Ромашки

Наталья Мазуркевич

Ромашки

Садилось солнце. Но, хоть уже значительно похолодало, Сатияра оставалась стоять на площади Семи фонтанов. Она знала, что впереди еще несколько часов прозябания на холодном, сыром ветре, скрючившись и обхватив тельце руками. Девочка сидела прямо на мостовой, когда от голода подкашивались ноги, когда перед глазами плыло, когда она ощущала лед, медленно распространяющийся от самого сердца. Она куталась поплотнее в свой старый полинявший платок, пытаясь прикрыть то, что не защищало старое, в заплатках рубище. Она продавала ромашки каждый день, сколько себя помнила. И сегодняшний день не стал для нее исключением.

Когда рядом с ее цветами упал молодой мужчина, она встрепенулась, но только для того, чтобы подвинуть драгоценные растения к себе поближе, опасаясь, что незнакомец может их задеть.

– Пожалуйста, – еле слышно попросил он, – кто-нибудь… мне так нужен Дилон… я должен успеть…

Мужчина поднялся на кулаках, но тут же обессилено свалился вниз. Яра молчала. Она, как и любой другой обитатель городского дна, знала Дилона, знала, зачем его ищут вот такие юнцы, проигрывавшие в карты все: от шпаги до невесты. И никакого сочувствия к ним Яра не имела. Она и сейчас презрительно взглянула на опустившегося аристократа, а холенные некогда руки выдавали его с лихвой, как и правильные черты лица.

Он поднялся и, как пьяный, побрел дальше, не видя перед собой ничего. Едва он скрылся, Яра забыла о нем, полностью отключаясь от действительности. Можно было сказать, она спит с открытыми глазами или грезит наяву, но это было бы неверно. Она не спала и не грезила. Она просто не думала ни о чем, и ничто не существовало для нее в этот миг.

Яра ушла с площади только после полуночи, собрала горшочки с непроданными цветами, околевшими, как и она, за день. И, толкая перед собой, импровизированную тележку из хлама, собранного ею на свалке, медленно поплелась домой. Хотя и домом сложно было назвать то, где ютилась девочка. Подвал заброшенного приюта для душевнобольных – место, где жили все бродяги и где любой мог снять себе девочку на ночь любого возраста, заказать ограбление или избиение. Бродяги брались за любую работу – лишь бы платили столь желанной звонкой монетой.

Яра шла, не замечая ничего вокруг, но тележка уперлась в преграду, ромашки качнулись, но не упали. Девочка недовольно глянула перед собой. На холодном заблеванном камне лежал тот самый мужчина, что так жаждал увидеть Дилона. Сейчас он выглядел еще более жалко, и Яра, испытывая нечто среднее между удовлетворением от его падения и жалостью, склонилась над ним.

– Эй, вы в порядке?

Она тронула его за плечо, с трудом перевернула на спину и коснулась лба. У мужчины был жар.

– Проснитесь. – Она вновь потрясла его за плечо.

Он открыл мутные глаза и, вцепившись в нее, поднялся. С ощутимым трудом встал и едва не упал вновь. Если бы не девочка, он бы наверняка разбил себе еще что-нибудь, ударившись о мостовую.

– Идем, – безрадостно позвала Яра, толкая тележку вперед. Теперь идти было много сложнее. Единственное колесо тележки то и дело застревало между камнями, а тяжелая рука незнакомца вминала в землю, но Яра упорно шла, не обращая внимания на собственную боль. Она привыкла к такой жизни и другого никогда не знала.

Они достигли подвала только через час. На отшибе, в сыром и хмуром месте, где постоянно вспыхивали эпидемии, дом не привлекал никакого внимания властей. Но заманивал бездомных. Яра объехала дверь, из-под которой пробивался тоненький лучик света, и направилась дальше. В самом холодном уголке больничного подвала, она сделала себе гнездо.

Она спустилась первой, расставила ромашки на полочки и только затем помогла спуститься мужчине. Едва его голова коснулась комка тряпок, служивших Яре подушкой, он забылся тяжелым сном. Она легла рядом, благодаря небеса, что от него не пахло, и заснула, прижавшись к нему, – так было теплее.

Девочка проснулась с рассветом. Отодвинула руку незнакомца, которую во сне он перекинул через нее, сбегала на улицу за водой и, полив ромашки, обернулась к мужчине. Он уже проснулся и с тревогой следил за ее хаотичными перемещениями.

– Можешь уходить, – зло разрешила Яра, чувствуя его нерешительность. – И больше не возвращайся. Ты здесь нежеланный гость.

– Я знаю, – тихо и как-то обреченно ответил он. – Но я не могу вернуться, пока не исправлю то, что натворил. Мне нужен Дилон, как мне его найти?

– Убирайся отсюда, – крикнула на него Яра. – Никто тебе не скажет, где он.

– Но мне нужно… – продолжал настаивать мужчина.

– Вали отсюда, – Яра потеряла терпение и кинула в него палку. У нее было еще много таких заготовок для полочек, но все равно стало жалко. И она добавила уже тише: – Мы для вас никто, и вы для нас выродки. Уходи, если кто услышит, придет и изобьет тебя.

– Я не могу, – хрипло сказал он. – Если я не успею, пострадают очень многие. Вся моя семья погибнет, ты понимаешь?

«Нет», – хотела крикнуть ему в лицо Яра. Откуда ей было знать, что такое семья. Сироте, оставленной на мосту, чудом не попавшей под колеса и поднятой сердобольной нищенкой. Лучше бы она оставила ее там. Лучше смерть, чем такая жизнь, но это не ее выбор.

– Ничем не могу помочь, – сказала Яра, почему-то ей стало стыдно за свой гнев. – Даже если я отведу тебя, Дилон не примет. Ты никто. А там сейчас какие-то важные дела.

– Прошу тебя. – Он встал на колени, и Яра, несмотря на всю ненависть, кивнула.

– Старое здание оперного театра, там, в подвале, начинается ход. Все, больше я не знаю.

– Спасибо, – поблагодарил он ее и, взяв за руку, попрощался. В ладони у Яры осталась лежать золотая монета.

Девочка глянула вслед уходящему человеку и спрятала монету в один из горшков. Пригодится.

Она как обычно торговала цветами на площади, когда по мостовой проскакали гвардейцы, а следом за ними, хватая за загривок попрошаек, нищих, калек и других представителей низших слоев общества, метнулись солдаты. Яра не хотела бросать с трудом выращенные ромашки, но тюрьма пугала ее больше. Она рванула в переулок, но не успела пересечь даже своеобразной границы между площадью и кварталом, когда почувствовала острую боль в ногах и упала. Солдат довольно опустил хлыст и крикнул другого. На шее Яры застегнулся ошейник, и ее, как и всех остальных, загнали в повозку и повезли к зданию тюрьмы.

В повозке было шумно. Одни рыдали, другие молились, третьи проклинали короля и всю свиту, четвертые сидели молча и смотрели перед собой. К таковым принадлежала и Яра. Нет, страшно было и ей, но ощущая свою полную беззащитность, она имела смелость признать свою беспомощность.

Их привезли и, ругаясь, развели по камерам. От пяти до десяти человек в одной. Яра попала к женщинам средних лет. Потасканные жизнью, с сумасшедшими глазами и клеймом профессии на теле, они отнеслись к новенькой неодобрительно, и, быстро осмотрев ее тельце, наградили пинком. Яра не сопротивлялась, зная, что может быть и хуже. Лишь одна из них отнеслась к девочке с сочувствием, даже поделилась тряпкой, которая на удивление хорошо грела.

Вечером эта женщина ушла и вернулась только утром, с синяками под глазами и кровоподтеком на щеке. Она была не одинока. Троих из обитательниц камеры забирали на ночь солдаты. Одна так и не вернулась.

Что с ней будет дальше, Яра не знала. Солдаты ничего не говорили, но паек выдавали и на нее. Да и та женщина, ее звали Литас, взяла ее под свою опеку и делилась собственной порцией, превышавшей доли остальных.

Из перешептываний заключенных, Яра узнала, что тем же днем, когда ее привели сюда, Дилона убили гвардейцы, а его сообщников казнили вчера на главной площади. Лорд Шельдон в очередной раз оправдал доверие короля. Той же ночью Яра заболела.

– Ваша светлость, – обратилась к Эльвасу Шельдону, младший лейтенант Сатила. – Прошу выделить мне какие-нибудь лекарства.

– Причины?

– В камере заболела девочка и…

– И? – Лорд недовольно воззрился на подчиненную.

– Она маленькая, и было бы лучше отправить ее в приют.

– Государство разорится, если всех побродяжек будет пристраивать в приюты. Только воровок там и не хватает.

– Но она не воровала! – вступилась за девочку Сатила. – Она просто торговала цветами, когда случилась облава.

– Какими цветами? – спросил, нахмурившись, лорд.

– Ромашками, – непонимающе ответила подчиненная и зачем-то добавила: – Она выращивает их на подоконнике в подвале.

– Маленькая, с пушистыми светлыми вьющимися волосиками? – уточнил мужчина.

– Да, – подтвердила Сатила.

– Пусть ей вызовут врача и переведут в другую камеру, скажешь – я распорядился, – Лорд Шельдон устало опустился на стул. – Присмотри за ней, обо всем докладывай. Сегодня я буду в управлении весь день.

– Так точно, ваша светлость.

Когда Сатила с доктором и стражей вошла в камеру, там никогда не было. Только девочка, сбросившая с себя тряпку, металась в бреду. На лбу у нее выступила испарина.

– Что с ней? – встревожено спросила Сатила, глядя, как целитель опускается на колени рядом с ребенком.

Он коснулся лба девочки и отдернул руку. На его пальцах таял снег.

– Последняя стадия ледянки, – констатировал мужчина. Девочка начала затихать, и Сатила заметила, как бывшие капельки пота стремительно замерзают. – Почти завершена.

– Что-нибудь можно сделать? Лорд Шельдон…

– Если девочка ему нужна в качестве свидетеля, я могу привести ее в сознание, чтобы сняли показания, – предложил целитель. На его пальцах появилось легкое зеленоватое свечение.

– А вылечить?

Целитель покачал головой.

– Лекарство неизвестно. Я могу только замедлить развитие болезни, но будет много ограничений. Сомневаюсь, что у нее, – мужчина все-таки не сдержался и презрительно поджал губы, – будет возможность соблюсти мои рекомендации.

– Делайте, что можете, и составьте список. Я передам его Лорду. Пусть он сам решит.

Яра очнулась ночью. Вокруг было темно и тепло. И если первое было вполне объяснимо, то второе – непонятно и тревожно. Девочка тихо, стараясь не шуметь, стянула с себя одеяло и, шлепая босыми пятками по полу, поспешила к задернутому шторой окну. Лунный свет с трудом пробивался через тяжелую занавеску, и Яре пришлось приложить усилия, чтобы хоть немного сместить край.

Она с недоумением оглядела себя, чистую – даже под ногтями не было ставшей привычной грязи, в новой ночной рубашке своего размера, с расчесанными и ровно подстриженными волосами. Яра развернулась к кровати и увидела два ряда одинаковых постелей, занятых девочками. По выбивающимся из-под одеяла рукавам, она поняла, что на них такие же рубашки.

«Приют», – пронеслась мысль в ее голове.

Яра не знала, радоваться ей или плакать: с одной стороны сбылись самые смелые мечты юного обитателя улиц, с другой – она не понимала, почему она здесь? Люди с городского дна, как никто иной, знали, что им дорога наверх, пусть даже в дома призрения, закрыта.

Стараясь никого не разбудить, девочка прокралась к выходу, аккуратно отворила створку и выбралась в коридор, притворила за собой дверь и…

– Спать, – зло крикнули ей прямо на ухо. Испугавшись, Яра попыталась отскочить и убежать, но обладательница неприятного скрипучего голоса, старуха лет семидесяти, крепко держала ее чуть выше локтя. – Хождение по коридорам в ночное время запрещено. Наказание – карцер, – надрывно вещала старуха, таща девочку за собой. – Я вас научу выполнять правила. Старая Гарлен вас всех научит, – приговаривала она.

Смотрительница дотащила ее до второй двери, на сей раз перегораживающей коридор, и, звеня ключами, принялась открывать.

– Что случилось? – ласково спросили с той стороны, и Яра, еще не видя обладательницу голоса, прониклась к ней симпатией. Увидев же ее, чуть не расплакалась, так ласково смотрела на нее эта незнакомка с большими добрыми глазами и теплыми ладонями, которые мигом легли на ее худенькие плечи. – Гарлен?

– Эта выбралась из спальни и хулиганила.

– Неправда, – воскликнула Яра, сжимая кулаки. – Вы врете.

– Тише. Сейчас мы пойдем, выпьем чаю, и ты мне расскажешь все, что тебя беспокоит. Ты же поэтому ушла из спальни?

– Да, – тихо признала Яра.

– Вот и славно. Гарлен, возвращайтесь на пост, – коротко распорядилась женщина и, не выпуская Яриной ладошки, повела ее куда-то.

Они пришли в светлый – под потолком летали холодные огоньки – кабинет. По его периметру располагались полки, уставленные разными мелкими и крупными, фарфоровыми и деревянными, грубыми и тонкой работы статуэтками.

– Можешь взять, что понравится, – позволила женщина, опускаясь в кресло. Яра села на стул напротив, жадно изучая со своего места коллекцию. – Меня зовут госпожа Арисия де Клее, – представилась она. – А тебя?

– Яра, – буркнула в ответ девочка. Процедуру представления она не любила. У всех была хотя бы фамилия, у нее же даже имя было чужое, просто другого не вспомнили, когда хотели как-то ее обозвать, чтобы выделить среди обитателей подвалов.

– Хорошее имя, – одобрила Арисия и улыбнулась. Яра чуть скривила уголки губ, все еще злясь.

– Почему я здесь? – подозрительно спросила девочка, пристально, совсем по-взрослому глядя на женщину.

– О тебе некому было позаботиться, – начала было объяснять женщина, но напоролась на злой взгляд девочки. – Хорошо, я не буду врать. Один человек попросил за тебя и оплатил содержание.

– Кто он? Зачем ему это? И… долго я могу оставаться здесь?

– Пока не вырастешь. На остальные вопросы, прости, ответить не имею права.

– Все равно спасибо.

– Не за что. Выбрала себе товарища? Забирай и носи его с собой.

Яра благодарно закивала и робко показала на медного дракончика тонкой работы. Де Клее сняла статуэтку и протянула девочке.

– Береги себя и его. Теперь ты не одна. Запомнишь? Вот и славно.

Приют стал для Яры новым домом. Пусть и не таким волшебным и величественным, как бывают дворцы, но своим. И уже это для девочки с улицы дорого стоило.

Она начала ходить в школу, в небольшое двухэтажное здание недалеко от приюта. Каждое утро их будили с рассветом, кормили и отправляли в дорогу. Недолгую, но захватывающую. И совсем не холодную. Ведь у всех обитателей приюта всегда была теплая одежда. Пускай с чужого плеча, пускай с заплатами, но теплая и своя: ее никто не отбирал, никто не портил. Здесь ценили свой труд и чужой. Ценили и берегли.

У Яры же была совсем новая шубка. Лисья, ярко-рыжего цвета, с пышным воротником, как у взрослых леди. Яре нравилось ходить в ней по городу, и в школу девочка шла с особенным удовольствием. Это уже там, она вновь станет безродной тупицей, не умеющей писать, но по дороге… По дороге она может немного помечтать.

Этот день выдался особенно счастливым для девочки. Она впервые написала диктант без ошибок. Для выходца с улиц – это была настоящая победа. А для одноклассников – еще один повод презрительно хмыкнуть. Но ее не волновали их ухмылки, их жирные и грубые, как ей казалось, лица. Она была по-настоящему, как бывает только в самые светлые моменты жизни, счастлива и рада всему, что ее окружало.

И она хотела немного продлить свою радость. Хоть на минутку больше почувствовать себя одной из них, из свободных и уверенных в завтрашнем дне. Одержимая этой жаждой, она не пошла короткой дорогой, предпочтя долгий, через самый центр, путь.

Городская площадь пустовала. Снегопад распугал всех прохожих, а бедняки попрятались по подвалам, не желая лишний раз показываться, нет, не страже, а зиме. С болью в сердце она оглядела знакомую до мелочей площадь, присела у места, где еще год назад продавал цветы, коснулась холодных камней.

– Эй, неча тут сидеть. Иди к своим, рыжая крыса, – недовольно гаркнула на нее старуха. Она подошла со спины и занесла над девочкой клюку, желая напугать.

Яра быстро поднялась на ноги и отступила назад.

– Простите. – Она потупилась. Старших она уважала еще с подвала. Там выживали только самые стойкие, прожженные интриганы. И если кто-то думал, что самые хитрые обитают при дворе, он просто не был на дне.

– Простите, простите, – начала передразнивать ее старуха. – Пришла и место занимает. Не твое и не сиди тут. Здесь вообще цветы продают. Не видишь! – И она ткнула палкой на замершую от мороза ромашку, скрытую от любопытных глаз в расщелине.

Бедное растение сжало листочки и отчаянно боролось за свою жизнь, но холод с каждым мгновением ослаблял ее порыв. Яре стало жалко растение, но еще больнее ей стало при виде горшка. Это был ее горшок. Самодельный, из веточек, связанных между собой.

Яра наклонилась, чтобы поднять его с земли, когда почувствовала боль в запястьях.

– Не твое – так не трожь. Плати, если так надо! – прикрикнула старуха и вновь занесла клюку.

– Это мои ромашки, – чуть не плача от боли ли в руках, или в сердце, воскликнула девочка.

– Твои? Нет, это мои ромашки. Я ими уже год торгую.

– А раньше они были моими! Я! Я их вырастила! Отдайте! – Яра заплакала.

– Твои? Так Ярка-цветочница ты? Живая ходишь? В лисе? – накинулась на нее старуха. – Ходишь-расхаживаешь, вся такая причесанная, красивая, в тепленьком, а знаешь, что с нами стало? Ангелочек ты наш, так вот кто Дилона страже сдал? И по чем ныне предательство? Не озвучишь? Сколько получила за смерть всего подвала?

– Я не… – Яра не знала, что ответить. Она не верила своим ушам, она не верила, что виновата именно она. Она же никого не предавала. Это ложь. Это не может быть правдой.

Девочка сжала в кармане маленького медного дракончика. Он помогал, когда ей было тяжело, помог и в этот раз.

– Вы лжете, – громко ответила девочка.

– Если я лгу, – старуха расплылась в беззубой улыбке, – сходи на место подвала. Глянь, что сталось с нашим убежищем. Знаешь, сколькие погибли той зимой? А скольких мы недосчитаемся этой?!

Яра не знала, что ответить. Она переводила взгляд с ромашки на старуху и не знала, где выход.

– Яра? – ее окликнула подруга. Слава всем богам, Кати тоже решила прогуляться.

– Мне пора, – быстро сказала девочка и, подхватив горшок с ромашкой, бросилась к переминавшейся с ноги на ноги Кати. Вслед ей понеслись проклятия.

– Зачем ты разговариваешь с отбросами? – удивилась Кати. Глянула на зажатый в руках собеседницы горшок и вздернула бровки: – Еще и пачкаешься. Эта ромашка, кому она нужна. Дай-ка? – Девочка вырвала из рук Яры горшок и, замахнувшись, бросила в старуху. – Нищим нищие цветы!

Горшок не долетел. Упал прежде на холодный камень и рассыпался, словно был из трухи. Проскакал всадник в форме стражи, и от растения оторвалась головка. Лепестки же и вовсе рассыпались по снегу.

– Идем уже, – дернула Яру за рукав девочка. – Не разговаривай с этими. Они никто. А ты можешь заразиться. Как думаешь, у мадам хватит средств, чтобы всех вылечить? Не рискуй!

Она дергала и дергала Яру, пока они не ушли с площади, а там… Там их подхватил поток таких же, как и они, выходцев из приюта. А Яра все никак не могла забыть ромашку. Последнюю, как она думала, из выращенных ею когда-то.

Обед прошел мимо нее. Все мысли девочки были устремлены в прошлое. Она раз за разом обдумывала слова старухи. Не верила и верила одновременно. А как не верить, если она одна оказалась в тепле и уюте. И за нее платят. Платят за ее еду, одежду и уход.

Девочка не смогла доесть – не было аппетита. Вместо этого она отправилась к директрисе.

Арисия де Клее – мадам, как ее называли воспитанники, – встретила ее с благодушием, присущим только тем, кто отчаянно бы хотел детей, но не смог их обрести. Мадам де Клее была истинной радетельницей приюта, и попасть именно сюда мечтал бы, пожалуй, каждый выходец со дна.

– Госпожа, я могу задать вам вопрос?

Яра переминалась на пороге.

– Разумеется, – спокойно ответила женщина. Она видела состояние девочки и понимала, что, если сейчас просто уйдет от проблемы, – что-то случится.

– Кто платит за меня? Это… это важно.

– Ты не уйдешь, пока не узнаешь, – предположила женщина и получила резкий кивок в ответ.

– Это очень хороший человек. Уверена, ты слышала о нем. Лорд Шельдон. Не знаю, откуда он узнал о тебе, но твоя история заставила его позаботиться о твоей судьбе. Но это тайна, и ты никому не должна говорить, что я тебе рассказала.

Яра пообещала.

Следующий день выдался по настоящему морозным. Снег под ногами звонко хрустел. Снежки не лепились, но никто не унывал. Сегодня обещали залить каток, и все были в предвкушении скорого катания. Все, кроме Яры. Она шла, то и дело закусывая губу и сжимая в кармане дракончика. Шла с четкой установкой уйти с уроков. Но это она собиралась сделать позже, как все войдут.

Она дождалась, пока не закроется дверь за последним из учеников, и быстро прошмыгнула через ворота на задворки. Изнанку города девочка знала, пожалуй, лучше, чем любой сыщик и даже спустя год все ее движения были четкими, а дорога прямой. Она быстро достигла края, пробежала мимо покосившейся, еще стоявшей оградки и замерла.

Старой больницы не было. Не было провалившейся крыши, не было стен, полурастасканных на очаги, не было входа в подвал. Вместо него зияла дыра. Неровная, едва прикрытая досками.

Яра расчистила вход и медленно стала спускаться. Под ногой проломилась ступенька, и девочка упала на холодную землю. Рука отозвалась болью и холодом. Девочка поднесла ее к свету и вскрикнула: по ладони текла кровь. Медленно, но больно.

В углу, едва различимом в полумраке, что-то зашевелилось, и девочка отступила назад, едва не напоровшись на штырь.

– Воды, – совсем тихо попросил детский голосок. – Холодно…

Яра подошла ближе и в глубине вонючего тряпья кое-как разглядела маленькую девочку. Девочка куталась в эти тряпки, пытаясь согреться и уснуть, но ничего не получалось. Они не грели, ничего не могло согреть ее уходящую на небо душу. Глаза девочки были затянуты паутинкой. Ледяные чертоги уже распахнули врата, чтобы принять ее душу. Ждать оставалось совсем недолго.

– Страшно… Мама… почему ты не со мной… – плакал обреченный ребенок. Слезы катились по лицу и опадали белыми снежинками. – Мамочка… почему ты ушла?

– Она… не ушла. – Яра медленно подошла к ребенку. Она едва узнала этот голос, едва смогла вспомнить голосок дочери их лекарки. Единственной, кто мог хоть как-то помочь, обитателям подвала. – Она… скоро вернется…

– Яра?.. – Девочка каким-то образом узнала ее. – Яра… Ты вернулась. Они говорили – ты умерла. Все, кто ушел в тот день, не вернулись. И мама… они сказали, она ушла навсегда. Но ты вернулась. И она вернется… Правда?

Она говорила, а голос ее слабел. Яра присела рядом и взяла ее за руку. Ледянки девочка не боялась. Она и сама была ею больна. Когда-то в другой жизни, в той, где на окне цвели ромашки. И единственное, что она могла сделать для этой девочки сейчас, – просто проводить ее в последний путь. И она была с ней. Была, пока не замерзли затянутые дымкой глаза, пока мороз не забрал ее последнее дыхание, пока ее не приняли Ледяные чертоги.

Яра поднялась с колен и медленно вылезла на поверхность. Ей хотелось плакать, но сил едва хватало на шаг. Она медленно брела куда-то вперед, а перед глазами все еще стоял давешний подвал и умирающая девочка. Умирающая по ее вине. Если бы она тогда не сказала, если бы промолчала… Если бы все сложилось иначе…

Девочка медленно шла вдаль. Шубка на ней была расстегнута, но малышка уже не чувствовала холода. Холод уже был в ней. Ей нельзя было простужаться – и в приюте ее берегли от этого, нельзя было ходить босиком – и ее обували, нельзя было глотать снежинки – ее не пускали в снегопад. Ей нельзя было мерзнуть – и ее одевали. Они предусмотрели все, кроме одного – холода в самом сердце. А он уже был там и только ждал своего часа.

Яра остановилась внезапно, почувствовала, как холодеют руки, как медленно уходит зрение, как размывается пейзаж вокруг. Она еще слышала шаги. Легкие, торопливые шаги спешащего человека. Она успела почувствовать чужие губы на своем лбу. Успела услышать скупое мужское «прости» и ощутить знакомый аромат ромашек. Она могла бы успеть еще многое в этом мире, но холод уже был в ней…

Говорят, когда умирают от ледянки, с неба сыплются теплые снежинки. Возможно, это просто поверье, но в этот день с неба падали теплые слезы еще одной ушедшей души.