Ротмистр Гордеев 2

Глава 6

Старина Мерфи оказался прав на все сто: если есть у тебя бутерброд с маслом, он обязательно упадёт. Другими словами, если что-то могло пойти не так, оно обязательно пойдёт не так.

— Ваш план потерпел неудачу, Николай Михалыч. Японцы догадались, где мы попробуем прорваться. Нас ждут, — мрачно констатирует тролль, передавая мне бинокль.

Я подношу его к глазам и грустно вздыхаю: до нашей линии окопов — рукой подать, по прямой версты три-четыре, рукой подать, но видит око да зуб неймёт: наперерез нашему маленькому измученному отряду вылетает добрый эскадрон японской кавалерии.

В другое время и при других обстоятельствах мы бы с ним разобрались, вот только под моим командованием не наберётся и полусотни бойцов, вдобавок мы только что проделали долгий и изнурительный путь в горах. И это я ещё не упомянул про самое главное — боезапас. Его у нас попросту нет, мы пустые. В лучшем случае имеется по два-три патрона на винтовку, причём не у каждого.

А ведь как удачно выбрали момент, сволочи! Подловили, как только мы спустились с гор на равнину, и отрезали путь к нашим. Даже если помчимся как сайгаки в сторону спасительных хребтов, всё равно не успеем. Сотня острых клинков нашинкует нас как капусту.

С надеждой гляжу на Лукашиных, на домового, на командира остатков пулемётной команды Жалдырина, вижу их вопрошающие взгляды и понимаю — все ждут от меня чуда, заранее заготовленного плана, военной хитрости.

Дескать, ты же командир, обязан предвидеть!

Ужасно не хочется разочаровывать людей, поверивших в меня, однако второго плана у меня нет. Я так надеялся тихой сапой проскользнуть мимо японцев и по-быстрому удрать к нашим.

Оказывается, нас просчитали или, скорее всего, аккуратно пасли, пока отряд ковырялся в горах: всех вражеских глаз не вычислишь. Бог знает, какие ещё демонические сущности шли по нашим следам и докладывали японскому командованию.

Падать духом нельзя. Подчинённые не должны видеть слабость командира.

Хлопает несколько одиночных винтовочных выстрелов: кто-то из наших просаживает последние патроны во врага, не дожидаясь приказа.

Ни один всадник не упал — получается, только зря потратили драгоценные патроны. Но распекать некогда. Японцы уже выстраиваются в боевой порядок, их намерения просты как лом в разрезе — нас огибают и берут в полукольцо, специально не замыкая круг. Тактика рассчитана на то, что мы дрогнем и побежим. Тогда самураи будут гнать нас до тех пор, пока не посекут последнего.

От моего решения зависит жизнь почти пяти десятков человеческих душ. Мозг лихорадочно работает, подбирая варианты.

Самый простой выход — поднять руки и сдаться, в слабой надежде, что к нам отнесутся милосердно. Только сейчас не тот случай, я уже в курсе, что после тех дел, что отряд натворил в тылу неприятеля, церемониться с нами не будут. Перебьют, не взирая на поднятые руки. На нас точит зуб добрая половина японской армии. Считается, что воюем мы не совсем по-джентльменски, а таких недолюбливают по обе стороны фронта.

В общем, вариант с белым флагом летит в корзину.

Что остаётся — пустить пулю в лоб? Во-первых, где она — эта пуля? Во-вторых, если и найдётся, лучше засадить её в неприятеля. Помирать так с музыкой, отправив на тот свет как можно больше солдат неприятеля.

Японцы всё ближе, ситуация всё безнадёжней.

— Будем драться! — твёрдо заявляю я.

Маннергейм кивает, по его глазам видно: он тоже готовится достойно встретить смерть.

— Примкнуть штыки! — командую я.

Ещё пару столетий назад лучшим способом борьбы против кавалерии было пехотное каре, ощетинившееся штыками как ёж иголками. Дедовский опыт в данный момент выглядит не очень уместным — японцы могут остановиться и перещёлкать нас как куропаток из «винтарей», но ничего лучше уже не предпримешь: цепь неприятель разнесёт ещё быстрее, окопаться не успеем, даже если мои бойцы пустят в ход свои нечеловеческие умения, а тут — та же смерть, но зато как-то покрасивей. Хотя, чего красивого может быть в смерти…

Со стороны наше каре выглядит чахлым, командир японского эскадрона не считает его чем-то опасным, кавалерия не снижает ход.

Кажется, стрелять в нас не будут — уже неплохо, хотя, будь я на месте вражеских офицеров, поступил совершенно иначе: с сотни метров мы стали бы лёгкой мишенью для спешившихся стрелков.

Но, японские «товарищи», которые нам вовсе не товарищи, решили пойти другим путём. Ну и ладушки, значит, навстречу к Солнцу и богине Аматерасу отлетит побольше японского народу, и нашим, в смысле, тем, кто сейчас сидит в наших окопах, будет хоть чуточку легче воевать.

Японский офицер что-то кричит, эскадрон набирает ход. До столкновения остаются считанные секунды.

Я сжимаю заговорённый клинок, обещаю щедро напоить его кровью в этой последней битве, ибо вот-вот первые ряды примут удар конницы и вряд ли выстоят, нас слишком мало.

И тут происходит нечто странное. В японскую кавалерию врезается казачья лава, выросшая словно из-под земли. Не могу понять откуда они здесь взялись, да и японцы явно тоже проморгали, поэтому казаки легко сминают боевые порядки японцев.

Жёсткая рубка всадников на фронте — явление столь же редкое, как снег летом. Кавалерия нечасто сходится друг с дружкой в сече, и если такое всё же происходит, длится схватка недолго, обычно кто-то не выдерживает в короткой схватке первым и удирает.

Берёт наша. Самураев хватает на полминуты, растрёпанные остатки эскадрона пускаются в бегство. С полудюжину казачков в высоких лохматых шапках сгоряча кидаются им вслед, но почти сразу возвращаются, услышав приказ командира.

Чувствую, как кровь отливает у меня от головы. Ещё недавно я молился, готовясь к смерти. Это же делали и мои подчинённые. Но… кажется, ещё поживём.

Казачий есаул подъезжает к нам, с любопытством смотрит на наши измождённые лица.

— Кто такие? — спрашивает он, осадив коня.

На вид ему лет тридцать с небольшим, у него гордый орлиный профиль, тонкая щегольская нитка усиков над верхней губой. Спина идеально прямая, в седле сидит так, словно на нём и родился. Сразу ощущается порода — не удивлюсь, если имею дело с представителем какого-то древнего дворянского рода.

Выступаю вперёд.

— Пятьдесят второй драгунский полк. Штабс-ротмистр Гордеев, командир взвода разведки.

— Нежинцы? — удивляются он. — А что вы здесь делаете, ваши позиции далеко отсюда.

— Простите, с кем имею честь? — напоминает о себе Маннергейм.

— Простите, не представился: командир сотни второго Читинского казачьего полка есаул Скоропадский, — козыряет он, поднеся руку к лохматой шапке.

— Забайкальцы, значит, — улыбается тролль.

— Так точно!

Я задумчиво смотрю на будущего гетмана Украины в той, привычной для меня истории. Когда-то довелось читать отрывки из его мемуаров и воспоминания о нём. Мужик несомненно геройский, который проявит себя в германской, но потом, после февральской революции начнутся заигрывания с национальными воинскими формированиями, причём на самом высоком уровне (дать бы по башке отдельным деятелям того периода… Кстати, авось и получится, они того заслужили). В итоге русский офицер Скоропадский выполняет приказ начальства и украинизирует вверенный ему корпус русской же армии.

Дальше Октябрь, бои с большевиками, междусобойные тёрки в правительстве УНР, должность «гетмана всея Украины», свержения с поста Петлюрой, бегство вместе в немецкими войсками в Германию, в которой Скоропадский и погибает в 1945 году, получив смертельное ранение во время бомбардировки англо-американской авиацией, так любившей ровнять с землёй города с мирными жителями.

И да, к чести Скоропадского, сотрудничать с нацистами он не стал.

Но пока всё это в будущем, причём я даже не уверен, что в этом мире всё произойдёт именно так — при внешней схожести, хватает и отличий от привычного мне хода истории.

— Вы всё-таки не ответили мне — что делаете тут? — спрашивает Скоропадский.

Само собой, на японцев мы ни капли не похожи, но воинскую осторожность ещё никто не отменял.

— Находились в рейде по японским тылам, — отделываюсь общими фразами я. — И да, господин есаул, может сопроводите нас до ваших позиций и поможете связаться с нашим начальством: японцы могут очухаться и получить подкрепление? Боюсь, что от нас в этом случае толку будет мало: мы извели практически все патроны.

Скоропадский спохватывается.

— Вы правы, штабс-ротмистр… Двигайтесь за нами, мы будем вас охранять.

И тут метрах в двадцати от нас с грохотом разорвался артиллерийский снаряд.

— Японцы, — поморщился будущий гетман. — Следует ускориться, пока их батарея не взяла нас в вилку.

И тут же позади и спереди разорвались ещё снаряды.

— Быстрее! Пока япошки лупят в белый свет как в копеечку, но сами знаете — они могут пристреляться.

Былую усталость сняло как рукой, мы бежим под грохот канонады. Судя по свисту над головой — в бой включилась и наша арта.

Артиллеристы насыпают друг дружке от всей души.

Мы уже успели заскочить в окопы, но земля под градом снарядов, выпущенных с обеих сторон, содрогается ещё минут пятнадцать, и лишь когда всё успокоилось, нас с Маннергеймом отводят в штаб полка, расположенный в неглубоком тылу в китайской деревушке. Оставляю бойцов под присмотром Бубнова.

Скоропадский заверяет, что солдаты будут накормлены. Нам же предстоит скромный ужин в гостях у командира 2-го Читинского казачьего полка — полковника Закржевского.

Фамилия смахивает на польскую, меня слегка коробит — после недавней истории с Вержбицким чувствую сильное недоверие к панам на русской службе. Жди подвоха в любую секунд…

Когда вижу перед собой немолодого статного усача с полковничьими погонами, держусь настороженно, хотя быстро выясняется: Леонтий Антонович Закржевский — мировой дядька и, вдобавок, хороший знакомый Маннергейма, они не раз пересекались по гвардейским делам в Петербурге.

Лёд недоверия тает, тем более под ужин и выставленную полковником бутылку «беленькой». Мне хватает пары стопок, чтобы ощутить хмель в голове, по телу растекается волна приятной слабости, нервное напряжение рассасывается само собой, но за языком всё равно слежу строго, поэтому в деталях и красках подвиги не расписываю, отделываюсь общими словами. Так мол и так, выполняли приказ, на рожон не лезли, японцев пощипали, но больше для профилактики.

Полковник предлагает заночевать у него, Маннергейм соглашается — им есть ещё что вспомнить, а я деликатно отказываюсь: надо быть со своими бойцами даже в редкие минуты отдыха. Они это ценят.

Пехотная часть поделилась с нами парочкой блиндажей, там тесно и люди набились как сельди в банку, но лучше уж так, чем во время недавнего марш-броска по горам.

Бубнов докладывает, что всё в порядке, люди накормлены.

Удовлетворённо киваю и разрешаю «отбиться». Каким может быть завтрашний денег — знает только господь бог.

В любом случае, надо хорошо выспаться.

С утра до нас нет никакого дела, мы для всех пока что не пришей ни к чему рукав — свалившаяся на чужую голову воинская часть. Хорошо хоть ставят на довольствие и казачьи артельщики делятся с нами непритязательным завтраком: почти пустой кашей и китайским чаем.

Лукашины, у которых есть приятели, наверное, в каждой казачьей сотне, приносят неудовлетворительные известия: с едой у читинцев откровенно плохо, как и практически во всей воюющей армии. Как всегда, причин тут масса: от откровенного воровства и казнокрадства до раздолбайства высших военных чинов.

К примеру читинцам густо отсыпали пресловутых американских консервов — «бифов» в жестяных банках с головой черного быка на красной этикетке. Вот только есть эту просроченную дрянь, на которой нехило наварились штатовские бизнесмены, — смертельно опасно.

Я мысленно пожелал гадам за немалую денежку, поставившим русской армии данный «лендлиз», всю жизнь питаться исключительно этими консервами. Уверен, долго они не протянут.

На обед нас ждёт жиденькая похлёбка и всё те же сухари, хорошо хоть не червивые. Зубы ими сломать — легче лёгкого.

Опять матерю интендантов, прямо таки жажду увидеть, как они сидят с нами в соседних окопах.

Нет ничего хуже неприкаянного солдата, поэтому занимаю бойцов строительством новых блиндажей для нас. Пока здешнее начальство свяжется с нашим, пока всё обговорят — жить как-то надо и совсем не обязательно в тесноте.

С инструментом и кое-какими материалами помогает пехота, она прекрасно понимает к кому потом по «наследству» перейдёт эта «жилплощадь».

Сам же, раздав цэ-у, привожу себя в порядок: в первую очередь сбриваю давнюю щетину и только теперь могу с удовлетворением глядеть на своё отражение в зеркале. Да, не красавец — врать не стану, но внешний вид морды лица теперь приведён в полное соответствие уставу.

Договариваюсь с пехотой, насчёт их цирюльников — пуст примут моих бойцов в свободное время.

В идеале ещё бы баньку организовать, но «сладкое» на потом, когда станет технически возможно.

Ближе к вечеру появляется посыльный от Закржевского. Леонтий Антонович приглашает меня к ужину и, скорее всего, к новой «беленькой», если они на пару с Маннергеймом не извели все запасы.

Покрасневшая физиономия тролля и слегка заплетающийся язык полковника Закржевского дают мне понять, что встреча боевых товарищей проходит в тёплой и дружеской обстановке, только теперь стол украшает бутылка дрянной китайской водки.

— Я получил сообщение от вашего начальства, штабс-ротмистр, — с пьяной улыбкой говорит Закржевский. — Оказывается, вас уже записали в мертвецы. Все думали, что ваш отряд разбит японцами.

Чего-то в этом духе и следовало ожидать. Мы давно не выходили на связь.

— Через два дня за вами прибудет ротмистр Коломнин, — продолжает заваливать сюрпризами Закржевский.

Хм… А он тут каким боком? Ладно бы моего непосредственного комэска Шамхалова за нами прислали — а тут другой офицер, пусть когда-то и бывший И. О. комполка.

Известие мне не нравится. Актёр из меня видать никудышный или Закржевский даже будучи подшофе — хороший психолог, но он догадывается о моей реакции.

— Не берите в голову, ничего серьёзного. В полку очень рады, что вы вывели отряд к нашим позициям.

— За это я должен благодарить есаула Скоропадского. Если бы не он, наша встреча бы не состоялась.

— Ещё успеете его отблагодарить.

Удивлённо смотрю на полковника.

— Есаул будет сопровождать вас до места назначения.

— К чему такие сложности? — вновь недоумеваю я.

— Это приказ, — разводит руками Закржевский.

— Я так понимаю, есаул Скоропадский поедет не один?

— Разумеется. С ним будет его сотня. В наших тылах сейчас тоже малость неспокойно. Японцы пошаливают, да и от хунхузов хватает проблем, — осторожно произносит Закржевский, наблюдая за моей реакцией.

А вот это не есть гуд! Когда с фронта выдёргивают отнюдь не лишнюю сотню бойцов — дела принимают скверный оборот. Нам решительно не доверяют, пусть и стараются подать это в максимально тактичной форме.

Кажется, понимаю, откуда ветер дует. Мы слишком долго шатались по японским тылам для того, чтобы не привлечь к себе внимание контрразведки. Будь я на их месте, тоже бы захотел подвергнуть нас проверке.

Как водится, бережённого бог бережёт.

Делаю вид, что удовлетворён ответом Закржевского. Говорю правду, что просто мечтаю как можно скорее попасть в расположение своей части.

— Осталось совсем немного, — улыбается он.

— А где барон? — вспоминаю о тролле я.

— Карлу Густавовичу было велено отправиться в штаб бригады. Генерал ждёт от него срочное донесение.

— Жаль. Мне его будет не хватать, — искренне говорю я, надеясь, что в штабе бригады барона не возьмут под белые руки и не обезоружат.

Время нынче такое, что всякое может быть.