Рома едет

Побег

Меня зовут Рома. Мне двадцать лет. Я студент третьего курса Белорусского государственного университета информатики и радиоэлектроники, девиз которого – “Знание и стиль жизни!”. Когда я вырасту, стану программистом.

Мой путь в университет пролегает параллельно трассе, по которой несется поток машин из города. Я дайвер – погружаюсь на двадцать метров в глубины метро на одном дыхании. Здесь меня каждый раз встречают как террориста и проверяют мой рюкзак. А еще этот вечно жизнерадостный голос разума из динамиков: “Уважаемые пассажиры, будьте бдительны…” Почти как у старины Оруэлла.

На шестом этаже пятого корпуса университета располагается кафедра искусственного интеллекта. Затхлый воздух в коридоре можно резать ножом, от запаха сводит шею. Следующие шесть часов меня будут заворачивать в пыльный советский ковер. Моя бабушка сказала, что будет жить, пока ее внук учится.

Так вот, это побег!

У меня в кармане двести долларов. Мой рюкзак весит двадцать три килограмма. В комплекте – легкая палатка, спальник, коврик, маленькая газовая горелка, литровый котелок, нож, фонарик, шмотки и другие походные ништяки. Все рассчитано на полную автономию в течение недели, а то и дольше. Я сделал прививку от лихорадки, страховку на полгода и иранскую визу. Мой телефон держит батарею около месяца, камера – полторы недели, ноут – восемь часов. Все застраховано от внезапных наводнений гермомешками.

Я выхожу из дома рано утром 1 июля 2012 года. Действую холодно и решительно, будто беру интеграл. За последние полгода я сотни раз представлял себе этот момент. Я знаю точное время, когда придет 112-й автобус – на нем я доберусь до трассы. Я знаю точное место на М1, где встану с вытянутой рукой.

Эти полгода я планомерно рвал цепь, которой был прикован к будке. Последний рывок – и звенья сломаны. Я жадно глотаю воздух и трачу все накопленные силы на то, чтобы убежать подальше от будки, миски и хозяина. Я отправляюсь в кругосветное путешествие!

Заботливый сержант

Я просыпаюсь на грязной обочине трассы на Владикавказ. Начинается четвертый день моего странствия. Всю ночь ужасно грохотали машины на дороге и лил дождь. Поспать почти не удалось, и я неохотно выбираюсь из палатки. Земля вокруг – трясина, в которую сразу же проваливаешься по колено. Я собираю палатку и шлепаю по жиже на ближайшую заправку, чтобы навести утренний марафет. Мне везет – на заправке есть халявный wi-fi и вода из пожарного брандспойта.

На трассе возле дорожной развязки меня останавливает широкий, как дверной проем, и седой, как сумерки, армянин. Он обедает, разложив еду на багажнике своей “Волги”. Мы знакомимся, мужик угощает меня и предлагает подвезти.

“Волга” в таком состоянии, будто на ней всю жизнь ездили исключительно по минным полям. Дворники застыли в вертикальном положении и делят лобовое стекло на три ровные части. В салоне машины горы какого-то хлама, прямо на полу валяется мусор, приборная панель залеплена иконами, между передними сиденьями торчит газета интимного содержания. Водила, представившийся Мишей, на ходу разворачивает хрустящие страницы и начинает рассматривать канонические фотографии совокуплений:

– Посмотри, все, что хочешь! Все что угодно!

Мише за пятьдесят. У него явные проблемы с весом, он небрит и нетрезв. В данный момент больше всего на свете его интересует мой сексуальный опыт. Я стараюсь направить разговор в другое русло, но водила навязчиво клюет в очко этой неудобной темы:

– Когда я служил в армии, у меня сержант был. Я тогда еще по-русски плохо разговаривал. Строгий был сержант, всех гонял. Но меня почему-то не трогал. И вот как-то неожиданно меня отправляют в наряд – я тогда технику охранял. Спрашиваю сержанта, как же мне в наряд-то идти, если я не поужинал даже? Он говорит: “Не волнуйся, я сам тебе все принесу”. Привезли меня в сторожку, а скоро и сержант подъехал, покушать привез. Я сижу, ем, а он примостился рядышком и начинает меня по коленке гладить. Ну, я ничего не говорю – сержант все-таки. А он мне ширинку расстегивает и начинает того… Но мне приятно, и я молча кушаю. И вот он спрашивает: “ Ты можешь меня трахнуть?” – “Без проблем”, – отвечаю. И трахнул сержанта.

– Не, Миша, я не того.

Делаю вид, что заинтересовался пейзажем. Но водила не унимается:

– Короче, я хотел тебе предложить. Но ты вот говоришь, что “не того”. Если вдруг передумаешь, дай знать. Природа здесь красивая – остановимся, у меня и презерватив есть. Ну и, конечно, вознаграждение будет – не просто ж так.

– Миша, я же сказал: нет!

Через минуту обиженный водила высаживает меня под жуткий ливень. К слову, со мной такое впервые.

Оставшиеся полдня я кое-как добираюсь до объездной Нальчика. По обеим сторонам дороги застыли высокие холмы. Взбираюсь на вершину ближайшего из них. По дороге спугиваю зайца, сам чуть не накладываю в штаны. Ставлю палатку. Готовить ужин просто нет сил – я сразу же отрубаюсь.

Дети Беслана

Будильник звенит в восемь. Я быстро сворачиваю лагерь. По дороге вниз встречаю пару старых деревьев с дикими грушами. Внизу, у подножия горы, петляет дорога. Я стою на холме, грызу сочные плоды и смотрю вдаль на первые зубцы Большого Кавказского хребта. Вот он я – Юра Гагарин перед открытым космосом!

Первая же машина везет меня во Владикавказ. Водитель Сергей рассказывает, что еще со времен Союза этот город был под завязку набит студентами. Сейчас в нем с десяток университетов, при том что население города – всего около трехсот тысяч человек.

Сергей продолжает что-то рассказывать, а тем временем у меня падает челюсть – мы въезжаем в Беслан. Я знал, что он в Северной Осетии, но не ожидал, что встречу его на пути:

– Скажите, а где та школа, в которой произошла трагедия?

– Она там, в городе. Мы сейчас будем проезжать мемориал, это недалеко от дороги. Если хотите, могу вам показать.

– Да, я хотел бы посмотреть.

– У моего хорошего друга дочь там была. Бог смилостивился, живая, без царапины вышла. Но потом еще два года в больнице лежала, разговаривать не могла, так сильно испугалась. Мы все там были. Все спасали детей.

Я не могу подобрать слов. Мы выходим из машины – передо мной могилы нескольких сотен детей. Для меня Беслан – репортаж по телевизору. Я не знаю, как это принять или осознать. Это в меня не помещается. Я ничего не знаю о войне и только чувствую уважение к тем, кто прошел ее и остался человеком. Жаль, что я не могу задержаться здесь на несколько дней, чтобы попытаться разобраться во всем этом.

Мы едем дальше. Добираемся до Владика и проезжаем его насквозь. Оказывается, во Владикавказе собирают фары и прочую электронику для белорусских тракторов. Родина – она везде!

До Грузии остается буквально пара сотен километров. До границы меня подвозят две пожилые женщины:

– Мы просто путешествуем. Сейчас вот едем к погранпереходу, а потом вернемся назад – у нас нет заграничных паспортов.

Мы приближаемся к границе. Накрапывает мелкий дождик. Между Грузией и Россией нет пеших пограничных переходов, поэтому я вынужден искать машину, чтобы пересечь границу. Мне почему-то всегда везет в этом деле, и я вписываюсь в первую же тачку к русской семье из Смоленска. В салоне мне сразу же вручают целый пакет еды.

Мы едем в Тбилиси, а точнее, пока карабкаемся со скоростью около тридцати километров в час по старой военной дороге на перевал высотой в две тысячи восемьсот метров. Водителя снова зовут Сергеем, и он то и дело останавливает машину, чтобы пофотографировать.

Вокруг бедные деревни и стада овец – никаких магазинов и торговцев сувенирами. От высоты у меня закладывает уши. Здесь все такое родное, что хочется выскочить из машины и убежать в горы.

Ночью мы въезжаем в Тбилиси. С первых секунд я понимаю, что мне здесь понравится. На прощание Сергей снова одаривает меня едой и водой, так что в следующие пару дней никаких денежных трат не предвидится.

Мы прощаемся, и я иду к ближайшей лавочке в парке. Чекаю wi-fi и тут же нахожу несколько фри-точек. Кажется, сеть с названием Tbilisi loves you – это как раз то, что нужно. Исследую ближайший фонтан на предмет мелочи – неудача. Позже я узнаю, что в Грузии вообще не принято бросать монеты в фонтаны.

Раскидываю по каучсерфингу запросы на вписку на ближайшие дни. Понимаю, что шанс получить ответ сразу крайне мал, поэтому отправляюсь на прогулку по ночному Тбилиси. В пешеходном переходе встречаю двух азиатов – парня и девушку:

– Hey! Do you speak English?[1]

– Yes, sure.[2]

– Or maybe Russian?[3]

– Ах-ха, да-да, мы говорим по-русски.

– Откуда вы, ребята?

– Мы из Казахстана, из Алма-Аты.

– О, я был в Алма-Ате в прошлом году, когда гонял стопом в Китай.

– Ого, да ты каучсерфер?

– Типа того, но каучем я мало пользуюсь. Вы не знаете, где я могу сегодня заночевать?

– Э-э-э, нет. Ничего в голову не приходит. Но ты можешь пойти к нам.

– Хорошо, пойдем к вам!

Ребят зовут Виталик и Асель. Они работают в какой-то британской компании в Алма-Ате, поэтому прекрасно владеют английским. Говорят, что в Грузии их все зовут “Made in China”. Виталик и Асель путешествуют в основном на самолетах и долго смеются, узнав, что я никогда в жизни не отрывался от земли выше, чем на пять метров. Виталик не понимает, за что грузины называют русских оккупантами:

– Да если бы не русские, их бы турки с персами на хер всех повырезали! Что они могут здесь? На севере – горы, на юге – мусульманский рай. Вон армян всех перемочили и грузин бы всех перемочили. А теперь они обижаются…

Ребята снимают квартиру в центре Тбилиси. Мне выделяют кровать в отдельной комнате и дают пакет персиков.

Сигареты и татуировки

Утром я отправляюсь на привычное место у фонтана, чтобы посидеть в интернете. Пока я проверяю почту, ко мне подсаживается местный мужичок:

– Hello, where are you from?[4]

– Hi! I’m from Belarus.[5]

– О-о-о, так вы говорите по-русски?!

– Да-да, конечно.

– А я смотрю, что у вас такой же компьютер, как у меня, – он достает из своей протертой сумки точную копию моей малютки.

– Действительно. У нас много общего!

– Ах-ха-ха! Это вы шутите! Ах-ха-ха!

Так я знакомлюсь с крутым перцем Зазой. Ему пятьдесят лет. Он беженец из Осетии. Говорит на пяти языках и учит еще два. Заза обходит собак за две улицы, спит только при включенном свете и не выносит мух. О Беларуси у него хорошие воспоминания:

– Вы знаете, когда мне было двадцать четыре, я познакомился с одной девушкой в Гомеле. Мы подружились, но вскоре мне нужно было уезжать. Она призналась, что беременна. Не знаю, правду она говорила или нет. Возможно, у меня в Беларуси есть сын. Я постоянно об этом думаю. Я пытался ее разыскать, но ничего не вышло. Вот бы найти ее когда-нибудь. Правда, у меня нет ее адреса, только имя.

Если на глаза Зазе попадается какое-нибудь отреставрированное здание, он начинает страшно ругаться на всю улицу, размахивать руками и спрашивать у прохожих:

– Ты видишь, что делают? Вообще уже охренели, что ли?

Заза приглашает меня в чайхану, которая находится рядом с серными банями:

– Я беженец, мне государство дает льготы и пенсию. Вот раньше у меня бизнес был, я бутылки собирал, а теперь я устроился на работу гидом по Тбилиси. Но мне не нравится – они заставляют все наизусть учить. Зачем наизусть?

Заза френдит меня на Фейсбуке и говорит, что в прошлом году познакомился с одним журналистом и организовал ему встречу с бывшим президентом Грузии – Шеварднадзе. На прощание он дарит мне несколько лари и растворяется в городском пейзаже.

Я решаю, что кэш нужно срочно спустить, и отправляюсь в грузинский ресторан за десятком хинкали. Вспоминаю, что я тоже в какой-то степени журналист и должен все фотографировать. Кладу фотоаппарат рядом с собой, чтобы снять свой обед, но в следующий раз вспоминаю о нем, когда уже доедаю последнюю хинкалину.

Получаю эсэмэску от ребят, у которых остановился. Пишут, что не смогут сегодня вернуться в Тбилиси. Мой рюкзак лежит у них дома, а с собой у меня только ноут и фотокамера.

Делать нечего, я отправляюсь в ближайший бар, чтобы найти человека, который смог бы меня приютить. Этим человеком оказывается Бая, девочка двадцати лет, невысокого роста. Я отрываю ее от чтения книжки. Через три минуты знакомства она приглашает меня к себе. По дороге мы забегаем в “Мак” за картошкой фри:

– Я живу в квартире с сестрой и ее подругой.

– Ты снимаешь жилье? Сколько это стоит?

– Я снимаю его бесплатно. Есть такая схема – мой отец одолжил хозяину квартиры десять тысяч лари, и за это я живу в его квартире бесплатно.

Первое, на что натыкается мой взгляд, когда я вхожу в Баину квартиру, – это огромная полка с книгами. Их действительно много и почти все на грузинском языке. Кухня по размерам точно такая же, как в родительской хрущевке в Минске. Я сажусь на пол, Бая закуривает. Я стараюсь понять, кто она, задаю много вопросов, но девчонка ловко уворачивается. Бая курит с тринадцати лет, учится программированию, не любит готовить и мечтает уехать в Индию – вот и все, что мне удается узнать. Через несколько дней она улетает в Германию. Мы ложимся спать.

Когда я просыпаюсь, на столе уже дымится горячий омлет. Бая все так же курит за книгой. Она очень много курит. Я завтракаю и говорю, что должен ехать дальше. Мы прощаемся.

Я возвращаюсь к ней через два дня без всякого предупреждения. Я рад ее видеть. Она варит крепкий кофе, не выпуская из рук сигарету. Рядом с ней я теряюсь. Она такая естественная со своими сигаретами и татуировками – и то и другое я привык считать глупым, вредным и запретным. Все школьные годы я был хорошим мальчиком в злом районе города. Я не курил и не пил, потому что все пили и курили. Я считал себя победителем, который знает, как правильно жить. Поэтому в другой ситуации я попросил бы ее затушить сигарету. Но что-то пошло не так, и мы целуемся, лежа на полу.

Лучший город на побережье

Вечером наконец приезжает Женя, мой напарник, с которым еще в Минске мы договорились вместе проехать часть задуманной мной кругосветки. Жене девятнадцать. Кроме туристического оборудования у него с собой две флейты и бело-красно-белый флаг. Он любит вести себя как зануда, за что обычно получает пенделя. До этого момента с ним не было никакой связи, и я уже начал волноваться.

Тбилиси становится моим четвертым любимым городом, после Берлина, Львова и Шанхая. Но дорога зовет, и мы решаем рвать в горы, в национальный парк Тушети. Первая попытка проваливается – ночью на выезде из города нас подбирает Сандро, мужик лет сорока, который едет черт знает куда, но обещает, что там будет в сто раз красивее, чем в Тушети. Прямо на ходу он разливает по стаканам чачу и начинает громко пить, не переставая крутить баранку. Мы несемся почти в полной темноте по серпантину прямо к границе с Чечней. Я впервые в жизни пьян. В три часа ночи мы приезжаем в какое-то непонятное темное место. Сандро селит нас в бараке с рабочими, которые строят ГЭС на реке.

Утром Сандро показывает нам дорогу к водопаду в горах. Одолев за час двухкилометровый подъем вверх по ущелью, мы добираемся до первых каскадов. Я ставлю штатив на берегу, чтобы снять бурлящую реку. Через секунду поток резко усиливается, и мои ноги моментально уходят под воду. Течение очень мощное, и я едва удерживаю себя и камеру. Страшно и смешно становится только через пару минут. На самом деле у меня были все шансы стать кормом для черноморских крабов.

Предпринимаем вторую попытку попасть в Тушети, но вместо этого очередной водитель убеждает нас ехать с ним в парк Лагодехи. Там, возле инфоцентра знакомимся с двумя девушками из Польши, которые тоже путешествуют автостопом по Грузии. Мы легко общаемся на смеси английского, польского и белорусского. Юля и Клавдия предлагают нам вместе двинуться по маршруту в горы. Долго не рассуждая, предпринимаем попытку подняться на высоту в три тысячи метров, но сбиваемся с пути и возвращаемся в лагерь у подножья. Женя сильно обжигается в горах борщевиком, но мы не сразу понимаем, что это за волдыри у него на ногах, и решаем, что Женя скоро умрет.

До моря час езды, и мы рвем дружным составом в Батуми. По дороге девочки натыкаются на грузинское гостеприимство и зависают на день в Сигнахи. А мы с Женей несемся дальше к морю – сначала на полицейской тачке и сразу после нее на машине молодого парня, который работает в министерстве и занимается интеграцией Грузии в Европу. Это первый и единственный человек в Грузии, который признается мне, что ему нравится Саакашвили.

В два часа ночи парень высаживает нас под Батуми. Женя готовится впервые в жизни увидеть море. Через какое-то время мы сидим на теплом берегу и смеемся. Слов нет. Мы просто счастливы. Местный мужик советует нам место для палатки и дарит пакет с фруктами и сыром. Здесь это в порядке вещей – дарить еду. Нас постоянно угощают чем-нибудь вкусным и приглашают на ночлег.

На следующий день мы встречаемся в Батуми с нашими загулявшими подругами Юлей и Клавдией. Для меня Батуми – лучший город на побережье Черного моря. Все вокруг пахнет добротой и гостеприимством. Несмотря на то что город курортный, здесь не возникает чувства, будто кто-то пытается тебя нагреть.

Вечером на пляже мы с польками организуем дегустацию грузинского вина. А после пьяных танцев под музыку с соседней танцплощадки разбредаемся по городу искать место для ночлега. Мы с Женей суемся в каждый двор, ищем место под палатку. Наконец, после изнуряющих поисков, устанавливаем свой тканевый дом в тени инжирного дерева.

Это место станет нашим домом на следующие три дня. Каждое утро кто-нибудь из жителей соседних домов будет щедро угощать нас местной едой. Мы будем целыми днями отвисать на побережье и слушать музыку на джаз-фестивале. В центральном парке я познакомлюсь с крутыми иранцами – Соху и Самое. Парень и девушка путешествуют вокруг света на велосипедах и заезжают по дороге во все детские дома. Новые знакомые пригласят меня поехать с ними в деревню неподалеку от Батуми. Женя останется в городе. Следующие несколько недель мы будем путешествовать порознь.

Тридцать лет назад на месте этого детского дома была психушка. Внутри – обшарпанные стены и больные дети, самому старшему из них едва исполнилось шесть лет. Когда Соху и Самое разыгрывают для малышей спектакль про дальние путешествия, я слово за словом перевожу для воспитателей эту историю на русский язык, а те старательно рассказывают ее деткам уже на грузинском. После мы ставим свои палатки, выдаем малышам фонарики, катаем их на велосипедах и вместе рисуем фломастерами на наших туристических ковриках – мы все наслаждаемся большим путешествием по маленькой лесной поляне.

Соху и Самое рассказывают, что в Турции им запретили посещать детские дома после того, как один американец скрытой камерой снял фильм про таких детишек и выложил его в интернет.

Мы возвращаемся в Батуми поздно ночью. Дней пять назад я познакомился в местном порту с француженкой, которая путешествует по морю на своей небольшой парусной лодке. И вот теперь, гуляя по набережной, я замечаю мачту с французским флагом. Так решается вопрос с ночевкой и едой.

За неделю до отъезда в кругосветку я встретился с редактором белорусского онлайн-журнала 34^magи предложил писать заметки о том, что будет происходить со мной в дороге. На лавочке во дворике по улице Карла Маркса мы несколько часов непринужденно трепались о возможном формате будущих материалов. Уже тогда я понимал, что в дороге меня обязательно накроют приступы рефлексии и работа над заметками будет лучшим способом осмыслить переживания.

Эти строки я пишу, сидя под парусами на настоящей палубе в солнечном море. Первая глава почти закончена – я допишу абзац и отправлю материал в редакцию. Слева от меня гоняют наперегонки дельфины, а я неспешно потягиваю “Тархун” грузинского разлива. По-моему, самое время броситься за борт в объятья Посейдона.

Горячие времена

На заре выбираюсь на трассу. Опять целый день ехать и есть – из машины в машину, от хачапури к шашлыку. К вечеру мой рюкзак распирает от подарков добрых водителей – помимо съестного в нем можно найти, скажем, гигантскую пачку влажных салфеток или упаковку зубных щеток. Последняя машина довозит меня до одинокой заправки посреди гор. Я давно привык к тому, что лишь приблизительно представляю свое местоположение. Вот и сейчас, среди склонов, поросших редкой растительностью, я не могу прикинуть расстояние до армянской границы. Беглого взгляда на звезды хватает, чтобы определить стороны света. Мне на юг.

У одинокой бензоколонки меня приветствует кассир Гриша, мужик лет пятидесяти. Судя по всему, он всемогущий властелин этих диких мест. После короткого разговора Гриша оставляет мне ключи от сторожки, а сам уходит ночевать домой, в деревню за холмами. Я запираюсь изнутри и засыпаю на уютном топчане под завывание старой собаки, живущей рядом в конуре.

Ровно в десять утра Гриша стучится в дверь. Вчера его почему-то очень соблазнила моя перемотанная изолентой камера, он долго расспрашивал меня, сколько может стоить такой потрепанный аппарат. Чтобы умерить нездоровый интерес к единственной дорогой вещи в моем рюкзаке, я сочинил для мужика трогательную историю о том, как разбил свой Nikon и как мне теперь приходится туго, потому что камера отказывается фотографировать. На самом деле я специально обмотал объектив яркой изолентой, чтобы фотоаппарат выглядел подешевле. Кто ж знал, что Гриша вздумает выручить меня? Он пришел с деньгами, чтобы выкупить сломанную вещь. Мужчина протягивает мне пятьдесят баксов, но я вежливо отказываюсь.

Никаких проблем с пересечением границы не возникает – грузинские пограничники как всегда показывают высокий уровень обслуживания. Про армянских могу только сказать, что над пограничным переходом у них висит рваный флаг.

Дорога на Ереван пролегает через самые горячие районы Армении. В прямом смысле этих слов. Растительности здесь мало, горы скудно покрыты выжженной травой. Температура за сорок градусов.

В самый разгар дня добираюсь до окраин Еревана. В карманах – ни копейки. Спрашиваю местных, как пройти к центру, и все советуют воспользоваться 98-й маршруткой. Объясняю, что хочу добраться пешком.

– Какой там пешком?! Это далеко! На маршрутку садись.

– У меня нет денег на маршрутку.

– Как это нет денег? Ты же интурист!

Я устало плетусь по бесконечному пригороду Еревана. Здесь грязно и ужасно жарко. Все дома одноэтажные, одинакового серо-желтого цвета. Хочется пить. Жестом меня подзывает мужик из окошка в магазине. Я прошу воды и рассказываю ему свою историю. Продавец молча набивает мой рюкзак продуктами.

Центр Еревана взят в плен советскими монументальными зданиями. Многие постройки выполнены из камня беспечных светлых оттенков, и только памятник Ленину выдержан в классических серых тонах. Я достаю свой ноут и начинаю сканировать окрестности на предмет свободного интернет-сигнала. Выясняется, что найти wi-fi с отличной скоростью подключения здесь можно почти везде. Кажется, я еще не глубоко в Азии, но уже потихоньку становлюсь местной достопримечательностью – ко мне постоянно подходят люди с фотоаппаратами и делают снимки.

Каучсерфинг подсказывает, что какой-то Артур из Еревана ждет меня сегодня в гости. Когда я добираюсь до места назначения, выясняется, что он крайне радушный хозяин – помимо меня в однокомнатной квартире Артура сегодня еще восемь человек: четыре чеха, полька, хорватка, словачка и турок. Здесь не хватает только белоруса. Широким международным составом мы укладываемся шпалами на полу.

Живущие в стенах

Утром с половиной нашей многонациональной группы я отправляюсь на осмотр чрезвычайно богатого наследия Армении. Если честно, я терпеть не могу достопримечательности, особенно если рядом с ними уже припарковались автобусы с китайскими туристами. Иногда мне кажется, что по фотографиям китайских туристов после какой-нибудь глобальной катастрофы можно будет точно восстановить, а потом распечатать на 3D-принтере любую достопримечательность мира. Но сегодня, в виде исключения, я все-таки еду на развалины крепости Эребуни. Хорватка так красиво прокартавила это название, что я не смог устоять.

Вдоволь налазившись по руинам крепости, я твердо решаю, что больше никаких исключений из правил допускать нельзя. К обеду, выжженные и высушенные армянским солнцем, разбитые посредственностью увиденного, мы возвращаемся домой. Я собираюсь срочно заполнить образовавшуюся в душе брешь, хватаю свою камеру и погружаюсь в город.

У меня почти никогда не бывает с собой карты, я просто выбираю направление наугад, сворачиваю во все дворы, заглядываю в окна и гаражи, влезаю на крыши, ныряю в подвалы. Меня интересуют аскеты-одиночки, маргиналы, бомжи, городские фрики, уличные музыканты – все те, у кого проблемы с обыденной реальностью.

И сразу успех! Из выбитых окон многоэтажного дома звучит Шопен в живом исполнении. Отсюда я могу рассмотреть только потолок квартиры – на нем пятна от разбитых яиц и совковая люстра без лампочки. В окне появляется женщина лет пятидесяти, изо рта торчат остатки зубов. Заметив меня, она тут же скрывается в глубине квартиры:

– Добрый день!

– Нет-нет-нет! – кричит она откуда-то из внутренностей дома.

– Меня зовут Рома. Вы здорово играете!

– Да?! Вам нравится?! – доносится из глубины.

– Да-да. Почему вы прячетесь?

– А вы не американец?

– Нет. Почему вы решили, что я американец?

– У меня в квартире спрятан американский спутник. Я боюсь, что вас прислали американцы.

– Не бойтесь, я белорус.

Она вновь появляется в оконном проеме.

– А вы турист?

– Да, я путешествую вокруг света. Можно мне сфотографировать, как вы играете на пианино?

– Я не знаю. У меня дома много людей.

– Прошу вас. Я не отниму много времени. Сыграйте что-нибудь, пожалуйста.

Десять минут уговоров, и женщина наконец сдается. Я влезаю на подоконник по водосточной трубе. Передо мной квартира, в которой время остановилось в семидесятых. В шкафах – русские книги и пыльные стопки пластинок, в серванте – старомодный хрусталь. В углу пианино, на котором горой лежат нотные тетради. Я прошу зажечь свет, но, оказывается, его отключили несколько лет назад. Женщина начинает играть.

Гае пятьдесят три года, судя по всему, у нее шизофрения. По словам хозяйки, в квартире спрятан спутник, соседи постоянно доносят на нее американцам, а она просто мечтает выйти замуж за француза. Гая уверена, что кто-то живет в стенах ее квартиры, она указывает пальцем куда-то вдаль и просит меня проверить, кто спрятался за дверью. К сожалению, там никого нет.

Своего следующего героя я встречаю на улице. Он играет на старой потертой гармони. Его зовут Арам, ему семьдесят один год, он вырос в детском доме. Увидев, что я заинтересовался, Арам подает мне покрывало и предлагает присесть рядом.

– Ты откуда?

– Из Беларуси.

– О-о-о! Я сейчас тебе сыграю белорусскую мелодию. Под нее мальчишка рыженький пел на “Евровидении”. Первое место тогда занял.

Арам начинает играть, и я вижу, как его сносит куда-то далеко. Когда старик возвращается на землю, мы продолжаем разговор. Арам рассказывает мне, что начал осваивать инструмент после распада Союза. Сам взял в руки гармонь и научился играть:

– Ты, Ромка, думаешь, что я здесь ради денег играю? Нет! Я для тебя играю, для людей. Мой век скоро закончится, я хочу делать добро. Ты думаешь музыка – это просто? Это очень сложно. Я не могу больше двух часов играть. У меня внутри сил больше не остается.

Этот старик живее меня. У него блестят глаза, он все понимает.

Я припоминаю, как пару дней назад, в Батуми, пролез через дыру в заборе на стадион, где проходил джаз-фестиваль. На сцене выступал Ларри Грэм со своей командой. Звезды скакали по площадке с пустыми глазами и считали свою музыку настоящим искусством. Я ушел оттуда через двадцать минут, потому что эти старые пердуны не верили в то, что делали. В тот момент я решил для себя, что впредь буду ходить на концерты только молодых музыкантов, которые еще не научились ссать в уши со сцены. И вот я сижу рядом с семидесятилетним дедом, который даже не знает, как называется его инструмент, и меня продирает до внутренностей.

Я записываю музыку Арама на диктофон. Прослушав самого себя в записи, старик начинает волноваться:

– Ты знаешь, я впервые слышу себя со стороны. Очень много ошибок! Мне нужна такая штука, как у тебя, – он показывает на диктофон. – Чтобы отточить игру. Она, наверное, дорого стоит?

– Баксов пятьдесят. А можно мне попробовать поиграть?

– Ты не обижайся, пожалуйста, но так мой инструмент скорее испортится. Он не любит чужих рук. Я, пока научился играть, три таких испортил. А на этом уже больше десяти лет играю. Он вообще-то детский. Знаешь, что мне один человек сказал? Не меняй этот инструмент, в нем еще и юмор есть.

В нише советского фонтана, который уже давно не работает, живет женщина семидесяти лет. Она не помнит своего имени и даты рождения. У нее нет никаких документов и не осталось ни одного родного человека. Она говорит, что тридцать лет проработала экономистом на заводе, у нее грамотная речь, женщина сыплет цитатами из книг и просит, чтобы я зашел к ней еще. Я говорю, что получится только через пару лет. Она улыбается:

– Наверное, к тому времени я уже перееду в новое место.

О каком месте она говорила, я понял уже в метро по дороге домой.

Вечером наконец получается пообщаться с человеком, у которого я живу последние дни. Вся наша пестрая компания сваливает в посольство Ирана, а мы с хозяином квартиры остаемся одни на кухне. Артур – радиотехник без образования, ему двадцать пять. Он занимается фотографией и кино: уже снял один полнометражный фильм и работает еще над двумя. Все это он делает для себя. Две фотокниги, которые он издал, существуют в единственном экземпляре. Обе на его книжной полке. Когда я спрашиваю Артура, знает ли кто-нибудь в Армении о его работах, парень отвечает: “Быть знаменитым некрасиво, не это подымает ввысь”.

Особый инстинкт

Я добираюсь до озера Севан. Пока стоит полуденная жара, прячусь в тени монастыря Севанаванк и залипаю на водную гладь. Недалеко от противоположного берега проходит граница с Азербайджаном. Я лежу на коврике, подложив под голову свои манатки, и всматриваюсь в прибрежные лысые горы. В рюкзаке обнаруживается парочка мятых персиков. Я надкусываю сочную мякоть, и по рукам стекает липкий сок.

Пару часов спустя я сижу на полу дилижанского вокзала. В большом помещении здания – только стол, стул и сейф, под которым я нахожу несколько советских монет. От единственной на весь зал ожидания розетки я запитываю свой ноут. В помещение входит полицейский. Он интересуется, откуда я и где живу. Отвечаю, что я из Минска и сегодня собираюсь спать в горах.

– Зачем в горах? Спи тут! Женщина нужна?

Я приведу, всю ночь кайфовать будешь.

Здесь это норма. Водители на второй минуте знакомства без зазрения совести начинают расспрашивать меня о моем опыте:

– А чего ты без подруги?

– Мне нравится путешествовать в одиночку.

– А как вопросы с сексом решаешь?

– Простите?

– Ну, взял бы подругу и чпокал ее. Ведь у нас в Армении сложно бабу нормальную найти. Я слышал, у вас в Беларуси девушки красивые.

– Да, кажется. Но у вас, в Армении, тоже хорошие.

– Когда я приеду в Беларусь, ты меня с нормальной познакомишь?

– Я в Беларуси буду через пару лет.

– Ничего-ничего! Ну-ка дай свой номер.

Обычно подобный диалог происходит под навязчивую музыку из CD-проигрывателя – на репите кружат одни и те же десять треков. Допрос может продолжаться часами. Такие поездки сильно изматывают. От отчаянной вульгарности происходящего мне хочется прямо на ходу выйти из автомобиля. В эти моменты я сильнее всего начинаю скучать по дому.

Поэтому если вдруг после череды поездок с сексуально озабоченными альфа-самцами получается застопить человека спокойного и самодостаточного, я цепляюсь за него, как за спасательный круг. Часто отклоняюсь на сотню километров от намеченного маршрута ради того, чтобы еще хоть чуток побыть в компании воспитанных людей.

Но сейчас я пытаюсь отвязаться от назойливого дилижанского полицейского. Чтобы сбросить хвост, выхожу из вокзала и знакомлюсь с первой встречной девушкой. Это Лилит, ей двадцать два, она социолог, политолог и переводчик. Девушка приехала в Дилижан делать какой-то опрос, а теперь возвращается домой в Ереван. Полицейский, делая вид, будто прогуливается, продолжает приглядывать за мной через плечо и, кажется, остается доволен моим выбором. Признаться, я и сам доволен – у Лилит забавный акцент и добрая улыбка. Я спорю с ней, что автостопом доберусь до Еревана быстрее, чем она на автобусе. Вот так неожиданно я снова возвращаюсь в армянскую столицу.

Один день плавно перетекает в другой. Второй – в третий. Июль подходит к концу. Мне легко с Лилит. Мы шляемся по городу с утра до вечера и беседуем о всяких глупостях. Как любой приличной армянской девушке, ей нужно возвращаться домой не позже одиннадцати. Мы долго целуемся в темном подъезде, перед тем как она бежит на автобусную остановку. Я остаюсь один посреди ночного города. Мне абсолютно некуда идти, поэтому я захожу в ближайший бар и танцую, пока слушаются ноги. Потом я вываливаюсь на улицу и медленно бреду по теплой ереванской ночи. В голове пусто и устало. Около трех часов ночи я поднимаю свой нехитрый багаж по пожарной лестнице на крышу двенадцатиэтажки – лифт не работает. Чтобы заснуть, мне обычно хватает двух секунд.

Наступает очередное утро, и я прощаюсь с Лилит. Наше знакомство заканчивается так же просто, как и началось, и вот я окончательно вырываюсь из Еревана. По пути на трассу захожу к своей знакомой, которая живет в нише фонтана.

– Не успели как следует познакомиться, а вы уже уезжаете! – говорит она. – Успехов, здоровья! Чтобы вам только хорошие люди попадались!

Выбираюсь на маршрутке из города. Водитель говорит, что подвезет меня бесплатно, дарит бутылку воды и дает свой номер телефона на случай, “если вдруг что”. Я держу курс на Нагорный Карабах – непризнанную республику между Арменией и Азербайджаном.

Очередной водитель начинает по традиции будить во мне ярость:

– А ты армянку уже трахнул? Нет? У меня тут подруга в соседней деревне живет. Я сейчас тебя к ней отвезу. Просто так. Угощаю.

С каждым новым таким “угощением” мне все сложнее держать себя в руках. Если раньше я с легкостью переносил такие поездки, то сейчас едва сдерживаю отвращение. Я отказываюсь от предложения, но мы все равно едем в деревню. Водитель, сбавив обороты до патрульной скорости, всматривается в окна одного из домов:

– О! Вон она! Ты иди дальше по дороге, а я скоро закончу и догоню тебя.

На улице ночь. Я бреду вперед по пустынной дороге. Деревня остается за спиной. Я надеваю светоотражающую жилетку и включаю плеер. Нет никакого желания останавливать машины. Еще один такой водитель – и я погибну от морального истощения.

Меня обгоняет машина, тормозит и дает задний ход. За рулем молодой парень, сзади сидят две женщины. Я объясняю, что еду в сторону Карабаха. Водитель говорит, что может подбросить меня до села Арени. Мы болтаем всю дорогу, несмотря на то что парень не очень хорошо владеет русским. По профессии он актер театра, но там ему платили сущие гроши. Говорит, что больше всего на свете любит играть на сцене, и очень расстроен, что не может отдаться этому со всей страстью – зарплаты не хватает даже на то, чтобы снять комнату в Ереване. Недавно семья помогла ему открыть магазин, и теперь он целыми днями занимается бизнесом.

Парень везет меня к себе домой. В гостях ночного странника до отвала кормят, отмывают и обстирывают. Что уж там говорить, из деревни в горах я звоню домой и болтаю с родными по Скайпу.

Следы войны

Когда я просыпаюсь, мой новый друг уже давно разъезжает по своим бизнес-делам. Его отец, Аганес, выдает мне огромный сверток с едой и подвозит на трассу.

Неподалеку от села, высоко в горах, стоит монастырь Нораванк. Дорога к нему пролегает через красивое горное ущелье, и я решаю двинуться туда. По пути останавливаю машину с иранскими туристами. Они дико удивлены внезапной встрече посреди гор с одиноким белым засранцем без гроша в кармане. Один молодой иранец настолько проникается моим положением, что вынимает из кармана пятнадцать баксов. Очень кстати, так как денег у меня нет вообще.

К закату я наконец добираюсь до Гориса. Этот городок стоит на границе с Нагорно-Карабахской Республикой. Около поворота на Степанакерт, столицу НКР, я знакомлюсь с парой из Москвы. Леон и Алиса как раз только что пытались въехать в Карабах, но их туда не пустили, потому что они оставили свои паспорта в Ереване. Я угощаю их персиками, которыми набит мой рюкзак, а они меня – бутербродами и соком. Я снова меняю планы – мы решаем вместе ехать в монастырь Татев.

В темноте спускаемся в ущелье, до Татева еще десять километров горной дороги. Решаем встать лагерем прямо в низине. Я угощаю спутников своими запасами: сыром, овощами, хлебом. Смешная ситуация – у Леона и Алисы достаточно денег, но среди гор воспользоваться ими довольно сложно. У меня почти нет денег, зато достаточно пищи.

Утром местный горец показывает нам потрясающее место. По острым скалам, цепляясь за чахлые кусты, мы медленно спускаемся к реке на самое дно ущелья. Затем по пояс в воде пробираемся в фантастическую пещеру – с потолка свисают сталактиты, а в глубине образовались естественные ванны. Я никогда раньше не бывал в таких местах. Мы лежим в соленой воде, а прямо со скалы на нас бьет теплый фонтан.

Позже мы находим Нораванк, при котором в XIV веке был основан университет. Если бы мой родной БГУИР располагался так глубоко в горах, я вряд ли смог бы его бросить. От Татева в цивилизацию проложена самая длинная в мире канатная дорога. По одному билету мы втроем прорываемся в фуникулер и десять минут парим в облаках над живописным ущельем. На пересечении Ереван – Степанакерт я прощаюсь со своими новыми друзьями. Вряд ли кто-то из нас в этот момент может поверить в то, что через полтора года мы снова встретимся, но уже в Лос-Анджелесе на берегу Тихого океана.

Наконец, с третьей попытки я попадаю в Карабах. Степанакерт – как Минск, стерильный, наряженный в клумбы и полный людей, жаждущих спокойной жизни. Только конкретно этому стремлению к стабильности хочется верить. Здесь еще сильно пахнет войной. Прошло двадцать лет, но война в глазах у каждого.

Я сижу со своим рюкзаком на главной площади. На часах – одиннадцать вечера. Вокруг меня водоворот людей. Вечером весь город выходит на променад вокруг главного фонтана. Меня растягивают по кусочкам взглядами, но я совсем не против – я чувствую уважение к этим людям, я готов разговаривать с каждым из них о чем угодно.

Утром забегаю в магазин, беру холодный кофе и прошу продавщицу одолжить на минутку телефон – Сеня, мой минский друг детства, прислал номер своей бабушки, которая живет в Степанакерте:

– Здравствуйте, Нора!

– Добрый день, сынок!

– Я друг вашего внука. Он дал мне ваш номер.

– Знаю-знаю. Ты где сейчас?

– Я возле полицейского участка где-то в центре.

– Подожди минутку, никуда не уходи, сейчас за тобой приедет такси.

У Норы большой дом и собственный магазин на первом этаже. Мы садимся на террасе пить чай, отсюда виден весь Степанакерт. Мы беседуем несколько часов. Она рассказывает о том, как сбежала из Азербайджана, когда началась война, о бомбежках Карабаха, о своем сыне, который освобождал Шуши, а она всю ночь стояла со свечой у окна и смотрела в том направлении, где шла спецоперация. Нора вспоминает о единственном танке, который состоял на вооружении местной армии и был подбит, так и не успев выстрелить.

В Карабахе осталось слишком много следов войны – разрушенные бомбежкой деревни, заросшие воронки от снарядов, следы от пулеметных очередей на стенах, люди без ног, глаз, рук. Я впервые врубаюсь во все это. Несколько дней я брожу как тень по окраинам города, чтобы прочувствовать послевоенный провинциальный дух.

Я захожу в кафе поесть. Денег хватает только на самую дешевую хавку. Официант, мальчик лет пятнадцати, видит, что я на мели:

– Что-нибудь еще хотите?

– Спасибо, больше ничего.

Следующие полтора часа, пока я буду заряжать свой ноут, парень будет таскать мне из кухни всякие вкусности.

Я выхожу на улицу. Уже темнеет, и мне пора возвращаться домой. Вдруг рядом останавливается таксист, который подвозил меня пару дней назад:

– Здравствуйте, садитесь!

– Простите, но у меня нет денег.

– Мне по дороге, садитесь.

Доброта и отзывчивость этих людей, их честность и простота не оставляют мне шанса – я очарован Карабахом. Впереди еще день в Шуши, где я буду лазить по заброшенным мечетям. Интересно, что в Карабахе сохранилось множество мечетей, и никто их не трогает, а азербайджанцы, говорят, разрушили все церкви, к которым только дотянулись руки.

Время летит быстро. И вот я уже пробираюсь к границе с Ираном. К погранпереходу ведет невероятно красивая дорога через горные перевалы. Спускается ночь, я подбираюсь вплотную к границе. За плечами осталась Армения. Я так и не смог влюбиться в нее по-настоящему. Я не смог принять ненависти этого народа к своим соседям, их культа семьи и религии. Армения – мой первый урок познания Иного. Наверное, стоит вернуться сюда еще раз.

Святая ненависть

В кромешной тьме бреду к армянскому погранпереходу. В здании таможни нет ни души, в том числе и пограничников. Около часа провожу у окошка паспортного контроля в ожидании хоть одного служащего. Наконец мне ставят штамп.

Хорошая новость – в Иран разрешен пеший переход. Но волнение не отпускает: перед выездом из Минска я обменял свой паспорт на новый, а иранская виза осталась в старом документе. Поэтому в данный момент у меня на руках два белорусских паспорта. В обоих красуется моя фотка.

Пограничников мои документы абсолютно не впечатляют, они крайне увлечены выступлением на Олимпийских играх иранской сборной по тяжелой атлетике. Одним глазом офицер сканирует мои паспорта и ляпает штамп на страницу для “иных отметок”. В следующем окошке мне скороговоркой задают пару вопросов относительно семейного положения, и наконец – я в Исламской Республике Иран!

Огни границы один за другим исчезают за моей спиной. Скоро я остаюсь в полном одиночестве на извилистой дороге в вязкой темноте восточной ночи. Жарко и сюрреалистично – я специально не включаю фонарик, чтобы не разрушить этот магический момент. Где-то внизу в ущелье громко гудит река, вокруг – едва различимые силуэты лысых гор. Я танцую под музыку в плеере, выкрикиваю слова, которые успеваю разобрать. Мне нравится думать о том, как безумно я выгляжу со стороны. Жаль, что этого не покажут по телевизору в моем деканате.

Вдруг меня догоняет автобус. Раз пять я пытался остановить его еще на территории Армении, но водитель не мог принять пассажира на крутом серпантине. Теперь же места для остановки предостаточно, и планы заночевать где-нибудь в горах обламываются – автобус везет меня прямиком в Тегеран.

Как выяснится позже, мне чрезвычайно повезло, ведь от границы нет прямой дороги в столицу, и чтобы добраться до города, мне пришлось бы поменять машин двадцать и убить на это целый день, а может и два. Но теперь я пью вкусный иранский чай, примостившись на переднем сиденье комфортабельного автобуса. В Тегеране я буду всего через четырнадцать часов.

Дорога занимает всю ночь. Мы заправляемся несколько раз. Все вокруг рвет мое нутро на части. Я никогда раньше не был в мусульманской стране: одноэтажные домики песочного цвета, мечети, женщины в черных чадрах, грязные дети, религиозная музыка на улицах и портреты лидера на каждой стене – все вокруг другое, пугающее и манящее. Мне не хватает слов, чтобы описать этот чужеземный мир, в который я вторгаюсь.

В полдень мы прибываем в Тегеран. Я выхожу из автобуса, следом выбегает мой добрый друг водитель и догоняет меня со словами, к которым я не привык:

– Money-money![6]

– I thought it’s free![7]

– No-no. Money-money!

Еще некоторое время он настойчиво пытается выбить из меня деньги, но я решительно разворачиваюсь и ухожу. Пробиваюсь через толпу, которая бессистемно взрывается привычным азиатским лозунгом: “Mister, taxi!” Нужно срочно укрыться в городе. Я продолжаю двигаться вперед по своему внутреннему компасу. В магазине со всевозможной электроникой покупаю местную симку и наконец выхожу в интернет.

Выясняется, что в Иране заблокировано большинство привычных для нас сайтов, соцсети Facebook, Twitter, YouTube и “ВКонтакте” под запретом, не открываются даже многие белорусские новостные издания. При попытке соединения с запрещенным сайтом тебя автоматически перекидывает на страницу с религиозным контентом. Интересно, какая у нее посещаемость?

Конечно, иранцы тоже умеют пользоваться прокси, ssl-туннелями и To r – браузерами. Нарушив закон, я пробираюсь на Facebook. Самое – иранка, с которой я познакомился в Батуми, – присылает мне номер телефона своей сестры. Сестру зовут Неда, я звоню ей, чтобы договориться о встрече.

У меня всегда возникают проблемы, когда я разговариваю по телефону на английском, пока я очень плохо знаю этот язык. Другая неприятность – я понятия не имею, где нахожусь: все названия улиц написаны на фарси без транслитерации. Чтобы объяснить свою геолокацию, я бесцеремонно торможу первого попавшегося иранца и сую ему в руки телефон. Прохожий объясняет Неде мое местонахождение, и она обещает подскочить за мной через час.

Неде – двадцать четыре, она закончила универ по специальности “менеджмент” и мечтает свалить из этой страны. Мы решаем ехать к ней домой. Она вызывает свою сестру Самир и просит подкинуть нас до дома на машине. Самир – двадцать восемь, она преподает английский. Девушка пару дней назад получила права, поэтому, напряженно наяривая по трассе, мы используем только первые две передачи.

Когда мы наконец добираемся до дома, я впервые сталкиваюсь с главным правилом моего пребывания в Иране – мне придется быть невидимкой. Никто не должен видеть, как я вхожу в дом и как из него выхожу. Мы дежурим в машине и ждем, пока сосед припаркует свою колымагу и исчезнет из вида. Строго по команде я выпрыгиваю из авто, прихватываю рюкзак и быстрым шагом двигаюсь в сторону подъезда. Нельзя, чтобы меня видели рядом с Недой и Самир: незамужние парень и девушка в Иране не могут проводить время вместе. Никогда не знаешь, кто настучит на тебя в полицию, которой, кстати, здесь множество видов: от простых информаторов, задача которых – присматривать за прохожими, до специальных секретных подразделений.

Девушки входят в дом немного позже и первым делом закрывают и завешивают все окна. Дом – это единственное место, где женщина не обязана носить чадру. И похоже, единственное место, где ты чувствуешь себя свободно, но все равно стараешься разговаривать не очень громко, чтобы не услышали соседи. За обедом девушки рассказывают мне о своих взглядах на правительство, веру, религиозные правила и обычаи. Я назвал бы это святой ненавистью.

Наказание плетью

Неда и Самир предлагают мне остаться у них на пару дней, пока родители отдыхают за городом. Вечером, когда температура спадает до тридцати градусов, мы по очереди выбираемся из дома.

В Тегеране проживает около десяти миллионов человек. Здесь есть все, что характерно для мегаполиса: многоуровневые дорожные развязки на двенадцать полос, долговязые небоскребы, огромные рекламные растяжки и маленькие люди, которые снуют туда-сюда. Меня поражает количество пропаганды на стенах города – повсюду портреты строителей постреволюционного мусульманского рая, изображения шахидов, павших в войне с Ираком, и флаги размером с футбольное поле. Государство не пренебрегает даже стрит-артом – столица растатуирована цитатами из Корана, высказываниями религиозных лидеров и зарисовками сцен героической гибели иранских солдат.

Мы добираемся до арт-зоны, которая находится в самом сердце столицы. В парке повсюду разбросаны современные скульптуры, в центре – музей искусств. На первом этаже здания магазин хэндмэйд-товаров. Интерьер музея очень напоминает единственную в Минске галерею современного искусства. Сейчас в Иране Рамадан – мусульманский праздник длиной в месяц, поэтому все без исключения выставки посвящены религии. Мне здесь нравится.

Время летит незаметно. Через пару дней, не дожидаясь приезда родителей Неды и Самир, я покидаю свой первый иранский приют. Я прошу девушек вывезти меня в самый бедный район Тегерана.

Не успеваю я выйти из машины и распрощаться с подругами, как ко мне подруливает незнакомый парень на мотоцикле. Он совсем не говорит по-английски и жестами приглашает меня сесть к нему на байк. Я сажусь, и мы, поддав газку, улетаем куда-то по узким и грязным улицам. Его зовут Сириус, ему двадцать четыре. На его шее вытатуирован крест, а на спине следы от ударов плетью – очень популярное в Иране наказание. Говорят, что после такой процедуры ты не можешь лежать на спине несколько месяцев.

Тем временем мы поднимаемся в горы. По обе стороны дороги, если это можно назвать дорогой, стоят убогие афганские хижины. Афганцы в Тегеране, как таджики в Москве – главная рабочая сила на стройках. Их здесь не любят, боятся и стараются обходить стороной.

Сириус останавливает свой мотоцикл у реки, мы слезаем, чтобы искупаться. Пока я отмываюсь от дорожной пыли, мой новый друг исчезает за ближайшими валунами и вскоре притаскивает оттуда громадную дыню. Ножа у нас нет, поэтому Сириус разбивает плод о камень и дает мне половину. Дыни здесь не желтые, как у нас, а зеленые. И по вкусу немного уступают отечественным.

После прогулки в горы мы спускаемся обратно к реке. Сириус везет меня к себе в гости. В его комнате два культовых объекта, вокруг которых вращается вся жизнь, – это старый плакат Бритни Спирс и прилично сохранившаяся Sony PlayStation. Вскоре я наедаюсь до отвала и постыдно проигрываю в футбол на приставке. Чтобы не затягивать визит, делаю вид, будто мне кто-то звонит и предлагает встретиться. Сириус понимает, что мне пора уходить. Он заводит свой мотоцикл и подвозит меня до ближайшей автобусной станции. Я осматриваюсь и решаю подняться в незнакомый парк, который виднеется где-то вверху на склоне горы.

В парке традиционно много людей, которые играют в пинг-понг, бадминтон и волейбол. Вообще спортивные игры в Иране – главное развлечение. Видимо, потому что, в отличие от православных стран, пиво здесь не продают в каждом киоске – оно тут вообще запрещено, как и любые другие спиртные напитки. Кроме, конечно, безалкогольного, которое расходится в диких количествах диким тиражом.

Я бросаю рюкзак и сажусь в тень под деревом. Лысый парень крепкого телосложения интересуется, не нужна ли мне помощь – так я знакомлюсь с Амином. Ему двадцать девять, он гей, занимается продажей драгоценных камней и ненавидит курильщиков. Он оставляет мне свой номер телефона:

– Если будут какие-то проблемы, сразу звони. У тебя есть где жить?

– Надеюсь, что да.

– Если не найдешь – набирай. Я живу один, постель для тебя найдется.

Я не очень-то доверяю приглашениям от людей, которые предпочитают однополые отношения, потому что однажды имел неприятный опыт в Китае. Как-то ночью мой хост внезапно решил подкатить ко мне спящему, чем практически застал меня врасплох. После этого случая я стал внимательней относиться к профилям на каучсерфинге. Но Амину я почему-то доверяю и говорю, что обязательно позвоню ему, если мои друзья не смогут найти подходящее место.

Друзья не смогли. Но узнаю я об этом только в полночь. Пытаюсь дозвониться до Амина, но он не отвечает. Перелезаю через забор какого-то многоэтажного дома – здесь абсолютно нормально, если при многоэтажном доме есть собственный парк. Ставлю палатку и отрубаюсь.

Банды “крикунов”

Утро начинается резко. Кто-то молотит по тенту палатки:

– Don’t touch my tent![8] – реву я.

В ответ слышу что-то гневное на персидском.

– Fuck off! Don’t touch my tent![9]

– Hotel, mister! Hotel![10]

Примерно так будет начинаться каждое утро, которое я буду встречать в палатке где-нибудь в дебрях Тегерана. Бдительный местный охранник или дворник обязательно сочтет мое поведение недостойным настоящего интуриста и будет настойчиво требовать моего скорейшего этапирования в отель.

Звонит Амин и долго извиняется, что вчера не поднял мобилу. Тот факт, что я ночевал на улице, приводит его в ужас. Он сообщает, что мы должны немедленно встретиться. Амин – гей, но ему больше нравится, когда его называют бисексуалом. Он говорит, что я не в его вкусе, так что могу расслабиться. Я успокаиваюсь. Амин предлагает мне поехать с ним в командировку в Исфахан – третий по величине город Ирана. Я соглашаюсь, и мой товарищ покидает меня, чтобы подготовиться к поездке.

Гудит телефон. Это Женя – мой напарник, вместе с которым я проехал Грузию. Вскоре мы встречаемся. Женя совсем на мели – я несу ему пакет с едой, который везу еще из Карабаха. Также я готов пустить в ход все свои семь долларов наличными, с расчетом на то, что скоро сниму еще немного кэша с карточки.

Выскочив из машины, Женя радостно размахивает руками. Если честно, я тоже невероятно рад его видеть. Мы кидаемся друг к другу, но картину портит водитель, который привез моего товарища. Он цепляется за Женин рюкзак и запиливает традиционную в этих краях водительскую мантру: “Money-money!” Женя говорит, что этот чуткий человек согласился подвезти его без лишних вопросов, но только после того, как закончит молитву.

– Я подождал, пока он помолится. Потом еще полчаса подождал, пока он поговорит с друзьями. И вдруг он подходит ко мне и кивает: “Все, садись! Я тебя повезу”.

Ситуация становится критической, когда до водителя доходит, что расплатиться нам нечем. Он начинает тащить Женю назад в машину со словами: “Я отвезу тебя обратно”. Проанализировав обстановку, я обнаруживаю уязвимое место врага: отсутствие “шашечек” на дверях и крыше авто бросают тень на легальность оказанных Жене услуг. Я произношу волшебное слово “police”. Но водитель неожиданно поддерживает мою идею и предлагает нам сесть в машину и проехаться до ближайшего участка.

Это блеф. Скорее всего, мы проследуем до ближайшей подворотни, где расплатимся собственным здоровьем. Тогда я сажусь на тротуар и своей позой даю понять, что базар окончен. Водитель выписывает мне громкую пощечину, погружается в авто и уезжает. Как же я ненавижу такие ситуации!

Так мы с Женей и сидим на тротуаре какой-то маленькой уютной улочки. У меня уже нет времени – скоро я должен вернуться к Амину, чтобы двинуться в Исфахан. Мимо нас проезжает джип с молодыми парнями на борту. Я жестом прошу их остановиться. Уже через минуту Женя уезжает на этой машине в экскурсионную поездку по городу. Отлично – мы не видели друг друга около месяца, встретились на полчаса, и я сажаю его в первую встречную машину, а сам собираюсь уехать за триста километров на юг.

Перед поездкой в Исфахан Амин выдает мне чистую рубашку в синюю клетку:

– Ты должен выглядеть как мой коллега, – напоминает он.

Это даже интересно. Еще пару часов назад я жил на улице, а теперь я представитель фирмы, которая продает драгоценные камни по всему Ирану. Меня доставляют в Исфахан на спецавтобусе, я разъезжаю по городу на такси, ем в дорогих ресторанах, но при этом у меня в кармане нет ни копейки.

На следующей точке, пока Амин утрясает свои проблемы с афганскими рабочими, я решаю снять деньги с карточки, которые мне должны перечислить с родины. И тут я натыкаюсь на невероятно радостную новость – это принципиально невозможно. Международные карты Visa и MasterCard не работают в этой стране. Это политика Соединенных Штатов в отношении Ирана. И это означает только одно – деньги, которые я отдал Жене, были последними, и в ближайшие несколько недель я обречен на жестокое выживание.

Вскоре мы возвращаемся назад в Тегеран. Амин обеспокоен моим положением:

– Если ты вдруг почувствуешь, что не можешь больше продолжать путешествие, скажи мне, я куплю тебе билет домой, – повторяет он.

Я киваю Амину, прекрасно понимая, что никогда не воспользуюсь его добротой. На следующий день я прощаюсь со своим другом, потому что ему нужно переезжать в другой город – похоже, в столице он уже втюхал все камни, которые только можно было втюхать.

Звоню Неде и прошу ее провести экскурсию по рынку Тегерана. Пока я жду ее в условленном месте, случайно замечаю в толпе Женю. Вот что значат ментальная связь и общая политическая платформа!

Вобрав как следует дух базарной жизни, мы втроем отправляемся на поиски какого-нибудь приличного места общественного питания. Задача оказывается нетривиальной – во время Рамадана все кафе открываются после захода солнца, так как днем есть запрещено. Пока мы шаримся по городу, у Неды рвутся босоножки. Два белорусских инженера напрягают мозги и решают скотчем намертво примотать обувь к ноге. Во время этой нехитрой операции мое правое ухо фиксирует знакомый вой Тома Йорка. Звук доносится из наушников молодого длинноволосого парня. Я останавливаю его взглядом, и через десять минут разговора Мэхди приглашает меня на репетицию своей группы Telecraze, а также в собственное арт-кафе и домой на ночлег.

Следующие два дня я прекрасно провожу время с ним и его друзьями. Мэхди много рассказывает о “зеленых” – участниках иранского оппозиционного движения. В местных акциях неповиновения есть много интересного. Например, пару лет назад были популярны протесты на крышах – “зеленые” выкрикивали лозунги с высоты нескольких этажей. Полицейским, которые находились на земле, довольно сложно было понять, откуда доносятся звуки, так как застройка в Тегеране очень плотная, и банды “крикунов” свободно перемещались с одной крыши на другую.

А однажды во время протестов работники спецслужб обстреливали толпу из пейнтбольных ружей флуоресцентной краской, а потом тихари в штатском отлавливали по всему городу активистов, распознавая их по пятнам на одежде. В городе можно до сих пор наткнуться на зеленые кляксы.

Во время протестов было убито много молодых людей, еще больше попало в тюрьмы. Иранское правительство не стесняется открывать огонь по протестующим. Нашим силовикам до них пока что далеко.

Секретная полиция

Через некоторое время Мэхди просит нас покинуть его квартиру с той же легкостью, с которой пригласил в гости.

Мы возвращаемся в арт-парк в надежде отыскать кого-нибудь, кто сможет принять нас на ночлег. Я нахожу в мусорном баке кусок картона и пишу на нем красным маркером “Looking for host”.[11] Не успеваю я доделать табличку, как ко мне подходит парень и сообщает, что готов принять нас на ночь. Парня зовут Мустафа, он ни в зуб ногой по-английски и, кажется, просто решил прогуляться по парку под какой-то наркотой. Не могу сказать, что мы горим желанием заночевать у него, но любопытство гложет, да и не в той мы ситуации, чтобы воротить нос.

Вскоре выясняется, что Мустафа живет с мамой и сестрицей. Первое, о чем я успеваю подумать, когда вижу, во что одета его мама: наверное, она заядлая байкерша. Женя со мной соглашается, но мама – нет. Она не имеет ничего общего с байками и вообще – глубоко верующий человек. Мустафа оказывается достойным парнем. В свободное от работы время он импровизирует на стареньком синтезаторе и рисует ЛСД-шные картины. На его балконе набирается сил коллекция мескалиновых кактусов.

На следующий день в том же парке я знакомлюсь с Мухаммедом. Ему двадцать три, он верит в Бога, водит Peugeot 206 и лабает на народном музыкальном инструменте “баглама”, с которым уже объездил весь Иран. Мухаммед соглашается показать мне улицу, где местный молодняк гоняет на тачках и знакомится друг с другом. Технология стандартная – две машины равняются на дороге, пассажиры ведут короткую беседу, обмениваются номерами телефонов, чтобы вскоре встретиться в одном из отелей города.

Свесившись из окна Peugeot 206, я делаю серию снимков с моментами нелегальных знакомств горячих иранских подростков. Внезапно нашу машину догоняет мотоциклист и грубым голосом приказывает прижаться к обочине. Мухаммед выглядит испуганным. Он говорит мне, что это “басидж” – местная секретная полиция, что-то типа нашего КГБ.

Мы не успеваем даже рыпнуться, как у меня отбирают камеру и паспорт. Нашу машину берет в кольцо отряд из десяти человек, и только один из них говорит по-английски. Сперва кажется, что все не так уж серьезно – нас просят подождать пару минут, мол, это обычная проверка. Но через пару минут сотрудники спецслужбы забирают у водителя все документы и куда-то сваливают. Взамен подъезжает пара тонированных джипов с людьми в штатском. На меня время от времени бросают косые взгляды, будто я иностранный шпион.

Наконец нам сообщают, что мы сможем забрать документы через пару дней. Я неодобрительно качаю головой и сообщаю, что никуда не пойду, пока мне не вернут документы и камеру прямо здесь. Меня никто не слушает. Я предупреждаю, что сейчас позвоню своему консулу и расскажу о произошедшем. В этот момент в мозгах присутствующих наконец что-то замыкается, и они соглашаются вернуть мне паспорт и камеру. Забирают только флешку с фотика, предварительно отщелкав на нее все мои и Мухаммедовы документы. Мне приказывают ждать звонка от Мухаммеда, с которым приблизительно через пару дней свяжется один из “басиджей” и назначит встречу. Мне страшно. Мандраж держит вплоть до следующего утра.

Резко вскакиваю среди ночи, от стука по тенту палатки. После вчерашнего происшествия Мухаммед высадил меня в старом добром парке, поэтому я ночую в палатке. Смотрю на часы: пять утра. Решительно прошу отойти от палатки, но мой шекспировский английский остается неуслышанным – человек снаружи теряет терпение и начинает расстегивать палатку. Снова полицейский.

Жестом дубинки человек в форме приказывает мне вылезти. Затем немного сконфуженно просит вернуться в палатку и надеть что-нибудь поверх трусов. Мое состояние можно назвать весьма потрепанным. Начинаю неохотно собирать свою крепость, но нетерпеливый полицейский все чаще просит меня ускориться. Я специально собираюсь еще медленнее. Офицер начинает злиться и трясти наручниками перед моим лицом. Я улыбаюсь и протягиваю ему запястья. Оказывается, у него все-таки есть извилины – если он закует меня в кандалы, кто же будет собирать мои вещи?

Мы следуем в отделение полиции. Там офицер проверяет мои документы, просит прощения за беспокойство и позволяет вернуться обратно в парк досыпать. В такие моменты я скучаю по Грузии.

Так пройдет еще неделя моей жизни в Тегеране. Несмотря на проблемы с полицией, жильем и деньгами, меня невероятно торкает этот город. У нас очень много общего с иранской молодежью. Им так же больно за свою родину. Им непонятно, почему их считают террористами, как нам непонятно, почему нас не считают людьми. Они так же страдают из-за своих паспортов. Каждый из них может рассказать историю о том, как огреб по спине дубинкой. Они тоже прячутся по университетам от армии, и им всем так же неизвестно, что будет дальше.

Моя копия

Мы с Недой и Самир едем на Каспийское море. Иран здесь чем-то напоминает Грузию, только невероятно грязную и брутальную. Обочины и лес завалены горами мусора.

Вечером мы идем на пляж. Я забегаю в воду по пояс. Девушки начинают кричать с берега и просят меня вернуться назад, потому что это “very dangerous”.[12] Мне смешно до слез, я ныряю в воду, но подруги обеспокоены не на шутку. К ним подключается какая-то группка иранцев. Боюсь, как бы меня не начали спасать всерьез, и выхожу на берег.

В мусульманской культуре девушкам запрещено светиться в купальнике в публичных местах. Для них существуют специальные бассейны. Мужикам без девушек, видимо, тоже в воду лезть неинтересно, поэтому иранцы в большинстве своем абсолютно не умеют держаться на воде, довольствуясь “заплывами” по колено. Подоспевшие ребята интересуются, не пьян ли я. В их глазах я действительно очень сильно рисковал.

Утром между сестрами случается ссора. Я принимаю сторону Неды, и мы оба, как Адам и Ева, с позором покидаем машину. Я предлагаю Неде домчать до Тегерана автостопом. То ли нам дико везет, то ли в Иране лучший автостоп на планете, но мы невероятно быстро добираемся до столицы и, немного подавленные конфликтом, прощаемся друг с другом.

Я снова в парке. Мы с ним породнились. Меня узнают охранники, дворники и работники киосков. Я знаю уже полсотни человек в этом городе, не считая секретной полиции, но мне некому позвонить. Очередной раз делаю табличку “Looking for host”. Парк пуст – время готовится перевалить за полночь. Единственное развлечение – мой англо-русский словарь. Открываю на первой странице и начинаю читать все подряд:

Abandon – оставлять, покидать.

Abrupt – резкий, внезапный.

Absent-minded – рассеянный.

Наконец какие-то добрые люди приглашают меня к себе в гости. В два часа ночи я вхожу в их квартиру, усталый и разбитый. Улыбаюсь через силу, интересуюсь, где душ. Состояние ванной комнаты очень тонко попадает в мое настроение – плесень на потолке, грязный щербатый кафель на стенах, мелкие насекомые разбегаются из-под ног. Вскоре мне показывают мое спальное место – это до ужаса пыльный и дырявый от сигаретных ожогов ковер. Наверное, я делаю что-то не так?

И вот, когда я – вареный картофель, размазанный ложкой по тарелке, – впервые за время дороги с ностальгией вспоминаю о доме, у меня наконец случается невероятная встреча. Удивительным образом я знакомлюсь с человеком, который напоминает мне собственное отражение в зеркале. Его зовут Абтин, ему двадцать, мы находим друг друга все в том же парке. Он приглашает меня домой, заблаговременно предупредив родителей.

В его квартире все такое же, как и у меня дома, но с иранским акцентом. Я ем ту же еду – курицу с рисом, но с иранскими специями. Мы сидим на полу. В его комнате собрано то же хламье, что и в моей: печатная машинка, пионерский горн, коллекция фотоаппаратов, таблички с запрещающими знаками и надписями, а также другие очень важные и нужные в быту вещи. Но машинка – с персидской клавиатурой, а горн немного короче нашего, отечественного. Он учится в университете искусств. Мы рассматриваем его работы, и я теряю дар речи. Я нахожу среди них портреты моих отца и брата – да что там, я нахожу среди этих скетчей себя. Я могу рассказать про каждую мелкую деталь на его рисунках. Несмотря на то что Абтин очень плохо говорит по-английски, мы болтаем до полуночи обо всех самых важных для нас вещах.

Эта встреча в корне меняет мое представление о стране. До последнего момента я жил среди инопланетян, которые не понимали меня, и не очень-то спешил понять их. Но теперь я встретил родную душу, и это самое важное, что я могу рассказать об Иране.

“Басиджи” так и не позвонили мне – они просто прикарманили мою флешку с бесценными фотографиями. Я прожил в Иране месяц, истратив при этом несколько долларов. Я так и не съездил в Шираз, о котором плакал Есенин, я не видел верблюдов. Я открыл для себя иной Иран, полный подпольной музыки, вечеринок, наркоманов и городских фриков. Тегеран большой и быстрый, как Москва, – в нем можно найти все и все потерять. Тегеран такой же молчаливый и замкнутый в себе, как Минск, – в нем почти невозможно встретить туристов. Я опускаю глаза в землю, когда вижу очередной патруль в штатском. Но внутри я смеюсь, потому что знаю: сила в правде, а еще в вере, решимости и молодости.

Иранская банда

– Добрый день, Игорь Михайлович, это Рома Свечников беспокоит. Я заходил к вам несколько недель назад с вопросом про банковскую карту.

– Да, добрый день, Роман. Я вас помню. Вы все еще в Тегеране? – не без удивления спрашивает третий секретарь посольства Беларуси в Иране.

– Да-да. Я как раз хотел спросить вас о возможности продления визы. Я был бы рад задержаться здесь еще на пару недель.

– Какой у вас тип визы?

– Туристическая. Однократная. На тридцать дней.

– К сожалению, продление туристической визы невозможно, она выдается строго под определенные цели.

Что ж, придется снова набирать высоту.

Я подсчитываю количество дней с момента моего въезда в Иран, и выясняется, что сегодня в полночь моя виза истекает. Вообще-то я рассчитывал, что у меня есть еще денек в запасе. От Тегерана до границы с Азербайджаном – пятьсот километров. Это приемлемое расстояние для одного дня автостопом, если бы не тот факт, что я сейчас нахожусь в центре огромного города, выбираться из которого мне придется не менее четырех часов. Похоже, что впервые в жизни я просрочу визу.

Звоню Жене, который затерялся где-то в недрах мегаполиса. У него есть еще пара дней в запасе, так как он въехал в Иран немного позже меня. Обсудив ситуацию, все-таки решаем двигать вместе. Не последним аргументом становится тот факт, что Жене удалось где-то раздобыть пятьдесят баксов.

Мой телефон разрывается от звонков ребят, с которыми я провел последнюю неделю. Я прошу их помочь найти транспорт до Астары – города, который разрезан пополам ирано-азербайджанской границей. К сожалению, ничего не выходит, и мы решаем немедленно ломануться в Азербайджан на автобусе, заплатив за билет.

Я захожу на вокзал, где меня встречает Абтин, мой бородатый худощавый брат. Рядом стоит его подруга Ада – огненно-рыжая кудрявая девица с невероятно обаятельной улыбкой. Вокруг бегают Парадиз и его подруга Мэт. Наверное, мой инглиш показался им не очень внятным, потому что Парадиз и Мэт дарят мне учебник по английской грамматике. Откуда ни возьмись появляется Фриз, девочка двадцати пяти лет, которая работает в кукольном театре. Она такая миниатюрная, что ее наверняка путают с куклами на сцене. Фриз виснет якорем у меня на шее и уговаривает остаться в Тегеране еще на пару дней. Абтин тем временем, принимая неизбежность моего отъезда, достает из сумки пакет с едой и протягивает мне.

Я обнимаю всех в десятый раз – я готов забрать их с собой в рюкзаке! Моя иранская банда, мы еще обязательно встретимся.

Следуя Корану

Я качусь в автобусе и тоскую. За окном пустыня, которая больше не кажется мне чужой. Восемь часов спустя, уже ночью, мы с Женей выпрыгиваем в Астаре и берем такси до погранперехода. На месте выясняется, что граница закрыта с шести вечера. Барабанная дробь! Я просрочил визу!

В одном из местных кафе мы рассказываем случайным полуночным слушателям о нашем путешествии. Хозяин бесплатно угощает нас ужином. В свое время его отец объехал земной шар на велосипеде. Мужик даже выносить из подсобки фотографию в качестве доказательства.

В восемь часов утра мы уже стоим на границе среди толпы азербайджанских челночников. Иранский пограничник не обращает никакого внимания на мою просроченную визу и ляпает штамп.

Азербайджанская часть Астары невероятным образом напоминает белорусскую провинцию. Здесь так же чисто, повсюду та же тротуарная плитка и те же трактора. Первый же человек, с которым мы заговариваем, срывается на крик:

– О-о-о! Земляки! Я семь лет в Лиде прожил!

Он плотно кормит нас яичницей и вывозит из города на трассу. Следующий водитель решает держать планку и угощает нас местным блюдом ляванги – это фаршированная всяким блаженством курочка. Короче, в Баку мы приезжаем сытыми и довольными.

Если честно, такое поведение азербайджанцев нас немного смущает. После баек, услышанных в Армении, мы не очень-то хотели сюда ехать и сделали это скорее от безысходности. Но сейчас в мою голову закрадываются сомнения – похоже, Азербайджан не менее гостеприимный, чем другие регионы Кавказа.

Уверенной походкой мы пробираемся в центр города. Баку – большой и дорогой. На центральных улицах сложно отыскать машину дешевле десяти тысяч баксов. Начинает темнеть, я пристально рассматриваю прохожих, чтобы найти кого-нибудь из “наших”. Несколько попыток заканчиваются неудачей – велосипедист, гитарист и женщина с лабрадором представления не имеют, где можно переночевать двум туристам из братской Беларуси.

Усталые, мы сворачиваем на темную улицу, чтобы найти укромный дворик под палатку. Вдруг впереди я замечаю компанию, от смеха которой у машин срабатывают сигнализации. Вот он, наш шанс! Молодой инженер Яшар готов приютить нас у себя до утра. Мы разговариваем с ним на смеси русского и английского, получается что-то вроде: “If u wanna, we could eat торт”.

Когда я учился в университете, то всегда просыпал первую пару. И вовсе не потому, что сильно уставал. Просто каждый новый день был еще более напрасным, чем предыдущий. Я спал по двенадцать часов. Спал бы, наверное, и по пятнадцать или вообще продрых бы всю зиму, как бурый медведь. Однако человеческий организм не рассчитан на такие нагрузки. Теперь же я сплю не больше шести, а зачастую – около пяти часов в сутки. Утренняя реальность всегда бьет резко и внезапно, словно затаившийся ферзь. Ты открываешь глаза и пытаешься врубиться: “Где я? А-а-а, это же я у инженера Яшара. Ему на работу к восьми. Ненавижу инженеров!”

Дальше – суетной город, где утром делать решительно нечего. Я падаю на траву в парке возле набережной в надежде еще немного подремать. Парк, кстати, толковый. Вообще в Баку к “Евровидению” построили много чего хорошего, город выглядит современным и дружелюбным. Но это как пресловутая белорусская чистота – всего лишь пыль в глаза приезжим:

– Э-э-э! Вставай! Здесь нельзя спать!

– Да я еще уснуть не успел! Приходите, когда засну.

– Давай, вставай! В отель иди спать!

Это Магомед, двухметровый и крепкий, как дуб, охранник парка. В его огромной черепной коробке пасется целая отара консервативных взглядов на газон и городской этикет в целом. Идти мне некуда, а Магомеду еще одиннадцать часов охранять парк от сонных людей. И вот мы стоим рядом, облокотившись на бетонные перила, и смотрим на спокойный Каспий.

– Магомед, а как ты к армянам относишься?

– Я их ненавижу! Я бы их всех отымел! У нас здесь их вообще все ненавидят. А ты в Армении был, что ли?

– Да, был. Перед Ираном заезжал, – говорю я, пронзая взглядом каспийскую даль.

– Если бы ты сюда голову армянина привез, то сильно бы разбогател.

– Смог бы тачку нормальную купить?

– Ха! Легко!

– Слушай, ну не могут же все армяне быть плохими! Сам подумай, везде же есть хорошие люди.

– Ну-у-у, бабы армянские мне нравятся. Тела у них шикарные, лица только – говно.

– Магомед, а ты в Бога веришь?

– Конечно, у нас в Азербайджане все по Корану!

– А ты его весь прочитал?

– Я все и так знаю. Читать необязательно.

Я постепенно начинаю оттаивать от романтики нищенской жизни в Иране. Впрочем, если захожу в магазин, до сих пор на автомате оцениваю расстановку камер и повадки охранников, хотя тырить ничего не собираюсь – здесь уже работает моя банковская карта. Я наконец не напрягаюсь, разговаривая с людьми, – мы щебечем по-русски, у нас общее прошлое. Я знаю, что вряд ли открою здесь для себя что-то новое, мне кажется, я уже достаточно врубился в Кавказ. Все, что мне действительно сейчас нужно, – это хороший отдых. Поэтому мы с Женей жадно пожираем прохожих глазами в надежде встретить кого-нибудь, кто удовлетворит нашу потребность.

Парень по имени Мурад подходит к нам, когда мы копаемся в мусорке, чтобы отыскать картонку для очередной таблички. Он приглашает нас в соседний бар выпить пива. Вообще-то я почти не употребляю алкоголь – никогда не понимал, зачем люди это делают. Но тут я с диким удовольствием пропускаю пару стаканчиков холодного бодрящего пивка. Мир становится проще, а рюкзак – легче. Мурад предлагает заночевать у него на работе. Он системный администратор в сейсмологическом центре. Через полчаса мы размещаемся прямо на полу в серверной между шкафами с айтишным железом и засыпаем под монотонный гул кулеров.

Чай и марихуана

Утром я случайно натыкаюсь на Соху и Самое, своих иранских друзей, с которыми ездил в грузинский детский дом. За то время, что мы не виделись, у ребят украли велосипеды, но, как и в любой истории про отважных путешественников, нашелся добрый человек, который купил им новые. Теперь Соху и Самое собираются перебраться в Казахстан на пароме, у нашей команды похожие планы. Скоро иранцы сваливают по своим делам, а мы с Женей отправляемся на главную улицу Баку, чтобы по привычной схеме отыскать себе ночлег.

Я ни разу не сидел с табличкой “Looking for host” так долго. И что самое интересное, результат операции также сильно отличается от моего предыдущего опыта. Человек, который согласился нам помочь, снимает для нас отель! Правда, только на одну ночь и самый дешевый номер, но такой вариант все равно лучше любой вписки, ведь тебе не приходится проходить через семь кругов утомительного кавказского гостеприимства.

Заселившись, Женя решает как следует отмокнуть в душе, а я выхожу с камерой на городскую охоту. Буквально у порога отеля встречаю Мурада. Мы направляемся в бар Otto, где сегодня вечером на сцене выступает некая филиппиночка Мишель. Пришло время сбросить накопившееся нервное напряжение. Забегая вперед, скажу, что мои танцы этим вечером будут кормить меня всю следующую неделю.

После безумной вечеринки в баре мне удается подремать в гостинице не более четырех часов. Ко всему прочему, ночью меня, полумертвого, насилует рой комаров – благодаря тому, что в моих ушах до сих пор звенит и пульсирует эхом энергичная музыка, насекомых я совсем не слышу. Когда утром я заглядываю в зеркало, мне кажется, что за последние часы я потерял не меньше литра крови.

Во время прогулки по любому городу я непрерывно сканирую прохожих в надежде встретить какого-нибудь местного самородка. За несколько дней в Баку я не встречаю ни одной родственной души – по центральным улицам дефилируют исключительно успешные бакинцы. Они дорого одеты и улыбаются белоснежными улыбками. От этих людей несет сытостью и валютно-денежными операциями. Как сказал один из лидеров местной оппозиции, которого я здесь повстречал: “Власть дает тебе заработать, только не лезь в нефть”.

На набережной меня останавливает невысокий парень лет тридцати. По чертам лица я сразу понимаю, что он иранец:

– Hey, man! Have you been in Otto-bar yesterday?[13]

– Yep! My name is Roma,[14] – протягиваю ему руку.

– I’m Yashar. You danced like crazy, man![15]

– It was national Belorussian dance.[16]

Так у нас с Женей еще на одну ночь появляется крыша над головой, а также стиральная машина, холодильник, автомобиль и гитара. У нашего нового знакомого свой бизнес в Азербайджане, а в свободное время он импровизирует на той самой гитаре и не оставляет надежды сколотить свой музыкальный бэнд. Вечер с Яшаром мы проводим за разговорами о дороге, музыке и смысле всего, что вертится вокруг. Яшар в теме. Кажется, что завтра он продаст свой “инфинити” и рванет в путь вместе с нами.

У входа в бистро в центре города со мной знакомится Салмаз, длинноногая девочка модельной внешности. Она также видела меня в Otto – мои ночные танцы кормят меня в очередной раз. Салмаз очень переживает, что мне негде ночевать, она обзванивает всех своих друзей, потратив на это больше часа, но результат нулевой.

Мы с Женей бродим по городу в поисках тихого места под палатку, и я случайно замечаю открытую квартиру в одном из домов. Там уже давным-давно никто не живет, мы закрываемся изнутри и отрубаемся.

На следующий день нашего полку прибывает. Мы знакомимся с двумя французами, один из них путешествует на велосипеде, второй – пешком, и с двумя британцами, которые едут вокруг света на машине. Мы предлагаем ребятам отправиться ночевать в нашу квартиру. Понимаю, что такой командой нам будет сложно остаться незамеченными, поэтому сразу же обхожу всех соседей, которых только могу найти, чтобы спросить у них разрешения на ночевку. Все дают положительный ответ.

Сквот оживает – мы с Женей прокладываем электричество из соседней квартиры, Соху моет пол, Ральф идет за водой, соседи несут нам чай и еду. Настроение на подъеме. Пока ребята готовятся ко сну, я отправляюсь в McDonald’s, чтобы выйти в интернет. Но не успеваю я даже включить ноут, как в ресторан вбегает англичанин и кричит, что в нашу квартиру вломилась полиция.

Срываюсь с места и бегу “домой”. В нашей компании я – дипломатическое лицо, потому что говорю по-русски и умею убеждать людей. Оказывается, что патрульных вызвал какой-то затаившийся сосед, который оказался не в курсе раскладов. Я долго пытаюсь договориться с офицерами, но они ведут себя как тупые бараны. Сосед, вызвавший стражей порядка, испуганно прячется за их спинами. Ситуация усугубляется еще и тем, что на столе в центре комнаты лежит газетный сверток с марихуаной. Но я об этом пока не знаю.

Однако спектакль близится к кульминации. И вот уже один из офицеров разворачивает газетку с каннабисом и старательно принюхивается к содержимому. Я смотрю на него, на газету, потом на траву. Вспоминаю ребят, которые всей командой молниеносно выбежали из квартиры, а также нерациональный поступок Соху, который, видимо, под кумаром понес велосипед на третий этаж, вместо того чтобы спустить его вниз. И вдруг все становится на свои места.

– Что это такое? – спрашивает полицейский.

– Не видите, мы чай пили! Это пуэр! – говорю я первое, что приходит в голову. – Дайте мне поговорить с мужчиной, который вызвал полицию! Кажется, он нас неправильно понял. Мы обычные туристы, он не будет против нашего соседства.

– Надо было раньше говорить, – выкрикивает сосед из-за спины офицера, второй сотрудник тем временем продолжает ковыряться в “чае”.

– А ну-ка иди сюда! – сжимая кулаки, кричу я соседу. – Я подходил к тебе и спрашивал! Не стыдно тебе врать, а?!

Заметив мою агрессию, эксперт по чаям бросает перебирать “пуэр” и кидается успокаивать меня. Фу-у-ух, пронесло! Тем не менее наша вписка накрывается. Мы выходим на улицу, все расстроены, британцы вообще сбежали с перепугу.

В этот момент иранские ребята получают мейл от Неды, которая должна сегодня приехать в Баку, чтобы повидаться с ними. Неда – это та самая девочка, у которой я жил несколько дней в Тегеране. Соху и Самое отправляются на встречу с ней, Женя и французы тоже куда-то исчезают, и я неожиданно остаюсь абсолютно один. Долго не раздумывая, ставлю палатку в соседнем дворе. Начинается дождь.

Приблизительно в час ночи меня будит один из жильцов дома. Говорит, что здесь не бордель, и просит “свалить отсюда”, пока он “мать твою, полицию не вызывал”. Все как в дурном сне. Я собираю палатку и перебираюсь во двор напротив. Через несколько часов меня будит женщина:

– Идите в отель! Здесь нельзя спать! Я сейчас полицию вызову!

– Все-все-все! Извините, ухожу!

Я переношу свою палатку в следующий двор. Утром меня снова будят. Какая-то тетка набрасывается на меня с поразительной яростью. Пытаюсь объяснить ей, что я путешественник, что еду вокруг света и ничего скверного не замышляю. Она обзывает меня аферистом и убегает звонить в участок. Спать мне больше не хочется.

Жутко болят плечи, на ногах ноют мозоли. Я мало ем и нерегулярно сплю. Мое тело отчаянно требует отдыха. Со стороны может показаться, что я пал духом, но на самом деле все не так. Конечно, мне не по душе подрываться среди ночи под матерные тирады, а затем под дождем шлепать прочь с палаткой в руках и двадцаткой кило за плечами. Но когда это случается, улыбка не сходит с моего лица. Такие эпизоды бывают только в кино. Выходит, моя жизнь и есть кино.

Ниже нуля

Я встречаю ребят на том же месте, где мы вчера случайно расстались. Мы решаем, что в силах за небольшие деньги снять комнату на всех сразу. Но на нашу табличку с просьбой об аренде реагируют только патрульные полицейские. Сначала они говорят, что “мы не имеем права здесь сидеть, потому что рядом находится дом президента”. Мы отказываемся уходить. Они еще долго пугают нас тем, что сейчас подгонят машину и отвезут всех в участок. Я объясняю им, что послы Беларуси, Ирана, Англии и Франции будут очень недовольны их работой. И Азербайджан останется без тракторов, газопровода в Турцию, нефтедобывающих станций, а Франция тоже что-то придумает. Патрульные вдруг меняют гнев на милость, просят убрать табличку, а в случае каких-либо проблем обращаться к ним за помощью. Я тут же обрисовываю им нашу основную проблему – мы сегодня не ели. Полицейские покупают нам восемь кебабов и каждому по бутылочке колы.

Становится понятно, что в центре города нечего ловить, и мы решаем перебраться на окраину. Французские братья находят неплохое место для стоянки в порту – огромной бандой мы селимся на террасе заброшенного кафе. Там даже есть пара розеток. На следующий день часть нашей команды уплывает на пароме с мазутом в Казахстан, но на смену тут же прибывает молодая пара, Конрад и Лиза. Лиза из Питера, а Конрад из Дрездена. Конрад похож на молодого инженера-физика, и скоро выясняется, что он и есть молодой инженер-физик.

У нас с Женей практически не осталось денег, но больше сидеть на месте мы не в силах. Я выхожу в центр города с табличкой “Не хватает на билет в Казахстан” и за час собираю сто тридцать долларов. Женя садится в менее удачном месте, но тоже настригает приличную сумму. Мы складываем добычу – выходит ровно двести сорок долларов.

Через пару дней паром наконец прибывает в порт, и мы идем покупать билеты, но в самый последний момент невидимая рука прячет деньги в карман, а ноги сами несут нас прочь от кассы. На самом деле нас ужасно душит жаба – ну не может настоящий бродяга отдать полторы сотни баксов за двести километров пути. Вечером мы уже стоим на трассе в сторону Дагестана, а на следующий день пересекаем границу с Россией.

Азербайджанцы пропускают нас за десять минут, а вот на российской границе мы проводим долгих семь часов. Из-за потерянного времени приходится ночевать в поле неподалеку от трассы.

По пути на Махачкалу водители трижды дарят нам по пятьсот рублей. Мы не ожидали такой любви от дагестанцев. Честно признаться, мы крайне впечатлены тем, что все они очень вежливы и часто хорошо образованы. Агрессию проявляет только местная молодая гопота. То и дело из какой-нибудь тонированной “копейки” нам показывают оттопыренный средний палец. Один альфа-самец даже вылезает из машины, чтобы разобраться с нами, ошибочно приняв нас за москвичей. Мы успокаиваем его певучим белорусским языком.

Проезжаем Махачкалу и решаем разделиться до Уфы. С невероятной скоростью я добираюсь до Саратова. Если бы я всегда поглощал пространство такими темпами, то по экватору объехал бы земной шар за месяц.

В семь утра на заправке в двадцати километрах от города я замечаю девушку Наташу. У нее на шее висит пленочная панорамная камера, и я сразу понимаю, что нам есть о чем поговорить. Час спустя я уже сижу на кухне ее родителей и ем самый вкусный суп на планете. Потом мы с девушкой целый день разъезжаем по местным фермам и полям в поисках крутых агрокадров. Наташа в восторге от утренних полей, а я в восторге от Наташи. Мне нравится то, с какой скоростью она расходует пленку. Помнится, я как-то тратил не больше катушки в неделю, она отщелкивает четыре штуки за пару часов: – Я не жалею денег на творчество, для чего еще жить? – улыбается Наташа.

Дорога знакомит меня с замечательными людьми. Живи мы в одном городе, обязательно стали бы близкими друзьями. Но неизведанное зовет, поэтому я покупаю билет на поезд до Уфы и вечером загружаюсь в вагон.

Звонит мобила. Я поднимаю. Мама говорит, что умерла бабушка.

Бабушка умерла?

Она сказала, что будет жить, пока ее внук учится…

До моего дома – три тысячи километров. Это очертя голову три дня пути. Если повезет. Можно еще на самолете. Назад в Минск? Я не могу. Никак не могу. Поезда сталкиваются внутри меня, рельсы плавятся, пошевелиться не получается. Если бы только я мог быть в двух местах одновременно!

Мне очень хочется отдохнуть от дорожных разговоров, и полпути до Уфы я молчу. Затем один из попутчиков все равно начинает расспрашивать меня, откуда я и куда путь держу. Слово за слово, и к разговору подключаются соседние купе. В Уфу я въезжаю с полным рюкзаком еды.

Уфа очень похожа на Минск – сталинскими зданиями, спальными районами и грустными заводами. Здесь уже заметно холоднее. На деньги, сэкономленные на билете в Казахстан, я закупаюсь в секонде зимней одеждой.

Машина за машиной – и я вторгаюсь в Сибирь. На кольцевой Челябинска останавливаю дальнобойщика Юру. На его руке набито облачко, в центре которого романтическим почерком выведено имя “Наташа”. Из разговоров за жизнь выясняется, что его жену зовут Вера, а любовницу Маша. Кто же эта таинственная Наташа, я так и не осмеливаюсь спросить. Когда мы останавливаемся перекусить, Юра каждый раз включает на своем портативном DVD-плеере мультфильм “Маша и Медведь” и искренне смеется незамысловатым шуткам, тыча вилкой в экран.

За окном мелькают болота и леса. Температура опускается ниже нуля, о чем свидетельствуют замерзшие капли на зеркалах заднего вида. От холода совсем не хочется разговаривать – мы пробираемся сквозь тайгу. На новосибирской развязке наши пути расходятся, Юре – на Кемерово, а мне – на Алтай.

Я планирую задержаться в Новосибе на пару дней. Местные байкеры подсказывают мне кофейню, в которой я надеюсь найти приют. Они описывают ее как место, где тусуются “всякие дредастые”. Так и выходит: в кофейне я знакомлюсь с дредастой официанткой Настей. Настя миниатюрная, ей двадцать четыре, у нее растатуирована вся левая рука, она смеется, словно мультяшный персонаж. Я селюсь у нее на кухне. Пара дней плавно перетекает в пару недель. Я сплю по двенадцать часов на раскладном кресле, в остальное время занят бездельем. Я сильно истосковался по такому отдыху.

Именно на этой кухне, сидя за компом одной бессонной ночью, я знакомлюсь по интернету с Олей. Она живет в Минске и работает в журнале, для которого я пишу свои заметки. Переписка в соцсетях плавно перетекает в видеозвонки по Скайпу. В этот момент я еще не подозреваю, как это знакомство перевернет мою жизнь.

За прошедшие месяцы я подружился с сотней людей, проехал больше десяти тысяч километров. Мне приходилось спать под открытым небом, доедать за кем попало в “Макдональдсах”, не мыться неделями и просить милостыню. Я отлично знаю, что такое жизнь на улицах урбана. Алтай – край дикой природы и удаленных поселений. Пока я точно не знаю, куда и зачем направляюсь, но чувствую, что настало время выбираться из городов.

Дом на краю земли

– Ты шо, дурак – ночью идти? Тебя там волки порвут! – предостерегает нетрезвый алтаец, беседа с которым завязалась на выходе из деревенского магазина.

Простившись с неравнодушным мужиком, я выхожу в темноте из Паспаула. Отсюда до Чарбая примерно тридцать километров лесовозной дороги. Чарбай – спрятанное от цивилизации поселение в горной тайге, в котором постоянно проживает всего одна семья. Пешком шуровать туда никак не меньше шести часов, на транспорт надеяться не приходится – дорога в таком состоянии, что хоть сейчас трофи-гонки устраивай.

Первое, с чем приходится бороться на пути к поселку, это страх перед ночными звуками леса. Важно четко уяснить, что в эту пору года жрать тебя никто не собирается – в чаще хватает легкой добычи. Зверь может напасть, только если сам испугается, и чтобы не стать для него сюрпризом, идти через лес нужно бодро и громко. Я настраиваюсь на быстрый шаг и поднимаю боевой дух песней “Служили два товарища”.

Вторая проблема – сильная заболоченность местности. То и дело мои ботинки проваливаются в вязкое месиво, приходится обходить подозрительные участки дороги и перепрыгивать огромные лужи. Через десять километров я сталкиваюсь с первой серьезной преградой – рекой. В месте, где ее пересекает дорога, воды, к счастью, не выше колена. Впрочем, обувь сразу же промокает насквозь, и ноги начинают медленно стыть. Я согреваюсь мыслью о том, что впереди меня ждут горячий чай и теплая печь. Спустя четыре часа блукания по ночному лесу я начинаю не на шутку волноваться.

Судя по карте, которую я сфотографировал с монитора компьютера, уже час назад я должен был добраться до Чарбая, но вокруг по-прежнему тихо, холодно и одиноко. Оценить, правильно ли я держу направление, крайне сложно – небо затянуто густыми тучами, а компаса у меня, конечно же, нет. Я снова натыкаюсь на реку. Вижу достаточно свежую колею, оставленную на берегу автомобильными протекторами, и огромные следы собачьих лап. Очень хочется верить, что это именно собачьи следы.

Температура падает ниже нуля, об этом свидетельствуют обледеневшие кромки ручья. Останавливаться ни в коем случае нельзя – тут же замерзну. Болит спина, чавкают мокрые ботинки, хочется есть и спать. Я едва волоку ноги. Похоже, выбора не остается – нужно разжигать костер и ставить палатку.

Ищу удобное место под стоянку, но вдруг будто бы слышу ритмичный звук двигателя. Вмиг появляются силы для очередного марш-броска. Пробираясь сквозь бурелом, я ожидаю увидеть что угодно: старый “Урал”, довоенный генератор или, на худой конец, обезумевшего лесника с бензопилой, но нахожу маленькую, размером со стиральную машинку, гидроэлектростанцию на горном ручье. От нее по столбам куда-то в лес уходит линия электропередач. Вдоль покосившихся опор самодельной электросети, я, обессиленный и мокрый, добираюсь до автономного поселения Чарбай. На часах – примерно два ночи, но в окнах домика еще горит мягкий теплый свет.

– Добрый вечер.

– Ого! Привет. Разувайся, проходи, – приглашает женщина лет сорока пяти с короткой стрижкой. – Ты что, из Паспаула шел?

– Из Паспаула.

– У тебя что, нет нашего номера телефона?

– Нет.

– Мы бы тебя на машине забрали. Ты же километров тридцать пешком отмахал. Есть хочешь?

– Было бы здорово.

Потрескивает печь, и пьянящий матовый свет лампы наполняет комнату, которая тут и кухня, и гостиная одновременно. На полу разбросаны детские игрушки, на стене – полки с невероятным количеством разнообразной утвари. Создается впечатление, что здесь проживает минимум человек десять. Женщина подает мне дымящуюся тарелку риса с мясной подливой. Последний раз я ел утром.

С улицы заходит наполовину седой мужчина с бородой геолога:

– О! Привет! Ни хера себе, ты на ночь глядя пришел! Мы обычно в такое время уже спим. Тебе повезло, что Иринка завтра в Новосиб уезжает, вот мы ее собираем.

– Пришлось бы мне на веранде от холода помереть.

– Промерз, что ли?

– Ноги в реке промочил.

Влад и Ирина переехали сюда двадцать лет назад. Они мечтали создать большое поселение, крепкую коммуну, но, к сожалению, последователей не нашлось. К ним часто приезжают новые люди, но дольше, чем на год, никто не задерживается.

Для пришлых в Чарбае есть еще два небольших сруба, в один из них селят меня. Уютная комната, умывальник, печь, две кровати, небольшой столик у окна и розетка – вот и все скромное убранство моего таежного убежища. Утром следующего дня я получаю наряд по колке дров. Судя по количеству березовых стволов, лежащих во дворе, закончу я, дай бог, недели через две.

Так день за днем течет мое время в Чарбае. С утра и до позднего вечера я машу топором где-то в горах и чувствую резкость жизни, словно только что вынырнул из глубины и наконец вдохнул полной грудью. Влад то и дело подначивает меня: “Ну, ничего. Не переживай. Под конец научишься обращаться с колуном” или “Ох и хорошо, наверное, березка на морозе колется?!” Я прекрасно понимаю, что, пытаясь поддеть мое самолюбие, Влад попросту уклоняется от работы. Его хитрое поведение поднимает мне настрой. Затягивая бодрым голосом: “Ох и колется березка на морозе! Ох и колется!” – я молочу по древесине до захода солнца. Когда наконец темнеет, я собираю по поляне коз, загоняю их в стойло и только потом иду ужинать.

За столом Влад рассказывает мне о своих изобретениях, о том, как он построил ГЭС на ручье и провел связь в дом на краю земли. Эти истории действительно заслуживают внимания. Он первый во всем районе наладил интернет-связь. Для этого Влад собрал на горе огромный ретранслятор GSM-сигнала. От поселения до отражателя на пике горы Чептоган часа четыре пешком – и это если “метнуться кабанчиком” – и никаких тебе дорог и тропинок. Взял азимут и почесал. Мне сложно представить, как он запер туда восемьдесят метров сетки-рабицы и растянул ее между камней, но факт остается фактом – мобильная связь на поляне есть.

Влад рассказывает о своих инновациях взахлеб, не обращая внимания на свист чайника, на крики детей, на усталость собеседника. Не каждый день в тайге найдется слушатель, восхищенный его изобретательностью.

После вечерних бесед я в темноте иду за водой. Двести метров скольжу вниз по склону к прозрачному горному ручью, а потом с полным ведром карабкаюсь вверх. Растапливаю печь, завариваю чаек. В моем гостевом домике одна сорокаваттная лампочка на десять квадратов пространства. По темному потолку бегают отблески огня, которые прорываются сквозь старую кладку печи. Ветер шумит, ветви пихты стучат по крыше. В такие моменты хочется пропасть без вести.

Уже которую ночь мне снится один и тот же сон, будто я возвращаюсь домой в Минск на несколько дней, а потом снова продолжаю свое путешествие. От таких картинок я начинаю паниковать. Дорога – это все, что у меня есть. Чувствовать себя. Чувствовать, как этот шар вращается под тобой. Чувствовать, как ты его крутишь. Мои самые важные воспоминания навсегда связаны с моментами кристального одиночества. Вот я прячусь под скамейкой в душном, набитом телами вагоне, пробираясь зайцем сквозь Китай. Вот ночую в заброшенных домах, в которых ни окон, ни дверей, только старые облезлые домовые скребутся за стеной.

Я ехал в Чарбай за спокойствием и гармонией. Я надеялся встретить людей, которые нашли себя в холодной тишине гор, в белом безмолвии. Я выбрал не те координаты. В Чарбае я впервые в жизни узнал, что такое “Интерны” по ТНТ. Я постирал свои вещи в стиральной машинке. К слову, машин здесь оказалось больше, чем людей. Жаль, что у медали всегда две стороны.

Медвежья берлога

С самого утра пушистыми хлопьями падает снег. Намахавшись топором на морозе, я зарабатываю простуду. Меня перестают пускать в дом, чтоб не заразить детей. Тем не менее я продолжаю колоть дрова. Когда заканчивается моя дневная смена, Влад выносит мне кастрюлю с супом, и я иду ужинать к себе в карантин. Греть еду приходится на печи. Это занимает много времени, но еда становится в два раза вкуснее.

Долгими зимними вечерами, сидя под единственной тусклой лампочкой в своей берлоге, я пишу письма Оле на лэптопе. Утром я выпрошу у Влада разрешение подключиться по кабелю к интернету, чтобы отправить свое послание. Если повезет, к этому моменту Оля тоже пришлет мне весточку. Из-за того, что Влад будет следить за каждым движением курсора по монитору, я быстро скопирую Олин текст и прочитаю его только вечером, после смены у топора.

Наконец приезжает Женя, с которым мы расстались еще в Дагестане. В две руки мы за день разбираемся с опостылевшими дровами. Пока мы складываем нарубленные запасы в поленницу, из леса на нас выходят незнакомые люди. Выясняется, что они живут неподалеку, на соседней поляне. После долгого рабочего дня мы отправляемся к ним в гости.

В доме, который больше напоминает медвежью берлогу, живут Вова, его жена Настя и друг семьи Юра. Их жилище собрано за несколько месяцев тремя парами рук из обычных картофельных мешков, набитых землей. Стены сделаны по той же технологии, по которой строят военные укрепления, дамбы и бомбоубежища. Мы планировали заскочить к соседям всего на часок, но зависаем в гостях до самого утра. Ребята перебрались в эти места буквально две недели назад. Мы первые гости в их необычном доме, и по этому поводу Настя достает из заначки праздничный брикет халвы.

Я расспрашиваю хозяев о причинах, заставивших их покинуть город и перебраться в эти дикие места. То, с какой искренностью они рассказывают о своей жизни – о вере, поиске и разочаровании, – заставляет меня записать этих ребят в список своих героев. Я слушаю их истории, разинув рот.

Вова ушел из дома в шестнадцать и с тех пор никогда туда не возвращался. Родители не смогли простить того, что их сына показали в программе “Времечко” в репортаже с анархистского митинга, где малый тряс своим ирокезом и размахивал флагом. Пять лет парень скитался по московским сквотам, бухал и закидывался чем попало. Зарабатывал преимущественно торговлей всяким хламом на блошином рынке. Однажды друг позвал Вову поработать в кино, и Вова согласился. Следующие пятнадцать лет он, словно отчаянный матрос, провисел на осветительных мачтах. Проблемы с деньгами исчезли.

В киношной тусовке Вова познакомился со своей будущей женой Настей. Настя выросла в курортном Новороссийске в лихие девяностые, поэтому не понаслышке знает все прелести бандитских разборок. В семнадцать Настя перенесла клиническую смерть от передозировки. Год назад ребята продали все свое имущество и уехали на Алтай. Почти все средства пошли на покупку земли. Уже год ребята живут практически без денег.

Я влюбляюсь в этих настоящих людей, в атмосферу их волшебного дома. Неровные стены, косые проемы дверей, скрип пола – все здесь такое живое. Вечером мы зажигаем свечи и проваливаемся в разговоры о свободе, выборе и совести. Мы спорим до рассвета и с первыми лучами солнца, которые пробиваются через окно в потолке, отходим ко сну.

Пролетает еще одна неделя, пора двигать дальше. Мы с Женей стоим на горе Чептоган, рядом с самодельным ретранслятором Влада. Я давно хотел подняться на эту вершину, да все дрова не отпускали. Рюкзаки упакованы, термосы наполнены под завязку – мы снова выдвигаемся на трассу. По дороге на Паспаул еще разок заскакиваем к Вове, Насте и Юре, чтобы попрощаться. Прощание затягивается на два дня.

Мне снова грустно уезжать. Я думаю о том, как через несколько лет внезапно нагряну к ребятам в гости. Вова достанет из тайника еще одну праздничную халву, Настя заварит горный бадан. Я улыбаюсь этим мыслям, протаптывая тропу в глубоком снегу. С каждой минутой расстояние между нами растет.

За колку дров Влад заплатил мне сто баксов. На них в Горно-Алтайске я залечил себе разболевшийся зуб. Там же я встретил свой двадцать первый день рождения.

Красота по-монгольски

Мотор глохнет посреди заснеженной степи.

– Коза драная! Два километра не дотянула, тварь! – выпаливает водитель “скании”. В тягаче закончилось топливо.

Он выскакивает из кабины, хватает ведро и сливает несколько литров соляры из тридцатитонной цистерны, которую мы тащим на приграничную заправку. Сердце машины по-прежнему молчит. Мы обнимаемся с топливным насосом три часа, за это время мимо нас проезжает всего один дохлый уазик. Наконец наша громадина заводится, и мы догребаем до последнего русского поселения. На холме виднеется пустая российско-монгольская граница.

Голубоглазый русский пограничник говорит, что через час сюда прибудет табун монгольских автомобилей, чтобы вывезти с заправки все наше топливо. Военный не соврал, довольно скоро ревущая колонна машин пересекает границу и ровным строем направляется на ту же заправку, куда мы только что завезли соляру. Один из водителей без лишних вопросов пускает меня с Женей к себе в кабину.

Мы заправляем машину под завязку и уверенно выруливаем на Монголию. Русскую границу проходим гладко. Пограничники откровенно смеются над нашими планами доехать до Улан-Батора автостопом:

– Да вы в своем уме?! Там на полторы тысячи километров ни дорог, ни машин, ни хера! Здесь только летом туристы ездят. До Улгий доберетесь, там прыгайте на самолет и уже через два часа будете в Улан-Баторе.

Еще недавно их скептицизм заставил бы меня засомневаться в собственных планах, но теперь я уверенно отшучиваюсь.

Как только кончается Россия, начинается грунтовка. Монгольский страж границы интересуется, есть ли у меня виза. Я отвечаю, что визы нет. Он говорит: “Хорошо” – и ставит штамп в мой паспорт. Алтай остается позади. Пока я не знаю о том, что во сне еще тысячу раз вернусь в свой милый домик на склоне горы. Впереди дикая и чужая Азия. На долгие месяцы, а может быть и годы, я превращусь в “белого мистера”, а значит – в другого.

Часа полтора в полной темноте мы прыгаем по холмам. Не представляю, как водитель определяет направление движения – ничего похожего на дорогу я рассмотреть не могу. Неожиданно нас выносит на асфальт. Откуда-то из-под земли появляются огни города.

– Вам где выходить? – спрашивает водитель, и мне становится смешно.

– Да неважно. Хоть прямо здесь.

Машина останавливается возле гостиницы. Мы благодарим шофера и отправляемся бродить по ночному поселку. С первых секунд в Улгий становится ясно, что впереди нас ждут грязные времена. Вокруг распластались бесконечные убогие трущобы из плоских одноэтажных домишек, кое-где виднеются монгольские юрты. Грязные детки везут на тележках бидоны с водой, сгорбленные старики гонят скот, стоит теплый запах тлеющего угля.

Немного глубже в поселке мы находим несколько недостроенных пятиэтажек. Я взламываю окно первого этажа и влезаю внутрь. Не лучшее место для ночлега – повсюду валяется электроинструмент, батареи не греют. Скорее всего, утром заявятся работяги, и ночлег закончится в полиции.

При тусклом свете луны мы бредем дальше по ночному поселку, заглядываем в каждый подъезд, дергаем ручки подвалов. Безрезультатно. В память врезается картинка: между рядов гаражей в перевернутом мусорном баке горит огонь, из этого же бака в опасной близости от пламени кормится мусором тощая облезлая корова, рядом на корточках сидит старый монгол и смотрит куда-то за горизонт.

За очередным поворотом мы обнаруживаем мечеть – здесь это в порядке вещей, граница с Казахстаном совсем близко. Внутри горит свет, и мы направляемся к двери. Женя бросается объяснять ночному вахтеру, кто мы такие и зачем пришли. Коренастый мужичок терпеливо выслушивает его исповедь и отвечает что-то на своем гортанном. Русского языка он не понимает. Я объясняю жестами, что у нас нет денег и нам негде спать. Совершив несколько контрольных звонков “наверх”, охранник расплывается в широкой улыбке и приглашает нас в комнату для молитв.

Я раскладываю спальник и утыкаюсь в окно. В тусклом свете уличного фонаря, вцепившись в край крыши, болтается на ветру кусочек полиэтилена – красота по-монгольски. От холода этого кадра меня бросает в дрожь. Спасибо Аллаху, что я не остался этой ночью на улице!

Герои революции

Утром мы выходим на окраину села, чтобы на территории заброшенной заправки приготовить себе завтрак. От сильного ветра горелка греет воду слишком медленно и расточительно. Нервы не выдерживают, и мы решаем ломиться в ближайший жилой дом.

Открывает невысокая женщина в платке. Мы объясняемся жестами. Хозяйка приглашает нас к печи, где позволяет вскипятить воду и сварить рис. После перекуса собираемся распрощаться, но в дом заходит хозяин и говорит, что никуда мы не рыпнемся, пока не попробуем домашних пельмешек его жены. Ножки стола подкашиваются от еды. Мы так набиваем желудки, что с трудом осиливаем акт прямохождения. Недоеденные пельмешки хозяйка упаковывает в мой котелок. Запаса еды у нас нет, поэтому я с благодарностью принимаю угощение.

Мы выходим на дорогу. Чтобы лучше сохранять тепло, я замотался в кокон из всего доступного мне шмотья – несколько футболок, свитер, худи и куртка, – но все равно не могу согреться. Мы тянемся по пустой трассе в направлении перевала. Через час нас подбирает машина и переправляет на противоположную сторону хребта. Водитель останавливается посреди степи и показывает куда-то вдаль: – Улан-Батор! Туда!

Мы выпрыгиваем из кабины. Машина поворачивает на юг. Я смотрю на клубы пыли из-под колес уходящего вдаль автомобиля – мы остаемся абсолютно одни посреди бескрайнего мертвого поля. Насколько хватает глаз, не видно ничего. Только холод и беспрерывный ветер. Мы выдерживаем еще пару километров пешего перехода и падаем на привал.

Степь перед нами рассекают несколько десятков переплетающихся между собой дорог. По какой из них проедет попутка – непонятно. В ожидании транспорта уже добрый час мы лежим, прижавшись друг к другу, и наблюдаем за тем, как гнется на ветру жухлая трава.

Женя что-то кричит мне, но из-за ветра я не могу разобрать слов. Внезапно он подскакивает и начинает размахивать руками. Оказывается, он видит машину, которая движется всего в каких-нибудь пятидесяти метрах от нас:

– Добрый день! – я пытаюсь перекричать ветер.

– Товарищ! – кричит в ответ водитель раздолбанного уазика.

– Мы едем на Улан-Батор! Подвезите по трассе!

– Нет Улан-Батор! Толбо!

– Толбо так Толбо! Поехали!

В сумерках мы добираемся до городка. Я думал, что Улгий – бедный край, но Толбо в таком случае – резервация для обедневших жителей Улгий. В бывшем совхозе живет около ста семей. Все они ютятся в маленьких одноэтажных домиках с полиэтиленом вместо оконных стекол. В населенном пункте нет ни одного дерева или огорода. В стороне от центральной улицы стоят безжизненные скелеты древних хозяйственных построек. Рядом с ними памятники героям революции и труда – надгробия вымирающего поселка.

В местном магазине мы знакомимся с девушкой. Она объясняет нам по-английски, что дорога на Улан-Батор проходит в пяти километрах от Толбо, и поймать машину здесь вряд ли получится. Она советует нам сесть на автобус до Баян-Улгий, а там купить билет на самолет. Несколько раз пытаемся объяснить ей, что у нас нет денег, но она отказывается это понимать. Тогда решаем узнать, где в поселке можно заночевать, но и на этот вопрос у нее нет внятного ответа.

Тащимся в полумраке по страшным улочкам Толбо. Холодно и тошно. Возле одной избушки я взглядом встречаюсь с мужиком в замызганном кожухе. Мы улыбаемся друг другу, я объясняю жестами, что нам с товарищем негде переночевать. Мужик понимающе улыбается, обнажив ряды редких зубов, и жестом приглашает нас в свою халупу: – Маленький дом, но очень хороший!

Мы с радостью принимаем приглашение и пролезаем в хижину. Двери домика настолько малы, что мне приходится принять позу лыжника на спуске, чтобы протиснуться внутрь. Дом состоит из одной комнаты и сеней. Здесь ютятся мужик, его жена и четверо детей.

Хозяина зовут Сепер. Мы с Женей принимаемся рассказывать ему историю своего путешествия. Детки окружают нас, как волки косулю, и с интересом наблюдают за тем, как мы с помощью пантомим разыгрываем театральную постановку нашей кругосветки.

Жена Сепера готовит куырдак – лапшу с кусочками мяса и картофеля. Мы с семьей едим из одного котла. И это самый вкусный куырдак в моей жизни! Детки растягивают по углам жилища мои кабели, камеру и плеер – наверное, они впервые в жизни слушают музыку в наушниках. Потом еще несколько часов мы изучаем казахский язык, пока хозяйка вышивает узоры на кожаном полотне.

Всю западную часть Монголии населяют казахи. Они очень гордятся своим происхождением и пренебрежительно относятся к монголам. Местные жители ютятся в плоских одноэтажных домиках без привычной нам треугольной крыши – здесь почти никогда не бывает осадков.

Пока я пишу дневник, в дом заползает друг семьи. Ему выдают табурет, он садится посреди комнаты и зажигает сигарету. Наверное, весть о нашем приезде уже разнеслась по всему поселку, так как, судя по жестам, речь идет исключительно о нас. Высмолив все свои сигареты, гость уходит, а мы ложимся спать. Выключать свет на ночь здесь не принято, но это нас не смущает – мы закутываемся в спальники и мгновенно засыпаем.

Лед и соляра

Ночью в доме становится холодно, мы с Женей прижимаемся друг к другу, сохраняя остатки тепла. Я как всегда просыпаюсь последним. Хозяйка уже вовсю растапливает печь. Мы завтракаем чаем с пресными булочками, которые здесь пекут в каждом доме.

Я спрашиваю Сепера, есть ли у него карта, но тот отрицательно качает головой. Через полчаса старший из детишек приволакивает из школы атлас 1998 года на монгольском языке. По специализированной карте “популяции диких зверей Монголии” хозяин объясняет нам, как через пятнадцатикилометровое ущелье пробраться на столичную трассу. Я благодарю Сепера и его жену за гостеприимство. Уверен, что наше появление – очень важное событие для этой семьи. Сепер записывает на бумажке свой адрес на случай, если нам придется вернуться. Мы тепло прощаемся, и вся семья выходит из дома, чтобы проводить нас.

Несколько часов мы волочимся в направлении ущелья, пока не останавливаем старый уазик. Вообще уазики – самый популярный вид транспорта в монгольской степи, так же часто здесь встречаются только старые советские мотоциклы. В нашей машине нет задних сидений. Мы плюхаемся на пол и отсчитываем своими задницами каждую колдобину на пути. Машина везет нас к главной трассе, которая оказывается обычной грунтовкой. На ней нет никаких указателей. Без помощи местных никогда не сообразишь, что дорога эта ведет в столицу Монголии. Возле нее нас и высаживают.

От безысходности мы проходим еще километров десять. Степь очень быстро учит внимательности. Сначала мне кажется, что мы в ней абсолютно одни на десятки километров, но, часами вглядываясь в горные склоны, я вдруг начинаю замечать табуны и мелкие, как песчинки, юрты в ложбинах.

В очередном уазике, который нас настигает, решительно нет места, но мы жестами уговариваем водителя позволить нам вжаться в багажник. Кроме нас в машине копошатся еще семь человек. Совсем скоро наши пути разойдутся. Водитель едет на юг, а нам на восток. Мизансцена прощания разворачивается на вершине перевала. Один из пассажиров легкомысленно приоткрывает дверь, и порывом ветра ее чуть не вырывает с корнем.

Я включаю плеер, потому что разговаривать с Женей бессмысленно – шум стихии заглушает слова. Мы скользим по льду уже больше трех часов в надежде найти место для привала. Вокруг нет ничего, что можно было бы использовать как укрытие, только лысые вершины гор. Шарф, закрывающий лицо от ветра, превращается в сплошной бессмысленный кусок льда.

Сейчас, вспоминая этот день, я могу сказать, что это было самое суровое испытание из всех, что мне приходилось переживать. Я буквально чувствовал, как мои желудок и печень дрожат от холода. У нас были все шансы превратиться в ледяные мумии, прямо как в статьях о неудачных походах на Эверест.

Вдруг из-за перевала выезжает спасительная колонна из четырех грузовиков. Когда один из них останавливается рядом со мной, я, не сказав ни слова, лезу внутрь и закрываю за собой дверь. Мне очень холодно что-то говорить.

В очередной долине мы пробиваем колесо. Решаем не тратить времени посреди пустыни и дотянуть двадцать километров до ближайшего кафе. Я сотни раз ездил с дальнобойщиками и хорошо представляю, что такое взаимопомощь на дороге. Но то, как это происходит в Монголии, меня искренне поражает. В замене колеса на моей машине участвует каждый член бригады. Все шесть мужиков! Кто-то работает домкратом, кто-то крутит гайки, кто-то на подхвате таскает инструмент. При этом колоритные дальнобойщики шутят и подкалывают друг друга, несмотря на холод и дикий ветер. Как только колесо занимает свое место, мы решаем пообедать.

Ассортимент придорожного кафе невероятно узок. В него входят всего два блюда: лапша с кониной и пельмени с кониной. Я беру пельмени. Пять штук – порция на человека. Пельмени готовятся на наших глазах, пока мы пьем соленый чай с маслом.

После обеда всей колонной отправляемся в путь. Я теряю дар речи от панорамы за окном: перед нами открывается вид на снежные вершины, охраняющие покой бескрайних степей. Иногда дорога приобретает зеленый или фиолетовый оттенок благодаря горным породам, которые залегают неглубоко под поверхностью земли. Марсоход Curiosity можно было с тем же успехом отправить сюда – фотографии этой части Монголии было бы трудно отличить от марсианских. Разве что если бы в кадр попал какой-нибудь уазик.

На краю пустыни Гоби в одной из наших машин камнем пробивает бак. Стоит отметить, что до ближайшей заправки остается не меньше двухсот километров. Когда я вижу лужу соляры под днищем, я понимаю, что нам крышка. Из бака хлещет топливо, водители потихоньку выползают из кабин, разминаются, шутят и подкалывают друг друга. На то, чтобы залатать дыру, уходит два часа. Я наблюдаю за тем, как мощный монгол по кличке Медведь голыми руками на лютом морозе замазывает пробоину смолой, и мой мозг начинает покрываться инеем.

Монголы – невероятно морозостойкий народ. Позже мне не раз придется наблюдать, как в холод они, занимаясь своими обычными делами на открытом воздухе, порхают, словно бабочки среди лепестков, и кажется, что на улице даже приятно. Но чужеземцу вроде меня стоит только выйти наружу, чтобы моментально отморозить себе полтуловища.

В два часа ночи мы наконец добираемся до места ночлега. Забытая даже самыми терпеливыми монгольскими богами гостиница в какой-то сказочной дыре широко раскрывает свои двери. Точнее, они там просто не закрываются. Мы снимаем комнату с четырьмя кроватями. Хозяин приволакивает обогреватель, который едва пердит. Мужики разбиваются по парам, и через минуту комната наполняется казарменным храпом. Никого не волнует минусовая температура гостиничного номера – мы просто до смерти устали, дайте нам поспать.

Слепой водила

Весь следующий день мы, как группа вымирающих мамонтов, медленно пробираемся через заснеженный перевал. Очень часто пробиваем колеса, отстаем от графика почти на полдня. От сильной тряски у меня постоянно болит голова, я все чаще отрубаюсь на ходу.

В следующем притоне нам везет – есть горячая вода. Тоненькая струйка комфорта, к которой по очереди припадают мужики, и довольное жизнью звериное урчание разносится по всему гостиничному этажу. Я сильно удивляюсь, когда мне удается подловить в этой дыре призрачный, как паутина, wi-fi. Тут же звоню знакомому своего друга, который живет в Улан-Баторе. Парень заверяет, что без проблем впишет нас у себя. Меня начинает наполнять давно забытое чувство уверенности в завтрашнем дне. Эта мысль бодрит, и все неудобства вдруг приобретают временный характер.

Утром следующего дня мы решаем вскипятить чайку, но в номере нет чайника, и я достаю свою горелку. Наконец-то чай без соли! Потом мы разгружаем одну из машин и едем в соседнюю деревню. Водитель долго разговаривает с хозяином какого-то дома, затем они выпивают жбан водки, и мы вместе грузим в машину все, что есть в этом доме, вместе с домом. Выясняется, что в сложенном виде юрта занимает места не больше, чем два холодильника. Мы грузим телевизор, стиральную машинку, небольшую тумбочку и мешок с одеждой. Это все имущество семьи из пяти человек.

В полдень наконец выезжаем из городка. Впереди нас ждет небольшой подарок – сто километров асфальта. Но особой радости на лицах водителей не наблюдается, наверное, потому что они уже знают о буре, которая нас совсем скоро настигнет. Через несколько километров мы попадаем в такой шторм, что наши восьмитонные корветы то и дело слетают с дороги и стремятся разбиться о камни. Видимость падает до пяти метров. Ко всему прочему выясняется, что водитель нашей машины подслеповат – он постоянно теряет трассу. Мы со штурманом начинаем яростно орать и махать руками в нужном направлении, каждый раз, когда наша фура вновь и вновь соскальзывает с асфальта и направляется в степь.

Ползем со скоростью двадцать километров в час. За пять часов проезжаем почти сто километров. Буря из песка и снега не прекращается. На совете стаи решаем искать деревню, которая должна быть в нескольких километрах на юге. Грузимся по машинам, сползаем с асфальта и направляемся в степь. Восемь пар глаз вглядываются в целину. Через час из метели на нас выплывает присыпанная снегом деревенька. Выясняется, что здесь живет семья Медведя. Мы размещаемся в юрте. Женщины начинают готовить еду – опять эти гигантские порции. После ужина мы все вместе с бабами, плечом к плечу, ложимся на полу. Юрта отлично прогрета.

Следующий день в точности повторяет день предыдущий. Но вечером нас ждет сюрприз. Я сижу и ем лапшу в компании наших водителей. Вдруг в юрту вваливается какой-то пьяный мужик и начинает горланить что-то по-монгольски. Медведь спокойным тоном отвечает на выпады пьянчуги, но эти слова только нервируют нежданного гостя. Он срывает с себя рубашку и набрасывается на Медведя. В быту Медведь мог бы с легкостью порвать этого пистона, но сейчас, сидя за столом, он в невыгодном положении и вынужден занять оборонительную позицию. Я перепрыгиваю через стол, наваливаюсь всем телом на обидчика и обхватываю его руками сзади. Медведь, пользуясь моментом, заваливается на спину и всаживает пяткой в челюсть сопернику. Дебошир откидывается назад, и мы вместе летим на пол. Драка закончена.

Вспоминая этот день, я понимаю, что тогда своими действиями заслужил уважение в бригаде. Даже старый ворчливый водила с херовым зрением, который всю дорогу угрюмо косился в мою сторону, после драки начал угощать меня конфетами, хотя до этого делился ими только со штурманом.

В пять утра мы десантируемся возле огромного логистического центра в Улан-Баторе. Морально готовимся с Женей идти искать для сна подъезд потеплее, но один из водителей подзывает нас и говорит, что снимет нам отель на ночь. Мне хочется обнять его и расцеловать.

Весь следующий день я трачу на попытки познакомиться с каким-нибудь местным жителем, чтобы вписаться к нему на ночлег. Но дело не идет, и ближе к ночи мы стоим у входа в буддийский монастырь. Я стучу в дверь, открывает лысый парень лет пятнадцати. Я жестами объясняю ему, что нам с Женей негде ночевать. Парень просит подождать у входа, пока сбегает за учителем. Вскоре к нам выходит высокий молодой монах в буддийской рясе. Я по-английски обрисовываю ситуацию. Он делает несколько традиционных звонков, просит нас показать паспорта и предлагает переночевать на полу в его комнате.

Мы интересуемся у этого парня, почему он решил стать монахом. Все, что он может ответить: здесь дают бесплатную еду, жилье и возможность учиться до бесконечности. Большинство его учеников из бедных семей. Монашество для них – хороший способ не париться о своем будущем. За них уже все решили – трехразовое питание, бесплатное жилье и горловые песнопения. На вопрос, кем бы он хотел быть по жизни, парень отвечает, что хотел бы стать ламой.

Панельная вселенная

Две следующие недели я проживу в Улан-Баторе. По большей части в хостеле за пять баксов – двухкомнатной конуре, насквозь провонявшей корейской жратвой. В комнатах смердит так, что я прихожу сюда буквально на несколько часов, чтобы поспать. На соседней кровати живет китаец, который день и ночь смотрит на ноуте детское порно, а рядом с ним – американец, который рассказывает своим подругам по телефону о том, как в двадцать три года лишился девственности.

Весь Улан-Батор выглядит как спальный микрорайон, постройка которого затянулась на десятилетия. Здесь практически нет деревьев, холодно и грязно. Я брожу по окраине города и постепенно впадаю в апатию. Я представляю, как в этих панельных коробках с тусклыми грязными окнами скрываются сотни маленьких вселенных. Таких маленьких, что их можно собрать в ладони.

Я заглядываю в окна кафе и баров, которые занимают первые этажи этих панельных коробок. Монголы в черных куртках, сидя под серебристыми гирляндами новогоднего дождика, бухают водку с килькой и пялятся в зомбоящик. От этой картины хочется плакать и блевать одновременно. Если я буду снимать кино про самый безнадежный город на земле, приеду за натурой в Улан-Батор.

Почему я провел там две недели, я не знаю. Я убивал свое время в кафе Turning Point в самом центре города, где зависали экспаты и местная золотая молодежь. За две недели я хорошенько изучил эту тусовку.

Мне запомнилась беседа с одним монголом, вернувшимся на родину после шести лет жизни в Калифорнии. Как-то мы заговорили с ним о самом главном. Он с пеной у рта доказывал мне, что нет в этом мире ничего важнее денег. Если у тебя есть деньги, у тебя есть власть, друзья и любовь. На следующий день после этого разговора я купил билет на поезд до китайской границы и уехал.

Я пересек Монголию с запада на восток. Мы двадцать один раз меняли колеса, замазывали смолой пробитый бак, в наших машинах не работали печки. Водители пили водку, не сбавляя ходу, – это был единственный способ быстро согреться. Нам приходилось спать в одежде, но мы все равно замерзали. Мы прорвались через песчано-снежную бурю, и несколько раз наши машины чуть не заваливались на бок. Женя заработал первую степень обморожения уха, я обошелся легким переохлаждением. Эта была самая жесткая неделя за все мое путешествие.

Поезд стучит и медленно плывет по ночной степи. Только что я расстался с Женей. Он продолжит рвать на восток, а мне самое время сместиться на пару тысяч километров к югу. Полгода мы вместе переживали дорогу. Вместе блуждали в горах, тырили в магазинах, мокли под дождем. И пусть нам не всегда удавалось понять друг друга, но я буду скучать по тебе, дружище.

Первая встреча

После нескольких дней на шумных вокзалах и в переполненных китайских поездах я врываюсь в Шанхай. Два года назад я уже бывал в этом городе, так что мы с ним давно в любовных отношениях. Грязный и потный, будто только что из шахты, я заваливаюсь в дом старых приятелей – русских скейтеров из Благовещенска. Ребята селят меня на застекленном балконе квартиры, которую снимают в складчину. Этаж – двадцать второй, так что вид на город у меня что надо. С пацанами мы сразу принимаемся за старое – ночи напролет гоняем на мотоциклах по улицам, уплетаем горячие баоцзы, тусуемся в ночных клубах и зависаем на открытых крышах. Я влюблен в этот город – когда-то он спас меня своими огнями от оскала белорусской окраины. Снова упасть в его пропасть – лучшая из наград.

Но впереди важное событие – со дня на день ко мне прилетает Оля. Я волнуюсь. За эти месяцы мы написали тонны писем и успели как следует влюбиться в онлайн-версии друг друга. Но накануне реальной встречи мое сознание начинает нервировать меня своими дурацкими прогнозами. Чтобы немного прийти в себя, я решаю принарядиться к встрече в местном H&M.

В назначенный день выдвигаюсь в аэропорт Пудун. Без копейки в кармане я перепрыгиваю через турникет в метро и быстро пропадаю в толпе. Признаться честно, до этого дня я ни разу не бывал в аэропорту, поэтому путаю зону отлета с зоной прилета и ожидаю Олю не в том вестибюле. Ситуация ухудшается тем, что у Оли нет никакой связи, поэтому она около часа просто сидит у выхода из зоны паспортного контроля. Не знаю, сколько неприятных мыслей в мой адрес она успела перебрать в своей голове, благо я вовремя опомнился.

Нахожу Олю лежащей на скамейке на нижнем уровне аэропорта. Мы надолго прижимаемся друг к другу. Я впервые чувствую ее тепло и отмечаю про себя, что она чуточку ниже, чем казалась на фотографиях. Дальше между нами произойдет первый неловкий разговор. Мы прыгнем в такси и укатим в забронированный хостел. Несколько дней мы проведем, пристально разглядывая друг друга. Совершенно рассинхронизированные, совсем из разных миров, мы положим первые кирпичики в длинной истории, которую пока даже не в силах себе представить.

Двигатель и сердце

Это уже второй мотоцикл, который я покупаю в Шанхае. Первый отобрала полиция – я и погонять на нем толком не успел. Раны от той трагедии, кажется, уже затянулись.

Давным-давно я вынашиваю мечту – пересечь Китай на мотоцикле. Следует отметить, что водительских прав и документов на байк у меня нет. К тому же я не умею им управлять, но, думаю, очень скоро научусь.

Сейчас подо мной 125-кубовая Honda. Задний стоп не горит, из коробки передач подтекает масло. Судя по пробегу, мотоцикл уже прожил три жизни. Я собираюсь подарить ему четвертую. Цепь, сцепление, тросики, мотобаул, зарядка для GPS – я целыми днями таскаюсь с байком по мастерским и магазинам, чтобы подготовить его к утомительному броску.

Впереди три тысячи километров по дорогам местного значения. На китайских автобанах запрещено ездить на мотоциклах, и за этим строго следят. Видимо, придется нам полностью довериться функционалу Google Maps.

Целый месяц в Шанхае я высыпался и оттаивал после промозглой Монголии. Все это время в Оле кипела энергия, ей очень хотелось поскорее выбраться на дорогу, но я днями пропадал в гараже. Серега, один из моих дружков-скейтеров, помог мне наладить общение с китайцами и подготовиться к будущему пробегу по стране. С его же подачи я нашел оба мотоцикла. Остальное время ушло на добычу шмоток и подготовительные гонки на скутере по ночному Шанхаю.

Однажды прямо на ходу, на выезде из тоннеля, от моего транспортного средства отлетел последний болт, отвечающий за крепление суппорта на заднем тормозном диске, и я с Олей за спиной на полном ходу едва не влетел в бетонный забор китайской военной части. Это был тревожный сигнальчик. Скутер я отремонтировал при помощи собственных шнурков. В тот момент я как никогда был готов пересечь Китай.

Погода стоит холодная – за бортом минус пять. Мы в пути. Я еду в двух парах кальсон, вынесенных неделю назад из H&M, парочке футболок, толстовке и куртке. Оля тоже нарядилась в сто одежек. Шанхай – самый густонаселенный город в мире, поэтому выбираться из него можно полдня.

В первый день из-за дождя у нас получается проехать всего пару сотен километров. На самом деле это неплохой результат. Еще до отъезда один очень опытный человек, у которого шлем стоит дороже, чем мой мотоцикл, посоветовал мне сделать пробный заезд “на какие-нибудь сто километров”, чтобы понять, каково это. Выяснилось, что это достаточно увлекательно.

Промокшие, продрогшие, мы с Олей заезжаем в какой-то скромный городишко, заворачиваем на паркинг под многоэтажку и сразу направляемся на крышу, чтобы поставить палатку. Технический этаж оказывается полностью в нашем распоряжении, мы устанавливаем тент и подключаем девайсы к портативным зарядкам. Что характерно, технический этаж закрывается на замок изнутри.

Ночью я стою на крыше двадцативосьмиэтажного дома, перебираю факты в голове и удивляюсь тому, как все невероятно складывается. Полтора года назад я впервые задумался о том, чтобы прокатиться по Китаю на мотоцикле, – тогда это казалось полетом на Марс. Два месяца назад у меня не было никакой возможности купить мотоцикл, но я выиграл фотоконкурс в интернете, и призовых денег хватило на потрепанный аппарат. Я купил старенький Suzuki, и мою мечту отобрали на перекрестке здешние полисмены буквально через пару дней после приобретения. Друзья перевели мне деньги на новый байк, и – быть того не может – я стою на крыше дома где-то посреди Китая! А в ста метрах внизу, в недрах этого бетонного улья, на парковке остывает мой стальной конь.

Еще неделю назад я не знал, где в мотоцикле находится ручка сцепления, а тормоз перепутал бы с коробкой передач. Теперь я собираюсь выжать из себя все, реветь двигателем и сердцем.

Коммунизм и вторсырье

Утром следующего дня мы не можем оторваться от спальников – нам кажется, что убаюкивающий дождь еще гремит по крыше. Но это шумит труба, рядом с которой мы спим. Сегодня начинается восьмой месяц моего путешествия.

Ветер свистит в ушах, за бортом +18º С. Мы подбираемся к первым горным участкам. Вдоль дороги вырастают миниатюрные китайские деревушки. Мы проезжаем тот самый Китай, который изображают на картинах. Старики обрабатывают землю мотыгами, какие-то бурлаки таскают гигантские покрышки вдоль обочины дороги, отдыхающие в чайных рубятся в маджонг. Я вижу замечательные кадры чуть ли не каждые сто метров, но почему-то пропускаю их все. За целый день мы ни разу не останавливаемся.

Перед отъездом я наладил зарядку нашего телефона с GPS от аккумулятора байка, но тока не хватает, и навигатор медленно разряжается. Штурману нашего корабля приходится отключать GPS на длинных прямых дистанциях, чтобы экономить энергию. Google Maps иногда заводит нас в такую глушь, где еще не ступала нога белоруса.

Тем временем китайцы начинают встречать Новый год – на горизонте время от времени мелькают огни фейерверков и всполохи салютов. Я веду мотоцикл по ночным извилистым дорогам и принимаю эту праздничную канонаду на свой счет. От сюрреалистичности картинки настроение становится совершенно безумным. Хочется броситься в танец, но верхом на мотоцикле получается только завывать от радости.

Но вдруг веселье обрывается – виной всему свеча зажигания. Конь быстро теряет скорость. Мы останавливаемся посреди ночной трассы. Горячий двигатель устало потрескивает. Кажется, пятьсот метров назад мы видели деревенскую мастерскую.

Замена свечи – плевое дело, но мы рано радуемся. Через пару десятков километров в баке кончается бензин – да, в моем мотоцикле нет бензодатчика. Куда теперь толкать безжизненное железо, непонятно. Я останавливаю молодого китайского работягу и жестами объясняю ему причину своего горя. Он сажает меня на свой электрический скутер, и вместе мы несемся на ближайшую заправку. Королева бензоколонки соглашается отлить бензина бедному иностранцу, но за тару в виде садовой лейки просит залог. В моих карманах нет ничего ценного, и китайскому бро приходится оставить на заправке свою мобилу.

Мы снова в пути. Едем десять часов без передышки. Я ужасно устал. В поисках ночлега сворачиваем на каждую горную тропинку. Очередной поворот не приносит результатов и, выруливая обратно на главную дорогу, я не справляюсь с управлением – мотоцикл заваливается на бок. Меня хорошенько прижимает к камням, и только благодаря Олиной помощи мне удается выбраться из-под завала. Ура! Моя первая авария! Скорость при падении была километров пять в час, поэтому все обходится легким испугом.

Неподалеку находим заправку с шикарными кустами на заднем дворе. Мотоцикл припаркован, палатка установлена. Это был хороший день.

Утром я выясняю, что вчерашнее падение не прошло бесследно – раскаленная выхлопная труба проплавила огромную дыру в боковой сумке. Вместе с сумкой сильно пострадали мои суперлегкие кроссовки, купленные на последние деньги еще в Армении. Я заделываю дыру на сумке куском пенного коврика, поддаю масла в движок и заливаю полный бак бензина.

Целый день мы мчимся мимо огромных заводов – один цех сменяется другим, как кадры диафильма. Пейзажи печальные. Люди-морлоки целыми деревнями собирают вторсырье. Часто в нос бьют такие запахи, что хочется надеть противогаз. Мы обгоняем высокие трубы заводов, ржавые грузовики, горы покрышек, бутылок и упокоившихся мопедов.

Только под вечер пейзаж наконец меняется. Мы снова въезжаем в горы, перед нашими глазами разливаются безбрежные плантации мандариновых деревьев. В одной из таких рощиц мы устраиваемся на ночлег. Жаль, что урожай уже собрали. Приходится довольствоваться редкими одинокими мандаринками, оставшимися в тылу.

Я палю в день по пятнадцать литров бензина. Кроме того, приходится постоянно подливать масло. Едим мы в основном всякую гадость с заправок. Но иногда останавливаемся в настоящих кафехах и заказываем “сихоньши дидан мифан” – рис с помидором и яйцом. Его везде готовят по-разному, но почти всегда безопасно для жизни.

На следующий день Google Maps снова выдает номер. Километров пятьдесят мы гоним по деревенским тропам, пытаясь объехать платежный пункт на основной трассе. На тоненькой заброшенной стежке нам попадается крошечный буддийский монастырь. Благодаря старику Мао таких монастырей в Китае осталось немного, а благодаря “капиталистическому коммунизму” Поднебесной даже оставшиеся места превратились в туристические мекки. Никому не пожелаю попасть на Великую Китайскую стену или в Императорские сады – это дорого и опасно для жизни. На стене вас попросту затопчут миллионы кочующих китайцев.

На входе в монастырь нет кассы – это хороший знак. Пунктирная тропинка вьется круто вверх. Через полчаса мы оказываемся в маленьком поселении монахов. Алтарь по-домашнему обставлен новогодними угощениями. Чуть дальше виднеется колумбарий с прахом священнослужителей. При желании можно забрать парочку монахов с собой. Это место безразлично к остальному миру.

Мотоциклетные боги

Мне нравится ездить по деревенским дорогам. Из-за резких поворотов разогнаться выше третьей передачи не получается, зато вокруг полным-полно сюрпризов: вместо разметки – аккуратно разбросанные булыжники размером с микроволновку, вместо лежачих полицейских – сонные буйволы. Так, зацепившись за какую-то херню на дороге, я вырываю тросик спидометра. Счетчик километров застывает на отметке 7777.

Неудержимо, час за часом, мы прорываемся на юг. Становится так тепло, что я снимаю куртку. В первом часу ночи мы добираемся до Гуанчжоу. Город стягивает петля пустого подсвеченного шоссе. В таких фантастических местах я пренебрежительно отношусь к правилам дорожного движения и придерживаюсь максимальной скорости.

Ехать в город и искать очередную крышу нет никакого желания, и мы решаем отправиться на окраину. Я сворачиваю на грунтовую дорогу и медленно ползу вверх по склону. Едва успеваю порадоваться тому, что день прошел без поломок, как неожиданно заднее колесо выдает неприличное “пшшшшш!”. Мы в двадцати шагах от запланированного места ночлега.

Неторопливо пробираемся на рыхлое колхозное поле. Где-то вдали гремит салют. Оля, кажется, набралась опыта и теперь самостоятельно может поставить палатку. Каждый день я устраиваю для нее экзамен – этим вечером она справляется на твердую семерку. Паркую байк вплотную к палатке и потихоньку погружаюсь в спячку.

Мотоциклетные боги нас берегут: если конь и ломается, то ремонтная мастерская по какой-то неясной причине всегда обнаруживается в радиусе километра. Пока Оля сдает экзамен по сборке палатки, я успеваю смотаться в соседнюю деревушку и за две с половиной минуты заклеить колесо. Бойкий утренний китаец просто выкручивает ниппель и заливает внутрь шины специальный клей. Через мгновение аппарат уже готов к бою.

Я забираю Олю с колхозного поля, и мы едем на заправку. Смотреть на китайскую лапшу из упаковок больше нет сил, но выбор невелик. На заправке нет чайника, поэтому работник станции ведет меня к себе домой, где имеется бойлер с горячей водой.

Не успеваем мы отъехать от заправки – как снова поломка. От большого веса задней сумки крошится багажник. Не без потустороннего вмешательства через триста метров я снова натыкаюсь на ремонтную мастерскую. Древний дед в гигантских очках принимается варить металл, не откручивая багажник от мотоцикла. Заодно он сожжет мне пластиковый молдинг и проплавит дырку в обивке сиденья. Честно говоря, если бы я держал электрод левой ногой, то сто пудов заварил бы не хуже. С глубокой уверенностью в том, что багажник отвалится через пару километров, мы отправляемся дальше.

До этого дня мне казалось, что мы едем по горам, но это были холмики. Сейчас мы поднимаемся на настоящий перевал, на котором у меня плотно закладывает уши. Ко всему прочему начинается настоящий ливень. Асфальт моментально становится скользким. Я в мгновение ока промокаю и замерзаю. Впереди за каким-то грузовиком образуется длиннющая очередь из машин. Нашему коню не хватает мощности, чтобы сделать уверенный обгон вверх, и я вынужден тянуться в конце колонны. Стекло шлема покрывается каплями, что резко ухудшает обзор.

Наконец начинается спуск, и где-то впереди перед нами несчастный грузовик слетает с трассы. Еще несколько сотен метров, и мы въезжаем в плотный туман. Становится все интереснее! Я уже не чувствую рук и ног, вода со шлема стекает мне за пазуху. При попытках торможения мотоцикл уверенно летит вперед как ни в чем не бывало. А перевалы следуют один за другим.

Наконец мы добираемся до спасительной заправки. Я слезаю с байка и не могу поверить собственным глазам – Оля будто в автобусе всю дорогу ехала, на ней нет ни капли воды. Я сажусь на бордюр, чтобы выжать носки и поразмышлять о несправедливости Вселенной. Пока я занимаюсь этим мужским делом, Оля вымаливает у работников заправки разрешение переночевать у них на кухне. Она просто сражает работяг наповал – все благодаря певучему китайскому из Google Translate. Мы раскидываем спальники под казенным холодильником. Оля уходит пытать работников расспросами про душ, а я влезаю в спальник и отрубаюсь.

Голодная топь

До острова Хайнань остается восемьсот километров. Если пазл сложится, через два дня мы будем сбивать кокосы с пальм.

Мы гоним по деревенской тропинке, и вдруг дорога резко уходит куда-то вверх. Уклон настолько крутой, что байк не может вытащить нас двоих. Я высаживаю штурмана на обочине и на первой передаче пытаюсь заползти на вершину. Из-за резкого наклона несколько участков я проезжаю на заднем колесе. Наконец дорога становится пологой и внезапно кончается. Просто упирается в отвесную скалу. Дальше только альпинистской связкой или на воздушном шаре. Выбора нет – приходится вновь искать объезд.

Объездной путь оказывается еще более интересным. В результате сильных дождей оползень накрывает дорогу полуметровым слоем глины. Участок в несколько километров превращается в жидкую голодную трясину. Колеса мотоцикла полностью погружаются в вязкую жижу. Впереди уже можно различить несколько залипших по крышу автомобилей.

“От винта!” – ору я, капитан корабля. “Давай, курносый!” – подбадривает Оля. Команда рвется в бой и через сто метров по уши зарывается в говно. Все! Мы воспользовались бесплатной услугой экспресс-захоронения от китайских дорог. Земля впитывает наш мотор. Моей богатырской силы не хватает на то, чтобы сдвинуть коня даже на миллиметр. Ко всему прочему в порыве страсти я начисто сношу дедовскую сварку, и задняя сумка вместе с багажником безжизненно повисает на последнем болте.

Мы еще долго копошимся в этом болоте, но, как и в любой голливудской истории, добро в финале побеждает. С паленым сцеплением и пластами грязи на всех частях тела мы вырываемся из жидкого плена.

В голове отдается эхом рев мотора – я уже почти ничего не соображаю. В этот день мы на автомате проезжаем еще шестьсот километров. В каком-то маленьком городке нам на глаза попадается отель. Вспыхивает озорная мысль: “А почему бы и не сходить в душ впервые за неделю?” И мы в азарте прямо на мотоцикле въезжаем на ресепшн. Этот эффектный жест, впрочем, никого не удивляет.

За двадцать минут переговоров скидываем полцены с самого дешевого номера. Недурственная комнатуха с чистыми простынями достается нам за какие-то смешные семь баксов.

Впервые с начала пробега я рассматриваю себя в зеркало. Оказывается, у меня на шее образовался жирный слой грязи. Я тру его мочалкой что есть мочи, но все тщетно. Впрочем, это пятно даже придает мне какой-то зловещей солидности.

Начинается последний день нашего транскитайского мотопробега – до острова без малого двести километров. Мне жарко, я лечу вперед в одной майке. Оля визжит – ей очень нравятся пальмы.

В часе езды от побережья с мотоцикла слетает цепь. До ближайшей ремонтной мастерской, по традиции, приблизительно сто метров. Хозяин спрашивает, не хочу ли я заменить заодно и звезды привода. Я доверяюсь его опыту, не подозревая, что совершаю роковую ошибку. И вот мы уже покупаем билет на паром и мчимся по волнам через теплое Южно-Китайское море. Где-то вдалеке мерцают смутные огни прибрежных городов. В плеере победно звучит Blockhead – “Insomniac Olympics”.

Вдруг я чувствую невероятный прилив сил, будто я могу все, что захочу. Словно я один на вершине неизвестной горы, и это победа себя над собой. Хочется смеяться вслух и ходить колесом по палубе. Я знаю, что впереди еще много вершин. Они уже виднеются на горизонте. Я знаю, что буду карабкаться на каждую из них и не остановлюсь ни перед чем. Тело обволакивает теплый океанский воздух. Я сбрасываю кожу времени и оказываюсь в настоящем. Чистота момента ослепляет своей совершенной красотой. Меня захлестывает эйфория ночи.

Свобода

Утром мы выезжаем на самый юг острова в город Санья. Для мотоциклистов здесь имеется приятный бонус – отсутствуют платежные пункты на хайвэях, а значит, проезд свободен. Хайвэи в Китае отличного качества, на них можно смело выжать максимум из мотоцикла. Даже из такого, как наш.

Я останавливаюсь на заправке в ста километрах от города, чтобы очистить стекло шлема от мошкары. Оля тем временем находит халявный wi-fi и связывается с нашим шанхайским другом Серегой. Оказывается, этот аферист сейчас не только на Хайнани, но и непосредственно в городе Санья. Мы встречаем Серегу и его подругу Юлю прямо на побережье. Шанхайские разбойники снова в сборе. Так начинается беззаботная островная жизнь.

Честно говоря, делать в Санья абсолютно нечего. Это типичный дорогой курортный городок. Мы бродим по пляжам, шастаем по крышам, трясем кокосовые пальмы, тырим вино и занимаемся другими глупостями. Мы с Олей будто моряки, выброшенные на остров в Южно-Китайском море. Все еще иностранцы друг для друга, бродим по береговой линии и ловим взглядами ускользающие за горизонт корабли.

Очередной ночью мы пробираемся на охраняемый пирс с дорогими яхтами, взламываем сдвижной люк приглянувшейся нам посудины и забираемся внутрь. Так мы находим способ немного экономить на ночлеге.

Каждую следующую ночь мы проводим на новой яхте, в новой каюте. Обычно засыпать очень холодно, и мы как следует прижимаемся друг к другу, а под утро, наоборот, становится жутко жарко и душно. Мы встаем пораньше, проветриваем каюту и уходим в город, чтобы ночью снова вернуться в порт.

Не помню, сколько яхт мы сменили, но однажды утром нас разбудили шаги на верхней палубе. Команда матросов пришла надраить судно перед выходом в море. Придав лицам и движениям своих тел непринужденность, мы как ни в чем не бывало покинули каюту и сошли на пирс. Было ветрено. Вдогонку нам еще долго летели изумленные вопросы на китайском.

Через сутки после происшествия в порту наш любимый “эндуро” ломается навсегда. Это происходит как в кино – прямо на ходу барабан заднего колеса и звездочка с жутким треском рассыпаются по асфальту, как конфетти из хлопушки. Оля визжит, я чудом выворачиваю из транспортного потока.

Виной всему плохо закрученные болты на звездочке, которую я без особой нужды поменял во время последней прокачки. Никто в городе не берется за ремонт мотоцикла – он слишком старый и редкий. Найти детали на него практически невозможно, да еще и Новый год на носу – китайцы уходят в месячный запой.

В итоге я дарю наш байк следующему механику, к которому обращаюсь за помощью. Мы с Олей добираемся стопом до Хайкоу и берем паром на материк. Там уже тусуются Серега с Юлей, которые выбирают цивилизованные способы передвижения. У Сереги и Юли билеты до Шанхая, их состав прибывает через пару часов. Оля поедет с ребятами в одном поезде – послезавтра у нее самолет в Минск.

Каким-то чудом мне удается проскочить в вагон вместе с друзьями – билеты проверяют у всех, кроме меня. Нам по дороге еще пару сотен километров. В четыре часа ночи я выхожу на какой-то захудалой деревенской станции. Друзья машут мне из освещенных окон вагона. Я машу им в ответ и вижу, как у Оли по щекам текут слезы. Поезд трогается и ускользает. В полной темноте я остаюсь стоять на насыпи. Все. Теперь я совсем один.

Вдруг я чувствую такую пустоту, тяжесть и боль внутри. Чувствую то, что мы называем настоящей свободой. Мы живем этим идеалом, готовы биться за него и спорить до пены у рта. А выясняется, что свобода – это край. От свободы ты вдруг теряешь себя, и лучше, чтобы в этот момент ты не ехал на мотоцикле.

Отсутствие потребности в материальных ценностях, социальных связях и духовном развитии есть подлинная свобода. Свободный человек соблюдает экзистенциальный нейтралитет – отказ от коммуникации с миром. Он остается наедине с собой в невыносимой легкости бытия. Нормы стираются, опоры сознания рушатся, инстинкты замолкают – любое действие не имеет значения и одновременно судьбоносно. Абсолютная свобода граничит с безумием. Встретившись с ней лицом к лицу, ты либо добровольно пропадаешь без вести, либо перестаешь петь ей песни.

Свобода – идеал для слабаков.

Стеклянные глаза

Невыспавшийся, разбитый, я пытаюсь выбраться на хайвэй до Куньмина, там находится посольство Лаоса. Я планирую получить визу и как можно скорее свалить из Китая.

Водитель такси с пониманием кивает мне и соглашается довезти до развязки с хайвэем за двадцать юаней. Однако потайными тропами мы неожиданно для меня выезжаем к железнодорожному вокзалу. Нет никаких сил ругаться с доброжелательным шофером, это общенациональная китайская черта – очень хотеть тебе помочь и всегда знать лучше, куда и как тебе нужно.

Я планировал выспаться где-нибудь в кустах у хайвэя, но сейчас тихое место найти будет куда сложнее – я в самом эпицентре мегаполиса. Город просыпается, гудят машины в пробках, бодрая музыка зазывает китайцев на зарядку. Я настороженно оглядываюсь по сторонам и потягиваю из термокружки холодную воду, которую набрал из кулера в отделении банка. Оптимальным местом для сна в моей ситуации может быть только крыша многоэтажки.

Проползаю под шлагбаумом элитного дома мимо охранника, который сладко дремлет в сторожевой будке, забегаю в лифт и поднимаюсь на двадцать восьмой этаж. Всевидящее око камеры равнодушно наблюдает за мной с потолка кабины. Двери открываются. Передо мной стоит костлявый китаец, который, видимо, только что проснулся, но уже спешит оторваться по полной в компании узкоглазых старушек, неистово гимнастирующих во дворе. “Только бы он не заложил меня охраннику”, – думаю я, выдавливая дверь на магнитном замке, ведущую на крышу.

Позапрошлым летом я приехал в Китай впервые. Также один, также без денег, и сразу провалился в шанхайскую пропасть. Тогда у меня начисто сорвало крышу. Я был опьянен миром, казалось, я могу спрыгнуть с небоскреба и улететь за горизонт. В похмелье, обезумев, я вернулся домой в Минск. Айсберги внутри меня поплыли. Моя жизнь уже не могла быть прежней.

Чтобы не огорчать родителей, я продолжал учиться в университете, ежедневно подвергал себя академическому самоистязанию. Я боялся вернуться к себе прошлому, снова очерстветь душой, поэтому топил тоску в стрит-арте и уличных перформансах – в том, что приносило временное облегчение. Впрочем, долго скрываться от себя было невозможно – дорога манила свободой. И вот в свой второй Китай я снова чувствую, как лед внутри меня крошится.

Пятый час утра. Передо мной расстилается панорама колоссального китайского муравейника, задыхающегося от сажи. Жара +30º С. Внизу беспредельно бодрые жильцы-муравьи разворачивают свои торговые палатки. Потная майка липнет к телу. Натертые лямками рюкзака плечи покрываются волдырями. Желудок корчится в спазме. Но ничто из этого меня не тревожит. Я смотрю на все безразлично стеклянными глазами свободного человека. Мне больше не хочется кричать, смеяться и прыгать. Мне не хочется назад, мне также не хочется вперед.

Я раскидываю палатку и лезу в ее глотку. Я опустошен. Сил не хватает даже на то, чтобы заснуть. Я тупо таращусь на яркий желтый потолок. Тело липнет к коврику.

Магнитный замок издает писк, скрипит дверь, приближаются шаги. Стук по тенту палатки. Охранник просит меня выйти. Мы смотрим друг на друга. Я не улыбаюсь и не призываю к сочувствию. Он жестом просит меня собрать палатку. Мы вместе заходим в лифт. Всевидящее око камеры все так же равнодушно наблюдает за нами с потолка кабины. Охранник проводит меня за шлагбаум. Я сажусь на траву в двадцати метрах от входа. Идти мне некуда. Свет режет слезящиеся глаза. От бессонных ночей сознание притупляется. Впервые в жизни хочется закурить.

В глубине улицы появляется полицейская машина. Охранник в будке хитро улыбается. Я срываюсь с места и лечу в первый попавшийся переулок, затем – в другой, в третий. Я знаю, что ничего страшного не произойдет, меня просто заберут для проверки документов, но так не хочется в очередной раз выворачивать рюкзак и объяснять, кто я и что здесь делаю.

Возвращаюсь на вокзал. Зал ожидания, как и везде, пугает запахом тел. Захожу в дверь “staff only[17]” и по пожарной лестнице поднимаюсь на крышу. Здесь та же духота и в два раза больше шума. Ложусь спать.

Весь следующий день я пытаюсь выбраться на трассу. Наконец добрые китайцы оплачивают мне такси. Кажется, они так и не поняли, зачем странному белому пареньку понадобилась загадочная развязка с трассой G75. Я выхожу на нее и уезжаю практически на первой же машине.

Съехать с китайского хайвэя – зачастую значит потерять день пути, поэтому я всеми силами уговариваю водителя высадить меня на трассе. Китайцы – законопослушный народец и часто просто не в силах пойти против своей природы. Правда, на этот раз мне везет. Водитель высаживает меня у огромного холма, на котором высится GSM-сота.

Карабкаюсь по изрезанному бульдозерами склону, продираюсь сквозь колючий кустарник и вот, ободранный и грязный, на высоте двадцати метров над уровнем G75 становлюсь победным лагерем. Спать пока не хочется. Усаживаюсь на краю обрыва, чтобы немного позалипать на трассу. Пятью метрами ниже замечаю отлетевший автомобильный номер – 0587.

Когда мне было двенадцать, я страдал от странной болезни. В то время я учился в школе за городом, и каждое утро мне приходилось на ветхом “ЛАЗе” преодолевать расстояние в двадцать километров, чтобы попасть на занятия. Внутри автобуса воняло солярой. Я всегда садился у окна. Моей добычей была каждая проезжающая мимо машина. Я складывал цифры автомобильных номеров. Дважды в день шесть дней в неделю я получал здоровенные суммы чисел. Я ничего не мог с собой поделать. Как только я садился в автобус, мой взгляд невольно сползал на номера автомобилей за окнами. Уже к началу занятий моя голова страшно гудела от вычислений. Дошло до того, что я больше не считал, я просто знал ответ. Кажется, это странное наваждение прошло после перелома позвоночника. Врач запретил мне вставать с постели, и пропахший солярой автобус, а вместе с ним и назойливые автомобильные номера сначала на несколько месяцев, а затем и навсегда ушли из моей жизни.

Через день я наконец добираюсь до столицы провинции Юньнань, города Куньмин. Аборигены называют его “городом вечной весны”, он действительно выглядит зелено и приветливо по сравнению с мегаполисами центрального Китая. Я заселяюсь в хостел и следующим утром уже томлюсь в очереди за визой в Лаос. Делается она всего за несколько дней без всяких проблем.

Наконец я прощаюсь с Китаем. Не вышло у меня найти общий язык с теми, чьими руками сделано все мое имущество за плечами. Я не помню ни одного китайца, с которым бы я рассуждал о чем-то, и при этом складывалось ощущение, что мы говорим об одном и том же. Между нами пролегла Великая Китайская стена ментальной несовместимости.

Сплав по Меконгу

За десять минут до закрытия я появляюсь на китайско-лаосской границе. Здесь разрешен пеший переход. Как только красный коммунистический флаг тает за моими плечами, становится как-то замогильно тихо. Со стороны Лаоса не доносится ни звука. Я подхожу к пограничному пункту. За окошком подачи документов, откинувшись на стуле, сопит офицер. Я стучу по стеклу, служивый вздрагивает и открывает глаза.

Удивительно, но страж границы интересуется, в какое место паспорта мне удобно будет получить штамп о прохождении пограничного контроля. Я тыкаю пальцем на страницу, куда обычно ставят отметки о заключении брака.

Выхожу за шлагбаум и сразу же попадаю в джунгли. Дорога среднего качества петляет среди очень буйной растительности. Я наслаждаюсь тишиной и редким в азиатских краях одиночеством. Нет ни машин, ни людей.

Вскоре натыкаюсь на безмятежную лаосскую деревушку. Жалкие бамбуковые лачуги Лаоса резко контрастируют с монструозным китайским градостроительством. В деревне почти нет транспорта. На краю селения я натыкаюсь на памятник давно угасшей дружбы с Советским Союзом – в кустах лежит ржавый кузов от 469-го военного “УАЗа”.

Мне не хочется останавливать машины, я тянусь вперед и подтанцовываю плееру. Я давно не открывал Google Maps, поэтому слабо представляю, куда сейчас направляюсь. Ветер гнет деревья, в нескольких метрах от меня переползает дорогу полутораметровая полосатая змея.

На пути начинают изредка попадаться люди и машины. Я машу и улыбаюсь всем, кого встречаю на дороге. Благодаря этому через полчаса рядом со мной останавливается парень на мотоцикле с коляской, который везет куда-то баллоны с газом. Я запрыгиваю в коляску, и мы катимся по извилистой трассе. Так, мотоцикл за мотоциклом, я добираюсь до первого крупного поселения – Луангнамта.

Темнеет. Я маневрирую между овощными лавками и кафехами, в которых разливают суп с лапшой. Вдруг из темноты выныривает белый человек:

– Hey! Where are you from?![18] – интересуюсь я.

– Russia.[19]

– О, привет! А я белорус, из Минска.

– Из Минска?! А я из Бреста!

Так я знакомлюсь с Виталиком, который вот уже несколько месяцев бороздит Юго-Восточную Азию. Не могу сказать, что в данный момент чувствую особую потребность в компаньоне, но, с другой стороны, я еще ни разу не встречал на пути путешественника-белоруса. Мы присаживаемся поужинать и поболтать о дороге.

Виталику слегка за тридцон. Если бы не сумерки, я сразу почуял бы славянскую кровь в его жилах. Он начал свое путешествие в Индии, а теперь собирается объехать Лаос, Камбоджу и Вьетнам. У него почти нет снаряжения, но есть неплохая “зеркалка”.

Мы решаем вместе заночевать в палатке, где-нибудь на краю поселка. Когда огни окраины исчезают из поля зрения, Виталик начинает нервничать. Мне хочется уйти подальше от людей, но, чтобы всем было комфортно, решаем разбить лагерь в лесочке, метрах в двадцати от трассы, с великолепным видом на стройплощадку новой заправки.

На рассвете рвем стопом до туристической мекки Лаоса – города Луангпхабанг. По дороге я рассказываю Виталику о том, что собираюсь сплавиться по реке Меконг до столицы Лаоса – Вьентьяна, и он моментально загорается этой идеей. Я рад, что у меня появился напарник, так как это решает сразу несколько проблем.

До этого я думал найти какую-нибудь старую заброшенную лодку или дернуть плохо припаркованную, но на совете экипажа выясняется, что мы можем позволить себе купить какую-нибудь небольшую подержанную посудину. Сейчас в Лаосе царят самые жаркие месяцы в году, из-за чего река обмелела и ниже по течению образовалось множество порогов. И чем ближе к Вьентьяну, тем острее встает эта проблема. Местные категорично не советуют сплавляться ниже городка Пак-Лей. Поэтому появление Виталика приходится чрезвычайно к месту и ко времени – вдвоем гораздо проще управлять лодкой. Теперь, кажется, есть все шансы пронестись с ветерком по самой крупной реке Юго-Восточной Азии.

Мы останавливаемся в самом дешевом отеле, который только можем отыскать. Столько туристов, как в Луангпхабанге, на своем пути я еще не встречал. С первых минут, проведенных в городе, возникает желание сбежать за горизонт: “Мистер, тук-тук! Хотел-хотел, мистер! Мистер, бьютифул герл фор ю!”

Утром отправляемся на поиски судна. Первая лодка, которую нам предлагают приобрести, стоит семьсот долларов. Владелец не соглашается на скидку, и мы идем дальше. Следующая лодка стоит уже пятьсот долларов. Корыто находится не в лучшем состоянии – кажется, есть повод обсудить цену. Спустя два часа изматывающих торгов, в поту, мы достигаем отметки в шестьдесят американских долларов за комплект из лодки и двух весел.

Договариваемся, что заберем лодку завтра, а пока отправляемся затариваться провиантом. Сплав до Вьентьяна займет около двух недель. Заготавливаем рис, рыбные консервы, сгущенку, воду в больших объемах и всякие мелкие снеки, чтобы точить их прямо на ходу.

Провизия погружена, экипаж в сборе. Перед тем как отдать швартовы, я окидываю взглядом собравшуюся на пирсе публику. На самом деле ни швартовых, ни публики нет – тогда я просто отталкиваюсь ногой от берега, и мы уходим в плавание.

Сперва нам приходится хорошенько поднапрячься, чтобы вывести лодку на фарватер, но, отплыв двадцать метров от берега, мы уже чувствуем себя настоящими морскими волками. Не хватает только рома и шлюх.

Не успеваем проплыть и пары километров, как лодка садится на мель. В этом месте Меконг разлился очень широко, и понять, где глубокая вода, а где отмель, непросто. Морские волки превращаются в морских котиков. Я спрыгиваю в воду и бурлачу лодку через отмель. Наконец она перестает скрести днищем по песку, я запрыгиваю на капитанский мостик, и мы снова становимся на весло.

Скоро Луангпхабанг исчезает из поля зрения, но звуки прибрежных кафешек и закусочных еще долго доносятся до нас. Впереди виднеются только горы и русло реки. Лодка идет не быстрее пяти километров в час, мы неспешно работаем веслами. Через пару часов, утомленные непривычной нагрузкой, ложимся на дно посудины и созерцаем развернувшийся перед нашими глазами пейзаж. Вода чуть слышно шуршит о борта, легкий ветерок раскручивает наш челн по часовой стрелке.

Так с переменным успехом проползаем свои дебютные двадцать километров. Откуда-то спереди доносится мощный звук бурлящей воды. Кажется, нас ждет первый порог. Когда он появляется перед нами, сворачивать уже поздно. Я нацеливаю лодку в пространство между двух валунов, и мы со свистом проскакиваем в эти ворота. Несколько волн захлестывают борт и заливают мои кроссовки. Адреналина на сегодня достаточно, и, преодолев еще парочку речных изгибов, мы причаливаем к берегу.

Место для стоянки достаточно неудачное – вокруг почти нет дров, а из чащи нас атакуют полчища тощей, но яростной мошкары. Приходится разобрать кусок чужого забора, чтобы вытопить костер, поесть и отогнать крылатых лаосских повстанцев. Я раскидываю палатку, пока Виталик следит за приготовлением риса. Мой напарник забыл прихватить с собой посуду, поэтому нам приходится делить один набор на двоих. Вероятно, только тот, кто впахивает на стройке, засеивает пашни или днями машет веслами, знает, какой вкусной может быть даже самая пресная в мире каша. Мы за минуту сметаем содержимое полного котелка.

Весь следующий день мы задорно скачем по порогам. Берега реки густо населены, часто попадаются деревни. В полдень видим впереди настоящую верфь. Пока Виталик направляется в поселок, чтобы пополнить запасы воды, я карабкаюсь по палубам недостроенных кораблей. Работа кипит: половина мужиков варит корпус, вторая половина спит под корпусом.

Видимо, я приношу местным жителям удачу – пока я танцую с фотоаппаратом на полусобранном скелете судна, один из рыбаков неподалеку вылавливает из реки огромную рыбину. Судя по реакции мужиков, такого размера чудовища попадаются им нечасто. Я успеваю облазить все укромные уголки верфи, а Виталика все нет. Мелькает мысль немножко покемарить с работягами под корпусом лодки, но вдруг мой напарник появляется на горизонте. Выясняется, что ему слишком долго готовили суп. Мы грузим запасы в лодку и рвемся в бой.

Через пару километров Виталик вдруг замечает голых женщин на берегу. У меня не хватает аргументов, чтобы затушить его любопытство, и мы причаливаем недалеко от точки G. На поверку голые нимфы оказываются тощими бабушками-золотоискательницами, а пока мы ползаем по берегу в поисках русалок, наша лодка отвязывается и уплывает. Заметив это, Виталик бодрым кролем бросается ей вдогонку. И вот мы снова на судне.

В сумерках причаливаем к высокому берегу. Все развивается по привычному сценарию, за исключением одного эпизода. Пока мы мирно сербаем кофе у костра, из джунглей на нас вываливается человек с ружьем. Уверенной походкой он движется прямо на Виталика. Тот делает сальто назад, потом еще одно, а я тигровым прыжком долетаю до спрятанного в вещах мачете. На долю секунды мы застываем в воинственных позах, словно сошли с афиш лаосского блокбастера.

Однако выясняется, что человек с ружьем пришел с добрыми намерениями и желанием наладить межкультурные связи. Он садится у костра и демонстрирует нам свой трофей – разорванного вдребезги грызуна. А потом начинает непрерывно и очень быстро травить байки на каком-то местном диалекте – из чего мы делаем вывод, что он основательно упорот травкой. Затем наш гость тщательно изучает мою камеру GoPro и неожиданно растворяется в темноте, словно герой знаменитой франшизы о вампирах. Перед сном я на всякий случай кладу мачете под голову.

Ночной налет

Утром нам приходится встать с первыми лучами солнца, так как в палатке в один миг становится жарко, словно в чайнике с кипятком. Снаружи нас ждет удивительный пейзаж – над рекой длинным рукавом нависает густой туман. Мы достаем свои фотодевайсы и поочередно выгоняем друг друга из кадра.

Виталик считает, что самое важное в фотографии не взгляд и замысел творца, а крутая аппаратура и последующая обработка. Поэтому он не заморачивается и лупит в режиме “авто”. Я с ним не согласен. Своими дебатами мы распугиваем вокруг все живое, но быстро понимаем, что лучше больше не поднимать эту тему, чтобы случайно не перевернуть лодку.

Вслед за основами фотографии находится и еще несколько тем, в которых мы занимаем противоположные баррикады. Чем ниже по течению, тем сильнее накаляются отношения между носом и кормой нашей утлой лодчонки. Наконец доходит до того, что, насупившись, мы не разговариваем друг с другом полдня.

Наступает вечер. В сумерках на нас наползает недостроенный мост через реку. Русло в этом месте резко сужается, а бег воды сильно ускоряется. Нас пулей выстреливает на инсталляцию из громадных валунов, грозно торчащих над бурлящей поверхностью. Мы солидно черпаем воды носом – я свирепо выгребаю ее при помощи обрезанной пластиковой бутылки. Совместно пережитый стресс восстанавливает мир между двумя альфа-самцами. На нейтралке мы доплываем до берега и разбиваем лагерь.

Виталик переживает, что скоро мы выйдем на участок, где на пару сотен километров не будет ни одного поселения, а значит, будет негде пополнить наши запасы провизии. У нас нет хорошей карты местности, и определить текущую геолокацию достаточно сложно. Дело спасает вышка сотовой связи, которая торчит ниже по реке. Судя по радиорелейной станции, в нескольких десятках километров ниже по течению должно быть еще одно поселение.

В темноте мы готовим ужин. Я набиваю желудок и отхожу к берегу, чтобы в одиночестве почитать книжку. Через некоторое время слышу стоны Виталика – он случайно уронил мой котелок с вилкой в реку. Из опыта я знаю, что шансы найти утопленный котелок уменьшаются вдвое примерно каждую следующую секунду. Это уже перебор, я просто дико зол, потому что за дорогу успел прикипеть к своему котелку. Не расходуя лишних слов, достаю коврик из палатки и ложусь спать на свежем воздухе у костра.

Просыпаюсь от сильного ливня. Приходится торопливо собирать вещи и прятаться в палатке. Молнией спускаюсь к воде, чтобы обмыть ноги от песка и просто немею – нашей лодки нет на месте! Я пробегаю немного вперед, чтобы осмотреть реку за заводью, – но лодки и след простыл. Я бешено кричу, чтобы разбудить Виталика. Он выскакивает из палатки как ошпаренный. Мы разбегаемся в разные стороны по берегу реки, но в темноте мало что удается разглядеть. Сама лодка никак не могла уплыть, она была надежно привязана к шесту в тихой заводи. Очевидно, ее украли за эти два часа нашего сна.

Мы метр за метром осматриваем берег и все укромные уголки в радиусе двухсот метров, но лодку так и не находим. Вдруг в нескольких километрах выше по течению я замечаю в джунглях огонек фонаря, он медленно движется в нашу сторону. Адреналин бьет в голову. Мы оставляем в центре лагеря обманку в форме человеческого тела из подручных материалов, а сами прячемся за соседней от палатки скалой. Виталик держит в руках весло, я крепко сжимаю мачете.

Скоро удается рассмотреть две поджарые фигуры с ружьями – снова охотники. Впереди бежит крупная псина. Они всматриваются в заросли и периодически косятся на наш лагерь. Жестами уславливаемся прятаться до последнего – с ружьями шутки плохи. Но охотники так и не набираются смелости подойти ближе к стоянке. Мы провожаем их взглядами, пока те не скрываются в чаще джунглей. Пронесло.

Возвращаемся в лагерь. Ливень шпарит не на шутку. Прячемся в палатке. Грохот капель по тенту создает чувство защищенности, и тревога постепенно отпускает нас. Мы засыпаем чутким сном с оружием в руках.

Утром я вырубаю котелок из бамбука и подогреваю воду для кофе. Подавленные, мы собираем рюкзаки и отправляемся в сторону ближайшей деревни. Всю дорогу вглядываемся в берега реки, но лодка-призрак больше никогда не потревожит нашего зрения. Позже я вспоминаю, как сквозь сон слышал звук лодочного мотора, и про себя отметил, что мы и днем-то по реке движемся с осторожностью, а тут какой-то ночной гонщик носится прямо у берега.

У нас нет никакого желания разговаривать с местными жителями. Мы медленно поднимаемся по извилистой грунтовке на перевал. Через пару километров удается остановить грузовик, который вывозит нас на основную трассу. Виталик оставил часть своих вещей в отеле, и ему нужно возвращаться в Луангпхабанг. Я же продолжаю двигаться в направлении столицы. Нам по дороге еще пару сотен метров, но за время речных приключений мы уже порядком устали друг от друга. Так случается.

Делим остатки провианта, жмем руки. Как же здорово снова быть наедине с собой! Я врубаю плеер и бегом взбираюсь на перевал. Меня подбирает первая же тачка. Внутри есть кондиционер и, видимо, поэтому я пропускаю поворот на Вьентьян.

В Луангпхабанге я выхожу из машины синхронно с другими стоперами. Это молодая пара из Питера. Макс и Наташа вот уже несколько месяцев путешествуют по Азии и теперь намерены двинуться домой. Ребята долго и возбужденно рассказывают о своих приключениях в Индонезии и Малайзии. Они из той немногочисленной касты путешественников, которой нравится мусульманская Азия. Чаще про эти страны мне приходилось слышать только плохое.

Оказывается, у питерцев закончились деньги. Мне прекрасно знакомо их положение. В кармане осталась последняя лаосская тридцатка, и этого как раз должно хватить на вегетарианский шведский стол на троих. После плотного ужина мы отправляемся ночевать на заброшенную лодку на реке. Финальными аккордами дня становятся сгущенка с чаем и разговоры о богатом литературном наследии планеты.

Утром мы прощаемся. Питерцам на север, а мне на юг. Путь неблизкий. Даже не берусь делать какие-то прогнозы относительно лаосских дорог. В этой стране практически нет мостов и тоннелей – все магистрали огибают перевалы. В Китае шестьсот километров я проехал бы часов за восемь, но тут на такой же отрезок пути можно угробить целый день.

В моем распоряжении кузов грузовика. В Лаосе практически все водители требуют деньги за проезд. Но мой новый шофер узнает, что я на мели, и сразу же выдает мне ящик бананов и плед. Так мы и скачем по бесконечным горам-перевалам. По дороге в кузов забираются новые попутчики, иные выходят. Все они едут недалеко и платят небольшие деньги. А я остаюсь, медленно точу бананы и читаю “Бродяг Дхармы”. В шесть утра следующего дня мы наконец въезжаем на окраину Вьентьяна. В дребезжащем кузове я провел восемнадцать часов.

Пешком добираюсь до центра города. В одном из хостелов столицы работает мой старый друг Ральф. Встречаю своего бородатого камрада прямо на пороге заведения. Мы с ним познакомились в Баку и около недели вместе жили в порту. Несколько часов мы проводим в разговорах о том, как же давно это было и как мы все постарели.

На следующий день Ральф уезжает на visa run[20] в Камбоджу, а я отправляюсь в посольство Таиланда. Поход за визой не отнимает много времени, но после оплаты услуги у меня не остается денег даже на бутылку воды. Жду, пока спадет полуденная жара, собираю рюкзак и выхожу на трассу, ведущую прочь из города.

Мэри Джейн

Лаос сильно выматывает. Местные не особо приветливы. Из-за туристического бума они смотрят на тебя, как на ушастый мешок с деньгами. В этой валютной лихорадке каждую, даже самую искреннюю, улыбку ты невольно расцениваешь с марксистской точки зрения. Страна переживает наши девяностые с “новыми лаосцами” на крутых джипах. Даже в горных деревнях, где не ступала нога белого человека, за любой товар для тебя предусмотрена экстра-цена. Кажется, что все человеческое здесь уже давным-давно продано и заложено.

Я патрулирую район, ориентируясь по карте, которую взял в фойе одного из отелей. Уже совсем стемнело. Вдруг рядом останавливается машина, за рулем сидит улыбчивая девушка:

– Hey! Where are you going?[21] – спрашивает она.

– Outside the city.[22]

– What are you gonna do there?[23]

– Actually, I don’t know. Put the tent somewhere.[24]

Так я знакомлюсь с Мэри Джейн. На огромном пикапе ее отца мы гоним на окраину города. Мэри спрашивает, не хочу ли я поехать к ее друзьям на вечеринку. Настроение дурацкое, но я соглашаюсь:

– Let’s go![25]

В клубе, который больше похож на ангар для сушки зерна, тусуется невероятное количество народу. Компании молодых людей хлещут местное пиво Lao. Никто не танцует, несмотря на старания какого-то местного поп-рок-бэнда. Мне тоже хочется напиться, но алкоголь почему-то не лезет в горло. Я чувствую себя никак и нигде. Говорю Мэри, что мне неуютно, и прошу вывезти меня на трассу. Она соглашается. Мы прыгаем в машину и уезжаем.

На выезде из города моя новая подруга резко отказывается покидать меня одного в темных джунглях. Она говорит, что снимет мне комнатку в отеле. Я вяло сопротивляюсь.

Останавливаемся у входа в какой-то захудалый гестхаус. Мэри договаривается с сонным владельцем и оплачивает номер. Я захожу в апартаменты, бросаю вещи на пол и бегу в душ. Когда чистенький и довольный, промакивая полотенцем подмышки, я возвращаюсь обратно, на кровати в комнате нахожу абсолютно голую Мэри:

– Did you have experience with a ladyboy?[26]

От неожиданности я захожусь в кашле.

– Sorry? You mean that you are ladyboy?![27]

– Mmm… Yes, I am.[28]

Я припадаю к стене. Впервые в жизни я лицом к лицу встречаюсь с транссексуалом. Тем более в своей постели. Через минуту я беру себя в руки и решаю расставить все точки над i. Мы договариваемся остаться верными друзьями.

Я прошу Мэри рассказать о том, как она стала трансом. Девушка уверяет меня, что с психологической точки зрения трансами не становятся, а рождаются, а вот с биологической – все немного сложнее. Свою грудь она сделала несколько лет назад в Таиланде за тысячу баксов – говорит, что это очень дешево. За то, чтобы избавиться от “последнего мужского”, пришлось выложить еще пару тысяч. Теперь у нее есть что-то вроде вагины. Правда, настоящего оргазма она не испытывает. Секс для нее скорее психологическое наслаждение.

Мэри рассказывает, что у нее есть муж. Он американец и все прекрасно знает, но никаких проблем на этой почве у них нет. Еще она считает себя самой красивой среди конкуренток в Лаосе. Девочка работает гидом по сексуальному туризму Вьентьяна и именно поэтому должна превосходно выглядеть и бегло говорить по-английски.

Уже семь часов утра, и Мэри пора отвозить домой родительскую машину. Как только она переступает порог, я отрубаюсь.

Под конвоем

Пересечь следующую границу решаю в районе города Паксе. До него около семисот километров. Всю дорогу мне приходится снова и снова объяснять свою денежную проблему. Примерно половина водителей, поняв, о чем идет речь, отказывается меня подвозить. Но встречаются и отзывчивые люди. Один из них подбрасывает меня до неопознанной деревни.

Я бреду вдоль трассы и натыкаюсь на мост, рядом с которым торчат старые сваи. Спускаюсь вниз к реке, чтобы сделать пару снимков. За мной увязывается группа мужиков. Они машут руками, что-то орут и жестами показывают, чтобы я спрятал камеру. Я не обращаю на них внимания и делаю свое дело.

Мужики кидаются ко мне, хватают за руки и волокут за собой. Сначала я отбиваюсь, но потом понимаю, что шансов против этой толпы у меня немного. Только через десять минут начинаю догонять, что имею дело с лаосской армией – фишка в том, что местные солдаты не носят военную форму. За мной присылают грузовик и под конвоем доставляют в полицейский участок, который находится в пятидесяти километрах от моста. Там работает единственный в округе военный, который когда-то учил таблицу неправильных английских глаголов. Я понимаю, что, скорее всего, меня попросят удалить кадры из фотоаппарата. Не то чтобы этот мост был невероятно живописным, но из принципа я решаю идти до конца и прячу флешку в носок.

На вопрос, куда делись фотографии, которые я сделал, отвечаю, что уже уничтожил их. Полицейский решает проверить мою ложь и просит отдать ему флешку. Я вываливаю горкой все карточки памяти, которые пылятся в моих карманах. Потом пишу объяснительное письмо на русском языке. В нем проливаю свет на причины моей разведдеятельности под мостом и даю слово пацана, что больше туда не полезу. Тем временем офицер строит солдат и приказывает подогнать транспорт, чтобы перебросить меня в исходную точку. И мы снова бодро мчим с мигалками по лаосской трассе в кабине чего-то очень похожего на белорусский автозак.

Ночь. Меня высаживают ровно на том месте, где я был взят с поличным полдня назад. Я дохожу до ближайшего жилого строения, стучу в дверь и прошу хозяина дать мне ночлег. Он позволяет разместиться на бамбуковой кровати у входа.

К ночи следующего дня я наконец добираюсь до лаосско-тайской границы. Откровенно говоря, я этому безумно рад. Подхожу к окошку пограничного контроля и протягиваю паспорт. Офицер смотрит на мой документ и произносит магическое “fifty thousand[29]” – ему очень хочется взять с меня деньги за выездной штамп. Усталыми жестами прошу его позвать офицера заставы. Он недовольно вздыхает, ставит штамп и произносит:

– See you again in Lao PDR![30]

Тайский автостоп

Помню тайского пограничника, который удивленно спрашивает меня:

– Single entry?[31]

– Yes, sir. After Thai I’m going to visit Malaysia.[32]

– Oh, ok. Welcome to Thai![33]

Пограничник не случайно удивляется моей одноразовой визе. В Таиланде живут десятки тысяч иностранцев, и чаще всего они прибывают в страну по туристической наклейке с двойным въездом. Теоретически такая виза дает право на полугодовое пребывание в стране, но за это время ты обязан выехать из Таиланда хотя бы на несколько минут в любую другую страну. Чаще всего на visa run туристы отправляются именно в Лаос.

За несколько дней до пересечения тайской границы я связался с Вераснем и Женей, белорусскими ребятами, которые пару лет назад отвезли на мыс Горн обычный кухонный табурет. Они проехали автостопом практически через все страны Центральной и Южной Америки, теперь же бороздят Юго-Восточную Азию. Мы договариваемся встретиться в городе с очень громким названием Накхонратчасима.

Я выхожу на трассу и вытягиваю руку. Не проходит и минуты, как передо мной останавливается машина. Сначала я думаю, что это везение, но быстро понимаю, что Таиланд не шутит с гостеприимством.

Мои тайские спутники выглядят как студенты первого курса. На ломаном английском они спрашивают, почему я не воспользовался автобусом. Ребята не догоняют, что такое автостоп, им кажется, что со мной стряслась какая-то неприятность, раз я стою на трассе. Пытаюсь объяснить, что у меня всего лишь нет денег на билет, поэтому я езжу на попутках, но моя финансовая ситуация кажется им слишком ужасной. Ребята тут же звонят своим друзьям и очень эмоционально рассказывают последним о несчастном иностранце.

Мы добираемся до первого приграничного города Убон. Там нас встречает машина с ребятами того же возраста. Теперь моим нелегким положением заняты восемь голов. В результате дискуссии на свет рождается идея посадить иностранца на прямой автобус до Накхонратчасимы. Мы едем на автовокзал, но все автобусы уже отчалили, а следующий будет только завтра. Ребята предлагают мне заночевать у них, но я спешу и прошу отвезти меня на трассу. Но тайцы не могут бросить белоруса в беде – и мы едем в полицейский участок, где ребята рассказывают копам про бедного чужеземца и те сразу же останавливают для меня попутку. На прощание пацаны суют мне в карман пятьсот бат – это что-то около пятнадцати баксов, – чтобы я смог расплатиться с тем, кто меня подвезет.

От полицейского участка до полицейского участка, от заправки до заправки я добираюсь до Накхонратчасимы. Последний отрезок пути проезжаю в открытом кузове пикапа, вместе с когортой сонных детей. За это время я успеваю дочитать оставшиеся пару сотен страниц “Бродяг Дхармы”. Наконец в четыре утра я выпрыгиваю из кузова неподалеку от громадного монастыря. Будить монахов в столь ранний час неприлично, и я расставляю палатку по соседству с кельями.

За последний год самые разные люди в самых странных ситуациях помогали мне прорываться вперед. Я успевал сказать им спасибо, и мы навсегда расставались. Многих из них я до сих пор не знаю по имени. Случается, мой мозг сверлят мысли о том, что именно меня стоит называть потребителем в самом плохом смысле этого слова – я потребляю не товар, но хорошее отношение людей, и часто в одностороннем порядке.

Накхонратчасима – город крупный, но этот факт не мешает бродягам с большой дороги найти друг друга по внутреннему компасу. Я встречаю Верасня и Женю посреди города, они, как и я, бродят в поисках сигнала wi-fi. По ребятам сразу видно, что они отлично подкованы опытом годового скитания по Южной Америке с табуретом в руках – ничего лишнего с собой не возят. Оба их рюкзака по объему меньше, чем один мой. Верасень иронично смеется:

– Ничего-ничего! Я сделаю тебе как-нибудь ревизию.

Следующую неделю мы проводим в монастырях и на пляжах. Друзья помогают мне снимать материал для журнала, мы бесконечно травим байки и балдеем на ветру в кузовах пикапов. Тайский автостоп настолько хорош, что мы передвигаемся по стране быстрее, чем на любом общественном транспорте. Неплохим образчиком местной доброжелательности служат молодые пацаны, которые едут из магазина домой, но знакомятся с нами и отвозят нас за сотню с лишним километров на море.

Время на побережье течет неторопливо – мы едим рис с морскими гадами, листаем книжки и лежим на соленых волнах. Генеральным спонсором интернет-трафика выступает прибрежная кафеха, а свежие фрукты поставляет парочка растущих неподалеку манговых деревьев. Но скоро приходит время, когда моим товарищам пора ехать дальше, в Малайзию. Мы вместе доезжаем до Паттайи, и здесь наши пути расходятся – Верасень и Женя устремляются на юг, а я углубляюсь в город.

2556 год

Многие бродяги не справляются с натиском одиночества и после нескольких месяцев дороги возвращаются домой. Бытовые неурядицы на самом деле переносятся гораздо легче, чем одиночество. Двадцать четыре часа в сутки быть ответственным за все, что с тобой происходит, разговаривать с людьми только формальными фразами, на которых строятся случайные знакомства, и не иметь возможности делегировать кому-нибудь хотя бы часть своих ежедневных обязанностей – вот основная трудность. Я уверен, что каждый, кто жил в дороге, в первую очередь научился ценить близких и просто своих. Вот и сейчас, простившись с Вераснем и Женей, я точно знаю, что впереди снова та самая стена, о которую разбился вдребезги не один путешественник.

В Паттайе много русских. Я надеюсь, что тут мне подфартит с какой-нибудь подработкой в туристической сфере и я смогу поднакопить денег на перелет через океан. Но с первых же минут все планы летят под откос. Как только я пересекаю городскую черту, мои уши вспарывает любимая музыка дальнобойщиков и таксистов. Многие кафехи Паттайи имеют в штате артистов, которые по заказу могут исполнить “че-нить нормальное”, “чтобы за душу” или “ну ты знаешь, как в том фильме”.

Я брожу по центральным улицам и понимаю, что отсюда нужно скорее рвать когти. Полные перезрелые самки выгуливают синтетические платья азиатских кутюрье в красно-черную полоску с надписью Rich из пластмассовых стразов, которые сыплются на землю, словно звезды с неба. Их кавалеры, в тонированных до абсолютной мглы очках, шортах марки Adidas, оранжевых майках-сетях без рукавов и, конечно, с неизменными вьетнамками на ногах, потягивают холодный пивас. Я уже вижу, как мне придется подносить экзотические напитки этим постсоветским туристам. Внутри меня все сжимается.

Я сбегаю из Паттайи в тот же день. Кроссовки, добытые в Шанхае, приходят в негодность после китайско-лаосских приключений, и по дороге на трассу я прикупаю себе на последние десять баксов удобные бэушки в торговой палатке у обочины.

От Паттайи до Бангкока всего пара сотен километров. Машину приходится ждать не больше трех минут. Чаще всего останавливаются пикапы – наверное, Таиланд одна из немногих стран, где разрешено перевозить людей в кузове такой машины. Я запрыгиваю и ложусь на дно кузова. Минералка без газа спасает от жары, которую приносит небо без туч.

В Бангкок въезжаю на старой “тойоте”. Меня подвозит семья с маленьким ребенком, которого за неимением свободных мест сажают мне на колени. По дороге к столице Таиланда сердобольные водители несколько раз кормят меня и щедро одаривают деньгами. В конце поездки я выгребаю из своих карманов что-то около семидесяти долларов. Кажется, путешествие автостопом по этой стране – очень прибыльное дело.

Бангкок – город гигантских размеров с довольно бестолковой сетью общественного транспорта. Метро есть далеко не во всех частях города, и проезд в нем, по местным меркам, удовольствие довольно дорогое. Автобусы принадлежат частным компаниям и, видимо, поэтому не имеют никакого расписания. Пытаться сориентироваться здесь по Google Maps – абсолютно бессмысленное занятие: зачастую транспорт, который выдает поисковик, уже давно не ходит или ходит не туда. Местные таксисты, такие же фокусники, как и везде в Азии, могут смело накрутить пару кругов или отвезти в место Х за плату, помноженную на N. Словом, с транспортом здесь беда. Кажется, самый быстрый и регулярный рейс – это лодка по реке Чаупхрая, на ней нет пробок, и благодаря сильной извилистости она оплетает большую часть города.

Подаренные мне деньги я спускаю на жилье и еду. Заселяюсь в самый дешевый хостел города, который больше напоминает берлинский сквот. Все стены забиты граффити, полупьяные европейцы бегают с этажа на этаж – повсюду висит стойкий запах марихуаны.

На носу 2556 год по буддистскому календарю. В этот день по тайской традиции люди по всей стране обливают друг друга водой и вымазывают глиной – в преддверии праздника все магазины завалены водяными пистолетами. Кажется, город ожидает знатное сражение!

Хозяин хостела, француз израильского происхождения с дредами до пупа, оснащает каждого своего постояльца отличной пушкой, и в назначенный день с самого утра битва начинается.

Сначала мы устраиваем разборки внутри хостела – во всех смыслах мочим друг друга из пластиковых пушек, а также заливаем водой бильярдный стол и сцену для музыкальных выступлений. Затем шумной интернациональной толпой устремляемся на улицу, чтобы завалить там все живое.

В этот день, покидая любое здание, ты сразу становишься легкой мишенью. Враг может появиться отовсюду. Работник магазина скрывает ствол под прилавком и, как только ты поворачиваешься к нему спиной, не задумываясь, обдает тебя струей воды, специально охлажденной в морозильнике. Подлец может прятаться в кузове пикапа или салоне автобуса, который проезжает мимо, он может открыть огонь из окна, с балкона или крыши. В любой момент ты рискуешь попасть под перекрестный обстрел.

Я сражаюсь на улицах города до последнего. В три часа ночи под мелким дождем возвращаюсь промокший до нитки в хостел, который после безбашенного праздника выглядит как одна большая душевая кабина. Несколько следующих дней общая комната для двадцати постояльцев скорее напоминает больничную палату – все непрерывно чихают, кашляют и сморкаются.

Тайский Новый год привел меня в чувство. Весь последний месяц меня не покидали мысли об Оле. Я все пытался взвесить, что мне дороже – резкость одиночества или тепло близости. Этим утром я наконец признался себе, что взвешивать нечего – я хочу быть с ней. Это откровение так твердо и категорично прозвучало в сознании, что я вздрогнул от удивления. Я пишу письмо Оле и прошу ее приехать. Она соглашается и уже через пару часов скидывает мне копию билета на чартер до Бангкока.

Если проанализировать, почему я решаюсь на этот союз, который без сомнений наложит серьезный отпечаток на характер моего путешествия и глубину переживаний, то все, что я могу сказать: я устал от космоса. Есть такое слово, которое нельзя произносить вслух, – “свобода”. Оказывается, свобода дурит нас не хуже денег! Быть свободным и быть миллионером по сути одно и то же – у тебя есть все. Только что делать с тем, у чего нет границ, никто толком не знает. Умножай бесконечность, дели бесконечность, вычитай, складывай, извлекай корень, возводи в степень – все без толку. Любое действие бесполезно, пока тебе не на чем стоять, пока у тебя нет “для чего”, “для кого” или “с кем”.

Я встречаю Олю в аэропорту, вешаю на шею и отвожу в город. Теперь я буду чаще есть, спать под крышей и бегать в душ. Теперь, когда я говорю “я”, читай “мы”.

Ключ к кругосветке

Верасень и Женя надоумили меня вместо Австралии, куда я планировал двинуться после Азии, попытаться получить визу в США. За пару недель до прилета Оли я сообщил ей об этом решении. Честно признаться, я никогда в жизни не собрал бы такую стопку бумаг для посольства, которую Оля выложила передо мной в номере хостела.

Следующие несколько дней мы оттачиваем нашу визовую легенду, дорабатываем документы, а по ночам, когда жара спадает, гуляем по городу. В ночь перед днем Х мы вдруг вспоминаем, что еще не распечатали фейковые банковские счета. Немного магии – и они выглядят достаточно убедительно, по семь штук баксов у каждого!

Работа в Таиланде мне так и не далась. Я вынужден одолжить деньги у родителей. Виза и перелет обойдутся мне в тысячу долларов, которую придется отработать в Штатах. Что-то мне подсказывает, что примерно столько же денег я потратил на жизнь за прошедшие полгода моего квеста.

Юго-Восточная Азия – место, на котором споткнулось несчетное количество кругосветных путешественников. Из Таиланда можно двигаться либо в Штаты, либо в Австралию. Перелет в Южную Америку из этой части мира стоит баснословных денег, восстановить которые, скажем, в Перу будет весьма непросто. Если же попытаться попасть в Австралию или США, крайне велик риск получить отказ в визе. В таком случае ты все равно потеряешь приличную сумму денег на посольских сборах и останешься ни с чем. Я лично знаю по крайней мере с десяток бродяг, которые не смогли пробить брешь в этой бюрократической стене.

И вот наконец настал день, который решит судьбу моей кругосветки. Я натягиваю на себя самую чистую майку и единственные брюки с небольшим пятнышком мазута на попе. На ногах – недавно приобретенные кроссовки Puma. Оля впрыгивает в платье и босоножки. Мы выходим из самого дешевого номера в этом городе – в дверях зияет дыра размером с кулак и напрочь отсутствует замок. Кажется, мы полностью готовы подаваться на журналистскую визу в США.

Мы стоим в соседних очередях. Тайская старушка, украшенная гроздьями золотых колец, отходит от стойки, и к окну протискивается Ольга. За стеклом молодой афроамериканец пьет свой утренний капучино. Оля начинает игру глазками и одновременно уверенно шелестит бумагами. Они разговаривают около десяти минут. Парень выглядит озабоченным и удивленным. Похоже, что все идет по плану. Но вдруг Оля забирает свои документы из окошка и уходит в зал ожидания. Мы успеваем переглянуться, по ее выражению лица я понимаю, что дело начинает выходить из-под контроля. Я чувствую, как на лбу проступает пот.

Мой офицер – бойкая пышногрудая тайка. Я подаю документы в окошко, и она начинает их внимательно изучать. Вдруг девушка сообщает мне, что ей нужно найти какую-то бумагу. Я слежу за тем, как она углубляется в офисное помещение. Бумага, которую она ищет, затерялась рядом со столом офицера, обслуживавшего Олю. Удивительное совпадение для офиса размером в триста квадратных метров. Кажется, игра начинается.

Стоя ко мне спиной, тайка делает вид, что ищет бумагу в ящике стола, но я вижу, как в непосредственной близости от нее афроамериканец что-то бормочет себе под нос. Я врубаюсь, что девушка пытается незаметно посоветоваться с офицером, который интервьюировал Олю. Мне становится весело от театральности происходящего, приходит успокаивающее чувство уверенности. Скоро девушка возвращается к стопке моих документов.

Далее следует бесконечное количество вопросов о моем опыте работы и заработке, о маршруте и целях поездки. Тайка старается меня запутать, постоянно перескакивая с темы на тему. Но мы с Олей настолько четко отрепетировали свою легенду, что у меня не возникает и тени сомнений:

– Мы собираемся проехать по местам боевой славы легендарного героя белорусской и американской истории Тадеуша Костюшко! – смело выдаю я подготовленную версию. – Ну и, конечно, нам интересна Трасса 66, мэм.

– Ок. Пожалуйста, оплатите визовый сбор в окошке в конце коридора.

– Благодарю, мэм! Хорошего дня, мэм!

Через десять минут мы с Олей встречаемся у окошка оплаты. Кассир разрешает нам сбегать в ближайший банк и разменять деньги. С этого момента больше нет ничего важного. Как говорят альпинисты – ключ на маршруте пройден.

К вечеру южная жара спадает. Босиком и в самой драной на свете майке я забегаю за водой в 7-Eleven. Оля ждет снаружи. Нам нечем оплатить следующую ночь в хостеле, мы спустили на визы все до последней копейки. Но главное, что билеты в Лос-Анджелес из Куала-Лумпура уже лежат в кармане моего рюкзака. Это будет первый в моей жизни полет на самолете.

Потрепанные и счастливые, мы плетемся босиком по горячему асфальту. Оля трещит мне на ухо про романтику профессии журналиста, я улыбаюсь ей дурацкой улыбкой, подпрыгивая на острых камешках. Будущее снова кажется мне вызовом. Я готовлю свои невидимые доспехи для неведомых сражений на берегах Нового Света.

Бесконечный сон

На следующий день в почтовом отделении мы получаем свои визы типа “I”. Вприпрыжку вниз по лестнице выбегаем в духоту Бангкока. Возвращаться в этом городе нам больше некуда, но это нас не тревожит. Мы добираемся до вокзала и проникаем зайцами на поезд, который движется в направлении Малайзии.

Всю следующую неделю мы живем в буддистских монастырях и на пляжах. В очередном монастыре настоятель приглашает нас на похороны пожилой женщины. Процесс захоронения в Таиланде скорее напоминает празднование дня рождения – льется веселая тайская музыка, никто из родственников и друзей не плачет, люди спокойно прощаются с духом усопшего и дарят ему подарки. Часто это очень практичные вещи: комнатный вентилятор, электрочайник или термос. Все подарки умершему после погребального обряда передают в местный монастырь.

Я так привык к полевым условиям, что монастыри и обряды не кажутся мне чем-то захватывающим, но Оля, очевидно, переживает внутренние бури. Мне нравится наблюдать за тем, как она пытается скрыть свои эмоции, запрятать подальше себя настоящую, чтобы выглядеть матерой путешественницей.

Скоро Оля и вправду превратится из домашней девочки в смелую цыганку. Мы сами не заметим этой метаморфозы. Нам выпадет суровая дорога. Слишком часто придется пристально смотреть по сторонам, слишком редко – в зеркало. Но пока в нашем распоряжении последние беспечные азиатские дни, и мы неспешно пробираемся в малайзийском направлении по трассе вдоль побережья.

Теплой ночью, сидя на берегу Сиамского залива, я неожиданно получаю в Facebook сообщение от незнакомого человека:

Я смотрю на фотографию профиля и вспоминаю, что действительно года три назад познакомился с парнем Лешей на границе с Украиной. Мы с Олей прикидываем, что до самолета в Лос-Анджелес у нас есть еще несколько свободных недель, и решаем двинуть в гости. Тем более что остров Пхукет расположен в Андаманском море, которое, поговаривают, намного чище Сиамского залива.

После недельных путешествий по кельям мы прекрасно отсыпаемся в Лехиных апартаментах. Он показывает нам секретный пляж, попасть на который можно только через дыру в заборе на окраине Пхукета. Это обособленное райское местечко запросто подошло бы для съемок рекламы батончика Bounty. Мы днями зависаем на этом пляже, скрываясь от туристической суеты, а по вечерам возвращаемся в город, чтобы полакомиться свежесрубленными кокосами.

Дни на острове пролетают быстро. Мы с Олей будто стараемся делать меньше движений, чтобы как следует отдохнуть перед новым континентом. Нам тревожно думать о предстоящей жизни в Америке. У нас нет четкого плана по покорению Штатов, нет денег на жизнь в дорогой стране, нет связей, которые упростили бы поиск работы. Леха советует нам гнать эти мысли к чертям и уговаривает пройти курс медитации – из тех, что бесплатно проводятся в специальных центрах по всему миру. По его словам, это лучшее, что мы можем предпринять для подготовки к отчаянным временам. Лешины слова звучат убедительно. В интернете мы находим центр медитации, который расположен как раз по дороге в Куала-Лумпур – на малайзийском острове Пинанг.

Скоро Леша улетает обратно в Минск. Я передаю ему свою палатку – в Штатах она мне не понадобится. Леха вывозит нас на скутере до трассы на Малайзию. Мы тепло прощаемся, чтобы снова разойтись по своим дорогам.

Очередной тайский пограничник с удивлением спрашивает, почему у меня single entry виза. С таким же изумлением нас встречает его малайзийский коллега:

– Вы что, не собираетесь обратно в Таиланд?

– В Малайзии должно быть интереснее!

Пограничник смеется и вклеивает въездную наклейку в паспорт. Кстати, Малайзия – единственная безвизовая для белорусов страна в Юго-Восточной Азии.

Мы пересекаем границу в национальном парке Тхале-Бан. Здесь фактически нет транспортных сообщений. За час мимо нас проезжает буквально несколько машин. В другой ситуации такой несерьезный поток транспорта меня вряд ли взволновал бы, но сегодня мы спешим на медитацию, а значит, до темноты по-любому нужно успеть на паром до Пинанга.

Впереди посреди лесной дороги маячит последний пограничный блокпост. Военные с любопытством рассматривают визы в наших паспортах – спешить им абсолютно некуда. Мы просим их остановить для нас машину, и как на заказ из-за поворота появляется маленькая “маздочка”.

Ровно в назначенное время мы прибываем на главное кладбище острова – отсюда организована доставка людей в медитационный центр. Мы с Олей не успеваем как следует попрощаться, как нас уже разводят по разным корпусам: “М” и “Ж”. Далее нас ждет десятидневный обет молчания, ежедневный подъем в полпятого и сто часов медитации. В этом месте мы получим одно из ценнейших умений, приобретенных за всю кругосветку, – практический навык концентрации и управления собственным вниманием. Это умение не раз вытянет нас из объятий собственных суеверий и сгладит остроту дорожных конфликтов.

На протяжении курса любое общение между участниками группы запрещено, поэтому только спустя десять дней нам удается познакомиться с теми, кто терпеливо сидел рядом. Дима, Данила и китаянка Лала колесят автостопом по Азии, причем Данила с Лалой успели погонять еще и по Австралии. Все вместе мы вдоль и поперек прочесываем остров и травим дорожные байки. За десять дней у нас накапливается столько энергии, что хоть пешком в Куала-Лумпур иди. Сейчас ребята хотят добраться до Таиланда и заселиться на какой-нибудь необитаемый остров. Через месяц я узнаю, что у них все получилось – они спят под самодельным навесом из пальмовых листьев и ловят рыбу при помощи остроги. А еще через год мне напишет Данила и сообщит, что у них с Лалой родился сын.

Я стою в очереди на посадку в самолет, который перенесет меня через океан. Оглядываюсь назад, и кажется, будто все, что со мной произошло, на самом деле просто игра моего сознания. Это похоже на затяжной сон. Может, я сижу сейчас за партой в университете и просто закрыл глаза?

Прозвенит звонок, закончится пара, я схвачу свой шестидесятилитровый рюкзак и спущусь на первый этаж, где растет пахучий хвойный лес. В тумане, по тропе среди сухого камыша, я проберусь к озеру и там найду старую ржавую лодку. Будет сильно шуметь ветер. Я сожму зубы до пульсации в ушах и стану на весло. Я переплыву холодный синий Берингов пролив и, обессилев, сойду на землю у массивных деревянных ворот, которые служат входом в степь. Высохший остов ворот будет покрыт багряной потрескавшейся краской. Через ворота я выйду на равнину и буду постоянно оглядываться, пока они совсем не исчезнут из вида. Я буду идти до тех пор, пока не окажусь в абсолютной пустоте.

Через сотню лет никого из нас не останется. Как здорово, что мы здесь так ненадолго. Бояться нечего – всему один конец. Мы сольемся в единый поток, чтобы все забыть и родиться заново. Мы ветер, наши слова просто игра.

Самолет набирает высоту, в наушниках играет Michael Pitt – “That Day”. Я счастлив и говорю себе: “Прощай!”