Рождество на Ганимеде

Айзек Азимов
Рождество на Ганимеде

Тихонько напевая себе под нос, Олаф Джонсон оглядел пышную пихту в углу библиотеки, и его небесно-голубые глаза подернулись мечтательной дымкой. Библиотека была самым большим помещением в Куполе, но для его целей она подходила в самый раз. Порывшись в огромном посылочном ящике, Джонсон вдохновенно извлек на свет первую бумажную гирлянду.

Какая сентиментальная муха укусила руководство «Ганимед продактс инкорпорейтед», что оно выписало на Ганимед полный комплект рождественских украшений, Джонсон не знал и выяснять не стремился. Он вообще предпочитал держаться тише воды ниже травы. Добровольно вызвавшись отвечать за приготовления к празднику, он был вполне доволен своей долей.

Но вот библиотека озарилась тревожными сполохами — истерическое мигание сигнальных ламп означало общий сбор. Джонсон чертыхнулся, отложил молоток и свернутую в рулон гирлянду, вытряхнул из волос конфетти и понуро поплелся в административный отсек.

Когда Олаф вошел, комендант Скотт Пелхэм уже сидел в своем глубоком кресле во главе стола. Его толстые пальцы неритмично барабанили по стеклянной столешнице, глаза метали молнии. Джонсон, не дрогнув, встретил свирепый взгляд начальства, поскольку в его, Джонсона, епархии, никаких сбоев не случалось уже добрых двадцать циклов.

Помещение быстро заполнялось людьми. Пелхэм, окинув стол взглядом, мгновенно пересчитал присутствующих и сделался еще более серьезен.

— Так, все здесь, — сказал он. — Парни, у нас ЧП.

Собравшиеся вяло зашевелились. Олаф облегченно выдохнул и принялся изучать потолок. ЧП на Ганимеде случались в среднем раз в цикл. Обычно оказывалось, что руководство подняло нормы добычи оксита или недовольно качеством листьев карины... Однако следующие слова коменданта заставили Олафа похолодеть.

— В связи с этим у меня один вопрос, — сказал Пелхэм. Когда он злился, его баритон всегда делался хриплым, как скрежет ржавой пилы. — Какая тупая сволочь нарассказывала нашим эмми сказок?

Олаф нервно кашлянул, и все взгляды немедленно обратились к нему. Кадык у него нервно запрыгал, лоб сморщился в гармошку. И еше его затрясло.

— Я-я... — заикаясь, пролепетал Джонсон и тут же умолк, беспомощно ломая длинные пальцы. — Я хотел сказать, я был там вчера, после... э-э... в связи со сбором листьев... Эмми работали медленно, и...

Пелхэм перебил его, и на этот раз голос его звучал тихо и ласково, что не предвещало совсем уж ничего хорошего:

— Ты рассказывал туземцам про Санта-Клауса, Олаф?

Улыбка коменданта очень живо напоминала волчий оскал, и

Джонсон сломался. Почти помимо хозяйской воли голова Олафа дернулась, изобразив испуганный кивок.

— Выходит, рассказывал? — уточнил Пелхэм. — Так-так, ты, значит, просветил их насчет Санта-Клауса. Он, мол, летает по небу на санях, запряженных восьмеркой северных оленей, да?

— Э-э... а разве не летает? — робко спросил Олаф.

— Ты даже нарисовал для эмми северных оленей, чтоб они уж совсем наверняка все поняли правильно. А еще сказал, что у Санты минная белая бородища и одет он в красный костюмчик с белой опушкой.

— Ну да, я так сказал, — признался Олаф, не понимая, к чему клонит комендант.

— И что у него с собой большущий мешок, битком набитый подарками для хороших мальчиков и девочек. И что Санта забирается в дом через трубу и раскладывает подарки по носкам.

— Ну да.

— И еще ты им сказал, что этот парень строго соблюдает график, верно? Планета сделает еще один оборот, цикл закончится, и он явится к нам?

Олаф робко улыбнулся.

— Да, комендант, я как раз собирался вам сказать: я там наряжал елку, то есть пихту, и...

— Заткнись!!! — проревел Пелхэм. От ярости он дышал тяжело, с присвистом. — Ты знаешь, что придумали эти чертовы эмми?

— Нет, комендант.

Пелхэм перегнулся через стол и выкрикнул в лицо Олафу:

— Они хотят, чтобы Санта-Клаус приехал к ним сюда!!!

Кто-то засмеялся, но под тяжелым взглядом начальства подавился смехом и сделал вид, будто просто закашлялся.

— А если Санта-Клаус не явится, они грозятся бросить работать! Забастовкой грозят!

На этот раз никто не засмеялся и не притворился, что его одолел кашель. Всех интересовал только один вопрос, а если у кого-то имелись другие, он предпочел промолчать.

Олаф озвучил этот единственный актуальный вопрос:

— А как же норма?

— Вот-вот, как же норма? — прорычал Пелхэм. — Или мне нарисовать пару картинок, чтобы до тебя дошло? «Ганимед продактс» должна поставлять сотню тонн вольфрамита, восемь тонн листьев карины и пятьдесят тонн оксита ежегодно, иначе у нее отберут лицензию. Я полагаю, это известно всем присутствующим. Так уж вышло, что текущий год заканчивается через два ганимедских цикла, а мы на пять процентов отстаем от графика.

В комнате повисла глухая испуганная тишина.

— А теперь эмми отказываются вкалывать, пока к ним не прилетит Санта-Клаус. Прощайте, эмми, прощай, норма, прощай, лицензия, — и прощай, работа! Что нужно сделать, чтобы вы это поняли, жалкие идиоты! Если компания потеряет лицензию, мы лишимся самой высокооплачиваемой работы в Солнечной системе! Можете помахать ей ручкой, если только... — Он выдержал театральную паузу, свирепо глянул на Олафа и закончил: — Если к следующему циклу у нас не будет Санта-Клауса, восьми северных оленей и летающих саней. И клянусь каждой космической пылинкой в кольцах Сатурна, мы их раздобудем, особенно Санту!

Лица собравшихся мгновенно покрылись мертвенной бледностью.

— У вас есть кто-нибудь на примете, комендант? — раздался чей-то сиплый от волнения голос.

— Да, так уж вышло, что есть. — Пелхэм откинулся в кресле.

Олафа внезапно бросило в пот — он обнаружил, что тупо таращится на подушечку комендантского указательного пальца.

— Комендант! — взмолился он.

Указующий перст не дрогнул.

Ввалившись в переходник, Пелхэм снял спаренные кислородные баллоны и «хобот», подающий кислород к ноздрям. Потом медленно, один за другим стянул толстые шерстяные элементы верхней одежды и наконец с усталым вздохом стащил тяжелые, доходившие до колен сапоги.

Сим Пирс, с пристрастием досматривавший последнюю партию листьев карины, оторвался от своего занятия и с надеждой посмотрел на коменданта поверх очков.

— Ну? — спросил он.

Пелхэм пожал плечами.

— Пришлось пообещать им Санту. А что я мог сделать? Еще я удвоил норму выдачи сахара, так что работу они не бросили... пока.

— Хочешь сказать, пока не поймут, чгго обещанного Санты не будет? — Пирс для пущей выразительности помахал перед лицом коменданта длинным листом. — Эта самая идиотская история, какую мне доводилось слышать! Мы не сможем сдержать слово! Санта-Клауса не существует!

— Попробуй втолковать это эмми! — Пелхэм рухнул в кресло, и его лицо застыло, превратившись в каменную командирскую маску. — Чем там занят Бенсон?

— Ты про его обещание соорудить летающие сани? — Пирс придирчиво изучал лист на свет. — Он чокнутый, если хочешь знать мое мнение. Старый черт еще утром спустился на минус первый и с тех пор носу оттуда не кажет. Я знаю только, что он разобрал запасной электрорасщепитель. Если с основным что-нибудь случится, мы останемся без кислорода.

— А что? — Пелхэм тяжело поднялся. — По мне, так уж лучше бы мы задохнулись. Все проблемы разом долой. Ладно, я пошел вниз.

Уходя, он от души хлопнул дверью.

Спустившись на минус первый этаж, комендант ошалело заморгал — по всей мастерской в беспорядке валялись сверкающие хромированные детали. До него не сразу дошло, что все это безобразие еше вчера было компактным, элегантным электрорасщепителем. В центре помещения красовались пыльные деревянные сани на ржавых полозьях. В окружении высокотехнологичных деталей расщепителя они выглядели сущим анахронизмом.

— Эй, Бенсон! — окликнул Пелхэм.

Из-под саней показалась мрачная чумазая физиономия, расчерченная дорожками пота, и выпустила струю жевательного табака, попав точно в плевательницу. С этой посудиной Бенсон не расставался.

— Ну и чего ради так орать? — сварливо поинтересовался механик. — Работа-то тонкая, между прочим.

— Что это за чертовщина?

— Летающие сани. Моего собственного изобретения. — Водянистые глаза Бенсона вспыхнули энтузиазмом. Он принялся увлеченно объяснять, от возбуждения то и дело перекладывая табак из-за одной щеки за другую. — Сани тут валяются с незапамятных времен. Раньше-то думали, что Ганимед весь покрыт снегом, как другие луны старины Юпитера. Всего-то и делов — приспособить под них несколько гравирепульсоров из расщепителя, и тогда, если подать напряжение, сани станут невесомыми. А остальное сделают воздухонагнетатели — по типу реактивного двигателя.

Комендант с сомнением покусал губу.

— А они полетят?

— Да за милую душу! Я не первый, кому пришла в голову мысль использовать репульсоры для полетов. Только обычно-то от них мало проку, особенно на планетах с большой силой тяжести. А здесь, на Ганимеде, где гравитация всего треть земной и атмосфера разреженная, с ними и ребенок управится. Да что там ребенок — даже Джонсон с ними управится, хотя лично я не стану горевать, если он свал ится и проломит свою дурацкую башку.

— Ладно, слушай сюда. У нас навалом древесины местных пурпурных деревьев. Найди Чарли Финна и скажи ему, чтоб сколотил из досок настил под твои сани. Настил должен быть футов на двадцать длиннее саней. Сани закрепите на задней части платформы, а переднюю обнесите перилами.

Бенсон сплюнул табачную жвачку и подозрительно уставился на начальство сквозь упавшие на глаза пряди.

— Что ты задумал, шеф?

Хриплый, отрывистый смех Пелхэма больше напоминал собачий лай.

— Чертовы эмми хотят северных оленей — вот они их и получат. А этой скотине надо на чем-то стоять, усек?

— Усек... Погоди! На всем Ганимеде нет ни единого оленя!

Комендант — он был уже в дверях — приостановился и недобро прищурился. Последнее время его лицо всегда приобретало это хищное выражение, стоило ему подумать об Олафе Джонсоне.

— Олаф отправился наружу отловить восьмерых шипоспинов. У этих тварей четыре ноги, голова с одного конца и хвост с другого. Для эмми сойдет.

Старик некоторое время переваривал эту информацию, потом хихикнул.

— Отлично. Надеюсь, этот кретин сполна насладится работой.

~ Я тоже надеюсь, — оскалился Пелхэм.

Бенсон, злорадно похохатывая, снова скрылся под санями, и комендант потопал прочь.

Комендант не погрешил против истины, описывая шипоспинов, но опустил некоторые любопытные подробности. Во-первых, кроме упомянутых частей тела у шипоспина имеется длинный гибкий хобот, пара больших подвижных ушей и пара выразительных лиловых глаз. Самцы также могут похвастаться четырьмя мягкими шипами вдоль хребта — похоже, чем больше шипы, тем большей популярностью пользуется их обладатель у самок. Добавьте к этому длинный и мощный чешуйчатый хвост и отнюдь не заурядный мозг — и получите шипоспина. Вернее, просто так вы его не получите — эту тварь еще надо исхитриться поймать.

В точности так рассуждал Олаф Джонсон, спускаясь с невысокого каменистого холма к его подножию, где паслось стадо голов примерно в двадцать пять. Олаф шел крадучись, дабы не вспугнуть животных, объедавших редкие, жесткие, как проволока, кустики. Несколько шипоспинов оторвалось от этого занятия и недоуменно уставились на странное горбатое создание, с ног до головы покрытое мехом. Впрочем, естественных врагов у них не было, поэтому, вяло окинув чужака неодобрительными взглядами, они вернулись к своей упрямой, но питательной еде.

Олаф имел лишь самые смутные представления о том, как поймать и связать крупное животное. Нашарив в кармане большой кусок сахара, он протянул его на ладони ближайшему шипоспину:

— Ути-ути-ути!..

Шипоспин раздраженно дернул ухом — и только. Олаф подошел ближе:

— Иди ко мне, теленочек...

Шипоспин наконец заметил сахар и уставился на него во все глаза. Сплюнув растительную жвачку, он легкой иноходью двинулся в сторону более привлекательного лакомства, вытянул шею и принюхался. После чего молниеносным, точно рассчитанным движением хобота схватил сахар и отправил в пасть. Олаф, попытавшийся поймать зверя за холку свободной рукой, безнадежно опоздал.

Ничего не поделаешь, пришлось достать второй кусок.

— Эй, как там тебя... Красавчик? Сюда, Красавчик! Сюда, Фидо!

Шипоспин издал низкий, урчащий горловой звук. Он радовался. Очевидно, это незнакомое страшилище чокнулось и решило до конца жизни кормить его чудесными сверхпитательными кубиками. Он сцапал угощение и отдернул хобот гак же быстро, как и раньше. Вот только на этот раз человек держал сахар крепче, и шипоспин едва не отхватил ему полпальца. Олаф заорал.

Честно говоря, мог бы и сдержаться. Не гак уж и больно было. Но все-таки укус, который чувствуется даже сквозь толстенную перчатку, — это вам не шутка!

Отбросив всякую осторожность, Олаф решительно двинулся к наглой скотине. Иногда, в исключительных случаях, в нем просыпался дух его предков-викингов. Сейчас наступил как раз такой случай: мало того что его укусили — его попыталась укусить инопланетная зверюга!

В глазах шипоспина мелькнула тревога, и зверь на всякий случай попятился. Вкусных белых кубиков страшилище больше не предлагало, и он не знал, что оно собирается делать дальше. Страшилище разрешило его недоумение поразительно быстро, метнувшись вперед и схватив шипоспина за уши. Зверь заверещал и боднул врага головой.

Шипоспин не был напрочь лишен чувства собственного достоинства. Ему не нравилось, когда его таскают за уши, особенно в присутствии других самцов и ничейных самок, которые образовали круг и с интересом глазели на поединок.

Землянин повалился на спину и некоторое время отлеживался. Шипоспин отступил на несколько шагов назад, рыцарски позволив противнику встать.

Кровь викингов еще больше вскипела в жилах Олафа. Он потер место, куда при падении больно впечаталось ребро кислородного баллона, и резко вскочил на ноги. Слишком резко для низкой гравитации Ганимеда: землянин вдруг взмыл в воздух и проплыл футах в пяти над головой четвероногого противника.

Шипоспин наблюдал его полет взглядом, в котором ужас мешался с недоумением. Прыжок был грандиозный, но смысла в этом маневре не угадывалось никакого.

Олаф опять приземлился на спину, и чертов баллон врезался ровнехонько в место предыдущего ушиба. Джонсон заподозрил, что выставил себя дураком. Звуки, издаваемые собравшимися в круг зрителями, здорово напоминали хихиканье.

— Смейтесь, смейтесь, — пробормотал он. — Я еще даже не начинал драться всерьез.

На этот раз он приблизился к зверю медленно и осторожно. Затем двинулся по кругу, выискивая бреши в обороне противника. Олаф сделал ложный выпад, шипоспин попятился. Потом шипоспин встал на дыбы, и уже человеку пришлось отступить...

При каждой атаке или контратаке Олаф вспоминал новое крепкое словцо. Хриплое «ур-р-р-р», вырывавшееся из глотки шипоспина, как-то не очень вязалось с празднично-доброжелательным духом Рождества.

Вдруг раздался резкий свист, и что-то ударило Олафа по голове. Удар пришелся аккурат за левое ухо. На этот раз землянин не просто упал, а полетел вверх тормашками, перекувырнулся через голову и соприкоснулся с планетой сначала затылком, а потом уже спиной. Зрители хором заржали, противник горделиво помахал хвостом.

Олаф отогнал подальше видение проносящегося мимо усеянного звездами космоса и с трудом поднялся на ноги.

— Слушай, ты! — сказал он шипоспину. — Драться хвостом — это скотство!

Он уклонился от нового хлесткого удара и бросился зверю под ноги. Вцепившись в его передние конечности, Олаф рванул их вверх и в сторону, и шипоспин с негодующим воплем рухнул на спину.

Теперь исход битвы зависел только от того, кто окажется сильнее — Ганимед или Земля. Олаф забыл обо всем человеческом и дрался, как зверь. После короткой схватки шипоспин обнаружил, что лежит у страшилища на плечах и победитель крепко держит его за ноги.

Шипоспин принялся громко выражать протест, подкрепляя его весомыми ударами хвоста. Но позиция была неподходящая, и хвост только рассекал воздух над головой у человека.

Его соплеменники почтительно расступились с пути землянина. Морды у них приняли печальное выражение. Похоже, все они очень дружили с пленником и искренне горевали о его поражении. Что не помешало им отнестись к его судьбе с философской покорностью и вернуться к жвачке.

По другую сторону скалистого холма Олаф заранее присмотрел и подготовил пещеру. Туда он и отнес пленника. После недолгой борьбы он уселся шипоспину на голову и связал его достаточно надежно, чтобы тот не удрал.

Несколько часов спустя, отловив и связав восемь зверюг, Олаф овладел искусством укрощения дикого скота до такой степени, что мог бы открыть курсы повышения квалификации для канувших в прошлое ковбоев Земли. Кроме того, он мог бы читать земным грузчикам лекции по ругательствам различной степени этажности.

Настала ночь перед Рождеством. Купол содрогался от рева и грохота, словно в нем взрывалась сверхновая. Возле ржавых саней, водруженных на обширную платформу из пурпурного дерева, пятеро землян сошлись в смертельной битве с одним шипоспином.

У шипоспина имелись собственные взгляды на жизнь. И один из принципов, которым он особенно дорожил, гласил: никогда, ни при каких обстоятельствах не ходить туда, куда он, шипоспин, идти не желает. Он донес суть этого постулата до землян при помощи одной головы, одного хвоста, трех шипов и четырех ног, молотя всем этим по чему придется и изо всех сил.

Но земляне настаивали, и довольно невежливо. Несмотря на отчаянные вопли протеста, шипоспин был схвачен, скручен, поднят на платформу и привязан так, что возможность вернуть себе свободу категорически исключалась.

— Готово! — заорал Питер Бенсон. — Давайте бутылку!

Бутылку он поднес к хоботу пленника (который удерживал свободной рукой), чтобы шипоспин ощутил запах. Аромат подействовал: зверь задрожал от предвкушения и умоляюще заскулил. Бенсон капнул содержимым бутылки твари на язык. Послышался гулкий глоток и благодарное мычание. Шипоспин еще больше вытянул шею.

Бенсон вздохнул.

— Еще и наш лучший бренди...

С этими словами он влил в глотку зверю добрых полбутылки. Шипоспин, бешено вращая глазами, исполнил разудалую джигу, насколько позволяли веревки. Впрочем, продолжалось это недолго, поскольку благодаря особенностям метаболизма алкоголь действует на обитателей Ганимеда практически мгновенно. Мышцы шипоспина свело в пьяном оцепенении, он громко икнул и повис на удерживающих его веревках.

— Следующий! — зычно скомандовал Бенсон.

Через час восемь шипоспинов превратились в восемь пьяных окаменелостей. Расщепленные палки, примотанные к их головам, изображали рога. Не очень-то похоже, конечно, но для туземцев сойдет.

Едва Бенсон открыл рот, чтобы поинтересоваться, где Олаф Джонсон, как означенный фажданин явился его взгляду. Олафа волокли трое коллег, и он сопротивлялся не хуже любого шипоспина, с той только разницей, что его устные возражения были членораздельны.

— Я никуда не поеду в этом наряде! — надрывался он, заехав кулаком в чей-то глаз. — Слышите вы меня?

Вообше-то его можно было понять. Джонсон никогда не отличался красотой, но в нынешнем своем виде являл собой нечто среднее между кошмаром шипоспина и древним старцем в представлении Пикассо.

Наверченное на него сооружение призвано было изображать костюм Сайты. Костюм был красным — насколько может считаться красным термокомбинезон, обшитый красной креповой бумагой. «Горностаевая» опушка была бела, как вата, из которой ее и сделали. Длинная белоснежная борода (та же вата, приклеенная на льняную основу) свободно болталась под подбородком и не падала только благодаря накинутым на уши веревочным петлям. В сочетании с торчащим из-под носа кислородным шлангом картинка получилась не для слабонервных.

К зеркалу Олафа не подпустили, но и увиденного ему хватило, чтобы дорисовать в воображении остальное и пожалеть об отсутствии в местной атмосфере молний, способных прикончить его на месте.

Трое сопровождающих, усердно работая кулаками, подвели его к саням. Тут к ним на помощь пришли остальные, и в конце концов от Олафа остался только придушенный голос да слабые конвульсии.

— Пустите меня! — бормотал он сквозь чью-то ладонь. — Пустите меня! Подходи по одному! Ну!

Джонсон попытался взмахнуть кулаком, дабы продемонстрировать серьезность своих намерений, но множество рук держало его так крепко, что он не мог пошевелить и пальцем.

— Грузите его в сани! — приказал Бенсон.

— Катись ко всем чертям! — окрысился Олаф. — Эта таратайка с гарантией прикончит меня! Я вам не самоубийца! Можешь взять свои сани и...

— Послушай, — перебил Бенсон. — Комендант Пелхэм уже ждет тебя в пункте назначения. Если ты не появишься там через полчаса, он с тебя живьем шкуру спустит.

— Комендант Пелхэм может развернуть эти сани поперек и...

— О работе подумай! Подумай о своих полутора сотнях в неделю! О том, как будешь получать эти деньги год за годом! О Хильде, которая ждет тебя на Земле. Она ведь не пойдет за тебя замуж, если ты вылетишь с работы. Подумай обо всем этом!

Джонсон подумал и зарычал. Потом подумал еще немного, влез в сани, закрепил мешок с подарками и включил гравирепульсоры. После чего, выдав особенно грязное ругательство, открыл вентиль кормового воздухонагнетателя.

Сани рванулись вперед, две трети бороды Санты остались за кормой, да он и сам с трудом избежал той же участи. Олаф вцепился в борта обеими руками и стал смотреть на холмы, которые то приближались, то проваливались вниз, потому что сани болтались и кренились.

Ветер крепчал, болтанка усиливалась. Вскоре начался восход Юпитера, и Олаф получил замечательную возможность отчетливо разглядеть в его желтоватом свете каждую скалу и расщелину, о которую норовили разбиться сани. А к тому времени, когда гигантская планета выкатилась на небо целиком, «олени» стали приходить в себя. Действие алкоголя на местные организмы заканчивалось так же быстро, как и наступало.

Шипоспин, которого напоили последним, очнулся первым. Очнулся, ощутил в полной мере гадостный вкус во рту, внутренне содрогнулся и зарекся пить на всю оставшуюся. Приняв это важное решение, он без особого интереса попытался определить, где находится. Сначала увиденное не произвело на него впечатления. Далеко не сразу до шипоспина достучалось понимание того, что под ногами у него отнюдь не родная, надежная твердь Ганимеда, а нечто шаткое и незнакомое. Это нечто вихляло из стороны в сторону, взмывало вверх и проваливалось вниз, что было довольно необычно.

Шипоспин еще смог бы списать это странное явление на последствия недавнего кутежа, если бы у него хватило осторожности не взглянуть за ограждение, к которому он был привязан. История еще не знала случаев, чтобы шипоспины умирали от разрыва сердца, и, посмотрев вниз, он едва не стал первым.

Вопль бедняги, полный ужаса и отчаяния, разбудил всех его товарищей по несчастью. Алкогольный сон бежал от них, оставив вместо себя головную боль. Некоторое время между животными шел оживленный, беспорядочный и визгливый обмен мнениями, пока они пытались прогнать из мозгов боль и впихнуть туда факты. То и другое им в конце концов удалось, и они пустились бежать. Побегом в полном смысле слова это назвать было нельзя, поскольку все шипоспины оставались накрепко привязаны к ограждению. Однако, невзирая на тот факт, что бежать им некуда, пленники рванулись вперед, перебирая ногами так, будто скакали галопом. И сани взбесились.

Борода Олафа сорвалась с ушей, он едва успел ее поймать.

— Эй! — заорал он.

С таким же успехом можно пытаться успокоить ураган сюсюканьем.

Сани зарывались носом, вставали на дыбы и кружились в неистовом танго. Порой они совершали такие прыжки, как будто твердо вознамерились покончить с собой, разбившись о колючий наст Ганимеда. Олаф молил, проклинал, тряс и поливал слезами все нагнетатели сжатого воздуха, сколько их есть.

Поверхность Ганимеда внизу стремительно уносилась назад, Юпитер казался размытым пятном. Возможно, именно вид Юпитера, какие-то его тонкие вибрации в итоге утихомирили шипоспинов. Однако, скорее всего, животные просто выдохлись. Как бы там ни было, они прекратили скачку, в возвышенных выражениях попрощались с товарищами, покаялись во грехах и стали ждать смерти.

Сани выровнялись, и к Олафу вернулась способность дышать. Впрочем, через минуту она снова покинула его, когда он осознал, что холмы Ганимеда теперь парят у него над головой, а раздутая туша Юпитера плывет далеко внизу.

Тогда потомок викингов тоже быстренько достиг гармонии с вечностью и приготовился умереть.

Аборигены Ганимеда больше всего похожи на страусов эму, потому их так и зовут. Разве что шеи у них покороче, головы побольше, а перья выглядят так, будто вот-вот выпадут. Добавьте к этому пару тощих оперенных рук с тремя пальцами и получите портрет эмми. Они говорят по-английски, но так, что лучше бы не говорили.

В «зал собраний» — низкое строение, сколоченное из пурпурного дерева, — их набилось особей пятьдесят. Освещался зал факелами из того же пурпурного дерева, которые давали мало света, но много дыма и к тому же мерзко воняли. На почетных местах — то есть на земляной насыпи у стены — разместились комендант Скотт Пелхэм и пятеро его людей. Перед ними вышагивал самый неопрятный и гадкий эмми из всех собравшихся. Он постоянно раздувал выпуклую, как у птицы, грудную клетку, издавая ритмичное гудение.

Эмми приостановился и указал на неровную дыру в потолке.

— Глядить! — крякнул он. — Дымахот. Мы сделаль. Шантакляуз залезь.

Комендант пробормотал что-то одобрительное. Эмми разразился радостным кудахтаньем. Потом указал на развешанные по стенам мешочки, сплетенные из стеблей какой-то травы.

— Глядить! Носоки! Шантакляуз класт подарки.

— Угу, — без всякого восторга похвалил Пелхэм. — Молодцы. Носки и дымоход.

— Еще полчаса в этом курятнике я не выдержу, — сказал он Симу Пирсу, почти не открывая рта. — Где носит этого кретина?

Пирс нервно заерзал.

— Слушай, — сказал он. — Я тут подсчитал кое-что... Непорядок у нас только с листьями. Нам не хватает еще четыре тонны этого добра. Если мы тут закончим за час, можно начать новую смену, и, если эмми будут работать вдвое больше обычного... мы выполним норму. — Он уселся поудобнее. — Да, думаю, выполним.

— Если только, — мрачно проговорил Пелхэм, — этот Джонсон доберется сюда, не натворив новых дел.

Эмми тем временем снова разговорился. Они вообще любители поболтать.

— Каздый год Роздетство. Роздетство корошо, все всех любиют. Эмми Роздетство нравицца. А вам нравицца?

— Да, очень, — вежливо прошипел Пелхэм. — Мир Ганимеду, человек человеку — друг... Особенно если этот человек — Джонсон. Да где же этот чертов идиот!

Он уже не находил себе места от раздражения. А эмми тем временем несколько раз подпрыгнул, этак задумчиво — должно быть, разминался. Так он и продолжал скакать, время от времени пританцовывая мелкими шажками, и вскоре руки Пелхэма Уже стали непроизвольно сжиматься, словно на чьей-то тонкой шее. Только восторженный вопль, раздавшийся со стороны дыры, которую тут гордо именовали окном, спас его от суда за убийство эмми.

На фоне желтой громады Юпитера четко вырисовывался силуэт саней, запряженных восьмеркой оленей. Сани пока еще казались крошечными из-за расстояния, но ошибиться было невозможно: к поселению летел Санта-Клаус.

Вот только кое-что в этой картинке было неправильно. Сани и олени, несущиеся по небу с головокружительной быстротой, летели вверх тормашками.

Эмми оглушительно кудахтали.

— Шантакляуз! Шантакляуз! Шантакляуз!

Они ломились через окно на улицу, словно стая взбесившихся старых веников. Пелхэм и его люди предпочли выйти через низенькую дверь.

По мере приближения сани увеличивались в размерах. При этом они метались из стороны в сторону и тряслись, как разбалансированный маховик. Олаф Джонсон казался крошечной фигуркой, отчаянно вцепившейся обеими руками в борт саней.

Пелхэм кричал ему, громко и бессвязно, заходясь в кашле всякий раз, как забывал дышать через нос. Вдруг он умолк и в ужасе уставился на упряжку. Сани были уже настолько близко, что не казались маленькими. И теперь они резко пошли на снижение. Если бы Джонсон вздумал поиграть в Вильгельма Телля, он бы не смог точнее прицелиться Пелхэму между глаз.

— Ложи-и-ись! — заорал комендант, падая ничком.

Сани с визгом пронеслись над ними, Пелхэма обдало порывом колючего ветра, на миг ему удалось расслышать пронзительный и бессловесный визг Олафа. Из нагнетателей били тугие струи воздуха, и за санями оставались дорожки водного конденсата.

Пелхэм еще немного полежал, обнимая ледяную твердь Ганимеда и дрожа от ужаса. Потом медленно встал. Колени у него ходили ходуном, будто у гавайской танцовщицы. Эмми, которые при виде пикирующих саней разбежались, уже снова сбились в кучу. Далеко-далеко в небе сани разворачивались для второго захода.

Упряжку Санты болтало и швыряло, вдобавок она не переставала вращаться вокруг продольной оси. Сани рванулись в сторону Купола, накренились, развернулись и прибавили ходу.

А тем временем Олаф работал, как черт. Упершись ногами в борта, обливаясь потом, отчаянно ругаясь и стараясь не смотреть «вниз» на Юпитер, он бешено раскачивал свою летучую повозку. Ему уже удалось увеличить амплитуду до полуоборота, и его желудок подавал негодующие ноты протеста.

Затаив дыхание, он навалился на правый борт, отчего сани не качнулись в обратную сторону, а продолжили вращение. И когда они максимально приблизились к нормальному положению, Олаф отключил репульсоры. Поле тяготения Ганимеда потащило «оленью упряжку» к планете. И поскольку спрятанные под днищем репульсоры являлись самой тяжелой частью конструкции, в падении сани, естественно, перевернулись полозьями вниз.

Но коменданту, который обнаружил, что чертова повозка опять несется прямо на него, от этого было не легче.

— Ложись! — крикнул он, снова прижимаясь к Ганимеду.

Сани со свистом пронеслись над ним, со скрежетом задели

скату, после чего зависли на высоте двадцати пяти футов, затем с грохотом рухнули наземь, и наконец из них с пыхтением вывалился Олаф.

Санта-Клаус прилетел.

Олаф испустил долгий, глубокий, прерывающийся вздох, закинул на спину мешок с подарками, поправил бороду и погладил одного из молча страдающих шипоспинов по голове. Может быть, вскоре ему предстояло умереть (на самом деле он даже не имел ничего против), но он собирался умереть как настоящий Джонсон, стоя и с гордо поднятой головой.

Эмми опять набились в хижину. Первый глухой удар возвестил о прибытии на крышу мешка с подарками, второй — самого Санты. В дыре, прорубленной как попало посреди потолка, показалось мертвенно-серое лицо.

— Счастливого Рождества! — прохрипел его обладатель и провалился вниз.

Как обычно, Олаф п риган и мед ил ся на кислородные баллоны, которые пришлись ребром во все то же многострадальное место. Эмми в нетерпении скакали вверх-вниз, словно мячики.

Санта-Клаус, хромая, подковылял к висящему на стене носку, извлек из мешка ярко разрисованный шар (взятый из набора елочных украшений) и положил его в носок. Один за другим он обошел все доступные носки и в каждый сунул по шару.

Выполнив свою работу, Олаф-Санта без сил опустился на пол. Так он и продолжал сидеть, наблюдая происходящее безучастным остекленевшим взглядом. Да, вообще-то Санта-Клаусу полагается быть веселым и жизнерадостно хохотать, содрогаясь пухлым животом. Но данная конкретная модель Санты явно была старательно избавлена от этих особенностей.

Зато эмми пребывали в таком восторге, что с лихвой компенсировали недостаток веселости Санты. Пока Олаф не положил в носок последний шар, они тихо сидели на своих местах. Но как только все подарки оказались на местах, воздух содрогнулся и в ужасе сморщился от дикого визгливого гвалта. Уже через полсекунды каждый эмми сжимал в трехпалой лапке по шару. Аборигены нежно и осторожно прижимали подарки к груди, живо обсуждая их. Потом они принялись сравнивать шары, собираясь в кучки, чтобы поглазеть на наиболее, с их точки зрения, выдающиеся экземпляры.

Тот самый эмми-неряха, который разглагольствовал перед появлением Санты, подошел к Пелхэму и подергал его за рукав.

— Шантакляуз корош, — крякнул он. — Глядить, он наложиль яйца. — Эмми с благоговением посмотрел на свой шар. — Кр-разивые яйца, кразивей, чем у эмми. Яйца Шантакляуза, да? — Он ткнул Пелхэма в живот костлявым пальцем.

— Нет! — отчаянно заорал комендант. — Черт побери, все не так!

Но эмми не слушал. Он спрятал шар среди длинных перьев у себя на груди.

— Кразивые цвета. А когда мал-мал шантакляузы вылупляйся? И что мал-мал шантакляузы ням? — Он мечтательно закатил глаза. — Мы будем о них корошо забочиваться. Будем учать мал-мал шантакляузов. Чтобы они растать соображательными и мудритыми, как эмми.

Пирс схватил коменданта Пелхэма за руку.

— Не спорьте с ними! — жарко зашептал он. — Пусть думают, что это яйца Санта-Клауса. Какая нам разница? Пора за работу! Если будем вкалывать как ненормальные, еще успеем выполнить норму! Давайте начнем!

— Верно, — согласился комендант. Повернувшись к болтливому эмми, он громко и четко, почти по слогам, произнес: — Скажи всем — пора идти на работу. Понимаешь ты? Быстро-быстро-быстро! Ну! — Он взмахнул руками, пытаясь поторопить эмми, но тот будто к месту прирос.

— Мы работать, — сказал он. — Но Джонсон говориль, Роздетство приходиет каздый год.

— Вам что, мало этого Рождества? — пролаял Пелхэм. — Не наелись?

— Нет! — крякнул эмми. — Мы хотеть Шантакляуз на тот год. И на тот год. И на тот год. И на тот год. Больше яйцев. Больше шантакляузных яйцев. Если Шантакляуз не приедиет, мы не работать.

— Ну, это будет еще не скоро, — сказал Пелхэм. — Поговорим об этом позже. К тому времени либо я окончательно свихнусь, либо вы обо всем забудете.

Пирс открыл рот, чтобы что-то сказать. Закрыл его. Открыл. Закрыл. Открыл. Закрыл. Открыл снова и наконец сумел выдавить:

— Шеф, они хотят Рождество каждый год.

— Да слышал я. Но через год они и не вспомнят об этой истории.

— Вы не поняли. Для них год — это местный цикл, оборот Ганимеда вокруг Юпитера. А он равен семи суткам и трем часам. Они хотят Рождество каждую неделю!

— Каждую неделю! Джонсон сказал им...

Комната закружилась перед глазами у Пелхэма, все предметы пошли игриво кувыркаться. Балансируя на грани обморока, он машинально отыскал взглядом Джонсона.

Олаф, промерзший до мозга костей, под шумок бочком-бочком подбирался к двери. На пороге он вдруг вспомнил, что забыл кое-что очень важное.

— Всем веселого Рождества и спокойной ночи! — сипло выкрикнул он и кинулся к саням так, будто все черти преисподней гнались за ним.

Хотя это были не черти. Это был комендант Пелхэм.