до него доносился невнятный шум схватки. Потом были какие-то сильные удары, задавленные крики, мычание, хрюканье, а потом наступила страшная, тяжелая тишина. Первым появился Рот с мечом наперевес, крови на мече не было. Он вертел головой во все стороны.

— Не смог их найти, — буркнул он. — Слишком темно для меня.

Вернулись Эсс'ир с братом. Они о чем-то шептались. Потом Эсс'ир коротко кивнула.

— В лес, — сказала она. Такой расстроенной Оризиан ее еще не видел.

— Один убежал. Скоро может привести много копий, — добавила она.

— Нам нужно в Андуран, — начал было Рот.

— Умрете, — оборвал Варрин.

— От Андурана ничего не осталось, — вмешалась Эньяра. И на этом разговор закончился.

Рот предложил понести Иньюрена на руках, раз уж он не то что бежать, но даже стоять не может. Эсс'ир попробовала выдернуть стрелу из спины Иньюрена. На'кирим застонал. У Оризиана от этого стона похолодело в животе.

— Разве не нужно вынуть из него стрелу? — спросила Эньяра.

Оризиан не успел ничего сказать, как Варрин ответил:

— Не сейчас.

И с этими словами исчез, нырнув в темноту.

Оризиан старался держаться поближе к Эньяре. Ему очень хотелось поговорить с сестрой и расспросить ее о том, что произошло после той ужасной ночи в Колгласе, но не было возможности даже отдышаться. А сейчас, среди первых лесных деревьев, задыхающийся от бега и боли, он думал только о том, чтобы остаться на ногах. Варрин с Эсс'ир стояли рядом и пристально глядели в ту сторону, откуда они пришли. Эньяра упала возле дуба, даже голова осталась лежать на торфе, дыхание со свистом вырывалось из ее легких. Рот положил на'кирима на торф и сел рядом. Огромный щитник сгорбился, и руки у него бессильно повисли. Оризиан с трудом поднялся и подсел к нему.

— С тобой все в порядке? — еле выговорил он.

Рот кивнул. Даже во мраке было заметно, как великан старается восстановить дыхание, как у него обвисли плечи.

— А Иньюрен?

— Пока жив. Но он очень тяжело ранен. Очень жаль, — ответил Рот.

Вдруг раздалось хлопанье крыльев. Оризиан даже вскрикнул, когда увидел, что перед ним вдруг появилось что-то черное. Клок мрака темнее ночи слетел с густой верхушки дерева и шумно опустился на землю. Рот сначала отшатнулся, но потом раздалось громкое карканье, и Рот хрипло рассмеялся.

— Вот проклятая птица, — пробормотал он.

Подошла Эньяра:

— Идрин. Это же Идрин. Он всю дорогу летел за нами.

А потом, когда на небе появилась первая светлая полоска, она рассказала им обо всем, что было. Ни Рот, ни Оризиан, ни даже подошедшие послушать киринины не сказали ни слова, пока она говорила об инкаллимах и Белых Совах, о на'кириме Эглиссе и Наследнике Крови Кейнине. Когда она закончила, Оризиан рассказал о себе.

Некоторое время все молчали. Эсс'ир присела рядом с Иньюреном и приложила ладонь к его щеке. Все видели, что напряженное лицо на'кирима совершенно лишено красок, все слышали тяжелое и неровное дыхание. В прикосновении Эсс'ир к его лицу было что-то очень нежное и вместе с тем спокойное. Почему-то, почему, он и сам не знал, от этой картины — кирининка и страдающий на'кирим, окружавшие их безлиственные деревья и ворона, сидевшая возле хозяина в призрачном свете раннего утра, — у Оризиана сжалось сердце. Он отвернулся.

Варрин поднялся. Мрачным взглядом, почти терявшимся на фоне плотной татуировки, киринин смотрел на сестру.

— Надо идти. Теряем время.

— Может, они уже не преследуют? — спросил Оризиан, вымаливая еще хоть чуточку отдыха.

Ему ответила Эсс'ир, так и не поднявшая глаз от бледного лица Иньюрена:

— Мы убили троих. Они придут.

— Мы пойдем поверху. Потом пойдем по солнцу. Обратно в во'ан, — объяснил Варрин.

— Постой, — воскликнул Оризиан. Внезапный прилив гнева окрасил его щеки. Он устал и по крайней мере в этот момент не хотел, чтобы им командовал Варрин. — Нам нужно подумать. Рот, мы должны двигаться в Гласбридж, разве нет?

— Куда же еще, раз Андуран захвачен.

— Мы могли бы пойти по дороге, что проходит внизу.

— Можно, но не сразу. Лучше держаться деревьев, пока не окажемся далеко на юге. Если сумеем ближе подобраться к Дамбе Сириана, там можно будет выйти на дорогу. Они ведь не могли захватить Дамбу? — Он вопросительно взглянул на Эньяру. Та пожала плечами.

— Очень хорошо, — сказал Оризиан. Он избегал взгляда Варрина, чувствуя, что если встретится с глазами киринина, то может дрогнуть. — Так и сделаем. Мы пока остаемся вместе. А что с Иньюреном? Можно извлечь стрелу?

— Оставь ее, — спокойно, но твердо сказала Эсс'ир. — Если стрелу вынуть, он умрет.

Вся самоуверенность Оризиана сразу испарилась. Он посмотрел на Эсс'ир и увидел, что ее рука лежит на груди Иньюрена. Так мать кладет руку на грудь больного ребенка.

— Рот, ты сможешь нести его дальше? — тихо спросил он, и щитник кивнул.

Варрин и Эсс'ир, как всегда, шли впереди. Иногда они бежали, иногда долго шли медленно. Оризиан заметил, что большую часть времени они двигались по холмам. Он знал, что это увеличивает расстояние, которое им придется пройти до Дамбы Сириана, но ничего не сказал. У него все силы уходили на то, чтобы сохранять темп движения. В любом случае он видел смысл в том, что между ними и их преследователями будет лежать пересеченная местность. Разница, быть может, и небольшая — щитники отца обычно говорили, что Белые Совы могут идти по следу унесенного ветром листика, — но хоть какой-то шанс все лучше, чем никакого.

Оризиан уже выжал из своих ног все, на что они были способны, он видел, что и Эньяра уже держалась на ногах одной только силой воли. У Рота дыхание стало совсем замученным, как будто каждый шаг высасывал из него весь воздух. И тем не менее, несмотря на все это, они шли.

Вскоре после полудня их путь по склонам холмов стал прямее. Он уже не так изматывал, но и усталость навалилась такая, что каждый шаг сделался ненадежным. Скользкая трава, невидимые под ней корни и неровности обманывали усталый глаз; подводили отяжелевшие ноги. Несколько раз Оризиан и Эньяра чуть не упали. Даже Рот под тяжестью бесчувственного Иньюрена спотыкался не единожды, но каждый раз, покачавшись, как пьяный, ухитрялся все-таки сохранить равновесие.

Наконец, когда Оризиан и Эньяра уже еле волочили ноги, киринины остановились возле почти повалившегося дерева. Три человека рухнули и растянулись на земле. Оризиан не был уверен, что в следующий раз будет в состоянии подняться. Он взглянул наверх: Идрин, громко хлопая крыльями, перелетел поле и устроился на самой верхней ветви. Большая черная птица, склонив голову, рассматривала распростертые внизу фигуры. Оризиан закрыл глаза.

— Час, не больше, — услышал он голос Варрина. А потом на него навалился сон. Нет, скорее, не сон, а какое-то оцепенение. Его рассудок затуманился, ему представилось, что он плавает в какой-то реке, которая ласково качает его из стороны в сторону. Время исчезло. Потом сквозь дрему он услышал карканье Идрина и другой звук, как будто его кто-то звал. Ему показалось, что это зовет отец, очень издалека.

Это застонал Иньюрен, и тогда Оризиан очнулся окончательно. Он огляделся. Эньяра лежала на земле в тяжелом забытьи. Даже Рот не выдержал и уснул, свесив голову, его могучая грудь тоже мерно поднималась и опускалась. Иньюрен лежал там, где его положили. Непонятные, бессвязные слова срывались с его губ. Внимание Оризиана привлекла Эсс'ир, она опять сидела рядом с Иньюреном, глядела ему в лицо, гладила лоб раненого и что-то шептала ему. Вдруг она подняла глаза и перехватила взгляд Оризиана. Она не перестала что-то шептать, и, хоть в ее взгляде не было ни упрека, ни обиды, Оризиан вдруг вспыхнул от смущения и опять закрыл глаза. То, что происходило сейчас между Эсс'ир и Иньюреном, требовало уединения.

Когда Оризиан проснулся, замерзший и одурманенный, он на мгновение удивился, почему над ним облачное небо, а не камни Колгласа, и почему под ним ощущается твердая земля, а не родная кровать.

Эсс'ир и проснувшиеся Рот с Эньярой сидели возле Иньюрена. Едва Оризиан заметил отсутствие Варрина, как тот появился из леса. Он холодно кивнул сестре, которая тут же встала и подняла лук.

— Мы пойдем назад, — сказал остальным Варрин. — Враг внизу и над головой. Мы слишком медлительны.

— Пойдем назад? — недоверчиво ахнула Эньяра.

Варрин не обратил на нее внимания:

— Мы пойдем еще выше.

Рот застонал:

— Это безумие. Мы не можем все время карабкаться. Должна же быть какая-нибудь дорога на Гласбридж.

Оризиан впервые услышал такой усталый голос у своего щитника. Наверное, это результат того, что Рот так долго нес Иньюрена.

Какое-то короткое, но острое мгновение два воина, киринин и хуанин пристально смотрели друг на друга, словно мерились взглядами, ни один из них не хотел отвести глаза первым. Соревнование было прервано неожиданным карканьем Идрина, который слетел на траву и сел возле хозяина. Иньюрен зашевелился, с губ слетал бред. Эсс'ир первой оказалась возле него. Оризиан тревожно заглядывал ей через плечо, пока она слушала пульс на шее на'кирима. Раненый открыл больные глаза, но смотрел так, словно не понимал, где находится.

— Мне холодно, — прошептал он.

— У нас нет мехов. — Эсс'ир сняла пальцы с шеи. — Прости.

Идрин подскочил ближе и клюнул тунику Иньюрена.

— А, все еще околачиваешься поблизости, — сказал Иньюрен и погладил черную, глянцевую спинку. — Лети домой, Идрин. Возвращайся к своим братьям, дружок.

Большая черная птица, недоумевая, смотрела на на'кирима, склоняя головку то на одну, то на другую сторону. Затем, без всякого предупреждения, Идрин подпрыгнул, несколькими сильными взмахами пролетел между деревьями, а потом взмыл в небо и исчез в южном направлении. Эсс'ир что-то прошептала на родном языке, и Иньюрен слабо кивнул в ответ.

— Я верил, что ты еще жив, Оризиан. Как хорошо оказаться правым. На этот раз.

— Ты всегда прав. — Оризиан испугался, что голос может его подвести.

Это вызвало улыбку на лице на'кирима, но глаз он так и не открыл.

— Эньяра здесь? — спросил он.

— Я здесь.

— Хорошо.

Оризиан увидел, что Эсс'ир положила ладонь на руку Иньюрена. Не пожала, а просто положила. Неизвестно, почувствовал ли он это прикосновение.

— Скажите, где мы, — попросил Иньюрен.

Оризиан ждал, что ответит кто-нибудь из кирининов, но Эсс'ир просто вздохнула, а Варрин стоял поодаль и смотрел на молчаливый лес, и непонятно было, слышал ли он Иньюрена.

— Мы где-то на южной окраине Кар Крайгара, — ответил Оризиан. — Рот тоже здесь. Он тебя нес.

— Поблагодари его за меня, — прошептал Иньюрен.

Оризиан взглянул на щитника, и гигант в знак признательности наклонил голову.

— Куда мы направляемся? — спросил Иньюрен.

Оризиан был в нерешительности, но Эсс'ир и Варрин по-прежнему не собирались отвечать на вопросы Иньюрена.

— Мы собирались идти к Гласбриджу. Нас преследуют Белые Совы, но Варрин сейчас сказал…

Иньюрен оторвал голову от земли:

— Варрин?

— Да. Брат Эсс'ир. — Оризиан увидел, что на'кирим уже не слушает. Иньюрен огляделся и нашел взглядом высокого киринина, стоявшего к ним спиной. Он определенно знал, кем был Варрин, но по лицу раненого ничего нельзя было разобрать. Поморщившись, он опять опустил голову на землю.

— Вы в хороших руках, — выдохнул он, хотя тон у него был ровный и бесцветный.

— Он говорит, что Белые Совы теперь перед нами. Он хочет, чтоб мы пошли вверх, подальше от долины, — продолжал Оризиан.

Сначала он решил, что Иньюрен его не слышит. Но через мгновение серые глаза взглянули на него. Казалось, на'кирим о чем-то трудно размышляет, но длилось это недолго, Иньюрен подозвал Эсс'ир и что-то сказал ей на языке Лис. Она напряглась. Ее пальцы, лежавшие на его руке, дрогнули. Оризиан понял, что было принято какое-то решение. О чем бы ни сказал Иньюрен, его слова изменили будущее кирининов.

— Слушайся их. Они знают, куда идти, — сказал Иньюрен Оризиану.

Через минуту они уже опять были в пути.

Они карабкались все выше и выше, и с каждым часом воздух становился все холоднее. Они больше не бежали; руки Рота наконец исчерпали свои силы. На этот раз киринин не выказывал никаких признаков нетерпения, как будто скорость уже не имела значения.

Они подошли к реке, самой большой из всех потоков, которые они пересекали, и пошли вверх по течению. У Оризиана появилось мучительное ощущение чего-то знакомого. Впервые с момента их бегства ему казалось, что он должен знать, где находится.

— Должно быть, это Снежная Река, — предположила Эньяра.

Конечно, она права. В этой части Кар Крайгара больше нет такой большой реки.

— Должно быть, — согласился он. — Хотя я не понимаю, зачем мы идем вдоль нее.

Их диалог отвлек Рота от напряженной ходьбы, он поднял голову и на ходу огляделся.

— Это Снежная, — подтвердил он. — Если пойдем по ней, она приведет нас как раз в ловушку.

Оризиан сразу понял, о чем речь. Собственными глазами он никогда этого не видел, но от дядиных охотников слышал об ущелье, через которое проходит верхнее течение этой реки. Ущелье узкое, у него совершенно отвесные стены, и кончается оно высоким водопадом там, где Снежная рушится со скал. Охотники называли этот водопад Прыжок Сарна, а еще они считали, что на этом месте лежит проклятие. У человека, добравшегося до водопада, дальше пути не было, кроме как возвращаться той же дорогой, какой пришел. По обе стороны от путников земля уже начала подниматься и обрастать скалами, превращаясь в подобие трубы, затянутой сетью из диких цветов.

Оризиан позвал:

— Эсс'ир. Мы не пройдем мимо водопада.

Она промолчала.

Иньюрен что-то пробормотал. Рот наклонил к нему голову и смотрел на на'кирима, словно удивлялся, что тот еще жив.

— Верь ей, — повторил Иньюрен.

Когда они наконец остановились, над ними громоздились утесы. Снежная текла в гигантском каменном желобе. Они отдохнули и напились. Уже слышался шум водопада, непрерывное шипение водяных струй, хотя сам он еще был скрыт за поворотом ущелья.

— И что теперь? — поинтересовался Рот.

Оризиан разглядывал густые заросли ивы, преградившие им путь к водопаду.

— Пойдем дальше. Они не будут нас преследовать, — ответила Эсс'ир.

— Здесь не пройти, — заворчал Рот. — Сарну здесь не повезло. И никому еще не повезло. Это проклятое место. Почему бы им не пойти за нами и не захватить у водопада?

Эсс'ир повернулась к нему спиной.

— Это дин хейн. Место погребения. Должно быть, самое старое. Заброшенное. Киринины умирают среди деревьев, — объяснил Оризиан.

Щитник смотрел с сомнением:

— И это не допустит к нам Белых Сов? Прекрасно, но что мы будем делать, когда окажемся у водопада? Взлетим? Они этого только и ждут. Оттуда нет пути, Оризиан.

— Есть, — сказал Варрин.

Оризиана охватило острое предчувствие чего-то ужасного. В голосе киринина была какая-то смертная завершенность. Очевидно, решение было принято уже давно. В этом и была загвоздка.

Иньюрен лежал на земле. Он приподнялся на локте и поманил к себе Оризиана.

— Послушай меня, Оризиан. В горах над нами есть разрушенный город. Ты знаешь об этом?

— Крайгар Вайн? Слышал.

— Эсс'ир покажет тебе дорогу. Там есть женщина, Ивен, на'кирим. Она может приютить тебя. Я не думаю, что Белые Совы зайдут так далеко в земли Лис. Возможно, и Темного Пути там еще нет. — Он закашлялся и прикрыл рот ладонью, а когда отнял руку, на пальцах у него остались кровавые брызги.

— Но мы должны добраться до Гласбриджа или Колгласа… — но в этот момент Иньюрен слабо стиснул его руку, и Оризиан замолчал.

— Нет, Оризиан, — хрипло заговорил на'кирим. — Подумай. Внизу Белые Совы догонят вас всего через несколько часов. Сейчас вы не в долине. Вы в лесу, а это территория кирининов. — Серые глаза Иньюрена цепко держали Оризиана. В них горело такое напряжение, какого Оризиан в них еще не видел. — Андуран пал. Возможно, Тенври тоже. Гласбридж может стать следующим. Береги Эньяру, Оризиан. Ивен поможет вам добраться до Колдерва. Там лодки. Вам обоим.

Оризиан обнаружил, что чуть не плачет, поэтому он только слушал то, что говорил Иньюрен.

— Ты пойдешь с нами, — непокорно заявил он, хотя голос у него все-таки задрожал.

— Нет, — сказал Иньюрен и закрыл глаза. Он совсем ослаб. Рука на'кирима соскользнула с руки мальчика.

— Да! — выкрикнул Оризиан и опять схватил руку.

Все повернулись на его крик. Эсс'ир подошла и встала у него за плечом. Иньюрен что-то пробормотал ей на языке Лис. Она нагнулась и начала отдирать руку Оризиана от руки на'кирима.

— Он не может идти, — ровным тоном сказала она.

— Он пойдет с нами, — кричал он, глядя ей прямо в лицо. — Он пойдет с нами!

Эньяра беззвучно плакала. Слезы проложили по ее лицу грязные полосы. Эсс'ир и Варрин больше ничего не сказали, но стойко выдержали его взгляд. Только Рот отвернулся в сторону и повесил голову.

— Рот, ты понесешь его дальше, — приказал Оризиан.

Рот прочистил глотку и неловко кивнул, словно отбрасывая какие-то мысли.

Варрин сказал:

— Он останется. Мы не можем его нести и карабкаться…

— Карабкаться? — воскликнул Оризиан, движимый каким-то глубинным инстинктом выместить свой гнев на ком-нибудь, хоть на Эсс'ир. — Зачем тогда мы пошли этим путем, если вы знали, что мы не сможем взять его с собой? Мы могли бы выбрать другой путь.

Боль, которую он увидел на нежном, обычно непроницаемом лице кирининки, была более чем явной. От глубины этой боли у него пропал всякий пыл. Она ничего не сказала.

— Он знает. Его мысль. Другой дороги нет, — сказал Варрин.

Оризиан опустил голову. Он почувствовал себя несчастным, одиноким и беспомощным. Такое с ним было только один раз. Пять лет назад, когда черная лодка уплывала из Колгласа на остров Могилу, унося тела, завернутые в ослепительно белые простыни.

— Вы должны были сказать мне… — Голос у него прервался. В этот момент он почувствовал слабое, трепещущее прикосновение. Это его погладили длинные, дрожащие пальцы Иньюрена.

— Крепись, Оризиан. — Веки на'кирима задрожали. — Будь сильным. Я пока останусь здесь. А ты должен идти.

— Я не хочу оставлять тебя здесь, — простонал Оризиан.

— Должен, потому что я прошу тебя об этом. Ты всегда доверял мне, должен верить и в этом. Эглисс идет за мной. Я его слышу. В глубине души. Я потому и зашел с вами так далеко, чтобы привести его на это место, откуда он не сможет пойти дальше. Его киринины не захотят пойти за дин хейр. И Эглиссу они будут не нужны, если у него буду я. Но ты должен двигаться. Могут прийти другие: Горин-Гир или кто-нибудь еще хуже.

Оризиан тряхнул головой.

— Где Эсс'ир? — спросил Иньюрен.

Эсс'ир подошла и опустилась рядом с ним на колени.

Оризиан не следил за тем, что происходило между ними. Они о чем-то говорили на текучем языке Лис, а его рассудок словно оцепенел, он не мог отвести глаз от изящной руки Иньюрена, все еще лежавшей рядом с его рукой. По тону на'кирима он понимал, что тот о чем-то спрашивает. Она ответила не сразу. Ее брат вдруг сделал несколько быстрых шагов к ним и что-то выпалил. Он был сердит. Эсс'ир ответила, а ее брат резко развернулся и направился в сторону дин хейна. Иньюрен улыбнулся. Эсс'ир наклонилась и поцеловала его.

— Иди, — прошептал Иньюрен.

До Оризиана не сразу дошла эта команда. Он опять отчаянно затряс головой.

— Забери его, Рот, — сказал Иньюрен.

Эсс'ир встала и пошла прочь. Плечи у нее были напряженные, как будто только их силой у нее что-то держалось внутри.

Рот схватил Оризиана за руку и сказал:

— Пойдем.

Эньяра встала на колени рядом с на'киримом и обняла его:

— Прощай, — прошептала она, поднялась и пошла следом за киринином.

— Оризиан… — начал Рот, но Оризиан выдернул у него руку и обхватил Иньюрена, как до этого сделала его сестра. Он попытался приподнять тело Иньюрена и прижать его к себе. Он чувствовал, как поднимаются и опадают ребра на'кирима, слышал прерывистое дыхание.

Иньюрен сказал ему в ухо:

— Уходи. Он уже близко. Иди, Оризиан. Я тебя не забуду.

— Мы увидимся снова, — ответил Оризиан и позволил наконец Роту поднять себя на ноги. Тот осторожно повел мальчика.

X

Лес дышал мягким вечерним дыханием, от самого легчайшего ветерка покачивая веточками. Сова, устроившаяся на самом высоком дубе, изредка мигая, наблюдала, как внизу спешат какие-то легконогие существа. На невысоком скалистом холме медведь, вынюхивавший насекомых в забитых всякой трухой трещинах, поднял голову и начал вертеть носом во все стороны, потом, раздраженно сопя, слез со скалы и убрался подальше. Какие-то скачущие существа пронеслись мимо холмика, то исчезая на мгновение в лесу, то опять появляясь. От их легких прыжков мыши попрятались в мягкий мох. Засохший лист, едва ли не последняя крупица осени, одиноко падая, кружился по спирали, но опять взвился и некоторое время еще кувыркался вслед за промчавшимся вниз существом.

Иньюрен безучастно смотрел на реку. Сзади него был дин хейн. В ушах грохотал водопад. Еле-еле пробивалось зимнее солнце и освещало только самые верхушки утесов, острые края которых уходили в небо. Как красиво! Он всегда любил это время года.

Перед внутренним взором проплыло лицо. Эсс'ир. На всегда спокойном лице читалась такая боль, что с этим трудно было примириться. Он отбросил видение и стал смотреть на лес, что стоял вниз по течению. Он ждал. Сколько придется ждать, он не знал.

Иньюрен думал о том, как странно все кончается. Неужели все так легко кончится? Может, конечно. Его путь был соткан из тысяч маленьких случайностей: один блуждающий на'кирим случайно встретил хорошего человека в замке на море; другого на'кирима снедают гнев и горечь; когда-то, давным-давно, женщина в лихорадочном припадке посеяла семена культа, и они спустя многие годы проросли, чтобы восстановить Тана против Тана; стрела из темноты. Всего одна стрела.

Он увидел тени, мелькавшие среди деревьев. Больше никаких признаков их приближения не было. Просто он знал, что это были они. Они появились сначала поодиночке, потом вышли и остальные. Киринины стояли широким полукругом и смотрели на него. И опять не было никаких звуков кроме шума воды.

Иньюрен слегка колебался. Потребуются ужасные усилия, чтобы встать на ноги. Хотя боли вроде бы сейчас не было, но любое напряжение может повредить что-нибудь внутри. У него было такое ощущение, будто его мысли стремятся рассеяться и унестись вверх. Он должен удержать их. Он взглянул наверх. Небо было чистым и голубым. Воздух казался таким прозрачным, что можно было бы увидеть тот край света, где не давят близкие, как здесь, скалы. На мгновение Иньюрену показалось, будто он всплывает к этому синему простору, но усилием воли ему удалось вернуть себе ясное сознание.

Вот и Эглисс появился верхом на вороной лошади. На'кирим проехал сквозь линию кирининов и смотрел на Иньюрена. Лошадь тяжело поводила боками и приплясывала на мягкой, влажной земле.

Эглисс отдал повод одному из кирининов, соскочил с седла, похлопал лошадь по холке и пошел вперед.

— Ты плохо выглядишь, — чуть склонив голову набок, сказал он.

— Я устал, — согласился Иньюрен. В уме у него слова прозвучали четко, на самом деле он произнес их невнятно и с трудом.

Эглисс сдернул перчатки, заткнул их за пояс и сжал пальцы. Лошадь еще топталась у него за спиной и помахивала головой.

— Ты умираешь? — спросил Эглисс.

Иньюрен закрыл глаза и ответил:

— Да.

— Давай вернемся со мной. У Белых Сов есть хорошие целители. Может, ты еще выживешь.

Иньюрен осторожно покачал головой, он боялся головокружения:

— Нет.

— Но это же глупо. Зачем умирать такой никчемной смертью? Научишь меня всему, что знаешь, останешься со мной.

Иньюрен молчал. Что-то поднималось из живота к груди. Ноги, прежде такие тяжелые, теперь стали легкими, почти невесомыми. Он слышал, как слабо бьется его сердце.

— Не покидай меня. Ты мне нужен. Пожалуйста, — тихо попросил Эглисс. Он умолял, он был почти в горе.

— Я не могу остаться, — ответил Иньюрен. Он прилагал огромные усилия, чтобы отчетливо видеть лицо собеседника. Как будто красная тонкая сетка была натянута на глазах у Эглисса, и кожа у него была, как у трупа. Воспаленная рана портила нижнюю губу. Имелись и другие, не столь явные знаки, которые только Иньюрен мог прочесть.

— Ты перехитрил самого себя, не так ли? Предпринял что-то, что было выше твоих сил?

Эглисс небрежно отмахнулся, но Иньюрен сразу почувствовал его раздражение.

— Какая-то женщина, шпионка, подслушивала нас. Я ее выгнал. — Эглисс посмотрел вдаль. — Так, ясно. Положить поперек следа дин хем. Умно. Чья была идея? Совы жаждут крови Лис, но это их отворотит. Пока. Это, конечно, не важно. Я пришел за тобой.

— Я могу умереть, но твоя болезнь глубже, Эглисс. Она тебя разрушит. Ты должен это знать. — Иньюрен закашлялся и почувствовал солоноватый привкус во рту. Горло жгло.

— Пожалуйста, — опять прошептал Эглисс, и на этот раз его голос был ласковым. Иньюрен почувствовал, как чужая воля кладет пальцы на его мысли. Ему очень хотелось сделать так, как просит Эглисс: освободиться от страданий, уцепиться за драгоценную жизнь.

— Ты не властен связать меня своей волей. Тебе не хватит мастерства.

Некоторое время Эглисс стоял, такой же неподвижный, как киринины, и просто глядел. Какая-то облачность, кровавая по краям, мешала Иньюрену смотреть, поэтому видел он немногое, только лицо Эглисса. Ему казалось, что он многое видит на этом лице: застарелый гнев и жажду, но и еще кое-что в глазах и бровях, которые говорили о замешательстве и боли, как у ребенка, который не понимает, почему его отталкивают.

— Последний шанс, — сказал Эглисс. — Я прощу тебе все уколы, если ты вернешься со мной. Учи меня.

— Нет.

Эглисс резко повернулся и отошел. Иньюрен испытал странное чувство облегчения.

— Постой, Эглисс.

Тот оглянулся.

— Рано или поздно они убьют тебя, — сказал Иньюрен. — Белые Совы или Темный Путь, или Крови Хейг. Ты думаешь, что если сможешь играть в их игры, то станешь частью этого всего. Но ты не сможешь, Эглисс. Им не нравится, что ты хочешь стать одним из них.

Эглисс от ярости даже оскалился, выдернул копье из руки ближайшего киринина, шагнул к Иньюрену и вогнал копье ему в живот настолько глубоко, что вошло даже древко.

— Никаких игр, человечишка, — прошипел Эглисс. Иньюрен тяжело откинулся назад. Но Эглисс не дал ему упасть. — Ты как-то сказал мне, что я собака, вообразившая себя волком. Кто я теперь? Волк или собака?

— У тебя сердце пса.

— Очень хорошо. Но эти звери гораздо сильнее твоих.

— Я сделал свой выбор, — пробормотал Иньюрен и почувствовал, как с его губ уходят последние силы и устремляются в морозный воздух. Все оказалось легче, чем он ожидал.

Эглисс плюнул ему в лицо и выдернул копье. Иньюрен упал на бок.

Эглисс отступил на шаг и пробормотал:

— Жаль.

— Кончайте его, — приказал на'кирим на языке Белых Сов. Доля пела в его словах, сообщая приказу такую силу, что не исполнить его было нельзя. Киринины кинулись вперед. Они столпились вокруг Иньюрена, и он исчез в мелькании топчущих ног и безумии копий. Эглисс некоторое время наблюдал за этим, потом повернулся и пошел к своему коню. Вскакивая в седло, он вскрикнул, в крике слышались и боль, и гнев.

Отъезжая, он не оглядывался, но низко сгорбился. Киринины выстроились за ним, и скоро всех поглотил лес. Окровавленное тело на'кирима из Колгласа осталось лежать на мокрой траве в ожидании отвратительных птиц. Только раскатывался грохот водопада.

I

В воспоминаниях город Дан Эйгл сохранился каменным и мраморным. Расположенный на стыке пастбищных и охотничьих угодий на севере земель Эйт-Хейга, он был местом сидения всех королей Эйгл, от первого, Эббана, до последнего, Лерра, мальчика, убитого в Ин'Вее. Дворцы, уцелевшие среди огня и разрушений, которые сопутствовали падению королевства, и среди последовавших затем Бурных Лет, еще метили город, но совершенно обветшали, когда богатство и власть ныне правящих танов Эйт пришли в упадок. Блеск тогдашних королевских резиденций еще угадывался в обваливающейся архитектуре и осыпающихся мозаиках и фресках, кое-где мелькавших под разросшимися сорняками. Но это только добавляло виду города запущенности и распада. Стаи одичавших собак рыскали по дворам и садам, в которых когда-то короли, правившие от Долины Слез до Золотого Залива, проводили свои дни. Отчаявшиеся бедняки, нищие и воры были единственными людьми, кто теперь искал приюта под крышами, под которыми еще звучало эхо проводившихся здесь когда-то помпезных церемоний.

Невредимым остался один-единственный дворец: длинная, с невысокими укреплениями резиденция на северной окраине города, где в пьяном уединении жил Тан Рейнал ок Эйт-Хейг. Вообще-то резиденция называлась Бен Илин, но многие именовали ее Дворцом Пьяни. Кровь Эйт пришла в упадок совсем не в ранние дни влияния и великолепия. Отнюдь. Череда распутных и расточительных правителей довела ее до нынешнего раболепного повиновения танам Хейг, и теперь даже над собственными землями власть самого Рейнала была весьма незначительной. Правители из Эсджера и Ист Норры с далекого побережья, банды разбойников и поселенцы, моющие золото на голых Холмах Дальнего Дайна, отряды солдат Хейга, патрулирующие самые большие дороги на территории Рейнала… Много жило в его владениях таких, чья верность ему в лучшем случае была символической.

Тейм Наррадин да Ланнис-Хейг въехал верхом в этот увядающий город во главе измученных людей. Его отряд стал еще меньше. Больных и самых слабых оставили в Веймауте под бдительным присмотром одного из нескольких торговцев, чьи корни прорастали из долины Гласа. Никто больше не умер на западной дороге вдоль побережья На Вея и вверх через Дремен к Дан Эйглу, но свою дань поход взял. У них кончилось все продовольствие, и они питались только тем, что по пути удавалось купить или выменять у сельских жителей. Тейм был рад, что земли Хейга остались позади, и даже вид мрачного и грубого Дан Эйгла был ему приятен. Сами по себе Крови Эйт-Хейг были еще менее дружелюбны, чем Хейги, но то, что отряд сюда добрался, означало скорое появление более приветливых земель; через несколько дней они будут уже в Килвейле, на южной границе Килкри-Хейг. Вот там они найдут настоящих союзников.

Но сначала требуется отдых. Более трех столетий здесь, в Дан Эйгле, открывался ежегодный конный рынок. Большую часть времени конюшни, сараи и навесы стояли пустыми, они-то и послужат временным пристанищем воинам и лошадям, как только Тейм договорится о цене с начальником рынка, мелким чиновником из Железного Ремесла. В Дан Эйгле было только два Старших Дома — Железного Ремесла и Шерстяного. За долгие годы остальные переехали сначала в Колкир, когда Килкри были главными среди Кровей, потом в Веймаут, когда мантию надели Хейги. Ремесла всегда перемещаются вслед за властью, как канюки крадутся за отступающей армией. Те два, что остались в Дан Эйгле, были по крайней мере не меньшими хозяевами города, чем тан. Тейм, устроив своих людей, направился именно в Дом Шерстяного Ремесла. У него отец был членом этого Ремесла, чего, по мысли Тейма, было достаточно, чтобы считать, что в этом доме его снабдят необходимой информацией.

Огромное строение с множеством колонн располагалось на высокой площадке в стороне от улицы. Сидевшая на ступеньках нищая с испорченным болезнью лицом — Королевская гниль, оставленная своим подданным в наследство последним монархом Эйгла после смерти — умоляюще протянула руку к Тейму.

Тейм взглянул на фасад. Наверное, когда-то его украшали все цвета радуги: огромный мозаичный узор из мелких плиток, изгибаясь и переплетаясь, охватывал всю каменную кладку. Только в цветах и оттенках узора остался еще слабый намек на былое великолепие. Высеченные в камне лики смотрели сверху, как он топает среди колонн и проходит в открытые двери. Конец короткого прохода перекрывали кованые ворота, за которыми он разглядел сад с разрушенным фонтаном.

Скептически настроенный страж пропустил его и велел ждать, пока кого-нибудь позовут. Появившийся наконец чиновник тоже был мало приветлив. Только после всяческого проявления нежелания что-либо делать, он пошел поискать для разговора с Теймом кого-нибудь из старших офицеров.

Тейм сел на каменную резную скамью у фонтана и стал смотреть на тоненькую струйку воды, вытекавшую изо рта изогнувшейся рыбы. Искусство мастера, вырезавшего фонтан, пострадало от времени. Рыба была вся в выщерблинах и струпьях. Оглядевшись, Тейм увидел, что за садом все-таки следили, но зима отняла у него остатки красоты: обнаженная земля, почернелые стебли, кучи опавшей листвы да группа чахлых вечнозеленых растений — вот и все, что он увидел. Сад был разбит в центре огромного четырехугольника, окруженного со всех сторон галереей. Никаких признаков жизни. Место производило впечатление сонного царства.

Наконец послали за секретарем Мастера Ремесла. Им оказался полный круглолицый человек из Дрендара, казалось, преисполненный подлинной доброжелательности к Ланнис-Хейгам. Он сообщил, что несколько раз побывал в Андуране.

— Ваш тан, все ваши таны, — настоящие друзья нашего Ремесла в долине Гласа.

— Шерстяное Ремесло занимает большое место в жизни Крови. Всегда так было.

— Очень печальные времена для всех нас, — посетовал Секретарь. — Не жди ничего хорошего от таких разрушений.

— Вы что-нибудь знаете о случившемся? Мы не многое слышали по дороге из Веймаута.

Секретарю стало неловко. Он собрал губки в гузку и сдунул пыль со скамьи:

— Мы обычно не слишком широко делимся теми сведениями, которые Ремесло собирает по своим каналам, — сказал он, но, увидев разочарованное лицо Тейма, заторопился: — Но поскольку ваш отец, как вы говорите, был членом, вы можете получить ту же информацию где-нибудь в другом месте. Я думаю, мы знаем не больше, чем все остальные за этими стенами.

— Я был бы благодарен за любые новости.

— Конечно, конечно. Это-то понятно. К своему сожалению, не думаю, что могу сказать вам что-нибудь утешительное. Последние вести, которые мы получили, касались битвы где-то между Андураном и Гласбриджем. В ней пал Гирен нан Килкри-Хейг и многие другие. Темный Путь победил. Андуран осажден.

У Тейма поникли плечи:

— Смерть Гирена — плохая новость. Она разобьет сердце его отцу. Он был хорошим человеком. Как могло это все так быстро произойти? Андуран в осаде?

Секретарь нервно пожал плечами:

— Трудно отделить факты от слухов. Из ваших земель до нас доходит много невероятных толков. Рассказывают о диких людях, которые едят человеческое мясо. Говорят о кирининской армии, которая мародерствует в долине. Мне говорили (признаюсь, я злоупотребляю доверием), что лесные твари напали на Колглас. Белые Совы совершили набег на город, а в это время вороны проникли в замок.

Тейм мрачно разглядывал руки, сложенные на коленях. Он должен быть там, с Кросаном.

А секретарь продолжал:

— Мне очень жаль, но ведь вы и сами знаете, что факты могут очень отличаться от страхов. Может быть, дело обстоит не так плохо, как кажется.

— Даже если все эти слухи верны лишь наполовину… — Тейм не закончил фразу, да и много ли он мог сказать?

Ремесленник откашлялся и чуть-чуть придвинулся поближе к воину.

— Пришла весть из Веймаута о наборе новых армий. Сбор будет здесь и в Дрендаре. Большие силы должны, в конце концов, победить. И триумф будет принадлежать Хейгам, а не Тирам.

— К тому времени на месте моего дома появится пустырь. Раз Верховный Тан, встав плечом к плечу с моей Кровью и с Килкри-Хейгами, с самого начала был озабочен только распространением своей тени на юг, триумфа не будет.

Он сказал и тут же пожалел, что эти слова вырвались у него изо рта. Ремесла здесь были большей властью, чем в его собственных землях, более вовлечены в управление и влияние Крови Хейг. Хотя у Шерстяного Ремесла было не так уж много друзей среди Хейгов, все-таки опасно дурно отзываться о Тане Танов, не зная, когда и кому повторят твои слова. Секретарь смотрел на Тейма, но на лице его ничего было не разобрать.

— Это правда, что Верховный Тан ослепил Игрина? — тихо спросил он.

— Правда. Милость Королей.

Секретарь медленно кивнул. Через несколько мгновений раздумий он тяжело вздохнул.

— Гривен ок Хейг ни у кого не пользуется доброй славой, кроме Теневой Руки. В такие времена, как нынешние, эти двое заводят себе плохих друзей. Армии вроде бы вызваны, а на дороге нет никаких больших отрядов. Как вы думаете, почему? Я слышал от одного человека — капитана арбалетчиков Хейга, который в таверне, тут, неподалеку, распустил язык, — так вот он заявил, что не двинется на север, пока не будет покончено с вашей Кровью. Он говорил, что в долине Гласа не будет больше никаких танов Ланнис. — Секретарь передернулся и начал озираться. — Я уверен, это только слух, но не единственный, который вы слышали в наших окрестностях.

— Не единственный, — буркнул Тейм.

— Мне нужно возвращаться к делам. Я должен встретиться с мастером нашей богадельни. В Ремесле работа никогда не прекращается.

— Да. Спасибо. Я вам очень благодарен.

Теряясь в мыслях, Тейм возвращался по улицам Дан Эйгла. Много месяцев назад он отправлялся на юг и обещал жене, что вернется. Сейчас он возвращался, но, кажется, слишком поздно для нее. Для них для всех. Он опасался, что ему и его людям придется вернуться на поля долины Глас. В конце концов долина все-таки больше подходила для того, чтобы обрести Темный Сон, чем горы Даргеннан-Хейга, в которых они оставили так много товарищей, а Крови Темного Пути были противником, достойным жертв. Но если в словах секретаря Ремесла была правда (а Тейм предчувствовал, что так оно и есть), придется так или иначе считаться и с Кровью Хейг тоже. У Тейма появилось отчетливое ощущение: что бы ни случилось в ближайшие недели или даже месяцы, он никогда больше не узнает мира и покоя. Все оставшееся ему время будет кровавым.

II

Дин хейн поглотил их. По мере того как их обступал ивняк, дневной свет сменялся тенью и мраком. Оризиан продирался сквозь него в каком-то недоверчивом и изумленном оцепенении. Ему хотелось крикнуть, остановить всех и повернуть обратно. Это все неправильно. Это не похоже на то, что предполагалось. Но Рот шел прямо по его пятам, и они не могли останавливаться. И кроме того, это было похоже.

Тонкие ветки хлестали его по лицу. Деревья стояли плотно, одно к одному, и никаких тропинок через это смертное место. Оризиан что-то почувствовал на щеке и решил, что это какое-нибудь насекомое. Он смахнул его. Оказалось, что это слезы.

Вдруг деревья кончились. Перед ними выросла абсолютно отвесная каменная стена. С огромной высоты Прыжок Сарна обрушивался во вспененный водоем, поднимая в воздух тучи мелких брызг, отчего над поверхностью водоема висел густой туман. Оризиан тут же почувствовал, что вся его кожа покрылась капельками.

— Мы должны вернуться, — прошептал он, но из-за грохота водопада его услышал только Рот.

— Рана была смертельной, Оризиан. Мы ничего не могли сделать. Может быть, они о нем позаботятся.

Оризиан с удивлением разглядывал отвесную скалу. Казалось, она вся покрыта рубцами и шрамами. Кое-где, погруженные во влажное дыхание водопада, виднелись пятна лишая и папоротника. Кое-где жизни не было совсем. У подножия скалы была каменная осыпь и валуны.

Эсс'ир начала карабкаться, цепляясь за трещину, которая вилась рядом с водопадом. Варрин пошел следующим, махнув людям, чтобы следовали за ним.

Оризиан и Эньяра колебались, но Рот тихо сказал:

— Нужно идти. Вернуться мы не можем. У нас нет выбора, кроме как довериться им.

Оторвав ногу от земли, Оризиан сразу почувствовал себя безнадежно одиноким маленьким жучком, ползущим по стене огромной башни. Окружающий мир перестал существовать для него, теперь все его мысли были заняты только ощущением шероховатого камня под пальцами и ревом Прыжка Сарна. Упадешь, места мокрого не останется. Поэтому для него остались только поверхность скалы, за которую он цеплялся, да прозрачный небесный свод над головой, и ничего больше, если не считать пустоту. Только в голове он слышал какой-то гул, может, это грохотал водопад, может, нет.

Трещина вдруг кончилась. Он взглянул наверх и увидел, что Варрин и Эсс'ир ползут прямо над ним. Вот киринины добрались до опасно узкого карниза. Когда Оризиан подтянулся к ним, они поерзали, повернулись боком и медленно, осторожно стали подвигаться еще ближе к отвесно падающей массе воды. Вот их уже окутал туман водопада, и они исчезли из виду. Прежде чем двинуться за ними, он немного постоял и впервые оглянулся через плечо. Он увидел, что полог дин хейна висит над всем ущельем, до самого конца. Водопад разбрасывал облака брызг по верхушкам деревьев, и те сверкали на осеннем солнце. Его вдруг качнуло, как будто открывшийся простор притягивал его. Тогда он начал тихо, шаг за шагом, продвигаться за кирининами.

Эсс'ир и Варрин вошли в узкую, вертикальную трещину в скале, примерно раза в полтора выше человеческого роста. Из нее, всего на расстоянии вытянутой руки, вырывалась на простор и обрушивалась вниз Снежная Река.

— Иди, — позвал голос из щели, и Оризиан протиснулся в расщелину.

Там его ждали киринины. Он оказался в полутемной, тесной и душной полости, в глубине которой вверх уходили ступеньки и пропадали где-то внутри горы. Казалось, из горловины этой лестницы вырывается нечистое дыхание, которое сразу прилипло к его лицу и запустило в легкие волглые щупальца. Застойный дух столетий давил на него.

Появились Рот и Эньяра. Варрин стал подниматься по лестнице. За ним шла Эсс'ир, за ней Оризиан. Наконец-то он понял, что значит полная темнота. Они так и двигались гуськом. Оризиан шагал автоматически, не сбивая темпа. Ноги довольно быстро устали, но он старался не обращать на это внимания. Судя по ощущениям, каменные ступени под его ногами изрядно стерлись за столетия и стали совсем гладкими, но он слышал и тех, кто шел впереди, и тех, кто шел сзади. В темноте туннеля, такой же черной, как самая непроглядная ночь, перед его глазами начали крутиться какие-то узоры. Он не мог уловить их: как только он пытался сосредоточиться на каком-нибудь из них, узор сразу пропадал. В усталом мозгу возникла мысль, не наступил ли для него тот самый Темный Сон, раз он не может поймать ни одного из этих порхающих светлячков. Возможно, Сон лежит за черной стеной, сквозь которую он сейчас прорывался. Шаг у него стал неуверенным. Он чуть не упал и остановился.

— Двигайся! — рявкнул сзади Рот. — Двигайся, Оризиан!

Оризиан сделал еще шаг в темноте, и светлячки пропали.

— Не останавливаться, — сказала сверху Эсс'ир.

Оризиан услышал это «не останавливаться», но тут же опять погрузился в себя, потому что у него в груди вдруг что-то так затрепетало, что он даже испугался. Тогда он протянул руку, и она наткнулась на стену. Это укрепило его дух: мир все еще существовал, даже несмотря на то, что сам он сейчас был слепым. И он опять стал взбираться по лестнице. Минута тянулась за минутой. Ноги болели отчаянно и казались тоненькими, ненадежными прутиками. Он вспоминал отца, мать, брата, но в следующий момент уже не помнил, о чем думал в предыдущий. Какое-то время ему казалось, что рядом с ним идет Иньюрен. Потом ощущение прошло, но он знал, что Иньюрен идет сзади. Все они были с ним, кроме Рота и Эньяры. Он оторвался от всего, что знал, так отвязывается пришвартованная лодка и скользит по течению в бескрайнее море.

Наконец настал момент, когда в голове появилась ясная и отчетливая мысль, что дальше он идти не может. Он должен остановиться, и пусть утихнет боль в ногах и легких. А потом вдруг без всякого предупреждения все кончилось. Больше не было ступеней, и он чуть не упал, очутившись на ровном полу прохода. Эсс'ир с братом стояли, поджидая Оризиана и остальных. Теперь Оризиан их видел, потому что впереди виднелся дневной свет, резанувший его по глазам, как острый, огненный клинок. Измученный механическим движением, он прислонился к стене, а потом сполз по ней на холодный пол. Подошла Эньяра и села рядом с ним. Рот остался на ногах, но согнулся, упершись руками в колени и тяжело дыша. Эсс'ир пристально смотрела в колодец, из которого они только что выбрались.

— Они не преследуют, — сообщила она.

— Думаю, это самое главное, — выдохнул Рот.

Варрин пошел дальше, на мгновение его силуэт вырисовался в проеме и исчез.

— Выходите, — позвал Варрин.

Эсс'ир вышла первой. Оризиан еле поднялся и вместе с Ротом и Эньярой тоже вышел на воздух, на резкий дневной свет. Внезапно налетел холодный ветер и остудил их лица. Все молча разглядывали явившийся им пейзаж. Они вышли среди хаотического скопления валунов, скрывавших вход на лестницу. Унылая открытая долина уходила от них вверх, постепенно повышаясь между горными хребтами. Ни деревца не было видно на всем протяжении заключенной в оправу неприступных крепостных валов земли, поднимающейся к высоким пикам Кар Крайгара, вершины которых скрывались в облаках. По долине текла быстрая, узкая речка, Снежная, и вдруг недалеко от них исчезала где-то между валунами и кочками, очевидно, мчалась к ожидавшему ее водопаду.

— Ну и места-а, — протянула Эньяра.

Ветер стал резким, пронизывающим, но он же выдул из Оризиана весь застойный дух лестницы. У него закружилась голова, а кожу стало покалывать, словно только сейчас в его теле опять потекла кровь.

Варрин огляделся и сказал, указывая на небольшое углубление в земле неподалеку:

— Отдых. Немного.

Они сели на землю. Оризиан сорвал грубую травинку. Варрин что-то бормотал Эсс'ир, низко склонясь к ее уху. Она оставила его и медленно пошла к речке и там долго стояла у воды на коленях. Оризиан не мог оторвать от нее глаз. Она развязала ремни, которыми подвязывала одежду и через голову сдернула тунику. Голая спина была белой и безупречной, под тонкой кожей было видно движение каждого мускула. Она пригоршнями брала воду и выливала ее на лицо и голову. Вода сбегала по спине и делала матовыми волосы.

Потом он увидел, как она наклонилась и окунула в воду лицо, а потом и всю голову. При этом мелькнула маленькая грудь, коснувшаяся воды. Когда она снова выпрямилась, то затрясла головой так яростно, что брызги полетели во все стороны. Потом она закрыла лицо руками. Это было очень похоже на горе.

— Она была его возлюбленной, — услышал он слова сидевшей рядом Эньяры.

— Сам знаю, не дурак, — огрызнулся он, но тут же, устыдившись своей резкости, обнял сестру. Она положила ему голову на плечо. Когда Эсс'ир вернулась от речки, веки у нее были красными, но внешне она выглядела зловеще спокойной.

— Мы должны идти, — сказала она.

— Я не могу, — заявила Эньяра.

— И тем не менее, — прошептала Эсс'ир. Она подняла с земли свой узелок, лук, стрелы и пошла на север, прямо в эту дикую пустыню.

Варрин пошел за нею. Оризиан тоже встал и мгновение-другое наблюдал за ними, потом обернулся к сестре и Роту.

— Рот, Эньяра, послушайте меня. Отныне, что бы ни случилось, мы никого не оставим. Вы поняли? — Он по очереди оглядел каждого. — Хватит потерь. Это наша битва, не их. Мы сделали свой выбор, и я больше никого не оставлю.

Сначала Эньяра, а потом и Рот кивнули. Оризиан заметил в глазах сестры некоторое удивление. Да, он уже не тот брат, которого она знала. Но еще и не личность; это он знал.

— Тогда пойдемте, — сказал он.

— Сначала набери в меха воду, — посоветовал Рот.

В Снежной оказалась ледяная вода.

Они упорно двигались вперед, спотыкаясь о кочки, путаясь ногами в вереске, стараясь держаться как можно ближе к реке. Иногда им приходилось огибать болотины, но, обойдя их, они неизменно возвращались к стремительной воде. Сыпался мелкий дождик. Быстро холодало. В конце концов дождь превратился в мокрый снег. Белые хлопья пятнали их одежду, но тут же таяли. Чем дальше, тем круче становились стены долины, с них постепенно исчезало тонкое покрытие из травы и мха, зато открывались гладкие поверхности и валуны. Солнце пряталось за плоским серым небом, ослаблявшим и звук, и свет. Даже еще имевшаяся, очень скудная, растительность переняла приглушенные оттенки скал и облаков.

Каждый был погружен в собственные мысли. Оризиан машинально передвигал ноги. Ему хотелось забраться в самый дальний уголок своего рассудка и забыть хотя бы на время обо всем, что произошло. Он знал, что такое местечко есть, он обнаружил его, еще когда Сердечная Лихорадка распорола по швам всю его жизнь, но вряд ли и там ему станет легче. Юноша снова и снова говорил себе, что Иньюрен, может быть, еще не умер. Он на мгновение оторвал от земли взгляд. Немного впереди шла Эсс'ир, она слегка вздрагивала. Он подумал, что после своего странного, рискованного, ритуального купания в реке она могла слишком озябнуть. Но тогда лучше не останавливаться.

Они вышли на широкий простор мха и тростника, исток Снежной. Дальше не пройти, придется забираться выше, на открытую землю. Пока они с трудом поднимались, ветер усилился, стал резким, пронизывающим. И теперь мокрый снег летел почти горизонтально вдоль склона. Чтобы удержаться на ногах, им приходилось сгибаться в три погибели. Большие голые скалы выступали из холма, словно головы гигантских существ, замерзших, так и не успев полностью выбраться из земли.

Когда они наконец вскарабкались на кромку гребня, их встретила буря. Оризиан прикрыл глаза рукой. То, что он увидел, было почти так же тревожно, как борьба со сбивающим с ног ветром: настоящий Кар Крайгар явил себя во всей красе. Насколько он мог видеть сквозь мокрые хлопья и дымку облаков, вокруг были только расталкивающие друг друга пики, стремящиеся поскорее вонзиться в небо. Вершины самых высоких из них были покрыты льдом и снегом. Варрин направился именно в том направлении, в бесплодное сердце Кар Крайгара.

Они, насколько было возможно, держались под прикрытием гряды, но чем выше взбирались, тем труднее находились тропинки между вулканическими, расколотыми стужей скалами. Несколько раз им пришлось пересечь гребень и оказаться на открытом всем ветрам склоне. На нем их едва не сносило ветром, они скользили, спотыкались и падали, царапая руки об острые камни. И вдобавок круто опускавшаяся земля переходила в обширную каменную осыпь. Пики впереди скрывались за облаками, выпрыгивая в просторное небо. Ни у кого из путников не было ни подходящей одежды, ни сил для борьбы с такими стихиями, тем не менее Варрин безжалостно вел их вперед и вверх.

Наконец гребень стал шире и вывел на плечо горы. Здесь земля была изрыта глубокими расщелинами, путь преграждали огромные валуны. Языки снега лежали поперек склона, и ветер протянул снег от каждого бугорка, словно тень от солнца. Там сделали короткую остановку, потом Варрин повернулся спиной к буре и отправился вокруг склона горы.

Свет начал меркнуть. Варрин остановился возле массивного валуна, который лежал на склоне, как брошенная каким-то гигантским ребенком игрушка. Две нижних трети валуна раскололись надвое и образовали идущую наискось щель.

— Не имеешь ли ты в виду, что мы должны провести здесь ночь? — спросил Рот. — Мы помрем от холода.

— Ветер убьет нас первым, — ответила за брата Эсс'ир. — Это укрытие. Сядем теснее, будет теплее.

— Без огня? — спросила Эньяра.

Вместо ответа Варрин перевернул трубу из коры, в которой нес тлеющие угольки. Там остался только холодный пепел.

— А, все равно гореть нечему, — буркнула Эньяра.

Они втиснулись в этот жесткий приют. Хотя трещина оказалась и глубже, и шире, чем виделась снаружи, она все равно производила тягостное впечатление. Для лежания в ней места не было, и все они просто привалились к стене. Оризиан исполнился мрачного предчувствия, что масса камня над головой и вокруг них сокрушит его во сне. Впрочем, в таком месте отдыха даже кратковременный сон невозможен. Тела товарищей почти загородили свет.

Когда последним из всех втиснулся Варрин, Эньяра проворчала:

— Кошмар какой-то.

Это была самая долгая ночь в жизни Оризиана. В самые холодные ночные часы все пятеро, затиснутые в каменное чрево, время от времени тряслись от озноба, хотя Эсс'ир оказалась права: тепло, которым они делились друг с другом, все-таки спасало их от губительного холода. Все долгие часы он чувствовал ее тело, прижатое к нему; ее плечо у своего плеча, ее бедро вплотную к его бедру. Один-два раза он почувствовал на своей щеке ее теплое тихое дыхание и, хотя ничего не видел, представил себе, что, всего лишь наклонив голову, мог бы коснуться ее лица.

Казалось, вечность прошла, прежде чем сквозь облака начал пробиваться рассеянный свет. Когда он, шатаясь, выбрался наружу, то даже застонал от боли, так затекло у него все тело. Ветер стих. Бесформенные валы серых облаков теперь скрыли все высокие пики, но чувствовалось, что за облаками прячутся бездушные серые громады. Оризиан мял и растирал ноги неловкими, тоже затекшими, руками, прихрамывал и спотыкался, будто старик. Другие выглядели такими же измученными и разбитыми, как и он. Исключением был только Варрин, он выглядел таким бодрым и отдохнувшим, словно спал с полным комфортом.

— Сколько нам еще предстоит? — спросил он у Варрина.

— Часы, — ответил тот.

На второй день погода была к ним немного добрее. Ветра почти не было, но вместо него они вынуждены были бороться с сырыми и холодными грядами облаков, плававших вдоль склонов. Попадая в очередное облако, они видели не больше чем на двадцать-тридцать шагов вперед.

Их, заключенных в сузившийся мир с ограниченным обзором и приглушенными звуками, еще больше, чем прежде, пугали угрозы скрытого от них пейзажа. Кое-кто из Крови Оризиана бывал в этих местах, но в такое время года и так высоко забираться в Кар Крайгар не пытался никто, кроме самых безрассудных и отчаянных. Цепь огромных гор имела мрачную репутацию, не только из-за своих обитателей — кирининов, которые бродили в здешних лесах, огромных медведей, которые рыскали по этому самому глухому из углов, — но и сама по себе. И тут были руины: останки городских сооружений, возведенных, когда Боги еще наблюдали за миром. Ходили рассказы об искателях приключений, добиравшихся сюда в поисках следов тех далеких дней, но так или иначе нашедших только смерть. Иногда их убивали горы, иногда ямы и западни, иногда обрушившаяся городская стена, иногда дикие звери.

Оризиан не смог бы сказать, сколько они прошли в этот день. После полудня погода повернулась против них. Опять поднялся ветер и то, что начиналось как легкий снегопад, собрало силы для вполне оперившейся бури, угрожавшей засыпать их. Они поднялись выше и остановились на перевале. Ветер рвал с них одежды и забивал дыхание. Снег прямо-таки набросился на них. Оризиан наклонил голову, вздрагивал и морщился.

— Там, — попыталась перекричать ветер Эсс'ир.

Под ними, на просторной, изогнутой дугой, плоской равнине лежал город. На одной стороне долины поднималась гигантская скала, ее самые высокие пики терялись в буре, а у подножия раскинулась сеть улиц с разрушенными стенами и домами: Крайгар Вайн. Город, над которым владычествовали горы и бурное небо, в своем распаде и разрушении выглядел так, будто сама скальная порода беспорядочно проламывалась сквозь землю, чтобы исторгнуть то, что когда-то было на этом месте. Это был вид настолько бесплодный, что Оризиан почувствовал, как в нем нарастает какой-то ужас.

— Кто мог жить в таком месте? — крикнул Рот.

— Хуанины. Когда-то. Теперь на'киримы, — ответила Эсс'ир.

Варрин уже спускался к руинам. Эсс'ир последовала за ним. Встревоженная Эньяра взглянула на брата.

Оризиан, прикрывая от секущего снега глаза, сказал:

— Мы прошли такую даль. Там по крайней мере будет хоть какое-то укрытие.

Хайфест: примостившийся на вершине массивной скалы, защищенный как безусловно крутыми утесами по низу, так и собственными толстыми стенами, он был самым неприступным из всех владений Крови Килкри, унаследованных ею от королевства Эйгл. Мэйрен-каменщик построил его, и за один только этот подвиг его имя запомнилось лучше, чем имена монархов, которые правили городом. Целью и необходимостью этого строительства была защита древней дороги, и стоило оно смерти более чем ста чернорабочим на скалах и узких тропинках гор Каркира. Но с тех пор поток истории свернул в другое русло. В Бурные Годы, последовавшие за падением королевства, дорогой перестали пользоваться. Город остался забытой крепостью, глубоко погруженной в ужасное одиночество среди гор. За длинную, размеренную жизнь Хайфеста под его стенами не раз разыгрывались кровопролитные драмы, но для тех, кто его населял, это было мирное место.

Скалистая гора, на которой разместился Хайфест, была не просто фундаментом для стен и башен. Армии рабочих Мэйрена вгрызлись в сам камень и пробили внутри горы лабиринт туннелей и палат. В местах, где утесы имели такой острый угол наклона, что были неприступны для нападавших, эти туннели выходили отверстиями наружу. Из этих окон и с наблюдательных площадок открывались головокружительные виды на круто уходящее вниз ущелье. Кроме того, что они пропускали какое-то количество света, эти отверстия также давали доступы беспрерывным ветрам, которые обвевали вершины. Иногда сеть проходов многократно отражала какой-нибудь порыв ветра, и тогда лабиринт казался легкими живого гиганта.

Именно этот звук, еле слышный даже для ее ушей на'кирима, обычно помогал успокоиться Сирис Избранной. Она жила в Хайфесте пятьдесят лет и знала все его настроения. В свое время она обосновалась здесь из-за этой неизменности и ради дружелюбного общения. Она чувствовала себя в безопасности в его недрах.

Сейчас Избранная стояла на высоком балконе, глядя вниз на изобилующий пещерами Зал Писцов. Под светом, льющимся через высокие узкие окна, дюжина на'киримов сосредоточенно изучала манускрипты и книги, переписывала, копировала, хранила и оберегала. Не было слышно ни звука, кроме ударов ветра о скалу, шелеста крыльев пролетавших чаек да изредка хрусткого вздоха переворачиваемой страницы. В былые годы эта почти немая и малоподвижная сцена своей не явной, но напряженной деятельностью смягчала любую тревогу в груди Сирис.

Сегодня ее мысли так легко не успокоить, и не ее одной. Она это видела по лицам тех, в ком Доля струилась наиболее мощно. Болезненная неуверенность, которую она ощущала и в собственном сердце, отражалась в их глазах. Семя этой неуверенности было брошено вчера: ей стало понятно (совершенно неожиданно, но сомнению не подлежит), что один из пробужденных больше не присутствует в Доле, он в ней только помнится. И хотя она еще не была уверена, но тем не менее ей казалось, что она знает, кто это.

Сирис погладила перья большой черной вороны, которая устроилась на балюстраде балкона.

— Можешь ты сказать мне, что это неправда, сладкая моя? — негромко спросила она у птицы. Та поглядела на нее похожим на бусинку глазом, и Сирис улыбнулась. — Нет, ты мне не поможешь, старое перо.

Вестник, худой, неуклюжий на'кирим, потирая руки, словно хотел избавиться от какой-то прилипшей краски, нашел ее над трудящимися писцами, погруженную в мысли.

— Избранная, Мечтатель заговорил, — прошептал он, опасаясь помешать тем, кто сосредоточенно трудился внизу.

Вот уже тридцать лет в верхней палате Великой Башни Хайфеста лежал Тин из Килвейла, Мечтатель. Молодой на'кирим прислуживал ему, промывал пролежни, переворачивал и обихаживал его. Часто это становилось первым заданием для прибывавших в Хайфест новичков, что учило их терпению и покорности. И внушало должное почтение к Доле и к дреме Тина, что именно и требовалось тому, кто отложился от мира и погрузился в безбрежный океан непостижимого пространства. Мечтатель дремал, но не так, как другие.

Навещали Тина и другие, но у них были особые обязанности. Они по очереди дежурили возле постели и наблюдали за спящим на'киримом. Ждали. В своем самом глубоком сне Тин путешествовал по тропам, неизвестным тем, кто пока еще жил в реальном мире, и в некоторых случаях то, что он там обнаруживал, слетало, иногда не очень внятно, с его потрескавшихся губ. Ради этих слов рядом с ним дежурили, поскольку они, эти слова, добывались из самых глубоких, самых отдаленных по досягаемости пределов Доли; сокровища другого, потустороннего и таинственного, мира выносились на берег его спальни. Чем больше проходило лет, тем реже и реже он говорил. Теперь Мечтатель очень редко поднимался достаточно близко к поверхности бодрствования, чтобы можно было записать хоть какой-нибудь фрагмент.

Сирис не очень удивилась, что как раз сейчас настал тот редкий случай. В юные годы Иньюрен провел возле кровати Мечтателя немало часов. Она с дурным предчувствием шла за вестником по винтовой лестнице к спальне Тина. Если ее страхи оправдаются, это ничего, кроме боли, ей не принесет.

К своему облегчению, она нашла Тина, как всегда, крепко спящим. Смотрители, насколько могли, следили за его внешним видом. Тот, кто приглядывал за ним впервые и не знал его прошлого или будущего, мог вообразить, что это просто старый человек, который уснул всего мгновение назад. Для тех, кто знал лучше, существовали признаки его долгого, медленного освобождения от мира недремлющих. Его кожа стала сухой и уже окрасилась в цвет прекрасной слоновой кости, который постепенно распространялся по всему лицу. Редкие серебристые волосы лежали на подушке, как замершая сеть мертвого паука. Некоторая неровность покрывала на кровати намекала на то, что под ним находится истощенное тело.

Не возраст произвел такие перемены в теле Мечтателя. Он жил семьдесят лет; не так уж и много для на'кирима. Это Доля увлекала его все дальше от оболочки его плоти, и день за днем он стаскивал эту оболочку, как змея сбрасывает старую кожу. Каждые несколько месяцев приходил Амонин и возлагал руки на грудь Тина, стараясь предотвратить медленный распад телесной формы. Сеансы всегда оставляли целителя иссушенным, но редко на что-нибудь влияли. Только в Диркирноне или где-нибудь в самом глухом углу Адревана мог бы найтись на'кирим, который сумел бы превзойти опыт Амонина в целительстве, но и он не сумел бы помешать тому, что поглощало Тина. Самая важная часть Тина перестала заботиться о мире, в котором спало его тело, а без этого интереса даже Амонин мало что мог сделать.

Писец сидел рядом с кроватью и листал бумаги. Он встал, когда вошла Избранная. У него был вид человека, который мечтает с кем-нибудь поменяться своим местом.

Дежурный зашептал:

— Избранная, я думаю, что записал все. Но он говорил так сжато… и так быстро.

— О чем говорил? — спросила Сирис. Она наклонилась над исхудалой фигурой на кровати. Под полупрозрачными веками взад и вперед бегали глаза Тина, как жуки, мечущиеся под шелковистой тканью. Она подумала о том, что неизвестно, какие он видит знаки. Помнит ли он хотя бы, что остальные все еще здесь, в другом месте?

— Очень запутано, Избранная, — сообщил писец. — Может быть, вы разберете больше моего…

— Главное, — мягко настаивала она.

— Я думаю, упоминался Иньюрен. Возможно… Я думаю, смерть, Избранная. Его смерть. Но и что-то… кто-то еще. Человек, хотя Мечтатель говорил о нем, как о звере: звере с черным сердцем, давшем себе волю в Доле.

Сирис кивнула. Она этого и ожидала. Слова Тина редко были понятны по значению (да и как они могли быть понятными, если он бродит так далеко и по такой странной территории), но это сообщение вполне ясно, и оно сходится с тем, что Доля прошептала в ее собственном рассудке. Значит, Иньюрен ушел. Она не единственная в Хайфесте, кто чувствовал острую боль потери. Но что означает вторая часть? Этот другой человек? С некоторых пор у Сирис появилось глубокое, интуитивное ощущение, что назревают перемены. И теперь внутренний голос шептал ей, что если грянут перемены, то вряд ли они будут к лучшему. Слишком редким было такое чутье для недремлющего на'кирима, чтобы игнорировать сказанное.

С тревогой, запечатлевшейся у нее на лбу, она отправилась разыскивать Олина. Избранная всегда обращалась к Блюстителю Ворон в вопросах глубокой Доли. С тех пор как Иньюрен покинул Хайфест.

Подойдя ближе, Оризиан и его спутники начали различать отдельные фрагменты руин. Большинство из них было не выше человеческого роста. Местами от города не осталось ничего, кроме беспорядочных куч камней и обломков скал с забившимся в щели снегом, но то там, то тут возникала зубчатая линия стены или кусок дороги, а иногда из разбитого камня даже проступала палата. Они подошли к первой же бреши в разрушенной стене, пролезли в дыру и попали на мертвую улицу за ней. Ветер здесь стал немного тише. Оризиан несколько раз раздул щеки, сбрасывая снег, и растер лицо. Кожа ничего не чувствовала. Рот положил руку на каменный блок, покрытый коркой разросшегося лишайника.

— Должно быть, когда-то здешние жители были великими строителями, — сказал он Оризиану.

Они стали пробираться по городу, ступая так осторожно, словно шли по костям давно умерших горожан. Эсс'ир и Варрин двигались настороженно, как олени, которые не видят, но чуют охотника. Все инстинктивно немного пригибались, стараясь, чтобы их головы оказались ниже стен. Ветер выл над ними. Дневной свет скоро погаснет, и всех тревожила неуютная мысль, что ночь может застать их среди этих развалин.

Они вышли на открытое пространство, где снег сваливался в сугробы, и остановились. Вглядываясь в лица, Оризиан понял, что не он один испытывает смутное беспокойство. Даже Эсс'ир и Варрин нервничали здесь, вдали от защитника-леса. Они о чем-то коротко переговорили, близко сдвинув головы.

— Мы здесь вечность можем бродить. Нужно найти что-нибудь, где можно провести ночь, — заявил Рот.

— Согласен, — отозвался Варрин.

Довольно скоро они нашли место в углу того, что когда-то было небольшим домом. Сюда недобирались ни ветер, ни снег. Несколько полосок вяленого мяса были пущены по кругу, и они сделали по глотку воды из почти опустевшего меха. Потом все, кроме Варрина, опять сгрудились вместе и прижались друг к другу. Варрин сидел прямо, откинув голову на стену.

— Я буду наблюдать первую половину ночи, — сказал ему Рот. Сначала непонятно было, слышал киринин или нет, но потом он еле заметно кивнул.

Оризиан, теснее прижавшись к сестре, почувствовал, что она протянула к нему руку. Сделала она это ради собственного спокойствия или для его удобства, но он крепко сжал ее ладонь. Его мучил голод, а когда он закрыл глаза, сон показался ему несбыточной надеждой.

Незвано-непрошено ему привиделась белая, обнаженная спина Эсс'ир. Он неловко пошевелился. Следом за этим он вспомнил об Иньюрене, которого они оставили на поляне одного. Оризиан видел, как умирала мать. Он видел, как раскрылись ее губы, и дыхание в последний раз вылетело из ее груди, и как глаза в какой-то миг утратили блеск жизни. Он представил себе, как свет уходит из серых глаз Иньюрена. Машинально он стиснул руку сестры.

— Спи, — шепнула Эньяра.

Хотелось бы уснуть.

В темноте ночи над городом и среди его остатков беспрерывно стонал ветер. Шли часы, снега больше не было, температура воздуха падала. Оризиан слышал, как поднялся Варрин и сменил Рота на наблюдательном посту. Ни тот ни другой не сказали ни слова.

Среди туманов и облаков занимался рассвет, безмолвный, водянистый и безжизненный. Хотя ветер стих, небо было как серый океан, сливавшийся с заснеженными пиками и склонами. Возвышавшиеся на западе утесы смотрели на труп города так же равнодушно, как когда-то наблюдали за его жизнью. Эти пятеро были одни во всем мире.

Эньяра разминала руки и ноги.

— Я никогда больше не согреюсь, — пожаловалась она.

Варрин набрал немного снега и растер им лицо, особенно крепко глаза. Эсс'ир протянула горстку лесных орехов. Все стали камнями разбивать скорлупки. Они сидели небольшим полукругом и молча ели.

— Что мы теперь будем делать? — поинтересовалась наконец Эньяра.

— Как сказал Иньюрен. Искать на'киримку, — ответил Оризиан.

— Если она еще здесь, — убито произнес Рот.

— Она здесь, — сказал Варрин.

— Но слово умирающего… — Рот спохватился и виновато взглянул на Оризиана. — Прости.

Оризиан слабо улыбнулся:

— Иньюрен был уверен, что мы ее здесь найдем.

— Мы увидим знак. Должны быть следы, — сказала Эсс'ир.

— Почему ее просто не покричать? Она услышит нас за милю отсюда, — предложила Эньяра.

— И другие услышат, — с легким презрением ответил Варрин и сосредоточенно занялся развязавшейся на кожаном башмаке завязкой.

Эсс'ир развязала мешочек, висевший у нее на поясе, и достала оттуда несколько коричневых лепестков чего-то съедобного. Она дала по кусочку Эньяре, Оризиану и Роту, а остальное убрала обратно.

— Жевать. Не глотать. Это корень хьюрина, — сказала она.

Рот рассматривал неаппетитный на вид кусок высохшего пня лежавший у него на ладони. Эньяра уже затолкала свой wok'b рот и энергично жевала. После некоторого колебания Оризиан последовал ее примеру. Щитник с явным отвращением сделал то же самое. Рот Оризиана сразу наполнился горечью, напомнившей ему по вкусу тот напиток, что ему дали в хижине Ин'хинир, но было ли это тем же самым, он уверенно сказать не мог. Сначала он ничего не почувствовал, а потом у него странно все поплыло перед глазами. И холод, казалось, постепенно отступал от ног и рук, и чувство усталости притупилось. Он передвинул корень в угол рта и так и держал его между челюстью и губой. Острые иголочки покалывали десны.

Они опять принялись методично обшаривать развалины. Киринины не отрывали глаз от земли, изредка останавливаясь и изучая землю, снег или камень, потом быстро двигались вперед. В тусклом свете солнца, невидимого из-за плотных облаков, Оризиан потерял всякое направление и ориентировался только по высоким скалистым утесам, которые нависали над городом. С высоты на них иногда сносило кучки снега. Один раз Оризиан заметил пару мелькнувших у утеса больших черных птиц, но быстро потерял их из виду на темном фоне скал. Больше никаких признаков жизни не было.

Со временем глаз привык к камню, и город стал казаться таким, каким когда-то был. Они обнаружили, что в нем была пекарня; ее стены были почти разрушены, но среди обломков нашлась искореженная духовка. Они увидели участок дороги и прошли несколько шагов по прекрасному покрытию, выглядевшему так свежо, словно на него никогда не ступала ничья нога. В другой части города от зданий осталось только бесформенное поле с кучами кирпича и камня, большей частью закопченных давно погасшим огнем. Варрин добыл из трещины между двумя скалами небольшой фрагмент изъеденной кости.

— Череп. Хуанин, — сообщил он.

Они прошли почти половину города и не нашли ничего, из чего можно было бы предположить, что они здесь не одни. Бодрящее действие хьюрина иссякло после нескольких часов блуждания, и холод с ликованием воскрес в их телах. Силы таяли; и глаза, и дух ослабли. Даже Эсс'ир с Варрином становились заметно подавленнее и двигались уже медленнее. Тогда они нашли место для отдыха. Несколько лепешек, вот и все, чем они смогли набить рты, и Эсс'ир больше не предложила корень. Оризиан отчаянно мучился жаждой и надолго припал к мешку с водой, пока Эсс'ир мягко не отняла его.

— Медленно и понемногу, — сказала она.

— Извини, — буркнул Оризиан, хотя в ее голосе не было упрека.

Рот большими пальцами массировал икру ноги.

— Сколько еще это будет продолжаться? — не обращаясь ни к кому в частности, спросил он. — Мы можем искать это место всю жизнь и ничего не найти. Нужно развести огонь и во всю мочь покричать с вершины, как говорила Эньяра, чтобы вытащить эту женщину к нам.

Сидевший немного поодаль Варрин тихонько фыркнул носом, запустил пальцы в шевелюру, но ничего не сказал.

— Варрин говорит правду, — сказала Эсс'ир. — Враг, может быть, еще идет по нашему следу. А если мы будем шуметь, то эта женщина может уйти. Лисы говорят, что она сумасшедшая. Она не любит гостей.

— Невелика была бы разница, если бы она действительно убежала и спряталась, — ворчал Рот. — Мы все равно скорее всего все обледенеем, прежде чем найдем ее.

— Ни мальчик, ни девочка здесь не умрут, я поклялась.

— Поклялась? — рявкнул Рот. — У вас есть клятвы? Моя жизнь принадлежит Оризиану. Ни он, ни Эньяра не нуждаются в помощи и защите лесных людей, чтобы…

— Довольно, довольно… — Оризиан простер руки. — Я уверен, что Эсс'ир не имела в виду никаких оскорблений, Рот. И, Эсс'ир, я не знаю, что ты думаешь о…

Тут он заметил, что ни один из кирининов не обращают на него никакого внимания. Они, как один, подняли головы, и лица у них стали напряженные.

— Что это? — спросила Эньяра, но Варрин остановил ее жестким взглядом. Под прекрасной паутиной татуировки у него было мрачное, напряженное выражение. Эсс'ир положила руку на плечо брата.

— Звук, — шепнула она.

Рот осторожно изменил позу, сев на корточки, и схватился за рукоятку меча. Оризиан неловкими, замерзшими пальцами возился с ножом на поясе.

— Где? — прошипел Рот.

— Приближается, — еле слышно ответила Эсс'ир.

Эньяра приподнялась на коленях. Варрин полуобернулся и подал пальцами знак, понятный только Эсс'ир.

Она что-то проворчала в знак согласия и подобрала с земли копье. Варрин начал подниматься. Но, едва поднявшись, снова резко пригнулся и зашипел сквозь зубы.

Из-за крошившихся остатков стены появилась фигура. Это была женщина, закутанная в шкуры, только лицо не было спрятано под мехом. Она остановилась и пробежала по всем быстрым взглядом.

— Вы шумите, — сказала она. У нее был резкий и грубый голос, как будто он тоже побит морозом и трещит, как трещат на холоде скалы этого затерянного города. Однако, едва услышав ее говор, такой же ритмичный, как у Иньюрена, Оризиан сразу понял, что она тоже на'кирим.

Эсс'ир что-то осторожно сказала на своем языке. Женщина коротко ответила.

— Ивен, — в обычно ровном голосе Эсс'ир мелькнул намек на облегчение.

— Шумные и глупые, раз устроили себе лагерь здесь и по такой погоде, — сказала Ивен, с легкостью переходя с языка на язык.

— Нам Иньюрен сказал, чтобы мы шли сюда, — сообщил Оризиан. — Он сказал, что вы можете нам помочь.

Старуха-на'кирим остановила на нем взгляд. У него мурашки побежали по коже от страха. Не ошиблись ли они ужасно, придя сюда? Потом она резко повернулась и пошла.

— Тогда пойдемте, — бросила она. — Я могу дать вам еды и огня. Но не думайте — ничего больше, кроме короткого приюта для тех, кто в нем нуждается.

III

У Найва, Первого в Боевом Инкалле, было только одно ухо. На месте второго остался только растянутый шрам с дыркой посередине. Историю этого шрама знал каждый инкаллим. Найв тогда был совсем еще молодым и лишь недавно получил самый младший чин в Боевом. Ему и еще четырем инкаллимам было поручено сопровождать и охранять группу Мудрого Инкалла на пути из Кан Дредара в Эффен, далекий город в землях Вин-Гира. К востоку от Эффена, в глубине разоренных земель, они наткнулись на охотников-тарбенов: диких тарбенов, из клана, уже освобожденного Кровями Гир, но еще не спасенных истинной верой. Очевидно, не зная, с какого рода воинами они встретились, тарбены напали. У них было с собой много охотничьих собак, и Найв потерял ухо, не успев еще ни одной из них сломать хребет. Выжили только Найв и двое из Мудрого Инкалла, тела более чем двадцати тарбенов валялись вокруг них.

Они добрались до Эффена, и Найв набрал в городе пятьдесят человек. Он был молод, но он был одним из Детей Сотни, и в его глазах горел огонь; никто не посмел отказать ему. Он привел их к месту битвы, а далее пошел по следам тарбенских охотников. На второй вечер они вышли к деревне. Они сожгли ее, и Найв собственноручно обезглавил вождя племени и послал его голову в Эффен. А потом вернулся, один, в Кан Дредар.

Сейчас Найву пятьдесят пять: он уже сутулился при ходьбе, пальцы с возрастом стали шишковатыми, суставы распухли и плохо слушались. Вот уже несколько лет, как он не брал меч в руки. Но еще никто не пытался сменить его на месте Первого. И разум внутри этого неуверенного тела был все еще ясный. Теор, Первый Мудрого Инкалла, любил Найва и доверял ему. Они вместе поднимались до соответствующего положения в Инкаллах и заняли свои посты Первых с разницей всего в несколько месяцев.

Сейчас они в палатах Найва опустошали чашу со скисшим молоком, наркеном, напитком, много лет назад позаимствованным северными Кровями у тарбенов. Сотни лет он был традиционной выпивкой Боевого Инкалла. Хоть Первый Боевого и держал чашу в искалеченных пальцах, но поставил ее с привычной ловкостью и облизнулся, глядя, как Теор допивает свою.

— Хорошо пошло, — сказал Найв, когда Теор сделал последний глоток. — Ты пьешь, как будто сам из Боевого.

Теор весело поморщился. Ему не очень нравился наркен, но здесь он гость и готов следовать любым привычкам хозяина. — Хорошо, когда человек умеет преодолеть свое отвращение, — хохотнул Найв. — Всегда рад совершенствоваться. Как твои суставы? Найв поглядел на руки так, словно они принадлежали кому-то другому:

— В это время года они всегда не в самом лучшем виде. Думаю, сказываются холод и сырость, хотя никто не верит, как будто не мне это известно лучше других. Кто, как не я, знает, что полезнее для моих костей?

Вошел мальчик-слуга, чтобы убрать пустую посуду. Когда тот удалялся, Найв проводил его взглядом:

— Знаешь, он — второй кузен Лаккана ок Гейвен-Гира. Или третий? Его зовут Калум. Я считаю, что существует определенное фамильное сходство. Как думаешь?

Теор улыбнулся:

— Отвратительное честолюбие и заносчивость не всегда на виду, но они всегда считали, что хорошо бы чем-нибудь подобным обладать. Им нравится думать, что они связаны узами, которые даже мы не сможем разрубить.

— Действительно. Представляю, в каком ужасе были его родители, когда он сказал им, что хочет поступить в обучение. Лаккан утверждал, что они позволили ему следовать своей надежде… конечно, скорее всего потому, что им хотелось иметь здесь свои глаза и уши, а не для того, чтобы исполнилась мечта мальчика. Он подает определенные надежды и может дожить даже до того, что вступит в Боевой Инкалл.

— Уверен, что ты держишь его при себе.

— Держу. Я не хочу ему неприятностей. Да и сам я сплю спокойнее, зная, что он рядом. Ну, ты ж понимаешь, на всякий случай.

Снаружи донесся лязг оружия: во двор входили кандидаты в Боевой Инкалл. Найв прислушался, склонив голову набок. Лицо у него было довольное, как будто он вспомнил что-то приятное.

— Есть какие-нибудь вести с юга? — спросил Теор.

— Со времени победы у Грайва ничего нового. Я решил бы, что к сегодняшнему дню там уже все закончилось. Книга оказалась добрее к Кейнину, чем я предполагал.

— Его вера придает ему силы.

— Она и Белые Совы. По мнению Шревы, они все погибли бы, если б у них в тылу не появился бы тот полукровка с сотнями своих лесных тварей. Удивительно, что мы не пригляделись к на'кириму, когда все это затевалось и он был еще в Хаккане.

Теор кивнул. Это же соображение пришло ему в голову, когда он услышал о последних событиях в долине Гласа.

— Мы считали, что увидели все необходимое. Охота внимательно следила за ним. Он разговаривал во сне; находясь в одиночестве, он размышлял. Их суждение заключалось в том, что в нем мало чего было, кроме горечи и детских мечтаний. Хотя, если мы можем получать Белых Сов по одному его знаку и призыву, возможно, Охота его все же недооценила.

— Возможно. Похоже, судьба не один раз улыбнулась авантюре Кейнина. Я думаю, Шрева начала верить в то, что это великое дело возможно.

— Да. Я тоже именно так понял ее последнее сообщение. — Теор позволил себе тоном подчеркнуть свое истинное мнение.

— Ты сомневаешься в ее оценке? — спросил Найв.

— А ты?

Первый Боевого улыбнулся, показав испорченные, желтоватые зубы:

— Может, послать еще за наркеном, дружище, если хочешь обсудить дела Боевого Инкалла?

Теор в шутливом ужасе вскинул руки:

— Только не надо угроз.

Найв сказал:

— Шрева, с тех пор, как пришла к нам, хорошо служит, но потребовалось очень много сил, чтобы удержать ее, когда она почуяла, что попытается сделать Горин-Гир. Она никогда не выбирала легких путей, но здесь проявила характер. Ее Путь — это путь, связанный с энергичными усилиями и борьбой. Да будет так.

— Да будет так, — кивнул Теор. Он знал, что Найв одним тихим словом мог бы покончить с идеей Шревы отправиться на юг, в Колглас, но, чтобы он отпустил поводья, нужны были веские причины. Прошло уже много лет с тех пор, как Боевой Инкалл в последний раз испытал себя против старого врага за Каменной Долиной, и Найв хотел иметь пару верных глаз, чтобы получать точные доклады о событиях и о странном союзе с Белыми Совами, который придумал Горин-Гир.

Найв вздохнул.

— Удача пока лежит у его ног, однако как бы его не снесло большим половодьем, если он и в дальнейшем будет развивать свой успех.

— Кажется, Верховный Тан думает так же. Я говорил с ним на погребении Энгейна. Он был не больше вежлив, чем в его привычках, но достаточно очевидно, что он не хочет проявлять себя в поддержке Горин-Гира.

Найв почесал костяшкой пальца шрам на голове.

— Чешется еще, — пробормотал он. — Вы уже должны были бы подумать… — Он не договорил и с надеждой оглядел Теора. Они давно служили вместе, и оба знали, что подошли к самому трудному в разговоре.

— Меня беспокоит, что все наши добрые усилия последних лет подтвердить обязательства между Кровью Гир и инкаллимами принесли такие худые плоды, — почти небрежно сказал Теор.

Звук открывающейся двери возвестил о том, что вернулся мальчик-слуга и принес поднос с едой.

— Не сейчас, — не поворачивая головы, распорядился Найв. Когда они опять остались одни, он поджал губы и осторожно спросил: — Не должен ли я понимать так, что нужны недобрые усилия?

Теор слегка пожал плечами:

— Возможно, я на склоне лет стал слишком подозрительным и занудливым, или мне слишком нравятся прошедшие годы; когда правил отец Регнора, он только вопрос о цвете своих постельных принадлежностей решал сам, не консультируясь с нами.

— Это верно. По правде говоря, это было утомительно, но служило нам всем хорошо.

Теор заговорил немного тверже:

— Конечно. Вере требуется сильная рука, столб, чтобы держать крышу, под которой все могут укрыться. Она нуждается в Крови Гир. Возможно, Регнор забывает то, чего никогда не забывал его отец, — Кровь Гир тоже нуждается в вере.

— Ты опасаешься его горячности, — определил Найв.

— Я опасаюсь, что у него помрачится рассудок. Как бы его отец ни ненавидел Горин-Гира, он гораздо больше интересовался бы достижениями Кейнина, чем, судя по всему, интересуется Регнор, который больше озабочен манипулированием благонадежностью других Кровей да обеспечением своей власти и контроля. И это происходит уже не в первый раз. Такова натура правителей — приспосабливать правление для своих целей: взгляни на Гривена ок Хейга. Но у нас все должно быть иначе. Верховный Тан Гир не может быть просто Верховным Таном Гиров. Он прежде всего должен быть воином и стражем Темного Пути.

— Все еще очень горяч, хоть и на склоне лет, — улыбнулся Найв.

— Я — Мастер Мудрого Инкалла, вряд ли мне можно быть иным.

Найв кивнул:

— Я уловил мелькнувшее на горизонте предложение.

— Меня озадачивает бездеятельность Регнора. Чрезвычайно. По всем признакам он предпочел бы увидеть угасание Крови Горин-Гир, чем вернуть собственной Крови достойное ее место в Кан Эворе. Представь: впервые за сотню лет у нас появилась победившая в Каменной Долине армия Темного Пути, а Верховный Тан Гир к этому в лучшем случае безразличен. Не важно, что вначале он был настроен скептически, успехи Кейнина должны были по крайней мере привлечь его интерес.

— Согласен, времена странные.

— Слишком странные, чтобы все было так, как кажется. Хотел бы я знать, что на уме у нашего Верховного Тана и в чем может быть слабое место его сдержанности. Он не единственный, с кем я говорил, когда Энгейн отправился в катакомбы. Вэна, когда мы были наедине, стоя возле тела ее супруга, рассказала мне, что у нее есть узник: один из вестников Верховного Тана, пойманный, когда он пытался переправиться через земли Горин-Гира.

Найв поднял седые брови. Сколько уж он знает Теора, а Хранителю все еще удается иногда удивить его.

— Кровь Горин-Гир захватывает вестников Верховного Тана?

— Только одного. Он был очень подозрителен. Куда, спрашивается, он шел? Что за нужда Регнору посылать вести за границы Темного Пути? Человек не говорит, а сообщение зашифрованное, и люди Вэны не могут его прочесть.

Первый Боевого сказал:

— Не просто странно, но и рискованно заключать в тюрьму курьеров Гира. Как и для нас, знать о таком факте и не известить об этом Регнора, а мне кажется, что ты предлагаешь именно это.

— Мы — инкаллимы. Всегда сначала вера, потом все другие соображения. Если что-то угрожает вере, мы должны об этом знать. Вэна озабочена тем же, но не может докопаться до истины. Она предлагает передать его нам, Охоте.

— Ты говорил об этом с Авенн? — спросил Найв. Он встревожился; никому из них не нужно было говорить, что кем бы ни был вестник, он не переживет внимания и забот Охоты.

Теор покачал головой:

— Я никогда этого не сделаю, пока не заручусь твоим согласием. И ты это знаешь.

— Мне нужно еще наркена, — заявил Найв и стукнул по столу. — Где вечно этот мальчишка, когда он мне нужен?

Потом задумчиво посмотрел на Теора:

— Ты дашь мне время подумать над этим?

— Сколько угодно, — ответил Теор.

Найв опять заулыбался и со своим уродливым шрамом стал похож на старика, погруженного в спокойную, беззаботную жизнь.

— Давно уже не происходило ничего подобного. Того и гляди, почувствуешь себя почти молодым.

Теор вышел через незаметную боковую дверь, минуя учебные дворы и оружейные мастерские. Он проследовал по крытой галерее с колоннами в конец огороженной территории Боевого Инкалла и вышел через ворота в наружной стене. Там его ждал паланкин; пока зима не развернулась в полную силу, тропа по склону холма к храму Мудрого Инкалла оставалась грязной и, конечно, не годилась для ног Первого.

Снежок, выпавший ночью, почти сошел, но в воздухе ощущалось, что он еще пойдет. Покачиваясь в паланкине, Теор поверх деревьев разглядывал темные склоны, спускающиеся к Кан Дредару. Черно-коричневый город Регнора ок Гира во все стороны растянулся на равнине почти бесформенным хаосом деревянных лачуг, столпившихся вокруг нескольких каменных строений: казарм городской стражи, крытого рынка и цитадели Верховного Тана. Мирная сцена. Теор по собственному опыту знал, что города лучше разглядывать издали. При ближайшем рассмотрении они всегда оказывались грязными и алчными. Как всегда над городом патрулировали канюки и коршуны. Теор заметил, что описывавшие неторопливые круги над глухими улицами птицы разделились, поделив Кан Дредар между собой.

Внимание Теора привлекло бледное существо на склоне. Он мельком отметил серую кожу в сыпи; значит, дитя. Когда рождался больной или увечный ребенок, некоторые семьи отправляли его, как этого, в леса или на склоны, чтобы тот испытал судьбу. Подобное изгнание существовало в практике Верховных Танов Гир много лет назад, его возвели в закон еще в те времена, когда десять тысяч (всего!) совершили переход на север. Тогда каждый будущий воин ценился на вес золота, и рисковать наследственностью не стоило. Но некоторая часть простого люда и до сих пор упорно придерживалась тех требований веры. Правда, бывает, что через день-два мамаша возвращается, и, если Книга Последнего Бога пощадит дитя, забирает малыша обратно в семью и растит его самым наилучшим образом. Хотя… Путь этого ребенка пролег должным образом.

Теор плыл в паланкине. Необходима осторожность при исследовании своих сомнений относительно Регнора ок Гира. Прежде всего он должен привлечь на свою сторону Найва и Авенну. Среди трех Инкаллов Мудрый считался самым старшим, но это еще не означало, что Боевой и Охота будут слепо следовать за лидером; единство имело значение, когда Кровь Гир была неуверенна в своей воле и силе. В такие времена (а они за полтора столетия, прошедшие с момента изгнания Темного Пути из Тан Дирина, наступали несколько раз) инкаллимы должны особенно сплотиться.

Они прошли уже две трети пути к зданиям Мудрого Инкалла, когда носильщики замедлили ход. Сзади послышалось чавканье грязи.

— Что там? — с равнодушным видом спросил Теор.

— Мальчик бежит. Судя по виду, кандидат в Боевой, — ответил один из носильщиков.

Теор, засунув озябшие руки под мышки, ждал.

Он сразу узнал посланца: кузен Лаккана ок Гейвен-Гира, Калум. Значит, послание прямо из палат Найва. Мальчик запыхался, щеки у него пылали, а одежда заляпалась грязью.

— Первый… Первый, меня послал Мастер Найв. Он велел мне перехватить вас на тропе, если смогу.

— Значит, ты преуспел, юноша.

— Он сказал, что именно вы должны первым принести новости в Мудрый Инкалл.

— Вот как?

— Только вы ушли, появилась птица-вестник. Андуран пал, Первый. И город, и замок в руках Горин-Гира.

Теор тщательно подавил малейшие признаки удивления.

— И Мастер Найв сказал, что я должен сказать… — Калум нахмурился от усилия точно вспомнить слова. — Я должен сказать, что теперь он быстрее начнет думать над делами, — кажется, он был очень доволен тем, что передал фразу точно. — Это великий день, да, Первый? Бог Последней Книги улыбнулся нам.

Теор отозвался:

— Истинно так. Можешь передать своему хозяину, что я разделяю его восторг. Посмотрим, сумеешь ли ты добежать обратно быстрее, чем сюда.

Калум коротко кивнул и полетел в обратный путь. Теор смотрел ему вслед. Он видел, как мальчишка поскользнулся и распластался на земле, взметнув в воздух скучную грязь. Но Калум, как ни в чем не бывало, вскочил и опять скачками понесся вниз, на ходу вытряхивая из волос влажную землю. Теор двинулся дальше, ломая голову над неожиданными новостями. События развивались быстрее и драматичнее, чем он мог себе представить. Найв прав: нужно скорее принимать решение. И еще нужно не забыть похвалить Найва за его все еще острое чувство юмора. Все-таки приятно, что кто-то из верхушки Гейвен-Гиров пробрался через леса, чтобы принести весть о славе Горин-Гира. Лаккан, когда узнает, будет плеваться желчью в свой украшенный самоцветами кубок.

На долину Гласа опускались сумерки, окрашивая землю в голубое и серое. Наверху, на башне замка Андуран Кейнин нан Горин-Гир встречал конец дня. Под ним лежал город, а за городом мимо ферм уходила дорога на юг. Белые Совы зажгли свои костры, их желтое мерцание притягивало его взгляд. Столь продолжительное присутствие кирининов на землях, теперь принадлежавших Крови Гир, было горьким разочарованием для Кейнина, но он не собирался отправлять их восвояси, пока они еще готовы драться за интересы Темного Пути.

Эглисс, с тех пор как вернулся от водопада Снежной Реки, скрывался в лагере Белых Сов. Один из часовых Кейнина, который видел, как банда полукровки возвращалась через гряду над Гласом, доложил, что Эглисс ехал верхом неуверенно, как будто он был ранен, хотя крови на нем не было. Странные звуки срывались с его губ, как у человека, находящегося в глубоком бреду, а голова опустилась так низко, что лица совсем было не видно.

Кейнин послал гонца в лагерь, как только услышал о появлении Эглисса. Они вернулись с пустыми руками, их не пустили Белые Совы. Они принесли только известие от одного из кирининских воинов, немного говорившего на их языке, что на'кирим из Колгласа умер, а остальные — трое хуанинов и две Лисы — ушли в высокие горы. Эти новости повергли Кейнина в гнев и уныние. Ему безразлично, жив или умер метис. Вот то, что девчонка Ланнис, вероятно, последняя в своем роде, ускользнула от него — это другое дело. Обет, который он дал отцу — вернуться только тогда, когда все члены этой ненавистной семьи канут во мрак, — был обещанием, данным человеку, которого он, Кейнин, не чаял больше увидеть по эту сторону Кайла. Это была клятва чести о готовности принять любую судьбу, какую бы ни послал Темный Путь тому, кто сделал такое смелое обещание. А теперь девчонка исчезла. Эглисса с самого начала интересовал только тот, другой, на'кирим, и он позволил ей проскользнуть сквозь его, а значит, и Кейнина, пальцы.

Какое-то неосознанное ощущение заставило Наследника Крови отвернуться от окна. В дверях стояла Шрева. За ее спиной стоял Игрис и с тем же видом глядел на хозяина. Кейнин кивком головы отпустил щитника. Также молча он показал на одно из кресел, но Шрева оставила приглашение без внимания.

— Твоя сестра сообщила мне, что ты здесь, — сказала она.

— Обживаю новые владения, — криво усмехнулся Кейнин. Он опустился в кресло и вспомнил, как еще отец говорил, что сидящий имеет перед стоящим преимущество в положении. Впрочем, Кейнин не питал иллюзий по поводу того, что Шрева может испытывать какое-нибудь неудобство от этого.

Она оглядела комнату. Гобелены, когда-то закрывавшие стены, были сорваны, на их месте бледнели большие прямоугольники, ее взгляд ненадолго задержался на пятнах.

— Те гобелены сюда не годились, я велел их сжечь, — проворчал Кейнин.

Инкаллим прошла мимо него и выглянула из того же окна, из которого только что смотрел он. Мечи, скрещенные за ее спиной, образовали четкий силуэт.

— Настоящая армия по кирининским меркам, — пробормотала она. — Нужно посчитать копья…

Кейнин прервал ее:

— Триста с небольшим. Я уже посчитал. И что из этого? Судя по кострам, эта армия чуть больше нашей поисковой группы.

— Или Килкри. Или Хейгов, — сказала она, поворачиваясь к нему.

Кейнин вздернул бровь. У него еще до того, как Шрева вторглась в его раздумья, уже было плохое настроение.

— Ты боишься сил наших врагов? — спросил он. Его недостойная надежда, что он может вызвать какую-нибудь обиду, не оправдалась.

— Боятся только дети и неверующие. Не страшно заснуть…

— …когда знаешь, что все равно опять проснешься. Я знаю, Шрева.

— Ты сосчитал копья Белых Сов. А компанию девчонки Ланнис ты тоже изучил?

Вопрос застал Кейнина врасплох. Она явно именно с этим вопросом явилась к нему. И, разумеется, он такого совсем не ждал.

— Удрали пятеро, забрались в горы, — продолжала Шрева. — Девчонка и двое мужчин. И два киринина. Странное сочетание, как думаешь?

Кейнин раздраженно пожал плечами:

— Сейчас вообще странные времена. У меня есть более сложные загадки, над которыми стоит поломать голову. Хотя мне было бы любопытно узнать, как ты добываешь информацию. Я сам об том услышал только вчера. У тебя есть хорошие уши, или даже много ушей.

Шрева отвернулась к окну и сказала в вечерний полумрак:

— Прекрасные следопыты, лесные твари. Почти такие же хорошие, как Охота. Кенек спросил у одного из них о следах.

Кейнин фыркнул:

— И этот, которого он спросил, выжил после такого приключения? Если Охота вознамерится обратить лесных тварей против нас, я хотел бы узнать об этом заранее.

Шрева на его слова не обратила внимания.

— Два киринина: мужчина и женщина. Мужчина более высокий и массивный, чем, в общем, присуще его роду. Три человека. Один — это, конечно, девчонка, которая тебе нужна. Другой — мужчина — очень тяжелый, очень сильный. Скорее всего воин. А третий много ниже, моложе, почти ребенок. Он держался за бок, когда бежал.

Она еще не успела договорить, а Кейнин уже понял, что она хочет сказать.

— Сын Кеннета бежал из Колгласа с одним из наших ножей в боку, и щитник поддерживал его.

— Я понял, — сквозь стиснутые зубы произнес Кейнин. Он чувствовал, как в нем опять нарастает гнев, и постарался его сдержать. Интересно, видела ли Шрева, как жар опалил его лицо?

— Значит, настало время поговорить с на'киримом, желает он видеть посетителей или нет.

— Я тоже так думаю. Утром? — спокойно спросила Шрева.

Кейнин выехал из замка со Шревой с одной стороны и Игрисом — с другой. Еще десять щитников ехали сзади. Под ногами у лошадей крутились собаки. Стая полудиких дворняжек, которых теперь великое множество развелось в городе, сердито вякала на пришельцев. Одичавшие собаки питались падалью на пепелищах и образовавшихся пустырях, но каждую ночь нагло подкрадывались к сторожевым кострам; у одного костра они украли такую теперь дорогую еду, а у другого растерзали спящего раненого. Кейнин приказал уничтожить всех собак, что попадутся на глаза, но не разрешил своему эскорту заняться этим прямо сейчас. Сегодня утром у него не было настроения развлекаться.

Они проехали мимо тюрьмы. Над воротами были выставлены головы, кажется, полдюжины. Над ними сейчас трудились птицы. Там были и головы тарбенов, чье пьяное вмешательство позволило ускользнуть девчонке Ланнис-Хейгов. Большинство соплеменников, которых он привел на юг, рассеялись по всей долине, но его не волновало опустошение в их рядах. Во всяком случае, до тех пор, пока они не сталкивались с его собственными фуражирами и разведывательными отрядами. Зато те немногие, что еще оставались в городе со времени побега Эньяры, поняли, что в Андуране совсем другая власть и что никакие нарушения дисциплины больше не допускаются. Небольшой отряд всадников въехал на большую площадь. Уцелевшая кузница на площади была центром самой яростной деятельности. Там сортировали и приводили в порядок лошадей, пригнанных со всей округи. Всех пригодных для войны животных собрали здесь, потому что многие из них нуждались в перековке. Здесь было и несколько огромных местных битюгов. Они не годились ни в бой, ни под седло — они вообще не терпели человека на спине, — зато могли таскать самые тяжелые грузы, например, подвозить материал для ремонта городских стен.

Отряд двигался дальше, петляя по разоренным огнем районам города. Кейнин заметил крысу, сновавшую среди обугленной древесины. Он подумал, что, независимо от того, что еще может произойти, Кровь Ланнис-Хейг уже унижена: крысы шныряют по трупу гордой Крови. Но все-таки этого еще недостаточно. Он обещал отцу, и себе, большее.

На окраине бригада лохматых рабочих — горожан, которых обязали обслуживать своих завоевателей, — трудилась над куском стены. По всему периметру Андурана трудились такие же команды, за ними наблюдали стражники Горин-Гира, чтобы хорошо делалось то, чем долгие годы пренебрегали. Когда все будет сделано как следует, то даже в случае осады города Кровями Хейг, все равно это будет совсем другое дело; пожалуй, у него даже появилось бы достаточно времени, чтобы дождаться помощи. Через несколько часов после падения замка он послал сообщение на север, в Хаккан. Он знал, что Шрева послала и птиц, и всадников с теми же новостями в Кан Дредар, в Инкалл. Тем или иным путем Регнор ок Гир узнает, что Кровь Горин-Гир совершила невозможное. Это действительно должно расшевелить ленивого Верховного Тана.

Несколько угрюмых лиц обратилось в его сторону, когда всадники проезжали мимо работающих. Возможно, эти люди знали, кто он такой. Ему показалось, что он уловил проблеск ненависти и строптивой заносчивости в выражении некоторых из тех лиц. Упрямство и вызывающе молчаливое поведение тех, кто показал столь мало желания защитить свой город, вызвало у Кейнина раздражение. Если бы не Нынешнее, неотложное, дело, он остановился бы и приказал наказать тех, кто так смотрел на него. Как раз в этот момент один из стражников прикрикнул на рабочих, и все вернулись к своей работе.

Они выехали в поле, а когда подъехали ближе к крытым оленьими шкурами палаткам, которые Белые Совы разбросали по огромному пространству, он увидел, что воинов здесь больше, чем три сотни, о которых ему докладывали разведчики в последний раз. У него даже появилась неуютная мысль о том, что в случае чего к Эглиссу стеклось бы много народу.

Серые глаза провожали их на всем пути следования по лагерю. Они нашли Эглисса во дворе большого сельского дома. Частично укрепленный дом представлял собой центр с расположившимися вокруг него строениями: стиль, очень нравившийся некоторым богатым семьям Андурана. Компания кирининов приспособила его для себя. Скот либо разбежался, либо его забрали фуражиры Кейнина. Хотя по крайней мере одно животное не убежало, поскольку Эглисс сидел в центре группы кирининов возле выпотрошенной коровьей туши, шкура с которой была снята и растянута на деревянной раме. Куда бы ни посмотрел Кейнин, везде молча сидели киринины, в то время как другие накалывали им лица длинными, тонкими и острыми шипами с краской. На коже из-под крошечных бусинок крови проступали темно-синие завитушки. Когда они подъехали, Эглисс встал.

— Что они делают? — с отвращением оглядываясь, спросил Кейнин.

Эглисс проследил за его взглядом:

— Кин'тин. Теперь нет возврата назад, — безрадостная улыбка тронула губы Эглисса. — Вы, конечно, не поймете. Видите ли, Наследник Крови, у всего того, что мы привели в действие, должен быть итог. Будет война с Лисами, какой не было уже несколько поколений.

Кейнин с недоверием уставился на на'кирима:

— Война с Лисами? — воскликнул он.

Эглисс явно не замечал настроения Наследника Крови.

— Вы наблюдаете, как здесь куется внушающая ужас история. Отмеченных подобными знаками воинов уважают, хотя они еще и не заработали этой чести. Но теперь ни один из них не может вернуться из земли Лис, не пролив крови врага. Так много их не ходило на войну со времен образования Кровей, и каждый из них должен убить. Мы налетим как буря.

Кейнин соскочил с седла. Ему понадобилось некоторое усилие, чтобы отцепить пальцы от поводьев и ограничиться только одним шагом в направлении Эглисса. Что-то в том, как он двигался, наконец насторожило на'кирима, на лице у которого мелькнула тревога.

— Три Белых Совы были убито у реки. Лисами, — сообщил Эглисс. — За это должно быть заплачено. Я убедил их, что мы должны воспользоваться моментом, сейчас, когда собралось много копий, и ударить по Лисам так, чтобы те никогда этого не забыли.

— И ты думаешь, меня все это волнует? — прошипел Кейнин.

— Ну… если бы здесь не было Белых Сов в таком количестве, вы не покорили бы Андуран. Они…

Кейнин сделал еще одни шаг вперед. Шире. Эглисс замолчал. Наследник Крови почувствовал, как вокруг них сгущается напряжение; все кирининские головы были повернуты в их сторону, все глаза устремлены на них.

Кейнин сказал:

— Твои твари должны отправиться на юг. Они должны быть в Анлейне, на фланге любого наступления против нас, а не исчезать в Кар Крайгаре для сведения старых счетов с Лисами.

— Вряд ли годится отпрыску Крови Гир принижать значение улаживания старых споров, — проворчал Эглисс, но некоторая неуверенность тона размыла резкость слов.

Не сводя глаз с на'кирима, Кейнин сделал стремительный, широкий жест рукой и в ответ услышал, как задвигались лошади. Его Щит выстроился вокруг него широким полукругом.

— Что случилось у Водопада? — строго спросил он.

Эглисс сразу отвел глаза, потом бросил взгляд на землю и опять на него. Этого было достаточно, чтобы сразу убедить Кейнина, что все сказанное дальше будет ложью, или в лучшем случае полуправдой.

— Иньюрен умер. Остальные — не знаем. Мы нашли одного Иньюрена. Другие исчезли, поднявшись в горы.

— Что другие? — нажал Кейнин и еще на шаг приблизился к полукровке. Несколько ближайших Белых Сов поднялись. По виду они были спокойными, бесстрастными наблюдателями, но Кейнин не был в этом уверен. Эглисс немного отодвинулся от Наследника Крови. Он попятился и почти уперся спиной в подвешенную тушу коровы.

— Вы прекратили преследование, как только нашли метиса? Был там мальчишка? Сын Кеннета из Колгласа?

Эглисс развел руками:

— Этого я не знаю.

Его голос сразу захватил Кейнина. В голове Наследника Крови на долю секунды погасли все пылавшие костры. Он слышал только неторопливый, успокаивающий шепот.

— Там были еще другие, но не могу сказать, был ли среди них мальчишка. Я бы продолжал преследование, если бы мог, но Белые Совы нет.

Кейнин не мог двинуться. Его рассудок плавал бесполезными кругами. Весь гнев был сразу забыт. Ну да. Конечно.

— Я сомневаюсь, что Белые Совы повернули бы назад, если бы ты хотел иного, — раздался голос Шревы, резкий, отчетливый и холодный.

Он врезался в Кейнина и проколол окутавший его туман. И Кейнин ударил Эглисса по лицу; вся его ожившая ярость была вложена в этот удар. На'кирим врезался в почти разделанную коровью тушу и отлетел в сторону. Он тяжело упал, откатился на бок и вздернул руки, чтобы защититься от дальнейших ударов. На губах выступила кровь. Кейнин взялся за меч.

— Правитель, — тихо, но настойчиво окликнул его Игрис.

Кейнин поднял глаза и увидел сгрудившихся вокруг Белых Сов. Киринины медленно надвигались на них. У половины была на лицах татуировка; кровь и смерть смешались на бледной коже.

— Вероятно, не стоит испытывать лесных тварей, — посоветовала Шрева. — Мы не знаем, кем они его считают. — Инкаллим продолжала спокойно сидеть на коне, руки легко лежали на шее животного. Она чуть криво улыбнулась Кейнину.

Наследник Крови с проклятием опустил меч, выпрямился и крикнул на весь двор:

— Я с ним покончил. Отныне он для меня ничто, так же, как и его обещания вам. Если он сделал их вам от моего имени, он лгал.

Валявшийся у его ног Эглисс застонал и попытался что-то сказать, получилось нечто невнятное.

— Он — пес, — кричал Кейнин. — Хуже пса. Вы поняли? Кто из вас знает мой язык? Кто переведет?

Киринины не шевелились. Они не сводили с Кейнина серых глаз, но никто не откликнулся. Никаких признаков того, что они поняли сказанное, никакого интереса. Только эти равнодушные, нечеловеческие глаза.

— Собаки! — выкрикнул Кейнин и вскочил в седло.

Они возвращались в Андуран в молчании. Тяжелые небеса давили на землю. У Кейнина было мрачное настроение, которое распространилось и на сопровождавших его воинов. Он жалел, что сорвался, особенно на Эглисса. Но потеря Эньяры, а теперь оказалось, что и ее брата тоже, терзала его. А этот полукровка еще осмелился играть с его мыслями, с его рассудком и чуть не сделал из него дурака, что было… невыносимо. Нет, нетерпимо.

В конце концов он, вопреки собственным соображениям, сказал Шреве:

— Мне давно следовало от него избавиться.

— Возможно, — ответила она.

От столь явного равнодушия тлеющие угольки его гнева на мгновение вспыхнули опять.

— Этого не случилось бы, если бы твои вороны еще тогда, в Колгласе, сделали бы свое дело должным образом.

— Как и в том случае, если бы твои воины сумели бы без неприятных происшествий доставить молоденькую девчонку из тюрьмы в замок.

Кейнин в самый последний момент удержался от ответа. Кроме кратковременного облегчения, оскорбительная перепалка со Шревой принесла бы мало пользы. Он — сын Тана, но даже это не спасло бы его от клинков инкаллимов. Они за многие годы убили немало могущественных и влиятельных. Все, разумеется, во имя веры.

Кейнин нашел Кенека в конюшне андуранского замка. Инкаллим-охотник смотрел, можно ли в них разместить собак. Кенек с двумя товарищами сидел на соломе и скармливал огромным зверям большие шматки мяса. Кейнин с трудом подавил инстинктивный страх перед этими существами. Псы Охоты, как и сами инкаллимы, очень жестко натаскивались для выслеживания и убийства человека. Кейнин сам видел, как в его фамильных землях дюжина Охотников со своими собаками совершила набег на деревню тарбенов в наказание за воровство рогатого скота. Это было зрелище, способное смутить даже самых закаленных воинов.

Кенек взглянул на приближавшегося Наследника Крови. Он почесал шею ближнего пса и сунул пальцы под ошейник. Животное не спускало бездушных глаз с Кейнина, и в глотке его клокотало ворчание.

— Он вам ничего не сделает, — успокоил инкаллим.

— Я хочу знать, как идет преследование девчонки Ланнис, — сказал Кейнин.

Кенек поднялся на ноги. При этом у него предательски хрустнули колени. Он отряхнул с кожаных штанов солому.

— Я ничего не слышал. Но вам не следует беспокоиться. Две наших ищейки идут по следу. Они не бросят дело так легко, как это сделали Белые Совы.

Кейнин хмыкнул:

— Я уже начинаю не доверять обещаниям всех, кто имеет отношение к Крови Ланнис-Хейг.

— Вот как. Ваш разговор в лагере кирининов прошел не совсем гладко?

— Я уверен, что Шрева расскажет тебе все в подробностях, если ты ее об этом спросишь. Куда повели следы после водопада на Снежной?

Кенек пожал плечами. Даже это простое движение вышло у него обоснованным и уважительным:

— Вверх и в Кар Крайгар. Это все, что я знаю, Наследник Крови, и мне этого более чем достаточно. Как я говорил, лучшие из нас идут по запаху. Они не вернутся, пока намеченная жертва не умрет.

Две собаки вдруг начали злобно огрызаться друг на друга, являя полный набор клацающих клыков. Кейнин не удержался и на полшага отступил.

— Могу я вам еще чем-нибудь помочь, Наследник Крови? — поинтересовался Кенек.

Молча мотнув головой, Кейнин покинул конюшню. Он принял решение, и не было смысла откладывать дальнейшее. Он устал после стольких дней недосыпа и постоянного напряжения, но знал, что рассчитывать на отдых не может. Если отпрыски Кеннета направятся в Колдерв (а они, конечно, именно так и сделают, тем более что у них за спиной Инкалл Охоты и его соперники Белые Совы, наводнившие леса Кар Крайгара), значит, этот город и есть ключ к успеху. Кейнин ничего об этом городе не знал, кроме того, что он находится у самого входа в Долину Слез и служит грязным гнездом для вольных людей и лесных тварей. Но город стоит на побережье, и, следовательно, в нем имеются лодки. На его взгляд, это — единственно возможный путь, которым могли удрать крысы Ланнис-Хейг из его ловушки. Кейнин намеревался добраться туда раньше их.

Конечно, само по себе — безрассудное решение, но он чувствовал, что оно правильнее любого его решения последних дней. Несмотря на все триумфы с тех пор, как они пришли на юг, несмотря на победы в Колгласе, у Грайва и в Андуране, ему казалось, что события как бы ускользают от него, развиваются независимо от его воли. Эглисс со своими Белыми Совами, конечно, вывернулся из-под его контроля, если вообще когда-нибудь под контролем был. Инкаллимы же больше напоминали удивленных зрителей. Кроме того, если не подоспеет помощь других Кровей Темного Пути, они с Вейн могут и не удержать то, что выиграли.

Он ясно видел перед собой только одно необходимое, безусловное и незаконченное дело: семья Кросана ок Ланнис-Хейга. Если он положит конец линии Ланнис, то, что бы потом ни последовало, ничто не сможет у него этого отнять. И он преуспеет там, где потерпели неудачу инкаллимы. Они, при всем их тщеславии, позволили в Колгласе какому-то юнцу проскользнуть у них сквозь пальцы. Он будет тем, кто исправит эту ошибку, — вот маленькая месть за их предательство Крови Горин-Гир в битве при Каменной Долине очень много лет назад.

Вейн пришла к нему, когда он сидел со своими капитанами, отдавая последние распоряжения по поводу запасов, которые будут нужны для похода. Что-то в ее лице заставило его отпустить всех еще до того, как она что-нибудь сказала. Она села в кресло рядом с ним.

— Пришли сообщения, — сказала она, не поднимая глаз от поверхности стола. — Тенври еще держится, но земля отсюда и до него уже вся покорена. Они могут поделиться с нами своими силами: сотня коней будет здесь через день, вдвое больше копий в других двух или трех сотнях. Главным образом, наших собственных, и немного Гира.

— Добрые вести…

— Гонцы принесли и другие новости, — прервала она его. — Наш отец… умер в первый день зимы.

Кейнин склонил голову. Он знал, что этот момент должен наступить. И все-таки оказался не совсем к нему готов, что обычно и бывает с такими вещами. Теперь должно пройти много времени, прежде чем он снова увидится с отцом. Прежде чем это произойдет, должен еще умереть и возродиться снова сам мир.

И не худой ли это знак? Жизни людей, мужчин и женщин, ничего не значат в бесконечном движении судьбы, но все же в их переплетении мог быть какой-то узор, какой-то смысл. Ничего не происходит случайно. Известие о смерти отца пришло накануне похода, который должен завершить то, что было начато его именем. В этом может быть какое-то значение. Вейн наблюдала за ним:

— Теперь ты Тан. Не ходи в Кар Крайгар. Твое место здесь.

— Нет, Вейн. Ты хочешь заставить меня солгать нашему отцу? Я встречу его в обновленном мире, во второй жизни. И в чем же я сразу буду вынужден признаться? В том, что не справился с данным ему обещанием? Не хочу. Если они не умрут, то все, чем мы сейчас владеем, опять будет у нас отобрано. Другие могут забыть, но пока хотя бы один из Ланнисов остается, они никогда не прекратят попыток вернуть свои земли. Тан — это Кровь. Ты это знаешь.

— Тебя нужно провозгласить Таном. Мы должны…

Он вдруг стал решительным и твердым:

— Когда вернусь. И не раньше того. Я недолго буду отсутствовать. И ты тоже хорошо знаешь, что я здесь не особенно нужен. Ты можешь вести армию не хуже меня. Что бы ни случилось в мое отсутствие, я с моими пятьюдесятью воинами ничего особенно не изменил бы: мы всегда знали, что все может кончиться ничем, если другие Крови не придут к нам на помощь хотя бы под конец. Если же то, что мы с тобой возглавили, ни к чему, что ж, пусть будет так, но я не уйду отсюда без последней попытки покончить с Ланнис-Хейгами.

Он взял со стола хрупкую склянку с пылью Андурана и протянул Вейн.

— Я собирался послать это отцу. Пошли это Регнору ок Тиру. Сообщи ему, что Кровь Горин-Гир удерживает для него долину Гласа и ждет, что он в ответе объявит ее своим владением.

Она слабо улыбнулась, и он запечатлел на ее лбу нежный поцелуй.

IV

— Значит, Иньюрен умер, — заключила Ивен после того, как ей рассказали все, что произошло.

— Мы не уверены, — откликнулся на это Оризиан.

— Думаю, вы знаете это так же хорошо, как и я, — сказала на'кирим. — А я это знаю.

Она уставилась в огонь и начала палкой ворошить в костре угли. Вверх полетели искры.

Пещерка располагалась в конце небольшого прохода; тут было тепло и тесно. Если бы Ивен их не провела, они никогда это место не нашли бы. Она привела их к подножию утесов, возвышавшихся над развалинами, провела трудным подъемом над массой огромных валунов на плоскую площадку, спрятанную глубоко под козырьком скалы, а потом через туннель с узким входом сюда.

Пока они рассказывали ей свою историю, на'кирим сварила смесь из каких-то трав. Отвар пустили по кругу, и каждый сделал несколько глотков горячего напитка. Огонь трещал между ними и входной площадкой. На стенах виднелись какие-то грубо нарисованные фигуры. Абстрактные формы животных и людей проступали на камне и в мерцающем пламени казались живыми. У входа в пещеру завывал ветер.

Когда ему казалось, что никто не видит, Оризиан рассматривал их хозяйку. В облике Ивен проступали те же кирининские черты, что и в облике Иньюрена, хотя ее глаза были еще меньше похожи на человеческие, чем его. Руки и пальцы казались такими же тонкими и длинными, как у Эсс'ир (только мозолей больше да распухли некоторые суставы), — наследие многих лет трудной жизни в горах Кар Крайгара. Время оставило свои отпечатки и на ее лице тоже. У нее была обветренная кожа, грубая, грубее, чем можно было ожидать у на'кирима. Короткие волосы блестели, как у кирининов, но они были красновато-коричневыми: намек на то, что среди ее предков попадались и хуанины. Будь она человеком, Оризиан предположил бы, что ей хорошо за пятьдесят. Но поскольку она все-таки на'кирим, то скорее всего ей может быть и намного больше.

Ивен распорядилась:

— Поддерживайте огонь со стороны скалы, дым вытягивается через проход. Кроме того, лучше держать пламя между собой и визитерами.

— Какими визитерами? — сурово спросил Рот.

— Хуанинами, кирининами, зверями. Медведями. — Она метнула в щитника улыбкой, которая исчезла, едва успев появиться. — Зимой здесь в мусоре роются медведи, летом являются ваши из долины. Охотники за сокровищами и мальчики, которые думают, что они мужчины уже потому, что у них появился пушок на подбородке. Их отпугнуть легче, чем зверя.

— Только не нас, — проворчал Рот.

Ивен не подала виду, что услышала его, и продолжала ворошить угли.

— Иньюрен говорил, что вы могли бы помочь нам выбраться отсюда, — сказала Эньяра.

На'кирим тихо рассмеялась:

— Вы, хуанины, всегда так спешите. — Она махнула дымящейся палкой в сторону Эсс'ир и Варрина. — Посмотри, твои кирининские друзья — превосходные гости. Они молчаливы, спокойны, экономят слова, пока хозяин и гость присматриваются друг к другу.

— Я никого не собиралась обижать, — произнесла Эньяра тоном, в котором были осторожно смешаны раскаяние и раздражение.

Ивен пожала плечами:

— Никто этого и не думал. Некоторые киринины тоже бывают плохими гостями. Для детей Бога, Который Смеялся, они иногда бывают довольно угрюмы.

В лицах Эсс'ир и Варрина ничего не изменилось.

А Ивен резвилась вовсю:

— Я так думаю, что вашим кирининским друзьям здесь еще неуютнее. Они в своих лагерях рассказывают обо мне всякие глупости. Например, что я разговариваю с мертвыми и все такое.

Оризиан не смог бы сказать, желанны они тут или нет. Все слова Ивен произносила как бы небрежным, несерьезным тоном или на грани того.

— Так вы здесь живете? В этой пещере, я имею в виду, — спросил он. Ивен окинула пещеру таким взглядом, словно видела ее впервые.

— Я некоторое время не пользовалась этим местом. Вы тут блуждали, так что вполне могли и сами его найти.

— Вы следили за нами, — уточнил Оризиан.

— Более или менее, — согласилась Ивен. — Когда я почувствовала, что Иньюрен умер, я сразу заподозрила, что мой мир долго не продлится. Иньюрен, если вам так нравится, или Доля, если вы предпочитаете называть его так. Признаюсь, вы более странная, необычная группа, чем я думала. Ланнис-Хейги и Лисы, путешествующие вместе, — редкое зрелище. Фактически более редкое, чем полное безветрие у Сокрушительного Мыса.

Она умолкла, и через несколько мгновений тишина так плотно накрыла группу, что для нарушения ее потребовалось бы некоторое усилие. Оризиан решил, что молчание удобнее, чем предшествовавший ему разговор. Костер трещал. Ветер громыхал.

Оризиан клюнул носом. Глаза слипались, очень трудно было не заснуть. Он встрепенулся и огляделся из-под прикрытых век. Эньяра спала, привалившись к плечу Рота. Эсс'ир и Варрин дремали там, где сидели, откинув головы на каменную стену. Только Рот упрямо оставался на страже, не сводя усталых глаз с женщины-на'кирима, которая подчеркнуто не замечая его взгляда, растянулась рядом с огнем. Оризиан увидел немногое, но успел, прежде чем его сознание начало куда-то уплывать, подумать о том, сколько еще Рот выдержит свою бессменную вахту.

Когда Оризиан проснулся, огонь в костре уже превратился в кучу золы. Лучи дневного света тянулись из внешнего мира. Он облизал губы, они пересохли и потрескались за ночь. На полу справа от него свернулись два клубочка: Рот и Эньяра. Он посмотрел на кирининов, но их не было. И место Ивен у огня тоже было пусто. В первые несколько мгновений после пробуждения он чуть не извелся от мысли, что чего-то не хватает. И только поднявшись на ноги, понял, что монотонные завывания ветра сменились полной тишиной. Не чувствуя под собой затекших ног и слегка пошатываясь, он вышел наружу.

Даже без ветра морозный воздух вышиб слезы из его еще сонных глаз. Было раннее утро, но он на удивление хорошо выспался, да и спал хорошо. Разрушенный город простирался под ним. Застывшая сеть скал разметалась по всему белому снегу, выпавшему ночью.

Он испуганно подскочил, когда под карнизом платформы, перепрыгивая с валуна на валун, появилась Эсс'ир. Он протянул руку и втащил ее на площадку. Она почти ничего не весила, и рука у нее была мягкая.

— Хорошо выспался? — спросила она, и он кивнул.

— Где Ивен? — спросил он.

Эсс'ир фыркнула:

— Ушла с первым светом.

— А Варрин?

— Охотится. На снегу заячьи следы.

— Значит, полагаю, нам остается только ждать, когда они с Ивен вернутся.

И они стали ждать. Рот и Эньяра проснулись, голодные, холодные и недовольные. В углу пещеры под дерюгой лежали сухие дрова, и Рот решил снова разжечь костер. Все сгрудились вокруг огня.

Только Эсс'ир не сиделось, она снова и снова поднималась и выходила наружу на несколько минут. Когда же возвращалась, то тоже не столько сидела, сколько вертелась и разглядывала примитивные рисунки на стенах. Когда Оризиан спросил ее, в чем дело, она что-то пробормотала, но он не разобрал, что именно. Наверное, просто эта пещерка слишком не похожа на те леса и открытые небеса, которые так любили киринины.

Через час или два появился Варрин с белым зайцем в руке. Он бросил на пол окровавленную тушку и поморщился. Потом потер глаза и опять вышел.

— Ветер слабый, не выдувает дым, — объяснил Рот.

Теперь и у Оризиана стало есть глаза, они заслезились. Через несколько мгновений он не выдержал, вышел на широкий карниз и сел на нем, скрестив ноги, съежившись и обняв себя руками, чтобы сохранить хоть какое-то тепло в теле. Варрина нигде не было видно, зато появился Рот и сел рядом с ним. Гигант явно хотел что-то сказать, но все как будто не решался.

— Интересно, куда ушла Ивен? — полюбопытствовал Оризиан.

— Лучше слишком глубоко не вникать в ее дела, — посоветовал Рот. — Все-таки она больше лесное существо, чем человек.

Оризиан мягко возразил:

— Я думаю, она нам друг. Иньюрен считал, что она могла бы стать другом.

— Значит, ты направишься в Колдерв?

— Иньюрен сказал, что мы должны это сделать.

— Я знаю, ты любил его, Оризиан, и это хорошо, что ты придаешь такой вес его словам, но ты уверен? Я не то чтобы не доверяю ему или сомневаюсь в его мудрости. Я знаю, что в человеческих делах он разбирался даже лучше, чем ты или я.

Пожилой воин посмотрел в глаза Оризиану, и тот ясно увидел любовь и заботу, глубоко спрятанные в глазах щитника. А еще он увидел седину, которой не было в бороде еще несколько недель назад.

— Оризиан… — начал Рот, но замолчал и откашлялся. — Оризиан, вполне возможно, что теперь ты Тан. Думаю, это самое вероятное.

Эту мысль Оризиан неуклонно отбрасывал еще с тех пор, как Эньяра рассказала ему о том, что происходило в Андуране. Он знал, что должен будет столкнуться с этим лицом к лицу, но надеялся, что у него есть еще немного времени.

— Будем надеяться, что нет, — пробормотал он, опустив глаза. Ему вспомнился Фариль. Его брат мог бы стать прекрасным таном. Но не станет. Рассудок Оризиана восставал против этой мысли. Теперь уже ничему не поможешь. И нет смысла представлять себе мир таким, каким он никогда уже не будет.

— Конечно, конечно, — заторопился Рот. — Возможно, Кросан или Нарадин, а может, и малютка, еще живы. Но, возможно, и нет.

— Рот, я, так же, как ты, это знаю.

— Да. Прости, — сказал щитник.

Оризиан положил ладонь на руку Рота.

— Просто я не хочу быть Таном.

— Это только ощущения. Только глупец не понимает, что дать присягу легче, чем быть тем, кому ее приносят.

Оризиан подумал, что, может быть, и так. Но кому на самом деле тяжелее: Килану, который дал обет, лишивший его жизни, или ему, Оризиану, которому щитник клялся?

Он улыбнулся Роту:

— Незадолго до всего случившегося я думал, что ты уже готов был отложить меч в сторону. Я ошибался?

Рот застеснялся, как будто ему напомнили о какой-то детской глупости.

— У меня была мысль, даже полмысли. Например, ферма, как та, на которой я вырос. Просто чтобы где-нибудь немного отдохнуть. Чтобы хоть последние годы прошли спокойнее.

Потом голос его окреп, в нем не осталось и намека на спокойствие:

— Теперь эта мысль исчезла, Оризиан. Никогда не сомневайся в этом. Я не покину тебя, даже если ты забросаешь меня камнями. Ни за что до тех пор, пока могу поднять меч.

Оризиан улыбнулся:

— О, это я знаю очень хорошо, Рот.

Они поговорили еще немного. А потом до них донесся запах приготовленного мяса.

— Скажи мне, как ты думаешь, что я теперь должен делать? — наконец спросил Оризиан.

— Я пойду с тобой, куда бы ты ни отправился, но на мой выбор, я бы сказал, что мы должны идти в Гласбридж. Если ты их Тан, люди должны объединиться вокруг тебя. И если Эньяра права в том, что во главе наших врагов Горин-Гиры, то они туда придут. Там их корни, стало быть, они должны попытаться.

Оризиан повесил голову. Он знал, что Рот действительно всегда пойдет за ним, куда бы он его ни повел, и отдаст за него жизнь, если понадобится. Как это уже сделал Килан. И о чем еще страшнее думать, сделают многие другие, если он и вправду теперь Тан Крови.

Он тихо ответил:

— Мое сердце говорит мне то же самое. Но Иньюрен, кажется, был совершенно уверен, что это наш единственный шанс. Я не думаю, что Эсс'ир и Варрин согласятся пойти этим путем, если…

Внезапный звук прервал его. Появилась Ивен с огромной охапкой меха, перевязанной бечевкой. Оризиан и Рот встали. Она еще ничего не сказала, но ее злой взгляд устрашил даже Рота.

— Я чувствую запах дыма, — рявкнула она.

— Мы разожгли костер, — объяснил Оризиан. Они с Ротом даже немного попятились, когда она швырнула кипу меха на землю и шагнула к ним.

— У вас что, совсем соображения нет? — строго вопросила она. — Вам не пришло в голову, что топливо здесь добывается немного труднее, чем в ваших уютных замках? Вы где-нибудь видите деревья? — продолжала допрашивать она, обводя широким и нелепым жестом всю снежную, скалистую панораму передними.

Оризиан оглядел низину. Рот сделал то же самое. Ивен даже застонала от раздражения и ринулась в проход. Рот с Оризианом переглянулись, вздернув брови. А потом услышали, как сердитая на'кирим приветствовала Эсс'ир и Эньяру.

— Совсем не обязательно испытывать на себе гнев кого-нибудь из ее рода, — отдуваясь, сказал Рот. Оризиан задумчиво кивнул, но внимание его уже было обращено совсем на другое. Он смотрел на груду меха, оставленную Ивен на выступе.

— Как думаешь, эти меха для нас? — поинтересовался он, энергично растирая озябшие руки.

— Смею надеяться, но давай подождем, пока она сама это скажет, — ответил Рот.

V

Когда Ивен немного остыла, она подтвердила, со всей любезностью и добрым юмором ужаленного пчелой мула, что меха действительно предназначены для гостей. И Оризиан, и все остальные сразу в них закутались. Сидевший у костра и наблюдавший за обугливавшимся зайцем Оризиан впервые за последние дни почувствовал настоящее тепло, проникавшее до самой глубины души. Ивен неохотно разрешила оставить огонь, поскольку заяц уже готовился, когда она вернулась. Они жадно съели его, не обращая внимания на стекавший по подбородкам жир и евший глаза дым. Эсс'ир сломала лапку и высосала костный мозг. В одном из глиняных горшков Ивен они растопили снег, чтобы утолить жажду.

После этого Эсс'ир вышла посмотреть, не видно ли брата. Оризиан представить себе не мог, что она волнуется за Варрина; он подозревал, что ее скорее выгнало желание еще раз оказаться под открытым небом. Рот настаивал на том, что нужно иметь охрану снаружи, и оставил Эньяру и Оризиана наедине с на'киримом. Очевидно, щитник посчитал, что никакой угрозы для его безопасности Ивен не представляет, какой бы несносной она ни была.

Оризиан сначала колебался, опасаясь острого как лезвие языка Ивен (особенно, если она все еще была в дурном настроении), но все же сомневался, что сейчас подходящее время для излишней осторожности в отношении ее характера.

— Иньюрен говорил, что вы могли бы нам помочь. Он хотел, чтобы мы пошли в Колдерв, и сказал, что вы нас туда отведете, — спокойно сказал он.

Ивен вытирала губы рукавом куртки и, казалось, не слышала вопроса. Потом она прислонилась к стене, вытянула вперед ноги и с пристальным вниманием посмотрела на него.

— А почему ты хочешь идти в Колдерв? — спросила она. — Ты же знаешь, там не слишком много ваших друзей.

— Чтобы найти лодку. Это была идея Иньюрена, однако…

— Явно не твоя, — проворчала Ивен.

Оризиан неуверенно дернул плечом. У него было ощущение, что своими сомнениями в советах Иньюрена он его вроде бы предает.

— Я… не уверен. Сначала я думал, что мы должны отправиться прямо в Гласбридж или на Дамбу Сириана. Но Иньюрен и Эсс'ир, и Варрин тоже, кажется, уверены, что мы туда не доберемся.

Ивен пошуровала палкой в угасающем костре, угли опять вспыхнули.

— Тогда и я не предполагаю, что доберетесь. Если уж даже Лиса с тройным кин'тином чувствует, что умнее удрать сюда, то, возможно, у вас хорошие шансы умереть, если бы вы этого не сделали. Знаешь, таких, как он, среди Лис немного. С тройным рисунком, я имею в виду. Хотя, конечно, Лисы никогда не были большим кланом…

— Но мы не можем здесь оставаться, — вмешалась Эньяра.

На'кирим остановила на ней острый взгляд и вздернула бровь. Она была недовольна.

Эньяра гнула свое:

— Я имею в виду, что мы не можем вернуться в Гласбридж по суше, и для меня это значит, что у нас нет другого выбора, как только добраться до Колдерва и найти лодку.

— Остра, как игла, — проворчала Ивен и уставилась в огонь.

Эньяра смотрела на хозяйку, а Оризиану очень хотелось, чтобы сестрица попридержала язык.

Вдруг Ивен сказала:

— Иньюрен уже пытался втянуть меня, — создавалось впечатление, что она все еще разговаривает сама с собой. — Он хотел, чтобы я… что-нибудь предприняла в отношении некоего Эглисса. Возможно, именно поэтому он послал вас сюда. Кроме того, вы вроде бы не слишком и нуждаетесь в том, чтобы я провела вас в Колдерв, когда эти две Лисы нянчатся с вами.

— Эглисс? Вы с Иньюреном говорили об Эглиссе? — удивленно воскликнула Эньяра.

Ивен кивнула:

— Пока он был в Андуране. Я сама взглянула на Эглисса. Это была не лучшая идея; поскольку он имеет привычку меряться силами… во всяком случае, у меня до сих пор болит голова, и я не могу от этого избавиться.

— Так Эглисс как раз нас и преследует. Вернее, он — один из преследователей, — сказал Оризиан. — Даже если он сам не убил Иньюрена, то уж руку-то к этому делу приложил.

Ивен уклончиво проворчала:

— Иньюрен ничего не говорил насчет заботы о своих заблудившихся и заблудших. Он хотел, чтобы я кое-что напомнила Хайфесту, вот и все. Заставила их позаботиться об Эглиссе.

— Я думала, Хайфест был крепостью, — опять встряла Эньяра.

Ивен ответила:

— Был. И говорят, ни разу не был взят, что мне кажется вполне достоверным. Сначала киринины осадили его во время Войны Порочных, потом ваш собственный род в Бурные Годы, и снова в войнах Темного Пути. Хайфест прошел через это все довольно благополучно. Хотя как сказать: то, что оставили воины, больше видимость того, что было. Самый первый Тан Килкри предоставил крепость нескольким на'киримам, искавшим место, где бы спрятаться, и они там до сих пор прячутся, или по крайней мере их преемники. Это не большой секрет, но скорее всего большего не нужно и знать.

Она тяжело вздохнула.

— Там хорошие люди, но есть много вопросов, над которыми они не любят задумываться. Они заплесневели так же, как книги, которые они охраняют, и в половине того, что они болтают, не больше чувства, чем в карканье их ворон. Чтобы запереть себя среди такого количества слов и учености, требуется определенный характер. Ни Иньюрен, ни даже я в полной мере таким характером не обладаем. Стыдно, до некоторой степени. Для тех, кто может там обосноваться, это очень… большое облегчение.

— И Иньюрен думал, что именно они могут справиться с Эглиссом? — спросил Оризиан.

— Иньюрен всегда предполагал и искал в людях самое лучшее. Подозреваю, он думал, что в Хайфесте могли бы помочь разобраться с любой путаницей и теми бедами, что творит Эглисс, только потому, что он такой же на'кирим, как они. Очевидно, он считал, что этот Эглисс — замечательный молодой человек, или мог бы им быть, и одарен исключительными талантами.

На это Эньяра что-то проворчала, но довольно тихо, чтобы не привлечь внимания Ивен.

А Ивен продолжала:

— Если Иньюрен прав, то действительно только кто-то вроде на'киримов, которые живут в Хайфесте, способны противостоять Эглиссу. — Глаза у нее потускнели, голос поплыл, словно какие-то другие мысли отвлекли ее. — Или Диркирнон… он сказал, что мальчишка, возможно, жил там. Нет?

Она опустила голову.

— В Диркиноне? — переспросил Оризиан.

Ивен подняла взгляд и будто удивилась, что она не одна.

— В Диркирноне, — поправила она. — Да. Еще одно убежище моего рода. Хотя, это совсем не то, что Хайфест. Есть на'киримы и на'киримы. На'киримы Диркирнона, когда на них находит, могут быть менее дружелюбны, чем медведь с занозой в лапе.

На некоторое время воцарилась тишина. Лицо Эньяры выдавало нетерпение.

— Даже если вы только укажете нам направление… — начала она, но тут ее прервал хриплый кашель Ивен.

— Извините. Иногда сырость и холод очень давят на мою грудь. Особенно когда я думаю, — объяснила Ивен, прочистив горло.

Все опять напряженно замолчали. Оризиан с Эньярой тревожно переглянулись.

— У него еще была та ворона? Что с ней случилось? — спросила Ивен.

Ответил Оризиан:

— Идрин. Он отослал его. Я думаю, велел ему отправляться домой.

Ивен кивнула, как будто Оризиан подтвердил то, что она уже знала:

— Значит, они, там, в Хайфесте, уже знают, что он умер.

Она надолго погрузилась в размышления. Ни Оризиан, ни Эньяра не решались потревожить ее. Глаза Оризиана блуждали по стенам. Он рассматривал фигурки людей и животных, нарисованные широкими, простыми одиночными линиями и штрихами. Это была грубая работа, но подходящая для этого, освещенного огнем костра, места. Рисунки могли дойти из древнего, еще не развитого мира.

— Ты что-нибудь знаешь о Небесных Странниках? — спросила его Ивен.

— Никогда о них не слышал.

— Вот! Нет лучшего примера глупости твоей расы. Ты знаешь по крайней мере, что одна из первых рас совершила преступление против Богов, украв огонь с крыши мира? Ну а б самые ранние годы Королевства нашлись такие, которые решили, что Богов можно убедить вернуться, если в качестве епитимьи повторить тот поход. Это и были Небесные Странники. Множество их прошло здесь на пути в Тан Дирин. Это была не самая успешная вера, и неудивительно, что чаще всего ее сторонников преследовали разные несчастные случаи, вплоть до смертельных.

— И они сделали эти рисунки на пути туда? — спросил Оризиан.

— Думаю, да. Я не вижу в них особого смысла, но смысл всегда был не самым заметным качеством Небесных Странников.

— Вы не должны так грубо говорить о смерти, — проворчала Эньяра. — Я уверена, они делали то, что считали правильным.

К удивлению Оризиана, Ивен заколебалась.

— Возможно, — сказала она. — Я вижу, Иньюрен над вами потрудился. Он часто ругал меня за слишком нетерпимое отношение к неудачам хуанинов… и кирининов. Говорил мне, что я должна подождать, пока сама не избавлюсь от всех недостатков, прежде чем к кому-то придираться. — Она сдержанно улыбнулась, как будто вспомнила что-то приятное.

И тут в пещеру ввалился Рот. Он принес с собой снег и холод из внешнего мира, о существовании которого Оризиан почти забыл. Щитник был мрачен.

Он сказал:

— Пойдемте, кажется, я кого-то видел. Молодые глаза лучше моих.

Эньяра и Оризиан вышли следом за ним. Ивен не тронулась со своего места у огня, молча помешивая золу, чтобы опять разгорелся огонь. С каждым шагом по короткому проходу свист ветра становился все громче. Когда они забрались на вершину скалы, то обнаружили, что небо потемнело от низких и бесформенных серых облаков, а ветер носит по воздуху заряды снега. На юге и западе гряду окутывал густой туман.

— Где ты их видел? — спросил он Рота.

Щитник указал в том направлении, откуда они пришли, в сторону Прыжка Сарна.

— Вон там, почти на горизонте. Я думал, что вижу, как кто-то переваливает через гряду, как раз там, где мы ее проходили.

Оризиан и Эньяра стали пристально вглядываться туда, прямо навстречу острому дыханию Кар Крайгара. Напрасные усилия: облака закрыли ландшафт.

— Бесполезно, — сказал Рот.

Оризиан в знак согласия тряхнул головой.

Когда они вернулись на свой утес, он взглянул на Рота.

— А Эсс'ир и Варрина ты видел? — спросил он.

Рот только помотал головой.

Ожидание было трудным делом для Оризиана. Так или иначе, он, возможно, обязан жизнью Эсс'ир и ее брату. Но он не только из благодарности страстно желал, чтобы Эсс'ир вернулась в целости и сохранности: имея горький опыт утрат, он знал, что сейчас ее потеря стоила бы ему тех драгоценных сил, что еще у него оставались. Эньяра и Рот, глядя на тлеющие уголья костра, погрузились в молчание, думая каждый о своем. Ивен явно засыпала там, где сидела.

Эсс'ир и Варрин появились с таким видом, словно просто проходили мимо. Они стряхивали снег с плеч и волос, а Оризиана с головы до ног окатила волна облегчения.

— Мы думали, с вами что-нибудь случилось, — сказал он. — Рот кого-то видел на гребне за развалинами.

Варрин взглянул на щитника, прислонил к стене лук с копьем и молча присел на корточки. Потом он начал перебирать в колчане стрелы и проверять их оперения и наконечники.

— Хуанины, — сказала Эсс'ир, стирая со лба растаявший снег.

— Вы их видели? — спросил Рот.

Эсс'ир еле заметно кивнула:

— Видели. На расстоянии. Может быть, только двое. С собаками.

— Собаки, — повторил Оризиан. — Значит, охотники?

Эньяра беспокойно поерзала и пробормотала:

— Возможно, но, может быть, не просто охотники, а Охота. Иньюрен очень волновался из-за них, когда мы бежали из Андурана. Возможно, с Горин-Гиром на юг пришел не только Боевой Инкалл.

Рот застонал. Оризиан знал, что со словами Эньяры и на его лице проступила тревога.

— Охота действительно идет за нами? Я имею в виду, преследует нас всю дорогу…

— Ты забыл, — прервал его Рот. — Может быть, ты — Тан нашей Крови. Этого одного достаточно, чтобы Инкалл Охоты преследовал нас до края земли, если они забрали себе в головы сделать это. Даже если они не знают, что преследуют именно тебя, так точно знают, что здесь Эньяра. Возможно, они думают, что она — последняя, кто остался в живых из родни дяди. Помни, Оризиан, наш народ смягчился за эти годы, а Крови Гир — нет. Они пойдут до конца, и им не важно, каким этот конец может быть.

Ивен хмыкнула:

— Ну, кто бы это ни был, они выбрали не самое удачное время. Из-за ветра.

Оризиан посмотрел на на'кирима. Ивен выглядела абсолютно спокойной, но, похоже, она все-таки встревожилась.

— Кто бы это ни был, мы не можем здесь оставаться, — спокойно произнес Оризиан. — Как только погода наладится, мы двинемся дальше. Пойдете вы с нами или нет.

Ивен тоже несколько мгновений смотрела на него, потом пожала плечами.

— Мы мало еды нашли, — сообщила Эсс'ир. Она развязала кожаный мешочек и показала горстку засохших ягод и комок неаппетитных растений. Она положила их на камень, и трое человек хмуро разглядывали добычу. Желудок Эньяры недовольно заворочался. Ивен достала из кармана немного лесных орехов и сушеных грибов и добавила их к жалкой кучке. Этого, конечно, было мало, но все же достаточно, чтобы притупить голод. Все время, пока они ели, шум снежной бури снаружи усиливался.

Покончив с едой, Варрин поднялся и еще раз проверил оружие.

— Кто-то должен наблюдать, — без всякого выражения произнес он и исчез из освещенного круга.

VI

Гривен ок Хейг был в таком гневе, какого в Лунном дворце уже много месяцев никто не наблюдал. Проносясь по каменным коридорам, он набрасывался с оскорблениями на каждого слугу, неосторожно оказавшегося у него на пути. За Верховным Таном шагал Кейл, а позади него Советник Мордайн Джеран и сын Гривена Эволт.

Шедший рядом с Наследником Крови Мордайн заметил своего рода удовлетворение на лице Эволта. Молодому человеку очень нравилось, когда вспыхивали страсти и Гривен показывал, что все еще может заставить народ бояться его. Мордайн подумал, что, когда Эволт начнет править вместо отца, не многие будут любить его как последнее дело Гривена, зато у многих появятся причины его бояться. А такой день может наступить.

Верховный Тан, распахнув двери, влетел в личные палаты. Слуги, застигнутые за раскладыванием одежд Гривена для предстоящей аудиенции посла Дорнака, вылетели с градом проклятий, посланных им вслед. Гривен грохнул дверями за их спинами.

— Ну, так объясните мне, что происходит, — покраснев лицом, заорал Верховный Тан. — Объясните мне, вы, Советник.

Мордайн собрался с силами и навесил на лицо спокойное, открытое и искреннее выражение. Он достаточно давно знал Гривена и был уверен, что чем быстрее нарастает буря, тем скорее выдохнется. Кейл, невосприимчивый к бушевавшим вокруг него страстям, прошел к окну и убедился, что на балконе никто не околачивается.

— О каком деле вы хотите услышать прежде всего, правитель? — спросил Мордайн. Он надеялся и ожидал, что Гривен больше встревожен теми новостями, которые он сам только что сообщил ему, а не теми, что вестник от Казначея из Колкира доставил к несчастью почти в тот же момент. На первые новости у Советника ответ был, со вторыми — сложнее.

— Ювелиры, ювелиры! — рявкнул Гривен. Он тяжело опустился в любимое кресло. Эволт подошел к небольшому столику. На нем слуги Гривена приготовили для них еду. Наследник Крови изучал вазу с яблоками и виноградом.

— Очень хорошо, — с самым покорным видом сложив руки на животе, пробормотал Мордайн. — Я некоторое время изучал этот вопрос, и поэтому теперь мы хорошо в нем разбираемся, чтобы откликнуться на недавние события. Как я уже объяснял, еще до сообщения от Лейгера Холдайна, Генн нан Даргеннан-Хейг убил своего единокровного брата. Он устроил ему засаду. Вся эта борьба внутри Крови Даргеннан полезна нам ослаблением Крови, но, возможно, прошло время, когда мы могли стоять в стороне и наблюдать, как они вырубают друг друга. Все более и более кажется вероятным, что если это дело оставить на их собственное усмотрение, то именно Генн поднимется на самую вершину.

— Да, да, — сказал Гривен. Гнев уже понемногу остывал, и хотя брови еще были насуплены, но руки уже не тряслись, когда он наливал себе вина из кувшина, стоявшего рядом с ним. — А теперь ты говоришь мне, что Генн принадлежит Ювелирам. Явно же, ты об этом давно знал, но почему-то не посчитал нужным поделиться сведениями со мной.

— Генн — трус, — небрежно сказал Эволт, пережевывая яблоко. — В течение всего мятежа Игриса Генн прятался на одном из островов.

— Он не годится в Таны, даже если бы не был ставленником Ремесел, — согласился Мордайн.

— Но он как раз ставленник, — опять разозлился Гривен. — Вот что меня заботит. Мне не важно, кто правит Кровью Даргеннан, до тех пор, пока они знают свое место. Важно то, что Ювелиры могут решить, будто у них есть право самим выбирать Тана.

Советник сказал:

— В самом деле. Ремесла всегда имели большой интерес в делах танов и ради их поддержки никогда не скупились на монеты. Одно всегда следовало за другим. По моим, проверенным, сведениям, Ювелиры не только обогатили самого Генна, но и выплатили приданое его сестре, когда та вступала в брак, и подарили одно из своих зданий их младенцу, и подкупили (говорю это с прискорбием) наших собственных сборщиков налогов, чтобы те не заметили некоторые частные сделки Генна с талдиринскими торговцами. Мое убеждение — не уверенность, но все-таки возможно, — что они также заплатили за наем бандитов с Вольного Берега, которых привел Генн, чтобы убить брата. Они загнали Генна в такие огромные долги, что вряд ли он когда-нибудь сумеет стать кем-то иным, кроме как их лакеем.

Гривен с шумом отхлебнул вина и так резко поставил кубок, что вино выплеснулось на стол. Он стряхнул с руки красные капельки.

— Я всех сделал богатыми. Все ремесла. Никогда, с тех пор как власть от Килкри перешла Хейгам, никогда не было такого богатства, они получили даже больше, чем заслужили по справедливости.

— Неблагодарные, — согласился Наследник Крови. Мордайн нарочно избегал на него смотреть. Эволт всегда волновался, когда чуял кровопролитие и интриги. Гривен по крайней мере был способен сдерживаться; что же касается Эволта, то во власти его, кажется, слишком часто привлекало ее самое кровавое осуществление.

— Что неблагодарные, это я еще могу допустить, — ворчал Верховный Тан. — Но они слишком далеко заходят, когда вмешиваются в мои собственные нужды. Нам нужна безопасная, покорная Кровь Даргеннан. Ничего из того, что хотим получить — ни Вольный Берег, ни Тал Дир, ни Дорнак, — мы не получим до тех пор, пока Даргеннаны не будут полностью у нас под каблуком. Кто бы ни стал их новым таном, он будет моим творением, а не Ювелиров. И вообще, ничьим больше.

— У меня есть предложение, — позволил себе Мордайн.

Верховный Тан коротко кивнул. Он уже успокоился и теперь мог слушать.

— В этом важно равновесие. Не нужно усиливать противостояние с Ювелирами. Нам полезнее оставаться с ними в хороших отношениях. И со всеми Ремеслами. Но они должны знать пределы своей власти в этой игре. Поэтому я могу просто убрать их кусок со стола. Если мы сделаем это таким образом, что наша рука не будет очевидной, они, может, что-то и заподозрят, но уверены не будут. Я нахожу, что почти всегда это самый лучший выход. Неуверенность ограничивает активность, не вызывая враждебности. — Он услышал, как Эволт пренебрежительно фыркнул, но не обратил на это внимания: сейчас решения принимает Гривен и, будем надеяться, еще долго будет их принимать. Верховный Тан взглянул на сына.

— Иди и найди Элема Т'анарка, — серьезно сказал он. — Скажи ему, что прием на некоторое время откладывается. Да скажи, что задержка вынужденная и ни в коем случае не означает недостатка уважения к великому Королевству Дорнак.

— Он все равно не поверит, — заявил Эволт.

— И не обязан, конечно. Иди же, — прикрикнул Гривен.

Наследник Крови пошел к дверям, метнув недоеденное яблоко обратно в вазу. Он промахнулся, и огрызок запрыгал по полу.

— Очень хорошо, — сказал Гривен. — Используй любые средства, какие у тебя есть, для таких дел. Избавь нас от Генна, а я положусь на твое суждение, что Ювелиры поймут предупреждение.

— Гарантирую, что поймут, — с легким поклоном ответил Мордайн.

— А что с Ланнис-Хейгами? — спросил Гривен. Это было второе, что до ярости выводило из себя Верховного Тана. По мнению Мордайна Джерана, это был гораздо более серьезный источник головной боли и беспокойства, чем мелкие интриги Ювелиров. Он покачал головой с точно дозированным сожалением и умеренной неуверенностью. Не стоит казаться слишком самонадеянным в этом деле.

— Удивительно, как быстро пал Андуран, правитель. Если Лейгер Холдайн аккуратен в своих донесениях, конечно. Хотя кажется маловероятным, чтобы он мог ошибаться насчет чего-то, столь же… существенного.

— Удивительно. Думаешь, это удивительно? — В голосе Гривена еще чувствовался опасный оттенок. Гнев еще не полностью рассеялся. — Я думаю, это больше, чем удивительно. Знай я несколько месяцев назад, что Регнор ок Гир намерен захватить и разграбить наши земли, я не согласился бы ни на какую переписку с ним. Как бы ни было трудно Ланнис-Хейгам, долина Гласа все еще часть моих владений, и они не перейдут к Крови Гир. — Не перейдут, — многозначительно поддакнул Мордайн. Он действительно был в этом уверен, как бы ни пошли события на севере. — Если это правда, Верховный Тан. Я не знаю, не обманывает ли нас Регнор. Или если только Горин-Гиру невероятно повезло. В любом случае, какими бы сообщениями мы ни обменивались с Регнором, настало время действовать более решительно. Темный Путь должен быть отброшен обратно за Каменную Долину, прежде чем сможет закрепиться в долине Гласа.

— Конечно. Армии у нас собраны. Во главе их я пошлю самого Эволта.

Мордайн воздержался от вспышки недовольства. Он бы не рекомендовал посылать на север Наследника Крови во главе армии. Никто из Кровей не был в восторге от Эволта нан Хейга, но Килкри любили его меньше всех. Правда, сейчас не тот момент, чтобы бросать вызов воле Верховного Тана. Советник знал, что терпение Гривена уже и так чуть не лопнуло от долгого ожидания информации о махинациях Ювелиров и провала в предсказанном падении Крови Ланнис-Хейг.

Советник сделал шаг назад, не отрывая глаз от мозаичного пола палаты Верховного Тана. Он помнил, как много лет назад набирался этот пол. Гривен тогда привел от Тарал-Хейга самых лучших мозаичистов, купил самые дорогие изразцы, какие смогли предложить гончары Веймаута. Пастуху потребовалось бы три срока службы, чтобы заработать на такой пол.

— Я рассмотрю вопрос Генна нан Даргеннана сегодня же вечером, если я вам больше не нужен, — пробормотал Мордайн.

— Иди, — разрешил Гривен. — По крайней мере он — та муха, которую мы легко можем прихлопнуть.

Немного людей нашлось бы в Веймауте, ради которых Теневая Рука решился бы выйти на ночную улицу. При нормальном ходе событий в этом и необходимости не было: люди приходили к нему сами, в тот или другой дворец. Но в случае с Торквентином дело обстояло иначе. В этом случае Советник Кровей Хейг вынужден был надеть потрепанный плащ, закрывавший его с головы до ног, и сам отправиться на вылазку. Ничего из того, что он хотел сказать Торквентину, нельзя было доверять посредникам, а тот прийти к нему не мог.

Советник прокладывал путь по имеющим сомнительную репутацию улицам к центру Зольной Ямы, наверное, самому неприглядному району Веймаута. Он не терял бдительности и слегка подволакивал ногу, как будто он слишком старый и больной, чтобы стоить внимания городских карманников. Держась как можно дальше от него, за ним шли два человека, наймиты, которым он доверял; не охранники, тех он отправил с донесениями. Эти двое вмешались бы, если б ему угрожала какая-нибудь неприятность, но даже с охраной ходить по этим улицам после наступления темноты все-таки было рискованно. Такие прогулки он совершал всего несколько раз.

Мордайн вышел на узкий перекресток и остановился, потом подал знак рукой, и его эскорт растворился в тени. Советник перешел улицу. Здание, к которому он направил свой шаркающий шаг, было совершенно безликим: на этом отрезке улицы только одно здание беднее этого было втиснуто между прочими домами. Он только постучал в дверь и под костяшками пальцев почувствовал крепкую и массивную дверь. Эту дубовую, окованную с внутренней стороны железом и закрытую на толстый засов дверь простым ударом не вышибешь. Торквентин очень дорожил своей частной жизнью.

Мордайн терпеливо ждал отклика из недр дома; он знал, что находился под пристальным наблюдением невидимых часовых еще шагов за сто до двери. Вряд ли они знали, кто он такой, но все равно не верили в его дряхлость и нищету. Впрочем, даже если они и подозревали маскировку, большого значения это не имело. Многие из тех, кто навещал Торквентина, скрывали свое лицо.

Дверь открыла измученного вида женщина. Ее бледное, болезненное лицо было изуродовано тем, что называли знаками Королевской Гнили. Багрянистые пятна портили щеку.

Мордайн всегда думал, какой это все-таки элегантный и тонкий ход со стороны Торквентина — нанять такую привратницу. Один вид такого лица может вызвать отвращение или суеверный страх и отпугнуть каких-нибудь непрошеных гостей.

— Твой хозяин дома, Мэгрейн? — спросил Советник. Вопрос чисто ритуальный; хозяин Мэгрейн никогда не покидал этого места. Женщина отступила в сторону и жестом пригласила его войти. Он знал правила и, сделав только шаг за порог, дальше не пошел. Она закрыла за ним дверь. Но чтобы пройти дальше, нужно было миновать еще одну, закрытую на засов, дверь, и только Мэгрейн могла ему позволить пройти дальше.

— Покажите лицо, — сказала она. Голос у нее был неровный и грубый; Гниль уже задела и гортань.

Советник откинул капюшон.

— Надеюсь, облик соответствует голосу, а? — улыбнулся он. Мэгрейн что-то пробурчала и трижды стукнула во внутреннюю дверь.

— Откройте, — позвала она, и Мордайн получил разрешение войти в берлогу Торквентина. Человек с жестоким лицом равнодушно обыскал его и отобрал нож, только после этого Советника повели в подвалы.

Можно было бы подумать, что человек, которого пришел навестить Мордайн, какое-то чудовище, но Теневая Рука считал, что такой взгляд только отвлекает отдела. Торквентин был больше, чем только сеть власти в Кровях Хейг, в первую очередь он полезен. Кроме того, Торквентин стоял в центре всего, что избегает дневного света и любопытных глаз. И сказанное кому-то пьяным шепотом слово в притоне на пристани Колкиpa, и бормотание развязавшегося от жажды языка в ухо проститутки в Дан Эйгле непременно дойдут до Торквентина. Большая доля незаконной прибыли контрабандистов, воров, ростовщиков и наемных убийц со всех земель Хейг по тайным каналам стекалась в его карман. Паук в центре огромной и почти невидимой паутины, он был одним из тех, кто жировал на плоти своей добычи.

Советник один вошел в палату, в которой Торквентин полулежал на большой груде подушек. Это был огромный человек. Просторные одежды скрывали тело, весившее не меньше, чем тела трех нормальных человек. Кожа у него на лице обвисла складками. Один глаз отсутствовал, рваный шрам шел от виска, пересекал пустую глазницу и заканчивался у носа. Здоровый глаз умно поблескивал на Советника. Мордайн часто размышлял над тем, что объемы Торквентина хотя бы в одном сослужили ему хорошую службу. В человеке с таким обхватом талии очень легко было заподозрить слабость или глупость. Со стороны любого, имеющего дело с Торквентином, такое предположение оказалось бы очень печальной ошибкой. По сведениям Советника, в Веймауте было очень немного столь же опасных людей.

— Советник! — хрипло приветствовал гостя Торквентин. — Какая неожиданная радость. Нечасто Теневая Рука удостаивает посещением мою палату. Сколько времени прошло?

— Больше года, — признал Мордайн, опускаясь на обитую великолепной материей скамью, единственный предмет мебели в этой комнате. Небольшие чаши ароматических растений и лепестков стояли рядом со скамьей. Их запах мешался с ароматическими курениями от мерцавших масляных ламп. И все-таки Мордайн ощутил зловоние, которое они призваны были перебить. Советник насмешливо взглянул на материю, покрывавшую скамью.

— У вас новая обивка, — заметил он.

— Да уж, — проскрипел хозяин. — Мне надоел старый рисунок. Да и протерся он от задниц многочисленных молящихся на этой скамье.

— Молящиеся — это та принадлежность храмов, без которых мы давно обходимся, — сказал Мордайн.

Торквентин улыбнулся:

— Пусть просители, если вам угодно, но людям необходимо чему-нибудь поклоняться, когда Боги покидают их. В нашей природе создавать храмы в самых странных местах, даже там, где Боги не обитают.

— Тем не менее много найдется людей, готовых преклониться перед таким простым смертным, как вы, — признал Мордайн. — Однако смею надеяться, что я стою много выше в вашем расположении, чем простой проситель у какого-нибудь алтаря.

— Ах, расположение. При всем расположении человек не станет слишком свободно раздавать дорогой товар. Но, во всяком случае, вам-то что за нужда в моем расположении, высокочтимый Советник? Вы пользуетесь любовью самых сильных и родовитых, которые отогреют ваше сердце, если оно замерзнет. С другой стороны, вполне вероятно, что именно вашим золотом заплачено за новую обивку моей скамьи. Так что, в отличие от них, вы можете протирать ее столько времени, сколько захотите.

— Я не могу задерживаться надолго, просто хотел бы обсудить один вопрос, — сказал Мордайн.

Торквентин с преувеличенным огорчением воздел жирную руку:

— Такой короткий визит, а я еще даже не предложил вам чем-нибудь подкрепиться.

Мордайн с трудом подавил улыбку. Торквентин любил звуки собственного голоса и производил впечатление вполне сносного шута.

— У меня для вас маленькое задание, Торквентин. Ничего слишком трудного для человека ваших способностей.

— Я замер от любопытства, — с заученным равнодушием сказал Торквентин.

— Генн нан Даргеннан-Хейг. Кузен Игрина. Вы его знаете?

— Ах его. Пустой сосуд, как и многие в его семье. Мышь, обремененная честолюбием крысы; беспредельно любит выпивку и блудниц и в придачу страдает сифилисом. Думает, что у него есть задатки тана. И ему не хватает ума понять, что он просто инструмент Ювелиров. Впрочем, все это вы и сами знаете.

— Знаю, — кивнул Мордайн. — Но вы все свели воедино и подытожили. Ладно, хоть жизнь его и бесполезна, но я решил, что ему нужно дать шанс искупить свои грехи, пусть умрет полезной смертью. Я не собираюсь учить вас вашему делу, но, может быть, какая-нибудь ссора в таверне? Или кончина в результате неумеренных удовольствий в каком-нибудь борделе? я Глаза Торквентина чуть-чуть сузились. Это было едва заметно, но Мордайн получил удовольствие от того факта, что удивил хозяина. Он только однажды обращался с такой просьбой к Торквентину. Тогда это был скромный хозяин публичного дома, вздумавший шантажировать одного из чиновников Мордайна. Генн нан Даргеннан-Хейг был жертвой другого сорта.

Удар по одному из тех, кто был одновременно и членом правящей семьи (хотя бы и бесчестным), и едва ли не собственностью одного из самых могущественных Ремесел, это, мягко говоря, дерзость, но Советник был убежден, что риск того стоит. Даже если Ювелиры поверят, что его гибель случайна и им всего лишь не повезло, она все-таки станет для них помехой. А несколько слов в подходящих местах подтвердят то, что они заподозрят, но доказать не смогут — что за этой смертью рука Лунного дворца. Если у Мастера Лэмейна есть хотя бы половина того здравого смысла, которое приписывал ему Мордайн, он поймет, что это предупреждение.

— Ничего слишком трудного, говорите? — развеселился Торквентин. — Все же вы просите многого, Советник.

Мордайн ничего на это не ответил. Торквентин не откажется от комиссионных: выгода от покровительства Советника слишком велика, а руки у осмотрительного Торквентина длинные. Так что он сумеет устроить эту смерть без всякого риска для себя.

Торквентин сказал:

— Очень хорошо. Я возьмусь за этого бедолагу Генна. Вряд ли мир будет долго скорбеть о его утрате. Представьте себе: в этот самый момент лежит он, довольный, в объятиях какой-нибудь женщины, мечтает только об удовольствиях и безбедном существовании, а здесь сидим мы и решаем, как положить этому конец.

Голос его стих, прикрытый глаз забегал из стороны в сторону.

Потом он вздохнул:

— Вот причуды фортуны! Хотя, в свою очередь, есть и некоторое благо, смею надеяться? Это не такая уж маленькая просьба, так возможно ли что-нибудь дополнительное к обычной оплате?

Советник с насмешливым удивлением вздернул бровь. Они с Торквентином играли по давно установленным правилам. Он предпочел бы от них не отступать.

Торквентин улыбнулся:

— Генн не какой-нибудь уличный мальчишка. Чтобы снять нагар с его свечи, потребуются хлопоты, подготовка. И немалые усилия.

— И чего же вы хотите, Торквентин? — В голосе Мордайна прозвучал едва заметный намек на раздражение.

Теперь уже великий человек вздернул бровь, из-за чего шрам на лице тревожно растянулся.

— Ну, по правде, я не могу сказать. Наверное, мы могли бы отложить решение этого вопроса до тех пор, пока ответ на него станет очевиднее. Мне кажется, что решение представится в ближайшее время. Обычно так делают.

— Вы хотите сделать меня своим должником, Торквентин, — ровным тоном произнес Советник.

— Ох, ну что вы! Давайте не будем говорить о долгах. У нас с вами сделка. Просто остается ваша половина ее, на некоторое время, немного… неточно указанное.

— Решено. — Мордайн поднялся со скамьи. Он очень не любил давать бессрочные обещания таким людям, как Торквентин, но сейчас у него не было времени спорить по пустякам. Кроме того, он был Теневой Рукой, а обещание всегда легко нарушить. — Мне нужно возвращаться. Жена ждет.

— Ах, божественная Тара. Такое знаменитое совершенство! Вы не можете себе представить, какую боль мне причиняет то, что приходится полагаться только на слухи о красоте вашей жены и ни разу не увидеть ее воочию. — Торквентин вздохнул, кинул мрачный взгляд на стены и погладил себя по огромному животу. — Подумать только, как давно я заключен в эту тюрьму, и все из-за невоздержанности в питании.

От таких слов о любимой жене, да еще от Торквентина у Мордайна, уже выходившего, по спине прокатилась волна от вращения, но в этот момент у него мелькнула новая мысль и он задержался в дверном проеме.

— Есть у вас что-нибудь из земель Ланнис-Хейг?

— Ланнис-Хейг, Ланнис-Хейг. Варвары они там, знаете ли. Совершенно не разбираются в самых прекрасных в жизни вещах. А что вы хотели бы знать?

— Все, что бы ни попало в ваши огромные уши, — проворчал Мордайн. Он обычно в этом месте таких вопросов не задавал и уже почти пожалел, что спросил. Все искусство Торквентина заключалось в сборе базарных слухов да в связях с ворами и бандитами. Мордайн имел другие средства следить за ходом великих событий, хотя они, эти средства, и служили ему хуже, чем хотелось бы. Он устал уже удивляться новостям из долины Гласа.

— Ну, я мало что могу предложить вам такого, чего бы уже не слышали ваши драгоценные уши. Я так думаю, — заявил Торквентин. — Да и то наполовину разглагольствования, конечно. Темный Путь снова правит в долине; только до тех пор, пока наш уважаемый Верховный Тан не соизволил размяться, как сказал бы благонамеренный народ. Ленор скрывается в далекой глуши, в своей башне, в Колкире, оплакивая мертвого сына. Сын Кросана тоже умер, остальные захвачены.

— А остальные из семьи Кросана? Умерли?

Торквентин пожал плечами. От едва заметного движения заколыхался подбородок.

— Фактически. Да, что же еще я слышал? Кеннет. Один старец говорил. Они нашли его тело после того, как вороны и лесные твари покончили с замком, но не нашли никого из его детей. Забыл, как их зовут.

— Оризиан и Эньяра, — рассеянно ответил Мордайн.

— Да-да. Так вот, никаких признаков. Хотя, как я слышал, половина тел были сожжены. Так что, кто знает?

После того как Советник ушел, Торквентин еще несколько минут сидел спокойно, наморщив залитый потом лоб. Наконец он дернул свисавший с потолка шелковый шнур. Где-то наверху, в доме, зазвенел звонок, сорвавший со своего поста Мэгрейн. Он поманил ее, чтобы приблизилась, и когда она наклонилась, положил руку на ее обезображенное болезнью лицо.

— Милая Мэгрейн, — улыбнулся он и провел жирным пальцем довольно близко к ране, изуродовавшей большую часть носа. Она улыбнулась в ответ. — Пошепчи в кое-какие уши, любимая, брось приманку. Я хочу знать все о каждом члене семьи Ланнис-Хейг. Кажется, Советника мучает любопытство по поводу этого семейства. А там, где любопытствует Советник, чаще всего можно найти какую-нибудь прибыль.

Советник возвращался по темным улочкам и переулкам, его стражники неотступно топали сзади. Он был поглощен мыслями и озабочен. Внутреннее чутье, натренированное многими годами разгадывания признаков, шептало ему, что сгущаются тучи. События разворачивались непонятно, неприятно и непредсказуемо. В такие времена могут случаться довольно суровые стечения обстоятельств, и это бы еще ничего, но они редко полезны для человеческих нервов. Ланнис-Хейг не должен был погибнуть так быстро. А дети Кеннета нан Ланнис-Хейга? Что стало с ними, если они не умерли вместе с отцом? Если какой-то осиротевший мальчишка-недомерок сбежал, попытавшись спасти хоть что-нибудь из обломков Крови Ланнис, это могло осложнить и запутать все дело. С такой ситуацией, Эволт, любитель покрасоваться перед своей ненаглядной армией, точно не справился бы.

Мордайн постарался отбросить тревожные мысли. Все равно правда об этом еще неизвестна, хотя довольно скоро все должно выясниться. Но все-таки он никак не мог отделаться от дурных предчувствий. Ему страшно захотелось немедленно оказаться в объятиях Тары, в уюте ее такого знакомого и пьянящего очарования. Он прибавил шагу, торопясь в свой Краснокаменный дворец.

VII

Утро в Кар Крайгаре было ясным, морозным и таким вопиюще ярким, словно день там никогда и не начинался как-нибудь иначе. Всю ночь ветер с шумом носился вокруг горных вершин и хлестал снегом с дождем по скалам. Буря выдохлась перед самым рассветом, успокоенная встающим солнцем.

Стоя на широком выступе перед входом в убежище Ивен, Оризиан разглядывал разрушенный пейзаж. Наверное, в такой день, как сегодняшний, этот город, когда был еще живым, расположенный в окружении величественных гор под просторным синим небом, являл собой великолепное зрелище. И кем бы ни были его жители, наверное, их тоже волновал этот изумительный контраст неба и окружавших скал.

Рот, сидя на корточках рядом с Оризианом, правил меч точильным камнем, который нашла для него Эньяра. Его усилия изредка сопровождались тихими проклятиями в адрес слишком маленького камня. Эсс'ир и Варрин уже были внизу, осторожно проверяя ближние развалины. За те долгие часы, что они провели в пещере, никаких признаков незваных гостей не появилось, но кирининов, кажется, это не убедило. Несмотря на их молчаливость и сдержанность, Оризиан подозревал, что они тоже, как и все остальные, были бы рады покинуть это место. Оставался лишь один вопрос. Пойдет ли с ними на'кирим. Ивен недавно ушла, пообещав вернуться с припасами для похода.

Подошла Эньяра и встала рядом с Оризианом.

— Странное место, — сказала она.

Он согласился:

— Да, поразительное. Хотел бы я, чтоб Иньюрен был здесь и видел это. Думаю, он многое мог бы рассказать об этом городе.

Эньяра стиснула руки и тихо ответила:

— Да. Я очень по нему скучаю. Конечно, я проводила с ним меньше времени, чем ты, но после Рождения Зимы… он делал все возможное, чтобы помочь мне.

— Он всегда помогал, — поправил ее Оризиан. — Тебе, отцу, мне; он заботился обо всех нас и по разным поводам. Вот думаешь, что тебе известно, как кто-то важен, а на самом деле ничего не знаешь, пока он не умер. — Он с убитым видом покачал головой. — Знаешь, я думал, что хорошо его знаю. Но вот появились Эсс'ир, Хайфест, Ивен… Я чувствую, что сейчас я знаю о нем меньше, чем месяц назад.

— Ты знаешь самое главное: он заботился о тебе, заботился обо всех нас.

Оризиан прищурился, вглядываясь вдаль.

— Он советовал мне не желать вещей, которых я не могу иметь, но как можно не хотеть? Я бы все изменил, если бы мог. Все как раз наоборот. Я хочу снова видеть отца. Видеть его такого, каким он был, когда все были живы. Разве плохо желать такое?

Эньяра положила ему руку на плечо. Горе — слишком опасная для них обоих территория, чтобы ее делить. Оризиан всегда боялся, что если он Эньяре или она ему позволит увидеть чуть больше скорби, которую каждый из них нес в душе, то они уже не смогут удержаться, и горе выплеснется наружу.

— Я боюсь, Оризиан.

Что-то он не помнил, чтобы она когда-нибудь говорила подобное. Лихорадка подводила ее к самому краю Темного Сна; как-то она чуть не утонула в гавани Колгласа; а однажды за городом, он сам видел, она упала с высокого дерева и сломала немало сучьев, пока долетела до земли. С самых юных лет, с той поры, как узнал, что осенью деревья теряют листву, он считал, что Эньяра не знает страха. А теперь эта мысль, как и многие другие, казалась ему совсем ребяческой.

— Чего боишься? — спросил он.

Эньяра чуть не засмеялась:

— Твоего выбора. Смерти. Остаться одной. Ты, я, Рот — мы только сейчас обрели друг друга.

— И не потеряем. С другой стороны, еще могут быть живы и другие. Мы должны держаться за эту надежду.

— Говоришь как Тан, — сказала Эньяра. Он быстро взглянул на нее, ожидая увидеть на ее лице улыбку. — Но ведь ты и есть Тан, не так ли?

— Ох, Эньяра, надеюсь, нет.

Она крепко обняла его, вдруг опять став старшей сестрой.

— Если ты станешь Таном, то будешь хорошим Таном, — сказала она, выпуская его из объятий.

Он глядел на нее:

— Хорошо это или плохо, я должен попробовать, не так ли? Все желания, о которых я говорил, — только желания. Я не выбрал бы ни одного из них — и никто из нас не выбрал бы, — однако мы здесь, и, если никого больше нет, я должен попробовать.

Она взяла его за руку, и так они и стояли, как когда-то в детстве, брат и сестра, бок о бок, разглядывая разоренную землю, на которой под зимним солнцем лежали руины.

Вернувшаяся Ивен принесла немного пакетов с едой в оленьей шкуре, посохи и куски меха, чтобы они обмотали обувь.

— Все лучше, чем ничего, — сказала она, сбрасывая все в кучу к своим ногам.

— Вы пойдете с нами? — спросил Оризиан.

— Да, да. По крайней мере часть дороги. А может, и до самого Колдерва.

— Я рад.

На'кирим коротко хохотнула и бросила на него пронзительный взгляд.

— Ты бы не радовался. Это плохой знак, если бы тебе хватило ума его прочесть.

Он терпеливо ждал ее разъяснений. Ивен неопределенно махнула рукой в сторону Эсс'ир и Варрина, все еще бродивших внизу среди обломков:

— Не знаю, найдут ли что-нибудь эти Лисы, но я видела достаточно много и понимаю, что и мне лучше некоторое время провести подальше отсюда. Там, на свежем снегу, следы собак, больших собак, и людей. Кто-то явно крутился здесь ночью.

Оризиан беспокойно оглядел разрушенный город. Никакого движения, разбитые стены и обломки камней спокойно лежали под снежным покровом.

— Если я останусь, то эти, кто бы они ни были, могут пойти по вашему следу, хотя, с другой стороны, могут и не пойти. Но даже если бы пошли, то перед уходом скорее всего откопали бы меня в любом из моих убежищ. Однако я не дура и потому, несмотря на всю любовь к одиночеству, рискну пойти с вами. Попытаю свою судьбу.

Оризиан кивнул.

А она резко добавила:

— Конечно, если бы вы, незваные гости, не вздумали сюда подняться, я продолжала бы жить себе тихо и спокойно.

Оризиан не сдержался:

— Незваные гости, которые явились в мой дом, обошлись мне гораздо дороже, чем мы обходимся вам.

Он начал спускаться вниз с площадки, чтобы присоединиться к Эсс'ир. Свежий снег хрустел у него под ногами. Она сидела на корточках около груды камней и водила изящным пальчиком по их изъеденной временем и непогодой, кое-где покрытой лишайником поверхности. Оризиан остановился у: нее за спиной, на мгновение захваченный мерцанием зимнего солнца на ее волосах.

— Собака, — негромко сказала Эсс'ир, повернула голову и, протянув палец, посмотрела на него снизу вверх ясными серыми глазами. Он увидел на нем несколько коротких, грубых шерстинок.

— Ивен говорила, что ночью в развалинах кто-то был. Она идет с нами.

Эсс'ир гибким движением поднялась на ноги и ответила:

— Лучше, если мы пойдем сейчас же. Нам от них не спрятаться, так что лучше быть на открытом месте. Тогда мы увидим, как они подходят.

Они шли вслед за Ивен на север вдоль подножия утесов. Все были напряжены и насторожены. Даже Ивен казалась неуверенной среди привычных для нее руин. Оризиан впервые в жизни мечтал почувствовать на своем боку меч. Или какое-нибудь оружие, надежнее, чем короткий нож, висевший у него на поясе.

Они вышли из Крайгар Вайна, и ничто не нарушало тишины, кроме карканья ворон на вершинах окружающих скал. На этот раз они снаряжены лучше. В мехах, которые им дала Ивен, и с ее посохами им не страшны никакие, самые холодные и унылые, земли. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы им было почти уютно, даже когда они вышли из-под навеса утесов и на них напал ветер.

В такой яркий день, как этот, видно далеко и можно было любоваться горами. Оризиан представил себе, что Кар Крайгар спит, отдыхая в затишье перед очередной бурей, которая скоро опять нападет на город с Тан Дирина. Их окружали огромные пики, усеянные шпилями и башенками скал, и самое глубокое безмолвие; вполне можно было поверить, что они — единственные за неисчислимые годы живые существа, шагавшие по этим тропкам. Воздух был словно пропитан древностью и терпеливым безразличием Кар Крайгара. Они пробивались на север.

Когда развалины остались позади, киринины наконец немного успокоились. На открытых склонах для засад выбор был невелик. Но все же Варрин иногда останавливался и оглядывал путь, который они прошли. Вскоре после полудня они немного отдохнули, спокойно разделив еду и воду. Солнце почти грело лица, но длилось это недолго. Почти прозрачная пелена облаков появилась на синем небесном просторе, и к тому времени, как они приступили к поискам подходящего для ночлега укрытия, Кар Крайгар уже погрузился в тусклый серый свет, по которому, кажется, стосковался, хорошо еще, что не было ни дождя, ни снега. Когда Ивен повела их к расщелине в склоне, они могли надеяться на более комфортную ночь, чем некоторые из тех, что у них бывали прежде.

Ивен знала, что делала, выбрав на ночь эту яму: забравшись в нишу под пористым от времени валуном, она вытащила мешок с растопкой и дровами.

— Огонь лучше не разводить, — предупредил Варрин.

Ивен вытряхнула из мешка все содержимое и начала перебирать щепки.

— Вы, если хотите, можете обходиться без огня, а я не люблю холода, — заявила она. — Если за нами кто-нибудь идет, они и так знают, где мы, с огнем или без огня.

Они еще немножко поговорили об этом, а потом каждый, не отрывая глаз от разгоревшегося огня, задумался о своем. Опустилась ночь, загородив от них окружающий мир маленьким кругом света.

Только они начали устраиваться спать, как раздался звук, такой же пугающий, как звон разбитого стакана в темноте: короткий вой. Через мгновение ему откликнулся другой. Кажется, звуки доносились издалека, но сказать трудно.

— Может быть, и хорошо, что у нас есть огонь, раз уж дошло до этого, — только и сказала Ивен, когда вой смолк и наступила неспокойная тишина. Последнее, что видел Оризиан перед тем, как погрузиться в неглубокий сон, это освещенный пламенем, выпрямившийся и настороженно глядящий в темноту Варрин, под рукой которого лежали лук и копье.

Утром Варрин сидел там же, где его накануне вечером видел Оризиан, как будто прошло всего мгновение. Ивен обменялась с Варрином несколькими словами на языке Лис, но другим они ничего не сказали. Хотя о чем говорить? Все равно ничего не оставалось делать, как только поторапливаться дальше, даже если по их следам идут два десятка инкаллимов. Теперь путь вел вниз, они удалялись от самых высоких пиков, но Кар Крайгар не позволил им уйти без последнего напоминания о своей подлинной натуре. Он провожал их низкими облаками, резким ветром и мокрым снегом. Они шли дальше и дальше на север; склоны стали почти пологими, театрально эффектные скалы и каменные осыпи сменились большими и совершенно ровными снежными полями.

Оризиан обнаружил, что рядом с ним шагает Ивен.

— Далеко до Колдерва? — спросил он.

По глубокому снегу идти было трудно, он уже совсем запыхался, и безжалостное горное безмолвие уже начинало угнетать его.

— Недалеко, — ответила на'кирим.

— Ответ киринина, — заметил Оризиан.

— Куда ты намерен идти? Не в Колдерв, я имею в виду, а после него? Что собираешься делать?

— Если сможем найти в Колдерве подходящую лодку, то собираюсь идти в Гласбридж. Я должен сражаться с Темным Путем, восстановить свою Кровь. Хватит, я уже достаточно бегал и прятался, — сказал Оризиан и опять подумал о своих потерях.

— Бойся наряжать месть в более красивые одежды, чем она того заслуживает. Не всегда можно вернуть то, что ушло. На твоем месте я бы и не пыталась; от разочарования с людьми происходят странные вещи.

— Вы не понимаете. Темный Путь разрушил мой дом и уничтожил семью. Они захватили наши земли. Я связан клятвой и обязан защищать мою Кровь от врагов.

— Да кто, по-твоему, за тобой следит? — раздраженно спросила Ивен. — Богов теперь нет, а если бы даже были, они тебе не судьи. Мертвые? Так лучше оставить это кирининам. Что ты будешь делать, когда убьешь всех, кто убил твоих мертвых? Будешь бездельничать и ждать, когда дети твоих жертв появятся возле твоего ложа с ножами в руках? Кровь за кровь, жизнь за жизнь, и так на протяжении всех веков. Такое будущее ты готовишь себе и своему роду? Подумай, насколько счастливее мог бы быть мир, если бы люди искали одобрения своим делам у своих потомков, а не у предков.

— А что ты предлагаешь, — даже рассердился Оризиан. — Опять бегать? Прятаться в какой-нибудь пещере?

Ивен вздохнула:

— По правде говоря, меня это мало волнует. Все ваши таны и военачальники всегда думали, что именно они творцы всего происходящего, они принимают решения. Бывает и так, но чаще они заблуждаются. В жизни полно своих примеров выбора и удач: они, конечно, сбивают с толку и правителей, и народ. Какие бы планы ты ни строил, не исключено, что они будут крошиться и разваливаться прямо у тебя в руках. Просто всегда старайся убедиться в том, что ты делаешь именно то, что нужно делать. Я давно уж устала от людей, которые все время выкапывают старую ненависть, наводят на нее лоск и снова пускают в дело. Прошлое, как червь в сердце, мешает настоящему.

Оризиан смотрел себе под ноги, бороздившие снег.

— Я не мести хочу, — сказал он. Он вкусил немного чувства мести, когда кровь того тарбена брызнула ему на руки. Она не умерила боль в его душе и не вернула ни одного из тех, кто умер. Она даже не спасла семью лесоруба. — Я хочу… чтобы это кончилось. Я хочу видеть измененное будущее, а не прошлое. Если вы можете объяснить мне, как остановить то, что происходит… Если вы можете объяснить мне, как это остановить, не поднимая меча против Темного Пути, я послушаю. Но не думаю, что вы сможете. Я так же, как и вы, хорошо знаю, что никто не оживит мертвых, но желать, чтобы они не умирали, это совсем другое. Как могу я не желать видеть живыми тех, кого люблю?

Ивен печально улыбнулась:

— Не можешь. И никто не может тебя об этом просить. — Она подняла взгляд на равнодушное небо. — Мы должны простить себя за все, чем когда-либо подвели мертвых. И простить их, знаешь ли, за те трудности, что они нам оставили; за все то, чем они когда-либо подвели нас. Особенно своей смертью.

Оризиан почувствовал, как у него перехватило горло, и на мгновение прикрыл глаза. Дальше они шли молча.

Они, кажется, прошли уже много часов, когда Рот вдруг замер. Оризиан проследил за взглядом щитника и понял, почему тот остановился. Над гребнем, через который они только час назад перевалили, ветер закрутил снег в качающуюся и пляшущую завесу. Сквозь эту пелену вырисовывалась неясная фигура. Она мелькнула и исчезла из виду, поглощенная снегом и облаками. Оризиан прищурился. Это могла быть обнажившаяся от ветра скала, но… она двигалась. Там, наверху, на гребне стоял высокий человек с огромной собакой.

— Это Охота. Должно быть, — пробормотал Рот.

Проваливавшаяся по щиколотку в снег Ивен резко прибавила ходу.

— Двигайтесь, — распорядилась она, не оглядываясь. — До леса уже недалеко. Здесь прятаться нет смысла.

Они поспешили за ней. Теперь они двигались по диагонали вниз по склону. Рот вытащил меч. Низкие облака накрыли склон, спрятав их в сыром тумане. Они опять были одни, пробираясь по снежному полю посреди серого неба. Конечно, плохо, что, зная о преследователях, они не могли их видеть. Шаги их заметно ускорились. Они часто оборачивались, еще напряженнее вглядываясь в пройденный путь, но пока это ничего не давало.

— Осторожнее, осторожнее, — приговаривал на ходу Рот, неизвестно к кому обращаясь. Туман приглушал его голос.

— Быстрее, — опять поторопила Ивен и еще прибавила шагу. Снег мешал им двигаться, налипал на обувь, как будто не хотел, чтобы они уходили отсюда. Интересно, как долго они смогут выдержать такой темп? Оризиану хотелось бежать, но он знал, что, кроме усталости, это ничего не даст. Стараясь ни о чем не думать, он, на всякий случай, достал из-за пояса нож.

— Они совсем рядом! — вскрикнула Эсс'ир. Они с Варрином отскочили друг от друга и одновременно развернулись, подняв копья.

— Облака расходятся, — заметил Рот. И в этот момент возле него оказался пес. Огромный, лохматый, дикий, как вепрь.

У Оризиана было не больше доли секунды, чтобы разобраться в увиденном. Пес снежным вихрем выскочил из тумана. Эсс'ир оказалась ближе всех к нему, и пес понесся прямо на нее. Эсс'ир немного присела. Варрин даже не пошевелился, чтобы помочь сестре: он напряженно смотрел на склон, туда, откуда появилась собака.

Собака прыгнула. Эсс'ир уклонилась и торцом копья оттолкнула пса. Животное заскользило вниз по склону, оставляя за собой глубокую борозду.

— Назад! — крикнул Оризиан Эньяре.

Рот одним огромным прыжком оказался возле Эньяры и, схватив ее за плечо, отбросил в сторону, потому что собака катилась прямо к ее ногам. Оризиан подумал, что Рот очень проворен для своих размеров. Щитник взмахнул мечом. Собака увернулась от лезвия, и, не успел Рот глазом моргнуть, как она подобралась и прыгнула на него.

Варрин что-то крикнул на языке Лис. Оризиан взглянул на него и увидел, как киринин нагнул голову, почти рядом с которой пронеслась, едва не задев, вылетевшая из тумана арбалетная стрела. Варрин опустил копье и повесил на плечо лук.

Рот закричал от ярости и боли. Он бился на земле, а пес вцепился ему в запястье и яростно мотал башкой. От такой бешеной тряски меч отлетел довольно далеко в сторону. Эньяра тоже закричала, бросилась к собаке и начала молотить ее по спине посохом. Треск дерева сообщил о том, что посох не один раз попал в цель, но зверь не обращал на удары никакого внимания, как будто это были всего лишь укусы комара для быка. Оризиан бросился на спину пса и почувствовал огромную сильную шею животного. В нос юноше ударил крепкий запах псины. Он всадил нож в грудь собаки, потом еще раз и еще… до тех пор, пока животное не ослабло.

Оризиан поднял взгляд и в каком-то оцепенелом удивлении увидел, что на мгновение раньше, чем киринины успели что-либо сделать, появился инкаллим Охоты. Казалось, что это не человек возник из тумана, а просто уплотнилось облако. Инкаллим, не снижая скорости, легко летел по снегу прямо к Эсс'ир, размахивая дубиной, заостренной с обоих концов.

Губы Оризиана зашевелились, он хотел предупредить Эсс'ир и не успел. Раздался лязг. Даже захваченная врасплох, Эсс'ир сумела все-таки поднять копье. Инкаллим на полном ходу свернул в сторону. Острие копья задело только его бок, но прорезало кожу куртки из оленьей шкуры и развернуло его. Инкаллим повернулся, дубина описала огромную дугу, такую стремительную, что глаз не мог за ней уследить. И хоть Эсс'ир была проворнее любого человека, но на этот раз все-таки недостаточно проворна; удар пришелся ей в грудь, поднял ее, как куклу, в воздух и отбросил на несколько ярдов. Она осталась лежать неподвижно.

Рот, сбросив и труп собаки, и Оризиана, поднялся на ноги, зажал здоровой рукой окровавленное запястье и нетвердо шагнул к инкаллиму.

В этот момент Варрин нечеловечески, пронзительно зашипел. Инкаллим мгновенно повернул голову. Варрин не двинулся с места. Он превосходно подготовился: затаил дыхание, ноги твердо стоят на земле, тетива натянута и оперение стрелы уже щекочет лицо. Инкаллим начал движение, и в тот же миг стрела была спущена. В мгновение ока она пересекла расстояние между киринином и человеком и вонзилась в щеку последнего. Варрин бросился к сестре.

— Мой меч, — закричал Рот.

— Я его не вижу, — услышал он крик Эньяры.

Инкаллим начал неуверенно поворачиваться к щитнику.

Стрела Варрина плотно сидела в гнезде из крови и кости. Безумная, отчаянная усмешка расколола лицо человека. Кровь текла с губ. Оризиан метнул нож: он был не очень опытен в искусстве метания ножей, но этот нож был сделан специально для броска, и он попал прямо в цель, в грудь инкаллима. Рот протянул здоровую руку Эньяре.

— Твой посох, — сказал он.

Она молча передала посох. Инкаллим пытался поднять свое оружие, но и силы, и ловкость его уже иссякли. Он шатался на неуверенных ногах и безучастно наблюдал, как к нему приближается Рот. Щитник подошел и нанес инкаллиму сильный удар по виску. Тот упал лицом в снег, ноги его слабо дернулись.

— Брось его. Брось его. Он не один, — закричала Ивен. Она спускалась прямо вниз по склону и отошла уже довольно далеко.

Варрин перебросил лук Эсс'ир через плечо рядом с собственным и поднял сестру. Ее руки и ноги безвольно свисали. Неся и ее, и свое копье, он бросился догонять Ивен.

Рот все еще неуклюже барахтался в снегу. Кровь капала из его раны, оставляя красные пятнышки на белом.

— Где же меч? — вскричал он с досадой и удивлением.

— Брось его, — закричал Оризиан, оттаскивая его за руку.

Рот какое-то мгновение сопротивлялся.

— Рот! Делай, что я говорю. Оставь его. — Голос Оризиана звучал уже почти приказом.

Ивен, не оборачиваясь, крикнула через плечо:

— Надо идти!

И они торопливо зашагали по снегу. Рот, хотя у него, кроме ножа, больше ничего не было для защиты Оризиана и Эньяры, все равно держался сзади.

Они бежали куда глаза глядят, но страшившего их нападения так и не случилось. Наконец они вырвались из объятий облаков и помчались вниз, к далекой темной линии деревьев. Снег здесь лежал более тонким слоем.

Хотя Оризиан смотрел только под ноги, он все-таки отметил про себя, какая перед ним открылась грандиозная перспектива. Они вышли на северную сторону Кар Крайгара, под ними лежала долина Дерва. Позади этой широкой равнины, как прекрасное отражение гор за их спиной, вздымались колоссальные высоты Кар Дайна.

Но только когда они добрались до первых чахлых деревьев, Варрин позволил им немного отдохнуть. Даже киринин, осторожно опустивший Эсс'ир на землю и оставшийся стоять возле нее на коленях, дышал тяжело. Он наклонился к сестре, прислушиваясь к ее дыханию, и даже под татуировкой на его лице была заметна озабоченность. Потом он осторожно провел пальцами по ее боку, проверяя повреждения, а затем откинулся и ласково отвел волосы с ее лица.

— Как она? — спросил запыхавшийся Оризиан.

— Сломано. Здесь. — Варрин показал на свои ребра.

— Здесь хорош был бы корень ламман, — сказала встревожившаяся Ивен. Она, прищурившись, поглядела назад, на склон. — Но сейчас у нас нет времени на его поиски.

Рот, стоявший рядом с ней, тоже оглядел самые высокие склоны. Далекие гряды облаков, которые все еще окутывали вершины, стояли глухой стеной. Ни единого намека на какое-либо движение.

— Может, они теперь, когда мы пустили им кровь, прекратят преследование, — предположил он.

— Возможно, — буркнула Ивен. — Ты позволишь на'кириму перевязать тебе руку?

Рот кивнул. Он повернулся и стал наблюдать, как Варрин, так же как и Ивен, начал шарить под курткой в поисках лекарственных и перевязочных средств.

— Ты меткий стрелок, — сказал он.

— Киринин, — резко отозвался Варрин, но немного поразмыслил и сказал более приветливо: — Не такой уж меткий. Я целил в глаз.

— И все-таки удачная попытка. Твоя стрела избавила нас от многих неприятностей.

Варрин пожал плечами, и это был уже не тот холодный жест, которыми когда-то обменивались эти двое. Они отдыхали всего несколько минут, а потом продолжили осторожный спуск, но уже по лесу. Эсс'ир пришла в себя, лицо ее, ставшее еще бледнее, чем обычно, то и дело искажалось от боли. Она прихрамывала, и Варрин поддерживал ее на ходу.

Здешний лес отличался от лесов долины Гласа. В нем преобладали сосны. Они большей частью были невысокие, истрепанные ветрами, побитые морозами, но там, где деревья росли гуще, им даже удавалось отбрасывать довольно густую тень. Вся земля была усыпана их порыжевшими иголками, но кое-где пробивалась жесткая трава. Тут и там из-под земли торчали корни, а иногда они даже проползали по валунам и скалам. Это место производило странное впечатление, вполне уместное в старинных рассказах о диких кирининах, осторожных анайнах и даже подобных волкам врейнинах.

Они вторглись в земли, по которым бродили только вольные люди, где ни клятвы на крови, ни заботы Ланнисов и Горинов ничего не значили. Оризиан подумал, что сейчас они, как никогда, в руках их нечеловеческих спутников. Это была их, кирининов, земля.

Когда сгустились сумерки, они устроили среди деревьев что-то вроде лагеря. Варрин разложил костер у основания скошенного камня и, усадив Эсс'ир возле огня, исчез в лесу, как всегда без единого слова объяснений. Оризиан предположил, что он отправился на поиски корня, необходимого для облегчения страданий сестры.

В нескольких ярдах от места их отдыха он увидел огромный спящий муравейник; высокая куча сосновых игл поднималась над землей. Ивен сидела на корточках возле кучи и ворошила ее тонким прутиком. Это зрелище показалось Оризиану странно знакомым, и он не сразу понял почему. В последний раз, когда он был наедине с Иньюреном, тот совершенно так же с помощью длинной палки искал морских ежей возле Замка Колглас.

— Что вы делаете? — спросил он так же, как тогда спросил Иньюрена.

— Отвлекаюсь от наших трудностей. Муравьи — довольно неплохая пища, когда очень голоден. — Она улыбнулась, увидев, как он невольно поморщился, и, отложив прут, с некоторым трудом поднялась на ноги. — Хотя я еще не очень проголодалась.

Потом проворчала:

— Я уже не могу так долго и так резво шагать. — В голосе ее слышался оттенок раздражения, чувствовалось, что ей очень не нравится собственная слабость.

— А мои ноги привыкают к бегу, — похвастался он.

— Ну, может быть, мы пока избавились от погони. Есть надежда, что остаток пути до Колдерва пройдем без неприятностей.

Рот сидел на камне, глядя в огонь, нож лежал рядом с ним. Оризиан посочувствовал щитнику. Рот, конечно, очень страдал, оставшись без любимого меча, поскольку не смог бы должным, как ему это виделось, образом защитить Оризиана. И Оризиан хмуро печалился, что остался без ножа, инкаллимовского клинка, не забрав его из груди преследователя.

Эньяра в своей пятнистой меховой попоне прислонилась к стволу дерева и уже дремала. Голова у нее свесилась на грудь, она тихонько посапывала.

— Нам всем нужен отдых, — тихо сказала Ивен.

Оризиан растянулся возле огня. Он понимал, что нужно опасаться всяких ночных происшествий, но так устал, что не мог даже бояться. Поэтому он довольно скоро заснул под легкое потрескивание костра.

Среди ночи его вдруг почти разбудили какие-то звуки, чьи-то приглушенные голоса. Костер еще горел, и из-за яркого света Оризиан спросонья ничего не мог разглядеть. В душе у него уже начала подниматься тревога, когда он узнал эти звуки: Рот и Варрин были увлечены беседой. Опять засыпая, он все-таки успел признать, что этот факт достоин некоторого удивления.

Их разбудил дождь. Утро было скверным. Костер быстро погас. Часть углей Варрин забросал землей, остальные раскидал ногами. По мере того как они углублялись в лес, дождь усиливался, но это все-таки было лучше, чем снег или пронизывающий ветер. Он набрели на горный ручеек и напились. Эсс'ир трудно было наклоняться, поэтому Варрин зачерпывал для нее воду ладонями и подносил ей. Оризиан представлял, каким страданием давался ей каждый шаг. Даже его рана в боку все еще давала себя знать, не болью уже, но тоже чувствительно. То, как она старалась справиться с собственной раной, только доказывало, насколько изящной она была прежде. От прежней осанки и грации почти ничего не осталось, и теперь, лишившись легкости, она напоминала птицу, которая не может взлететь.

К полудню дождь ослаб, и идти стало легче, тем более что и склон стал ровнее. Наконец настал момент, когда уклон исчез совсем, и под ногами, впервые за целую вечность, оказалась ровная земля. И перед глазами тоже. У Эньяры из самых глубин души вырвался вздох облегчения. Даже Рот не удержался от слабой улыбки.

— Добро пожаловать в долину Дерва, — возгласила Ивен. — Некоторые называют ее Долиной Слез, но мы, вероятно, можем надеяться здесь на более счастливые времена.

Варрин обменялся с Эсс'ир несколькими словами. Похоже, они пришли к какому-то согласию.

— Здесь есть во'ан. Один-два часа ходьбы, — сообщила Эсс'ир.

Никто не возразил, хотя Оризиан заметил удивление, если не потрясение, на лице Эньяры. Он и забыл, что она, в отличие от него, никогда не была в таком месте.

Он улыбнулся и как мог убежденнее сказал:

— Это будет отлично.

По всей влажной земле росли вековые ивы. Деревья были слишком старые и редкие, чтобы быть дин хемом, но тем не менее это место оставляло тревожное и нелепое ощущение, будто оно жило собственной жизнью, в которую бесцеремонно вторглись Оризиан и его спутники. Кругом множество поваленных деревьев, медленно погружавшихся в землю, обросших мхом и целыми грибными колониями.

Они остановились на поляне и сели на холмике, там земля была посуше.

— Мы близко, — чуть слышно сказала Эсс'ир. Казалось, каждое хриплое слово доставляет ей такую боль, что Оризиан даже вздрогнул от сочувствия. — Мы пойдем и попросим разрешения для вас войти в во'ан и остаться. Ждите здесь.

Оризиан мягко ответил:

— Не беспокойся. На этот раз никаких разговоров о том, чтобы быть посланными под ивы.

— Никаких, — согласилась Эсс'ир.

— Оставь нам хотя бы копье, — предложил Рот Варрину. — У нас, кроме ножа и этих посохов, нет никакого оружия.

Кажется, слова просто перекатились через киринина, он исчез на севере, оставив остальных сидеть и наблюдать за облаками, стремительно проносящимися у них над головами.

— А вы уверены, что это безопасно? — спросила Эньяра.

Не успел Оризиан вздохнуть, как Рот ответил:

— Не совсем.

— Они не привели бы нас сюда, если бы это было небезопасно, — возразил Оризиан.

— Вполне справедливо, — спокойно сказала Ивен. — Они думают, что мы избавились от погони, иначе они нас не оставили бы здесь. Эсс'ир, конечно, никогда этого не сделала бы, если бы предполагала, что для вас есть какой-нибудь риск. — Она посмотрела сначала на Оризиана, потом на Эньяру. — Ты понимаешь, что такое ра'тин? Обет, который она дала?

Оризиан не понял и нахмурился. Слово «ра'тин» было вроде бы знакомо, но он не мог сразу сказать, где его слышал. Потом он вспомнил, что его произнес Иньюрен, когда лежал у Прыжка Сарна. Оно мелькнуло, когда он разговаривал с Эсс'ир. И Эсс'ир, перед тем как их нашла Ивен в Крайгар Вайне, вроде бы говорила о том, что принесла какую-то клятву. Он просто забыл.

А Ивен размышляла вслух:

— Нет, не думаю. Уверена, что сама она тебе об этом не говорила. Я подслушала их разговор (точнее говоря, спор) об этом еще там, в развалинах. Во всяком случае, вы можете быть совершенно спокойны, она вас не оставит в опасности.

— Но они могут не договориться с этими тварями из лагеря, — пробурчал Рот.

— В долине Дерва дела обстоят немного иначе, — сказала Ивен. — На этих землях хуанины и киринины живут бок о бок. Это своего рода приблизительный, грубоватый, но все же мир, так что я скажу вам слово совета, двух, по сути. Не так свободно употребляй здесь слово «тварь». Так можно назвать врага, а здесь, как я уже сказала, дела обстоят немного иначе. Второе, никогда киринин не отдаст ни копья, ни лука, пока находится за пределами лагеря. Попроси об этом хуанин… Варрин носит полный кин'тин, и он не постеснялся бы устроить кровопролитие. Он, должно быть, любит тебя, иначе сразу угостил бы наконечником копья.

Рот впал в угрюмое молчание. Оризиан подумал, что еще недавно щитник не преминул бы что-нибудь сказать по поводу кирининской гордыни.

Незаметно шло время. Они поели и напились. Оризиан и Эньяра задремали. Вдруг из-за деревьев, на западе от них, послышался какой-то шорох. Рот схватил кинжал и вскочил. Некоторое время все напряженно прислушивались. Потом послышалось отчетливое, резкое хрюканье и звук прыжков какого-то удаляющегося вглубь леса животного.

— Болотный олень, — объяснила Ивен.

Варрин вернулся один. Он отсутствовал не более пары часов.

— Пошли, — только и сказал он.

Это был другой во'ан, совсем не такой, какой видел Оризиан. Выйдя из густого леса, они пришли на берег озера, окаймленного тростником и камышом. Зимний лагерь тянулся над болотом и частью над озерной водой и представлял собой платформы на сваях и деревянные пирсы. В нем тоже было много хижин из шкур животных, натянутых на деревянные каркасы, но эти лачуги выглядели надежнее, чем куполообразные палатки, которые Оризиан видел в лагере Ин'хинир. У платформ было привязано множество плотов из бревен, на них под навесами над дымящими кострами висела на стойках рыба. Из-под навесов разносился густой запах. Создавалось впечатление, что лагерь существует здесь уже много лет и кирининов в нем, пожалуй, вдвое больше, чем на южной стороне Кар Крайгара. Несколько ребятишек бросили свое занятие и стали разглядывать странный отряд, который Варрин привел к одной из платформ, но взрослые не обратили на них никакого внимания.

— Спать здесь, — сказал Варрин.

— А где Эсс'ир? С ней все в порядке? — спросил Оризиан.

Варрин кивнул:

— Она отдыхает. Все отдыхайте.

— А завтра?

— Это завтра, — ответил Варрин, едва заметно пожав плечами. — Здесь вам никакого вреда не будет.

VIII

Темный Путь захватил старую гостиницу Дамбы Сириана. Гостиничный штат либо умер, либо обратился в бегство, как все жители деревни. Инкаллимы Шревы поставили охрану возле кладовых с пивом и вином, но разделили часть запасов еды. В жаркой и переполненной комнате, где обычно отдыхали и утоляли жажду усталые путешественники, теперь толклись воины и стоял гвалт, крики и разговоры. Настроение у воинов, даже не подкрепленное пивом и вином, было хорошее. Почти все они принимали участие в падении Замка Андуран, и победа все еще опьяняла их.

Их продвижение по долине не встречало препятствий, пока они не добрались до самой Дамбы Сириана. Только на окраине деревни они обнаружили разношерстную толпу из двух сотен людей Ланнисов — воинов и простых жителей вперемешку — и разбили их чуть не голыми руками. Лесные твари исчезли, чтобы затеять собственную войну против Лис; почти все тарбены разбрелись грабить фермы и деревни. Никто им не препятствовал. И никто не видел Эглисса со времени стычки с Кейнином в лагере Белых Сов под Андураном. Теперь была чистая борьба — Кровь против Крови, и потому вкус у нее был приятнее.

Несмотря на толчею в комнате, вокруг одного стола, лучшего и стоявшего ближе всего к яркому огню, оставалось свободное место. За ним сидели Вейн, Шрева и Кенек. Они молча ели. С тех пор как Кейнин ушел в Кар Крайгар, Вейн и Шрева попали в фокус всеобщего внимания, стали центром военных сил, источником веры. И потому все держались на почтительном расстоянии от сестры нового Тана Крови Горин-Гир и госпожи Боевого Инкалла. Кенека, Распорядителя Охоты, почти не замечали, и выглядело это так, словно он сам этого хотел.

Шрева равнодушно, без видимого аппетита поглощала хлеб и мясо. Подошел один из инкаллимов и поставил на стол кувшин с вином.

— Я думаю, мы должны позволить себе нечто вроде праздника, — сказала Шрева в ответ на вопросительный взгляд Вейн. — Они это заслужили.

Из кухни появились инкаллимы и стали разносить такие же кувшины по всей комнате. Их встретили такими приветственными криками, что затряслась крыша. Кенек даже вздрогнул от столь бурного проявления радости.

— Мы же договорились держать это под замком, — напомнила Вейн.

Шрева холодно улыбнулась:

— Здесь как раз столько, сколько они заработали, и не так много, чтобы могли возникнуть какие-нибудь неприятности.

Вейн огляделась и заметила, что никто из инкаллимов не воспользовался щедростью, которую, как считала их начальница, они заработали. Раньше Шрева была рада, что абсолютно властвует над всем Боевым Инкаллом; теперь она искала малейшие пути, чтобы раскинуть сеть хотя бы чуточку шире, как будто испытывала терпение Вейн. Конечно, возможно, такая мысль должна была бы прийти в голову Вейн, но сегодня вечером еще не время.

Кенек отодвинул тарелку с недоеденной пищей, осушил чашу с вином и поднялся.

— К вашему удовольствию, дамы, я вас покидаю, — улыбнулся он. — Мне еще надо поработать. Мы собираемся проверить дорогу на Гласбридж.

— Я уже послала двадцать разведчиков на эту дорогу, — пробурчала Вейн.

Кенек пожал плечами и небрежно ответил:

— Мы, в Охоте, любим чувствовать себя полезными. Вы же не хотите, чтоб мы болтались без дела. Или хотите?

Когда инкаллим ушел, Шрева положила обглоданную куриную ножку, вытерла губы тряпочкой, оставив на материи жирные следы, и пробормотала:

— Я бы предпочла предоставить Охоту самой себе. Тем более как ни хороши твои разведчики, а разведчики Кенека лучше; если на овсяном поле есть хоть один след мыши, они ее найдут.

— И все-таки они не могут сказать мне, что стало с Эглиссом. Или не хотят?

Шрева равнодушно пожала плечами. Она не глядела на Вейн, блуждая бесцельным взглядом по переполненной народом комнате; лица уже раскраснелись, голоса стали громче.

— Он ускользнул от всех, — сказала Шрева. — Лесные твари такие хитрые и ловкие, что даже испытанное искусство Охоты не помогает. А в чем, собственно, трудности? Твой брат ясно дал понять, что больше не считает ни его, ни Белых Сов полезными для себя.

— Есть небольшие, — неохотно ответила Вейн. Она старалась говорить как можно безразличнее, чтобы не выдать себя. По правде говоря, исчезновение на'кирима вызывало у нее беспокойство, ведь с ним вместе исчез и союз — вполне, впрочем, иллюзорный — с Белыми Совами, заключенный именем Горин-Гиров. Разумеется, отец не видел в Эглиссе ничего большего, чем ключ от двери Ланнис-Хейгов, и намерен был выбросить его, как только в ключе отпадет надобность. Теперь, когда произошел разрыв, Вейн предполагала, что разрыв все-таки лучше, чем простое убийство на'кирима. И теперь он где-то бродит, ни слуху о нем, ни духу. Однако при всей полезности, которую он доказал, Эглисс оказался еще и непредсказуемым и даже, возможно, опасным.

— Я только сожалею, что мы не знаем, где он и что делает. Не хотелось бы, чтобы он неожиданно вернулся и опять… надоедал.

Шрева вдруг холодно улыбнулась:

— На Темном Пути не бывает верного или не верного, только неизбежное. И ты это знаешь так же хорошо, как и я.

Больше она ничего не сказала.

Вскоре после этого Вейн ушла в свою комнату. От вечера у нее осталось дурное настроение и тревожный разброд в мыслях. Вообще-то не стоит слишком беспокоиться. Темный Путь всегда шел своей дорогой и всегда путал расчеты следовавших им. Даже тех, кто изучал и признавал то, что лежит в основе веры. И все же… несмотря на всю поразительность успехов нескольких последних недель, в ее сердце нашлось очень мало места для радости и ликования. Даже с учетом того, что слишком много мелочей омрачали их победы: Кейнин гонялся за собственной судьбой в Кар Крайгаре; Эглисс и Белые Совы сорвались с поводка; инкаллимы следили за всем холодными глазами. Вейн больше не была уверена, что это та война, которую развязал ее покойный отец.

В самой глубине лесов, которые хуанины называли Анлейн, но их знали и как Энтирин Хаэр, то есть как Тысячу Одетых Лесом Долин, небольшой отряд кирининов Белых Сов остановился на поляне. Они шли два дня и две ночи, следуя по одному из Первых Следов, оставленных на заре пяти рас Богом, Который Смеялся. С тех пор как они ушли от города в долине, они не останавливались: не спали, ели на ходу, не замедляли шага, неумолимо продвигаясь на юг по лесам, которые были им домом.

Только одна вероломная хуанинка ухитрилась проследить их уход из долины. Они убили ее — и собаку, которая была с нею, — на второй день. Не годилось, чтобы кто-то из хуанинов проник туда, куда они направлялись. Они содрали с тела одежду и оставили его на открытом месте, там падальщики быстро найдут ее.

На'кирим все это время оставался связанным. Они так и держали его, со связанными за спиной руками и с кляпом во рту, поскольку знали, что у него очень лукавый язык. Его ложь была такой мощной, что могла обмануть рассудок любого слушателя; обещания, которые он давал, могли пробудить жадность в любом сердце, а у них только и было имущества, что роса, сверкающая на паутине. В то время как их братья и сестры охотились за врагами в горах за долиной, они вели его этим путем: за то, что обещания нарушены, а надежды не оправдались. Каждый из них предпочел бы быть среди тех, кто вел войну, не похожую на те, что они вели раньше. Ненавистные хуанины правили в долине сотни лет, установив такой барьер между Лисами и Белыми Совами, что набеги могли совершать только небольшие рейдерские группы; теперь же, когда между соплеменниками-хуанинами началась борьба, ворота распахнулись настежь. Хуанины Темного Пути, возможно, оказались бы не более верны своему слову и заслуживали не большего доверия, чем любой другой их род, но они по крайней мере позволили сотням Белых Сов пройти по долине в земли врагов, чтобы омыть копья кровью пробитых сердец Лис.

Все обещания дружбы, союза и выгоды, которые на'кирим принес Белым Совам много месяцев назад, растаяли, как тает снег в сезон, когда лопаются почки. Эти воины видели своими глазами, как хуанин сбил на'кирима с ног, обругал его и лишил своего расположения. Где обещанные скот и железо? Почему хуанинские дома и деревни все еще стоят на обнаженной земле, отрезанной от северных окраин Энтирин Хаэра? Почему правители хуанинов повернули против Белых Сов после того, как им была оказана такая большая помощь? За все это должно быть отвечено. Мать на'кирима была Белой Совой. Они заключили с ним честный договор и твердо держались его, как если бы этот на'кирим был одним из них. Он должен ответить за то, что договор нарушен.

До цели оставался только день пути. Первый След, которым они двигались, должен привести их прямо и истинно — и невидимо для любых, кроме кирининских, глаз — в огромную впадину среди деревьев, через влажную, низкую землю под их навесом, в сердце клана, самый старый и большой во'ан Белых Сов. Лагерь располагался на ровном южном склоне долины с дубами и ясенями. Вот уже многие-многие годы на зиму туда собирались сотни Белых Сов, чтобы пережить там холодные месяцы. Их палатки раскидывались по всему склону, полускрытые древними деревьями, которые давали им приют и защищали их.

Голос Белой Совы, как всегда, должен был одним из первых прийти на зимние земли. Большая куполообразная палатка покрытая не одним слоем оленьих шкур и служившая Голосу зимним жильем, должна устанавливаться в центре разраставшегося с каждым днем сообщества. Там она спала, там ела, там же выносила свои решения. Она слушала песни, которые ей пели на открытой площадке перед палаткой, и наблюдала за кейкиринами, которые делали костяные палочки для гадания и плели из ивы и орешника анхины. Поскольку предки всегда знали, где найти Голос, то они шептали прямо в ее рассудке, когда она грезила. Иногда, исполненная их мудрости, она надевала белокрылую накидку и маску и ходила среди людей, как будто это не она. В конце зимы, когда лопались черные почки ясеня, можно было выбрать новый Голос, но от этого ничего не менялось; все равно в следующем году в той же долине, на том же месте, в той же палатке должен быть Голос, новый или старый.

Именно к ней они решили привести на'кирима: с нею он говорил, когда пришел от имени хуанинов Темного Пути, ей он дал ложные обещания. Именно она должна была судить его.

Вейн распахнула окно и высунулась в пасмурное, холодное утро. Свежий воздух ворвался в душную комнату, и она вздрогнула. Вейн плохо спала, ее сон тревожили не только собственные мысли, но и доносившийся снизу шум.

Во дворе было уже полно воинов. Кто-то чистил оружие, кто-то обихаживал коней, следил за котлами с бульоном или просто дремал. Вокруг котлов собрались небольшие группы воинов. Многие из них обхватили себя руками и приплясывали от холода. Некоторые кутались в плащи и накидки, добытые в Андуране, и были похожи на усталых оборванцев.

Мимо этого собрания шла Шрева с несколькими своими воронами. Со своего наблюдательного поста Вейн видела, как внимательно смотрели на нее воины и какими беспокойными взглядами провожали. При приближении Шревы разговоры замолкали и возобновлялись, только когда она проходила мимо.

Шрева подняла глаза и кивнула Вейн. Вейн подумала, что она сестра Тана, и не Детям Сотни считать себя равными ей, а то и выше ее. Она отошла от окна. Чаша с ледяной водой стояла на столике в ногах кровати. Она опустила лицо в воду и прогнала остатки сна.

Шрева ждала ее внизу, подбрасывая в огонь поленья. Вейн огляделась в поисках своих капитанов, но увидела только двоих, молча опустошавших миски с овсянкой.

— Перед рассветом пришли вести от Кенека, — сообщила Шрева. Она ногой поворошила уголья, от которых в дымоход и на каменные плиты полетели снопы искр.

— Вот как? — отозвалась Вейн, с раздражением оглядываясь в поисках еды. — Найдите мне что-нибудь поесть, — гаркнула она сидевшим воинам Горин-Гира.

Один из них поднялся и исчез в кухне.

— Да, — ответила Шрева. — На окраине Гласбриджа собирается еще одна компания. Остатки воинских сил Ланнис-Хейга и половина здоровых, крепких горожан. Возможно, вполне достаточно, чтобы остановить нас.

Вейн метнула раздраженный взгляд на появившегося из кухни капитана с тарелкой, на которой лежали хлеб и сыр для нее. Она выхватила тарелку у него из рук.

— Где мои разведчики? — строго спросила она у испуганного капитана. — Почему мне не докладывают? Пойди и найди кого-нибудь, кто может сказать, где они.

Воин сразу развернулся и вышел, а его оставшийся товарищ еще ниже склонился над овсянкой в надежде избежать гнева тановской сестрицы.

— Они сказали бы тебе то же самое, что и сообщил Кенек, — сказала Шрева.

— А почему он сам мне не сообщил?

— Не все ли равно, кому сообщил? Я пришла рассказать тебе о новостях.

Вейн села и отломила кусок хлеба. Хлеб долины Гласа ей не нравился, это были совсем не те пышные, грубые буханки, которые делались к северу от Каменной Долины. Шрева, не дожидаясь приглашения, села напротив. Мечи-двойники, закрепленные на ее спине, показались Вейн вздернутыми кулаками.

— Очень хорошо. Сколько? — спросила Вейн.

— Нельзя сказать точно, но Кенек предполагает, что не меньше тысячи бойцов Ланнис-Хейгов и по крайней мере вдвое больше горожан. Еще несколько сотен воинов Килкри-Хейг, уцелевших на Грайве, и горстка новоприбывших.

Вейн начала терзать золотую полоску на среднем пальце левой руки. Она сосредоточенно хмурилась. Еда была забыта.

— Меньше, чем встретило нас на Грайве, — размышляла она вслух, — но ведь и нас теперь гораздо меньше.

Здесь, в районе Дамбы Сириана, с ней было около тысячи воинов, способных выступить в поход. Три сотни или около того осталось в Андуране, чтобы охранять город и замок. Больше тысячи до сих пор осаждают Тенври вместе с несколькими сотнями от других Кровей Темного Пути. Они не смогут прийти ей на помощь, пока не будет разбит гарнизон упрямого города. Итак, на то, чтобы встретить какую бы то ни было угрозу со стороны Гласбриджа, у нее есть в лучшем случае тысяча клинков, да человек пятьдесят Боевого Инкалла Шревы, тех, кто не только выжил, но и способен держать оружие. Если Регнор ок Гир отзовется на их призыв о помощи, если он пришлет на юг хотя бы часть своих сил… но Темный Путь не имеет дела с «если бы да кабы»…

— Мы можем и здесь стоять стеной, — сказала она. — Если мы укроемся в Андуране, то лишь ненадолго задержим развитие дел. Пока они не соберут достаточно сил, чтобы сокрушить нас там.

— Именно, — согласилась Шрева. Она наклонилась над столом и понизила голос: — Хотя можно надеяться и на большее, чем на простую стену. Разве твоему сердцу не желанен Гласбридж? Он — последний большой город Ланнис-Хейгов. Если мы его разрушим, они откатятся обратно в Колглас, и тогда вся долина будет нашей, от Каменной Долины до моря.

— Конечно, желанен. Ведь это обитель моих прадедов.

Шрева опять откинулась на спинку кресла.

— Твое желание еще может быть удовлетворено, если пожертвовать всего несколькими жизнями.

Вейн вздохнула:

— Что у тебя на уме? Говори прямо. Я не могу ходить кругами на пустой желудок.

Мимо гостиницы инкаллимы вели четырех огромных лошадей. Огромные, забрызганные грязью животные шарахались от плетей, которыми их настегивали вороны. Вейн смотрела не на животных, а на своих воинов, которые молча разглядывали странную процессию. Где бы вороны ни нашли этих коней, — несомненно, на какой-нибудь ферме в окрестностях Дамбы Сириана, — они сумели превратить это в зрелище. Они вели их прямо через деревню, сквозь армию Темного Пути, сопровождаемые любопытными взглядами. Цепи, найденные в куче барахла в гостиничной кузнице, тащились за лошадьми, оставляя борозды на грязной дороге.

Толпа провожала инкаллимов и их коней до самой деревенской околицы. Они вышли на болота, образовавшиеся у основания плотины. Шрева стояла рядом с Вейн.

— Наш народ будет помнить это до своего последнего рассвета, — пробормотала Шрева.

Вейн не отозвалась. Она знала, Шреве хочется, чтобы наблюдавшие представление воины навсегда запомнили, что это сделали инкаллимы. Чтобы то, что должно случиться, осталось ярким и питательным символом веры, еще одной историей, добавленной к легендам о Детях Сотни. Некоторые инкаллимы вернулись обратно от самой влажной земли, где водоводы и трубы пропускали сквозь плотину воду в заново рождавшуюся ниже по течению реку Глас. С взмыленными и беспокойными лошадьми осталось только шестеро. Один из них поднялся на дамбу и задержался там на пару мгновений, глядя на север. Ветер трепал его черные волосы. Вейн представляла себе, что открылось его взору: огромное пространство малоподвижной, безучастной воды и, может быть, где-то далеко, почти на краю блеклого дня, разбитые останки Кан Эвора, гордо поднимающиеся над водной гладью разлива. Наглядевшись, он вернулся к лошадям, и началась грандиозная работа.

Инкаллимы откапывали почву и торф от перемычки, потом обвязали цепями обнажившиеся огромные бревна, на которых держалась плотина, и начали хлестать лошадей. Те тянули изо всех сил, чтобы выдрать бревна из стены дамбы. Время шло, толпа зевак потихоньку рассасывалась, лошади надрывались, инкаллимы не останавливались. У подножия дамбы вся земля усеялась деревом и камнями. Через плотину начала просачиваться вода, вот она уже дошла инкаллимам до колен. Еще час прошел, другой.

Сначала появился звук, тихий, шипящий. Потом все затряслось и загрохотало. Это длилось долгие секунды. Звук напомнил Вейн грохот свергающегося со склона далекой горы подтаявшего на солнце снега. От тряски из проклятой стены начали вываливаться булыжники и огромные куски земли. Как кровь из множества крошечных ран, вода заструилась сквозь плотину. Лошади заржали от страха и начали рваться из цепей. Одной лошади удалось освободиться, и она понеслась через болото, вздымая фонтаны брызг. Шесть инкаллимов стояли, глядя на начавшую разрушаться дамбу. Потом один инкаллим повернулся в сторону Вейн, Шревы и нескольких десятков еще остававшихся зрителей и поднял руку в безмолвном салюте.

А потом все мысли, все чувства поглотил оглушительный рев начавшей рваться плотины. Место прорыва оказалось глубоко внизу, у основания дамбы, и от напора воды вверх полетели обломки скал, поднялись мощные струи воды. Из брызг образовалось густое облако. Под этот грохот из разрушенного центра плотины вырвалась на волю освобожденная впервые за столетие водяная лавина и шумно понеслась вниз, к Гласбриджу и морю, вмиг унеся с собой и инкаллимов, и коней.

I

В центре Колкира, на холме, окруженном стеной с бойницами, возвышалась Башня Тронов. Унылый штырь из серого камня господствовал над лежавшим вокруг него городом. Он был возведен два с половиной столетия назад танами Килкри, и из его палат и судебных помещений большую часть того времени правили всеми Кровями. Самая большая власть теперь находилась в Веймауте, но таны все еще жили в Башне.

Башня Тронов уже считалась древней, когда в хаосе Бурных Лет Серый Калкен, ставший первым таном Килкри, назвал ее своим домом. Это было, когда еще не родилось королевство Эйгл, даже еще до того, как пал последний из волчьего рода врейнинов и удалились Боги. Под суматошными улицами Колкира лежало более древнее поселение, поэтому в го-поде то тут, то там можно было увидеть остатки стены или куски необычно мощеной дороги. Из всех сооружений древних строителей нетронутой осталась одна только Башня Тронов. По мнению некоторых, ее холодное совершенство несло на себе печать нечеловеческих рук, и потому ее иногда называли Шпилем Первой Расы. Для других башня была жилищем не имевших имени людей, которые пришли задолго до того, как возник род Эйгл, и чье господство и королевство давно стерлись из памяти. Другие все еще шептались о забытом на'кириме, который возвел эту башню одной только волей Доли.

Из небольшого зарешеченного окна, расположенного высоко на западной стороне башни, Тейм Нарран видел весь город и пенистое море за ним. Ветер гнал волны по заливу Энерон, заливая ими причалы и пристани. Жирные серо-белые чайки кружились над темной водой или скользили по ветру. Они были далеко и много ниже Тейма. Он стоял и думал о том, каким странным этот мир кажется отсюда (на таком расстоянии), каким далеким от потока событий. Он бывал в Колкире много раз, и до сих пор получал удовольствие от его суеты и энергии. Почему-то этот город казался ему более человечным и родным, чем Веймаут. Но на этот раз ему больше всего хотелось уединиться и успокоиться. Он глубоко вдохнул острый морской запах.

От раздумий его отвлек громкий, хриплый кашель, и он отвернулся от простора за окном. Ленор, стареющий Тан Килкри, сидя, наблюдал за ним. Длинные седые волосы свисали вдоль щек тана. Он приложил к губам кусок ткани.

— Прости, я не хотел тебе помешать. В эту палату слишком высоко забираться, и мои косточки протестуют.

Тейм улыбнулся, покачал головой и показал на окно:

— Прекрасный вид.

— Да. Мой отец проводил здесь много времени. Этот вид напоминал ему о том, что мы потеряли. Я думаю, он потому и стал немного угрюмым и замкнутым, что слишком много времени тратил на воспоминания.

Тейм вздохнул:

— Да, здесь, наверное, особенно тяжело вспоминается прошлое.

— А есть сейчас где-нибудь покой? — пробормотал Ленор.

— Только не сейчас.

Тан сказал:

— Много можно говорить о том, что чувствует человек, когда смотрит с такой высоты. Что ты чувствуешь?

— Ничего хорошего. Сегодня. Но вид все-таки прекрасный.

Он устроился на невысоком сиденье рядом с Ленором. Некоторое время они молчали. Тейм отдыхал, закрыв глаза. Отдыхал долго.

— Прости, что возобновление нашего знакомства происходит не в лучшие для нас дни, — услышал Тейм слова Ленора и оглянулся на старика. — Довольно печально было наблюдать, как ты по приказу Гривена проходил через город на юг. Я думал, ваше с Рориком возвращение будет более счастливым.

— И я так думал. Хотя Рорик не должен далеко отстать от меня. Времена могут быть и темными, но он по крайней мере будет дома.

— Дом, в который он вернется, стал беднее, чем тот, который он оставил. Перед отправлением на юг у него был брат. — Ленор отвел глаза. Горе и боль Ленора были слишком очевидны. Они чувствовались в его голосе, в его словах. — А что с твоим домом, Тейм? Я и моя Кровь подвели твоего правителя и тебя.

Тейм возразил:

— Нет, вы — единственные настоящие друзья, какие у нас есть. Это не ваша вина. Вина лежит где-то в другом месте.

Ленор свел брови на переносице.

— Вина. Да, она должна быть. За эти бедствия. Но даже сознание вины не вдохнет новую жизнь в умерших. Андуран пал, половина Колгласа сожжена, Гласбридж под угрозой. Уже нескольких недель враг у стен Тенври; хоть город пока держит оборону, но мы слишком далеко от него, чтобы помочь. Наверное, то же произошло с твоим таном и его семьей.

Тейм стиснул зубы и опустил голову:

— Знаю. Я пришел слишком поздно.

— Глупости, — проворчал Ленор. — Ты и сам вымотался, и людей вымотал, торопясь сюда. В любом случае если бы вы пришли быстрее, то только добавили бы тел к тем, которых уже клюют вороны. Прости меня за такие жалкие слова. Я знаю, что твоя семья все еще где-то в долине.

— Не нужно просить прощения, — ответил Тейм. — Твой сын отдал жизнь на Грайве. Ты уже заплатил ужасную цену за свою дружбу с моей Кровью. Но… когда я уходил на юг, Джэен, моя жена, уехала к семье нашей дочери. В Гласбридж.

Тан вздохнул:

— Я не знал. Эх, я предпочел бы не жить, чем видеть такое время, как сейчас.

Тейм подумал о том, какое одиночество скрывается за этими усталыми глазами. Неужели все мы стали такими же опустошенными, сгорбившимися, потерянными?

Ленор сказал:

— Я стараюсь сохранять надежду, что кто-нибудь из них еще жив. Не Кросан, так хоть Нарадин. А может быть, младенец. Но сердце говорит мне, что это пустые надежды. Псы Темного Пути основательно делают свою работу. Я знаю, ты любил Кросана, как самого себя.

— Больше. Он был лучше, чем я.

— Да, один из лучших. Мне будет его не хватать. Мы с ним часто сиживали здесь и разговаривали.

— О чем?

— О чем могут говорить два старика? О наших семьях. Об урожае, об охотничьих собаках, о ценах на меха и шерсть. Он ведь был не такой старый, как я, так что, когда я говорил о своих болячках, он только слушал. — Ленор слабо улыбнулся. — Мы, конечно, говорили и о более весомых вещах. Мы задумывались над тем, что надо бы бороться с честолюбием Гривена и Теневой Руки; что его десятины угрожают нам больше, чем война с севером, по крайней мере в течение нескольких следующих лет.

— Честолюбие Верховного Тана, в конце концов, может стать куда большей угрозой. По дороге до меня доходили разные слухи, — признался Тейм.

Тан Килкри не подал виду, что удивлен его словами. Он рассматривал сложенные на коленях руки. Они стали совсем слабые, кожа на них побледнела и вся покрылась старческими пятнышками.

Потом Ленор задумчиво потер руки и сказал, не поднимая глаз:

— Опасно слишком доверяться шепоткам, но все-таки им я доверяю больше, чем Крови Хейг. Лейгер, Казначей Гривена здесь, и мне все время кажется, что он стоит за моим плечом. Его слова сочувствия и тревоги так же пусты, как мертвый дуб. Помощь с юга не торопится. Даже сейчас здесь не больше двух сотен. А где они были, когда мой сын встретился с Темным Путем? Я должен был послать с Гиреном каждый меч, которым командую. Наверное, теперь я должен повести их сам.

Только теперь он поднял глаза и встретился с мрачным взглядом Тейма.

— Однако мой правитель из Веймаута запрещает мне это. Он запрещает мне мстить за моего собственного сына. Мне приказывают ждать его армии. И я боюсь, Тейм. Тан не должен в этом признаваться, но я скажу. Каким-то образом наши враги привлекли на свою сторону лесных людей, и если я выступлю в Андуран, как требует мое сердце, что будет с моими деревнями, моим народом на наших границах? Как это случилось, что против нас стоят вместе лесные люди и Темный Путь? Никогда бы этого не подумал.

— Я тоже никогда не думал, что такое может произойти, — сказал Тейм. — Я думал, что сражение в Даргеннане будет моей последней битвой, а потом я вернусь домой, к жене и больше никогда ее не покину.

Скрипнула входная дверь и вошла Илэсса, жена Ленора, неся крошечные печенья. Она протянула их Тейму. Воин слегка улыбнулся ей. Она несла свои годы элегантно, приобретя тот, другой, вид красоты, который женщины приобретают с возрастом.

— Я не привык, чтобы за мной ухаживала жена тана, — сказал он и взял одно печеньице. Она улыбнулась. Кроткие старческие глаза и на редкость доброе лицо выражали сочувствие. Тейм знал Ленора и Илэссу почти всю свою сознательную жизнь и знал, что они относятся к нему, как и ко всем, кто связан с семьей Кросана, с глубокой симпатией, настолько глубокой, что проявлению ее не мешает даже безграничное горе.

Илэсса ответила:

— И я не привыкла ухаживать, но подумала, что лучше я побеспокою вас. Вы всем требуетесь. О вас спрашивал Казначей Верховного Тана. Он считает, что вам с ним надо о многом поговорить.

Тейм поморщился:

— Лейгер может подождать. У меня сейчас нет ни сил, ни желания фехтовать с одним из глашатаев Гривена. Я могу сказать что-нибудь такое, чего лучше не говорить.

— Я сказала ему, что не знаю, где вы, — сказала Илэсса. Она поставила поднос и разгладила платье.

— И правильно, я и сам-то едва сознаю, где я, — пробормотал Тейм.

— Сколько вы у нас пробудете? Я сегодня утром навестила ваших людей. Они очень утомлены.

В глубине души Тейм с удовольствием на несколько недель остался бы здесь, в этой высокой небольшой палате, где только небо, ветер и чайки. Тем не менее он давно уже подчинялся только чувству воинского долга.

— Всего пару дней, моя госпожа, — сказал он почти извиняющимся тоном и улыбнулся. — Вы же знаете, мы должны идти в Гласбридж. Что бы нас ни ждало, отдыхать мы не можем. Потом отдохнем.

II

Эньяра высунула голову из хижины и обнаружила, что ее появления ждут. На нее глазела целая орава кирининских ребятишек. Они выглядели тихими, бледными и безобидными. Когда появилась ее взъерошенная голова, парочка самых младших шарахнулась за спины старших. Когда Эньяра выбралась на деревянный настил и потянулась, дети сначала бросились врассыпную, но потом опять подобрались поближе. За их спинами медленно проплывала обтянутая шкурами байдарка, в ней гребла женщина, без видимых усилий. Эньяра наблюдала, как она проплыла вдоль тростника. Из зарослей вылетела стайка крошечных птичек и, покружившись, с гомоном исчезла. Озеро было спокойным, как зеркало. Клочья тумана, висевшие над водой, скрыли противоположный берег, и вся сцена была сверхъестественно, если не зловеще, тиха и прекрасна.

Эньяра не знала, чего ждать от во'ана. Сейчас, после беспокойного ночного сна, она чувствовала себя еще менее уверенно. Как и все, она слышала рассказы о том, что киринины очень следят за тем, чтобы костер горел все время, день и ночь, или почему их дети никогда не играют, а только упражняются в искусстве убивать с помощью копья и лука. Или почему их старые женщины едят мертвых. Ей очень хотелось остаться в хижине, чтобы спрятаться от взглядов, непонятных звуков и незнакомых запахов. Кроме того, за прошедшие годы киринины убили не одного человека из ее рода. Но вместе с тем в ее душе глубоко укоренилось убеждение, что и со страхом, и с горем нужно уметь справляться, иначе они могут победить тебя. Ей не хотелось, чтобы Оризиан и уж тем более Ивен подумали, что она боится этого места. Поэтому она пошла по во'ану одна, высоко держа голову и поглядывая по сторонам. В кильватере за ней тянулась молчаливая и внимательная детская компания.

Она увидела молодую женщину, возможно, ее лет, хотя трудно сказать, костяным ножом чистившую рыбину. Пара босых с синей татуировкой мужчин, опершись на копья, смотрели, как она идет. Она слышала оживленные голоса, и откуда-то издалека доносилась легкая барабанная дробь. Она чуяла слабый дым костерков, запахи готовящейся пищи и густую вонь от растянутых на множестве хижин кож.

Не считая любопытных ребятишек, всего несколько человек обратили на нее внимание. В них не ощущалось угрозы, но ей все равно было неуютно, и она не чувствовала себя в полной безопасности. Здесь ей все было незнакомо и непонятно, не то что в Колгласе, в котором она родилась и жила, или Андуране, или даже в Колкире, хоть она и была-то в нем всего несколько раз. Киринины знали, что она здесь чужая, поэтому умолкали, когда она подходила так близко, что могла бы услышать, о чем они говорят, хотя ей до их разговоров не было никакого дела. Но это сознательное и нарочитое отсутствие интереса к ее персоне она ощущала примерно так же, как если бы ее пристально разглядывали.

Стало немного легче, когда она вышла на окраину поселения туда, где платформа выходила к берегу. Она спустилась на землю и немного прошла вдоль уреза воды. Дети за ней не пошли. На мелководье рос такой густой и высокий тростник, что, когда берег немного изогнулся, заросли скрыли во'ан от ее глаз. Если бы не нескольких дымков в бледном небе, могло бы показаться, что в целом мире она осталась одна-одинешенька. Она нашла место, где тростник немного расступился, и села на камень, глядя на безупречную озерную гладь.

Пока она сидела и смотрела, легкий утренний туман рассеялся и она разглядела на севере башенные пики Кар Дайна. У нее возникло ощущение, что она оказалась на границе двух миров. За Кар Крайгаром, откуда она пришла, лежал настоящий мир, мир городов, рынков и человеческого рода. А там, за Кар Дайном, находится что-то совсем другое: грозный Великий Медведь Кирининов; Дин Сайв, самый большой и древний лес во всем мире, наполненный тенями, а еще дальше — Тан Дирин, который касается крыши неба. Между этим тихим озером и Сокрушительным Мысом, до которого на север много-много дней пути, может не быть ни одной человеческой деревни, ни одной фермы. Она вдруг показалась сама себе ужасно маленькой и слабой, а небо и земля — до ужаса беспредельными.

Нечто подобное она ощущала пять лет назад, когда выкарабкалась из тисков Лихорадки в мир, где уже не было ни матери, ни старшего брата. Тогда, несколько месяцев балансируя между мучительным сном Лихорадки и с трудом осознаваемым будущим, она чувствовала непередаваемую незащищенность и уязвимость. В конце концов ей все-таки удалось справиться с едва не сломившим ее горем. Теперь опять ее силам предстояло испытание, и нужно держаться твердо. Не только ради себя. Хотя ей уже не первый раз приходилось держаться не ради себя. Даже от Лихорадки она тогда очнулась в какой-то мере ради Оризиана.

Эньяра резко поднялась, машинально подхватила камешек и метнула его в воду. Несколько секунд она смотрела на разбегавшиеся по воде круги, потом повернулась и пошла обратно в во'ан.

Она нашла Оризиана и Рота. Они сидели на краю платформы возле хижины и болтали босыми ногами в воде. Зрелище совершенно неприличное: вероятный тан одной из Истинных Кровей со своим щитником вольно, словно где-нибудь на берегу колгласской бухты, сидит в центре кирининского лагеря. Эньяра чуть не рассмеялась.

— Что случилось? — спросила она.

Оризиан ответил:

— Ничего. Нас приходил проведать Варрин, но ушел обратно к Эсс'ир, туда, где она находится. Мы ждем вестей.

Эньяра села рядом с ними.

— Где Ивен?

— Ушла, — фыркнул Рот. — Сама по себе и не сказала куда.

Оризиан поковырял трещину в настиле.

— Она наверняка скоро придет. Я так думаю.

— Мы ей слишком доверяем, хотя мало ее знаем, — заметила Эньяра.

— И то сказать, — согласился Рот. — И кирининам тоже.

На острый слух Эньяры в его тоне не столько чувствовалось убеждение, сколько привычка к брюзжанию.

Оризиан был невозмутим:

— Ведь это Иньюрен послал нас к ней, а я всегда верил тому, что он говорил. И сейчас тоже верю. — Он взглянул на сестру. — В любом случае, какой у нас выбор? Нам нужна помощь, чтобы уйти отсюда. Мы вообще уже умерли бы, если бы их не было с нами.

Все погрузились в молчание. Эньяра доверяла суждениям брата; в большинстве вещей по крайней мере. Она росла среди; мужчин, преимущественно среди воинов, а это многому могло научить девочку, имеющую глаза, чтобы видеть. И Эньяра многому научилась. Ей было интересно, осознает ли Оризиан, что иногда очень странно смотрит на Эсс'ир. Возможно, он даже не знает, что его глаза следят за ней с особым вниманием, хотя, по мнению Эньяры, это сразу было видно. Последние два-три года она замечала такие взгляды мужчин и на себе.

Хотя это были совсем не братские взгляды. Интерес Оризиана к Джьенне, дочери торговца из Колгласа, был до неловкости очевиден, но все же это был всего только благоговейный но ничего не значащий трепет перед девичьей привлекательностью. В том же, как он наблюдал за Эсс'ир, было немного ребяческого. И это беспокоило Эньяру. Любой такой союз был бы немыслим для большинства людей из ее расы, но больше всего Эньяру волновало не то, что Эсс'ир не принадлежала к человеческому роду. Скорее это было опасение за чувства мальчика. Эсс'ир слишком сурова и безжалостна, слишком далека от всего знакомого ему, чтобы быть безопасным объектом привязанности для ее маленького брата. И она была возлюбленной Иньюрена. Это была река с опасным течением, и Оризиану понадобится вся мудрость, чтобы не входить в эту реку.

Эньяра видела, как брат изменился. Он всегда был больше мыслителем и мог разглядеть или вообразить вещи, которых она не видела. Зато она была сильной, так по крайней мере казалось со стороны, после того, как умерли мать и старший брат. А до этого наиболее ярко сиял Фариль. Теперь события потребовали от Оризиана кое-чего нового, и как отклик на это требование он, возможно, начал открывать в себе то, что очень долго оставалось в глубокой тени. Он мог бы стать хорошим таном… если проживет долго. И все-таки Эньяра до сих пор видела в нем мальчика, которого она дразнила на лестничной площадке, за которым бегала по коридорам Колгласа. Ох, сумеет ли этот мальчик найти для Эсс'ир место в той головоломке, в которую превратилась его жизнь?

Примерно через час за ними зашел Варрин. Он жестом пригласил их следовать за собой в центр во'ана. Там, на круглой площадке, огороженной шестами, украшенными черепами, на коленях стояла Эсс'ир. Рядом с ней стояло странное лицо, сплетенное из ивовых веток.

— Это ловец душ, — шепнул Оризиан, когда увидел, как Эньяра на это смотрит. — Они верят, что он охраняет их от смерти. Предположительно это один из анайнов.

Это привело Эньяру в замешательство. Тот факт, что киринины могут молиться таким зловещим существам, как Анайн, был слишком грубым напоминанием о той пропасти различий, которая лежит между ними и ею.

— Станьте здесь, — указал Варрин.

Без дальнейших объяснений он подошел к сестре и встал на колени рядом с ней. Потом взял кожаную чашу с темной, густой жидкостью. Эсс'ир закрыла глаза. У нее было спокойное лицо, как будто она спала. Варрин окунул кончик длинной тонкой хвоинки в жидкость и поболтал ею в чаше, чтобы инструмент пропитался.

Недоумевающая Эньяра нахмурилась.

— Это кин'тин, — объяснил Оризиан. — Она убила своего первого врага.

Эньяра поморщилась, когда Варрин поставил чашу и придвинулся к сестре, изготовив покрытую краской иглу.

— Он собирается нанести ей татуировку? — почти недоверчиво спросила Эньяра.

Когда игла проколола щеку Эсс'ир, ее лицо почти не дернулось. Варрин накалывал завиток, след его работы метили бусинки крови и краски. Медленно проступал рисунок. В этом процессе было что-то ужасное, но притягательное. Такое украшение, которое никогда не позволялось женщинам среди Кровей Хейг, здесь совершалось в знак уважения. Эньяре было интересно, что чувствует Оризиан при виде того, как портят прекрасную кожу Эсс'ир. Она взглянула на него и по выражению его лица поняла, что вряд ли он вообще воспринимает это как порчу.

Действо продолжалось почти час. Варрин ни разу не промахнулся; Эсс'ир ни разу не открыла глаза, не издала ни звука. Текла кровь, кин'тин проступал и завивался по всей коже лица. Некоторые из проходивших мимо кирининов останавливались и некоторое время наблюдали за процессом, но редко задерживались надолго. Даже детей за эти долгие минуты заметно поубавилось. Наконец Варрин отодвинулся, сел на землю, отложил иглу и поставил рядом чашу, потом взял тряпочку и осторожно промокнул ею лицо сестры.

Эсс'ир поморгала, кивнула брату, поднялась на ноги и оглянулась туда, где стояли Оризиан, Эньяра и Рот.

— Благодарю вас, — сказала она.

— За что? — спросил Оризиан.

— За то, что дали мне возможность получить кин'тин.

Кровь все еще струилась по лицу из множества крошечных ран. Она выглядела так, будто ее только что терзали в какой-то жестокой битве. Эньяре очень хотелось отвернуться, но повернулась и ушла Эсс'ир. Варрин пошел следом за ней. Оризиан провожал их взглядом.

— Счастливчики, — чуть громче, чем требовалось, сказала Ивен, стоявшая позади них. Все трое изумленно уставились на нее.

— Как давно вы здесь? — строго спросила Эньяра улыбающуюся и почти не скрывавшую удовлетворения Ивен.

— А, недавно. Я говорю, счастливчики вы. В наше время редчайший случай, чтобы хуанин стал свидетелем награждения кин'тином. Честь, должна сказать.

В этот момент Эньяра осознала, что рука что-то стискивает в кармане. Несколько мгновений она перебирала это пальцами, а потом вдруг поняла, что это, и острое ощущение вины пронзило ее. Она осторожно вытащила на свет короткий шнурок с узелками и держала его на ладони.

Оризиан ничего не заметил, но заметила Ивен.

— Та-ак. Откуда это у тебя? — спросила на'кирим. Оризиан взглянул на то, что держала Эньяра.

— Я забыла. Иньюрен дал мне это, когда мы ушли из Андурана. Он сказал…

— Он сказал, что это должно быть похоронено, — закончил за нее Оризиан.

— Мне жаль. Я забыла, — повторила Эньяра.

Оризиан слегка качнул головой и двумя пальцами взял шнурок. Какая-то отрешенность появилась в его лице, когда он вертел один из узелков.

— Это то, что… что киринины делают, если боятся, что их тело не будет захоронено подобающим образом.

Он встретился глазами с Эньярой.

— Это его жизнь. Каждый узелок — это кусочек его жизни.

— Откуда ты заешь? — тихо спросила Эньяра.

— Перед выходом из своего лагеря Эсс'ир с братом сделали такие же.

— Значит, нам надо похоронить это?

Оризиан ответил не сразу. Он держал шнурок в пальцах так бережно, словно это была величайшая драгоценность. Эньяра не знала почему, но, увидев выражение его лица, подумала об отце.

— Мы должны отдать это Эсс'ир, — тихо произнес Оризиан. — Я думаю, это для нее. Она будет знать, что с этим делать.

Ивен сказала ему:

— Он, когда это делал, должен был думать и о вас. Узелки могут быть событиями или чувствами. Или людьми. Я уверена, в некоторых из них он хотел поместить вас. — Голос у нее на этот раз был ласковым и осторожным.

— Возможно. Хотелось бы знать, о чем и что он думал, когда это делал. — Он взял шнурок за один конец, и тот повис.

— Даже если бы он остался жив, он не сказал бы вам, что в этих узелках. Это очень личное. Беседа со смертью.

— Я отдам это Эсс'ир, — решил Оризиан.

— Нет, — сказала Ивен еще ласково, но уже тверже. — Он дал это Эньяре. Для таких вещей это очень важно. Именно она должна отдать это Эсс'ир для захоронения, и думаю, она, Эньяра, тоже считает, что это лучше всего сделать ей.

Оризиан протянул сестре шнурок с узелками. Эньяра аккуратно свернула его в колечко.

— Вы покажете мне, где Эсс'ир? — спросила она Ивен, и на'кирим кивнула.

Они молча шли по во'ану. Оказалось недалеко. Перед невысокой хижиной стоял Варрин. Он наблюдал за их приближением, но ни на шаг не отступил от входа.

Ивен сделала вид, что у нее зачесался нос, и из-под ладони пробормотала:

— Будь вежлив.

— Варрин, Эсс'ир здесь? — спросила Эньяра.

— Она отдыхает, — ответил воин.

— Могу я поговорить с ней? У меня для нее кое-что есть.

— Не сейчас. Она отдыхает.

— Это важно. Я думаю, она захочет меня видеть, — настаивала Эньяра.

Варрин не шелохнулся. Он напомнил Эньяре щитника тана на какой-то грандиозной церемонии, такой же неподвижный, такой же важный и гордый своей ролью. Она не хотела показывать ему шнурок (потому что Иньюрен предназначал его одной только Эсс'ир), но, кажется, это единственная возможность получить разрешение Варрина.

И она сказала:

— Это Иньюрена. Эсс'ир должна это получить.

И увидела мимолетную реакцию на лице Варрина. Всего миг, она не успела разобрать, что это было, не то раздражение, не то боль. Она уже набрала воздуху, чтобы спросить еще раз, но в этот момент Варрин подвинулся. Мягким толчком в спину Ивен дала ей понять, что ждать дальнейших приглашений не следует. Эньяра нырнула в хижину.

Там был полумрак. Темные меха и шкуры животных покрывали пол, серые перья украшали деревянный каркас жилища. Эсс'ир лежала на полу. Эньяра присела рядом с ней на корточки. Хотя слабый свет прятал все самое худшее, что делалось с лицом Эсс'ир, следы от иголки были видны так же отчетливо, как и яростная реакция кожи на то, что с ней сделали. Серые глаза глядели с раненого лица.

Эньяра протянула шнурок.

— Это Иньюрена. Оризиан думал… я думала, что это должно перейти к тебе. Чтобы ты… похоронила.

Эсс'ир осторожно, придерживая рукой поврежденные ребра, села и взяла шнурок. Едва взглянув на него, она стиснула пальцы.

— Спасибо, — сказала она так тихо, что Эньяра едва расслышала.

Это прозвучало так, словно она собиралась сказать что-то еще. На лице Эсс'ир Эньяра не увидела никаких эмоций, но косточки на пальцах побелели, а белые ногти впились в ладонь. Еще несколько мгновений Эньяра колебалась: ей вдруг захотелось, чтобы с этой женщиной ее связывало что-то большее, чем только общие потери. Но все же решила, что пора уходить, и встала. Она уже откинула шкуру на входе, но тут ее остановила одна мысль.

— Можно, с тобой пойдет Оризиан? Я имею в виду, когда ты будешь это хоронить. Это помогло бы ему. Иньюрен много думал и о нем тоже.

Эсс'ир подняла глаза. Взгляды кирининки и хуанинки встретились, и в них мелькнуло взаимопонимание. Всего на один миг.

Эсс'ир ответила:

— Нет. Хуанин не должен этого видеть. Это… не разрешается.

Эньяра кивнула и вышла на свет. Она услышала или это ей только показалось, как сзади сказали:

— Прости.

— Спасибо, что спросила, — только и сказал Оризиан, когда она ему все рассказала. Он не казался ни удивленным, ни обиженным отказом Эсс'ир. Может быть, он лучше сестры понимал кирининов.

Ивен осталась с ними. Она сидела снаружи, скрестив ноги, и закрепляла швы на куртке иголкой и нитью, которыми разжилась у хозяев. Она была поглощена своим занятием и мало внимания уделяла тому, что делали Эньяра и другие. Оризиан был подавлен, и Эньяра решила, что лучше оставить его наедине с размышлениями. Она ушла в хижину подремать.

Когда она проснулась, чувствуя себя лучше, чем все последние дни, Оризиан и Рот сражались на палках перед хижиной. Кирининские дети опять собрались поглазеть на этот странный спектакль. Ивен тоже наблюдала, и на лице у нее было редкое для на'кирима увлеченное выражение.

Оризиан старался вовсю, даже пот на лбу выступил. Эньяра знала, какие усилия мог прилагать ее брат, когда до этого доходило дело. Учебное сражение подошло к концу, и Рот потрепал противника по плечу.

— Хорошо, — сказал щитник. — По крайней мере лучше. Как твой бок?

— Я его не замечал.

— А я заметил. Ты его немного берег, и потому иногда чуть не терял равновесие. Но это пройдет.

— А как твоя рука? — Оризиан кивнул на забинтованное запястье Рота.

— Болит, но мне это не мешает, — улыбнулся Рот.

— А меня сможешь научить? — спросила Эньяра.

Она ждала, что Рот сразу отметет эту идею; воины Ланнис-Хейгов не учат женщин сражаться, особенно если эта женщина — сестра Тана. Но щитник улыбнулся.

— Может быть. Хотя это не самое подходящее занятие для дамы.

— Мне встретилась пара человек, которые очень хотели меня убить, и это в течение нескольких недель. Я не хочу стать легкой добычей, если опять таких повстречаю.

Рот кивнул:

— Для тебя больше подойдет нож, чем клинок. Или, вероятно, короткий клинок Дорнака. Можно попробовать, когда мы уйдем отсюда, если ты еще будешь этого хотеть.

Эньяра заметила, что с последними словами Рот взглянул на Оризиана, очевидно, проверяя, одобряет ли тот идею.

— Мечи — это очень хорошо, но они не решат всех проблем, — сказала Ивен. Она опять начала шить, с трудом прокалывая кожу куртки костяной иглой.

— Не все, но некоторые, — ответил Рот.

— Клинки были мало полезны против на'киримов, которые жили давным-давно.

— Меткая стрела всегда полезна, — проворчал Рот.

Ивен фыркнула:

— Дортину Волчья Отрава последний врейнин из племени Реджа выдрал глотку. Тогда он положил руки на рану, зажал ее крепко и сделал себя опять невредимым, а потом разорвал это волчье отродье почти пополам, от шеи до живота. И это не просто рассказ, это правда. Чем здесь помогла бы стрела? Я когда-то, когда еще была в Хайфесте, читала одну историю о Миноне Мучителе. Если это правда, чего я не утверждаю, то он был пустым местом, пока люди не переломали ему кости и не воспользовались ножами. Это была очень сильная боль, и она открыла самые глубины его мощи. Чем хорош клинок, если он твоего врага превращает во что-то еще худшее?

Рот метнул на на'кирима мрачный взгляд и исчез в хижине.

— Не выдержал настоящих доводов, — с удовлетворением заметила Ивен.

Эньяра спросила:

— Вы ведь не думаете, что Эглисс похож на Минона Мучителя, правда? Я никогда не видела, чтобы он сделал что-нибудь… мощное.

— Нет, — не отрываясь от работы, согласилась Ивен. — Я бы не подумала, что он чем-то похож на них. Однако и тебе лучше не забывать, что он не похож на тебя. Иньюрен разглядел в нем многое, что его встревожило. Я думаю, что вы, хуанины, забыли, что значит иметь среди своих по-настоящему великого на'кирима. Единственная признаваемая вами теперь власть, это та, что живет в мечах, в танах да в сундуках богачей. Неужели вы действительно забыли, каким был мир до Войны Порочных?

— Я знаю, что на'киримы тогда были очень могущественны, если вы это имеете в виду, — резко ответила Эньяра.

— Когда-то половина правителей королевства Эйгл была на'киримами. О, это было давным-давно, когда королевское правление было молодо и жили еще сотни сотен моих сородичей, тем не менее это правда. Капитаны из на'киримов вели за собой армии. Они могли направить Долю к любой цели и построить мир по собственному желанию.

— Но не сейчас, — тихо сказал Оризиан.

Ивен взглянула на него, но он смотрел на озеро.

— Да, не сейчас, — признала на'кирим. — Нас осталось немного, и мы утратили секреты тех дней.

Кирининка принесла еду, поставила перед ним миски с рыбой и, не сказав ни слова, удалилась. Ребятишки разбежались: их больше интересовала игра на палках, чем застольные манеры их визитеров.

Когда наступили сумерки, они тоже ушли к себе в хижину. Оризиан становился все более и более беспокойным.

— Мы не можем здесь задерживаться. Нам нужно идти дальше, — сказал он Ивен.

— Завтра, — согласилась Ивен.

— Эсс'ир пойдет с нами? — спросила Эньяра. По лицу Оризиана она увидела, что другого варианта он и не рассматривает. А вот Ивен, похоже, думает иначе.

— Не уверена. Может быть. Я думаю, она чувствует себя обязанной благополучно довести вас хотя бы до Колдерва. А Варрин? Не знаю. Он бы не пошел так далеко, если бы сестра не дала обещание Иньюрену.

— Ра'тин, — сказал Оризиан, и Ивен кивнула.

— Эсс'ир пообещала Иньюрену, что она доставит вас с сестрой в безопасное место. Это обещание было испрошено и дано, когда уже было известно, что он умирает. А для кирининов такое обещание — очень серьезное дело. Эсс'ир обязалась это сделать, а Варрин — нет, и я думаю, что его очень тревожит данное Эсс'ир слово. Но, возможно, он захочет остаться рядом с сестрой.

Оризиан задумался. Эньяре стало интересно, что он почувствует, когда они с Эсс'ир расстанутся, а ведь это неизбежно должно произойти. Вероятно, он и сам хотел бы это знать.

— Завтра утром мы с ними поговорим, — решил Оризиан. — Скажем им, что мы идем дальше. Пусть сами решают.

На следующее утро еда уже ждала их у входа в хижину. Эньяра вдруг подумала, что с тех пор как они здесь, с ними никто, кроме Эсс'ир и Варрина, не разговаривал. Хижина обеспечивалась всем необходимым, еда появлялась, а остатки ее уносились, но ни слова им не было сказано, да и глядели на них нечасто. Дети были единственными, кто открыто признавал их присутствие.

Как только они покончили с едой, Ивен встала.

— Посмотрю, не найду ли я какой-нибудь еды на дорогу. И поищу Эсс'ир.

— Я пойду, — вызвался Оризиан. Рот не позволил Оризиану пойти одному, а Эньяре не хотелось сидеть без дела. Пошли все вместе.

Над во'аном стояла тишина. Утро хмурилось. Воздух был каким-то сонным, как будто долина ждала перемен в погоде, прежде чем ожить. Они подошли к центру лагеря, где рядом с ловцом душ возвышались шесты с черепами. Там стояло несколько кирининов, но никто из них не обратил внимания на проходящих мимо людей.

Покой вдруг лопнул и разлетелся. Из-за хижины вышел Варрин. Рядом с ним, неловко припадая на ногу, шла Эсс'ир, а за ними кирининские воины. Эньяра заметила, как, увидев Эсс'ир, Оризиан сочувственно поморщился.

— Ох, что-то они не похожи на веселую компанию, — прошептала Ивен.

Варрин повернул к ним.

— Мы выходим сейчас, — сказал он.

Эсс'ир приостановилась. Выражение ее лица было не разобрать.

— За нами еще охотятся, — сказала она. — Должно быть, тот, что остался, человек с собакой. — Она показала за спину, на вершины Кар Крайгара.

— Пусть охотится, — жестко заявил Рот. — Здесь, в лагере, не меньше сотни воинов. Мы можем…

Эсс'ир только покачала головой и пошла за братом. Эньяра посмотрела на кучку кирининов, которые теперь молча стояли перед ними. Она впервые ощутила угрозу.

— Тогда пойдемте, — сказала Ивен и отправилась в обратный путь.

Оризиан и Эньяра старались не отставать от нее. Рот немного задержался, чтобы убедиться, что киринины не последуют за ними.

— Если они что-то забрали в голову, нет смысла упорствовать, — на ходу говорила Ивен. — Они не хотят, чтобы хуанины втягивали их в свои споры. Кроме того, они обвинили бы нас в том, что мы привели к их порогу посторонних. В общем, я думаю, мы злоупотребляем гостеприимством.

III

Оризиан решил, что усеянная ветхими сельскими домиками Долина Слез очень отличается от его родных мест. Строения здесь гораздо примитивнее, чем фермы в долине Гласа и стоят среди плохо ухоженных полей. Слишком много болотцев и зарослей тростника, ноги вязнут во влажной почве, а пасущийся на заливных лугах и поймах скот выглядит вялым и невеселым.

Пока они по дороге спускались к морю, им то и дело попадались развалины заброшенных домов, большинство из которых было чуть выше валуна, хотя иногда они натыкались на сохранившиеся остовы и более крупных зданий, поросшие мхом и ползучими растениями. Оризиан подумал, что когда-то здесь жило много, много больше народу.

Иногда им встречался одинокий пастух, гнавший перед собой стадо и изредка щелкающий кнутом по крупу того или иного животного. Однажды их путь пересек охотник с пони, на которого была нагружена туша оленя. Некоторое время он шел в ста шагах впереди, потом остановился и стал смотреть на них. Странная, грузная фигура, почти погребенная под кучей мехов. Рот помахал ему рукой в знак приветствия, но человек не ответил, повернулся и продолжил свой путь к далекой лачуге у реки.

Они расположились на отдых в небольшой рощице. Рот набрал веток на растопку, и скоро у них был костер. Эсс'ир осторожно опустилась на землю. Первые несколько часов после того, как они вышли из во'ана, она прошла хорошо, к ней почти даже вернулось былое изящество, отличавшее ее до ранения. Но с течением времени шаг ее становился все короче и тяжелее.

Ивен вышла из-за деревьев, держа в грязных руках что-то непонятное и круглое. Она улыбнулась, увидев смятенные лица Оризиана и Эньяры.

— Земляная баранина, — объяснила она. — Никогда не видели?

Они помотали головами. Рот тихо фыркнул:

— Грибы из-под земли. Когда я был ребенком в Таргласе, мы их искали. Отец брал меня с собой. Не думал, что сегодня за ними еще охотятся.

Ивен сказала:

— А что ж, это хорошая еда. Лисы их считают деликатесом. Если у вас есть такая пища, можете считать, что вам повезло.

Они с Варрином резали гриб тонкими ломтиками, несколько секунд вертели над огнем и тут же кому-нибудь передавали. Аромат у грибов, хоть и отдававших землей, был хорош, а вкус действительно чуть-чуть напоминал мясо.

Когда они двинулись дальше к Колдерву, Оризиан спросил у Ивен о разрушенных и покинутых, разбросанных по всей долине домах.

— Здесь когда-то было много людей, они ушли с земли ради лучшей жизни, — ответила она.

— Я так и думал, — многозначительно произнес Оризиан.

На'кирим искоса взглянула на него.

— Потихоньку теряешь былую мягкость? Что ж, может быть, и неплохо, если не слишком увлекаться. Во всяком случае, до того, как пришла Война Порочных, это были земли Эйглов. А когда наступили Бурные Годы, королевство рухнуло и больше не поднялось.

Мимо них проходили несколько кирининов, скорее всего направлявшихся в во'ан на берегу озера. Варрин обменялся с ними несколькими тихими словами. Судя по взглядам, они относились к Эсс'ир. Один из прохожих достал из-под туники небольшой сверток и, развернув, отдал связку прутиков. Варрин, кивнув головой в знак благодарности, взял прутики, и киринины пошли своей дорогой.

Когда спустя некоторое время они остановились передохнуть, Варрин нагрел воды, опустил в нее прутья и дал им немного покипеть на небольшом огне. От котелка поднимался острый, едва ли не резкий аромат. Эсс'ир выпила почти весь отвар, спустя некоторое время бледность сошла с ее щек, и дальше она шла почти легко.

Вечером, когда они устраивались на ночлег недалеко от дороги, Оризиан подошел к Эсс'ир, сел рядом с ней — все сделали вид, что не обращают на это внимания, — и тихо спросил:

— Ну как твои ребра?

Она отмахнулась:

— Ничего. Жива еще.

Татуировка у нее на лице пока не побледнела, и кожа еще была красноватой. Линии рисунка лежали не так плотно, как на лице брата. Только по одному завитку вокруг каждой щеки, но ветвящиеся линии придавали глазам чашевидную форму. Почти красиво. Оризиан предположил, что это только первый кин'тин. Будет больше, если она убьет еще раз.

Он сказал:

— У Иньюрена, кажется, были снадобья от всех болезней. Полагаю, те же лекарства, какими пользуетесь вы. Он у вас научился? Я имею в виду, у Лис?

Эсс'ир только кивнула. Теперь она опять смотрела на него строгими глазами.

— Ты послал ко мне сестру. Это ты хорошо сделал, — сказала она.

Оризиан понял, что она говорила о шнурке жизни Иньюрена.

— Это была идея Ивен. И считаю, правильная.

— В отличие от многих из твоего рода, ты нормально чувствуешь, — сказала она, и на губах у нее появился легчайший намек на ласковую улыбку.

Оризиан почувствовал, что краснеет. Впервые за многие дни он на мгновение увидел прежнюю Эсс'ир, такую, какой она было до того, как они пошли в Андуран. Эсс'ир, которая смотрела именно на Оризиана, а не на какого-то хуанина. Ее рука, легко опиравшаяся на мягкий мох, лежала очень близко от его руки.

— Ты похоронила шнурок в дин хеме? — спросил он. Пауза была совсем короткой, и только тот, кто так же внимательно, как Оризиан, наблюдал за Эсс'ир, заметил бы едва заметное напряжение, появившееся у нее в глазах. Ему хотелось коснуться ее и успокоить, но он не стал этого делать.

— Нет, — ответила она. — Он был на'киримом. Он был настоящим человеком только наполовину. Но я нашла место. Я вырезала хороший ивовый посох. Он зацветет, когда кончится зима.

— Ты… Как давно вы познакомились?

Эсс'ир задумалась, и он испугался, что она не ответит. Такое ведь часто случалось: он задавал вопрос, а она, не желая отвечать, делала вид, что не слышит, хотя, конечно, слышала.

— Пять лет назад. Он пришел в мой во'ан. Я увидела его, но до следующего лета не говорила с ним. Когда он вернулся.

— И… — Оризиан с трудом подавил вдруг напавший на него кашель, — ты любила его тогда?

— От добра добра не ищут, — ответила она так, будто он спросил ее, нравится ли ей место для лагеря.

Оризиан признался:

— Он был очень добр ко мне. Всегда. Если б его не было, я был бы очень одинок… после Лихорадки. С ним всегда можно было поговорить. Обо всем. Мне будет тоскливо без него.

К его удивлению, она опять улыбнулась, завитки на ее лице изящно изогнулись.

— Он любил тебя, — сказала она, и голос у нее был такой ласковый, такой сочувственный, что он решился на следующий шаг.

— А что он сказал тебе там, у водопада? Когда Варрин рассердился? Я слышал слово «ра'тин», и это показалось мне важным. Речь шла обо мне?

Эсс'ир сразу опустила глаза, и он понял, что зашел слишком далеко. Она не подала виду, что сердится, не съежилась, не отодвинулась от него, но он сразу почувствовал, что между ними разверзлась пропасть. Она больше уже не была той Эсс'ир, которую он немного знал. Она стала киринином, с которым он едва знаком.

— Об этом не говорят, — сказала она и отвернулась от него, и только неловкость этого движения напоминала о ране. Он понял, что разговор кончился.

Расстроенный Оризиан еще немного помаялся возле нее: опять она заставила его почувствовать себя ребенком. Он знал, что она не собиралась этого делать, но его это задело, хотя собственная неловкость все же беспокоила больше. Он подумал, что ему все-таки чего-то не хватает, не умеет он подобрать ключик и правильно построить фразу. И никак не может преодолеть это расстояние между ними. С другой стороны, спросите его, и он не сумеет объяснить, почему для него так важно устранить эту пропасть.

Утром они проснулись и обнаружили, что Ивен еще лежит, завернувшись в свои одеяла. Дышала она неглубоко и неровно. Рот, стоявший на страже последним, сказал, что она лежит так уже полчаса, если не больше. Она не проснулась, даже когда Оризиан довольно энергично потряс ее за плечо. Они довольно долго в нерешительности стояли над ней.

— Надо взять воды из ручья, — сказал Рот, когда наконец Ивен пришла в себя, села и уставилась на компанию.

— Что это вы так смотрите, а? — грозно, но как-то неубедительно спросила она.

Все тут же занялись нехитрыми сборами и поисками какой-нибудь еды. Только когда они были уже в пути и пробирались по грязной дорожке, еле заметной в густом тростнике, Оризиан пристроился рядом с Ивен и спросил ее, что это было.

— Навестила Колдерв, как навещала Иньюрена в Андуране, — ответила она. — Лучше самой убедиться, какого рода прием нас ожидает. В этом месте не слишком много уюта, но Хаммарн хотя бы даст нам крышу над головой. Думаю, я напугала его до полусмерти. Он давно уже не видел меня в таком виде; пожалуй, что и забыл. У него в голове дыр больше, чем в рваном неводе.

Она не столько увидела, сколько почувствовала, что Оризиан встревожился.

— Не волнуйся, — улыбнулась она ему. — Хаммарн просто старый, растерянный на'кирим. Он, может быть, немного… необычный, но у него настоящее сердце. Он — друг, и ему только в удовольствие такое количество гостей. Чего не скажешь о большинстве жителей Колдерва.

Вообще-то Оризиана не вдохновляла перспектива появления в городе вольных людей. Он представить себе не мог, какой их там ожидает прием. Тем не менее стоило бы подумать о том, что ему предстоит увидеть город, единственный, в котором киринины и хуанины мирно уживаются друг с другом. Он не знал другого места, где в нынешние дни такое было бы возможно. Он не задумывался над этим раньше, но там явно могли быть и на'киримы. И от этой мысли у него слегка зачастил пульс. Он знал только двух на'киримов, Иньюрена и Ивен. Кроме них он видел, и то мельком, еще одного, тогда, в Колгласе, в ночь Рождения Зимы: Эглисса.

— Ивен, а вы не знаете, откуда пришел Иньюрен? Из Колдерва? Я знаю, что его отец был из клана Лис, но никогда не слышал, где он рос.

Ивен тихо ответила:

— Нет. Иньюрен родился летом в а'ане в Кар Энгейсе. Его мать… — Она вдруг замолчала и взглянула на него. — Лучше оставим. Это не самая счастливая история. Во всяком случае, не думаешь ли ты, что он сам рассказал бы тебе об этом, если бы счел нужным?

Оризиан внимательно глядел под ноги: очень грязная тропинка.

— Возможно, — наконец сказал он. — Может быть, он хотел когда-нибудь мне все рассказать. Я думаю, он собирался взять меня с собой в лес. Может, даже следующим летом.

— Может быть, и собирался, — согласилась Ивен. — Вообще-то я не думаю, что он взял бы с собой какого-нибудь хуанина, но тебя… Возможно.

Тут она впала в задумчивость, и дальше они тащились по грязи молча. Из низких облаков вдруг посыпались снежинки. Внезапно в небо с шумом взмыла стая уток, словно кто-то выпустил жирную стрелу из арбалета. Где-то в лесу на краю Кар Крайгара проревел олень, словно на что-то жаловался. В некоторых легендах говорится, что все живые существа плакали, когда ушли Боги; кроме хуанинов и кирининов, которые были тому причиной.

Оризиан подумал, что вот и еще что-то прошло и исчезло. Пусть же эта ночь оставит о себе теплые воспоминания; пусть она принесет семена жизни. Так говорил отец в канун Рождения Зимы. Сколько себя помнил Оризиан, он произносил эти слова каждый год. Но на этот раз в воспоминаниях о Рождении Зимы ничего теплого не было. Никаких семян (во всяком случае, полезных) не посеяно в Замке Колглас. Если бы наступила весна, то она пришла бы в мир, измененный до неузнаваемости.

Снег превратился в порывы мокрой крупы. Они нашли заброшенный сарай и решили в нем немного отдохнуть. От крыши сооружения остался один каркас, прогнившие балки смотрелись как ребра какого-то полуразрушенного, ободранного водой скелета.

Ивен задремала, завернувшись в свою накидку. Рот поделился с Эньярой едой. Варрин прикладывал какое-то снадобье на все еще воспаленную татуировку сестры и что-то ей шептал, она отвечала тоже шепотом. Оризиан не мог сидеть на месте и вышел побродить вокруг сарая. Никаких признаков пожара или бури. Эта покинутая ферма, как и те, мимо которых они проходили по долине, погибла не из-за какой-то катастрофы, ее тоже убило забвение.

Он взобрался в пролом стены. Камни сплошь покрылись панцирем серо-зеленого лишайника. Оризиан потрогал его и почувствовал под пальцами плотную путаницу растений. Порыв ветра швырнул ему в лицо острую снежную крупу. Он поморщился и повернул голову назад.

Рот окликнул его:

— Держись в укрытии. Мы не знаем, не наблюдает ли кто-нибудь за нами.

Оризиан спрыгнул обратно и отошел от пролома, но что-то заставило его еще раз выглянуть наружу. И он увидел какие-то фигуры, стоявшие от него шагах в двадцати: кирининские воины молча пристально смотрели на него. Их лица были густо покрыты татуировкой, кин'тинами. Прошло несколько секунд, а они все так же неподвижно стояли, заносимые снегом. Потом из-за его плеча скользнул Варрин. Оризиан видел, как он о чем-то совещался с пришельцами.

— Что случилось? — за спиной Оризиана спросил Рот.

В ответ юноша только пожал плечами.

Через несколько минут группа воинов исчезла в чахлом кустарнике, и Варрин вернулся обратно. Он двигался целеустремленно, почти торопливо.

— Что нового? — поинтересовался Оризиан, но киринин, не обращая на него внимания, подошел к Эсс'ир и заговорил с ней на непонятном языке. При этом у обоих были очень выразительные лица. По мере разговора напряженность в глазах брата и сестры нарастала, и тон разговора становился все настойчивее. Ивен пошевелилась и начала прислушиваться, и чем дольше она слушала их спор, тем больше хмурилась.

Наконец Варрин с Эсс'ир пришли к какому-то решению и начали поспешно собираться в дорогу.

— А мы не можем дождаться лучшей погоды? — почти невинно спросила Эньяра.

Эсс'ир ответила:

— Нет. Теперь надо спешить.

— А что случилось? — поинтересовался Оризиан.

— Враг приближается.

Они еле догнали кирининов, которые уже довольно далеко отошли от сарая. Ивен оставалась задумчивой.

— Инкаллимы? — спросил Оризиан, но Ивен помотала головой.

— Кажется, в горах война. Не просто набег: судя по всему, на север пришли сотни Белых Сов. Никогда еще не слышала, чтобы так много их явилось в земли Лис. Они — не киринины с их сражениями, по крайней мере не эти киринины. Белые Совы всегда предпочитали подкрадываться небольшими группами.

— Значит, они пойдут этой дорогой?

— Возможно. Недалеко от Колдерва находится самый большой во'ан Лис. Если у Сов на уме кровь, то он им понадобится. При их натуре должен быть какой-то мощный толчок для того, чтобы столько их забралось так далеко. По мне, так это очень плохо пахнет. Как и все остальное. Если вы как можно скорее не окажетесь в лодке, плывущей на юг, вы можете вообще никуда не попасть.

Странная картина предстала перед ними, когда они, покружив в ольховых зарослях, вышли наконец к морю. Два совершенно разных поселения расположились по обеим сторонам широкого устья реки Дерв. На северном берегу хаотическая, беспорядочная путаница домов и лачуг, укрывшихся за наскоро вырытым рвом и валом: вольный город Дерв. На южном — во'ан с массой хижин и хаток, более крупных, чем ожидал Оризиан. На длинных столбах возвышался деревянный переход, соединявший два поселения через реку. Возможно, это было зрелище из прошлого, еще из времен, предшествовавших Войне Порочных, когда две расы объединяло много большее, чем только недоверие и горечь. За ветхими крышами Колдерва открывался долгожданный вид, и опять неожиданный: в устье Дерва на якоре стоял прекрасный морской корабль с высокими мачтами.

Сирис, Избранная Хайфеста, провела пальцами по подолу простого коричневого платья. Опять он кое-где обтрепался. Нужно будет поскорее починить, как она делала не один уже раз. Немногие из на'киримов поскупились бы на новое платье для Избранной, но Сирис считала, что должна подавать пример неприхотливости. Тан Килкри-Хейг до сих пор ежегодно присылал щедрые дары в виде монет, а других, более скромных, подарков обычно можно было ждать от Кеннета нан Ланнис-Хейг — заслуга Иньюрена, конечно, — и еще одного-двух правителей северных приграничных земель Тарал-Хейгов. Все это, однако, уходило на питание и материалы, необходимые для грандиозных задач по составлению и переписыванию летописей. На всякую роскошь, вроде новых одежд, почти ничего не оставалось. Когда Килкри стояли выше всех остальных Кровей, было легче. С некоторых пор Ленор ок Килкри-Хейг вынужден был отсылать все возраставшую десятину на юг, в Веймаут: он не экономил на тайных трудах в Хайфесте, но у него самого было мало.

Избранная выпустила из пальцев подол. Она не могла допустить, чтобы праздные мысли надолго отвлекали ее от размышлений о насущных потребностях. Сирис осторожно потянулась к Доле и позволила потоку ощущений слиться с потоками Доли. Вскоре она почувствовала присутствие тех, кого искала: в башне замка, в смежной с ее палатой комнате собралось тайное совещание, Конклав.

Ей эта встреча удовольствия не доставляла. За пределами Хайфеста было неспокойно, люди стали раздражительными и много спорили. В последние дни появилось слишком много слухов. Может быть, хотя бы с этим собрание покончит.

Она надела на шею почетную цепь. Очень простую цепь из неокрашенных железных звеньев, как приличествовало тому, что было символом скорее зависимости, чем величия. Тот, кто избирался в качестве главы Конклава, только тем стоял выше остальных, что ответственность за хранение Хайфеста и накопленной в нем мудрости ложилось на плечи Избранного еще более тяжким бременем. Сирис очень уставала от бремени цепи, и никогда не носила ее, кроме особо официальных случаев вроде этого.

Тихая беседа оборвалась, когда она вошла в палату, назначенную для собрания. Все взгляды оборотились на нее. Она улыбнулась более решительно, чем намеревалась. Кроме нее, присутствовали еще пять на'киримов. Большинство из них она называла друзьями, но это ничуть не ослабляло напряженности, которая чувствовалась в палате. Сирис заняла свое место во главе стола и налила себе в чашу воды. Ей пододвинули тарелку с крупно нарезанным хлебом. Она отломила кусочек и проглотила. Маленький ритуал возник два с половиной века назад, в первые дни возникновения в Хайфесте Конклава: тогда еще нужно было утолять голод и жажду, чтобы их муки не отвлекали от обсуждений. В последние дни у нее совсем пропал аппетит, но традиции следовало уважать.

— Все наелись и напились? — спросила она. Каждый член совета либо кивнул, либо что-нибудь пробормотал. — Тогда давайте начнем.

Она повернулась к старому, хрупкому на вид мужчине, сидевшему возле нее. У него были длинные белые волосы и почти целиком застланные пеленой глаза. Кожа на его лице вся покрылась сеткой тончайших морщин. Олину было уже за сто — пожилой возраст даже по меркам долго живущих на'киримов, — и Сирис не знала, стоит ли затруднять его изложением плохих новостей. Однако если тело и подводило старика, то рассудок его и воля были так же сильны, как всегда. Он сам пожелал присутствовать на Конклаве, о чем он и шепнул Сирис на ухо два дня назад.

— У Олина есть новости, которые, я думаю, вы все уже слышали. Пожалуйста, Олин.

Один выпрямился и торопливо облизал губы.

— Не так давно вороны вдруг встревожились, — переливчатым голосом, в котором немощь состязалась с ясностью мысли, начал он. — Я много времени провел на насесте, чтобы как-то их успокоить. Несколько ночей, когда они были особенно беспокойны, я спал там. Четыре ночи назад меня разбудил сильный шум. Я стал искать причину и обнаружил, что одна давно улетевшая птица вернулась. Идрин. Товарищ Иньюрена.

В комнате стало так тихо, что слышно было дыхание. Но Сирис почувствовала всеобщую печаль. Все поняли значение этого возвращения, с которым угасла последняя, самая слабая надежда на то, что Иньюрен мог быть еще жив.

— Это огромная для нас потеря, — склонив голову, пробормотала Алайен, красивая, хрупкая, изящная женщина. Сирис подумала, что Алайен должна была быть еще очень молодой, когда Иньюрен здесь обитал, и все же она чувствует, что со смертью Иньюрена оскудела и ее жизнь. Все это чувствовали. И справедливо.

— Мы не знаем, что случилось, но нет сомнений, что Иньюрен умер, — сказала Сирис. — Я пыталась дотянуться до него, но не нашла даже признака его существования. Знаю, что другие тоже пытались его найти. Как сказала Алайен, это большая потеря. Когда-то он решил покинуть это место, но он оставил здесь свой след, так же как и Хайфест оставил свой отпечаток на нем.

Она взглянула на Блюстителя ворон:

— Хотя есть еще кое-что, чем хотел с нами поделиться Олин.

— Это несколько пошатнет нашу уверенность, — прокаркал слепой старик. — Мне кажется, что я… уловил момент смерти Иньюрена. Это было мгновение, несколько дней назад — я как раз погрузился в Долю, — когда я подумал, что чувствую его уход. Он прекратил свое присутствие в Доле и стал частью ее памяти.

— Должно быть, это болезненно, — сказал высокий человек, чьи светлые волосы были связаны сзади шнурком.

— Болезненно, Мон Дивен. Болезненно. Но там было нечто большее. Еще чье-то присутствие, слабое и неотчетливое. Я не думаю, что Иньюрен был один, когда умирал. На'кирим.

На пару мгновений воцарилась задумчивая тишина, которую нарушила Ишенна. Она была самой молодой в Конклаве и поднялась на этот уровень всего после четырех лет пребывания в Хайфесте. Быстрый ум и талантливое использование Доли немало способствовали столь стремительному продвижению наверх. Хотя для этого были и другие предпосылки: Ишенна пришла в Хайфест из Диркирнона. Это убежище на'киримов в глубине болот Киринина Герона было миром, далеким от строгой и благочинной атмосферы Хайфеста. Только в Тайном Суде королевства Адреван было больше одаренных на'киримов, чем в Диркирноне.

Из всех членов совета именно Ишенна доставляла Сирис больше всего беспокойства. В женщине горел огонь, который Хайфест погасил еще не полностью. Она, как и все остальные, страстно занималась научными занятиями и исследованиям, но внешний мир все еще сказывался на ней сильнее, чем это подобало для члена Конклава.

— Простите, Избранная, мою несообразительность, но хотелось бы уточнить, — сказала Ишенна. — Следует понимать так, что Иньюрена убил кто-то из таких же, как мы?

Сирис вздохнула:

— Кажется… возможно.

— В это трудно поверить. Давно уже на'кирим не убивал на'кирима. Очень давно, — бормотала Ишенна.

Олин подтвердил:

— Да, такое случилось много лет назад в Колдерве. И то же, насколько я знаю, произошло еще на два столетия раньше, в начале Бурных Лет. Хайренджер убил по меньшей мере двух на'киримов в интересах Амгедана Колесника, у которого был замок в Эсджер Тане. Конечно, и до того, во время трех Королевств и Войны Порочных, это было не таким уж необычным.

Мон Дивен нервно барабанил по старинному деревянному столу.

— Значит, оживает древняя история, — негромко произнес он.

— Думаю, так, — согласилась Сирис. — Некоторые из вас уже знают, но, возможно, еще не все: когда Грезящий говорил о смерти Иньюрена, он упомянул еще кого-то, чье присутствие в Доле Тин посчитал… тревожным.

— Тогда это правда, — сразу сказала Ишенна. — Уверена, что этот человек, этот на'кирим, о котором говорил Грезящий, виноват в смерти Иньюрена.

Сирис молча смотрела на молодую женщину.

— И что же нам делать? — спросила Ишенна.

— Ничего не делать, только наблюдать, изучать и стараться понять, как того требует наш долг, — ответила Алайен.

Это было хорошо скрыто, и, возможно, никто больше не увидел, но Сирис заметила, как легонько дрогнуло лицо Ишенны; самый молодой член Конклава с трудом подавил невольный раскольнический отклик на прозвучавшие слова.

В разговор вступил Мон Дивен:

— Вероятно, вы правы, Алайен, но здесь есть некоторые сложности. Мы знаем, что силами Темного Пути захвачен Андуран. Мы знаем, что Иньюрен — мир ему! — умер. Вряд ли эти два события не связаны. — Он оглядел членов Конклава. — Это должно быть так. Или не должно? Есть на'кирим, убийца, который служит Темному Пути.

— Должно быть так, — согласилась Ишенна.

Сирис краем глаза заметила, что и Один мрачно кивнул.

Мон Дивен продолжал:

— Но почему на'кирим служит Темному Пути? Темный Путь никогда не славился любовью к на'киримам.

— Кто он? — тихо спросила Алайен.

Сирис подняла руку, прося тишины.

— Давайте не будем слишком спешить с нашими предположениями, — сказала она. — Я разделяю ваши чувства, но поспешные суждения могут помешать нам разобраться в истине.

Признавая мягкий упрек, Мон Дивен склонил голову.

Пристальный взгляд Избранной задержался на одном из тех, кто сидел за столом. Мускулистый, изящный человек до сих пор не произнес еще ни слова. Таков был его обычай. Он слушал, думал и всегда был очень спокоен. И, пожалуй, Долей он был наделен так щедро, как никто в Хайфесте. Она сама видела, как однажды он одним прикосновением успокоил рыдающего ребенка и вернул от самого смертного края воина Килкри-Хейга, которого на одной из горных троп задел сорвавшийся со скалы камень. Она давно любила его, издали, платонической любовью, что его, бездетного, как все на'киримы, вполне устраивало, но иногда они находили утешение в объятиях друг друга.

Он пошевелился под ее вопросительным взглядом.

— Грезящий опять говорил? — спросил он.

— Он шептал и бормотал. Казалось, что его сон чем-то потревожен, но писцы мало что поняли. Ничего существенного.

Амонин одарил ее почти скорбной улыбкой.

— Тогда, я думаю, мы мало что можем сделать. Лучше всего и дальше придерживаться нашего уединения и молчания. За одним исключением: возможно, стоило бы рассказать о наших подозрениях Ленору ок Килкри-Хейгу.

Сирис улыбнулась. Как всегда, они думали одинаково.

— С согласия Конклава я составлю сообщение и отправлю его Тану, — сказала она. — В нем будет сказано, что, возможно — только возможно, — в долине Гласа появился какой-то, он или она, на'кирим, который служит Темному Пути. Мы обязаны Крови Килкри за то, что она в течение многих лет поддерживает безопасность Хайфеста. Насколько такое предупреждение может пригодиться Ленору, я не знаю.

— Это и все, что мы можем сделать? — спросила Ишенна.

— Это будет решать Конклав, но я предложила бы пока внимательно наблюдать за Мечтателем, изучать все, им сказанное, и чутко следить за дальнейшими волнениями в Доле. Это как раз приличествует целям, для которых Хайфест был изначально передан на'киримам Калкеном ок Килкри. Мы ждем, наблюдаем и изучаем.

Избранная увидела на лице Ишенны сомнение. Нет, не прямой протест, но по меньшей мере сомнение.

— Алайен? — спросила она.

— Ждать и наблюдать, — без колебаний ответила Алайен.

— Ждать и наблюдать, — согласился Мон Дивен, И Олин и Амонин. И, после едва уловимой заминки, Ишенна.

Конклав был распущен, Избранная удалилась в свою аскетическую палату. Она очень устала. Сирис осторожно сняла с шеи цепь и опять уложила ее в дубовую шкатулку. Она была девятой, занимавшей пост Избранной Хайфеста. Интересно, неужели все ее предшественники тоже чувствовали, что столь высокий пост им не по плечу, как это иногда казалось ей?

Размышления Избранной прервал осторожный стук в дверь. Она его ждала.

— Входи, Ишенна, — отозвалась она.

Женщина вошла с приличным для самого молодого члена Конклава скромным видом.

— Простите мое вторжение, Избранная, — сказала она.

Сирис отмахнулась от извинений и предложила сесть.

— Это не вторжение, Ишенна. Все равно наедине с моими мыслями покоя не будет. Боюсь, что такое же творится со многими из нас.

Ишенна разгладила платье на коленях. Тревога на ее лице была так же заметна, как шрам на щеке.

— О чем ты хочешь со мной поговорить? — спросила Сирис.

— Я думаю, ни о чем, чего бы вы уже не знали, Избранная. Я не хочу обсуждать решение Конклава, но…

— …но тебя раздражает мысль о бездеятельности. О терпении, — закончила за нее Сирис.

— Я же говорила, вы все уже знаете.

— Еще я знаю о твоих сомнениях, честных сомнениях. А что именно сделала бы ты?

— Я не уверена, Избранная. Но в душе мне все же хочется большего, чем просто сидеть и ждать. Я знаю, что Иньюрен покинул это место еще до того, как сюда пришла я, но с самого момента моего появления здесь я слышала о нем все только самое хорошее. Так неужели его смерть не заслуживает большего отклика? Не может ли один из нас отправиться на север и попытаться выяснить, что произошло в действительности?

— Один из нас, это ты? — вздернула брови Сирис.

Ишенна встретила ее взгляд без всякого смущения.

— Я довольно хорошо умею прятаться и смогу пройти незамеченной. Если меня не ждут и не разыскивают. Я бы не побоялась попытаться, Избранная.

— Нет. Я уверена, что этого не надо делать. Когда Седой Калкен просил Лоррина прийти в Хайфест и основать библиотеку, архив и место для научных исследований, он сказал, что желал бы собирать, хранить и изучать знания, суждения и память. Он видел, что каждый раз, когда по миру проносилась буря — такая, как, например, конец врейнинов, падение Королевств, — она уносила с собою большую часть того, что было прежде, и оно утрачивалось. Они с Лоррином надеялись, что это место станет хранилищем и укрытием знаний, и, что бы ни произошло в мире, народы не утратят знаний и памяти. Они были великими людьми с прекрасными надеждами. Их надежды до сих пор поддерживают всех нас. Уверена, что и тебя тоже.

— Конечно, Избранная.

Сирис продолжала:

— Итак, мы прячемся за этими толстыми стенами. Мы держимся в стороне от пристальных глаз хуанинов тех земель, в которых обитаем. Прости, Ишенна, если мой вопрос покажется тебе глупым, но, как ты думаешь, почему?

После короткого колебания Ишенна тихо ответила:

— Потому что они боятся на'киримов и не доверяют им. Потому что не все так терпимы к ним, как таны Килкри.

— Именно. Хайфест — единственное место, в котором занимаются учебой и исследованиями. И оно отдано нашему племени. Убежище от грубости, с которой и хуанины, и киринины имеют обыкновение обходиться с нами. Как и Диркирнон. Существует всего несколько мест, где такие, как ты и я, могут жить в мире. Удивишься ли ты, если я скажу, что понимаю причины этого? Иногда я чуть ли не сочувствую тем, кто нуждается в самом ничтожном поводе, чтобы наброситься на на'киримов.

Она видела и ощущала удивление, которое вызывали ее слова.

— Много ужасного было сделано многим, многим на'киримам после Войны Порочных, в Бурные Годы и после них. Ты сама знаешь, но, возможно, не слишком задумывалась над тем, что ужасные вещи творились и самими на'киримами. Орлан, заключивший в темницу рассудок короля и заставивший его предать собственный народ. Задолго до него был такой Минон Мучитель; Дортин, который все свои дарования и силы употребил на полное искоренение волчьего вида, всей расы. Их много, Ишенна. Много, чьи таланты стали страшным оружием. Больше всего хуанины запомнили Орлана и поминают его с наибольшей горечью, а ведь он был не единственный и далеко не самый худший.

— Я все-таки не совсем понимаю, — пробормотала Ишенна.

— На мне лежит ответственность за сохранность Хайфеста и того, что в нем находится. Неблагоразумно использовать мощь Доли для вмешательства в споры хуанинов. Предположим, мы хотели бы сделать доброе дело, однако своим вмешательством можем только напомнить людям, кто мы есть, то есть напомнить им о том, чего они боятся.

Если там, среди убийц Ланнис-Хейгов, действительно есть на'кирим, помогающий Темному Пути, то тем более сейчас не время рисковать традиционной осмотрительностью Хайфеста. Воины Килкри на зубчатых стенах дают клятву хранить нашу тайну, но на всякий роток не накинешь платок, и потому уже очень много, ты даже не представляешь сколько, народу знает, что мы находимся здесь и что мы здесь делаем. И если всем станет известно, что Темному Пути помогает на'кирим, то, кто скажет, не обратится ли часть гнева, который последует (а он обязательно последует) на нас? Так что лучше пока не напоминать миру о нашем существовании.

Ишенна сказала:

— И все же если правда, что один из на'киримов повторяет ошибки прошлого, не впадаем ли мы даже в большее, чем Крови, хоть и противоположное, заблуждение, и не стоит ли это исправить?

Сирис хохотнула:

— Ловко, Ишенна. Но не настолько, чтобы поколебать меня. Века понадобились на то, чтобы собрать мудрость, записанную в наших книгах, манускриптах и свитках. Я не стала бы рисковать ими для исправления чьих-то ошибок. Только когда узнаем намного больше, чем сейчас.

— Вы должны извинить мою настойчивость, Избранная, но я все же думаю, что смерть одного из нас заслуживает большего отклика.

Сирис сказала ровным тоном:

— Ишенна, я оплакиваю Иньюрена. Но наше дело — здешние манускрипты. Обучение и память. А не осуждение и не наказание. Мой совет, как и Конклава, терпение. Мы будем ждать и наблюдать. И если увидим, что можем сделать что-то большее, не сомневайся, сделаем. Я не задержу тебя здесь, если твое сердце зовет тебя уйти. Хайфест — не тюрьма. Но если ты решишь остаться здесь, то я должна просить тебя больше доверять мудрости Конклава и подчиняться его решениям.

Ишенна склонила голову:

— Конечно, Избранная. — Она собралась уходить.

Дверь за ней уже почти закрылась, когда Сирис добавила:

— Мне было бы жаль, Ишенна, если бы ты решила покинуть Хайфест. Нам нужны… иные представления для обновления наших традиций. Иногда.

— Благодарю вас, Избранная, — услышала она слова Ишенны, и дверь закрылась.

Сирис вздохнула и пригладила волосы. Как милы были бы ей несколько дней мира и несколько ночей хотя бы неполного сна. Но она знала, что они вряд ли у нее будут. Однако можно найти передышки покороче. Она открыла шкафчик и достала ароматизированные свечи, которые она зажигала очень редко и только в особые ночи. Сегодня вечером должен зайти Амонин. Они об этом не говорили. Но она знала, что он придет. И они предложат друг другу все, что могло бы поддержать их в противостоянии с шумным внешним миром.

IV

В стенах Лунного дворца Гривена ок Хейга были собраны такие богатства, какие не снились никому, кроме разве самых алчных и корыстолюбивых душ. Там хранились драгоценные камни из Глубин Каркера и с Холмов Дальнего Дайна, бруски чистого серебра из шахт Килкри-Хейгов, кипы самых прекрасных мехов из северных лесов и красочные фиалы из На Вея, которые дороже золота. Там были и сокровища из самых дальних мест: изящные и невообразимо искусные медные изделия из Тал Дира; шелка и бархат, тайно привезенные с далекого юга; жемчужины величиной с птичье яйцо с устричных плантаций Королевства Дорнак. Это было такое богатство, что человек впадал в оцепенение от изумления и жадности. Но Мордайн Джеран, который наблюдал за работой счетчиков, составлявших перепись трофеев, добытых в городах Даргеннан-Хейга, видел не просто монеты и драгоценные камни, он видел власть и средства влияния на желания людей. Свои собственные запасы он хранил за опечатанными тяжелыми дверьми, за толстыми стенами своего Краснокаменного дворца, под защитой личной армии, жившей в отдельном бараке. Советник давным-давно понял, что многие в Веймауте придерживались общего рассуждения: что делать в каждой данной ситуации, определяется вопросом, что выгоднее. Он не из тех, кто порицает подобные слабости. Каждый сам устанавливает для себя правила, по которым соизмеряет свое противодействие; некоторые выбирали монеты, и это давало Теневой Руке средство влияния на них.

Талдиринец ушел, оставив людей за работой. Он пробирался по запутанным лестницам и коридорам дворца. Еще когда совсем неопытным и дерзким юнцом он удрал от своего отца с корабля, пришедшего из Тал Дира, для него было очевидно, что дом Хейгов стоит на пороге огромной власти. Сейчас, при всей неясности ситуации, он опять чуял запах новых возможностей. Кровь Даргеннан-Хейг, беспокойное детище основавшего ее деда Гривена, разбита и скоро будет приручена. Ланнисы, самая младшая из всех Кровей, однако вызывавшая наибольшее раздражение, будут разбиты. Даже Ленор ок Килкри-Хейг слишком ослаблен и связан войной, чтобы помнить, в чем заключается истинная преданность. Оставалось только прогнать безумцев Темного Пути, и тогда Гривен может все внимание обратить на предмет своих вожделений — юг: вольные города Золотого Залива, Тал Дир и само Королевство Дорнак. Таким образом, Верховный Тан за время своего правления смог бы образовать самое большое королевство, какое когда-либо видел мир. И он, Мордайн, как всегда, будет с ним.

Он нашел Гривена ок Хейга в одной из комнат южной террасы. Верховный Тан просматривал какие-то бумаги, окруженный застывшими в ожидании писцами. В высокой клетке, сплетенной из нитей драгоценного металла, щебетала певчая птичка. Фляга с вином, явно забытая, стояла на краю стола.

Мордайн покашлял с почтительного расстояния. Гривен поднял взгляд, с улыбкой отложил документ в сторону и отпустил служащих. Советник поклонился.

Верховный Тан сказал:

— Хорошо, что ты появился. Я хотел послать за тобой.

Советник собирался уже ответить, но ему помешало движение одного из огромных окон, выходивших на террасу. Он почувствовал раздражение, когда увидел, что это Кейл, щитник тана, прячется и подглядывает с террасы. Он был похож на престарелого охотничьего пса, не желающего даже на мгновение разлучаться с хозяином. Мордайн подавил раздражение и улыбнулся Гривену.

— Я в вашем распоряжении, — ответил он. — Подсчет вашего нового добра почти закончен, и моего присутствия там больше не требуется.

— Эта добыча — наименьшая из моих приобретений, — сказал Гривен. — Я нахожу, что мысль о благополучно запертом в моих темницах Игрине слаще всех драгоценных камней. Но мне не за тем понадобилось твое внимание. Что слышно с севера?

— Ничего нового. Большая часть долины все еще в руках Темного Пути. Ленор, кажется, сумел взять себя в руки и теперь терпеливо ждет нашу армию. Если верить сообщениям Лейгера, с тех пор, как погиб его сын, тан несколько растерял свою несговорчивость и упрямство.

— Так ты еще утверждаешь, что в поход выступила только Кровь Горин-Гир?

— Она и киринины Белые Совы. О каких-либо других силах, кроме горстки инкаллимов, сообщений нет. И вороны там больше для того, чтобы следить за Горин-Гиром, чем для чего-то еще.

— Очень хорошо. Эволт завтра выступит в Колкир с десятью тысячами человек. Я думаю, как только он встретится лицом к лицу с Горин-Гиром, мы можем быть уверены в скором результате.

— Я так и представлял, — пробормотал Мордайн. Его беспокоило не мастерство Наследника Крови на поле битвы, а то, как быть с последствиями самой битвы и с Ленором ок Килкри-Хейгом.

— А Кросан и его помет? Что с ними?

Мордайн изобразил беспокойство.

— Ни слова. Налицо все признаки, что из семьи Кросана никто не выжил. Хотя быть уверенными в этом мы все же не можем.

Верховный Тан, в отличие от своего Советника, улыбки не скрывал. А в золотой клетке заливалась птица.

— Ну, разве мы не счастливчики?! — веселился Гривен. — Даргеннан и Ланнис повержены за один сезон. Как только нынешняя ситуация окончательно разрешится, нужно будет подумать с будущем долины Глас. Возможно, нам больше будут не нужны в Андуране правящие таны. Особенно теперь, когда, кажется, претензии никто предъявить не сможет.

Советник, скрывая дурные предчувствия, кивнул в знак согласия. И едва ли он мог сделать что-нибудь иное, ведь он сам когда-то давно заронил в голову Гривена идею, что Кровь может быть уничтожена, как только это станет возможно. В старые времена Короли Эйгла в самых дальних местах королевства имели своих Наместников, обладавших почти монаршей властью. Почему бы Верховному Тану не использовать в этом же качестве своих Казначеев? Но это будет позже, после того, как Три Города Золотого Залива и Тал Дир будут присоединены к владениям Гривена. Тарал и Эйт могут быть подавлены и поставлены в зависимость, но пока Даргеннан, Ланнис и Килкри без лишнего риска, но основательно и надолго, не перемолоты, еще не время разрушать довольно стройную систему Кровей.

— И в Даргеннане танов, возможно, не нужно, — размышлял Верховный Тан.

— Только осторожно, не перехитрить бы нам самих себя.

— Конечно, — согласился Гривен, небрежно махнув рукой, будто предостережение Советника это надоевшая муха. — Нет еще, я знаю. Нет еще. Но мы всегда должны думать вперед, или не должны? Именно ты всегда говорил мне, что наша будущая слава зависит от того, что мы делаем сегодня или сделаем завтра.

— Так и есть, зависит.

— Важно, чтобы хорошо развивались события в долине Гласа и в Колкире. Однако и эти дела отпадут, если Темный Путь двинется обратно так, как это нужно нам. Мордайн терпеливо ждал, он был готов ко всему, что ни последовало бы. Было очевидно, что Верховный Тан, в своей неуклюжей и грубой манере, готовил почву для такого предложения (как всегда больше похожего на приказ) о том, что могло не понравиться его Теневой Руке.

Гривен, почти заговорщицки наклонился к Мордайну и сказал:

— Моя мысль заключается в том, чтобы ты пошел с Эволтом в Колкир. Ты там будешь чрезвычайно полезен. Как проводник.

Кто-нибудь менее дисциплинированный, чем Советник, мог бы позволить себе намек на смятение. Наследник Крови был последним человеком, с которым ему хотелось бы проводить много времени. Но слишком поспешные старания притупить остроту гибельного приговора только утомили бы. Мозг Советника мгновенно просчитал все варианты. Их было всего два. И первый, которого требовал инстинкт (попытаться изменить решение Верховного Тана), не сработал бы. Поэтому он с тяжелым сердцем выбрал второй.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я буду помогать Наследнику Крови всем, чем смогу.

— Вот и ладно. — Тан Танов, казалось, был искренне рад. Возможно, даже приятно удивлен хоть и неохотным, но согласием Мордайна. — Я знаю, Мордайн, вы с Эволтом разные и часто спорите. Я тебя не виню. Он может быть порывистым, небрежным, легкомысленным. Немного резким, возможно. Но после меня он станет таном, это неизбежно. Ему нужно многому учиться, а я не знаю лучшего учителя, чем ты.

— Мне понадобится немного времени на то, чтобы уладить кое-какие дела и успокоить жену, — с легчайшим из поклонов сказал Теневая Рука.

Таре это не понравится, а неудовольствие Тары — страшная вещь. Она не будет его сопровождать — слишком дорожит комфортом, чтобы менять его на зимний Колкир, — но все же с каждым пролетевшим годом его отсутствие причиняло ей все больше боли. Разлуки ранили ее так же, как и его. Когда он был молодым, он еще мог насмехаться над надеждами и видами на будущее, поскольку их брак в какой-то мере был результатом личных интересов с обеих сторон, но со временем, незаметно для обоих, между ними появились могущественные обязательства. Она чуть не умерла, когда во второй раз потеряла ребенка: на этот раз роды начались раньше времени. Страха, который он тогда почувствовал, мимолетно представив будущее без нее, было достаточно, чтобы выбросить из головы мечту о сыне. Он никогда бы снова не рискнул потерять то, что для него дороже всего.

Верховный Тан легонько постучал пальцем по прутьям клетки. Плененная птица подскочила ближе, но когда поняла, что никакого корма ей не предлагают, опять начала щебетать.

— Глупые эти птицы, — проворчал Гривен, потом улыбнулся и пожал плечами. — Моя жена их любит. Что тут поделаешь? Все мы рабы тех, кого любим.

Накануне отъезда молодой слуга пошел искать Мордайна и нашел его в читальной палате, где тот просматривал сообщения из Дан Эйгла от своих информаторов при дворе Эйт-Хейга.

— Что? — раздраженно спросил Мордайн.

— Там вестник, мой правитель, — с поклоном произнес юноша. — Не по службе: мы ее никогда не видели. Она настаивает на разговоре только с вами и не хочет уходить. Мы оставили ее в караульной. Она… нечистая.

— У меня нет настроения для вестников. Отошли ее.

— Да, правитель. Она сказала… она сказала, что вы бы ее выслушали. Она сказала, что принесла слово для просителя.

Мордайн опустил голову и немного подумал.

— Ты сказал, она нечистая. Что это значит?

— Королевская Гниль, правитель.

— Ее обыскали?

— Стражники сказали, что она безоружна.

Мордайн — больше из любопытства — пошел в караульную. Уж если Торквентин прислал любимую привратницу, то сообщение, должно быть, важное.

У дверей караульной он отослал всех прочь и остался наедине с Мэгрейн.

— Никогда не думал, что буду принимать вас в своем доме, привратница, — приветствовал он гостью.

Низко опущенный капюшон почти целиком скрывал ее лицо. Мордайн представил себе, как ругались стражники, когда откинули этот капюшон.

— Не буду зря терять время, — проскрипела она. — Думаю, вашим людям неприятно мое присутствие.

— Мне представляется, что вы правы. Тогда давайте послушаем сообщение вашего хозяина.

— Его точные слова: я слышал, что вы направляетесь в Колкир, благородный Советник. Я слышал, что там, в городе Ленора, есть один человек. Негодяй; хуже, чем негодяй, пиявка. По имени Очан, по природе ростовщик. И скупщик краденого, контрабандист, подлец самого низкого разбора. И Крови, и всем честным торговцам было бы на пользу, если бы его привлекли к суду, хотя, кажется, он находится под крылышком какого-то защитника. Если ваше присутствие в Колкире совпадет с провалом этого Очана, между нами больше никаких долгов не будет.

Мордайн засмеялся:

— Значит, я должен буду стать длинной рукой мести Торквентина, не так ли?

Мэгрейн оставалась невозмутимой.

— Что ж, возвращайтесь и скажите своему хозяину, что я подумаю. Но ничего не обещаю. Именно, ничего не обещаю, Мэгрейн. Никаких обещаний. И похвалите ловкость его соглядатаев. Я сам только вчера решил отправиться в Колкир.

Когда привратница исчезла за дверью, Мордайн еще пару минут посидел один в караульной, слабая улыбка играла на его губах. Ну как не восхититься наглостью Торквентина?! Требуется немало самоуверенности, чтобы попытаться использовать Советника Верховного Тана подобным образом. Однако Мордайн задумался. Пожалуй, есть некоторый смысл проявить в Колкире немного власти; свалить кого-нибудь из личных людей Ленора — это было бы изящной демонстрацией превосходства Крови Хейгов.

V

Оризиан не мог не заметить, что в Колдерве отвратительно пахло. Рыбой и только что разделанным мясом, дымом, стоялой водой и отбросами: эти запахи были знакомы ему по Колгласу, но здесь просто смердело. И было шумно. На улицах грязь, лужи и крики. Терзающие слух вопли, именуемые здесь пением, оглушили их, когда они проходили мимо полуразрушенной таверны.

Дикого вида мужчины вели мулов, нагруженных мехами, тушами и корзинами с турнепсом; старые, морщинистые женщины оживленно переговаривались, стоя в дверях, или перекрикивались, высунувшись из окон. Тощие псы носились по улицам, обнюхивая землю и стреляя нервными взглядами по сторонам, словно боялись, что в них запустят камнем. Дома были грубыми, без особых удобств, возведенные на скорую руку. Многие из них размерами были меньше, чем деревянные хижины, и явно сооружены из того лесоматериала, какой оказался под рукой.

Еще на окраине города Эсс'ир и Варрин отделились от компании и, пообещав найти их позже, направились в во'ан на другой стороне реки. Горожане провожали любопытными взглядами Оризиана со спутниками, когда они проходили мимо, хотя рядом с ними уже не было кирининов. Он видел, как они хмурились, а потом что-то бормотали в спину.

— Старый Хаммарн живет у самой реки, — сообщила Ивен. Она шествовала по улицам Колдерва, абсолютно не обращая внимания ни на сумятицу вокруг, ни на удивленные и косые взгляды. Они прошли мимо полусгнившего трупа собаки, валявшейся под дощатым настилом. Небольшая ватага детей в рванье и с грязными личиками начала выкрикивать ругательства в их адрес и со смехом разбежалась, когда Рот, не выдержав, бросил на них сердитый взгляд.

Даже море, когда они до него добрались, было серым и вялым по сравнению с всегда подвижным простором, омывавшим край отчизны Оризиана. Вода уныло шлепала в грязный берег, тут и там под странными углами лежали вытащенные из воды и привязанные лодки. Колдерв стоял на самом высоком месте длинного, змеящегося устья и потому, в отличие от Колгласа и Гласбриджа, не нуждался в защитных волнорезах. От берега в море уходило всего несколько мокрых деревянных пирсов. Вытянувшиеся в ряд над пляжем хижины, наполовину построенные из выловленного в реке или море леса, имели весьма непрочный вид.

Однако все внимание Оризиана было поглощено мягко покачивающимся судном, стоявшим на якоре в двухстах-трехстах шагах от берега. Он его видел раньше и сразу узнал: это торговое судно из Тал Дира приходило в Гласбридж перед Рождением Зимы. Оно очень странно смотрелось посреди этого жалкого болота.

Дом Старого Хаммарна был одним из самых респектабельных на побережье. Плетеный и оштукатуренный забор защищал его от морского ветра и брызг, да и сооружение выделялось более или менее солидной конструкцией из прочного, мореного дерева.

Сам Хаммарн оказался взъерошенным, почти усохшим человечком, на голове которого во все стороны торчали волосы чистейшего белого цвета. Старческое лицо, выдававшее в нем в первую очередь хуанинскую кровь, испещрили глубокие морщины и оспины. Несмотря на более чем зрелые годы, он суетился с юношеской легкостью и живостью.

Он с веселым энтузиазмом пригласил их в свой домик, и, пока они втискивались в захламленную комнату, он рылся в груде разных странных палок и плавника. Наконец он гордо повернулся к ним, размахивая короткой толстой лесиной, и ткнул ее Эньяре.

— Резьба по дереву, — дребезжащим голоском воскликнул он. — Закончил на прошлой неделе. Я думаю, мое лучшее. Да, так я думаю.

Слегка озадаченная Эньяра медленно вертела кусок дерева в руках. Оризиан тоже взглянул на вещь и увидел обвивающие по спирали ствол изящно вырезанные фигурки.

— Саолин, как видите, — продолжал Хаммарн, нервно тыча в предмет скрюченным пальцем. — Разные руны по всему дереву. Начинается тюленем, заканчивается лошадью.

— Я… я вижу, — отозвалась Эньяра.

— Старое ремесло. Резьба. Во времена королевства здесь этим занимались многие рыбаки. Темы саолинские, широко распространенные. Но это часть резьбы, не историческая. Для исторической резьбы нужно больше дерева. Прикоснитесь к прекрасному. Это хорошо, я думаю. Да, я так думаю. Конечно, самые лучшие вещи поступали из Колкира. В те, давние, дни.

— Хаммарн, — мягко окликнула Ивен. Старик по очереди оглядел всех, как будто бы не понял, кто его позвал. Потом широко улыбнулся всем сразу, обнажив неровные, желтоватые зубы. Он был похож на ждущего поздравлений ребенка.

Ивен сказала:

— Успокойся немного, Хаммарн. Твои гости проделали большой путь.

Хаммарн немного испугался:

— Ах, да-да. У меня здесь не часто бывают посетители. Слишком волнует. — Он переступил с ноги на ногу и теперь выглядел даже нерешительнее, чем Эньяра.

— Мы не причиним вам никакого вреда, — сказала та, улыбаясь и протягивая ему резное дерево. Он с учтивым поклоном принял вещь.

Оризиан огляделся. Вся хижина была забита деревом и тряпками, камнями и всякими разными странными мелочами и обломками, явно подобранными на пляже. У одной стены стоял токарный станок, полуприкрытый грязной парусиной. Другую стену драпировала старая и явно давно не использовавшаяся рыбачья сеть. Оризиан никак не мог понять, где здесь можно разместиться на ночлег, если Ивен имела в виду именно ночевку.

После долгих поисков Хаммарн нашел для них немного хлеба. Очень черствого. Они молча немного пожевали. Сам хозяин ничего не ел, но челюсти у него двигались, как будто он помогал им жевать. Трудясь над перемалыванием неподдающегося хлеба, Оризиан еще раз незаметно огляделся. То там, то тут среди хаоса ему на глаза попадались вещицы, которые будоражили память и вызывали неожиданно знакомые ощущения. В одном углу висит мешок из сетки с глиняными кувшинами и горшками, плотно запечатанными. Неужели в них те же странные травы, какие так усердно собирал Иньюрен, и те же порошки? Над токарным станком стопка книг в толстых кожаных переплетах, таких старых и заплесневелых, что их, похоже, многие годы не открывали. Помещение очень напоминало комнату Иньюрена там, в Колгласе, только уменьшенную и разрушенную. Наверное, Хаммарн был так же любознателен, как и Иньюрен. Здесь везде были следы того, колгласского, прошлого, как будто человек на последние годы своей жизни перенес сюда все имущество другого человека. Ивен проследила за взглядом Оризиана.

— К некоторым с возрастом приходит мудрость, а некоторым он приносит другие плоды, — сказала она. Это было так ласково сказано, что старый на'кирим только смущенно хихикнул.

— Старый Хаммарн, да. Или Хаммарн Тихий. — Он подмигнул Оризиану. — Я, видите ли, Тихий. Я могу учуять Долю, но никогда не прикоснусь к ней, никогда. Пять тихих в Доле, пять бодрствующих. Это в Колдерве. Я, конечно, старый. Действительно очень старый, — произнеся последние слова, он впал в молчание, как будто погрузившись в собственные мысли.

— Я думала, здесь было одиннадцать, — сказала Ивен.

От звука ее голоса Хаммарн очнулся.

— Ах да, действительно, — печально произнес он. — Бренна заснул в самый час Рождения Зимы. Два года прошло. От такой зловещей дремоты нет никакого пробуждения.

Ивен кивнула:

— Давненько я тут не была. Кто Первый Страж, Хаммарн? Я полагаю, нам следует с ним поговорить. Незнакомцы и странники всегда вызывают некоторый переполох.

— О, все еще Томас, — ответил Хаммарн, и в тоне его явственно чувствовалось отвращение. — Мерзкий Томас, — таинственно прошептал он. — Только не говорите, что я это сказал.

Он серьезно смотрел на них, и Оризиан машинально кивнул.

— Он будет знать, что вы здесь чувствуете себя достаточно хорошо, — размышлял вслух Хаммарн.

Ивен фыркнула и поглядела на Оризиана с Эньярой.

— Если Томас не изменился, вам, наверное, лучше бы не попадаться ему на пути. Колдерв — грубое место, и вряд ли станет вежливее, если узнает, что в самом его центре находятся родственники Ланнис-Хейгов.

— Нисколько не изменился, — вмешался Хаммарн. — Всегда мерзкий. Не друг долине Глас, это наверняка. — Он метнул нервный взгляд на Ивен и, немного поколебавшись, продолжал: — Глупый, но не большой ваш друг, милая дама. Не уверен, что он будет очень рад вас видеть.

Ивен нахмурилась, но быстро оправилась:

— Все еще сердится? Это сколько же, четыре года?

Хаммарн пожал плечами и усмехнулся.

— Когда я была здесь в последний раз, я поспорила с Томасом, — объяснила Ивен. — Одна из рыбачек родила младенца-на'кирима, и он устроил большой шум, чтобы узнать, кто отец. У него слегка закружилась голова от власти, и, без сомнения, он до сих пор опьянен ею. И я ему об этом сказала. Ну, ничего особенного для меня, если я не собираюсь больше видеться с отвратительным человеком. Ему это очень не понравилось.

Она остро взглянула на Оризиана и Эньяру и почти озорно улыбнулась:

— И если вам придется с ним столкнуться, то всегда можете притвориться, что вы дети лесника из Анлейна или кого-нибудь подобного. Вам не трудно будет соврать: вы набрали столько грязи и царапин, что вполне сойдете за нищих.

Эньяра с Оризианом оглядели свои руки и наряды. И то сказать. Они с ног до головы были покрыты грязью, да и одежда не только грязная, но вся в дырах и прорехах, дыра на дыре. Их путешествия и приключения, начиная с Рождения Зимы, оставили свои отметины не только снаружи, но и внутри.

Когда Оризиан спросил, где можно помыться, его послали к бочке с ледяной водой, стоявшей у стены хижины со стороны моря. Направляясь туда, он заметил на дороге двух нескладных и довольно объемистых мужчин, опиравшихся на дубины с железными наконечниками. Они совершенно открыто рассматривали его.

Он снял тунику и окунул голову в бочку. От бодрящей холодной воды у него стало пощипывать лицо. Он потряс головой, во все стороны разлетелись капли, попали на плечи, и он даже вздрогнул. Потом он зачерпнул воды, плеснул себе на грудь и шею и начал оттирать глубоко въевшуюся грязь. Выглядывая из-за грубой ограды, он видел покачивавшийся на якоре талдиринский корабль. Ни одно из местных весельных суденышек не могло сравниться с этим кораблем, хотя какая-нибудь парочка из них и могла бы дойти мимо Дол Херигейга в Колглас или Гласбридж. Но в это время года, когда с пустынных просторов западного океана на побережье дуют сильные холодные ветры, все равно ни на одно из них нельзя было бы положиться в смысле скорости или полной безопасности. Талдиринский корабль — совсем другое дело. Он с легкостью мог доставить их на юг. Так или иначе, он должен был быть связан с этим направлением. На севере нет никаких других кланов, кроме кирининских. Далекие порты Кровей Темного Пути были защищены штормами, льдами и Разрушительным Мысом, и даже моряки Тал Дира не осмеливались туда ходить.

Пока он разглядывал корабль, огромная скопа стрелой ринулась к воде, на мгновение исчезла в фонтане брызг, а затем огромные крылья опять подняли ее в небо. В когтях у нее ничего не было.

— Не повезло. Бедная птица, — сказал из-за спины Оризиана Хаммарн. — Вот, нашел.

На'кирим подал Оризиану кусок тряпки, чтобы тот мог вытереться.

— Вон те люди наблюдают за вашим домом, — сообщил Оризиан, вытирая голову.

— Да-да. Видел. Посланы Томасом. Люди его Стражи. Всегда вооружены дубинками. Говорил же, он знает, что вы здесь. Будьте уверены, они наблюдают не за мной, — и он довольно ненатурально рассмеялся.

Оризиан вытер грудь и руки. До тех пор, пока Хаммарн не был слишком обеспокоен появлением людей с дубинками, Оризиан не видел смысла самому беспокоиться по их поводу. Поэтому он кивнул на корабль.

— Вы знаете, где его капитан?

— Капитан? О да, очень даже знаю. Из Тал Дира. Вынюхивает насчет мехов, рыщет по складам. — Он осторожно оглянулся через каждое плечо и придвинулся вплотную к Оризиану. — Я сам не часто с ними связываюсь. С талдиринскими, я имею в виду. Им бы только монеты, ничего по-настоящему ценного. Они не берут мои деревянные поделки. В них нет монет.

— Не волнуйтесь, — сказал Оризиан. — Вы не хотите продавать их тем, кто их не оценит, да?

Хаммарн широко ухмыльнулся:

— Верно. Совершенно верно.

Оризиан вернул ему мокрую тряпку и опять спросил:

— Так вы знаете, где капитан? На судне или на берегу?

На'кирим пожал плечами:

— Не могу сказать. Когда я видел его вчера, он был на берегу. А сейчас? Кто знает? Вероятнее всего, в пивной.

— Значит, там мы с ним и увидимся.

— Да, — решительно согласился Хаммарн. — Но вы… вы ведь не позволите милой даме встретиться с Томасом, а?

Лицо на'кирима выражало острую озабоченность.

— Ивен? Совсем не думаю, что ей этого хочется. Во всяком случае, это не кажется хорошей идеей.

— Действительно, не кажется. Она — прекрасная дама, но… видная дама. Без сомнения, добрый друг, но не слишком кроткая. Может быть и суровой. У нее колючки на языке, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Понимаю, — улыбнулся Оризиан.

— Хорошо, хорошо. Не хотелось бы неприятностей. Я их не очень люблю. — Он внезапно бросил на Оризиана любопытный взгляд. — Вы ведь не будете неприятностью, а?

— Надеюсь, нет, — ответил Оризиан.

— Ага. Хорошо. Только я кое-что слышал. Так, говорят. Лисы не счастливы. Нисколько не счастливы.

— Мы слышали, что в Кар Крайгаре появились Белые Совы.

— О да. Да, и это тоже. Но еще хуже. Железные рубашки, арбалеты, лошади. Это, должно быть, неприятность, не так ли, когда Путь выступает в поход?

Оризиан почувствовал, как у него похолодело в животе, он чуть не схватился за на'кирима.

— Вы имеете в виду Темный Путь? — спросил он. — Вы хотите сказать, что они тоже в горах?

Хаммарн хмуро кивнул:

— Темный Путь. Да. Это ведь неприятность, правда?

Ивен, посопротивлявшись для виду, согласилась, чтобы Хаммарн не водил ее к другим колдервским на'киримам. Оризиан с Ротом и Эньярой пошли искать талдиринского капитана. Все трое заметили, хотя не сказали об этом друг другу ни слова, вооруженных дубинками кряжистых людей, открыто следовавших за ними до самого центра города.

Из сумрака питейного заведения, очень напоминавшего такие же заведения в самых бедных кварталах Гласбриджа или Андурана, на них пахнуло спертым теплом и густыми запахами. Ни Оризиан, ни Эньяра никогда в таких местах не бывали, поскольку членам семьи тана заходить в них не полагалось. Они остановились на дощатом тротуаре перед входом. Рот, не колеблясь, выступил вперед.

— Избегайте смотреть кому-нибудь прямо в глаза, но постарайтесь делать это не слишком явно, — пробормотал он.

Эньяра перевела взгляд на Оризиана.

Посетителей внутри было немного, и некоторые из них уже находились в изрядном подпитии, а кое-кто заснул прямо на столе. Усталая девушка, тоненькая, с землисто-желтоватой кожей, видела, как они входили, но даже не потрудилась приветствовать их или что-нибудь предложить. Под ногами Оризиана поскрипывали доски пола.

Эдрин Дилайн был одет не так пышно и цветисто, как в Гласбридже, в доме капитана порта, где Оризиан с ним познакомился, или на пропахшей сосной и подогретой вином ночи Рождения Зимы, где талдиринец являл собой образец элегантности. Сейчас на нем была матросская одежда, но чистые волосы блестели, а борода насколько возможно аккуратно подстрижена.

Он сидел с двумя членами своего экипажа, посасывавшими из кувшинчиков пенистое светлое пиво. Он узнал Оризиана, на лице его мелькнуло и тут же исчезло удивление.

— Неожиданная встреча, — сказал торговец. В том, как он это промямлил, явственно слышался талдиринский говор. — И если глаза меня не обманывают, то, судя по сходству, может быть сестра, о которой я слышал? Вот уж где не ожидал увидеть кого-нибудь из семьи Ланнис-Хейгов, так это в таком месте.

Оризиан быстро огляделся, но никто не обращал на них внимания. Недалеко сидели двое горожан, но они уже были не в состоянии подслушивать. Тем не менее он заметил, что Рот следит за посетителями пивной.

— Я был бы вам благодарен, если бы вы не называли наших имен, — негромко произнес Оризиан. — Нас здесь не знают, и, кажется, лучше, чтобы все так и оставалось.

Одна из светлых бровей Дилайна насмешливо вздернулась.

— Нам неуютно среди вольного народа, а? Что ж, какой-то резон в этом есть. У случайно оказавшихся в этом месте Ланнис-Хейгов здесь друзей немного.

Оризиан ответил:

— Возможно, но надеюсь, что мы недолго здесь пробудем. Мы тоже удивились, увидев здесь ваш корабль. Я думал, что к этому времени вы давно уже ушли на юг.

— А, я бы так и сделал, — с притворным вздохом произнес Дилайн. — Приятно думать о музыке и теплых ветрах Тал Дира, но торговцу это непозволительно. Для меня и моих людей нет беззаботного отдыха, пока не сделано все, что нужно сделать. После нашей с вами встречи я плавал в Колкир. И что же я нашел в этом благородном городе? Жажду прекрасных лисьих мехов; тамошним меховщикам отчаянно не хватает материала. И там же я узнал, что меха есть в холодном Колдерве, и по цене, на которую грех жаловаться. Вот и забежал сюда, в самые зубы зимы, перед возвращением домой.

— Значит, вы скоро направитесь на юг, — как можно небрежнее заметил Оризиан.

— Обратно в Колкир, — кивнул талдиринец. — Кто как, а я скажу, что это все-таки прекрасный город.

— Может быть, у вас найдется помещение для пассажиров, — спросила Эньяра.

Оризиан откинулся на спинку стула и смотрел, как талдиринский капитан обежал откровенно оценивающим взглядом лицо Эньяры.

Потом он задумчиво пробормотал:

— В моем трюме груз шкур и кожи. Не очень уютно для такой дамы, как вы.

— Мы не знали уюта с Рождения Зимы, капитан, и можем обойтись без него еще немного.

Дилайн коротко ей улыбнулся, и Оризиан впервые заметил, какие у него белые зубы.

— Ладно, и не сомневайтесь. Прежде чем покинуть Колкир, я слышал кое-какие шепотки: неласковые времена пришли на ваши земли. Грустные дни. Однако вы займете место груза, и, значит, на этом я потеряю деньги. По мне, вы — симпатичное украшение для морского путешествия, но ничто не сравнится с красивой монетой.

Оризиан чуть не отшатнулся, представив себе, как Эньяра сейчас опрокинет над талдиринской головой сосуд с элем. Но сестра только тепло улыбнулась.

— Конечно, мы понимаем, — сказала она. — Вам должно быть заплачено за место на борту и питание. Это вполне справедливо. Мы отблагодарим вас полновесными монетами, как только благополучно доберемся до гавани.

Дилайн огляделся с таким видом, будто впервые увидел черные от копоти стены и растрескавшиеся половицы. Потом задумчиво кивнул.

— Да, здесь холодная гавань для прекрасных людей. И опасная. Ветры принесли мне, что скоро мечи и копья придут этой дорогой. Действительно, опасное положение, когда нет судна, подходящего для трудного плавания вокруг мыса. Кроме одного только корабля.

Эньяра взяла капитана за руку и крепко ее стиснула:

— Вот именно. Мы в ваших руках, капитан.

Дилайн осторожно выпростал руку:

— Ну и куда вы собираетесь направиться?

— В Колглас или Гласбридж, — ответил Оризиан. — Это больше зависит от того, как скоро мы отправимся.

Талдиринец сделал большой глоток эля, облизнул оставшуюся на губах пену и сделал мрачное лицо.

— Это не мой маршрут. Я туда вообще не собирался.

— Заберите этот кувшин с собой, — сказал Оризиан. — После того, как вы высадите нас на берег, мы наполним его серебром.

Через мгновение Дилайн слегка пожал плечами.

— Конечно, для Ланнис-Хейгов я найду место. Но имейте в виду, ждать вас я не могу, поскольку и так уже задержался здесь на день дольше, чем хотел, дожидаясь обещанного товара. Он должен прибыть сюда завтра, может быть, послезавтра, и сразу отплывем.

— Мы немного спешим, — объяснил Оризиан. — Кувшин не серебра, а золота, если мы отплывем сегодня вечером.

Талдиринец сделал вид, что сожалеет:

— У меня на берегу люди. Их надо собрать. И проход отсюда на открытую воду слишком узкий для судна таких размеров, как мое. При любом раскладе я не решился бы выходить в темноте. Хотя, что касается золота, я предпринял бы такую попытку завтра независимо от того, полны мои трюмы или еще нет. В полдень течение благоприятное.

Оризиан расстроился при мысли о задержке еще на одну ночь. Но если талдиринец опасается плыть этими водами в темноте, то правильнее будет прислушаться к его словам.

— Очень хорошо, — сказал он. — Пришлите за нами. Мы будем в доме на'кирима по имени Хаммарн.

— И правильно, именно такой замечательной компании должны держаться Ланнис-Хейги в нынешние времена, — улыбнулся Дилайн. — Я высажу вас на любом месте побережья, где пожелаете, но только если увижу, что это совершенно безопасно для меня. Я держу нос по ветру, всегда чую опасность и не рискну ни одним бортом своего корабля, ни одним волосом с голов моей команды. Даже за тысячу горшков с монетами. Вы пройдете с нами весь путь до Колкира, если я так скажу.

На том и договорились, и Эдрин Дилайн удалился вместе со своими людьми.

— Он, наверное, и не думал, что ему удастся так нажиться, — сказала Эньяра. — Знаете, как говорят: талдиринцы чуют золото, как медведи мед. Лучше не попадаться ни тем, ни другим. Во всяком случае, от этого он делается только надежнее, не так ли?

Оризиан вздохнул:

— Я бы лучше доверял не жадности, а чему-нибудь другому, но это более или менее безопасная сделка. Впрочем, талдиринец не много наторговал бы в Гласбридже или Колкире, если бы стало известно, что он бросил нас здесь. Хотя бы только по этой причине он будет нам верным другом.

— А еще говорят, что женщина может себя чувствовать в безопасности только рядом с мертвым талдиринцем, и то лишь иногда, — заметил Рот.

Эньяра на это только пожала плечами:

— Я сама могу постоять за себя.

Оризиан улыбнулся на такую убежденность. Настроение Эньяры улучшалось по мере того, как отступали опасности. Мрак, сквозь который они с таким трудом пробивались, действительно потихоньку расступался, и впервые за многие недели надежда не казалась такой уж неблагоразумной вещью.

Всего лишь в полудне ходьбы от Колдерва, на северной стороне Кар Крайгара среди редкого леса поднимался покрытый дерном невысокий холм с несколькими чахлыми деревцами. Кейнин расположил свой лагерь под защитой этих истрепанных стражей.

Они торопились, и от этого переход по горам был еще труднее, хотя больше все же беспокоили холод и снег, чем лесные твари со своими стрелами. Кейнин опасался, что их продвижению могли бы помешать Лисы, но тех нигде не было видно. Правда, он знал, что сотни Лис уже прошли по Кар Крайгару. В лесу они видели трупы — приметы борьбы между кланами, — но волна жестоких дикарей все время катилась впереди отряда Горин-Гира. Некоторые из мертвых кирининов, которых они находили, были изуродованы или даже расчленены. Это были мужчины, женщины и дети, растянутые между деревьями или приколотые к земле. В глубине души Кейнину было противно, что он движется по следам обезумевших от крови лесных тварей. Только огромная нужда удерживала его на этой тропе: пока дети Кеннета нан Ланнис-Хейга не будут схвачены, он не сможет сказать, что сдержал обещание отцу. Бессмысленность и жестокость убийств, которыми Белые Совы наводнили весь лес, служили и его целям, потому что весть о них очень скоро донесется до Колдерва.

На безлесной и почти голой земле Кар Крайгара их донимали снежные бури. Скользкие скалы и снег потребовали нескольких жертв. На враждебных склонах негде было отдохнуть, поэтому теперь, когда острые пики остались за спиной, он разрешил короткую передышку на этом одиноком бугорке. Безрассудством было бы вести усталых и ослабших воинов вглубь незнакомых земель.

Тан (он все еще не привык именовать себя таном) сидел на темно-коричневом дерне, размешивая, как простой воин, обломки, кажется, последней галеты в жидкой овсяной каше, когда измученного вида человек вскарабкался к нему на холм и пал пред ним на колени. Это был один из стражей, выставленных по периметру лагеря. Кейнин спокойно поставил миску и рукавом вытер губы. Он ждал, когда человек заговорит.

— Здесь инкаллим, правитель. Один из Охоты. Он хочет поговорить с тобой.

Сообщение возбудило любопытство Кейнина.

— Приведи его ко мне.

Из леса появился человек в сопровождении большой охотничьей собаки с внушительной челюстью. Зверь тяжело взбирался вслед за хозяином на холм. Кейнин подумал, что, несмотря на самый дикий и угрожающий вид сурово обучаемых псов Охоты, инкаллимы никогда не берут своих питомцев на поводок. Конечно, если бы их водили на привязи, то люди куда как менее охотно общались бы с инкаллимами, а это противоречило целям и желаниям Охоты.

Инкаллим держался независимо и спокойно, но и это не могло скрыть следов тяжелого перехода. Он был бледен и изможден, как человек, несколько дней мало евший и отдыхавший. Когда он остановился перед таном, пес сел рядом с хозяином и не сводил с Кейнина темных глаз. Кейнин не поднялся с дерна, и после некоторой заминки инкаллим присел перед ним на корточки.

— Правитель, — обратился он.

— Ты из отряда Кеннека?

— Да, Охоты. Нас двое шло по следам девчонки Ланнис-Хейг, по вершинам от водопада, возле которого убили полукровку.

— И?..

— Их было шестеро. Две твари, на'кирим, воин Ланнисов, девчонка и юноша. Похоже, ее брат.

Кейнин поморщился и раздраженно потер лоб.

— Значит, вы не сумели их убить, — проворчал он.

— Мой товарищ попытался, когда они спускались с гор. Я подумал, что лучше следовать за ними на расстоянии, чем рисковать не только собственной жизнью, но и потерей их следа.

— Конечно. Где они теперь?

— Сегодня утром они вошли в Колдерв. Если бы я знал о вашем приближении, я бы последовал за ними в город и предпринял бы еще одну попытку.

— Игрис! — крикнул Кейнин, с трудом поднимаясь на ноги. При этом его миска опрокинулась и немного откатилась.

Щитник Кейнина пустился рысью со своего поста, который он занял недалеко от правителя.

— Найди всадника с самым быстрым конем, — рявкнул Тан. — Пусть отправляется в Колдерв. Я хочу, чтобы он доставил сообщение тому, кто там правит, кто бы это ни был: пришел Темный Путь, и если дети Ланнис-Хейга не будут переданы мне, я сровняю город с землей. Я уничтожу все их племя и утоплю в реке каждого ребенка.

Игрис кивнул и отправился выполнять приказ.

— И сворачивай лагерь, — крикнул ему вслед Кейнин. — Всем быть готовыми выступить вместе с вестником. Я хочу завтра с первым светом увидеть Колдерв.

VI

Стены храма Мудрого Инкалла в Кан Дредаре примыкали к лесу. Сотни сосен стояли и внутри его границ, покрывая землю больше чем вековым слоем иголок. Только очень сильный ветер мог немного развеять густой смолистый аромат. Редкий звук раздавался под темными, зелеными кронами, разве только щебетали прятавшиеся в них от зимы птички, да изредка колокольный звон сообщал о каком-нибудь ритуальном обряде. Город внизу, в долине — небрежно раскинувшийся оплот Крови Гир, — тоже нечасто давал знать о своем существовании. Даже самые бойкие дети знали, что лучше не посягать на гранитные стены Святая Святых.

Это были владения Теора, и, кроме самых первых лет его жизни, здесь был его дом. О своих родителях у него остались самые смутные, почти уже смытые временем воспоминания. Ему было не то пять, не то шесть — точнее он сказать не мог, поскольку никаких записей не велось, — когда в обмен на несколько серебряных монет родители отдали его в инкаллимы. Очень многие попадали в Инкалл таким же путем. Когда ему случалось вспомнить об отце с матерью, Теор испытывал благодарность к ним за такое решение.

Сегодня среди деревьев и между зданиями Храма наблюдалось необычное оживление. Кроме самого Теора, наряженного в парадное платье Мудрого Инкалла, здесь были воины Боевого Инкалла и угрюмоликие ловчие и следопыты Охоты. Такое скопление народа случалось только несколько раз в году: либо при официальных церемониях, либо, как сейчас, по поводу сбора Первых в Круглом Зале. Теор знал, что эта суета была лишь бледным отражением того, что творилась за стенами храма: Кан Дредар охвачен волнением, людей взбудоражили слухи о великих победах на юге. На улицах и базарах только об этом и говорили.

Теор шел к Круглому Залу в одиночестве. Когда происходят такие собрания, Первые и приходят, и уходят без сопровождающих лиц. Дубовые двери зала стояли нараспашку и ждали его. Только одинокий слуга подметал покрытый плиткой пол просторного, круглого зала. При появлении Теора человек, не поднимая глаз, тихо удалился. Зал был простым, ничем не украшенным. Только в центре светилось небольшое желтоватое пятно от нескольких зажженных на подставке свечей. Вокруг нее стояли три стула.

Найв из Боевого пришел следующим. Друг Теора молча подошел к своему стулу. Последней появилась Авенн. Первая Охоты была худощавой, подтянутой и опрятной женщиной, несколькими годами моложе обоих мужчин. На лице, обрамленном прямыми черными волосами, остались оспины после перенесенной в детстве болезни.

— И с закрытыми глазами Последний Бог видит все, — глухо произнес Теор.

— Под его взором солнце и луна, — хором отозвались остальные.

— Он видит мое сердце и мои желания.

— Есть только Темный Путь.

— Только Темный путь.

— Только Темный Путь, — повторили Найв и Авенн.

Слабое эхо их голосов отскакивало от голых каменных стен.

— Обнаружены десять человек, пересекавших Каменную Долину, — сказал Теор. — Воины Горин-Гира. Старые воины, давно осевшие на фермах долины Олон. Они оставили свои дома, чтобы отправиться на войну.

— Там были и другие, даже из здешнего личного гарнизона Регнора, — сказал Найв. — На этой неделе посредством удушения гарротой были казнены три дезертира. Они утверждали, что собирались идти на юг. Падение Андурана многих заставило мечтать о родине и Кайле.

— Говорите, что Кайл для Мудрого, а не для народа. Это не обещанное возрождение.

— Как скажешь. Никто не советовался с главами Мудрого по этому вопросу.

Теор повернулся к Авенн.

— У тебя есть интересующие нас ответы?

— Думаю, отчасти есть. — У нее был очень отчетливый, грубоватый выговор, наследие несовершенного воспитания в горах Фейн-Гира. — Сообщение, которое люди Вэны ок Горин-Гир нашли на курьере Верховного Тана, составлено на шифре, какой нам еще не встречался. Мы не смогли его прочитать.

Она увидела разочарование на лице Теора и заторопилась, не дав ему даже заговорить:

— Но мы знакомы с такой формой и строем шифра. Должна добавить, что из Горин-Гиров тоже никто в нем не разобрался бы; хорошо еще, что Вэна приказала передать сообщение в Охоту. Я бы сказала, что это больше похоже на разновидность того шифра, который Теневая Рука Гривена внедрил в Веймауте.

— А сам вестник? — спросил сумрачный Теор. — Что он сказал?

— Он рассказал нам многое из того, что знал, прежде чем умер. Нелегко было его расколоть, но мы нашли предел его возможностям. Хотя он прожил не так долго, чтобы можно было еще раз его проверить, но мы уверены, что он сказал нам все. Он под видом пастуха направлялся в Дан Эйгл, но знал только, что там он должен передать это сообщение владельцу одного из рынков.

— Немного, — проворчал Найв.

— Достаточно, — возразил Теор.

Авенн кивнула:

— Мы занимаемся только вероятностью и возможностью. Но вывод Охоты ясен: Регнор ок Гир переписывается с Советником Хейга. Возможно, даже с самим Гривеном ок Хейгом.

— Что Гривен, что его Теневая Рука, это одно и то же, — заявил Теор. — Советник правит Кровями Хейгов совершенно так же, как Верховный Тан.

— По большей части это правда, — согласилась Первая Охоты.

Теор вздохнул:

— Значит, настало время принимать какое-то решение. Под нашими ногами трещит лед; нам надо или поспешить вперед или повернуть назад.

Найв громыхнул:

— Согласен. Наш Верховный Тан науськивает одну Кровь на другую. Земли Горин почти обещаны Гейвену и Вину, если Кейнину не посчастливится вернуться. Так что, если Регнор откажет в помощи, эти двое колебаться не будут. Наши Крови утратили свою энергию, решительность, мощь, бодрость, забыли о традициях. Богатство и власть в этом мире милее им всего, что предлагает мир будущий. И Регнор боится, что его богатство и власть окажутся под угрозой, если он испытает себя против Гривена ок Хейга. Из всех них только Горин хранит в сердце веру, а теперь Энгейн умер, а его сын будет оставлен без помощи. — Он растерянно помотал головой. — Удивительно, что Тан Гир настолько забылся.

— Не так уж много лет прошло с тех пор, как Инкалл помогал Тану Гиру в усмирении Горин-Гиров, — тихо вставила Авенн.

— То были другие времена, и отец Регнора был совсем другим человеком, — возразил Теор. — У него от нас секретов не было. Да ему никто и не был нужен, поскольку все его желания лежали в одном русле с нашими. То, что было сделано тогда в Каменной Долине, усилило Гиров, а в те дни это подразумевало укрепление веры. На первом месте наша верность вере, на втором — Крови Гир и только на третьем — самому Верховному Тану. И если этого требуют, как сейчас, две первые, то третью можно отложить.

— Мы давно знаем, что в своих заботах Регнор не принимает нас во внимание, — сказал Найв. Его взор блуждал по мозаичному полу, словно он потерял монету и не может найти ее на фоне сложного узора. — Давно было ясно, что наступит такой момент, когда мы должны решить, не стоит ли нам тверже положить руку на рычаг управления. Я так понимаю, мы согласились, что что-то неправильно… прогнило… когда такие победы, как те, что выиграл Кейнин нан Горин-Гир, не находят отклика у Верховного Тана?

Теор и Авенн кивнули.

Найв склонил голову набок, но так и не поднял глаз.

— Вэна ок Горин-Гир недаром вдова Энгейна, она уже собирает новые силы и может послать их сыну, даже если Регнор это запретит.

Голос Авенн выдавал волнение, когда она заговорила:

— Если говорить о поддержке, то многие отправились бы на помощь, желает того Регнор или нет.

Теор знал о том, что неминуемо последует за этой встречей, и о той роли, которую они должны сыграть в возникающей модели судьбы. Он никогда не сомневался в остром чутье Авенн: Охота всегда находила себе лидеров, обладающих вкусом к самым драматическим поворотам и даже зигзагам Пути. А вот насчет Найва такой уверенности у него не было. Разгадать старого друга, не склонного к поспешным и необдуманным действиям, было гораздо труднее.

— Сколько мечей Вэна может вывести на поле боя?

Найв взглянул на Авенн, молча признавая, что Первая Охоты может знать нечто, чего не знает он. У Охоты были глаза и уши в любом, даже самом глухом, углу любой Крови.

Авенн ответила:

— Не больше, чем еще тысячу. И это последние, поскольку Хаккан тоже нельзя оставить совсем беззащитным.

Теор посетовал:

— Немного. Но что бы ни случилось, мы должны по крайней мере приложить усилия, чтобы сохранить Кровь Горин-Гир. Их необходимо поддержать, если вера существует ради того, чтобы усиливаться, а не слабеть от всего этого. Они есть путеводная звезда, на которую смотрят другие, особенно сейчас, когда они добиваются невозможного.

— Да, — согласился Найв. — Все будет зависеть от простого народа. Вложить достаточно огня в души народа, и даже Верховный Тан не сможет пренебречь этим. Авенн, что скажет Охота?

— Мы можем расшевелить деревни. Очень многие уже пересекли Каменную Долину. Везде такой пыл и рвение, каких не наблюдалось многие годы: празднества, костры и рассказы о воинской доблести. Мои люди могли бы затевать вольные разговоры о славе в любом месте скопления народа, вплоть до фермерских дворов. Разгорится такой пожар, с которым никаким танам не справиться.

— Даже со всеми мечами, которые Горин-Гир может собрать, и с армией, набранной из народа в придачу, Кейнин не сможет выстоять против Хейгов, — заметил Найв. Он методически растирал скрюченные пальцы. — Он будет уничтожен. Чего, кажется, Регнор и хочет.

— Там, где идет битва, все не один раз может измениться, — высказалась Авенн.

Ни Теор, ни Найв не ответили сразу. Найв продолжал массировать пальцы, как будто даже не слышал ее слов. Теор задумчиво смотрел на Первую Охоты. Ей, как всегда, не терпелось начать действовать. Может, это было и к лучшему. Они все знали, что это было сутью и главной проблемой решения, которое должно быть принято.

— Это устранило бы все ограничения, — тихо заметил Найв.

— Возможно, это то, что требуется, — ответил Теор. Тон у него был спокойный, ненавязчивый. Он ни в коем случае не принуждал старого друга. В такие времена, как нынешние, общее согласие и единодушие были очень важны. — Если Регнор ок Гир заключил какое-то соглашение с Верховным Таном, если он скорее позволил бы разбить Кровь Горин-Гир, чем рискнул вступить в открытую борьбу с Хейгом; если он предпочитает играть в мирскую власть и горячо заботиться о прочности своего трона, вместо того, чтобы распространять владычество истинной веры на все народы… Если все это так, то, возможно, время для сдержанности прошло. Народ закаляется в войне, как меч в печи. Это восстановит характер людей. И если начнется битва, то Регнор ничего не сможет сделать, чтобы погасить пожар, который мы разожжем. Тысячи, десятки тысяч последуют за нами.

— Это правда. Это правда, — тихо сказал Найв и надолго замолчал.

Теор решил, что лучше оставить Первого Боевого в размышлениях, и повернулся к Авенн.

— Напомни-ка мне о разговоре, который состоялся у нас три года назад. Кажется, это было перед свадьбой Наследника Крови Гейвен-Гир. Ты что-то упоминала о женщине, которая была у тебя в Колкире. Ты ее назвала Мечом, подвешенным над самым сердцем нашего врага.

Авенн улыбнулась, и Теор опять подумал, что ее улыбка напоминает волчий оскал.

— Я хорошо помню этот разговор. Удивительно, что и ты тоже, Хранитель Мудрости.

— О, я обнаружил, что чем старше становлюсь, тем больше вещей помню. Это неправильно, но что есть, то есть. Если такова наша судьба и нам предстоит отбросить всю сдержанность, то мне интересно, не настало ли время позволить этому Мечу упасть?

— С удовольствием, если на то будет общее согласие, — ответила Авенн, искоса взглянув на Найва. — Всего одна смерть, от которой наш народ исполнился бы веры. Как только та голова скатится, маловероятно, что кто-нибудь сможет предотвратить пожар: ни мы, ни Регнор, ни Гривен ок Хейг.

— Мы не выбираем судьбу, но выбираем, как мы ее встретим, — сказал Теор. — Если так уж записано, что мы должны суметь это сделать, то мы сделаем, какие бы опасности или препятствия ни встретились на нашем пути. Я ничего не делаю без общего согласия, но я говорю, что время пришло.

Найв, бросил руки на колени, словно измятые тряпочки:

— Боевой вступит в борьбу.

Теор подумал, что первое, значит, сделано. К добру ли, к худу ли, но мы положили себя на весы судьбы; мы оказываемся Лицом к лицу перед беспокойным будущим:

— Значит, мы согласны. Пусть будет, как писано.

— Как писано.

— Как писано.

Они уходили так же, как пришли: один за другим, поодиночке. Первой на белый свет вышла Авенн. Теор и Найв не разговаривали, дожидаясь, пока Первая Охоты исчезнет из виду. Но когда Найв уже хотел последовать за Авенн, Теор положил ему руку на плечо.

Этим вечером Теор ушел в свои палаты рано. Он отослал слуг и сам переоделся в ночные одежды. Потом открыл резную коробку, стоявшую возле кровати, и достал провидческий стебель. Растение уже многие годы чернило губы Мудрого, сначала легонько пощипывая и предвосхищая то, что должно было прийти. Он лег, сунул стебель в рот и осторожно пожевал зубами, не разжевывая, а только слегка надкусывая. Начал выделяться темный сок, и знакомое, приятное онемение стало распространяться по языку и губам. Медленно-медленно оно ползло по глотке в череп и, наконец, стало пробираться в рассудок. Потом появились видения. Иногда в хаотически разворачивающихся перед внутренним взором событиях и судьбах можно было уловить ценный смысл.

Никому, кроме Мудрого Инкаллима, не разрешалось пользоваться волшебным стеблем, потому что при недостатке жизненной школы, самодисциплины или чувства ответственности перед верой слишком легко можно было бы увлечься предлагаемыми им видениями. Дело в том, что в этих мимолетных и неопределенных видениях заключалось не будущее, а только прошлое и настоящее. Когда Теор грезил под действием волшебного стебля, он видел все тысячи дорожек и троп, которых следовало придерживаться, чтобы вызвать к жизни настоящее: он видел бесчисленные повести, во всем их множестве, законченные и незавершенные, которые Последний Бог вычитывал из своей Книги Жизней. Но он не видел того, что же еще случится с теми, кто путешествует по этому великому, запуганному Темному Пути.

Ожидая, пока волшебный стебель окажет свое действие, Первый Мудрого Инкалла наблюдал за пламенем свечи, стоявшей возле кровати. Его охватила смутная тревога. Похоже, прошедшие месяцы и недели принесли войну, какой не было уже более века. Само по себе это его не волновало. Все равно Кайл наступит только тогда, когда все человечество будет обращено в веру Темного Пути; а такое единство могло быть достигнуто только с помощью войн и завоеваний. Поскольку сам Кайл был неизбежен, то, следовательно, неизбежна была и победа, независимо оттого, чем кончится нынешняя борьба.

Беспокойство Теора скорее коренилось в сожалении. До восхождения Регнора на трон Кан Дредара Теор рассчитывал, что из того получится хороший Верховный Тан поскольку до смерти отца Регнор придерживался, казалось бы, того же направления мыслей, что и покойный: послушный, почтительный, исполненный сознания долга приверженец веры, убежденный, что ничего нет важнее ее продвижения. Но Регнор почему-то стал просто правителем, занятым ежедневными заботами власти. И они — все Инкаллы, но более всего сам Теор — потерпели неудачу, их функции оказались тану не нужны. Они допустили появление гнили. Когда-то с этим можно было справиться едва ли не с помощью детского перочинного ножика, а теперь требовался меч. Он ли ослабил бдительность? Он ли виновен в том, что дела дошли до такой крайности? Хотя, в конце концов, это не важно: есть курс, которым они обречены следовать. И все же не повредило бы лишний раз убедиться, что никому не простительно забывать основной постулат — все дела освящаются верой. Когда Боевой Инкалл выступил на юг, следовало бы и нескольким инкаллимам Мудрого сопровождать его.

Пощипывание волшебного стебля коснулось уже головы за ушами, прокладывая свой путь в рассудок. Образы начали появляться перед внутренним взором. Он поудобнее устроил голову на подушке, закрыл глаза и замер, стараясь выбросить все мысли из головы и дожидаясь того, что должно скоро появиться.

Тейм Нарран не был уверен в том, что крушилось по ту сторону двери. Судя по звукам, доносившимся из-за тяжелой дубовой створки, это было что-то весьма солидное. Из уважения к чувствам Рорика нан Килкри-Хейга — и, возможно, если быть честным, из-за волнения — он вошел, только дождавшись, пока шум утихнет.

Единственный оставшийся в живых сын Ленора — теперь ставший наследником Крови — стоял в центре небольшой комнаты, совсем забыв о ножке от кресла, которую все еще держал в раненой руке. Вокруг него по каменному полу рассыпались щепки. Сын Тана только сегодня утром вернулся с юга. Он привел из земель Даргеннан-Хейга живыми еще меньше людей, чем Тейм. Нарран подумал, что, когда тебя встречают новостью о смерти брата на Грайве, это слишком даже для человека менее бурной натуры.

Рорик будто не замечал присутствия Тейма. Он так и стоял, потерянный, оцепеневший от горя. Тейм заколебался. Он не был уверен, что может что-нибудь предложить молодому человеку, или, даже если бы мог, что предложенное будет принято. Хотя они были товарищами там, в сражениях Гривена; друзьями среди бушующей враждебности.

— Рорик, — тихо позвал он, но ответа не последовало, и он окликнул громче: — Рорик.

Молодой человек поднял дикие, мутные глаза, оглядел Тейма и перевел взгляд в окно.

— Извини, — пробормотал Тейм. — Ты заслужил лучшего возвращения домой, чем такое. Мы все заслужили.

Рорик выпустил из пальцев ножку. Она со стуком упала на пол. Он пошел к окну, по пути бессознательно отбрасывая обломки в стороны.

— Темный Путь ответит за это потоками крови, — с трудом выговорил Рорик. Он взялся руками за оконную раму и стал смотреть на отцовский город. — Я должен был быть здесь.

— Нам обоим следовало быть здесь.

— Я так гордился, когда отец поручил мне вести нашу армию на юг. Гордился! И посмотри, что от нее осталось! Все, кто пошел со мной, кроме нескольких сотен человек, погибли или умерли. Мой брат мертв. От нас осталась только тень того, чем мы, Килкри и Ланнисы, были прежде. Мы похожи на больных детей, наши силы истекают из тысяч ран.

— Еще ничего не кончилось, — сказал Тейм.

— Нет? — вскричал Рорик. Он повернулся от окна и гневно уставился на Тейма. Впрочем, это длилось всего мгновение. При виде лица Тейма, гнев его сразу утих. Он только покачал головой.

— Значит, у нас еще будет шанс поквитаться за то, что произошло, — ровным тоном продолжал Тейм.

— Может быть, — пробормотал Наследник Крови Килкри-Хейг. — Может быть.

— Я завтра уезжаю в Гласбридж. Мне хотелось перед отъездом повидать тебя, чтобы принести свои соболезнования и пожелать всего хорошего.

— Извините за вторжение, — донесся тихий голос, удививший их обоих.

У двери стояла Илэсса, мать Рорика. Она смотрела на сына, и на лице у нее была ужасная боль. Тейм понял, что она боится за Рорика.

— Здесь находится кое-кто, кого вы захотели бы увидеть, Тейм Нарран. Не пойдете ли со мной? — спросила Илэсса.

Тейм взглянул на Рорика, но молодой человек уже отвернулся, словно ему было стыдно встречаться с внимательным материнским взглядом. С тяжелым сердцем Тейм следовал за Илэссой по винтовой лестнице в центре Башни Тронов.

— В гавань пришли корабли, — на ходу объясняла Илэсса. — Они бежали из Гласбриджа. Он пал, Тейм. Разрушен.

Нарран не сдержал короткого стона.

— Хотя не все так плохо на сегодня, — быстро добавила Илэсса. — Сюда, входите.

Она довела его до двери, но сама не вошла. Он даже немного удивился почему, но потом его глаза наткнулись на единственного обитателя комнаты. У стола сидела хрупкая женщина. При виде ее у Тейма перехватило дыхание, и в голове сразу стало пусто. Все переполнявшие его мысли куда-то исчезли. А когда она поднялась из-за стола, чтобы обнять его, у него чуть не брызнули слезы.

— Я боялся за тебя. — Он крепко прижал женщину к себе и почувствовал ее руки на своей талии. Среди полного мрака наконец-то появились свет и надежда. Он больше ничего не мог, только прижимал ее к груди.

— И я за тебя, — задыхаясь, ответила Джэен. — На этот раз ты слишком надолго ушел.

— Да, очень надолго.

И некоторое время он вообще не мог говорить.

Потом она рассказала ему о конце Гласбриджа. О том, как тихим туманным утром с севера накатил дикий поток. Глас превратился в огромную стену воды, с ревом несущейся по долине. Онемел воинский лагерь у северных ворот, унося на своей спине груз в виде трупов людей и лошадей. Поток наваливался на деревянные заборы и мосты, колотил по ним деревьями, валунами, трупами и уносился дальше. Вода накатывала валами, бурлила и пенилась, пока не наткнулась на огромный дубовый частокол, но стена, защищавшая Гласбридж с севера, очень быстро была разбита и тоже унесена к морю. Половодье промчалось по центру города. И наконец около полудня затрещал и со стоном обрушился в пенные воды каменный мост, стоявший в устье Гласа еще со времен Королевства Эйгл.

Потом потянулись часы сплошного хаоса, шума, страха и гнева. А в сумерках вслед за потоком накатила армия Темного Пути, и больше ничего, кроме страха, не осталось.

Жена Тейма и дочь с мужем с большим трудом добрались до порта и в сумасшедшей прибрежной сутолоке сумели купить места на небольшом рыболовном суденышке. Перегруженное испуганными людьми судно, сильно раскачиваясь, еле выбралось из устья. И вот, подплывая к Колгласу и оглянувшись назад, они увидели поднявшееся над горизонтом в ночное небо оранжевое зарево. Стало понятно, что их Гласбридж в огне.

Во время всего жуткого повествования Тейм чувствовал, как в его сердце растет не только тяжесть, но и облегчение. Жена и дочь избежали великой резни, поглотившей его родину; безнадежный мрак счел возможным позволить ему этот единственный лучик света. Когда той ночью, впервые за долгое время, они лежали в объятиях друг друга, он обнаружил, что еще способен, на некоторое время, поверить в святыню и найти убежище.

Позади домика Хаммарна на берегу сидели Ивен и Оризиан. На'кирим хворостинкой вычищала грязь из-под ногтей. Оризиан смотрел на корабль Эдрина Дилайна. Опускались сумерки, и факелы освещали нос корабля и корму. Свет факелов все время мерцал, как будто перед ними то и дело кто-то проходил.

Где-то прокричала невидимая морская птица. Оризиан не слышал в Колгласе такого крика. И небольшие лодки, лежавшие на тине, выброшенной морем, и ветхие пирсы, к которым они были привязаны, имели самый заброшенный вид.

Оризиан сказал:

— Эсс'ир так еще и не появлялась. И Варрин. Я думал, что они нас уже найдут.

— Сейчас, когда в их землях бесчинствуют Белые Совы, а может быть, и Темный Путь, у них могут быть собственные проблемы. Во всяком случае, если они до сих пор не появились, то утром еще будет достаточно времени. Ты говорил, что парусник отплывет после полудня?

Оризиан кивнул. Ивен с еще большим усердием занялась ногтями. Ей явно было что сказать, и он не долго дожидался, пока она выскажется.

— Ты что-нибудь понимаешь в ценности для кирининов мертвых и места для смерти?

— Кое-что.

— Они чувствуют, что мертвые на них смотрят. Они приносят не успокоившимся мертвым жертвы в виде еды, чтобы те их не трогали. А еще у них есть ловцы душ, чтобы заманивать в ловушку тех, от кого они не могут отделаться. Тот ра'тин, который приняла Эсс'ир, это клятва, которая не может быть нарушена, потому что дается на пороге смерти. Если она не выполнит обещанного, то умерший не будет знать отдыха и так страшно разгневается, что не поможет никакая еда, никакое пение и барабанные дроби. И не важно, как сильно он любил ее, когда был жив. Это — серьезное дело.

— И Варрин не одобряет, — пробормотал Оризиан.

— Да. Полагаю потому, что он прежде всего всегда не любил Иньюрена. Большинство кирининов думают о на'киримах не лучше, чем хуанины. Я подозреваю, что Варрин был… обеспокоен причастностью одного из на'киримов к его сестре.

— И все-таки он помогает ей сдержать обещание.

— Он ее любит. И она должна была в первую очередь любить Иньюрена, чтобы сделать это.

Ивен отбросила прутик и, вытянув руки, полюбовалась на ногти:

— Так что, как ты понимаешь, Эсс'ир умерла бы за тебя, если бы понадобилось, потому что обещала. И ни по какой другой причине. Здесь начало и конец того, что она пошла с тобой так далеко и до сих пор с тобой остается.

Оризиан напряженно глядел на на'кирима, а она делала вид, что ничего не замечает.

— Значит, только поэтому?

Ивен выразительно кивнула:

— Только поэтому. Но и этого достаточно, не так ли?

— Достаточно.

— Хорошо. Значит, завтра утром ты можешь распрощаться со всеми.

Оризиан и так прекрасно знал, что может больше никогда не увидеть Эсс'ир, как только Колдерв останется позади, и он солгал бы себе, если бы притворился, что эта мысль совсем его не занимает. Ее присутствие что-то пробуждало и поддерживало в самых глубинах его души, даже когда она держалась на расстоянии от него.

— Плохи их дела, если Белые Совы зашли так далеко? И Темный Путь? — спросил он.

Ивен сложила руки на коленях.

— Может быть. Клан Лис всегда был невелик. И воинов у них немного. Горожане могли бы им помочь, но колдервцам никогда не стоит верить. Они не того сорта люди, чтобы рисковать собой ради других. Хотя кто знает? Это только приверженцы Темного Пути считают, что будущее вырезано в камне.

Оризиан с неожиданной горечью пробормотал:

— Вот безумие. Ничего этого не случилось бы, если бы мы не пошли сюда.

Руки Ивен дернулись, как будто она хотела отмести подобные мысли, но слова так и замерли у нее на губах. Потом она сказала:

— Осторожнее. Сознание вины — опасная вещь. Кто бы ни был виноват, только не ты и не твоя сестра. Лисы и Белые Совы, Истинные Крови и Темный Путь: это все старые драки. Они начались задолго до твоего рождения. И скорее всего эти войны будут бушевать еще долго после того, как все мы умрем.

Слабый крик, донесшийся с талдиринского судна, заставил его поднять глаза, но он ничего не увидел. Уже совсем стемнело; корабельные факелы, казалось, горели ярче, чем обычно. На мгновение ему очень захотелось опять оказаться в Колгласе или Гласбридже и получить шанс сделать что-нибудь большее, чем просто удирать от врагов; а еще он боялся того, что может там найти, того, что из-за войны ему придется стать таном. Таном во время войны. Если бы не Сердечная Лихорадка, таном стал бы Фариль, а уж он-то не побоялся бы встретиться со всем этим лицом к лицу. И для Крови это было бы лучше.

Он вздохнул. Совсем не было желания предаваться подобным мыслям.

— Так вы пойдете с нами? На корабле? — спросил он.

Ивен наморщила нос, что было совсем на нее не похоже.

— Кажется, это самое разумное. Я хоть и люблю уединение, но не полная дура. И Долина Слез, и Кар Крайгар сейчас не самые привлекательные места. С другой стороны, не могу сказать, что у меня очень радужные перспективы. Я никогда не встречалась с талдиринцами, но из того, что о них слышала, сомневаюсь, что сочту их компанию приятной.

— Что же вы будете делать потом?

Она слегка пожала плечами:

— Благодарить судьбу, если удастся выбраться из всего этого. Да клясть Иньюрена за то, что послал вас ко мне. Может быть, пойду в Хайфест. Насколько я помню, Иньюрен всегда хотел, чтобы я туда отправилась.

— А разве вы не можете просто… навестить их, как Хаммарна? Если Иньюрен хотел только, чтобы рассказали там об Эглиссе и о том, что случилось, разве вы таким же образом не можете этого сделать?

Ивен засмеялась и стала смотреть вдаль.

— Если я подобным образом вернусь в палаты Избранной, меня отшлепают и вышвырнут раньше, чем она потрудится выяснить, кто это был. Я уже попыталась подслушать Эглисса, и у меня нет желания повторять этот опыт. Они, в Хайфесте, хорошо защищены своим уединением. Даже больше, чем хорошо. И вряд ли незваного гостя, даже на'кирима, там ждет теплый прием. Они боятся, Оризиан. Как все мы и даже больше. Вы, чистокровные люди, немало старались для этого, и не одно столетие. В любом случае, если бы даже у меня появился шанс объявиться там, простое упоминание моего имени… ну, скажем так, я ушла оттуда не в самое лучшее время. Нет, Иньюрена они, конечно, любили. Когда он уходил, звучали всякие ласковые слова, высказывались сожаления о расставании. А когда уходила я, то разгорелась дискуссия и пожелания были не самые добрые.

— Вы не очень любили Иньюрена, а?

— Ха! Эта мне юная невинность! Воображаешь, что все так просто? Приязнь — неприязнь, любовь — ненависть? Мы с Иньюреном никогда не затевали разборок, по какую мы сторону.

Вдруг из-за лачуги Хаммарна донесся шум. Они вскочили и обернулись. Стало понятно, что кто-то молотит кулаком по дереву. Оризиан первым выбежал из-за домика. На мостовой стояли три человека: двое с факелами, а третьим был краснолицый мужчина в мятом железном шлеме и с копьем в руке. Этот третий смотрел прямо в лицо Хаммарна. Старый на'кирим возбужденно переступал с ноги на ногу и старался тщедушным телом закрыть дверь.

— Не лучший способ обрадовать гостей. Совсем не лучший, — лопотал Хаммарн. — Сломаете дверь, на ночь глядя.

Он заметил появление Оризиана, и краснолицый, проследив его взгляд, обернулся. У него была пестрая, жидкая бородка, а подбородок под ней был покрыт струпьями. Он смотрел на Оризиана едва ли не презрительно.

— Этот? — грозно спросил он.

Никто не успел ничего сказать, как Хаммарн ответил раздраженно:

— Гость, — и, обращаясь к Оризиану, представил: — Это Эйм.

Свинцовая мрачность, которую он вложил в эти два слова, словно предупреждая о надвигающемся бедствии, в другое время вызвала бы у Оризиана улыбку, но сейчас он слишком устал, да и на сердце у него было неспокойно.

— Второй Страж, — важно добавил Эйм. Если он надеялся произвести на Оризиана большое впечатление, то не преуспел.

— Что происходит? — из-за плеча Хаммарна рявкнул Рот.

Внезапное и неловкое появление из темной лачуги огромного щитника так поразило факельщиков, что они нервно попятились. Даже Эйм немного встревожился, но потом опять обратил все свое внимание на Оризиана и ткнул в него коротким пальцем.

— Тебя требуют в Башню.

— В Башню?

— Туда, где Томас вершит суд, — буркнула Ивен.

— Его, а не тебя, — рыкнул на нее Эйм. — И не попадайся на глаза, если не дура.

— С моим удовольствием, — ядовито отозвалась Ивен.

Рот задвинул Хаммарна за спину и вышел на дорогу. Он оказался на добрую голову выше Эйма, и ему приходилось неловко наклоняться к Второму Стражу.

— Не умно разбрасываться командами, не выяснив, с кем имеешь дело, — сказал он.

Оризиан поспешил вмешаться:

— Все в порядке. Нет смысла затевать споры. Во всяком случае, не сейчас. С ним пойдем ты и я.

Он немного волновался: только бы они не вздумали настаивать, чтобы пошла и Эньяра, — они же наверняка знали, что она в хижине, поскольку неотступно следили за ними, — но, похоже, Эйм был удовлетворен. Оризиан заметил, как Второй Страж старался вытянуться, чтобы стать чуть повыше рядом с великаном.

Они молча шли по темному городу, который уже ничем не напоминал дневной Колдерв. Было тихо, только кое-где из оконных щелей просачивался свет, да в воздухе ощущался слабый запах жареного мяса.

Эйм с неуклюжей важностью вышагивал впереди. Обиталище Первого Стража было единственным во всем городе каменным строением: оно действительно напоминало трехъярусную круглую башню, правда, весьма непрочную на вид. Вокруг нее роились деревянные постройки разного времени строительства, от чего башня напоминала короткий палец, торчащий из их центра.

В небольшой комнатке, в которой Оризиана и Рота оставили ждать, пахло плесенью. Из соседней комнаты доносились голоса. Страж Колдерва как раз ел и пил (с большим аппетитом, судя по звукам). У Рота был вид человека, терпение которого вот-вот лопнет.

Оризиан сказал:

— Я поговорю с этим Томасом, и мы сразу вернемся к остальным. Это недолго.

Щитник ожесточенно поскреб бороду:

— Неправильно, что вольные люди могут вот так нас таскать. Хотя, что с них возьмешь? — проворчал он.

— Нам нужно только продержаться до утра и благополучно добраться до корабля. Все остальное значения не имеет.

Вернулся Эйм. Он сбросил шлем, а вместо копья держал в руке поджаренный в кипящем жире ломоть хлеба. Он жестом пригласил Оризиана:

— Первый Страж примет тебя.

Рот тоже встал, но Эйм отмахнулся от него:

— Сторожевой пес останется здесь. Я сказал.

— Я так не думаю, — ответил Рот.

— Я только поговорю с ним. Жди меня здесь, — успокоил его Оризиан и на мгновение удивился собственной невозмутимости. Ему сейчас все казалось небольшими и неважными частностями на пути к судну Дилайна. Просто чем-то, что нужно отбросить в сторону, чтобы расчистить дорогу.

Рот явно сомневался, но все-таки опять опустился на скамью.

Палата Первого Стража была обставлена очень скудно и просто. Сам Томас оказался жилистым, хмурым человеком, с колючими, проницательными глазами. Он сидел на низком стуле и оценивающим взглядом рассматривал Оризиана. На стене за его спиной была растянута волчья шкура. Томас указал на табурет.

— Я слышал, что в горах неприятности, — сказал он, когда Оризиан сел. У него было неровное дыхание, и в груди все время что-то клокотало. — Лисы и Белые Совы сошлись друг с другом вплотную. Это было бы неудивительно, но я слышал и кое-что другое. Туда поднялись и люди тоже. Нынче Лисы мало знают о таких вещах, но я — Первый Страж, и пара таких дел мне знакома. Потому, когда мне сказали, что здесь хуанин оттуда и с ним женщины в сопровождении мужчин, я решил, что это пожаловал сам Темный Путь. По мне, так странные настали времена: правители Кан Дредара бродят по горам Кар Крайгара.

— Мы убегали от них, — коротко ответил Оризиан. Он не желал рассказывать больше, чем нужно. — Просто счастье, что мы добрались сюда. Нас сопровождают киринины Лисы. Без них мы пропали бы.

Последнее он добавил, надеясь, что с этим могут посчитаться там, где хуанины и киринины живут рядом, разделенные всего лишь рекой. Первый Страж не обратил на его слова внимания.

— У тебя выговор Ланнисов.

— Я из Колгласа, меня зовут Оризиан.

Томас медленно кивнул, как будто он об этом уже знал. Оризиан решил, что он блефует, слишком уж важничает. И совсем не верится, чтобы ему было знакомо имя племянника Кросана.

— Вас сопровождают не только киринины. И Ивен тоже, мне сказал мой Страж, — продолжал Первый.

— Мы встретили ее в горах, — объяснил Оризиан.

— Жалкую компанию вы подобрали. Впрочем, я всегда говорил, что у тех, кто связан клятвой, короткий ум.

Оризиан хотел было ответить, но Томас, не обращая на него внимания, продолжал:

— Так кто же еще? Лисы, на'кирим… А остальные? Я слышал, девочка и огромный человек. Как медведь.

Оризиан сказал:

— Моя сестра. А мужчина — дровосек. Он работал у моего отца, — чем дальше, тем меньше ему хотелось рассказывать Томасу, кто он такой; вроде бы человек не проявлял явной враждебности, но Оризиан видел более чем достаточно, чтобы стать осторожнее.

— Вот как? Ну что ж, раз вы так говорите… Мы здесь не вмешиваемся в дела других народов. И никто не побеспокоит вас до тех пор, пока от вас нет неприятностей.

Он закашлялся, а потом тыльной стороной ладони вытер рот.

— Каждый из ваших танов, как только начинает править, шлет к нам посыльных с требованиями присягнуть ему. Мы почти не обращаем на это внимание, и они здесь надолго не задерживаются. Правда, один недавно послал подарки; Теван, если я правильно запомнил. У меня все еще есть меч, который мой двоюродный дед отобрал у его людей. Он довольно хорошо украшает стену, хотя я лучше бы использовал его возле капкана на медведя, по правде сказать. Человек, который с ним пришел, ушел со звоном в ушах. Мой двоюродный дед был не мастак на слова.

Томас захихикал, но тут же закашлялся, отхаркался и сплюнул в оловянный горшок, стоявший у его ног. Судя по содержимому, горшок никогда не опорожнялся.

— Я считаю, что клятвы делают из человека раба. Здесь им не место, — заявил Томас.

— Однако, если Темный Путь явится сюда, вы могли бы найти применение этому мечу, — сказал Оризиан.

Томас только пожал плечами и забарабанил пальцами по столу.

— Мы сгибаемся только под ветром. Вы или Темный Путь — для нас большой разницы нет. Клятвы и все, что с ними связано, отбирают у человека свободу. Так какая разница, кому их давать? Вы в глубине души такие же. Так или иначе, но такие клятвы, как ваши, ведут только к убийству и тому подобному.

Оризиан еле сдержался, чтобы не ответить. Томас спросил:

— Значит, война, не так ли? На Гласе? Должна быть, раз на холмах появился Темный Путь.

— Да, сражение. Но оно долго не продлится.

— Ну, раз вы так говорите… — с кривой улыбкой, которой не хватало нескольких зубов, сказал Томас. — Я полагаю, вынужденный убегать от людей, рано или поздно убьет. Однако нам тут, в Колдерве, ваши неприятности не нужны.

— Неприятностей не будет, — твердо заверил Оризиан. — Завтра мы уйдем на талдиринском судне, и больше вы нас не увидите.

— Немалые монеты, раз он соблазнился взять вас с собой. На'кирима вы тоже забираете? — Голос у него опять начинал хрипеть, и в горле заклокотало.

— Ивен? Да, она пойдет с нами.

— Хорошо. Имейте в виду, если завтра, после ухода корабля, я обнаружу здесь вас или ее, то захочу знать почему. Я слежу за городом, и у меня хватает людей, которые мне в этом помогают. Мы ни в какое время не хотим видеть здесь людей Ланнисов, и уж тем более, когда вокруг рыщет Темный Путь.

— Мы завтра исчезнем. Можете об этом не беспокоиться.

Томас кивнул. Его опять сотряс мучительный кашель, он махнул Оризиану, чтобы тот уходил. Оризиан ретировался так поспешно, словно боялся, что один только звук кашля может заронить болезнь в его собственную грудь. И только оказавшись на улице и наглотавшись холодного, свежего воздуха, он спохватился, что кое-что упустил во время беседы. Впрочем, не имело значения, что Томас представлял несколько большую угрозу, — а возможно, был даже еще опаснее, — чем он ожидал. Скоро, уже скоро они будут далеко от этого города, и никогда, он в этом уверен, сюда не вернутся.

Они спали в хижине Хаммарна, на полу, тесно прижавшись друг к другу, укрытые мехами и сукном. Доски были неровными, но Оризиан спал крепко. Даже когда Рот захрапел — раскаты грохочущих, почти непристойных звуков могли бы поднять на ноги полгорода, — Оризиан только в полусне пихнул щитника в плечо. Рот что-то раздраженно пробурчал, но повернулся на бок и храпеть перестал.

Один или два раза Оризиан почти просыпался: то от доносившихся с пляжа вздохов мелких волн, то от забарабанившего по крыше дождя. Он слышал, как трещат доски лодок, слышал дыхание товарищей и опять забивался в середину кучи на полу маленькой лачуги, чтобы согреться. Он отдыхал, и хотя сны его были не очень спокойны, к утру тревога ослабла, а потом и вовсе забылась.

Еще только занимался вялый рассвет, но Кейнин уже видел огни Колдерва, мерцавшие на сером фоне земли, моря и облаков и выглядевшие еще более слабыми и хрупкими из-за начинавшегося дождя. Тан Горин-Гир поднял глаза к небу, там собирались массивные темные облака. Похоже, будет ливень.

Он с пятью щитниками вырвался вперед и теперь ждал, пока его догонят остальные. Они должны были уже быть здесь, и Кейнин сердился. До Колдерва добираться еще добрых два часа. По вязкому от накопившейся влаги, открытому и пустынному пространству они продвигались медленнее, чем он рассчитывал. Каждый миг задержки причинял ему острую боль, словно выпад, направленный лично против него, Кейнина; от этого настроение портилось еще больше.

Конь чувствовал настроение хозяина и беспокойно потряхивал гривой. Неподалеку, всего в нескольких шагах, оказался болотный ручей. Кейнин тронул коня, подъехал к воде, отпустил поводья и похлопал животное по шее, разрешая тому напиться. Это был уже совсем не тот конь, которого Кейнин много месяцев назад выбрал в отцовой конюшне. С другой стороны, а кто не изменился бы после такого путешествия? После Анлейна, Андурана, Кар Крайгара? Попона потеряла былой блеск, уже не так выпукло проступали мускулы. Кейнин еще помнил, как конь вскидывал голову и печатал шаг тем утром, когда они выезжали из ворот Хаккана, и Вейн ехала рядом с ним. Куда делось то великолепное высокомерие?

— Мы оба уже не те, что были, а? — прошептал он коню.

Игрис со своим конем устроился рядом.

— Подошли остальные, — доложил щитник.

Кейнин оглянулся. Действительно, к ним один за другим, вытянувшись в длинную цепочку, приближались сорок или около того всадников, все, что осталось от его воинов. Они промокли и выглядели совершенно измотанными. И кони были истощены до предела.

— Нет сигнала от вестника, что мы выслали вперед? — спросил Кейнин.

— Нет еще. Но он не мог опередить нас больше, чем на один-два часа.

— Очень хорошо. Мы здесь остановимся, но только чтобы накормить и напоить лошадей. Отдохнем, когда получим то, за чем пришли.

Игрис коротко кивнул.

Кейнин спрыгнул с коня и осторожно повел его в поводу по тропинке в густой траве. Вот уже день, как у них кончился взятый в дорогу овес, да и собственные запасы еды почти иссякли. Что бы ни произошло за сегодняшний, едва начинавшийся день, Колдерв должен обеспечить их всем необходимым для обратного пути через Кар Крайгар. Интересно, что они найдут по возвращении в Андуран? Он уделил мысли о Вейн всего лишь миг. Скоро он ее увидит.

Конь щипал траву. Дождь усиливался. По спине барабанили крупные, тяжелые капли. Кейнин передернул плечами; он предпочел бы чистый, сухой снег такой мозглой и пробирающей до костей зиме.

— Правитель, — крикнул кто-то. — Люди!

Он обошел коня сзади и посмотрел туда, куда указывал воин. Там из леса на плоскую болотистую равнину долины стремительно выкатывались киринины. Их было множество. Огромной волной, которая текла сквозь тростник и кустарник, они устремились к большой реке. К устью Дерва, к Колдерву.

— Это Белые Совы или Лисы? — спросил он.

Никто не ответил. С такого расстояния еще трудно было что-то определить.

— Лесные твари! — сорвался на крик Кейнин. Даже теперь, когда сам он думал, что избавился от них, мелкая возня, которую затеял Эглисс и его дикари, вызывала у него досаду.

— Это, должно быть, Белые Совы, — предположил Игрис, вглядываясь сквозь пелену обрушившегося дождя. — Им нужен лагерь Лис в устье реки.

Кейнин вскочил в седло. Дождь уже промочил ему голову и спину. Отряд помчался, оглашая воздух криком и бряцаньем оружия, но Кейнин этого не слышал, он направил коня к Колдерву. Там было будущее, оно ждало его, ему оставалось только двигаться вперед. Он уже обнажил меч.

— Бойня зовет нас! — выкрикнул он. — Мы едем!

VII

За шатром, в котором обитал Голос Белых Сов, в выложенной камнем яме под кровлей дубовых сучьев, которые от времени, дыма и высокой температуры стали твердыми как камень, жарко пылал токир. Днем и ночью, в снег и ветер, священный огонь клана горел всю долгую зиму. О нем заботились избранные блюстители, которые кормили его и следили за ним. Когда придет весна, и Голос пропоет над пламенем, народ начнет расходиться, и каждый а'ан заберет с собой одну-единственную горящую головню, чтобы, в какие бы дебри Анлейна ни забрел а'ан в своих летних блужданиях, в каждом походном костре светилась частица яркой души клана.

Группа воинов привела на'кирима Эглисса, связанного и с куском кожи вместо кляпа во рту, именно к шалашу Голоса. Они привязали его к песенному столбу, воткнутому в землю возле палатки Голоса, и, скрестив ноги, сели ждать. Они ждали много часов. Солнце прошло почти все небо. Облака, зыбкое и иногда рассеивающееся одеяние Блуждающего Бога, появлялись и исчезали. На'кирим стонал, кровь текла у него по запястьям и из уголков рта там, где его повредил кожаный кляп. Наконец из шалаша вышла маленькая девочка, с выкрашенными красной ягодой волосами и с дырочками, проколотыми в щеках, и пригласила одного из воинов зайти внутрь. Примерно через час он появился и вяло кивнул. На'кирима развязали, выдернули изо рта кляп и поставили перед Голосом.

Он стоял перед пожилой женщиной с морщинистой кожей и волосами цвета луны на воде. Там были и другие — мудрые главы а'анов последнего лета, певцы и сказители, могильщики и кейкирины со своими костяными ожерельями, — но заговорил с на'киримом только Голос.

Они разговаривали долго, старуха и полукровка, и о многих вещах. Они говорили об истории клана, о борьбе с хуанинами в Войне Порочных и о прошедших с тех пор столетиях. Они говорили о зле, творимом теми, кто правит городом в долине, их топорах и огне, которыми они уничтожают деревья в землях Белых Сов, и их стадах, которые все глубже проникают в Анлейн. О жизни на'кирима, его бегстве ребенком от Белых Сов и возвращении с приношением в виде подарков и обещаний от холодных людей с севера. Эти суждения, как нити, переплетали прошлое с настоящим. Только под конец они заговорили о союзах, вызванных необходимостью, о надеждах и преданных ожиданиях.

Голос тихо спросил его, почему правитель, чья армия прошла через леса Белых Сов, теперь отвернулся от своих друзей и забыл их. Почему обещания дружбы, которые на'кирим принес от имени правителя, превратились в прах. На'кирим ничего не смог ответить, но вместо этого заговорил о дороге зла, которую он прошел. Он говорил, и теперь Белые Совы поняли, что он часто делал это и раньше, на языке, который ложь превращал в правду, который растлевал рассудок и выворачивал суждения наизнанку.

Будь их меньше в шалаше, они, может быть, опять обманулись бы, но сейчас все были готовы к опасности, которую нес с собой этот на'кирим. Поэтому некоторые начали кричать, другие петь, чтобы заглушить его ядовитые слова, а некоторые стали лупить его палками.

Он просил и умолял, но, в конце концов, это был его судный день. Как бы долго он ни отсутствовал, но он вышел когда-то из их народа, и они поступят с ним, как должно. Голос произнесла свое суждение, и на'кирима выволокли из шатра.

На'кирим сопротивлялся и кричал, когда его уносили из во'ана. Он говорил тем голосом, который угрожал опустить пелену на мысли воинов. Его били древками копий до тех пор, пока он не замолчал и не перестал шевелиться. На'кирима тащили вверх по долине.

Они забирались все выше и выше, пока не достигли согнутых ветрами деревьев и трава под их ногами не стала грубой и труднопроходимой. Они продолжали двигаться и после полудня, пока не проткнули крышу Анлейна и не вышли на заболоченную, поросшую вереском местность, служившую границей между лесом и небом. И они шли еще дальше среди скальных гребней и ущелий. По прошествии времени они снова начали спускаться и, наконец, вышли на выступ, вокруг которого рос лес. Они добрались до Избавительного Камня.

Огромный, в два человеческих роста, одинокий валун покоился там, где его оставил Блуждающий Бог. Камень сплошь зарос лишайником более древним, чем клан, и даже более древним, чем сами киринины. Среди неисчислимых оттенков серого и бледно-зеленого кое-где виднелись более темные пятна. Черные полосы, которые больше не смывались. Они оставили в большом камне глубокие следы, бегущие вниз как следы полночных слез из двух аккуратных, с гладкими стенками гнезд, расположенных в верхней части лицевой стороны камня.

Воины положили на'кирима на землю и сорвали с него одежду. В сумрачном, приглушенно-аквамариновом вечернем свете его кожа казалась нежной, пепельно-серой. Он задергался, но они его удержали. Ему опять заткнули рот камнем, завернутым в лоскуток. Один из них вытащил две заостренных, крепких ивовых палки, каждая длиной с руку и не толще большого пальца. На'кирим начал извиваться, но киринины работали быстро, чтобы он не попытался применить какую-нибудь уловку, воспользовавшись своими тайными навыками. Потом они подняли ему руки и, крепко держа их, начали проворачивать палки так, чтобы проткнуть ими запястья. На'кирим закричал и потерял сознание.

Два воина взобрались на вершину Камня и, используя веревки, сплетенные из травы, обвязали на'кирима вокруг груди и подтянули его на лицевую сторону камня. Пока они его там держали, третий, у подножия валуна, управлялся с ивовыми колышками, вставляя их в выдолбленные в камне гнезда. Наконец, колышки встали на место, камень принял их, как многие и многие такие же до них, и на'кирим повис, распятый, на камне.

Низко сгорбившись, чтобы хоть как-то спастись от дождя, Оризиан и другие пересекли длинный дощатый мосток, перекинутый через устье реки Дерв. Под водой подпорки мостка густо покрылись водорослями и обросли ракушками. Выше уровня воды столбы, хотя и оставались еще довольно надежными, изрядно подгнили. Здесь, в устье, Дерв никакой угрозы собой не представлял, поскольку был довольно ленивой рекой. Но все же Оризиану было интересно, сколько эта река унесла жизней.

Они проснулись еще до рассвета, в темноте. Шел дождь, и с каждой минутой он набирал силу. Когда Оризиан объявил, что отправляется на поиски Эсс'ир и Варрина, он в душе надеялся, что пойдет один. Однако Ивен, Эньяра и Рот решили идти с ним. Ему не хватило духу отказать им. Пока они пробирались по берегу к речной переправе, Оризиан спросил у Ивен, не вызовет ли проблем то, что они явятся незваными.

Ивен отмахнулась:

— Здесь к таким вещам относятся не слишком строго. Да если бы строгости и были, так в округе не так уж много на'киримов.

— Хаммарн сказал, десять, — вспомнил Оризиан. — А мы никого не видели. Они что, прячутся?

— Ты не мог не заметить, что здесь все ведут замкнутый образ жизни. А сейчас они на грани: все нервничают, потому что в воздухе пахнет бедой.

Она была права: в во'ан оказалось очень легко проникнуть.

Никто не пытался их остановить, когда они спустились с шаткого мостика и пошли между палатками. Фактически оказалось, что попасть в это место можно было так же легко и спокойно, как накануне они вошли в Колдерв. Тут не было грязи по колено, которой встречало гостя человеческое селение — на всех широких тропах были брошены циновки, — и никаких косых взглядов или ворчания вслед. Здесь возникало ощущение большей безопасности, чем в человеческих городах. По крайней мере так показалось Оризиану. Хотя впечатление это продержалось недолго.

В центре во'ана на расчищенном и за многие годы утрамбованном до твердости камня участке земли собралась толпа. Когда они уже почти приблизились к толпе, Ивен осторожно толкнула Оризиана локтем и показала на воткнутый неподалеку шест. Он весь был украшен рогами, гирляндами челюстей и черепов животных. Кости были свежими, они даже еще не обветрились.

Ивен зашептала:

— Это плохо. Шест войны. Он означает, что они смотрят в лицо смерти.

При их появлении толпа кирининов тихонько зашевелилась. В воздухе стоял такой тяжелый запах, что Оризиану захотелось заткнуть рот и нос. Толпа немного расступилась, и тогда они увидели то, что находилось в центре.

Там на деревянной раме, примерно такой же, какие используют для того, чтобы подвешивать туши для разделки, безжизненно висел привязанный к ней голый киринин. Голова у него свесилась, и белые волосы как саваном закрывали все лицо. От плеча до бедра были отогнуты и навиты на палки узкие длинные полосы кожи. На освежеванных местах остались мертвенно-бледные, окровавленные полосы сырой плоти. Пах киринина представлял собой кровавое месиво. Его потрошили так, чтобы внутренности, вываливаясь наружу, падали на землю под ним. Удушливое, густое зловоние висело в воздухе. Эньяра тихонько вскрикнула от отвращения, а Оризиан почувствовал, как его замутило и рот наполнился горькой слюной. Рядом с Оризианом стояли три совсем юных киринина из клана Лис и со спокойным любопытством наблюдали за ним. Один из них держал в красивых ручках лук и колчан, чуть больше игрушечных.

Потом, обойдя за спинами толпу, к ним подошла Эсс'ир. Брат следовал за ней чуть поодаль.

— Вы должны уйти, — сказала Эсс'ир.

— Мы уезжаем, — объяснил Оризиан. — На корабле. Я хотел попрощаться.

— Мы к тебе придем.

— Тогда скорее, потому что мы сегодня уезжаем. — Он вдруг почувствовал острую боль и страх. Он не мог оставить ее, не поговорив. Ему, если не ей, нужно было кое в чем определиться. Он заметил, что Варрин как-то странно разглядывает его.

Оризиан услышал, как она ласково пообещала:

— Скоро. Но не сейчас.

— Вам лучше уйти. Не думаю, что сейчас это для вас подходящее место, — тихо сказал Варрин.

Оризиан неохотно согласился. Эсс'ир уже отходила от них, и он вдруг испугался, что может больше никогда не увидеть эти прекрасные черты. Он мог бы окликнуть ее, но не стал.

Ивен, тихо разговаривавшая с какой-то кирининкой, присоединилась к ним. Лицо у нее было встревоженное.

— Давайте уйдем, — сказала она.

Они вышли из лагеря и по мостку вернулись в Колдерв. Дождь так и лился, и вспенивал воду в реке.

— Вот уж действительно дикари, — пробормотала Эньяра.

— Да уж, — согласился с ней Рот, но заметил вялое удивление Оризиана и тихо добавил: — Хотя я видел, как люди творили и худшие вещи.

— Они поймали эту Белую Сову недалеко отсюда, южнее, — сообщила Ивен, когда они опять ступили на человеческий берег. — И их гораздо больше, чем там, откуда пришли мы. Очень близко. Похоже, будет большое кровопролитие.

— Сегодня? — спросил Рот.

— Возможно. Они говорят, что там не один десяток Белых Сов. И ваш друг Горин-Гир с товарищами тоже.

— Стойте, стойте, — вдруг прошипел Оризиан и резко замедлил ход.

Остальные удивленно воззрились на него, а он кивнул в конец улицы. Там под проливным дождем стояли четыре или пять человек, непонятные, едва различимые фигуры в бесформенных накидках, но ничего хорошего их появление не предвещало. Ивен покосилась на него и стерла со лба дождевую воду.

— А ты говорил, что вчера не встревожил Томаса, — упрекнула она.

Оризиан пробормотал:

— Не встревожил. Мы разошлись на самых благоприятных условиях, какие я смог выговорить.

Он быстро огляделся в поисках другой дороги. Всем нутром он чувствовал, что Томас не просто так следил за ними с самого их появления в городе. А люди уже двинулись к ним, и он разглядел палки и дубинки.

— Они будут иметь дело со мной, — зарычал Рот, даже вроде бы с удовольствием.

— Нет, — остановил его Оризиан. — Никаких сражений, пока у нас нет выбора. Мы их обойдем и доберемся до корабля.

А в голове у него звенело, что надо было окликнуть Эсс'ир, когда она уходила от него, а теперь уже поздно об этом думать.

— Сюда, — сказал он и повел их в боковую улочку. — Ивен, ты сможешь найти дорогу к дому Хаммарна?

— Думаю, что смогу, — и Ивен бросилась вперед. Переулок был такой узкий, что они были вынуждены мчаться гуськом друг за другом. В переулок выходили только задние стены домиков и лачуг. Дверей не было, а несколько окон были плотно закрыты. Вода лилась с крыш, и уж тут-то они промокли насквозь. Земля превратилась в предательски скользкую грязь с какими-то щепками, пустыми бочками и осколками битых горшков.

— Там впереди улица, станет легче, и оттуда ближе, — подбодрила их Ивен.

Они понеслись дальше, перескакивая через лужи и увязая в грязи. Рот поскользнулся и упал на колено. Оризиан помог ему подняться. Скоро выскочили на дорогу.

— Вот те на! — ахнула Ивен.

Прямо перед ними, всего в нескольких шагах, стоял Томас. С ним был Эйм и еще три человека из Стражи. На Первом Страже был толстый шерстяной плащ, а в руке он держал длинный меч.

— Тот самый народ, который мы искали, — прохрипел Томас.

— Я вижу, вы сняли со стены свой меч. Почему? — вступил в разговор Оризиан.

Рот выступил вперед, но Оризиан, не спуская с Томаса глаз, положил руку на плечо щитника.

— Потому что, возможно, я свалял дурака, вот почему, — прорычал Томас.

— Нам совсем не нравится, когда нас считают дураками те, кто думает, что они выше и лучше нас, — из-за спины Томаса добавил Эйм. Он с какой-то злорадной жадностью уставился на Оризиана. А тот с острым ужасом вспомнил, что безоружен. Момент был чреват насилием, а шелест дождя добавлял напряжения которое требовало выхода. Оризиан стоял лицом к лицу с Томасом.

— До нас от Темного Пути дошли вести, что они ищут двух беглецов. Мальчика и девочку, — заявил Первый Страж. Он метнул взгляд на Эньяру и опять уставился на Оризиана. — Возможно, путешествующих в сопровождении кирининов Лис и воина. И не просто беглецов, а родственников самого тана. Обещана награда тем, кто их поймает, и ссора с теми, кто им помогает.

У Оризиана было ощущение, что он настолько пропитался водой, что скоро не сможет дышать. Он сплюнул с губ воду и возразил:

— Вы мне сказали, что нас никто не побеспокоит, если мы сами не дадим к тому повода.

— Ах, повода? — рявкнул Томас. — Поводов у меня достаточно. Я должен защищать город от всяческого ущерба. Нам тут не нужны споры между правителями Крови, но вы нас в них втянули. И сделали это, не рассказав мне правды о том, кто вы на самом деле.

Оризиан ответил:

— Неумышленно. Дайте нам пройти, и у вас не будет неприятностей.

— Вы думаете? — продолжал глумиться Томас. — А я так думаю, что могут быть.

— Не воображай, Томас, что ты важнее, чем есть на самом деле, — проворчала Ивен.

Томас метнул в нее таким смертельно оскорбительным взглядом, что даже на'кирим испугалась.

А Оризиан застонал про себя: он физически почувствовал, как ускользает последняя возможность мирного исхода.

— Не испытывай мое терпение! — рыкнул на Ивен Томас. — Вы все пойдете в башню, а там посмотрим, как быть дальше.

— Нет, мы не пойдем, — твердо заявил Оризиан и увидел, как у Эйма от злости заплясали губы, а Томас прищурился.

И вдруг послышался грохот, потом какой-то настойчивый звук, откуда-то с прибрежной окраины города. Как будто кто-то колотил по котелкам. Или сталкивались друг с другом щиты. Очень тревожный звук.

— Томас! Томас! — донесся до них слабый и далекий, словно заглушенный ливнем, голос. — Они здесь! Всадники! Белые Совы!

Оризиан увидел, как потрясение мелькнуло на лице Первого Стража. На мгновение ему даже стало его жалко. Ему стало жалко их всех, потому что в этот момент и выбор, и шанс приобретали такой характер, что могли убить их всех. Со стороны реки донеслись и другие шумы: барабаны, крики с обоих берегов Дерва.

Ивен сказала:

— Это Лисы. Началось.

Оризиан посмотрел на Ивен.

— Значит, нам пора идти, — сказал он.

Он бросил вопросительный взгляд на Рота. Ему показалось, что в глазах щитника он увидел ответ на свой немой вопрос. Оризиан тронулся первым, щитник сразу за ним. Томас и его люди уставились на Ивен. Их агрессивность на мгновение затушевалась смущением и тревогой. Они медлили.

Но вот меч Первого Стража начал описывать дугу. Оризиан и сам не понял, как получилось, что он ударил Томаса в живот. В грязь они шлепнулись вместе. В тот же миг Рот дотянулся до Эйма. Оризиан услышал воинственный вопль щитника, но только отметил это про себя, поскольку весь его мир сузился до борьбы с комьями грязи, фонтанами воды и мелькающими конечностями. Каким-то краем сознания он понимал, что он может запросто умереть здесь, но тело яростно жаждало жизни, и он изо всех сил тузил Томаса кулаками и царапался, как дикое животное.

Первый Страж пытался подняться, опираясь на руку, но рука подвела его. В этот момент Оризиан всем телом навалился на руку Томаса, державшую меч, а пальцами вцепился ему в горло. И тут на бок Оризиана обрушился ужасный удар. Дубинка пришлась как раз на старую ножевую рану. Он чуть не ослеп от боли, но, не обращая внимания на продолжавшие сыпаться удары, не разжимал пальцев, и скоро услышал сдавленный крик Первого Стража.

Тогда он откатился в сторону и, с трудом преодолевая грязь, боль и ливень, поднялся на одно колено. Торец палки пронесся так близко от его лица, что он даже почувствовал ветер. Эньяра заорала от бешенства и бросилась на его противника. Человек пытался отмахнуться от нее палкой и отскочить в сторону, но не успел. Оризиан опять пополз к Томасу. Тот корчился в грязи, хватаясь руками за горло. Оризиан схватил его меч и, забыв все, чему его учил Рот, нанес дикий удар человеку с палкой. Клинок попал тому в колено, и человек упал, прихватив с собой и Эньяру. Оризиан, волоча меч по грязи, с трудом поднялся на ноги, вода лилась с него ручьем. С трудом переводя дыхание, он поискал взглядом Рота и наткнулся на запачканный грязью мертвый глаз Эйма. Второй Страж со свернутой шеей лежал на боку, а его мятый шлем валялся на дороге, и в него набиралась вода. Рот ревел как жаждущее крови животное. Оказавшиеся перед ним два Стража, нервно переглянулись и бросились от него прочь.

— Ланнис! Ланнис! — взревел Рот, и Стражи прибавили прыти.

Оризиан двумя руками поднял меч. Последний человек Томаса сбросил наконец Эньяру, и она беспомощно растянулась на дороге. А он, тяжело опираясь на палку, поднялся.

— Уходи, — крикнул Оризиан и пригрозил мечом. Рот, все еще продолжая орать и шатаясь как пьяный, тоже приблизился. Страж какое-то мгновение колебался, но обнаружил, что остался в одиночестве, и тоже захромал прочь.

Рот помог Эньяре встать. При этом он пользовался только правой рукой, а левая плетью висела вдоль бока.

— Ты ранен? — окликнул его Оризиан.

— И опять та же рука, — ухмыльнулся Рот. — Хорошо еще, что у инкаллимовских псов не очень длинные клыки, а то я совсем не смог бы ею пользоваться. Думаю, она не сломана.

Он кивнул на меч, который Оризиан все еще держал в руке, и протянул здоровую руку. Оризиан без колебаний рукоятью вперед отдал клинок щитнику. Даже с одной рукой Рот управился бы с ним лучше любого другого. Рот скупо улыбнулся, ощутив тяжесть оружия.

— Лучше себя чувствуешь, когда в руке меч, — сказал он и поморщился, разглядывая лезвие. — Даже если за ним не следили как следует.

Опять забили тревогу, еще яростнее, чем прежде. Сигнал раздавался уже где-то совсем близко, хотя из-за ливня судить об этом было трудно. И вдруг барабанная дробь резко оборвалась. Томас все еще валялся на дороге; оскалив зубы и слепо поводя глазами, он пытался вздохнуть полной грудью. Более или менее успокоившийся Оризиан на мгновение пришел в ужас от того, что сделал с человеком. Он увидел, что Рот хищно приглядывается к Первому Стражу.

— Оставь его, — проворчал Оризиан.

— Нам надо уходить. Немедленно, — вмешалась Ивен.

Дождь лупил по крышам и превращал дорогу в месиво. К громыханию бури добавились и другие звуки: испуганные крики иногда перекрывали шум дождя. Кажется, даже слышался звук сражения, хотя невозможно было сказать, откуда он идет, но вроде бы недалеко.

Рот заставил их идти посередине улицы из опасения, что за дверями или в переулках могут оказаться всякие неожиданности. Оризиану каждым мускулом тела хотелось бежать, но этого не позволяла острая боль в потревоженной ране и до предела настороженный Рот. Они осторожно дошли до угла и свернули на улицу, которая поворачивала к морю.

— Я слышу конский топот, — сообщила Ивен.

Оризиан попытался, но не сумел разобраться в мешанине звуков, может быть, в ней был и конский топот.

— Не разговаривать! — прикрикнул Рот. Он теперь шел сзади, прикрывая тыл, и постоянно оглядывался, ожидая опасности. И вдруг закричал: — Тревога!

Все оглянулись и увидели, что на перекресток, шатаясь, вышли два горожанина. Из-за дождя казалось, что они еще далеко, и звуки были едва различимы. Мужчины остановились, словно не решаясь идти дальше. Один из них разглядывал Оризиана и его спутников. Потом из дождя появились три всадника на огромных конях и, размахивая мечами, понеслись по грязи. Они налетели на горожан и сбили их с ног. Лошади все время скользили, из-под копыт, оставлявших глубокие следы в напитавшейся влагой земле, летела грязь. Потом всадники наклонились и зарубили упавших людей. Ни крика, ни стона до Оризиана не долетело. Он видел только, как всадники выпрямились, выправили лошадей и двинулись дальше. Лошади ставили копыта, поднимая фонтаны брызг, а потом с трудом вытаскивали ноги из грязи. Эньяра вскрикнула:

— Темный Путь!

Рот уже положил обе руки на рукоять старого меча. Всадники устремились прямо к нему. Оризиан увидел, что за их спиной, в глубине серой ливневой пелены появились еще наездники.

— Всем в дом, — сквозь зубы скомандовал Рот.

Оризиан повернулся и обнаружил, что с другого конца дороги к ним галопом скачут еще два воина. Впереди скакала женщина с развевающимися волосами. Она низко пригнулась к шее коня и меч держала на отлете, как будто первым же ударом и первому же встречному хотела снести голову.

— Они сзади, — выкрикнул Оризиан.

Не успели слова сорваться с его губ, как изящная, светловолосая фигурка выскочила из прохода между двумя хижинами и резким выпадом вонзила копье в шею коня, скакавшего первым. Животное взвилось на дыбы, а потом рухнуло в грязь, сбросив наездницу. Копье сломалось, и обломки его разлетелись во все стороны. Оризиан бросился вперед, но его опередила Эсс'ир. Она бросилась к женщине и нанесла ей удар точно в горло. Упавший конь бился на земле и пытался подняться. Второй наездник остановился, не доезжая. Из того же прохода, откуда появилась Эсс'ир, молча метнулся Варрин и всадил копье прямо в спину всадника, потом сдернул его с седла и бросил наземь. Копье он выдергивать не стал.

Оризиан повернулся в другую сторону. Три первых всадника были уже совсем рядом с Ротом. Щитник ждал их, расставив ноги и обеими руками опираясь на меч.

— Идем, — крикнула Эсс'ир, крепко схватила Оризиана за руку и потащила в переулочек, из которого она выскочила.

— Мне нужен меч, — ответил Оризиан, оглядываясь в поисках клинка, выпавшего у какого-нибудь поверженного воина.

Тогда Эньяра толкнула его с другой стороны и заорала прямо ему в ухо:

— Двигайся, двигайся!

В этот момент на них налетела Ивен и сбила всех на землю. Мимо пронесся всадник, и меч его со свистом разрезал влажный воздух как раз на том месте, где только что стояла Эньяра. Они кинулись в спасительный переулок, а дорога за их спинами вдруг наполнилась конями, вырывавшимися из-за пелены дождя.

— Рот! — завопил Оризиан. Во всей этой кутерьме ему никак не удавалось разглядеть щитника. Варрин бросился между двумя последними конями.

— Я приведу его, — на ходу, не оглядываясь, крикнул он.

Оризиану показалось, что он слышит голос Рота:

— На корабль, Оризиан! Пробирайся на корабль!

Эньяра тащила его по узкому переулку. Ивен и Эсс'ир были уже далеко впереди.

— Я никого не оставлю, — заорал на сестру Оризиан.

— Они нас найдут, — не оборачиваясь, ответила она. — Ты же не хочешь здесь умереть, правда?

Проскакивая мимо одного из домов, они услышали стоны. Они удалялись от моря, от спасительного талдиринского судна, но переулок нигде не поворачивал. Он шел прямо и вывел их на другую улицу.

На дороге пронзительно кричала женщина. Она тащила за собой по грязи девочку. Ребенок плакал. За их спинами, в дальнем конце дороги крутилось сражение: полдюжины обреченных Стражей Колдерва вели неравную борьбу с тремя окружившими их всадниками Горин-Гира. Один из коней испуганно плясал в стороне. Его всадник был сброшен. Двое других размахивали мечами. Оризиан видел только, как разлетались брызги крови, из-за дождя и расстояния показавшейся ему черной.

Эсс'ир повела их прочь от битвы, прижимаясь к стенам домов, как будто эти стены могли укрыть их от всепоглощающего ужаса Колдерва.

— Постойте, — задыхаясь, сказала Ивен. Она показала на ветхий домик впереди. — Я думаю, за ним есть выход на другую сторону. Мы сможем сократить путь к морю.

Она тихонько толкнула дверь, та приоткрылась, а потом неожиданно застряла. Тогда Оризиан пнул ее, и дверь с треском распахнулась. Они ввалились внутрь. Там оказалась всего одна комната: кровать со старыми шерстяными одеялами, стол, стул и очаг, полный золы. Хозяева сбежали. Или сражались, или, может быть, где-то погибли. Дождь стучал по тонкой кровле. Вода стекала с их волос и одежды.

— Мы не можем бросить Рота, — сказал Оризиан.

— Он знает, куда мы направляемся, и придет к нам, — возразила Ивен.

Она у дальней стены мучилась с задвижкой на закрытом окне. Оризиан подошел помочь.

Наконец створки распахнулись. Ивен высунулась из окна, чтобы проверить улицу. Эсс'ир следила за дверью.

— Ты покинула свой народ, чтобы пойти с нами, — обратился к кирининке Оризиан.

Мокрые волосы Эсс'ир прилипли к щекам. Дождевая вода тонкими ручейками сбегала по коже. Она поморгала, и капельки полетели с ресниц, словно серебряные бусинки дождя.

— Я должна убедиться, что вы спасены, — ответила она.

— Нам нужно идти, — настаивала Эньяра.

Ивен сообщила:

— Все спокойно. На этой стороне ничего тревожного не вижу. Хаммарн близко. Идите за мной.

Она выбралась из окна на дощатый настил, проложенный вдоль домов. За ней последовала Эньяра, потом Эсс'ир. Оризиан взялся за раму и уже занес ногу, чтобы выскочить на улицу, но в этот момент боковым зрением ухватил какой-то слабый отблеск: на стене висел нож. Он втянул ногу обратно в комнату, подбежал к стене и сдернул нож с крючка. Нож был простой, но острый.

— Оризиан.

Он обернулся, и сердце у него чуть не остановилось. В дверях стоял худощавый, сильный человек. Притолока была для него низковата, и он слегка пригнулся. В руках у него был меч; кровь пополам с водой стекала с клинка.

— Это ведь твое имя, да? — спокойно спросил человек. — А меня зовут Кейнин ок Горин-Гир.

Буря сразу отступила. Оризиан видел только лицо стоявшего перед ним человека.

Кейнин сделал большой шаг в комнату, выпрямился и начал поднимать меч, пока острие не оказалось на уровне груди Оризиана. Оризиан попятился к окну. Кейнин плавным движением придвинулся к нему. Оризиан швырнул себя в окно и как из катапульты вылетел под дождь. Он растянулся чуть не на середине дороги (при этом рот и нос оказались забиты грязью), перевернулся, отплевался и увидел, что Кейнин ок Горин-Гир уже поставил ногу на окно и втаскивает себя в проем. Эсс'ир стояла у окна, прижавшись к стене, и, как только тан показался из окна, она размахнулась луком и, как дубинкой, со всей силы врезала ему по лицу. Разлетелась брызгами кровь, и Кейнин с криком изумления и боли рухнул обратно в комнату. От такого употребления лук сломался, и Эсс'ир бросила его на дорогу.

— Нечего рассиживаться, — проворчала Ивен и помогла Оризиану подняться.

Они понеслись по улице, свернули за угол, срезали путь между какими-то домами и наконец вышли к морю. Оризиан сразу узнал это место. В хижине Хаммарна дверь была распахнута, из нее выглянул сам Хаммарн с широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Это вы? Это вы? — все повторял он, когда они подлетели к нему.

— Да-да, — отозвалась Ивен. — Ну, друг, пора тебе идти с нами.

Старый на'кирим глядел испуганно.

— Ты слышишь? Здесь не место для тебя.

Хаммарн вздернул голову. Даже сюда, несмотря на ливень, доносились крики и стоны.

— Возможно, — пробормотал старик. — Может быть, и так. Лучше собраться, — и он нырнул в хижину.

— Хаммарн… — начала было Ивен, но Оризиан остановил ее.

— Пусть делает что хочет. Мы будем ждать Рота, сколько сможем. И Варрина.

Ивен оглянулась на дорогу, по которой они пришли:

— Это может быть не очень умно.

Оризиан немного неуверенно посмотрел на нее, но сказал:

— Умно или нет, а я дам им шанс.

Он, пригнувшись, чтоб хоть как-то закрыться от дождя, обежал домик.

Море, избиваемое ливнем, представилось ему одной большой рябью. На корабле Эдрина Дилайна уже подняли паруса. По палубе метались фигуры. Оризиан махал и кричал, но, похоже, его никто так и не увидел. Он оглядел замусоренный, захваченный штормом берег. К одному из ближайших пирсов была привязана длинная, низкая гребная шлюпка. Он вернулся к остальным. Все толпились в дверях, только Хаммарн, что-то тихо бормоча себе под нос, рылся в груде своих деревяшек.

— Там есть лодка, которую мы можем взять, — отчитался Оризиан. — Но у нас мало времени; Дилайн уже готов к отплытию.

Он посмотрел на Эсс'ир. У нее был рассеянный и как будто даже с поволокой взгляд. Блестевшая от дождевой воды татуировка придавала ее глазам страдающее, беспомощное выражение.

— Что в во'ане? — спросил он.

Она чуть тряхнула головой:

— Враг пришел. Много.

— Сочувствую.

Оризиан почувствовал чью-то руку. Рядом стояла Эньяра с печальным и жалобным лицом.

Он постарался улыбнуться:

— Я знаю, но больше нет времени. Мы не можем ждать.

Хаммарн не взял ничего, кроме своих деревянных безделушек. Он обвязал лоскутком тряпки и прижал к груди небольшую связку с резными изделиями.

— Это возьму, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Оризиан вышел первый и направился к берегу. Он успел сделать всего несколько шагов и увидел, как из боковой улицы выскочили Рот и Варрин. Они бежали к нему. Киринин немного прихрамывал. Левая залитая кровью рука Рота зловеще болталась. Похоже, на этот раз она не просто онемела от удара.

И все-таки Оризиан почувствовал огромное облегчение.

Когда щитник подошел, Оризиан спросил, кивнув на окровавленную руку:

— Плохо?

Рот криво улыбнулся:

— Не так плохо, как могло бы быть. Повезло, что в этом унылом городишке много узких улочек; на лошадях не развернешься.

Они решили спуститься на берег, воспользовавшись одной из канав, которые промыла, обнажив при этом камни и ракушки, сбегающая из города вода. Они скользили и скользили по канаве вниз, к пляжу, и остановились, только проскочив чуть не половину пирса. Обшивка лодки казалась не очень надежной.

У пирса ее удерживали два каната. Ивен взялась за один, Оризиан за другой. Разбухший от воды узел никак не поддавался онемевшим пальцам. Тогда он вытащил из-за пояса нож и начал присматриваться к намокшим волокнам.

— Давай я разрублю, — предложил Рот и поднял меч. — Клинок не очень острый, но я справлюсь.

Оризиан отошел в сторону. Роту не удалось разрубить канат с первого удара.

— Мы уходим немедленно, — тихо сказал Варрин.

Оризиан обернулся к нему. Воин-киринин был невозмутим и глядел не на Оризиана, а на Эсс'ир. Она ответила не сразу. Оризиан искал и не находил нужные слова. Один раз, всего один раз, он должен сказать ей то, что необходимо сказать.

— Кейнин! Это Кейнин! — вдруг закричала Эньяра.

Вдоль берега тяжело скакали человек десять-двенадцать. Оризиан смахнул с ресниц дождевую воду. Мчавшийся впереди Кейнин дико нахлестывал коня. Оризиан услышал, как сзади еще раз рубанул меч.

— Один готов. Сейчас перерублю второй, — сообщил Рот.

Ивен бросила напрасные усилия и встала рядом с Оризианом. Воины Темного Пути были уже близко. Фонтаны грязи и песка вылетали из-под ног их коней. Оризиан уже слышал чавканье копыт.

— Скорее, Рот, — попросил он.

Оризиан наблюдал за приближением Горин-Гира. Уже видна была ярость на лице Кейнина и огромная кровавая рана, оставленная луком Эсс'ир. У Оризиана появилось странное ощущение, что промокшая одежда стала свинцовой. Он стиснул рукоять ножа. За его спиной падал и падал на канат меч Рота. Щитник выругался. Кейнин натянул поводья. Конь как вкопанный встал у входа на пирс. Остальные всадники собрались вокруг Кейнина. Они выглядели так, словно небеса извергли их вместе с дождем, как самое дикое воплощение бури. Кейнин вытянул меч и указал на Оризиана.

— Взять его! — крикнул он.

Воины спешились. Оризиан видел, как они изготовили арбалеты.

— Рот? — не оглядываясь, спросил он.

— Готово!

В этот момент мимо него темной злобной тенью мелькнула первая стрела и канула в море. В ответ Варрин пустил свою стрелу. Она пронеслась мимо Кейнина и тяжело ударила воина, находившегося за его спиной.

— В лодку. Все, — скомандовал Оризиан.

— Батюшки! Батюшки мои! — не переставая, причитал Хаммарн.

Он и Ивен, потом Эньяра забрались в лодку.

Шелестящий ливень стрел висел над пирсом. Наконец и Оризиан бросился к шлюпке, и в это время у него за спиной ахнул Рот, в плечо которому угодила стрела. Лодка чуть не зачерпнула воды, когда щитник в нее свалился. Оризиан старался удержаться на ногах. Ивен возилась с веслом и как будто слегка удивилась, увидев стрелу, вонзившуюся ей в руку.

Варрин и Эсс'ир все еще стояли на краю пирса, посылая одну стрелу за другой.

— Сюда! В лодку! — закричал Оризиан кирининам.

— Греби, греби! — вопила Эньяра Хаммарну. Им обоим было никак не справиться с веслами. Лодка начала потихоньку отходить от пирса.

— Не глупи! — орал Оризиан, дотягиваясь до Эсс'ир. — Вам нельзя здесь оставаться.

Кейнин уже бежал по пирсу, его воины не отставали от правителя. И вся эта группа была похожа на стаю воронов, вылетавших из хлещущего ливнем неба. Оризиан услышал вопль бессильной ярости Кейнина. Варрин и Эсс'ир молча переглянулись и спрыгнули с пирса. Они так легко и точно приземлились в лодку, что она едва вздрогнула.

Оризиан перелез через обессиленного Рота, тот тихонько застонал. Оризиан увидел сочившуюся из-под кольчуги воина кровь, но не позволил себе отвлекаться на это. Не сейчас. В шлюпке было всего четыре весла. Эньяра и Хаммарн гребли двумя. Ивен, как могла, справлялась с третьим.

— Нет! — вскрикнул Кейнин, когда лодка сделала еще один, очень неуверенный, рывок от пирса.

Опять поток стрел темными вспышками метнулся из ливня в сторону лодки.

— Пригнитесь, — приказал Оризиан и налег на весла. Несколько арбалетных стрел с глухим стуком вонзились в корму и корпус суденышка. Он почувствовал, как вздрогнуло весло, и увидел, что в него тоже впилась стрела. А следующая попала ему в руку. Потом обстрел на какое-то время прекратился, потому что воины на пирсе торопливо перезаряжали арбалеты.

Волны, поднятые штормом, били в нос лодки. Вода перехлестывала через борта и хлюпала под ногами, брызги плотным туманом накрывали головы.

Задыхаясь и сплевывая соленую воду, Оризиан изо всех сил, какие у него еще оставались, налегал на весла. Они потихоньку отходили от Колдерва, а на самом краю пирса над темной водой стояла уже расплывающаяся в льющемся как из ведра дожде фигура Кейнина. Он бессильно глядел им вслед. Тан Горин-Гир следил за ними до самого корабля.

Наконец они попали в течение, которое вынесло их прямо к талдиринскому судну. Матросы, смеясь и одобрительно покрикивая, сбросили им веревочную лестницу. Когда Рота обвязывали веревками, чтобы поднять на борт, щитник потерял сознание.

I

В гавани Колкира скопилось множество лодок, больших и маленьких. Весь город, и особенно район гавани, запрудили воины: не только воины-килкри, но и остатки армии Ланнис-Хейга и силы Эйта, Тарала и Хейга. Там были и сотни тех, кто сумел спастись бегством после сражения в долине Гласа. Никогда на памяти живых город не был так переполнен людьми.

Тейм Нарран протискивался через толпу к порту. Толпа была такая плотная, что он то и дело рисковал потерять Рорика нан Килкри-Хейга, который прокладывал ему путь. Слухи в Колкире крутились один мрачнее другого, но сегодня у Рорика были только добрые вести. В палаты Наррана, которые тот занимал в Башне Тронов, он принес настолько неожиданные, настолько радостные известия, что Тейм с трудом осмеливался позволить сердцу в них поверить.

— Где они? — спросил Тейм, стараясь перекричать шум.

— В доме управляющего портом. Они пришли на талдиринском корабле всего час назад. Они хотели попасть в Колглас, но капитан от каких-то рыбаков узнал, что произошло в Гласбридже, и, значит, не смог бы доставить их в устье. И потому привез их сюда. Они хотели вымыться и сменить одежду, прежде чем предстать перед моим отцом.

Когда они подошли к дому, Тейм уже не мог сдерживаться. Он пробежал мимо слуги, охранявшего двери, и с бьющимся сердцем кинулся искать тех, кого уже не надеялся когда-нибудь увидеть. В обеденном зале он обнаружил такую странную компанию, какую и вообразить себе не мог: у стола сидела Эньяра, племянница его покойного Тана, с двумя на'киримами — один маленький, взъерошенный старик, который, казалось, норовил заснуть прямо там, где сидел, и женщина, которая обернулась и уставилась на него пронизывающим взором. За их спинами возле ревущего за решеткой камина огня стояли два высоких киринина — мужчина и женщина, — одетые в одежды для леса. Когда он вошел, они посмотрели на него, и он встретил суровые взгляды. Женщина почти тотчас снова опустила глаза, но мужчина не спускал с него кремнисто-стальных глаз. Свирепые спирали татуировки на лице киринина придавали его взгляду крайнюю дикость. Тейм лишился дара речи.

Но тут на лестнице за его спиной послышались тяжелые шаги, и он обернулся. Спускались двое: одного он вроде бы когда-то знал как Рота Колина, только этот был совсем худой, и лицо у него какое-то землистое, и волосы совсем седые, и рука на перевязи. Щитник тяжело спускался по лестнице, опираясь на товарища. И все внимание Тейма поглотил этот товарищ: молодой, худощавый, с усталым лицом, с печальными, но живыми глазами, в которых только что промелькнула искра узнавания. Юноша, перед которым Тейм мог только преклонить колено.

— Оризиан. Мой Тан. Мой меч, моя жизнь — твои.

II

На'кирим провисел на Избавительном Камне всю ночь. Воины Белые Совы сидели на траве на холмике и наблюдали за ним. Все свое бдение они не ели, не спали и ни словом не обменялись. Они просто ждали, когда Камень разорвет человека. Они уже не раз видели, как другие встречали такой же конец. Простое тело не могло сопротивляться силе этого валуна, древней клетке для душ.

Рядом с ними лежали кожаные мешки с водой. В таких меховых шкурах, как у них, им была не страшна самая холодная ночь. Луки и копья они прислонили к плечам. Все долгие часы темноты они почти не шевелились. Человек на камне иногда шевелился и даже стонал, несмотря на кляп, оставленный во рту.

Серые облака силились притушить встававшее солнце. Ветер стих. Вершины деревьев успокоились, и пала полная тишина. Там, где из ран на запястьях стекала человечья кровь, высохли черные ручейки. Голова у распятого повисла, он уже много часов не двигался, но киринины все же не спускали глаз со скрюченного, обнаженного тела. Он уже казался полумертвым.

Паривший в небе канюк начал снижаться плавными кругами. Все ниже и ниже, и наконец опустился на Камень. Один из наблюдателей вытянул ногу и взял в руки лук. Еще не время канюкам пировать на падали. Птица в два взмаха огромных крыльев опять поднялась в небо, сделала несколько кругов, а потом отправилась искать другую, не охраняемую добычу на широких просторах Энтирин Хаэра.

Время шло. На'кирим стонал, но ни разу не очнулся.

День потихоньку клонился к ночи. Накрытые серыми сумерками деревья и камни теряли свои очертания. Где-то далеко ухала сова. Ей ответила другая, еще дальше. И эта перекличка продолжалась довольно долго. Облака начали расходиться, и в прорехах между ними засветились звезды.

Избавительный Камень залил мертвенный свет. Наблюдатели-киринины увидели, как человек на камне поднял голову. Он вроде бы ни на что не смотрел и в то же время видел нечто такое, чего они видеть не могли. Судорога пробежала по груди и верхней части тела, руки, закрепленные ивовыми палками, дернулись, голова опять упала.

Наблюдатели развернули меховые накидки, набросили их на плечи и опять стали ждать.

В самый холодный час перед рассветом, в час, когда мир ближе всего к смерти, на'кирим заплакал. Киринины, с их умением видеть в темноте, разглядели бежавшие по лицу слезы и дрожь, сотрясавшую все тело распятого. Вокруг тряпки, в которую был завернут каменный кляп, выступила пена. Белые Совы понимающе переглянулись. Теперь уже недолго.

И все же, когда занялся тусклый, несмелый рассвет, на'кирим все еще жил. Слезы уже не текли. Он смотрел на кирининов с холодным отчаянием. Белые Совы спокойно и бесстрашно смотрели на него.

Опять прошел день и отступил перед ночью. На'кирим жил дольше, чем любая другая жертва Избавительного Камня за многие годы. Вечером облака рассеялись, и желто-оранжевый свет залил огромный валун и его бремя. Смерть подкралась по траве и дохнула на на'кирима. Воздух заклокотал в его стиснутых легких, мускулы рук ослабли, голова бессильно повисла. Оба киринина поднялись и подошли убедиться в том, что наступил конец.

Но конец оказался не тот, которого они ожидали. Грохот в груди на'кирима стих. Пала великая тишина, и с нею опустилась полная тьма. Опять потекли слезы, только теперь это были кровавые слезы. Измученная голова поднялась, медленно, будто под огромной и страшной тяжестью, и вот когда солнце скрылось окончательно и тени накрыли все вокруг, на'кирим открыл кровавые глаза и уставился на них пристальным взором. И в этом взгляде больше не было отчаяния, но один только громадный ужас и отвращение.

С балкона на западной стороне Хайфеста Сирис и Амонин разглядывали пики Каркирских Гор, резко обрисованных последними остатками пламенно-красного диска. Они стояли рядом, накрывшись одним шерстяным одеялом, вокруг них кружился легкий снег. Тепло, которое Амонин призвал из Доли, защищало их от стихии. И вдруг тепло поколебалось, и вместо него ворвалась струя пронизывающего, зимнего холода. Сирис пошатнулась от странного ощущения, что мир покидает ее, и если бы не сильная рука Амонина, она упала бы.

— Ох, что это было? — еле слышно произнесла она и прижалась к нему.

— Что-то… кто-то… изменился, — прошептал он. Она услышала напряженность в его голосе и даже страх. Крошечные слезинки появились в уголках его глаз. — Какое страдание. Какое… изумление.

Высоко в Башне Тронов, в спальне с пронзительным воплем проснулась на'кирим Ивен. Она подскочила, и свежая белая простыня слетела с нее. Все лицо ее заливал пот. Она так и осталась сидеть, вцепившись пальцами в простыню и задыхаясь так, словно ей не хватало воздуха.

Дверь с грохотом распахнулась, и ворвался стражник, один из людей Тейма, которого тот поставил у дверей Ивен, несмотря на все ее протесты. Он подошел к кровати. Она повернулась и уставилась не него непонимающими, растерянными после ночного кошмара глазами.

— Я задремала в темноте, — объяснила она слабым, надтреснутым голосом. — Человек. Ужасный, конченый человек. И ничего в сердце, кроме ярости.