Руины Арха

Глава 1

Где-то рычит. Далеко, но так, что волей-неволей проснешься. Воздух вздрагивает трусливо. Поверхность, где валяюсь ничком, ледяная, словно перепугалась до смерти. Ее тоже трясет. Мои клеточки суетятся как жильцы высотки перед землетрясением.

К дрожи добавились частые гулкие удары, меня ритмично подбрасывает. Будто приближается громадный монстр.

Нервы искранули, я вскочил.

Какой-то древний коридор, плиты внушительные, хмурые, такие в темницах средневековых крепостей. Пахнет сыростью. Свет сумрачный, откуда, не понять. Похоже, светится… воздух.

А удары все наглее.

Сзади!

Разворот. Впереди метров десять – и арка, за ней стена поперечного коридора.

Что бьет чаще – мое сердце или шаги чудовища? Камушки на полу дрожат, подпрыгивают…

– Не уйдешь, гад! – мужской голос.

Рычание.

Уши чуть не лопнули, шаг назад.

За поворотом мелькнула тень, монстр, притормаживая, скользит боком, от него в сторону волна камней, прыжок через порог – и он в моем коридоре.

Монстр… размером с дворняжку. Огромная лишь голова, такие были у хищных динозавров, а остальное… Словом, голова рептилии на двух ножках, они физически не способны издавать грохот, какой я слышал только что. И еще пирамидка хвоста в роли противовеса.

Я чуть не забыл испугаться. Зубы у смешарика о-го-го!

Тварь разинула пасть, и меня чуть не опрокинуло, зажимаю уши. Вокруг пасти дрожат кольца волн, линии подземелья колышутся, как в воде, с потолка льет песок. Звуковой шторм сдвинул меня назад.

Пасть захлопнулась, зубастик побежал на меня. От крохотных лапок расходятся круги-волны, пол вздрагивает.

Меня так удивило, едва успел увернуться, когда тварь прыгнула, вновь раскрыв пасть, к моей шее. Челюсти щелкнули совсем рядом, я врезал кулаком, хруст, меня отшатнуло, но стена поймала.

Только сейчас увидел, что рука не пустая.

Верчу перед носом кулак, на нем кастет с шипами. Оба в густой и темной, как шоколад, крови.

Оседаю в угол между стеной и полом. Тело повторяет его форму. Ноги растеклись. Левее – тушка мертвой пародии на тираннозавра.

Капли пота щекочут, ноздри свистят, затылок примагнитило стеной.

– Убью, скотина горластая! – тот же голос, но ближе.

Перекатываю голову вправо.

В арке – силуэт человека. Детали прячет сумрак, но на мужчине старый дырявый плащ. По-моему, его хозяин старше меня лет на десять. Кстати, а сколько мне? Двадцать два? Двадцать три? Ну и дыры в башке, не меньше, чем в этом плаще…

Мужчина неспешно отмеряет шаги ко мне.

– Кажись, меня опередили.

Похож на бомжа. Щетина как мох в пепле, кожа смуглая, в паутинках морщин, волосы короткие, с проседью, уложены назад. В узких – скорее от прищура, чем от природы – темных глазах горят звездочки.

В кулаке охотничий нож. Почти меч.

Адреналин в крови пузырится лениво, как выдохшееся пиво. Даже он не в силах одолеть слабость.

Мужчина встал рядом, с моего ракурса как небоскреб, а я такой мелкий, беспомощный…

Смотрит на меня, на убитую тварь. Опять на меня.

– Для новичка неплохо, – сказал он.

Я ткнул подбородком в ящера.

– Что за тварь?

Вообще-то не так уж интересно. Но если ответит – значит, убивать не будет. А вот трупу знания ни к чему…

– Рычун, – сказал мужчина. – Гроза неофитов.

Уже легче.

Мужчина подошел к монстру. Присел на корточки рядом, взгляд ощупывает тушку.

– Убить проще простого. Но орут и громыхают так, что непосвященные кладут в штаны, думают, жуть непобедимая.

– Берут на понт, – перевел я.

– Во-во.

Мужчина ловко крутанул нож, клинок всаживается в мясо, под скрип сухожилий и хруст суставов от рычуна отделяется лапка, затем вторая. Мужчина небрежно скинул крест-накрест, начал отрезать хвост.

Я наконец решился спросить.

– Что за место? Как я тут оказался?

Отрезав хвост, мужчина стал нарезать его на овальные пластики, сваливает их один за другим туда же, где лапки.

– Руины, – говорит, кулак с ножом тыльной стороной оттирает со щеки кровь. – Руины Арха. А оказался ты здесь так же, как я… как все…

– Руины чего?

– Руины… Арха, – пыхтит мужчина, позвонки хвоста от кончика к основанию все крепче, резать труднее, трещат под ножом как сочный тростник под мачете. – Арх это местное… божество. Создал Руины. По крайней мере, принято считать… Хотя некоторые… Не! Ве! Рят!

Последний, самый толстый позвонок хрустнул, мужчина выдохнул, оттирает лоб, самая широкая лепешка падает на горку, лезвие пилит рычуна под горлом.

Да, блин, прояснил.

Я устало отвернулся, голова опустилась, вижу свое тело, худое, бледное, волосатое, но подобие мускулов есть, хвала подработкам.

На мне только шорты, трусов под ними, сообщает чувствительный орган, нет. Шевелю пальцами ног, с них осыпаются каменные крошки. Буря в жилах стихла, начали ощущаться мелкие неудобства: озноб от холода и сырости, ступни жжет уколами камней, их здесь до черта. В самом деле, руины… Ну хоть на голову не падают. Пока.

– Осмотрись, – сказал мужчина, бросая тельце рычуна к горке мяса. – Предметов должно быть три.

– Что?

– Кастет, шорты и что-то еще. Осмотрись. Когда появляется новичок, Руины дают ему три случайных предмета: оружие, одежду и еду.

Нож опускается на пол, мужчина берет голову рычуна за концы челюстей, руки с силой раскрывают, мужчина сквозь зубы хрипит, челюсти медленно, но разводятся, шире и шире.

Крак!

Нижняя челюсть свисает с одного кулака, верхняя с другого.

– Кастет вижу, шорты вижу, – говорит мужчина. – Еду не вижу. Уже съел?

– Нет. Даже не видел.

– Тогда ищи.

Я оттолкнулся спиной от стены, ладони впечатались в пол. Принимаюсь ползать кругами, как идиот. Всюду лишь осколки плит, от одиноких камушков до насыпей щебня, тянутся вдоль стен, когда-то были крепкие блоки, а теперь в кладках на их местах прямоугольные черные рты.

Разгребаю склон, третий предмет могло засыпать…

Есть!

Вытащил из песка плитку шоколада в фиолетовой обертке, ноздри всасывают с наслаждением, на фоне плесени и крови запахи шоколада и бумаги райские.

Кастет по-прежнему на кулаке. Снимаю, пальцы разминаются, неуклюже стираю кровь о насыпь.

– Когда я появился в Руинах, – говорит мужчина, – мне достался этот нож, этот плащ, тогда еще новенький, блестящий, и куриное яйцо. Сырое. С тех пор яйца не люблю.

Я перевернулся, задница подмяла щебень. В животе урчит, хочется сожрать вместе с оберткой, но продолжаю нюхать. Предвкушение…

– А моя девушка, – говорю, – яйца обожает.

– Ну так то девушка.

Мужчина отвел край плаща, я обратил внимание на высокие кожаные сапоги бурого цвета со шпорами, мелькнула мысль о ковбоях. Мужчина отстегивает от пояса предмет, похож на короткую веревку. Приглядевшись, я понял, что это торба. Даже не торба, а торбочка. Пустая как желудок.

Мужчина ослабил шнурок на горлышке, рука потянулась к куче мяса. Неужели хочет запихнуть в такую мелкую торбу? Влезет разве что лапка…

Лапка действительно влезла. И вторая. И челюсть… И филе!

Этот мясник натягивает черную ткань вокруг толстой кровавой лепешки, что совсем недавно была хвостом, будущий бифштекс падает в торбу, ее бока раздуваются, но в тот же миг торба худеет, вновь плоская. И так исчезает один кусок мяса за другим.

– Бездонная торба, – сказал мужчина, не отрывая взгляд от чудо-вещицы.

Оказывается, шары на моем лбу заметны не глядя.

– Всех штырит, – поясняет владелец торбы. – Даже старожилов. Артефакт крайне редкий. За десять лет в Руинах встречал лишь пару человек с такой мошной.

– А как из нее доставать?

– Суешь руку, думаешь о том, что хочешь взять, и нужный предмет пальцы тут же нащупывают.

Мужчина пихает вторую челюсть рычуна, на камнях только лужа крови, вжик шнурка, беззубый, но прожорливый рот торбы стянулся, хозяин пристегивает тряпочку к ремню.

Подходит ко мне. У моего живота зависла открытая ладонь, воздух сообщает ее жар.

– Борис.

Рукопожатие ненавязчивое, но все равно крепкое. Интересно, какой силы будет хватка, если он решит стиснуть мне горло?

– Влад, – ответил я.

– Надеюсь, поладим, Влад. Идем.

– Куда?

– В Колыбель.

– В смысле, спать?

– Нет, спать рано. И не место. А Колыбель – это город.

– Тут есть города?

– По меркам наших прошлых жизней даже не города, а селения, а то и вовсе хутора. Но здесь любой каменный зоб, огороженный от монстров и обжитый хоть одним человеком, уже крепость. Три человека – поселение, десять – вполне себе городишко. А полсотни вообще мегаполис.

– Нескучно живете.

– Нескучно выживаем. Шатаюсь тут десятый год, но каждый день не уверен, что доживу до ночлега. Идем. Доведу до Колыбели. С самого начала шел туда…

Коридор дрогнул, Борис вздернул голову. Была даже не дрожь, а покачивание, как на палубе: заметить трудно, но и упустить нельзя. Мои руки инстинктивно чуть в стороны, ноги шире, взгляд Бориса с тревогой зондирует стены и потолок.

– Твою мать, – прошептал он.

– Что?

– Ш-ш-ш…

Его указательный палец призывает молчать. Сердце уже долбит в ребра, оглядываюсь рывками.

Плиты коридора стали похожи на серые студни. Из этой слизи тянутся черные шипы, некоторые уже длиной с руку по локоть. Коридор медленно, но неотвратимо, как наступление ночи, превращается из прямоугольного в шипастую трубу. Из пола, стен и потолка торчат рощи кольев, а проклюнулись еще не все…

В животе какие-то процессы, чувствую, вот-вот опозорюсь.

На плечо ложится ладонь, Борис давит, я присаживаюсь на корточки, Борис на колено, не перестает осматривать трансформацию коридора. Со всех сторон урчит с эхом, по мне бегут холодные капли.

– Не шевелись, – шепнул Борис.

Подносит кисть к трещине в полу, та поперек коридора как миниатюрный каньон. Вокруг нас из холмов слизи тянутся черные колья, сейчас шип вылезет под задницей, узнаю, каково было врагам моего тезки Влада по прозвищу Дракула…

Из рукава Борисова плаща – я офигел! – выползают блестящие красные пауки с грецкий орех, цепочка из пяти арахнидов заползает в трещину.

Борис считает про себя: губы шевелятся, пальцы один за другим ритмично разгибаются. Мне на плечо капнула слизь. Жжение…

Борис прыгнул на меня, мы шаром откатились на пару-тройку метров.

Взрыв!

Увидеть не довелось, но когда поднял голову, в глазах защипало, клубится дым, всюду обломки, шипы… и что-то среднее между камнем и плотью, не успело превратиться.

А еще в полу брешь.

Воздух исказился страшным воем, меня будто уменьшили и запихнули в глотку дракона.

– Вниз! – услышал сквозь рев.

Борис метнулся к бреши, его клешня рванула меня следом, моя рука чуть не выскочила из сустава. Борис прыгает в пробоину, его масса тянет меня вниз, но в этот долгий миг успеваю заметить: шипы по краям арки схлопнулись как зубья капкана, схлопываться начали стены, шипы вонзаются в серое мясо своего же хозяина, смертоносная волна укуса несется ко мне. В следующий миг меня бы пронзило и сплющило, но я упал в нижний коридор, на Бориса, затем откинулся на спину.

Валяемся, легкие раздувает до боли, смотрим, как пульсирует гигантская кишка.

– Что за хрень? – просипел я, в горле засуха.

– Корижор.

Рана, через которую сбежали, роняет нити слизи около нас, дыру заливает клей, «кровотечение» слабеет.

– Коридор?

– Корижор. Маскируется под коридор. Прожорливая тварь… Впрочем, любителей диет у нас не бывает.

После такого надо неделю валяться в психоневрологическом диспансере, но Борис вскочил, тянет мне руку, выбора нет, приходится взять, Борис рывком ставит на ноги.

– Молодой совсем, – сказал Борис.

– С такой жизнью состарюсь быстро.

– Я про него.

Тычет большим пальцем в потолок.

– Неопытный. Учуял поздно. Не умеет закрываться внезапно.

– Интересно, если бы я не пересекся с тобой, на какой секунде меня бы сожрала какая-нибудь гадина? Что-то не хочу бродить в одиночку…

– Тебе повезло. Новички обычно гибнут в первую минуту. Многие возникают, например, под брюхом утилитки или в стае рычунов. А кто-то появляется мертвым. Почему, не знаю.

Я покосился на руку Бориса, мой указательный деликатно тычет в нее.

– А что за пауки в рукаве?

Борис сгибает ее в локте, ладонь второй потирает рукав, взгляд отстранился на мгновение, губы изобразили для меня улыбку.

– Мои маленькие… друзья. Я у них вроде общежития с отоплением. В качестве платы за проживание иногда выручают. Ладно, идем.

И мы пошли.

Глава 2

До меня лишь в пути дошло, что в руке по-прежнему кастет, а в другой – шоколад. А из одежды только шорты. Наверное, картинка та еще: голый мужик с кастетом и шоколадкой бродит по каким-то развалинам.

Спустя череду серых, блестящих от влаги туннелей ступни молят о пощаде. Терплю, не хочется быть в глазах спасителя неженкой, переставляю ноги по острым обломкам, как начинающий йог. Меня ведет плащ, его хозяин на ходу роется в торбе.

Вдруг встает, чуть не врезаюсь в спину. Борис разворачивается, руки тянут мне черные кроссовки, потрепанные, на одном дырка, но мои глаза, готов спорить, засияли как помытые сливы, перевожу взгляд на Бориса, опять на кроссовки.

– Тебе, тебе, – усмехнулся тот. – Напяливай. Прошли огонь и воду. Счастливые.

– Даже «спасибо» говорить неловко, – промямлил я, прыгая на ноге, натягивая кроссовку. – Замена неравноценная.

– Успеется.

Надел второй, приседаю завязать, а когда распрямляюсь, Борис тянет рюкзачок, синий, с картинкой пантеры в прыжке. Тоже зашарканный, но без дырок. Я, не веря щастью, подарок принимаю.

Борис красиво крутанул нож, клинок пыхнул бликами, нырнул в ножны.

– Без свободных рук не выжить.

Теперь шоколадка покоится в боковом кармашке. Борис посоветовал таскать кастет в руке, я и сам хочу. И пары часов здесь не провел, а железяка с шипами успела пригодиться.

Сперва тупо следовал за Борисом, не слишком глазея на коридоры, все равно клоны друг друга, но впечатления от рычуна, корижора да и вообще перемены места отпустили, внимание занялось серфингом по плитам. Серые блоки одни и те же, разница лишь в разрушениях и колониях мхов, лишайников, вьюнков и прочей примитивной зелени…

– Слушай, – обратился я, следуя за Борисом, – как я все-таки здесь очутился? И что за Руины такие? Где они? Откуда взялись?

– А что помнишь последнее?

– Ну… как обычно. Вернулся с учебы, поел. Домашка, комп, Инет. Затем в душ и спать.

– Что ж, – сказал Борис после паузы, – ты не одинок, таких историй тут тьма. Многие до попадания сюда жили обычно, а после очередного ночлега хлоп! – и здесь. Хотя у кого-то совпало, что переходу в Руины предшествовало знаменательное событие. Например, много слышал, как юнец лишился девственности, заснул в объятиях своей благодетельницы, а проснулся здесь. И все, у кого было так, думают, что это связано, не переубедишь. На самом деле, закономерности нет. В случайный момент жизни просыпаешься в Руинах – и все.

Узнавать другие ответы расхотелось. Но все равно спросил бы. Это как терять равновесие на краю крыши: вроде опора есть, падать не хочешь, но почему-то качаешься, упасть так и тянет.

– И как выбраться? – спросил я, стараясь панику не выдавать.

– Выхода нет, Влад, – вздохнул Борис. – Здесь выживают до тех пор, пока не погибнут. Извини за правду.

Зуб на зуб не попадает, плечи прыгают, и впрямь холод, но знобит вовсе не от него. Я впал в тяжелую прострацию, можно сказать, ослеп, хоть и вижу, тело бредет за Борисом на рефлексах.

Путь, подобно шлагбауму, преградила Борисова рука. Поднимаю глаза.

Мы на краю обрыва. Здесь когда-то, судя по всему, тоже были коридоры, но перегородки разрушились, теперь под ногами прямоугольная яма высотой с этаж, размером как бассейн, где можно устраивать чемпионат по плаванию. Из трещин в стенах торчат кустики, по полу тянутся гребни бывших стен, одинокие плиты заросли мхом, из насыпи камней муравьи сделали муравейник…

В центре ямы – обнаженное тело, его обглодали, не понять, мужчина или женщина, вокруг озеро крови, по нему шлепают лапы рычунов. Твари толпятся вокруг трупа, как пираньи, каждый пытается урвать, рычит на соседей, то и дело из стаи вылетают звуковые лучи толщиной с газовые трубы. Рычуны толкают друг друга, многие падают, те, кто сзади, смыкают челюсти на хвостах передних, отдергивают, перепрыгивают, чехарда бурлит как кипяток, пол грохочет, его излизывают сейсмические кольца, как круги на воде в дождь.

– Видимо, от этой стаи и оторвалась твоя первая добыча, – сказал Борис, вытягивая нож.

Гром, рык и чавканье пробуждают во мне какое-то брожение, дышу громче и чаще, губы узлом. Сверлю взором кровавую сцену дележки, ладонь тянется к Борису.

– Дай, – сказал я почти требовательно. Даже не удивился своей наглости.

Рука от нетерпения дрожит, наверное, Борис меня изучает, но затем ладонь ощутила приятную теплую тяжесть, пальцы оплетают рукоять по желобкам витков. Стискиваю нож и кастет так, что кулаки трясутся, на глазах пелена.

Я выдал боевой крик, с разбега прыжок в яму далеко вперед, рискую что-нибудь сломать, перекат через голову, в спину воткнулись камни, но боль только в радость, я уже берсерк, терять нечего, а смерть – обещание покоя.

Подробностей не помню…

Было много красного… и шторм звуков.

Очнулся на коленях в центре ямы, рядом раскорячено, как гигантская морская звезда, изодранное тело, я в крови весь, словно ею меня обливали ведрами, из груди свирепый свист. Всюду разбросаны тушки рычунов, одни заколоты, у других проломлены черепа, дырки от шипов кастета, на третьих сияют борозды лезвия, четвертые разрублены… У моих ног рычун с растерзанным горлом, его я, наверное, загрыз. Не помню, как, но знаю, что половину рычунов убил я. Но если бы не Борис, убили бы и меня.

Тяжелые шаги, громче, громче… Борис, опершись на дробовик, опускается сбоку на колено, дуло дымит, мне на плечо ложится горячая ладонь.

Мое злое дыхание постепенно переходит в судорожное, меня накренило, нос уткнулся в плащ, Борис приобнял, глаза наконец-то увлажнились, слышу свои хныки.

– Поплачь, – разрешил Борис. – Это агония. У всех так. И у меня было. Аж на восьмой день, вроде должен был привыкнуть, а все равно… Пуповина с прошлым рвется, это всегда больно. Щас пройдет…

И действительно. Прошло.

Борис дал фляжку с водой. Я присосался как клещ, но Борис не возражает. Губы от горлышка отрываются, выдох. Утираю сопли, Борис прячет сосуд в торбу.

Встает, помогает встать мне. Торба делится с его ладонью горстью красных цилиндров размером с сигары, те по очереди с щелчками ныряют в трубу под стволом дробовика.

– Расстрелял всего-то пять, – усмехнулся Борис. – Остальные твои.

Озираю кровавые плоды своей ярости, еще недавно от такой скотобойни меня бы вывернуло, а сейчас запаха крови даже не ощущаю.

– Что теперь? – спросил я.

Вопрос скорее философский.

– Сражаемся за возможность видеть, слышать, дышать, есть, пить и спать и другие простые вещи, которые в прежней жизни, дураки, не ценили. – Борис вернул лишние патроны в торбу, дробовик за спину, под плащ. – И радуемся каждому отвоеванному часу.

Осматриваю себя.

– Вымазался весь!

– Ничего. Высохнет, отшелушится. Может, наткнемся на ручей. А пока…

Борис берет из моей лапы нож, сапог пинает башку рычуна, которого я загрыз, колено вновь касается пола.

Следующий час разделываем тушки: Борис режет, я складываю в торбу. Удивительно: черная тряпочка растворяет в себе огромные сочные куски, даже не пропитываясь кровью.

– В ней еще и время замирает, – хвастается Борис, выковыривая из рычуна шарики дроби острием ножа. – Продукты не портятся. Круче консервов. Хотя лучше есть консервы дома.

Вздыхаю…

– А кем был в той жизни? – спросил я.

Борис лизнул кончик клинка, часто процокал.

– Дизайнером уровней для игр.

Смотрю на отражение в луже крови, невеселая усмешка.

– Иногда думаю, – говорит Борис, – что меня поместили в сырой левел, чтобы оттестировал на своей шкуре.

К жидкому багровому зеркалу подлетает крупный комар, носик утыкается в край лужи, прозрачное брюшко краснеет, раздувается.

На плечо приземлился еще комар, тоже словно откормленный на комариной ферме. Нерв на лице дернулся, когда комар вонзил колышек в кожу, я прихлопнул. Для такой букашки укус болючий.

– Пора сваливать, – сказал Борис тревожно.

Лик его суров, смотрит поверх меня, за спину.

Оборачиваюсь.

Комары. Тучи комаров! Льются из-за поворотов, из арки этажом выше, откуда пришли мы, из брешей, трещин… Так много, будто помещение затопляет серая слизь. Гул как в сердце атомной электростанции. Понятия не имею, как гудит атом, но готов спорить – именно так.

А я с ног до головы в кровище!

– Комарой, – сказал Борис громко. – Бежим!

Повторять не пришлось. Но дернул же черт обернуться.

Из-за угла на другой стороне кровавой площадки выметнулся человек, но в тумане насекомых – черный разбухший мешок. Истошный крик растворяется в страшном вое комарья. Мешок размахивает руками, спотыкается о гребень разрушенной стены, пухлая подушка заваливается набок, жертва бьется в панике, а пузатый комариный кокон за несколько секунд стал красным, затем бордовым: сотни тысяч живых шприцов одновременно выкачали по капле. Конвульсии бедняги резко ослабли.

Я осознал, что торчу как столб, лишь когда меня дернул Борис, меня уже облепили крылатые вампиры, хлестнул ужас, я рванул за Борисом, чуть не обогнал, весь в кровопийцах, как ковер в ворсе, на бегу стряхиваю, давлю ладонями.

Сколько поворотов осталось позади, не знаю.

Споткнулся, меня поймала глубокая лужа. Жар уходит в воду, под кожу проникает холод.

Хватаюсь за выступ стены, мускулы дрожат, туловище тянется за рычагом руки. Плита в пальцах рассыпалась, я вновь шмякнулся, плеск.

Борис поднимает за лямку рюкзака, капли воды щекочут.

– Там… был…

– Мы бы не спасли, – ответил Борис.

Стряхиваю с волос мокрый песок.

– Уже второй…

– Это Руины, – отвечает Борис. – Новички здесь гибнут, едва появившись. Нам повезло. Комарам не до нас, прилетели на запах рычуньей крови. И благо, не встретился комарок.

– Кто?

– Хозяин комароя.

– Что за тварь?

– Лучше не знать. Спать будешь крепче.

Борис похлопал меня по лопатке, развернулся, плащ завилял в такт ударам сапог, я поплелся следом.

Ближайшая арка привела к винтовой лестнице, один виток – и раскрывается коридор, где разбросаны кости человечьего скелета. И похоже, не одного. Ребра, позвонки, лучевые, берцовые… Как сухие ветки в лесу.

На костях – черные многоножки толщиной с палец Бориса. Сегменты матово блестят в синеватом сумеречном свете, его источник для меня по-прежнему загадка. Одни многоножки растянуты вдоль костей, другие оплетают как лианы, третьи скручивают в узел, словно ни с кем не желают делить.

Торчу на пороге, хочется сдать назад.

– Спокойно, – сказал Борис, проходя вглубь, подошвы аккуратно приземляются между костями. – Это углечерви. Для живых – твари безобидные. Питаются костями, минеральными отложениями, древесиной… В панцирях много угля.

Борис присаживается на колено рядом с черепом, клещи пальцев хватают многоножку за хвост, та взлетает на уровень лица, Борис вертит с азартом энтомолога, та извивается, лапки шевелятся с хрустом, будто горит хворост.

– Собирай. Хочешь греться ночью у костра?

– Тут бывают ночи?

– Условно говоря. Займись сбором. Надо же пополнять собственный инвентарь. Червячки ценные, как хлеб и вода. Лови за хвост, бросай в рюкзак и закрывай сразу. Разбежаться так и норовят, но темнота для них как убойное снотворное.

Альтернативы нет, приступаю к сбору. Противно, такие крупные, изворачиваются, лапки играют, но тень фобии растворилась быстро. После того, что успело стрястись со мной в Руинах, это столь же невинно, как рвать на лугу цветочки. Методично перехожу от одного бедного Йорика к другому, с каждым стайка углечервей разлучается крайне неохотно, приходится отдирать, бросаю в узкую щель меж двух язычков молнии на рюкзаке, пленники совершают побег за побегом, порой из щели лезут сразу трое, уподобляясь гидре, но спихиваю вниз – вжик! Закрыто. Следующая кость…

Вскоре очистили от червей весь архипелаг кальция. Я наступил на ребро, скрип. Поднимаю ногу, под кроссовкой – меловая оладушка. Похоже, лет ребру была уйма…

С потяжелевшим рюкзаком за спиной пружиню, слышно, как трясутся внутри углечерви. Дрыхнут как дохлые.

Борис протягивает мне башенку из трех кусков рычуньего мяса, каждый плотно завернут в синюю фольгу.

– Положи к себе. Вдруг разбежимся, мало ли… Не помирать же с голоду.

– Зачем разбежимся? – испугался я.

– Разбегаться незачем. Но перестраховаться надо. Руины бывают сильнее наших желаний.

Фольга на удивление холодная, пальцы намокли от инея.

– Не протухнет? – спросил я.

– Ледяная бумага из чешуи морозавра. Как в холодильнике.

Складываю мясо в соседний с углечервями отдел.

Коридор костей остался позади. Мой автопилот настроен на плащ Бориса, взгляд изучает Руины. Борис травит всякие руинные байки о местных героях и своих знакомых…

Нашли воду. Льется с потолка, струя в полете рассыпается на облачко капель. Борис смотрит на водопадик, задрав голову.

– Таких проточин тут много.

Поставляет высоко чашу ладоней, умывает лицо, полощет рот. Уступы и выступы стены позволяют ему залезть, как пауку, под потолок, где ручей цельный, Борис поставляет под струю горлышко фляги, которую бесстыдно осушил я.

Тоже умываюсь. Оттираю кровь и комариную кашу. Завернуться бы в халат. И выпить капучино.

– А макдональдсы тут есть?

– Не встречал.

Борис спрыгивает ко мне, пальцы накручивают на горлышко фляги крышку.

– Хотя, если подумать, Руины – один сплошной макдональдс. Для тварей. А мы в роли гамбургеров и хот-догов.

– Надо им прочесть лекцию о вреде суррогатов.

– Флаг в руки. Секунде на третьей пламенной речи руки-то и откусят. Вместе с флагом.

– Не, пусть кусают флаг, а я успею удрать.

Борис наполняет емкости для воды, чудесная торба глотает одну за другой и не толстеет, мечта любой женщины, да и мужчины.

Слоняюсь по коридору. Из-за водопада пол затоплен, скачу, как балерина, с одного сухого островка на другой. Островками служат выпавшие из стен и свода плиты. Но кроссовки все равно уже мокрые.

В очередной раз перепрыгнув с плиты на плиту, увидел в черной прямоугольной нише, где когда-то был кирпич, мышь.

Мышь увлечена поеданием какой-то букашки.

Подкрадываюсь…

Ловлю за хвост. Жутко собой горд. Добыча! Мышь дергается, из нее рвется писк… и восторг сменился стыдом. Под ногами плавает жучок, которого мышь выронила. Быть может, не ела три дня, а это первая пища…

– Это смышь, – сказал Борис совсем рядом, я вздрогнул.

– Мышь?

– Смышь.

– Почему смышь?

Зверек вспыхнул как фотоаппарат, я на миг ослеп, потом снова увидел два сомкнутых пальца. Мышиного хвоста в них нет.

Вновь белая фотовспышка, на выступе противоположной стены. Там из ниоткуда возникла мышь. Почему-то не сомневаюсь: та самая. Мышь ловко запрыгала с выступа на выступ, волнообразная траектория уперлась в поперечную стену, еще вспышка – и грызуна нет.

– Потому что смываются, – ответил Борис.

– Телепортация! – изумился я.

– Вот бы нам так, да? Попал корижору в брюхо, хлоп! – и исчез. Появился в соседнем туннеле. Но приходится юзать телепорт устаревшей модели.

Борис похлопал себя по бедру.

– Айда. Телепортируемся в место посуше.

Пока идем, мысленно прошу у смыши прощения, желаю ей найти поскорее еще какую-нибудь муху.

Гад!

Я же сам только что рвал когти, лишь бы выжить, а стало более-менее сносно, повел себя с безобидной смышью, как монстры ведут себя с нами…

Глава 3

– А что из себя… представляют… Руины? – пыхчу на ходу.

– Бесконечный лабиринт.

Борис шагает широко, едва поспеваю, а он ухитряется дыхание не сбивать, голос ровный.

– Бесконечный во все стороны света, – уточняет Борис. – Вернее, стороны тьмы. Над нами и под – бесконечное число этажей.

– Да ну. Если так, нас бы расплющило. Стены хрупкие как кости старика, не выдержали бы такой массы.

– Скажи Арху. Срал он на физику.

– Божество суровое.

– Наверное, терпеть не мог физику в школе.

Я усмехнулся.

– Богохульство, однако! Не боишься прогневать?

– Считай, что атеист.

– Серьезно?

– Ну, агностик. Но если этот Арх все же есть, с удовольствием нагажу на его алтарь за то, что кинул сюда.

Наткнулись на человека. Сидит спиной к нам у костра. Вокруг него мрачные круглые стены, на них висят ржавые держатели для факелов, пустые. Неизвестный в потрепанном плаще цвета руин, на голове капюшон. Человек качается вперед-назад, плечи трясутся, ладони перед огнем. В костре вместо дров пылают углечерви. Пышущие пламенем панцири сияют сочными оранжевыми бликами, как сталь в кузнечном горне.

Мы замерли, рука Бориса преграждает мне путь. Мгновения ползут в напряге… Стараюсь дышать тихо, виски щекочет пот, гляжу из-за плеча Борис то на него, то на типа у костра.

Борис заводит руку за спину, под плащ. А кулак, что преграждает мне дорогу, костяшками бьет по каменному косяку прохода.

Человек вскочил в развороте на сто восемьдесят, плащ очертил широкую дугу, языки костра пригнулись, незнакомец вскинул в нашу сторону небольшой арбалет.

Но ладони Бориса уже стискивают дробовик, дуло глядит в неизвестного.

– Спокойно, братец по несчастью, – почти ласково протянул Борис. – Пусть твоя стрела и моя дробь окажутся в мясе какой-нибудь твари, а не в нас.

– М-мы с миром, – сказал я.

Как только не грохнулся в обморок…

Впрочем, наш встречный тоже близок к потере сознания, судя по половине лица, что под капюшоном. В сумраке накидки блестят звезды – капли пота. Но, в отличие от моей рожи, лицо арбалетчика страх не выдает, преображает в злые черные желоба морщин.

Но те начинают сужаться, арбалет, подрагивая, опускается, в полутьме капюшона приподнялся краешек губ.

– Люди, – выдохнул незнакомец тихо. – Наконец-то…

Спустя минут десять сидим вокруг костра, болтовня как у старых приятелей. Нашего нового знакомого, с Борисом примерно одного возраста, звать Курт. Немец. По-русски говорит свободно, с жутким акцентом, почти не расставляет падежи. Мужик на взводе, то и дело оглядывается – хотя я, попав в сию задницу судьбы, на любые капризы нервов кому угодно готов выписать тыщу индульгенций. И все же иногда расслабиться Курту удается, порой даже шутит, предается воспоминаниям.

– Я не видеть люди давно…

Журчащий глоток супа из кружки, взгляд в костер.

– Настоящий счастье.

– Все норм, Курт, – подбодрил Борис, пальцы крутят вертелок с мясом рычуна. – Мы живы и даже пока не калеки.

Курт кивнул.

– Рихтих…

Я подкинул в разговор пару-тройку тупых фразочек в начале, но заткнулся, а сейчас мои зубы обтесывают палочку с шашлыком. Манеры далеко не дворянские. Голодный организм взял свое. И взял бы еще столько же. И еще. Обсасываю третью палочку, язык чуть заноз не насажал, глаза жадно рассматривают четвертую, та томится над раскаленным каркасом углечервя, вокруг кусочков мяса танцуют оранжевые искры, с золотистой корочки капает жирок.

– Значит, направляться в Колыбель? – спрашивает Курт.

– Угу.

Борис жует, объеденная палочка тычет в меня.

– Доведу это чудо природы до безопасного места. И пополню запасы.

Борис стягивает с вертела последний ломтик, чавканье, сглатывает, палочка ложится в шеренгу использованных.

– А ты, Курт, куда держишь путь?

Курт молчит, пламя в зрачках колышется выпукло, похож на демона с огненными котлами в глазницах. Лишь сейчас я заметил, что Курт свою долю мяса съел, хотя только что была цела. Когда успел? Наверное, голодал похлеще моего. А я был увлечен едой так, что не заметил бы и Бэтмена верхом на страусе.

Курт уставился на мои кисти. Те блестят жирком рычуна вперемешку с моими слюнями.

– Что? – спросил я.

Курт встрепенулся, словно приходя в себя, взор поднимается, улыбка смущенная.

– О, найн… Ничего. Извинять…

Вытираю лапы о мох на плите, Курт переводит взгляд на Бориса.

– Кальтелихт.

– Чего? – не понял Борис.

Обглоданной палочкой Курт начертил в серых зернах камня на полу знак из параллельных линий внутри круга.

– А, Хладосвет, – дошло до Бориса, покивал. – Местечко ничего. Бывал пару раз. Правда найти его – головная боль. А почему туда?

– У меня там…

Курт упирает палочку в край начерченного символа, вертелок хрустнул, Курт вздрогнул и закончил:

– …друзья. Простить, я…

– Успокойся, приятель, – сказал Борис.

– У меня кончаться припасы, я быть вынужден прервать путь, охотиться, но мне не везти, попадаться только сильный монстры, едва успевать убежать…

– Ничего, фортуна ко всем то и дело поворачивает зад. Однажды повернется сиськами.

Мы рассмеялись.

– Хотя, если не робеть, можно и задницу, – вставил я. – Задрал юбку и…

Я сделал лихой жест.

Спутники рассмеялись громче.

– А парень-то не промах, когда сытый и в тепле, – сказал Борис Курту, тыкнув в мою сторону макушкой.

Курт достал из кармана черной кожаной жилетки фляжку из стали.

– Друзья, у меня остаться немного выпивка.

– О-хо-хо! – всплеснул руками Борис, те хлопнули по коленям. – Неужто шнапс?

– Виски.

Немец с улыбкой пожал плечами, мол, что есть то есть. Борис фляжку принял, глухой чпок крышки, горлышко коснулось губ, голова запрокинулась – и тут же обратно, но губы намокли, а щеки вздулись. Борис сглотнул, рукав губы вытер, довольный стон.

– Виски отличный! Курт, за мной должок.

Возвращает сосуд Курту.

– А мальчик? – удивился тот.

– Мальчику нельзя, железный трезвенник, – рассмеялся Борис, лицо повернулось ко мне, незаметно для Курта Борис подмигнул. – Верно, Владик?

Я растерялся, но все же кивнул с дурацкой улыбкой.

Курт смотрит на меня с тревогой, кадык подпрыгнул, глаза вновь забегали, как в начале, на лбу вспыхнула испарина, перевел взгляд на Бориса.

Тот покачивается, ладонь придерживает голову, глаза плавают.

– Что-то захмелел жестко. Видать, хороший шнапс… То есть, виски.

Борис икнул.

Завалился набок, локоть успел упереться, но…

– Вздремну… минут десять… А то что-то мне…

Борис упал. Сопение, а вскоре – похрапывание. Борис во сне промямлил, на щеке блестит потекшая слюна.

Курт тряхнул Бориса за плечо осторожно. Затем грубо. Реакции ноль.

Меня так озадачило, что застыл как ледяная статуя. Сидя на подстилке, с пустым вертелком в пальцах, будто с миниатюрной шпагой, хлопаю глазами, как если бы мне поставили задачу отбиваться ею от носорога.

Между мной и Куртом танцуют языки пламени. Курт смотрит мне в глаза, взгляд недобрый. Край капюшона опять закрыл часть лица, другая половина во мгле. Половинка губ искривилась. Глаз взбух, в нем вспыхнуло безумие.

Курт встал, арбалет нацелился мне в грудь.

– Спать, мальчик.

Нога Бориса лягнула Курта в лодыжку, свист, я вздрогнул, болт пролетел в мизинце от виска. Курт едва обрел равновесие, в свободную ладонь выпрыгнул из рукава кривой, как месяц, кинжал с зазубринами, Курт падает на Бориса, перехватив стального убийцу клювом вниз, но Борис уже на спине, Курта встречает под дых подошва сапога, нога Бориса перекидывает Курта к стене, арбалет отлетает в тень. Борис поднимается, рывком на Курта, тот успел вскочить, ножи встретились, сноп искр.

Начался ураган лязгов, вспышек, отползаю к стене, тело повторяет форму угла, впитывает холод камней, успеваю лишь вздрагивать в такт ударам. Плащи носятся, хлопая, по всей башне, сливаясь в воронку, клинки мелькают в опасной близости от глоток и животов, но дуэлянты реагируют одинаково быстро, хотя на обоих поблескивают красные кляксы, такие же на плитах, лишайниках, грибах.

Борису не повезло, трещина в полу поймала носок сапога, Борис потерял равновесие, успел уклониться от лезвия, но ценой падения столь неудачного, что нож из ладони выскочил, затылок долбануло о зуб плиты.

Курт наступил врагу на грудь, но в этот момент на немца сбоку кидаюсь я. Сам не пойму, как вышло, что Курт спустя мгновения корячится на полу с бордовым родником у шеи. Ладонь зажимает ручей крови, во второй дрожит кинжал.

Гад пытается встать с четверенек, топчусь позади. Его нога пинает в живот, от боли слепну, через миг меня бьет пол.

В неохотно отступающем тумане надо мной вырастает Курт, плащ, жилет и штаны в темных брызгах, стены отражают эхо рычания…

Курта перехватывает за горло Борисов локоть.

Ариец в железной хватке Бориса кряхтит, уши ломит от громогласных немецких ругательств, кое-как поднимаюсь, на кулаке шипы кастета в бордовой слизи.

– Добивай! – орет Борис.

Делаю шаг назад.

– Почему я?

– Надо!

Не могу ударить вот так, без острой нужды. Но на пороге смерти Курт брыкается яростно, в нем горит боевое безумие, он валит вместе с собой Бориса, тот принимает на себя удар о пол.

Подбегаю к Курту, пальцы ловят запястье его руки с кинжалом, пытаюсь отнять, но не выходит, рука Курта дергается, меня швыряет за ней как флажок за древком. Хватаю его предплечье как обезьяна пальму, концентрация до предела, я рванул так, что зубастый кинжал в кулаке хозяина засел в него меж ребер.

Вскрик, Курт дернулся, будто шарахнуло током… У меня перед глазами плывет, ноги как холодная вата, оседаю…

Борис из-под обмякшей туши выползает.

– Красавчик!

Вытираю морду клочком мха. Мох тоже в брызгах крови, но ничего суше под рукой не оказалось.

– Почему Курт хотел…

Я не смог договорить.

Борис подобрал с пола нож. Осторожно касается пальцами затылка, шипение сквозь зубы, пальцы отдернулись.

Подходит к трупу, присаживается, его старанием рукав свитера убитого обнажает предплечье.

– Вот поэтому.

Татуировка кобры в профиль с разинутой пастью. Клык – копия зазубренного кинжала, который чуть не зарезал Бориса.

– Культ Кровавого Арха, – пояснил тот.

Хотя… ни хрена не пояснил.

– А по-русски?

– А по-русски, он был каннибалом.

Я отрезвел в момент. Даже головой встряхивать не пришлось. Вспоминаю, каким странным взглядом Курт разглядывал мои руки.

Окровавленный рот Бориса сверкнул улыбкой, на зубах тоже блестит красное.

– Догадываешься, зачем ему были нужны наши скромные персоны?

Головой я все-таки встряхнул.

– Адепты культа верят, – рассказывает Борис, – если приносить Арху человечьи жертвы, он из Руин выпустит.

– А поедать зачем?

– Тем, кто не только приносят в жертву людей, но и пожирают, Арх благоволит, больше шансов найти выход. Арх подарит свободу членам культа, если убьют и сожрут какое-то космическое число людей. Ну, по крайней мере, в эту байку свято верят психи вроде нашего покойничка.

– Верят?!

– Ох, Владик, во что только здесь не верят, лишь бы выбраться. Сект в Руинах как заразы на бомже. Если завтра объявится шизик и будет проповедовать, что Арх дарует свободу тому, кто круче всех жонглирует куриными яйцами – будь уверен: и вокруг этой идеи сплотится культ.

Поднимаюсь. Кроссовки прекращают шаркать рядом с телом Курта. Он был нервным, но все-таки душевным, мы вместе смеялись. Рассказывал даже о прежней жизни на ферме в Баварии.

– Трудно принять, да? – сказал Борис. – Вроде нормальный мужик… был…

Я только и смог сглотнуть, глядя в глаза мертвеца, там даже после смерти застыла жажда одержимого.

– Ничего, – утешил Борис. – Поживешь тут с мое, научишься вычислять фриков.

Борис достает из торбы чемоданчик с красным крестом, такие обычно в машинах.

– Так-с, будешь медбратом.

Следующие минут десять обрабатываю рану Бориса на затылке, вскоре к ней прильнул тампон, а поверх лег пластырь. Поэтапный процесс разложил мысли по полочкам, дышу ровно. Заодно прокачал скилл медика. С нулевого левела на первый. Голову с жопой не перепутал – уже плюс.

Борис потрогал перевязку.

– Зачет.

Стайка лечебного инвентаря спрыгивает в аптечку, а та – в торбу.

– Теперь раздевай.

Борис тычет ножом в сторону мертвеца.

Я опешил.

– Давай-давай, – сказал Борис. – Убил ты. Все, что найдешь, – твое. Скажешь, никогда не собирал дроп в играх?

– Мародерство!

– Выживание. Трупу барахло ни к чему, совесть пущай дрыхнет спокойно. Этому тоже придется учиться, если хочешь выжить. Начинай. Прослежу.

А что остается? Сенсей сказал, значит, надо…

Обхватываю рукоять торчащего из груди кинжала, стальной клык покинул десну на третьем рывке с сочным звуком, будто вспороли арбуз, я поморщился. Клинок играет багровыми отсветами, меж зубцов кусочки плоти.

– Штука суровая, – сказал Борис уважительно. – Не маши ей при посторонних. Примут за культиста.

Втыкаю в пол, меж плит, пальцы ловят собачку на молнии Куртового жилета, тяну, молния жужжит…

Сказать, что шокирован, нельзя. Но и спокойствия нет. В какой-то мере противно, как рыться в навозе. Терпеть можно, но все же лучше заняться чем-то иным. Борис подсказывает, какие вещи снимать в первую очередь, напоминает обыскивать карманы.

– В Руинах всякая ржавая скрепка в цене, бери сколько сможешь унести. Только из его фляжки пить не вздумай.

– Но ты же пил.

– С чего ты взял? – усмехнулся Борис. – Если бы в самом деле хлебнул, мы бы с тобой щас не трепались.

Завидую его предусмотрительности…

Неприятная возня, о чудо, позади! Рюкзак разбух как насосавшийся клещ, а на мне – тонкий сливовый свитер, черная жилетка из кожи, камуфляжные штаны, ремень, крепкие бурые башмаки до середины голени, подошва высокая, шнурки как молоденькие змеи. А на плечах серый плащ.

Накидываю на макушку капюшон.

Борис всплеснул руками.

– Ну вот, уже и не скажешь, что нуб, – сказал весело.

В одежде куда уютнее, кожа успела забыть, что бывает тепло и сухо. Но бледный труп в одних лишь трусах напоминает, откуда одежда. Когда-то и я, возможно, буду валяться вот так: голый, бел как мел, с дырой в легком, в кровавой грязи, и меня начнут раздевать до костей черви…

– А можно… сжечь?

Борис нахмурился.

– Зачем?

– Так спокойнее.

– Лишняя трата ресурсов. Всех на своем пути не сожжешь. К тому же, он пытался нас убить.

Борис прав. Но смотрю на мертвого Курта, и кажется, что сам лежу там, даже пальцы шевельнуться не могут, дышу с дрожью.

– Ладно, – вздохнул Борис. – Бонус за хорошую учебу…

Торба выпускает горсть углечервей, стальную фляжку, как у Курта, но больше, и зажигалку.

Борис милосердно взял хлопоты на себя, и вот мы уже у выхода, я – сложив кисти замком на животе, Борис – скрестив руки на груди, наблюдаем, как в центре пылает огненный цветок с сердцевиной в форме человека.

Выяснилось, что сжигание выглядит эстетичнее, чем гниение, лишь в кино. А в реале глазеть на то, как человечина краснеет, пузырится, лопается, шипит, не намного приятнее, чем на копошение могильных личинок. Запахи жженой человечины и волос вызывают тошноту, глаза слезятся от дыма.

– Доволен? – спросил Борис.

Черт, похоже, читает меня как открытую книгу.

– Уйдем отсюда, – сказал я.

Глава 4

– Значит, идем в Колыбель, да?

– Да.

– Но я не видел, чтоб ты сверялся с картой. Как ориентируешься? – спрашиваю, догоняя. – Все коридоры как две капли…

– Пришло время открыть страшную тайну, – сказал Борис весело, не оборачиваясь, сырые обломки под сапогами ритмично хрустят. – Держись там за что-нибудь.

– За сердце?

– Лучше за что-нить покрепче. Понятия не имею, где мы. Вижу эти коридоры в первый и, скорее всего, последний раз.

– То есть?!

– А то и есть. У Руин нет и не может быть карт. Их геометрия более непостоянна, чем женская мысль. Думаешь, если вернемся коридоров на десять, то окажемся там, где были? Черта с два! Во-первых, фиг запомнишь, что было десять коридоров назад, сам справедливо заметил, коридоры тут как две капли, точнее, триллионы капель. Но если запомнишь, то, вернувшись назад, не узнаешь. Коридоры всегда меняются. Не коридоры, а коридуры!

– Черт! Ваш Арх… в конец архенел!

– И, спорю, жутко этим доволен.

– Но как ориентироваться?

– Самый надежный компас – интуиция. И воля. Но интуиция в первую очередь.

– Это как?

– Вот куда внутренний голос идти нашептывает, туда и чешешь. Почаще и поярче думаешь о пункте назначения. И свято веришь, что доберешься в ближайшие сроки.

– И что, помогает?

– Когда как. Иногда можно увидеть врата города за следующим поворотом, а иногда бродишь год.

– Да уж, синоптики нервно курят…

– Руины, – изрекает Борис философски. – Элементы хаоса тут в порядке вещей. Даже доверяя чутью, обладая буйной фантазией, веря, что вот-вот доберешься, можно блуждать вечность. А иногда натыкаешься на город, хотя думал о сидящей на кучке дерьма мухе.

– Здесь, походу, разлюблю сюрпризы вовсе.

– Не дрейфь. Бывает всякое, но практика показала, если следуешь за шестым чувством и веришь в успех, вероятность добраться до цели гораздо выше. Руины появились не вчера. Сотни тысяч путников общались, делились опытом. Есть «Поводырь» – сборник правил, составленных на основе наблюдений тысяч руинцев. Следуя им, попасть в определенное место можно вероятнее всего.

– А «Поводырь» есть у тебя?

– Старое издание. Но способы дойти до мест, где обычно бываю, знаю на память, книжка вылезает из торбы в очень уж экзотических случаях.

Вновь поворот, и мы замерли.

В конце коридора лежит ничком девушка в медицинском халате, намок то ли от пота, то ли от сырости. Кроме халата, на юном теле, судя по просветам, ничего. Лица с такого расстояния не видно, но блестят роскошные светлые пружины локонов.

Шаги медленно, но верно урезают дистанцию до незнакомки, сердце бьет в набат. На середине коридора замечаю в ее кисти черный приборчик. Вроде, электрошокер. Из кармана халата торчит зеленый фонтанчик и оранжевый бугорок моркови.

– Новенькая, – сказал Борис.

– Халат, шокер, морковь… Одежда, оружие, еда?

– Угу. Три базовых рандомных предмета от Руин в подарок.

– Надо помочь.

Ускоряюсь, Борис исчезает за краем обзора, но в следующий миг за плечо дергает назад сила, я чуть не взвыл, снова у Бориса за плащом. А тот неподвижен как скала, взор прикован к бесчувственной.

– Я те дам вперед батьки!

– Она замерзнет!

– А тебя разорвет на туеву хучу кусочков.

– То есть?

Борис зачерпнул из прямоугольного темного рта в стене прах кирпича, пригоршня раскрылась в броске, облачко песка полетело вперед. В двух шагах напротив Бориса воздух становится мутным… Путь словно преградила упругая пленка!

– Стеклотина, – сказал Борис.

– Та-а-ак, – протянул я, ладони уперлись в пояс. – Разнообразие местной фауны начинает действовать на нервы.

– Не волнуйся, однажды все закончится. Обретешь покой, а кто-то из тварей набьет пузо. Нервы, как и прочие потроха, для представителей местной фауны питательны.

Тычу в пленку.

– И для этой?

– Разумеется.

– Прекрасно. И что за… скотина?

– Стеклотина, – поправил Борис. – Пространственная аномалия. Ведет из коридора в коридор, хотя оба могут быть на разных концах Руин. Если у Руин вообще есть концы… Проще говоря, телепорт.

– То есть, девчонка лежит не перед нами, а, быть может, за тридевять земель?

– Бинго!

– А чего мы ждем?

– Маленькое «но». – Губы Бориса растянулись в улыбку, лицо оборачивается ко мне. – Телепорт любит мясо.

– Как?

– Ну, если хочешь знать анатомию процесса, я не в курсе. Но вместо того, чтобы швырнуть тебя в коридор, где спит новенькая, стеклотина тебя расщепит на кровавую пыль и выпьет, как томатный сок.

– Да уж, портал… Прямиком на косу скелета в черной робе.

– Бывают, в основном, два рода стеклотин. Честная и подлая. Перед нами подлая. Она маскируется. Как правило, соединяет места, где обязательно захочется пройти из одного в другое. Если б не я, быть бы тебе щас кровяным коктейлем. Подлая стеклотина поедает жертв всегда, а после исчезает. Видимо, удаляется из реальности в родное измерение, предаться трапезе в уютном уединении. Через стеклотину могут переброситься разве что мелкие предметы на большой скорости.

– Но есть и честные…

– Да. Те не скрываются, но возникают там, где крайне опасно. Например, когда человек убегает от монстра, сбежать от которого шансов ноль. Беглец прыгает в честную стеклотину, та может как сожрать, так и телепортировать. Шансы фифти-фифти. После в обоих случаях исчезает.

– А с чего такое благородство?

– Если честные начнут съедать всегда, люди перестанут прыгать, предпочтут развернуться и попытать крохотный шанс в битве, чем идти на гибель стопроцентную. Честные стеклотины вымрут от голода.

– Ясно. Честные используют торговлю удачей, а подлые – маскировку.

– Молодец. Давай зачетку.

Я снова тычу в потусторонний хищный тент.

– А как распознал эту?

Руки Бориса плавными симметричными, как у дирижера, жестами обвели стены.

– Осмотрись. Ничего подозрительного?

Прищуриваюсь, голова медленно крутится.

А ведь точно! Стены по обе стороны от пленки слишком разные. На нашей половине новее и суше, а на половине девушки почти черные от влаги, вот-вот развалятся. Переход слишком резкий, это не может быть одним коридором.

– Замечаешь, – промурчал Борис.

– Вот же я лох!

– Если видишь неправдоподобную смену текстур, швырни вперед горсть песка, пшена или еще чего зернистого. Тайное станет явным.

Из-за угла на том конце коридора выметается тень, сумрак обнажает сгорбленного мужчину, в кулаке топорик. На теле лохмотья, как гроздья гнилых бананов, сверху прозрачный дождевик, в полиэтилене много дыр и царапин. Рожа худая, медная, борода и усы в пыли, глаза сверкают как у больного раком, которому терять нечего.

Подкрадывается к девушке, глаза превращаются в глазищи, над девушкой горб стал круче, острие носа скользит вдоль халата, ноздри вздуваются, пыхтят, по морде волна судороги, губы задрожали в дьявольской улыбке, во рту желтые шипы с бурым налетом, черные дырки.

На нас внимания никакого.

– Нас не видит, – сказал Борис. – Портал односторонний.

– Каннибал?

– До людоедства рукой подать. Но сейчас ее мясо нужно этому типу для другой цели. Он мерза.

Тот, кого Борис назвал мерзой, воткнул топорик в рыхлую плиту. Улыбка еще гаже, течет слюна. Мерза обходит девушку, теперь его ноги по обе стороны от ее бедер, колени врезаются в пол, пальцы возятся на уровне гениталий.

Задирают халат, в коридоре на миг светлее от бликов женских ягодиц, но в миг следующий на чистое тело наваливается тощая волосатая туша в грязи и лохмотьях.

Стон удовольствия. Девушка вздрогнула, начала приходить в себя…

Дрожу от злости. Ладонь уже на рукояти зубастого кинжала, порываюсь вперед, но осаждает мысль: между нами смертоносный барьер.

Девушка сонно моргает, попытки приподняться, шея выкручивается влево, вправо. На лице морщины, оскал, слушает чувства… Глаза взбухли, волосы в рывке взлетели роскошным костром, истошный крик, но половину лица тут же закрыла перчатка мерзы. Крик теперь глухой, лицо пленницы красное, она кусает, но на этот случай насильник, похоже, и носит перчатку. Несчастная может лишь тщетно дергаться, а мерза стонет в такт рывкам.

– Ублюдок! – кричу.

Щелчок предохранителя на арбалете, стрела смотрит в гада, но ее колеблет вместе с моими руками.

– Погоди, – сказал Борис. – Стрела великовата, не проскочит.

Сумрак плаща выпускает дробовик.

– Только не спеши. Попытка одна.

Мне стоит титанических усилий брать оружие спокойно. Девушка глухо ревет, сопение и смех мерзы. Вскидываю ружье, ладони мокрые, прицеливаться пытка, ствол виляет на фоне кайфующей твари. Жертва зажмурилась, мерцают дорожки слез, жилы на горле пульсируют. Хочу спустить курок сейчас, но промах будет означать для девушки не только унижение и боль, но и смерть. Вряд ли подонок оставит в живых.

Бах!

Рука чуть не оторвалась, нижней челюсти как не стало. Когда мозг и сознание вновь слились, обнаруживаю себя лежащим навзничь, Борис протягивает ладонь. Пытаюсь протянуть ему пальцы, что спускали курок, но их мамаша отозвалась дикой болью. Стиснув зубы, тяну другую руку.

Борис поднимает. Конечность моя – о чудо! – на месте. Касаюсь подбородка, вновь боль.

Впереди – ни мерзы, ни девушки, ни мутной пленки, что преграждала путь. Пустой коридор. Стены сухие. Щербин, трещин, брешей и прочих следов времени мало.

Сапог Бориса поддел на полу дробовик, тот метнулся с носка в мертвую хватку пальцев.

– Это все, что мы могли сделать.

– А девушка… что с ней?

– Не знаю. Ты стрельнул, и портал закрылся. Можем надеяться, что дробь успела. Выстрел неплохой, должен был попасть. Если мерзу хотя бы ранило, девчонка сможет убежать… Хотя это лишь небольшая отсрочка.

– Почему?

– Потому что Руины. Новички мрут тоннами. Особенно девочки. Без знаний, без навыков выживания, без опытных спутников… Не мерза, так стая рычунов. Не рычуны, так корижор. Вопрос времени. Весьма короткого.

В отчаянии стискиваю кулаки, веки сжали ресницы в плотные полоски, душа как сломанный трансформатор. Но в какой-то момент расслабляюсь, выдох. Глаза открылись.

Борис, как всегда, ободряюще потрепал за плечо.

– Главное, живы мы. Идем.

Смотрю под ноги.

– Кто эти мерзы?

– Падальщики. Пасутся в местах, где возникают новички. Пользуются тем, что нубы без сознания, забирают вещи, женщин насилуют. В худших случаях – едят. Без всякого оккультного подтекста.

– Мрази!

Борис кивает.

– Мерзы. А когда-то были такими же новичками. Но дозволено все, наказать некому, а еще хочется выжить и нажить барахла. В кого только люди не превращаются.

Мы возобновили поход, но я просто тащусь за краем плаща, взгляд бороздит рельеф пола, каждые шагов десять бью стены торцом кулака, плиты иногда рассыпаются.

– Полегче. Обрушишь потолок нам на головы, – сказал Борис полушутя.

Но даже нотка серьеза в устах сенсея не отрезвила, бреду слепо, избыток переживаний выплескивается через удары по ни в чем не повинным плитам.

Очередной блок после встречи с моими костяшками хрустнул, я прошел бы мимо, но взгляд успел зацепить сквозь поток каменной слюны изо рта-прямоугольника тусклые синие лучики. Я замер.

Крошево вытекло совсем, из ниши светит бутон лучей цвета звездного неба, в них красиво парят пылинки.

Но первым в каменный сейф заглянул не я, а Борис.

– Твою материю! Парень, беру слова назад…

– Что там?

– Тайник!

Подхожу, шея вытягивается, из-за горизонта Борисова плеча всходит синее солнце…

В нише, где должен лежать кирпич промежуточной кладки, – полость. Там сияет… нечто прекрасное! Куриное яйцо, но скорлупа прозрачная, будто из тонкого стекла, а внутри в медленном и сложном танце крутятся потоки белоснежно-синей энергии.

– Синий Зановик, – произнес Борис как пред иконой.

– По-крайней мере, красиво.

– Везунчик ты, Владик. Мне за все время довелось найти Синий Зановик лишь раз. А теперь буду идти и вздыхать, что такое хрупкое сокровище будет томиться у тебя рюкзаке, а не в моей торбе.

– И чем этот Зановик может осчастливить?

– Может осчастливить единожды, после чего разрушится. Но зато любую вещь, даже самую старую и ветхую, превратит в новенькую. Когда нашел пару лет назад такое яйцо, хотел починить плащ, но кастанул на нож. И плащ и нож со мной с первых мгновений в Руинах, лучшие друзья, приносят удачу. Плащ ближе, но оружие важнее, потому обновил нож. Прошло два года, но лезвие все еще острое, почти без ямок, царапин мало.

Борис запускает в тайник ладони, яйцо осветило их добела, с аккуратностью хирурга извлекает, артефакт отражается в непривычно больших глазах. Вздох. Борис перекладывает в мои ладони, ощущаю… теплую прохладу. Или прохладное тепло.

– Береги! Хрупкое как снежинка. Не знаю, куда тебе положить, чтоб не разбилось…

– А если разобьется?

– Починит вещь, о которую разбилось, и исчезнет. Собственно, так им и пользуются – разбивают о вещь, которую хотят починить.

– А, ну тогда… Ой, а чего это у тебя?

Заглянул Борису за спину.

– Где? – не понял тот, покосился через плечо.

– Да вот же!

Указываю взглядом за плащ. Борис разворачивается ко мне спиной, попытка разглядеть, что там, через другое плечо.

Кидаю в спину яйцо.

Будто разбился тончайший хрусталь. Вспышка как призрак синего морского ежа, по иглам лучей рассеялся космос звездочек, синяя энергия растекается по плащу Бориса, точно вода по высохшему руслу океана, вокруг плаща призрачный кокон.

Когда он впитался, тусклые потертости, заплаты и швы сменил блеск новенькой кожи, можно сказать, прямо с подиума.

Борис оглядывает полы, рукав, второй, взгляд поднимается на меня.

– Ты чего? – прошептал он.

Первый раз вижу его впечатленным. Удивлен не с целью похвалить или утешить тугодума ученика, а искренне.

Пожимаю плечами.

– Мне чинить особо нечего. А у тебя плащ… как брат. Пошли.

Впервые веду я, а Борис тащится следом, погружен в себя. Правда, всего полминуты. Но за полминуты я успел швырнуть горсть песка к подозрительной границе двух разных коридоров. Тревога оказалась ложной, но Борис все равно похвалил. Идем по широкому коридору бок-о-бок, нас привлекает короткий перешеек меж двух туннелей, метаю туда остатки песка, выбросить, а не ради осторожности.

Борис рванул меня назад так, что не только я отлетаю и бьюсь о стену, но и Бориса утянуло за мной.

А вход в перешеек сомкнулся в узел, его окружают складки склизкой серой кожи, под ней пульсируют черные сосуды, а сам узел – не что иное как венец черных шипов. Урчание с эхом.

– Корижор, – сказал Борис, поднимаясь. – Детеныш…

Мои лопатки толкаются от стены, карабкаюсь вверх по плащу Бориса как обезьяна по лианам.

– Гребаные монстры, достали!..

– Знал бы ты, сколько людей думают сейчас то же. Спасибо…

– За что?

– Ты кинул песок, корижор среагировал раньше времени. Иначе я бы не успел ни выпрыгнуть, ни вытащить тебя.

Опираемся друг на друга, четыре легких слаженно пыхтят, смотрим, как корижор раскрывается, шипы втягиваются в серое мясо, кишка обретает форму прямоугольника, влажная плоть разделяется на плиты, мимикрирует под трещины, выбоины, мох, лишайник, настенные чаши для огня.

– Давай-ка все же пойду впереди, – сказал Борис.

– А если тебя сожрут? Что я без тебя буду делать?

– В противном случае сожрут тебя. И делать уже не будешь ничего.

– Всегда был лентяем, а тут такой аргумент ничего не делать.

Борис приподнял край обновленного плаща.

– Вот тварь!

Краешек плаща надкушен.

На «коридор» поднимаются глаза, полные ненависти. Борис подходит к фальшивому порогу, плит внизу касается колено, затем край рукава.

– Я пацифист, но ты задел за живое.

Из рукава ползут цепочки красных пауков, брюшки как спелые вишни, десятка два арахнидов расползаются по коридору-хищнику, исчезают в щелях.

Борис встал, развернулся, его когти потащили меня.

– Нам пора.

Я прошел за Борисом сеть коридоров. По коже волна вибрации, воздух донес глухой грохот взрыва.

Глава 5

Выходим к подножию горы. Стопка этажей с небоскреб давным-давно обрушилась, и теперь карабкаемся по склону из каменных углов, на многих пухлые коврики мха, меж травинок шмыгают ящерки, то и дело рядом с ухом гудят крылья жука. Над нами черный купол, обрывки каменных жил, будто муравейник выжрали изнутри.

Плащи треплет ветер, его хоровод вокруг горы начался, наверное, со дня обрушения, воздушные наждаки сточили углы обломков до округлостей.

Забираясь на очередной обломок, я чихнул, ботинки соскользнули, повис на руках, подо мной качается пропасть. Мускулы дрожат, взбираюсь на плиту как на лошадь. Надеюсь, это пыль, а не зачаток простуды.

– А чем в Руинах лечат простуду?

– Цианистый калий, – отвечает сверху. – От всех болезней.

На капюшон сыплются камушки из-под подошв Бориса, я успел заметить раненый край плаща, но пришлось отвернуться, снова чих.

– Будь здоров, – буркнуло с высоты.

– Ты такой хмурый из-за плаща?

– Не поймешь.

– Ну почему же… Мой знакомый сломал кубик Рубика, что достался мне от отца, так я знакомого чуть не забил до смерти. А когда сумел кубик починить, то в честь этого открыл бутылку пива. Весь вечер перед фоткой отца собирал кубик, разбирал и опять собирал. Иногда вещи дороже людей.

Не сразу, но снизошел ответ:

– Извини.

С неба спустилась ладонь. Хватаю, Борис понимает, как пушинку. Усаживаемся на плите, где мох мягкий как облако, и я вдруг вижу, что мы на вершине. Голова медленно крутится, рот нараспашку. Панорама хоть и мрачная, но эпичности хватит на дюжину «Властелинов Колец». Если бы кто-то вздумал снимать селфи, я разбил бы мобильник ему о череп, чтоб не портил момент.

Сидим на пике, взор отдыхает на мрачных красотах, в зубах хрустит шоколадка, которую Руины дали мне в начале. Фиолетовую обертку украл ветер, та цепляется за выступ, за кустарничек, но в итоге ветер срывает в полет вокруг горы, блестящий листик растворяется в полумраке. Завидую ему, он свободнее, чем я. Фольгу от шоколадки складываю в квадратик, тот прячется в кармашек рюкзака.

– Зачем мы здесь? – спросил я, вновь обозрев пейзаж.

Молчание, Борис слизывает с губ мазки шоколада, локти на бедрах, ладони потирают друг друга.

Мой зад чувствует дрожь, пара-тройка мгновений – и гора уже трясется так, что меня подбрасывает.

– За этим.

Борис спрыгивает с насиженного места на меня, скатываемся кубарем по склону в нишу с острыми выступами, от переломов спасло то, что выступы в моховых шубах.

Выползаю из-под Бориса. Из вершины, над местом, где только что сидели мы, до каменного решета «небес» возвышается разветвленная хреновина синего цвета, то ли водоросль, то ли язык, блестят пупырышки в роговых наростах, сливаются в иссиня-черные гребни, вдоль них с треском текут ломаные белые искры. На главных стеблях и на плетях отростков – острые наконечники. На них были бы нанизаны мы.

– Познакомься, – сказал Борис. – Это нервод.

И рванул к вершине, его лапа тащит меня как бумажного змея, мой плечевой сустав едва не научился визжать, в кулаке Бориса сверкнула игла.

Добегаем до корня твари, как-то ухитряюсь уклоняться от свистящих мясных кнутов, Борис мою конечность выпустил, его колени вспахали ковер камушков и растений, в ствол нервода вонзился шприц, поршень выдавил мутную оранжевую жидкость.

Качаться тварь стала медленнее…

Отростки не хлещут, электрические змейки умолкли.

– Лезем! – скомандовал Борис.

И начал взбираться по стволу, носки и каблуки впиваются в зубцы гребней, пальцы хватают парализованные придатки.

Терзает страх, но без Бориса страшнее, лезу следом.

– Что вколол? – крикнул я.

– Апельсиновый сок, – сказал Борис, прыжок с отростка на отросток. – На нервода действует как транквилизатор.

Нервод качнулся, срываюсь, крик, но ладони успели вцепиться в копье придатка, подо мной необъятная пустота. Подтягиваясь, сознаю, что мы проползли уже половину, а то и две трети.

– Но недолго, – добавил Борис.

Полез вверх с ловкостью обезьяны, используя качение древа и извороты оживающих хлыстов. Лезу тоже как ужаленный, но не так ловко. Борис добрался до верхушки, прыжок, пальцы вгрызлись в обломок коридорного пола на самом верху купола, руки сгибаются, подтягивают, но плита в руке выпала из гнезда, Борис едва успел переметнуть кисть к соседней, а выпавшая чуть не попала по мне, угол снаряда вонзился в плоть нервода, тот дернулся, вспыхнули первые токи молний, кожа ощутила их эхо.

Меня проняло, лезу к Борису как паук. Когда щека вжалась в острие верхушки, Борис уже в коридоре, из-за каменных десен пола торчит голова и часть туловища, руки свесились, ладони ждут меня.

Я прыгнул.

Но в полете меня рвануло назад, мои протянутые руки Борис ухватить успел. Меня сделали канатом, который перетягивают, лицо исказилось от боли, оглядываюсь.

Хлыст нервода скрутил, как анаконда, полу плаща, складки натянуты струнами, ткань трещит, хотя, может, не ткань, а искры на гребнях.

Тварь рванула на себя, я крикнул, ладонь выпустила кисть Бориса, держусь на одной руке, почти на волоске.

Освободившаяся конечность выбирается из рукава, скидываю половину плаща.

Рука ценой дикой боли бросается к Борису, наши ладони воссоединились. Сцепились чуть ли не до крови. Борис кивает. Вторую кисть разжимаю сам, вновь отделяет от смерти хрупкий мостик. По руке в ладонь соскальзывает лямка рюкзака, кидаю Борису, рюкзак по дуге падает рядом с Борисом.

Меня качает, будто маятник. Используя эту силу, Борис меня втягивает.

Внизу чудовище разрывает плащ на лохмотья, те кувыркаются в клубке взбешенных электрических змей.

– Потеря не самая страшная, – заверил Борис.

Спешим убраться.

Оббегая провалы в полу, возвращаю рюкзак на спину. Плита под ступней провалились, я споткнулся, глухое эхо удара выпавшей плиты о пол коридора ниже. Наверное, рассыпалась… Потираю колено. Борис помогает встать, бежим дальше.

В пути то и дело выгибаюсь буквой «зю» в попытках разглядеть место, где спина теряет благородное название, пальцы щупают штанины на ягодицах.

– Что высматриваешь? – спросил Борис, заглянув за угол. – Там, конечно, тоже коридор, но из монстров в нем разве что глисты.

– Есть один. Бурый черведрист. Бывает двух видов, твердый и…

– Ладно, не стращай…

– Просто проверяю, не обделался ли.

– И как?

– Вроде сухо. Только вспотел.

– Поздравляю.

Выходим в крохотный портик с колоннами, в их трещины вонзились иголки вьюнов. В центре – бассейн со светящейся бирюзовой водой, плавают гидрокрысы. Борис рассказывал в пути: гидрокрыс, как и смышей, в Руинах до черта. Пара крыс умывает на берегу мордочки, в рыбьей чешуе сотни отражений бирюзовых звездочек, весла хвостов покачиваются.

– Что это?

– Бассейн. С гидрокрысами.

– А я-то и не допер. Зачем он тут?

– Незачем. Случайный архитектурный выкидыш, для Руин дело обычное. Говорил же, Руины – генератор случайностей.

– А водичку пить можно?

– Если хочешь призвать жидкого черведриста.

– О'кей…

Идем к бассейну, гидрокрысы на берегу прервали гигиену, спинные гребни взъерошились. Подходим к борту вплотную, крыса нырнула в бассейн. Другая замерла в напряжении, лапки нерешительно продолжили умывание, а чуть позже зверек вообще не обращает на нас внимания.

На дне бассейна блестит архипелаг монеток, среди них рубль. В этой воде металлические кругляши светятся как фонарики. Наверное, путники бросали на счастье.

Я тоже решил бросить, но не монетку, а что-нибудь съестное для гидрокрыс.

Руины слабо вздрогнули.

Снова.

И снова.

Дрожь ритмичная, каждый удар сильнее, с потолка сыплются камушки, крысы засуетились, перестрелка визга. Инстинктивно шагаю назад, взгляд растерянно озирает колонны. Крысы выскакивают из бассейна, за каждой дуга брызг, разбегаются кто куда, Борис тянет меня к проему.

За колоннами слева стена резко покрылась сетью трещин, такой густой, аж почернела, уже рассыпается на горошины и пыль, но обломки летят не вниз, а вглубь стены, где исчезают в страшной дыре шириной с человечий рост, дыру окаймляет корона жвал, каждое со слоновий бивень.

Меня сковал ужас.

Борис тащит меня вглубь коридора. Вскоре, окутанный густым сумраком, вижу, как в проеме, будто в окне, слева направо шагает гигант, помесь жука и гусеницы, на синих панцирях блики стали, пластины грохочут как доспехи на рыцаре, ножищи вминают плиты с силой пресса для утилизации ржавых тачек. Удивительно, как опора под ним не проваливается. Но самое страшное – пасть. Внутри не просто глотка. Абсолютное ничто. Черная дыра засасывает все на своем пути. Даже с меня успела оторвать капельки пота, ниточки свитера и много-много пылинок.

Хвостовая булава скрылась за краем проема, грохот шагов все тише…

Крадусь за Борисом, тот по-хозяйски вышагивает на свет бирюзы, волшебная вода разбрызгана пленками по обломкам, бассейн превратился в уродливую яму, как от взрыва бомбы. За выступ стены цепляется гидрокрыса, мордочка вертится, эхом жалобный писк, наверное, зовет уцелевших сородичей. А по обе стороны от нас – бреши: коридоры пересекает круглый туннель, торчат в далекой перспективе ребра других коридоров и этажей, между ними ячейки, словно пчелиные соты. Видимо, жуку плевать на архитектуру. Прожирает путь в любом направлении, как лазер. Уверен, и в сплошной скале проел бы нору как червяк в рыхлом яблоке.

– Поздравляю! – Борис отмахивается от пыли. – Это ништорм. Нам повезло.

– Да уж, если б засосал тот ротик…

– Повезло, что на него наткнулись. Точнее, он на нас. Кажись, сегодня будем ночевать в безопасности. Идем за ним.

– Что?!

– Давай-давай, упустим!

Сообразить не успеваю, а Борис уже тащит меня за собой как воздушный шарик. То и дело спотыкаюсь, но потом ноги все же привыкли к темпу Бориса, он отпускает.

– Собрался поохотиться? – спросил я.

– Ништорма убить невозможно.

Обнадежил.

Мчимся по норе этого самого… жука, в общем. Справа и слева мелькают горловины коридоров, по их срезам катятся мелкие крупинки, каменные слезы капают с верхних краев дыр, проеденных жуком, приходится скакать, как лошадям на ипподроме. Иногда спрыгиваем вниз: в таких местах пол, видимо, не выдерживал, жук проваливался на этаж ниже, а после вновь шагал куда вздумается.

Завидую. Так сильно, что даже не боюсь, хотя от грохота лап Руины ходят ходуном, а уши молят о пощаде. Вот бы и мне так: быть свободным, идти куда хочу, и ничто бы не могло остановить, никто не смог бы причинить вреда.

За очередным изгибом свежего туннеля в облаке пыли сверкнула булава, хвост плавно покачивается, синие шипы крошат стены легко, словно вспарывают полиэтиленовые пакеты с гречкой.

Борис тормозит, от сапог фонтанчики камушков, врезаюсь в его спину.

Шагаем метрах в пяти от хвоста, дышу как паровоз, вокруг пылевой туман, душит кашель.

Приступ кончается, иду согнувшись, ладони на животе. Сплевываю. Слюна от пыли серая.

– И какого лешего мы за ним?

– Ништорм сытый, скоро ляжет спать.

– Новость шикарная. Руины будут целее. Но нам-то что? Могли спокойно пойти в другую сторону…

– Терпение.

Качаю головой. Остается плестись следом, развлекаюсь видами панцирей. С трудом верится, что под ними уязвимая плоть, а не железо с микрочипами, жук-гусеница и впрямь как робот. Пять сегментов, пять спин, следуют цепочкой, каждый панцирь, начиная с хвоста, крупнее предыдущего. Хвост тоже раздроблен на сегменты, звезда шипов на конце зачаровывает переливами длинных, как на саблях, отсветов. То и дело раскрывается корона жвал, без устали ревет в пасти черная дыра, для нас, к счастью, «за кадром», но видно, что отовсюду к жвалам текут реки обломков, песка, плит, капель воды, среди них кувыркаются нити растений, насекомые, грызуны, ящерки… Мое сердце долбит не реже, чем шеренги ног монстра, не завидую тем, кто попадется этому гурману на пути.

Ковер плит под ходячим эшелоном прогибается, гусеница стала похожа на коромысло.

Хрясь!

Пол проваливается, жук исчезает, из дыры выбивает тучу пыли.

Борис подбегает к краю, мне не хочется, но делаю то же самое. Серая мгла рассеивается, пыль засасывает черная дыра в глотке чудовища.

Вижу гигантское насекомое сверху, почти как на картинке в учебнике: рисунок из теней, бликов и границ между сегментами. Бока панцирей блестят звездами шипов, не таких крупных, как на хвосте, но быть брошенным на них мне бы не хотелось.

Лапы жука разгибаются, брюхо от пола медленно отрывается.

– За мной! – скомандовал Борис.

Прыгнул вниз, подошвы и край плаща ударились о третий панцирь монстра, кулак стиснул боковой шип. Взгляд стреляет в меня, зазывающий мах кистью.

У меня глаза на лоб.

Грохнули первые шаги жука, Борис на хитиновом острове плывет прочь.

– Живо!

Бояться некогда.

Прощай, молодость… Зажмуриваюсь, сейчас меня проткнут шипы хвоста. Ботинки ударились о твердое, качнуло в сторону, глаза открылись, пальцы уцепились за край пластины между сегментами. Части тела гиганта движутся, изгибаются, как детали слаженного механизма, пальцы рискуют оказаться в тисках.

Кажется, я на четвертом сегменте…

Перед носом, будто десница Божья, возникла кисть Бориса.

– В партере видок так себе, – сказал с улыбкой маньяка, в глазах огоньки. – Айда на балкон.

Меня рвануло вверх, я как по волшебству оказываюсь на бугре, где хозяйничает Борис, а затем перелезаем на второй сегмент, откуда вид словно из башни мага.

Упорядоченные структуры: плиты, прослойки глины, муравейники, оазисы мха, папоротники, вьюны, – все на пути пожирателя отрывается большими кусками, в полете расщепляются на мелкие, в воронку напротив пасти закручиваются уже зерна, капли, мельчайшая пыль, однородную массу засасывает черное НИЧТО. Перед моей рожей колышутся жвалы, будто костяная юбка адской медузы.

Рассыпалась, утекла в бездну очередная стена, в следующем коридоре разборка между стаей рычунов и тремя рептилиями. Похожи на варанов, каждая мне до пояса, чешуя мерцает инеем. Свет ледяных ножей, что тянутся шеренгами вдоль спин, создает вокруг ящериц мягкий голубой ореол.

Узкие хищные прорези глаз неторопливо поворачиваются в нашу сторону. Из них сочный белоснежный свет, ледяные ножи встают дыбом, челюсти нараспашку, демонстрация арсенала бритв. Глотки и ноздри бьют струями синеватого пара, в нем сверкают снежинки.

– Морозавры, – сказал Борис.

Вокруг ящериц разбросаны осколки льда, судя по форме, были чьими-то скульптурами. Суетится дюжина рычунов, морозавров обстреливают потоки звуковых колец, но для рептилий это сродни пакостям комарья, обломанные кинжалы льда нарастают вновь.

Рычун бросается на самого крупного сбоку, ящер повернул голову, на рычуна из пасти – гейзер ледяного тумана вперемешку со снегом…

В белесом облаке засверкала прозрачная статуя рычуна, ледяные изгибы присыпаны снегом. Но морозаврам теперь не до мошкары, все их внимание к наступающему ништорму.

– Это плохо? – спросил я.

Борис кивает.

– Для них.

Морозавр-вожак пытается запугать рычанием, сквозь строй челюстных лезвий бьет туман смертельного холода, но исчезает в ревущей черноте гиганта наравне с прочим мусором. Пара меньших морозавров пятится, шипы легли вдоль спин…

На хвостах мелькнули яркие блики, ящеры убегают.

Даже до рычунов дошло, что надо отсюда прочь, хотя троим не повезло, засосало вмиг, не успели даже расщепиться.

Оставшийся без стаи вожак спохватился поздно, разворот, попытался удрать, но бег резко замедляется, движения вязкие как в киселе, лапы работают изо всех сил, но ящера словно поставили на беговую дорожку.

Рассыпаются ледяные кинжалы на спине и хвосте, затем сам хвост, туловище, словно отрываются пластинки от детского пазла.

Голова рассыпалась с широко раскрытыми в предсмертном рычании челюстями.

– Впечатляет? – услышал я голос Бориса.

Сглатываю.

– Хорошо, что мы не внизу.

Борис рассмеялся.

– Вот и наслаждайся!

– А он нас не сбросит?

– Только если почувствует. Что вряд ли. Не почувствует даже танковый залп.

Не знаю, сколько мы катаемся, сколько монстров и коридоров сожрал ништорм, но мне и страшно, и хорошо. Подо мной – абсолютное зло, за свою, подозреваю, долгую жизнь успело сожрать людей столько, что хватило бы на армию для штурма Трои, оно убьет меня, сделай я неверный шаг, но сейчас это зло на моей стороне, защищает… Как же приятно! Стыдно, но поделать не могу ничего. И хотя монстром не управляю, тот вообще обо мне не догадывается, как не догадывается собака о блохе, но все равно ощущаю себя наездником, немножко богом…

Ништорм дошел до кладки плит, за ней не пустота очередного коридора, а такая же кладка, а за ней еще, и еще… Сплошное нагромождение, Борис рассказывал, такие не редкость. Ништорм выжрал в каменном бисквите нору, медленно вшагивает, мы вжались ничком в панцирь, чтобы нас не раздавило о потолок, дразнят похоронить заживо щебень и пыль, хочется чихать, кашлять, вообще удрать, но терпим…

Жук зашел в убежище целиком, хвост ударяет по верху свежей арки раз-другой, край потолка обрушивается с грохотом, свет, и без того скудный, померк почти совсем, лишь пластины ништорма слабо сияют, как зачарованные, в тесной пещере. Для нас одних была бы просторной, но с ништормом впритык, он как гусеница в куколке, едва разогнули спины, да и то сидя.

А затем – о чудо! – гул черной дыры стих. Хотя в воображении еще звучит, въелся в уши.

Грузная туша опускается, под нее подгибаются лапы, насекомое стало как бы безногим, свалка мертвых панцирей.

– Слезаем потихоньку, – шепнул Борис.

Соскальзываем, обувь упирается в шипы, по ним, как по ступенькам, слезаем, я, как всегда, чуть не грохнулся, но Борис поймал.

Затем вытаскивает из торбы шампур для шашлыка. Открываю рот спросить, но тут же прикидываю: эту штуку Руины могли дать какому-нибудь новичку в качестве оружия, а так как люди здесь мрут как мухи, мародерствуют, крадут, грызутся за каждый гвоздь, у этого шампура может быть богатая биография, наверное, сменил кучу хозяев. Круговорот хлама в Руинах.

Борис проделал шампуром в завале семейку дырок для вентиляции, по ту сторону свет сильнее не намного, но ворвался четкими синими лучиками, блестят ройчики пылинок.

– А теперь, как и наш песик, баиньки.

– Надо это… по малой нужде.

– Не здесь. Наружу. В щель. – Борис указывает шампуром на один из глазков, что проковырял. – Ништормы во сне почему-то чувствительны к запахам. Однажды отлил в его логове, еле ноги унес.

Писать расхотелось, но все же решился на сей подвиг. Пока журчало, чувствовал себя сапером с проводками: красный или синий, красный или синий, а время бежит…

Но пронесло.

Счастью нет предела. Борис разложил под боком у ништорма бутерброды, в кружках холодный чай.

– От костерка воздержимся, – сообщил. – Зато спать будем в безопасности. Любая тварь в Руинах чует логово ништорма, даже не видя, обходит стороной.

Шикарнейший ужин в жизни. Холодная пища не досаждает. В Японии едят холодное. И ничего. Лидеры по долгожительству.

Спать залегли в щель между стеной и боком жука. Панцирь теплый, приятные мурашки.

– А он не спалит?

– Если не будем ерзать лишний раз.

– Я уж наерзался.

– Вот и славно. Спи, Владик. Желаю нам завтра проснуться.

– Аналогично.

Странно, но не снилось ничего. Вроде море впечатлений, мозг должен был трещать по швам, раскладывая по полочкам. Видимо, впечатлений избыток. Да и устал как лошадь. Подсознание легло спать вместе со мной.