Розыск

Эдуард Дроздов Розыск Из очерков о подполковнике милиции

Вода была студеная, доходила человеку до пояса, и он слегка поеживался. Однако ступал уверенно, шаг его был широк. Вот он остановился, пощупал ногой дно водосливного штрека, пошел осторожнее и через минуту-две погрузился в воду по горло. И продолжал идти. Иногда он подскальзывался, хватался руками за стенки, останавливался, но через несколько секунд упорно двигался дальше...

Вдали забрезжил свет, и человек пошел быстрее.

Прямо над головой зияло отверстие. Человек протянул руку к стене, взял приготовленную заранее березовую жердь. Сучки у березы были аккуратно отпилены, но не до конца, а так, чтобы на несколько сантиметров от ствола торчали небольшие отростки. Человек упер один конец жерди в дно штрека, другой высунул наружу, стал подниматься по ней, ступая на укороченные сучья, как на ступеньки.

Он осторожно высунул голову, огляделся и только после этого поднялся на поверхность. Кругом не было ни души, однако человек внимательно огляделся еще раз. Затем скользнул к чахлой березке, вынул из-за пазухи промокший полотняный мешочек, поднял пласт мха под березой, сунул мешочек в образовавшуюся ямку, снова прикрыл мхом и заторопился обратно.

Кондрат Семенович Савельев, охранник шахты прииска Северный, встал у входа: кончилась смена, и шахтеры пошли из забоя. Каждого из них он задерживал у выхода, внимательно смотрел на электрическую лампочку над дверью: если кто-то из них постарается вынести золото, прибор обязательно сработает, и лампочка вспыхнет.

— Проходи... Следующий!

Низкорослый широкоплечий парень с тяжелым кайлом в руках встал на порожек. Лампочка ярко вспыхнула. Кондрат Семенович нахмурился, окликнул:

— Степан! Проводи парня...

Из комнаты вышел напарник Савельева, бросил шахтеру:

— Пошли, Мишка, — и увел его.

Один за другим шли мимо Савельева шахтеры, каждого он оглядывал внимательным взглядом, не очень-то полагаясь на прибор. Сам в прошлом старатель, много лет проработавший на прииске, он наперечет знал все уловки, и не раз бывало так, что он, не глядя на электролампочку, сразу провожал шахтера в комнату, спрашивал:

— Ну, как, сам выложишь, или мне доставать?

И тот, не дожидаясь, пока дядя Кондрат найдет уворованное золотишко, выкладывал на стол мешочек с песком или самородок.

Кондрат Семенович остановил очередного — высокого светловолосого литовца в насквозь промокшей робе.

— Пройди в комнату, подожди меня там...

Тот недоуменно пожал плечами, однако ослушаться не посмел, хотя лампочка над входом и не горела.

Наконец все шахтеры прошли, и Кондрат Семенович отправился в дежурку, где его уже ждали.

— Ну, что, Мишка, решил, значит, поживиться на государственный счет?

Мишка увел глаза в сторону, забормотал:

— Да ты что, дядя Кондрат?! Вот ей-богу! Прибор, видать, у вас барахлит...

— Да ну?! Ох, Мишка, Мишка! Не будет из тебя толку, коли по этой дорожке пойдешь. А ведь батя твой был честным старателем, не одну тонну породы промыли мы с ним. И чтоб взять чужое — ни-ни! Хошь бы память-то по нем уважал, не пачкал... А ну, дай сюда обушок!

Мишка протянул Савельеву отставленное в сторону кайло, опустил глаза.

Кондрат Семенович взвесил кайло в руке, усмехнулся, достал из кармана носовой платок, тщательно протер торец рукоятки. Глазам открылся небольшой кляп, затертый грязью. Кондрат Семенович складным ножом подцепил кляп, вынул, перевернул кайло над столом. Из рукоятки потек ручеек золотого песка.

— Ну, что скажешь, Мишка?

Парень прижал руки к груди, умоляюще заговорил:

— Ей-богу, в первый раз, дядя Кондрат! Бес попутал... Вот те крест — не буду больше!

— Ну, гляди. Только ради бати твоего покойного не буду пока начальству докладывать, а если еще раз попадешься...

— Да что ты, дядя Кондрат?! Ни в жизнь больше не позарюсь!

— Иди... Да обушок-то забери, чем завтра робить будешь?

Мишка подхватил кайло и мигом выкатился за дверь.

Все это время второй шахтер с интересом наблюдал за действиями старика, прислушивался к разговору. Когда Мишка ушел, он обратился к Савельеву:

— Ну, а меня-то за что задержал, дядя Кондрат?

— Я тебе не дядя, ишь, тоже мне, племянничек выискался! Говори прямо: воруешь?

Шахтер нахмурился, резко бросил:

— Обыскивай!

Кондрат Семенович окинул его внимательным взглядом, буркнул:

— Вижу, что пустой... А все одно уверен: воруешь! Чего это мокрый-то весь?

Шахтер усмехнулся, ответил:

— Не пойман — не вор.

Посетительница вышла из исповедальни, прошла через молельню, толкнула рукой массивную дверь. Отец Андреас смотрел ей вслед. Когда дверь за женщиной захлопнулась, он сел на стул, опустил голову на руки, задумался.

Что же делать ему, слуге господа? Только что прихожанка на исповеди рассказала ему об украденном золоте...

Много прожил на свете ксендз и повидал немало. Но никогда за всю свою жизнь не видел он столько горя, сколько увидел за четыре года войны.

Ксендз вполне мог считать себя подвижником; сюда, в Сибирь, он поехал за своими бывшими прихожанами. Его, Андреаса, никто не принуждал к этому, просто он знал, что и здесь, в занесенной снегами стране, им понадобится слово божье.

Он хорошо знал того, о ком рассказала женщина, знал, что на этом человеке не было крови ближнего, но и знал, что именно он помог бежать своему дяде, отъявленному головорезу. Теперь этот дядя где-то за границей, и кто знает, может, именно ему пойдет это золото. Чему послужит оно? Может быть, на него будет куплено оружие, оно вскормит новых фашистов?

Капитан Воронов снял трубку с дребезжащего телефона. Дежурный по управлению доложил:

— К вам католический священник пришел. Пропустить?

Воронов удивился: что здесь понадобилось ксендзу? Но все же сказал:

— Пропустите.

Он работал в милиции уже много лет, до этого была военная служба в контрразведке, и не мало он видел на своем веку разных преступников. Наиболее опасными были те, которых приходилось вылавливать в прифронтовой полосе, это были люди отчаянные, они понимали, что терять им уже нечего, их нелегко было брать живыми, отстреливались они до последнего. Сейчас по-другому. Его теперешние противники редко применяют оружие, они знают, что их главный козырь в борьбе с милицией — скрытность, и побеждать их приходилось не силой оружия, а силой ума, опыта.

В дверь постучали.

— Войдите!

На пороге вырос высокий худощавый человек в темной одежде, шагнул к столу. Воронов поднялся ему навстречу, вышел из-за стола, протянул руку.

— Добрый день. Какое дело привело вас к нам, святой отец?

Белов поморщился.

Белов еще раз глянул на шифровку: два дня наблюдений за Мисавичусом ничего не дали. Вдобавок, он, кажется, заметил, что находится «под колпаком».

Интересовались его адресатами. Пишет только матери в Литву. Иногда, но не слишком часто, шлет посылки. Несколько дней назад отправил ей электроутюг.

Встречи Мисавичуса. Никуда не ходит, только к своей любовнице, ни с кем не встречается, разве что на работе.

Стоп, стоп! На работе... Может быть, там? Кстати, работники охраны шахты, где работает Мисавичус, недавно обнаружили пролом в кровле водосливного штрека. Там же нашли остроумно изготовленную лесенку: ствол березы с отростками сучьев. Но засада возле пролома ничего не дала. Однако получается, что золото выносили из шахты именно этим путем. Но кем, кроме Мисавичуса, и сколько? Пролом не заделывали несколько дней, но засада возле него ничего не дала. Усилили наблюдение за остальными водосливными штреками — и все безрезультатно.

Белов тяжело вздохнул.

Может быть, дело прояснится с прибытием Воронова? Белов знал его, знал, что он — человек опытный. Только вот где же он? Судя по всему, ему нужно будет помочь поступить на работу именно в эту шахту. Или уже сам устроился? По сведениям, данным из конторы прииска, вчера на шахту поступил некий Илья Михайлович Сухих, тридцати двух лет. Может быть, он? Тогда почему не выходит на связь?

Телефонный звонок оборвал размышления майора Белова.

— Да?

— Мне бы майора Белова...

— Белов слушает.

— С вами говорит Воронов.

— Наконец-то! На первую встречу с вами пойду сам, потом будете держать связь с моими сотрудниками, прикреплю к вам самых опытных. Значит, так, — и Белов принялся растолковывать собеседнику, как ему добраться до нужного дома.

...Они сидели за столом, пили горячий чай.

Белов поглядывал на прибывшего, сомневался в душе: «Справится ли? Мисавичус — калач тертый. Туго тебе придется, Павлин Белов, ох туго! А может, ничего?»

Он допил чай, отставил в сторону стакан, то же самое сделал и Воронов.

— Вот здесь и будете встречаться. Хозяйка — человек надежный.

— В таком случае — до встречи после окончания операции.

Гурий Александрович протянул Павлину Белову руку, отметил про себя неожиданную силу пальцев капитана.

Анита посмотрела на ходики, висевшие на стене: время приближалось к семи, скоро должен прийти Ионас. Она подошла к зеркалу, поправила прическу, придирчиво оглядела себя: нет ли какой погрешности в туалете?

Из зеркала на нее смотрела моложавая, слегка располневшая женщина с аккуратно подкрашенными ресницами, слегка тронутыми помадой губами.

В это время в дверь постучали. Анита легким шагом пересекла просторную комнату, кухню, вышла в сени, отодвинула засов и, удивленная, слегка отступила: перед ней стоял незнакомый человек лет тридцати пяти — высокий, худощавый, с прямым спокойным взглядом светлых глаз.

— Вам кого?

Он улыбнулся, подал ей запечатанный конверт.

— Я к вам. Вот письмо привез, — и ожидающе уставился на Аниту.

Приход мужчины был совсем некстати, но конверт был подписан знакомым почерком человека, которого она знала еще по старым временам и питала к нему безграничное уважение. Потому и пригласила незнакомца:

— Что же мы на пороге-то стоим? Проходите в дом...

Ионас выбрал на сегодняшний вечер коричневый, с алыми крапинками галстук, повязал на шею. Он каждый раз повязывал галстук заново, не любил, заранее приготовленный, они напоминали ему петли, на которых в войну немцы вешали коммунистов, и он относился к ним с брезгливостью.

Время уже приближалось к восьми, он знал, что Анита ждет его, и улыбнулся в предвкушении встречи. Ему нравилась эта молодая красивая женщина, повстречайся они раньше, в Литве, может быть, он, Ионас, и женился бы на ней. Теперь же ничего не поделаешь, не может он связывать себя, это означало бы конец всем его надеждам на новую жизнь. Разве мог он предполагать пятнадцать лет назад, когда по приговору суда ехал в эти места, что станут они для него трамплином к новому, более счастливому будущему? Правда, последнее время дела шли не так блестяще, ему даже пришлось высыпать в отвал приготовленное к выносу золото. Но лучше было потерять его, чем попасться с поличным, тем более, что было оно у Ионаса как бы сверхплановым; еще в прошлый раз решил Мисавичус прекратить вынос песка из шахты, того, что он сумел припрятать да переправить в Литву к матери и к дяде за рубеж, хватит не только ему, и его будущим детям, даже внукам останется.

Он вспомнил события недавних дней, поморщился: милиция явно идет по его следам. Не иначе, святая дева Мария надоумила его не выбираться сразу из штрека. Минут двадцать стоял он по пояс в холодной воде и слушал, пока не донесся до него приглушенный кашель. Вылези наружу — тут же попал бы в лапы милиции.

В отличие от многих, Ионас, как в многоходовой шахматной партии, всегда рассчитывал свои действия наперед, старался представить себя на месте начальника райотдела майора Белова. И это ему всегда удавалось. Только одного человека ему не удалось провести: дядьку Кондрата. Нюхом старый черт чует! Ну да ничего, мало ли что ему померещится! Не поймал ведь. И теперь уже не поймает. Сейчас даже попадись ему, Ионасу, самородок размером с человеческую голову — не станет рисковать, отдаст добросовестно куда положено.

Ионас удовлетворенно усмехнулся и вышел из дому.

Уже у самых Анитиных дверей Мисавичус услышал, что она с кем-то разговаривает, потом до него донесся мужской голос. Ионас насторожился, напряг слух, но слов разобрать не сумел. Только услышав веселый Анитин смех, он успокоился: при милиции она не стала бы так смеяться. Только сердце уколола тонкая игла ревности. Он толкнул дверь рукой, шагнул через порог...

Он не остался ночевать у Аниты: тревожило предчувствие беды, а тут еще этот постоялец... Кто он? Конечно, рекомендательное письмо старого знакомого значит много, и все же... Ионас вспомнил застольную беседу с мужчиной, когда пытался прощупать его.

— Что вас потянуло в эти богом забытые края?

Владас Калмиенте (так он назвался и так был рекомендован) усмехнулся:

— Катер хочу купить, а на это, сами понимаете, нужны деньги, и немалые.

Ионас насторожился.

— Значит, пойдете в забой?

А сам подумал: «Если пойдет непосредственно на добычу, да еще в одну с ним, Мисавичусом, смену, значит — нечисто здесь, значит, нужно ему, Ионасу, опасаться Калмиенте или убрать его потихоньку. Не своими руками, разумеется, знает он здесь людей, которые за золото на все пойдут, Кстати, там, под землей, возможностей для этого сколько угодно».

Но Калмиенте вскинул на Ионаса удивленные глаза, брезгливо передернул плечами:

— Зачем? Что мне, жить надоело? Подземная работа еще не для кого даром не проходила, не зря же государство отпускает шахтеров на пенсию на десять лет раньше. Я — инженер-электромеханик с приличным стажем работы и думаю, что для меня найдется хорошая работа и наверху.

«Та-ак. А должен был бы проситься в забой, если оттуда...» В том, что милиция подвела близко к нему своего человека, Ионас не сомневался. Он перебрал в памяти все свои последние встречи, разговоры и не нашел ни одной ошибки в своем поведении.

Возле своего дома он искоса посмотрел по сторонам, заметил в подворотне соседнего дома мелькнувшую тень. Ясно. Обкладывают. Но кто же, кто? Пора уносить ноги, но он не может этого сделать, не все еще доведено до нужного конца. Значит, необходимо узнать — кто? Может, новенький, Сухих? Возможно. Не зря же он все приставал к нему, Мисавичусу, с расспросами во время последней смены, даже выпить пойти предлагал.

Может — он, а может — и Владас. Все это нужно проверить. И он обязательно проверит, узнает, кто есть кто. И тогда...

Ионас вошел в знакомую квартиру, увидел у зеркала не Аниту, а Владаса, удивленно поднял брови:

— О-о! Никак куда-то собираетесь?

— На танцы, — ведя бритву по щеке, ответил Владас.

— Жаль... А я с собой бутылочку прихватил, мать прислала, настоящую «Кристаллине». Думал, втроем опробуем.

Владас живо обернулся.

— Неужели настоящая «Кристаллине»?! Помню, отец говорил: «Нет водки в мире лучше, чем наша «Кристаллине»! Не зря ей такое название дали, не зря!»

— А кем был ваш отец?

— Моряком! Кем же еще, если мы всю жизнь в Клайпеде прожили!

Ионас молча кивнул, предложил снова:

— Ну, так что же вы решили? Может, отложите свои танцы?

— Конечно! Ради такого случая...

— А где Анита?

— Ушла в магазин. Тем сегодня дают соленую кету.

— Ну, это ненадолго. Подождем...

Они сидели за столом, маленькими рюмками пили крепкую, кристально чистую водку. Ионас спросил Владаса:

— Ты ведь следишь за приборами, что золото обнаруживают у выходящих из шахты?

Владас кивнул.

— А не может случиться так, что они в это время откажут?

Владас усмехнулся:

— Я специалист хороший и зарплату свою не зря получаю. Не откажут.

— Ну, а если так надо? Если я тебя об этом попрошу? В накладе не будешь, сразу получишь свой катер.

Калмиенте встал, выпрямился во весь рост, с негодованием бросил:

— Как вы можете? Я — честный литовец! У нас в семье никто... никогда...

Мисавичус тоже встал, хлопнул его по плечу:

— Молодец. Я так и думал. Просто проверял тебя. Знаешь, всякие ведь бывают... Да садись, что вскочил-то?

Владас снова сел на стул, хмуро буркнул:

— Нечего меня проверять... Что ты — милиция?

— Ну, ладно, не обижайся, давай лучше выпьем...

Ионас расправил спину, несколько раз развел и свел руки, разминаясь. В это время, воровато оглянувшись, к нему подскочил Сухих, зашептал:

— Слушай, ты — старый волк, помоги, барыш — пополам.

— Что? что?

— Подскажи, как золото на волю вынести. Вот, гляди, тебе тоже немало перепадет. — Сухих разогнул сжатые пальцы, и на его ладони Мисавичус увидел самородок.

Ионас злорадно усмехнулся: «На какой мякине решил меня провести, гад!» — развернулся и с силой ударил в заросшее черной щетиной лицо. Сухих ойкнул, отлетел в сторону. Самородок упал к ногам Ионаса. Он нагнулся, поднял его, шагнул к поднимающемуся с трудом Сухих:

— Сейчас же сдай куда положено, понял? Не то...

— Чего ты?! Мог и просто сказать... Тоже мне, чистюля! Небось не зря сюда-то законопатили!

— Ну, ты! — Ионас снова поднял тяжелый кулак.

Сухих закрылся руками, зачастил: — Не бей, не бей! Сдам!

Ионас сунул ему самородок, отошел, склонился над лотком. Его не оставляло чувство брезгливости: «Тоже мне, агент! Выходит, напрасно я считал милицию умнее. Такого подослали! Ладно, черт с ним, пусть живет. А мне пора сматывать удочки. Сегодня же поговорю с Марией. Согласится, деваться ей некуда».

Лицо женщины было измождено, темные глаза смотрели на Ионаса безучастно.

— Зачем мне ваши деньги? — тусклым голосом спросила она.

— Вы меня не поняли, Мария Владимировна. Деньги вам нужны для того, чтобы жить. Кроме денег обещаю вам свою протекцию у лучших онкологов Литвы, на родине у меня немало друзей. Влиятельных друзей.

— У меня же рак, как вы не понимаете?!

— Ну, это еще нужно проверить. К кому вы обращались? К местным коновалам? В Иркутск ездили? Так и те врачи недалеко ушли от здешних. А главное, здесь нет того оборудования, какое есть в наших клиниках. Конечно, лечение будет стоить недешево, но то, что я вам заплачу, вполне хватит и на него, и на три-четыре года безбедной жизни с ежегодными поездками на продолжение лечения. И вполне возможно, что это не рак, а что-нибудь другое. Болезнь, понятно, сложная, но отчаиваться, я думаю, рано.

Глаза женщины загорелись надеждой.

— Вы так считаете? Вдруг правда, а? Я же за вас тогда весь век богу буду молиться, Не верила в него никогда — поверю!

— Ну вот видите! Надежду никогда терять не надо. Значит, послезавтра,

— Хорошо, я согласна. Послезавтра.

Они снова сидели в кабинете Шустикова. Заместитель начальника управления спросил Воронова:

— Кто эта Пахомова?

Тот безнадежно махнул рукой:

— Рак у нее. Врачи считают, что и года не протянет. Не понимаю, чем взял ее Мисавичус?

— Тем и взял: надеждой на излечение.

— Будем брать сразу?

— Ни в коем случае! Нужно дать женщине шанс, может, добровольно признается. Кроме того, у Мисавичуса могут быть связи здесь, в Иркутске. Если возьмем сразу — они так и останутся нераскрытыми.

В Иркутске ни Мисавичус, ни его попутчица никуда не ходили, жили в гостинице, питались в ресторане. Он только раз отлучился: съездил на вокзал за билетами. И постоянно за ним, как тени, следовали люди Воронова. Однако Мисавичус вел себя спокойно. Чекисты постарались сделать так, чтобы в купе к Пахомовой (Ионас взял билеты в разные вагоны) сел сам начальник ОБХСС полковник Куприн, к Мисавичусу подсадили двоих сотрудников. Больше в эти купе билеты никому проданы не были.

Настал день отъезда. На вокзал они выехали вместе, на такси. Вместе пошли к поезду. Работники УВД опередили их на несколько минут, и, когда Мисавичус и Пахомова вошли в свои купе, они были уже на местах.

Поплыли перед окнами поезда привокзальные строения, промелькнул Иркутный мост. Полковник Куприн поглядывал на изможденную болезнью тридцатилетнюю женщину. Ему было искренне жаль Пахомову, он понимал, что она, как утопающий, просто ухватилась за соломинку.

Он вздохнул, обратился к Пахомовой:

— Далеко едете?

— Вам-то что?

— Зачем же так грубо, Мария Владимировна? Лучше скажите, где золото?

Она вскинула на него испуганные глаза:

— Вы... знаете?!

В Усолье Мисавичуса вывели из вагона. Ом усмехнулся: все-таки «они» остались в дураках! Золотишко-то уезжает! Он не так уж глуп, все предусмотрел, даже такое, и Мария имеет адрес его, Мисавичуса, матери. А его подержат-подержат, да и выпустят: улик против него нет никаких. И когда он увидел, как, поддерживаемая под локоть незнакомым человеком, из вагона выходит Пахомова, сердце больно заныло.

Следователь Агния Николаевна Глинская нервно ходила по гостиничному номеру.

— Нет, я не понимаю! На что она надеется-то?! Молчит...

Гурий Александрович пожал плечами. Они уже несколько дней жили здесь, в Паланге. На прощанье полковник Куприн говорил ему:

— Твоя задумка с подселением у любовницы Мисавичуса оправдалась: мы всегда знали, что он делает. Теперь твоя задача — найти похищенное золото.

И вот он, Воронов, уже несколько дней в этом небольшом городке на берегу Балтийского моря ищет связи Мисавичуса. Могла их дать мать Ионаса, Августа Мисавичене. Но вот уже несколько дней бьется с ней Глинская, и все впустую.

Воронов ободряюще улыбнулся Глинской, проговорил:

— Вы же опытный следователь, Агния Николаевна! Мастер по налаживанию контактов с подследственными, и вдруг — такое! Прижимайте, прижимайте ее фактами! Иначе мы с вами рискуем застрять здесь, на берегу Янтарного моря, на зиму.

Агния Николаевна опустилась в кресло:

— Не знаю, что еще предпринять...

— Давайте завтра попробуем вместе.

Конвоир ввел Августу Мисавичене, сухую, высокую. Она упрямо сжала тонкие губы, села на стул, выпрямив спину, устремила в окно безучастный взгляд.

Глинская начала ровным голосом:

— Вы напрасно упорствуете, Августа Яновна. Вот, смотрите, заключение научно-технического отдела: «На крышке утюга обнаружены явственные следы золотого песка. Такое золото добывается на прииске «Северный». А утюг этот вам прислал ваш сын полтора месяца назад. Дальше. В доме у вас при обыске также было обнаружено золото. И тоже с того же прииска. Сын ваш, Мисавичус Ионас, арестован, взят с поличным. Пойдем еще дальше. В обнаруженных у вас пяти письмах сына были почти идентичные фразы: «Послал с надежным человеком карасей». В одном — килограмм, в другом — полтора, и так далее. Мы ведь тоже не глупцы, понимаем: к чему вам караси из такой дали, если их и здесь вполне достаточно.

Как видите, мы знаем почти все. Нам нужны только связи вашего сына: через кого он переправляет за рубеж золото?

Говорите, Августа Яновна, говорите! Суд учтет ваше добровольное признание!

Молчание.

— Вы же старая женщина, Августа Яновна! В ваши годы — и быть под судом! Как потом людям-то в глаза смотреть будете?

Старуха усмехнулась, но промолчала.

А Гурий Александрович сидел тут же, на небольшом диванчике, думал: «Как же ее разговорить? Старуха — единственная ниточка!»

Он лихорадочно перебирал в уме все, что знал о народах Прибалтики, об их нравах, обычаях. И вспомнил! Обратился к ней, предупредив Глинскую едва заметным жестом:

— Скажите, Августа Яновна, вы верующая? Католичка?

Впервые за эти дни старуха разомкнула сухие губы:

— Разумеется. Вам-то что до этого?

Гурий Александрович немного помедлил, он понимал, что это — единственный шанс заставить ее заговорить. Медленно выговаривая слова, произнес:

— Значит, вам знаком обычай католиков: от средств, добытых неправедным путем, некий процент отдавать церкви?

Старуха взглянула из него со страхом, и он понял: удача! Заговорил снова уже уверенней:

— А теперь представьте себе, что мы сообщим церкви, на какую сумму у вас изъято золото. А вы ведь церкви не дали ни копейки. Что будет?

Мисавичене в ужасе закрыла лицо руками. Она знала: месть будет страшной, пострадает вся многочисленная семья Мисавичусов, все их родственники. На всех падет тяжесть проклятия. И она заговорила:

— Не делайте этого! Прошу вас... Я скажу все. На мызе моего младшего сына в бункере под картошкой есть еще золото...

Глинская подалась вперед, взволнованным голосом спросила:

— Кто переправлял золото за рубеж?

— Скажу и это... Не сейчас. Дайте отдохнуть.

Юстус шел на работу и весело насвистывал. Настроение, несмотря на дождливое утро, было превосходным: приближался долгожданный отпуск и с ним — поездка на Черноморское побережье. Сейчас там бархатный сезон, ему стоило немало трудов и немалых денег, чтобы раздобыть эту путевку. Но теперь все хлопоты позади. Вернее, почти все, осталось завершить одно дело. Он еще раз улыбнулся, прикидывая, сколько прибыли сулит ему это, и вошел в кабинет.

Не так уж много было среди парней — студентов медицинского института пожелавших выбрать профессию гинеколога, а он, Юстус, выбрал ее давно, еще когда только собирался поступить в институт. Его мать тоже была гинекологом, и он хорошо узнал по ее работе выгоды этой профессии.

Деньги, деньги! Они нужны всюду, а где брать? Он не мог до бесконечности повышать гонорары за свои приемы, это вряд ли понравилось бы его прекрасным клиенткам. И потому, когда к нему пришел человек с довольно рискованным, но очень выгодным предложением, Юстус согласился выполнять его поручения.

Раздался стук в дверь.

— Войдите.

Через порог шагнула женщина средних лет в брючном костюме, с ярко напомаженными губами и синими тенями под глазами. Заговорила с акцентом на литовском языке, и Юстус понял: «С того теплохода!»

— Недомогания? Боли? Очень неприятно, верю вам, охотно верю. Меня всегда удивляет мужество женщин. Честное слово, я хоть мужчина и не робкого десятка, но таких болей вынести бы не мог. Говорю вам это не только как честный человек, но и как врач, — тараторил он, готовясь принять больную.

Женщина мельком оглянулась и, удостоверившись, что они в кабинете одни, тихо спросила:

— Какие новости от Ионаса?

Юстус живо повернулся к ней, ответил:

— Хорошие. Он вполне здоров, передает привет.

Она тут же перешла на деловой тон:

— Что есть для передачи?

— Одну секунду!

Юстус зашел за ширму, легонько подцепил скальпелем одну из плиток пола, вынул из углубления небольшой, но увесистый полотняный мешочек, закрыл тайник, вышел к клиентке.

— Пожалуйста.

Женщина открыла сумку, вынула оттуда пачку сторублевых купюр в банковской упаковке, протянула Юстусу.

В это время дверь кабинета без стука отворилась. Сердце Юстуса ёкнуло, он обернулся, но на пороге увидел всего лишь миловидную женщину. Он перевел дух, раздраженно сказал:

— Я занят!

И в ответ услышал:

— Руки назад! Вы арестованы...

Глинская открыла дверь:

— Входите, товарищи!

В кабинет вошли Воронов и капитан из местного отдела БХСС. Юстус понял, что игра проиграна.