Только что вы видели послание, которое было вручено мистеру Бенсону, когда на ясном летнем небе начали сгущаться сумерки. Прочитав его, он, пока не закрылась почта, поспешил написать еще кое-кому. Почтальон уже трубил в свой рог на всю деревню, возвещая, что пора сдавать свои письма. К счастью, в это долгое утро у мистера Бенсона было время все хорошо обдумать, и он, предвидя, каким может быть ответ миссис Беллингем, уже принял решение, что ему делать дальше. А написал он следующее:
«Дорогая Фейт!
Ты должна незамедлительно приехать сюда, поскольку я крайне нуждаюсь в твоей помощи и совете. Не пугайся – сам я совершенно здоров. У меня нет времени объяснять тебе все обстоятельства, но я уверен, что ты мне не откажешь. Хочется верить, что ты появишься тут самое позднее в субботу. Ты знаешь, каким образом я добирался сюда, – это самый удобный и дешевый способ. Дорогая моя Фейт, не подведи меня.
Твой любящий брат
Турстан Бенсон.
P. S. Боюсь, что денег, которые я оставлял, тебе может не хватить. Заложи моего Фаччолати[13] у Джонсона, он даст хорошую цену. Книга эта стоит на нижней полке в третьем ряду. Только приезжай поскорее».
Отослав письмо, мистер Бенсон сделал все, что только мог. Последующие два дня прошли для него словно бесконечный однообразный сон, заполненный долгими ожиданиями, размышлениями и хлопотами о больной; сон, не прерываемый какими-либо событиями, когда он даже плохо различал смену времени суток, потому что по ночам ярко светила луна, – стояло полнолуние. Ответ пришел в субботу утром.
«Дорогой Турстан!
Твой малопонятный призыв только теперь дошел до меня, и я повинуюсь ему, тем самым оправдывая твое доверие и то, что меня недаром зовут Фейт[14]. Думаю, это письмо ненамного обгонит меня. Я не могу не тревожиться о тебе, но в то же время сгораю от любопытства. Денег у меня достаточно, и это очень удачно, потому что Салли, которая охраняет твой кабинет, как Цербер, скорее заставит меня идти к тебе всю дорогу пешком, чем позволит взять хоть что-нибудь из твоих вещей.
Твоя любящая сестра
Мысль, что скоро его сестра будет рядом с ним, принесла мистеру Бенсону большое облегчение. С детских лет он привык полагаться на ее меткие суждения и безупречный здравый смысл. Он чувствовал, что нужно поручить Руфь своей сестре, что нельзя злоупотреблять добротой миссис Хьюз, у которой и так хватало своих домашних дел помимо того, чтобы ухаживать за больной и сидеть с ней по ночам. Но все же он попросил свою хозяйку побыть с Руфью еще один раз, последний, а сам отправился встречать сестру.
Маршрут дилижанса пролегал у подножия крутого подъема, который вел к селению Лландхи. Мистер Бенсон привел с собой мальчика, чтобы тот помог ему поднести багаж сестры. Однако они пришли к основанию холма слишком рано, и мальчишка, коротая время, принялся бросать плоские камешки в реку, чтобы они прыгали по гладкой поверхности воды на мелководье, тогда как мистер Бенсон сел на большой камень в тени ольхи, росшей на мягкой зеленой лужайке у самого берега. Он был очень рад вновь оказаться на свежем воздухе, вдали от гнетущих сцен и мыслей, которые тяжким грузом давили на него последние три дня. Он находил неожиданную прелесть буквально во всем вокруг, начиная от голубоватых, залитых солнечным светом горных вершин вдалеке и заканчивая заросшей сочной зеленью уютной долины, дышащей спокойствием и умиротворением, где он сейчас устроился в тени. И даже граница из светлой гальки у воды по обоим берегам горного потока тоже была по-своему красива своей аккуратностью и чистотой. Он чувствовал себя более спокойно и не так напряженно, чем последние несколько дней. Но когда он обдумывал то, что сейчас расскажет сестре, объясняя свой срочный вызов, вся эта история начинала казаться какой-то странной и ему самому. Неожиданным образом он вдруг стал единственным другом и защитником несчастной больной девушки; причем он даже имени ее не знает, а знает только, что она была любовницей мужчины, который ее бросил, и что она, как он полагал и опасался, собиралась покончить с собой. В общем, речь шла о проступке, который вряд ли вызовет сострадание у его сестры, какой бы доброй и чуткой она ни была. Выходит, ему придется взывать к ней через ее любовь к нему, как к родному человеку, и это был далеко не лучший способ воздействия; он предпочел бы, чтобы ее отношение к девушке основывалось на каком-то другом, менее личном мотиве, чем просто выполнение просьбы брата.
Дилижанс, грохоча колесами по неровной каменистой дороге, медленно подъехал и остановился. Мисс Бенсон, занимавшая место снаружи, бодро соскочила на землю и горячо обняла брата. Она была гораздо выше его ростом и в молодости, должно быть, была необычайно хороша собой; блестящие черные волосы на лбу были разделены пробором, а в темных выразительных глазах и прямой линии носа до сих пор угадывались отголоски былой красоты. Неизвестно, была ли она старше брата, но в любом случае из-за его увечности заботилась о нем по-матерински.
– Турстан, какой ты бледный! Можешь сколько угодно повторять, что ты здоров. Я все равно не поверю. Что, донимают старые боли в спине?
– Нет… Ну, немного… не важно, забудь, моя дорогая Фейт. Присядь здесь, а я отошлю мальчика отнести твой багаж. – Желая похвалиться перед сестрой тем, как он освоил местный язык, свое распоряжение ребенку он отдал на безупречном валлийском – настолько безупречном грамматически и настолько же ужасном с точки зрения произношения, что мальчишка, озадаченно почесав затылок, коротко бросил в ответ:
– Dim Saesoneg[15].
Пришлось повторять это по-английски.
– Ладно, Турстан, вот я села, как ты просил. Только не томи меня и расскажи поскорее, зачем ты послал за мной.
Теперь ему предстояло самое трудное. Ах, как бы сейчас пригодилось ему красноречие и убедительность библейских серафимов! Однако серафимов поблизости не было, так что на их помощь рассчитывать не приходилось. И только струи воды мягко журчали неподалеку, располагая мисс Бенсон к тому, чтобы спокойно выслушать любой рассказ о причине ее вызова сюда, в эту прекрасную долину, если речь шла не о здоровье любимого брата.
– Фейт, история действительно очень странная, но так или иначе сейчас у меня на квартире лежит одна молодая девушка, и я хотел, чтобы ты за ней поухаживала.
Ему показалось, что по лицу сестры промелькнула какая-то тень. Когда же она ответила, голос ее слегка изменился:
– Надеюсь, тут нет какой-то романической подоплеки, Турстан. Ты же знаешь, я не люблю романов – никогда в это не верила.
– Не знаю, какой смысл ты вкладываешь в слово «романтика». История вполне жизненная и, боюсь, не так уж редко встречающаяся.
Он умолк и выдержал паузу. Главная трудность для него была еще впереди.
– Ну хорошо, говори уже, Турстан, не тяни. Сдается мне, что ты позволил кому-то себя провести. Все, выкладывай наконец и не испытывай мое терпение – сам знаешь, его запасы у меня не безграничны.
– Вот я и говорю. Один джентльмен привез эту девушку в местную гостиницу и потом бросил, после чего она серьезно заболела, а ухаживать за ней некому.
Мисс Бенсон были свойственны некоторые вполне мужские привычки, например манера тихо присвистнуть в случае сильного удивления или неудовольствия. Она считала даже полезным давать выход своим чувствам подобным образом. Мисс Бенсон и сейчас выразительно присвистнула, а ее брат подумал, что лучше бы она что-нибудь сказала.
– Ты послал за ее близкими?
– Их у нее нет.
Наступила пауза, за которой последовал новый присвист, но на этот раз уже помягче и не так однозначно.
– Насколько она больна?
– Лежит совсем тихонько, как при смерти. Не говорит, не шевелится, едва дышит.
– Думаю, ей было бы легче умереть сразу.
– Фейт!
Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы расставить все по местам. В нем слышались искреннее удивление и горький упрек, а тон, которым оно было сказано, всегда действовал на нее безотказно. Мисс Бенсон привыкла к той власти, которую она имела над братом благодаря своему более решительному характеру, а если копнуть поглубже, то и благодаря своему физическому превосходству над ним. Однако порой она просто склоняла голову перед по-детски чистой душой брата, чувствуя, что в этом ей до него далеко. Она была слишком добра и честна, чтобы скрывать свои чувства или негодовать за это на брата. Немного помолчав, она сказала:
– Турстан, дорогой, пойдем же к ней.
Фейт заботливо помогла ему подняться и, нежно взяв под руку, повела вверх по длинному и пологому склону холма; однако на подходе к деревне они, не сговариваясь, поменялись местами, и теперь уже она опиралась на его руку (по крайней мере, для виду). Когда же они вплотную подошли к первым домам, он расправил плечи и постарался идти как можно более твердой походкой.
По пути они говорили очень мало. Он спросил у нее о некоторых своих прихожанах, поскольку был диссентерским[16] священником в провинциальном городке, и она ответила. Про Руфь никто не обронил ни слова, хотя оба думали только о ней.
К приезду гостьи миссис Хьюз приготовила чай. То, как его сестра, лениво прихлебывая из чашки, делала небольшие паузы, чтобы неспешно сообщить какие-то пустяковые новости, о которых забыла рассказать раньше, постепенно начало вызывать в душе у мистера Бенсона легкое раздражение.
– А мистер Брэдшоу запретил своим детям водиться с Диксонами, потому что однажды вечером они вместе с ними играли в «живые шарады».
– Неужели? Еще бутерброд с маслом, Фейт?
– От этого чистого уэльского воздуха у меня разыгрался аппетит. Миссис Брэдшоу выплачивает за бедняжку Мэгги ренту, чтобы ее не отправили в работный дом.
– Это правильно. Еще чашечку?
– Так я ведь уже две выпила. Впрочем, не откажусь и от еще одной.
Мистер Бенсон не сумел сдержать горестный вздох, когда наливал ей третью чашку чаю. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо видел свою сестру настолько проголодавшейся и мучимой жаждой, не догадываясь, что она таким образом пытается отсрочить начало неприятного разговора, который ожидал ее по окончании трапезы. Но все на свете когда-нибудь заканчивается, вот и чаепитие мисс Бенсон тоже подошло к концу.
– Ну что, пойдешь теперь взглянуть на нее?
– Да.
И они отправились к больной. Миссис Хьюз повесила на окно кусок зеленого ситца, наподобие жалюзи, чтобы защитить комнату от ярких лучей полуденного солнца, так что Руфь лежала в полумраке – неподвижная, осунувшаяся, неестественно бледная. Даже зная от брата о состоянии девушки, мисс Бенсон все равно была напугана этой безжизненной недвижимостью, и в душе ее проснулась жалость к несчастному, но все еще очаровательному созданию, лежавшему перед ней, словно на смертном одре. Для мисс Бенсон одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – никакая она не искушенная соблазнительница или закоренелая грешница: те просто не способны настолько глубоко переживать горе, чтобы слечь от этого. Мистер Бенсон больше смотрел не на Руфь, а на свою сестру; читая по ее лицу, как по открытой книге, он увидел там сострадание.
Миссис Хьюз стояла рядом и тихо плакала.
Затем мистер Бенсон молча коснулся плеча сестры, и они вышли из комнаты.
– Как думаешь, она выживет? – спросил он.
– Трудно сказать, – ответила она смягчившимся голосом. – Но какой же юной она выглядит! Совсем еще ребенок, бедняжка. Когда придет доктор? И расскажи мне о ней все, что знаешь, Турстан. Ты ведь так и не удосужился сообщить мне какие-либо подробности.
Мистеру Бенсону очень хотелось едко заметить, что до сих пор эти самые подробности ее не интересовали, что она вообще старалась избегать этой темы; но он был настолько рад, что в сердце сестры пробудились теплые чувства к этой несчастной, что ни словом не упрекнул ее. Он поведал ей всю эту грустную историю, а то обстоятельство, что до этого он ее глубоко прочувствовал, добавило ему красноречия. В общем, когда, закончив свое повествование, он поднял взгляд на сестру, слезы блестели в глазах у обоих.
– И что же говорит доктор? – после короткого молчания спросила она.
– Он настаивал на полном покое, прописал кое-какие лекарства и велел отпаивать ее крепким бульоном. Всего я толком не знаю – подробнее тебе расскажет миссис Хьюз. У этой доброй женщины воистину золотое сердце – «творит благо, не ожидая ничего взамен»[17].
– Она показалась мне очень доброй и участливой. Сегодня ночью я сама посижу с больной, а вас с миссис Хьюз отправлю пораньше спать, потому что вы с ней выглядите измотанными, и мне это не нравится. Ты уверен, что последствия твоего последнего падения уже миновали? Или спина все-таки еще беспокоит тебя? В конце концов, я обязана этой девочке хотя бы тем, что она вернулась, чтобы помочь тебе. Ты и вправду считаешь, что она собиралась утопиться?
– Полной уверенности у меня, конечно, нет, потому что я не спрашивал ее об этом. Она была не в том состоянии, чтобы отвечать на мои вопросы. Впрочем, сам я в этом даже не сомневаюсь. А насчет того, чтобы посидеть с ней сегодня ночью, тут и думать нечего – ты ведь только с дороги!
– Нет, Турстан, сначала ответь мне. У тебя болит что-нибудь после твоего падения?
– Нет, практически ничего. Фейт, так нельзя, ты слишком устала, чтобы дежурить по ночам.
– Турстан, обсуждать это бесполезно, потому что я все равно останусь с ней. Будешь со мной препираться, я возьмусь за твою спину и наклею тебе туда пластырь. И объясни мне все-таки, что на самом деле означает это твое «практически ничего». К тому же, чтобы как-то успокоить тебя, могу сказать, что я прежде никогда не видела настоящих гор. Они произвели на меня сильное впечатление, но их величие подействовало на меня подавляюще, так что заснуть я в любом случае не смогу: первую ночь буду бодрствовать, чтобы убедиться, что они не свалятся и не погребут под собой все вокруг. А теперь ответь на мои вопросы относительно твоего самочувствия.